В темноте послышался крик ночной птицы. Ник застыл на мгновение, но больше ничто не нарушало тишины и видимого умиротворения субтропической ночи. Трещали ночные насекомые, и в воздухе стоял густой аромат олеандров. Ник медленно, крадучись, двинулся дальше. Ему, бойцу отряда повстанцев, предстояло выполнить важное боевое задание.
Как получилось, что Ник оказался в этой жаркой южной стране, отнюдь не являвшейся его родиной, в стране, охваченной повстанческим движением? Как случилось, что он оказался вовлеченным в повстанческую борьбу против правительственных войск в качестве добровольца? Его боевые товарищи, местные жители, спрашивали его об этом. Они знали его храбрость и знали, что он выполнял опасные задания часто в одиночку. Они думали, что единственной причиной, приведшей Ника в партизанский отряд, было то, что он был борцом за справедливость, выступавшим на стороне местных повстанцев, которые сражались против несправедливого правительства, установившего в стране драконовские законы. Но об истинной причине они знать не могли.
Товарищи по праву считали Ника ценным для партизан бойцом и разведчиком. Он был хорош в бою, но более всего ценен в ночной разведке в расположении противника. Больше всего снимал часовых и приводил "языков" именно он. Ни один его ночной выход в разведку не обходился без хотя бы одного снятого часового или приведенного (а иногда и принесенного) "языка". Если он и не приводил "языка", то уж во всяком случае, приносил документы и оружие, а иногда и обмундирование снятого им где-то часового, а на карте местности крестиком указывал место, где он обезвредил солдата. В отряде знали его умение снимать часовых бесшумно, и знали, что лучше Ника этого у них не делает никто. Поэтому, выходя ночью на задание, бойцы выпускали вперед Ника. Он бесшумно снимал часовых одного за другим и освобождал товарищам дорогу в неприятельский тыл. Иногда кто-нибудь из бойцов шел вместе с Ником, чтобы помочь ему снять часового. Бойцы эти были просто восхищены умением Ника работать с солдатами так четко, грамотно и бесшумно, что и помощь не требовалась. Любой, даже сильный, крепкий и рослый солдат, в руках Ника даже и пикнуть не мог. Несколько мгновений полной тишины, и на посту не оставалось даже следов часового. Солдат с зажатым ртом исчезал в темноте, а бойцы проходили вперед. А через несколько минут Ник, закончив дела с солдатом, присоединялся к ним, и операция продолжалась. Бойцы обычно не смотрели, как Ник решал судьбу часового там, в темноте, куда он оттаскивал его. Они знали, что иногда он ликвидировал солдата, а иногда связывал и затыкал рот кляпом, оставляя в кустах вне видимости. Они не вмешивались в его работу с часовым. Для успеха операции вопрос о судьбе солдата был не важен. Важно было лишь, чтобы солдат был снят с поста бесшумно и чтобы враг этого не обнаружил до поры, до времени. И если Ник сохранял солдату жизнь, связав и заткнув рот кляпом, партизаны были не против, лишь бы солдат не закричал и не поднял тревогу.
Словом, солдаты полностью вверяли Нику. Если после снятия первого часового оставались еще солдаты на других постах, Ник опять шел вперед. У него на часовых было какое-то особое чутье. Он знал психологию часовых, их привычки, повадки на посту, и даже схватывал их мысли и знал, чего можно ждать от солдата уже по одному его виду. Никогда не пользуясь огнестрельным оружием против часовых, Ник снимал их грамотно и бесшумно с каким-то увлечением и даже вдохновением, как мастер создает произведение искусства. Несмотря на большой риск, он любил снимать часовых, как хорошую работу или хобби. За это товарищи в шутку прозвали его "часовых дел мастером".
Повторимся, партизаны не знали о действительной причине, по которой Ник, этот молодой парень 27 лет, был с ними и показывал прямо чудеса отваги и боевого мастерства. Причина, на первый взгляд парадоксальная, состояла в том, что он пришел в партизанское движение в далекой стране именно для того, чтобы иметь возможность снимать часовых. Об этом занятии Ник мечтал с детства, с тех пор, как он стал смотреть фильмы про партизан и разведчиков и читать о них в книгах. Всегда, когда он видел в фильмах часового, молодого солдата, шагающего ночью на посту, и бойца, подкрадывающегося к нему в темноте, его охватывало волнение. Вот красивый юноша-солдат ходит, стуча коваными и начищенными до блеска ботинками, подтянутый, стройный, с автоматом на груди. Обмундирование красиво обтягивает тело парня (Ник больше всего любил на солдатах тонкую летнюю форму). На стриженой голове – пилотка или каска.
Сколько в таком солдате юношеской силы, красоты, мужественности! А вот и партизан – боец, который подкрадывается к солдату в темноте, чтобы снять его. Боец сосредоточен, он жестким взглядом отслеживает шагающего впереди часового, оценивает все его движения. При виде разведчика и часового у Ника всегда возникала ассоциация с тигром и оленем. Как будто тигр в темноте подкрадывается к красивому оленю, готовясь к решающему прыжку.
Особенное волнение охватывало Ника, когда партизан, наконец-то, нападал на солдата и зажимал ему рот. При этом грудь солдата выгибалась вперед, так как голову и шею оттягивал назад партизан, зажимая парню рот. Партизан приникал к часовому сзади. Два молодых тела на мгновение слипались, сходились в одно целое. Ник любил наблюдать, как в этот момент напрягались ноги солдата, который как будто пытался своими коваными ботинками уцепиться за почву, удержать опору. Из плотно зажатого рукой партизана рта юноши доносился сдавленный и тихий то ли вздох, то ли стон: "Ы-ы-ы". Впрочем, этого короткого стона не могли услышать товарищи часового, солдаты на других постах или в караульном помещении. А затем оба юноши – партизан и солдат – неслышно исчезали во мраке, и ничто больше не напоминало о юноше-часовом, который только что шагал здесь.
Все это волновало Ника, он чувствовал тепло и прилив энергии при виде таких сцен. Одно было жаль: в фильмах обычно снятие часовых показывается краткими эпизодами, как технический момент в ходе партизанской операции. На них не акцентируется внимание. Несколько мгновений, когда солдату зажимают рот и оттаскивают в темноту, и все. А Нику было интересно снятие часового, как процесс, с подготовкой, планированием, разведкой, изучением поведения часового, особенностей местности, патрулирования и пр. Ему очень интересна была психология обоих действующих лиц этой драмы – партизана и часового. О чем думает боец, идущий в темноту снимать солдата с поста? О чем думает солдат, шагающий на посту? Думает ли он о том, что может быть снят? Что надето на обоих парнях - партизане и солдате сверху и снизу? Что происходит после того, как партизан оттащит солдата в темноту? Как он "сделает" солдата, то есть, как будет решена судьба снятого юноши?
Все эти вопросы очень интересовали Ника, но он не находил всего этого в фильмах и книгах. Он читал различную учебную литературу для десантников, фронтовых разведчиков, но там только сухо описывались способы взятия "языков" и снятия часовых, и ничего больше. В литературе художественной, где говорилось о партизанских операциях, описание снятия часового ограничивалось краткими фразами типа: "Бесшумно сняв часового, партизаны захватили объект" или "На посту стоял часовой. Разведчики взяли его в качестве "языка" и т.п. Процесс подготовки и самого снятия, овладения солдатом, решения его судьбы не раскрывался.
Интересуясь снятием часовых, Ник более всего интересовался центральным элементом этого процесса – самим часовым. Этот интерес проистекал оттого, что Ник вообще с детства любил солдат. Странно, не правда ли? Боец, ставший в партизанском отряде грозой часовых, круто снимавший солдат с постов, очень любил солдат. Он и снятием часовых увлекся, потому что он любил солдат, мечтал о солдатах, о близости с ними. В солдатах его интересовало все, но в первую очередь они его волновали эротически и сексуально. Он с детства заглядывался на юношей в солдатской форме, кованых ботинках, пилотках, смотрел на их стриженые затылки, упругие бедра, ноги, грудь, плечи, и это приятно возбуждало его. Видя красивого солдата, он мысленно раздевал его, думал о его трусиках и носках, размере его "дика" и яичек. Он радовался, когда ему удавалось увидеть носки солдата, выглядывающие хоть чуть-чуть из-под его ботинок своей верхней частью (это бывает, когда солдат заправляет свои брюки в длинные носки и надевает сверху ботинки). Он любил и обычных юношей, но солдат все же предпочитал. Ему случалось бывать в близости с обычными парнями, но с солдатом он побывал только один раз, еще подростком.
Тот солдат был с Ником очень груб и "снял" его сзади своим длинным юным "диком", будучи старше и сильнее Ника. Нику это не понравилось: он хотел эротических ласк и взаимного овладения, а солдат грубо "овладел" им без взаимности. С тех пор Ник, мечтая о солдатах и любя их, тем не менее сторонился их в сексуальном плане и вступал в отношения с обычными спокойными юношами, стараясь избегать грубых и неотесанных ребят.
Солдат же ему теперь хотелось брать силой, овладевать ими, причинять им боль, чувствуя свою неограниченную власть над их телами. Это чувство в Нике росло и под влиянием виденных в фильмах и читанных в книгах эпизодов бесшумного снятия часовых и солдат боевого охранения с постов. Он просто мечтал быть партизаном и снимать этих красивых, сильных мальчиков, ходящих на посту как петушки с гордо выпяченной грудью.
Он мечтал о том, чтобы зажать солдату рот, услышать это сдавленное "Ы-ы-ы" из-под своей ладони, приникнуть к мальчику сзади, обхватить его, слиться с ним в одно целое и вдохнуть соломенный аромат юношеского затылка, ощутить желанное горячее тело. Он хотел почувствовать дрожь юноши, напряжение его ног в солдатских ботинках, пытающихся удержать опору, не дать оттащить себя в кусты и все же уступающих его силе. А там, в кустах, в темноте? Снятый и оттащенный в кусты юноша-солдат в его полной власти. Все лакомые места и достоинства молодого петушка: макушка, затылок, глаза, рот, грудь, соски, плечи, шея с юношеским кадыком, бедра, ноги, яички и "дик" в его распоряжении. Эротические фетиши солдата: оружие, форма, ботинки, носки, трусики, майка в его руках! Он решает, что и как делать со снятым мальчиком. Главное – заставить солдата признать свою власть над ним, укротить его.
Солдат должен понять и принять свою судьбу. Он, этот горделивый бойцовый петух, снятый Ником и лежащий в кустах, должен смириться весь, от носков ботинок до стриженой макушки. Он должен отдаться Нику. А уж потом Ник решит, что с солдатом делать дальше, как до конца выполнить свой долг по решению судьбы снятого им парня. Вот о чем мечтал Ник, когда решал уехать в далекую южную страну, чтобы принять участие в партизанской борьбе. Он как будто летел туда. Ему казалось, что в этом его долг не только перед собой, но и перед теми мальчиками-солдатами, которых он будет там снимать с постов. Он как будто чувствовал в воздухе зазывный аромат макушек и затылков солдат, которых ему предстояло "делать", думал об их бедрах, "диках" и яичках. Думал он даже о типе трусиков, носков и кованых ботинок часовых, которых он снимет. Несмотря на риск, он чувствовал, что начинает жить полнокровной жизнью.
Снимать часовых он всегда стремился сам, без помощи товарищей по отряду. Сначала ему старались помочь и отправляли какого-нибудь из бойцов с ним к вражескому посту. Боец помогал ему снимать солдата, например, держал или скручивал ноги часового в тот момент, когда Ник оттаскивал и обезвреживал его. А потом бойцы делать это перестали, видя, что Ник справляется сам и хочет работать с солдатами самостоятельно. С часовыми Ник действовал по-разному. Если шла операция, и нужно было снимать солдат с постов быстро, чтобы освободить путь партизанам, Ник работал с часовым в скоростном темпе – оттаскивал в кусты, оглушал и связывал парня, и затыкал ему рот кляпом – обычно платком или носком самого солдата. Это, кстати, был его фирменный юмор – затыкать солдату рот его же носком и залеплять его пластырем или клейкой лентой. Иногда, когда обстановка была очень уж опасной, противник был слишком близко, а солдат слишком сильно пытался вырваться или закричать, уже приходилось его снимать ножом, по законам военного времени. Снимая солдата с поста, Ник старался сохранить ему жизнь.
Он не любил снимать часового ножом, но иногда это приходилось делать, даже, несмотря на чувства Ника к красивому юноше. При быстрых действиях во время операций Ник, конечно, не мог получить большого удовольствия от снятия мальчиков-солдат. Но он получал свое, когда отправлялся один "на разведку". Там он не должен был торопиться и мог всласть насладиться укрощением часового. Он оттаскивал тихо "мычащего" из-под его ладони солдата в кусты, развалины, или другое укромное место, приглушал ударом по затылку, но не очень сильно, и раздевал. Затем он связывал солдата в одних майке, трусиках и носках и затыкал рот кляпом. Для таких случаев, когда у него было больше времени поработать с солдатом, он брал свой кляп для него, а не затыкал парню рот его же носком. Он предпочитал, чтобы носки солдата оставались на нем при укрощении и эротических ласках. Он даже подтягивал носки часового повыше, так как вообще любил мальчиков в натянутых носках.
Еще он любил, когда на солдате оказывались узкие трусики в обтяжку или плавки, хотя бывало это не так уж часто. Лаская связанного мальчика, работая с его сосками, яичками, "диком", бедрами, Ник второй раз "снимал" часового. Теперь он, конечно, не снимал его с поста, а "снимал" своим большим горячим "диком" сзади, между упругих ягодиц.
Если солдат при этом "мычал" или стонал, Ник проводил кончиком своего армейского ножа по соскам юноши и его мальчишескому кадыку. Тогда "мычание" снятого на время прекращалось. Вообще-то, Ник любил вот это "мычание" солдата из-под своей ладони при снятии с поста и из-под кляпа уже в кустах, при работе с ним. Это означало, что снятый им молодой самец реагирует на "укрощение", чувствует боль, страх за свою жизнь и за "девственность" тоже. Но позволять солдату много стонать или "мычать" было нельзя, так как солдаты противника на других постах могли бы заподозрить что-то. Иногда Ник хотел послушать "мычание" снятого им молодого самца подольше, как мелодию. Тогда он оттаскивал солдата подальше, откуда "мычание" не было бы услышано. Он работал с "диком" и яичками снятого, массировал их, брал их в рот, слегка покусывал, стараясь захватить весь ствол "дика" до самого корня ртом или рукой, измерял его длину, иногда защипывая стоящий колом "дик" юноши шпилькой у корня, вылизывал соски снятого, покусывал их. Солдат "мычал", а Ник мягко проводил острием своего длинного ножа по его соскам, кадыку, яичкам, "дику", даже сравнивая длину вставшего во весь рост "дика" солдата, зашпиленного у корня, с длиной своего ножа. Он даже вел запись длины "диков" снятых им часовых в своем личном дневнике. Романтика бесшумного снятия часового в ночи, раздевания и "укрощения" молодого самца в экстремальной обстановке, музыка "мычания" солдата сделали Ника фанатиком часовых. Каждый раз, отправляясь в ночь снимать часового, Ник шел как будто на встречу с девочкой, мылся, надевал чистые плавки и носки. Для него это действительно было свиданием, свиданием с юным "девственным" солдатом, молодым красивым неукрощенным самцом.
этого предстояло укротить, как молодого жеребца, выполнить свой долг по отношению к нему, хотя и вопреки его желанию, несмотря на "мычание" солдата. Для Ника укрощение солдат стало смыслом жизни, как любовь. Снимая "мычащего" мальчика, он так любил его! Его собственный "дик" при этом рвался из тесных плавок, он приникал к солдату, как к любимой девочке, и еще плотнее зажимал "мычащий" рот, еще сильнее обхватывал тело юноши, вдыхал аромат его затылка, макушки и солдатских ботинок.
Такова была судьба партизана Ника, "часовых" дел мастера. И вот, как мы уже упомянули вначале, он шел на очередное боевое задание. Надо было провести разведку у позиций противника и взять "языка". Ник вызвался как всегда один. И вот сейчас он почти неслышно, в кроссовках, передвигался в тишине субтропической ночи, вдыхая аромат цветущих олеандров. Он уже успел разглядеть ряд позиций противника и выяснить расположение и количество постов и патрулей. Все это Ник записал в планшет и отметил на карте местности.
Разведка, в основном, была закончена. Оставалось взять "языка". Это всегда делалось, естественно, в конце разведки. Ник "языка" не искал и не выслеживал. Он уже знал, что снимет часового, и знал, на каком посту. Пост этот был в отдалении от караульного помещения, у склада обмундирования. Склад брать Ник не собирался, ему нужен был только часовой. Ник жаждал солдата. Он последний раз снял часового и "укротил" его около месяца назад и уже чувствовал голод по телу солдата. Отправляясь снимать часового, Ник, как всегда, вымылся и надел свежие плавки и носки, как на встречу с девочкой.
Вдыхая запах олеандров, Ник все сильнее чувствовал и другой, виртуальный, запах. Это был смешанный запах стриженой макушки и затылка молодого самца – запах, напоминающий свежее сено, и запах кожи кованых ботинок солдата, которого ему предстояло снять и укротить. Запах этот, конечно, ему чудился, а не был на самом деле. Но "дик" парня уже начинал приятно возбуждаться под узкими плавками даже и при виртуальном аромате часового, на которого он шел. Так, крадясь среди деревьев и кустарников, Ник приблизился к посту, наконец.
На посту неспешно ходил взад-вперед солдат с автоматом на груди. Ник его трогать не собирался, потому что до смены караула оставалось минут 15. Его целью был тот, другой солдат, который должен был прийти на смену. Как опытный партизан, Ник снимал свежих часовых, только что заступивших на смену, так как следующая смена караула должна была прийти через несколько часов, и противник мог обнаружить исчезновение своего солдата не скоро. Но оставалось еще 15 минут до "свежего" часового, и Ник стал коротать время, следя за солдатом, ходившим на посту в данный момент, и всматриваясь в него.
Солдат был красив и строен. Это был рослый юноша лет 20. Он ходил на посту, гордо выпятив грудь, уверенно шагая в кованых ботинках и подняв голову. Озирая все вокруг орлиным взглядом, солдат излучал уверенность в своих силах. Начищенные ботинки солдата блестели в свете луны. Туго стянутый ремень подчеркивал красивую талию юноши. Пилотка лихо, чуть косо, сидела на стриженой голове молодого самца.
Ник мысленно вздохнул. Этот тип часовых ему очень нравился. Такой солдат напоминал юного бойцового петуха и символизировал собой молодую мужественность, силу и самоуверенность. Ник любил бесшумно снимать таких петушков и работать с ними по полной программе, опускать их. "Эх, парень, как бы я поработал с тобой! Но сегодня пока иди, гуляй!" – подумал Ник. "Интересно, а каким будет тот, другой? Хотя все они хороши: солдат есть солдат".
Вот и прошло 15 минут, и часовой сменился. Юный бойцовый петух ушел с разводящим в темноту, а новый солдат стал ходить взад-вперед на посту. Его уже надо было снимать. Ник подобрался ближе и стал разглядывать солдата. Он не мог снять часового, предварительно не рассмотрев, не прочувствовав его. Ему предстояло бесшумно снять и "укротить" молодого самца, поработать с ним, а затем взять в качестве "языка", если будет смирным и если Ника не обнаружат. Если же солдат стал бы сопротивляться, сумел бы крикнуть, и снятие не прошло бы гладко, или если противник что-то заподозрил бы, солдат по инструкции должен был быть немедленно ликвидирован. Ник понимал, что гладкое, бесшумное снятие часового зависит, в первую очередь, от него, Ника, от его мастерства.
Проявит он мастерство, снимет солдата четко, без шума – можно будет сохранить юноше жизнь, взять его в плен. Ошибется, даст часовому крикнуть, оказать сопротивление – надо будет заколоть солдата. Ник этого не хотел, он старался снимать юных самцов с постов четко, тихо, чтобы солдаты не могли и пикнуть. Это нужно было не только для его, Ника, безопасности, но и для самих юношей-солдат. Это был тот случай, когда в интересах солдата было, чтобы снимающий его разведчик все сделал на высшем уровне и не дал бы парню шанс крикнуть или оказать сопротивление. Ник давно уже это подметил. "Бесшумное и четкое снятие часового может дать шанс сохранить ему жизнь", - говорил он своим товарищам. Он всегда был сторонником того, чтобы щадить снятых с постов солдат, по возможности.
Вскоре Ник сумел внимательно рассмотреть часового. Это был совсем юный мальчик лет 18, среднего роста. Солдат был явно новобранцем. Его мальчишеское лицо выражало беспокойство, чувство опасности. Он то и дело озирался по сторонам. На мальчике была новенькая полевая форма, ладно облегавшая его тело. Пилотка красиво сидела на стриженой голове, а на ногах были обтягивающие брюки, заправленные в ботинки. Кованые ботинки солдата поблескивали в лунном свете, как и у предыдущего часового. Но этот солдат был просто мальчиком, которому было боязно ночью стоять на посту, в отличие от предыдущего солдата – "бойцового петуха". Подкрадываясь ближе, Ник как будто ощущал исходивший от мальчика страх за свою молодую жизнь.
Он видел, как мальчик, озираясь по сторонам, поднял левую ногу, чтобы подтянуть черный носок, верх которого был виден из-под ботинка – Ник уже был совсем близко и видел все внешние детали солдата. Затем юноша, так же оглядываясь, подтянул и правый носок. "Чего ты это делаешь? Носки твои, мальчик, подтягивать буду я через пару минут", - улыбнулся Ник. Ник знал и такой тип часовых и называл их "оленятами". Прелесть "олененка" не уступала прелести "бойцового петуха", хотя и была другой, более милой, мальчишеской.
Снятого "олененка" надо было просто раздевать и брать как девочку, а не "укрощать", как "бойцового петуха". Ник, правда, как любитель мальчиков в плавках, приметил, что "бойцовые петухи" оказывались в плавках чаще, чем "оленята". Он не знал, чем это было вызвано. Нежные "оленята" в плавках для него были не меньшим подарком, чем раздетые им до плавок "бойцовые петухи". Однако на обоих типах солдат все-таки чаще оказывались трусики типа коротких шорт.
Но плавки или шорты были на нем, "олененок" он был или "бойцовый петух", а часовой был часовым, и его надо было снимать. Как только Ник подобрался к солдату, он зажал "олененку" рот и вжался сзади в него, обхватил его руками. Ник услышал из-под ладони это желанное тихое "Ы-ы-ы". При этом "дик" Ника стал колом под плавками, ведь он снимал мальчика, брал его себе как ценный дар. Он видел, как напряглись ноги часового в переставших вдруг стучать кованых ботинках, как уперся солдат в землю, как будто он мог так удержаться от снятия, от своей неизбежной судьбы. Ник начал его оттягивать в темноту и на миг строго посмотрел в глаза солдата. И тут вдруг солдат как-то сник и перестал упираться ногами. Тело снимаемого самца ослабло, и Ник понял, что "олененок" сдается.
Он оттащил его в кусты подальше, заткнул рот кляпом (не стал снимать носок с мальчика) и залепил клейкой лентой. Затем быстро раздел часового. Солдат дрожал, но не сопротивлялся. На мальчике осталась облегающая защитного цвета майка, черные носки и... узкие синие плавки! Это был для Ника подарок. Он связал самца по рукам и ногам, затем расцеловал солдата, погладил его по "дику" и яичкам, обтянутым плавками, подтянул сползшие при снятии часового тонкие черные носки. "Я тебя не обижу, малыш. Только ты молчи", шепнул он солдату.
Он знал, что где-то полчаса он может работать с солдатом, а потом надо будет уходить и забирать "языка" с собой. Эти полчаса были для Ника верхом блаженства. Он просто вкушал снятого им солдата и снимал его во второй раз, но уже не как часового, а как аппетитного юного самца – своим "диком", который он вгонял до корня между упругих ягодиц "олененка". Стянув плавки с мальчика, Ник вкушал его крупные яички и вставший "дик", зашпиленный Ником у корня. Солдат "мычал", и для Ника "мычание" снятого было лучшим доказательством эффективности его работы. А как Ник играл с сосками солдата, облизывая и покусывая их! Иногда он проводил по соскам, "дику", яичкам и кадыку самца острием своего ножа. "Мычание" самца было для него тихой ночной музыкой. Аромат олеандров смешивался с ароматом стриженой головы солдата и запахом его и Ника густой спермы.
Но вот полчаса прошли. Дальше работать с солдатом было опасно. Ник быстро оделся и одел солдата: натянул ему плавки, форму, ботинки и связал ему только руки. Рот часового оставался забитым кляпом и залепленным клейкой лентой. Затем взяв оружие солдата, он повел притихшего юношу в лес, к своим. "Олененок" должен был предстать перед ними как "язык". Солдат вряд ли стал бы рассказывать, что с ним проделал Ник, не в его интересах это было. Ник пообещал юноше позаботиться о нем в плену и добиться, чтобы его поскорее отпустили.
Вот так Ник снял юношу-часового, снял мастерски, бесшумно, и сохранил ему жизнь. Партизанам он взял "языка", а себе... Эти полчаса с солдатом были для него величайшей наградой. Любя мальчиков-солдат, снимая их, укрощая красивых самцов, Ник не хотел от жизни большего. Ник знал, что впереди у него обязательно будут еще и еще снятые бесшумно в ночной тиши молодые самцы в обтягивающей форме, пилотке, кованых ботинках, носках, трусиках-шортах или плавках (все равно!), самцы, мычащие "Ы-ы-ы". С каждым из них предстоит индивидуальная работа. Но он справится, обязательно справится. На то он и был "часовых дел мастером".