Валентина Даниловна начала становиться тещей из анекдотов с того момента, как мы с детьми уехали с Советской на заводской чердак, в "помещение". Мы уехали не только от тесноты - от опасности совершить так называемый свальный грех.
Мы жили в такой плотной атмосфере крохотной квартирки, а сексуальная энергия била из меня с такой неудержимой силой, что уехать - был наилучший вариант.
В квартирке мы в прямом смысле все время стукались боками. Но не только ими.
Валентина Даниловна в то время была отнюдь не старой женщиной. Напротив, она была в самом соку, ей было, думаю, лет 45. Она ходила дома не в чопорном костюме и не в скафандре. И я тоже. И Петя. И Юля. Одно присутствие рядом Петра возбуждало меня всякую секунду. Когда мы с Юлей на ночь залезали под стол на свой матрас, я слышал, как в соседней комнатке Петя садится на кровать. У меня вскакивал моментально. И я залезал на Юлю и ебал ее бесбашенно, я ее драл, я ее трахал, я ее рвал на куски. Она же, захваченная моей энергией, отвечала мне полной взаимностью. Она стонала, кричала, дышала, задыхаясь, так как я взваливался на нее и часто забывал, что ей просто физически тяжело меня держать, - в соседней комнатке все это было, конечно, слышно. Мой член врывался в Юлино лоно, а мысли мои были с Петей. Мои руки рвали ее грудь, драли волосы на лобке, - а все мысли были с Петей, с его упругой задницей, с его лобком, густо заросшим волосами, с его членом, который я сосал бы сейчас взахлеб. Думаю, что когда и Петя взбирался на свою жену Валентину Даниловну, то его страстью был я, который находился от него за тридевять земель, в тридесятом царстве - в соседней комнате, за тонкой дверкой, похожей на тряпичную занавеску.
Словом, так дольше продолжаться не могло. Должно было что-то случиться. Не понимаю, как мне хватило благоразумия, чтобы однажды не попытаться облапить и приласкать Валентину Даниловну, столкнувшись с ней на кухонке, в ванной, в коридорчике, у детских кроваток, которые заняли всю большую комнату. В квартирке негде было повернуться - поэтому мы постоянно друг на друга натыкались. Но если, столкнувшись с Петей, я сто раз за вечер дотрагивался до его руки, члена, попочки, бока, снова руки, то то же самое могло быть и с его женой.
Как меня удержал от этого Господь, даже не знаю. Только думаю, что и сама Валентина Даниловна была бы отнюдь не прочь попытать такого семейного счастья. Не знаю, хватило ли бы ей духу переступить роковую черту и вступить со мной в половую связь, оказавшись в одной разобранной постели с собственной дочуркой Юлей с ее вечно распаренной пизденкой и с мужем Петей, но то, что мы вдруг снялись и уехали на завод, ее раздосадовало чрезвычайно. Она была просто разгневана.
*
Началось с ее стороны какое-то вечное недолюбливание меня. Не согрешу, если скажу, что это она, которая, как челнок, сновала между Петропавловском и Токио, способствовала в конце концов нашему с Юлей разводу. Даже, может быть, это она познакомила Юлю с Юрой Кимом, которого я никогда в жизни не видел, если не считать нескольких фотографий. Его дочь Марину Юля мне сбросила, и я растил и воспитывал эту красавицу, не спрашивая, почему, собственно, родные мать и отец от нее отказались? И лишь потом узнал некоторые подробности тещиного интриганства.
В самом деле, я молчал, но меня поражало, почему Юра Ким, парень родом из Южно-Сахалинска, ни разу не навестил свою дочь Марину? Окольными путями выяснилось, что Юра, работавший в Токио от своей Южносахалинской компьютерной фирмы, глубоко сомневался, его ли это дочь. До него у Юли был роман с каким-то другим человеком, - с кем конкретно, понятия не имею. Сама Валентина Даниловна мне как-то проговорилась, что она меня с Юлей не разводила, - это Юля сама запуталась в "токийском роковом треугольнике". Вот почему Юля и прилетела в Петропавловск рожать, и оставила Марину мне. Про свое участие в том "треугольнике" Валентина Даниловна выразилась так:
- Я всегда на стороне дочери!
Вот и понимайте, как хотите. Но мне достаточно только знать, что она в том "треугольнике" была четвертой.
Интриги Валентины Даниловны привели к тому, что она, желая счастья своей дочери, сделала довольно несчастными сразу несколько человек: развела нас с Юлей, Юру Кима - с его семьей, Марину лишила родного отца, оставшегося неизвестным, овдовила при живом муже женщину с двумя детьми - бывшую жену Юры Кима и так далее. Цепочку людей, включенных в комбинацию нелюбви Валентины Даниловны ко мне, можно еще продолжить. Кто знает, сколько родственников у каждого из нас переживали за то, что с нами случилось!
Но все-таки почему она меня невзлюбила, объяснить я никак и ничем не могу. При этом она довольно самоотверженно помогала растить Петра и Павла, потом Марину. В первый год от нее зависели пеленки, памперсы, которые она горами доставляла нам из Токио (в России тогда этого не было в помине) , детское питание: Она все это привозила на завод, в Синеглазку - не считаясь с погодой. Для Марины она привозила из Токио всю одежду - от пинеток до шубок, японские игрушки, а также роботов и даже игрушечные компьютеры: Всевозможными компьютерами были завалены и Синеглазка, и "помещение". Дети умели пользоваться компьютерами с самого раннего детства, и по ним учили английский.
Думаю, что то, чем разрешилась наша семейная коллизия, было проявлением не столько характера Валентины Даниловны, сколько ее женской сущности. Обычно замужняя женщина, уверенная в себе, склонна все доводить до крайности, а всех вокруг - до белого каления. Но именно ей я обязан тем, что с середины жизни до самого зрелого возраста, в котором нахожусь сейчас, я не имею в семье женщины, - существа, столь же своеобразного, властолюбивого, капризного, своевольного, упрямого, мало предсказуемого и т. п. , как Валентина Даниловна. Имею в виду Юлю. Она пошла больше в маму, чем в папу.
Нет худа без добра: наверное, то, что мы с Юлей живем по разные стороны океана, помогает нам поддерживать добрые отношения.
Валентина же Даниловна бесится еще и из-за того, что не понимает, как "молодой мужчина" может столько лет жить один, без женщины?
Она не может себе даже представить, что "молодому человеку" , у которого есть ее муж, никакой женщины уже не нужно.
*
Я по натуре не диктатор, скорее наоборот - считаюсь с каждым высказанным мнением, и меня сильнее всего пугают люди, которые начинают командовать. Поэтому если я и глава семьи, то самый приятный из всех возможных. Недаром меня любят Петя и Паша с Мариной, а я люблю их всех.
Юлю же дети воспринимают, мне кажется, как-то неадекватно: им все время приходится объяснять, что Юля - их мама, что они ей обязаны своей жизнью. Они с ней всего лишь вежливы. И Валентина Даниловна - не последняя спица в этой колеснице. В значительной степени благодаря ей в нашей небольшой семье носится этот дух внутреннего противостояния. Она не любит меня, не в состоянии объяснить, за что и зачем. Как-то Пете она сказала, что я для Юли слишком инфантилен. Ей-то какое дело, какой я? Но в том-то и дело, что анекдотичной теще до всего есть дело, она во всем понимает.
Возможно, я раздражаю Веру Даниловну еще и потому, что как-то ни разу не вступал с ней в длительные объяснения. То, что можно назвать объяснением, случилось между нами много лет спустя, я об этом расскажу потом, в своем месте. Мои отношения с тестем и женой сложились помимо нее, и на них она не влияла. А для меня это было самое главное. Правда, она нас с Юлей развела, нашла для нее неинфантильного мужа, я за всех рад, - но с Петей развести не сумела бы никогда. Но эта славная женщина и не догадывается, что всю свою немирную энергию ей бы надо приложить именно в эту точку.
Как всякая замужняя женщина, Валентина Даниловна натура деятельная. Она многократно повторяла, как личный девиз, что свое предначертание на земле выполнила: родила дочь. Как-то я ей сказал, что это не ее дочь. Она позеленела и чуть не заорала:
- Моя! Моя!
- Не ваша, - твердо и тихо сказал я. - Без Петра Сергеевича ее у вас не было бы.
Валентина Даниловна только что не зарычала. Эта простая истина то ли никогда не приходила ей в голову, то ли она не считает нас, мужчин, за людей. Но, скорей всего, Валентина Даниловна относится к тому поколению, которому советская власть внушила, что мужчина в жизни - ноль, пустое место. Главное место занимает женщина. В разное время, правда, на советскую власть находили заскоки противоположного характера, и она внушала следующему поколению, что женщина в жизни - ноль, а главное - мужчина с его физической силой. Возможно, это-то и назвали "прямой линией" партии.
Юля пошла в маму: она тоже была деятельная, всезнающая, она тоже свое предначертание на земле выполнила. То Юля давила на меня, чтобы я перешел в ее "Квант" , потом, слава богу, отстала. Потом обе давили, чтобы мы жили там и так, где и как им обеим удобно: я - на заводе, дети - на Советской. То, что я даже не думал разлучаться с детьми, было для Валентины Даниловны чем-то вроде откровения, от которого она не могла оправиться десятки лет: она не предполагала, что на свете может быть отец, который испытывает к своим детям какие-то чувства. Чувства были привилегией Валентины Даниловны.
Но на деле чувств у мамы с дочерью было не очень чтобы много. Их чувства сводились к тому, чтобы все вокруг поступали так, как они считают нужным. Я и Петя представляли собой полную им противоположность: мы жили своей жизнью и ни от кого ничего не требовали. Мы никого не ломали. В этом мы с Петей оказались очень похожими. Он не был диктатором, и я тоже.
Мои отношения с Верой Дмитриевной Кособоковой, например, строились на очень дружеских основаниях, но мы никогда не переходили на ты и не забывали, что мы всего лишь сослуживцы. Когда у меня были безвыходные ситуации - не с кем было оставить детей, то Вера Дмитриевна всегда была рядом. А когда несчастье случилось у нее, я тоже оказался под рукой.
У нее умерла дочь, остался внук - больной на голову парень, с которым Вера Дмитриевна сладить не могла. Это было ее горе. Герман гонялся за дворовыми кошками, душил их: Наконец, соседи заставили ее спрятать парня в психиатрическую больницу. Вера Дмитриевна сама чуть не потеряла от горя рассудок. Вдобавок из Волгограда ей сообщили, что ее единица пошла под сокращение. Это совпало с ее вступлением в пенсионный возраст. То есть на нее свалилась сразу груда проблем, каждая из которых неразрешима. Тогда я ее оформил у себя в представительстве уборщицей. А у меня дома она была просто незаменима, так как Валентина Даниловна то и дело моталась в Токио, где оставалась по месяцу - на большее время визу не давали. Вера Дмитриевна вырастила Петю с Пашей, у нее в первый раз пошла своими ножками Марина:
Но как бы мы с Верой Дмитриевной не были близки, мы никогда не переходили черту: не ругались по-семейному, не выясняли отношений, - не собачились. На что, собственно, всегда провоцировала теща. Но одно событие разделило нас с тещей навсегда.
*
Я уже говорил, что в России выбирали президентов. Предложили и Пете избраться начальником порта. Он отказался. Избрали того самого Зарипова, который продал ему свой дом в Синеглазке.
Через четыре года снова встал вопрос выборов - и ребята снова предложили Пете баллотироваться. А Зарипов к тому времени вкусил власть и не захотел переизбираться. Но Петю все же уговорили.
Я радовался и все радовались. Но в то время выборную кампанию вел уже не сам Зарипов, а от его имени какие-то загадочные люди, которые только что появились, - профессиональные политтехнологи. Это специалисты по механике любых выборов. В Петропавловск они наехали целой бригадой, в помещении портовой администрации они раскинули свой штаб. В комнатах с секретными замками, куда посторонним вход был строго воспрещен и возле дверей которых стояла вооруженная охрана, были установлены компьютеры, принтеры, сканеры. Там печатали предвыборные листовки, плакаты, небольшие газеты.
Первым делом молодые люди из той бригады заставили Зарипова объявить, что его соперник Петр Иванович украл у него дачный домик. Однажды утром из местных газет мы узнали, что прокуратура тут же возбудила уголовное дело против Ивановича. Об этом же напечатала сообщение и какая-то Санкт-Петербургская газета, тираж которой был внезапно распространен в Петропавловске. Почему именно Санкт-Петербургская? Потому что бригада политтехнологов наехала к нам из второй столицы. Были одновременно убиты два зайца: создалось впечатление, что преступление, совершенное Петром Сергеевичем Ивановичем, громадно - о нем пишут даже в Санкт-Петербурге! Наверняка пишут и в Москве! И второй заяц: вскрыт опасный преступник, который "чуть было не вошел во власть".
Зачем Равиль Харлампиевич Зарипов это сделал, я не понял, так как мы вместе с ним ездили к нотариусу и вместе составляли акт купли-продажи, под бумагой стоит его подпись. Но истцом выступал не сам Зарипов, а его внук, которого тоже зовут Равиль. Технологи сыграли на сходстве имен - все политтехнологи строят свои игры на реальном сходстве имен и фамилий, а также на словно бы ненароком сделанных ошибках такого рода. Поди потом разбирайся, какой Равиль и где Равиль. Политтехнологи сочли, что так будет лучше.
Видимо, Зарипов им сказал, что, поскольку мы тогда ссорились между собой, идти к нотариусу или нет, то мы бумагу потеряли. Но мы ее не потеряли.
Однако пока суд да дело, пока нам из прокуратуры дали понять, что возбуждено дело, что такого-то числа "гражданин Иванович П. С." вызывается на допрос и т. п. , прошло время выборов, и Петя пролетел, так как на нем висело некое мифическое "уголовное преследование".
Которого не было и в помине. Как только на первом же "допросе" Петя предъявил нотариально заверенный акт купли-продажи садового домика, предмет для возбуждения уголовного дела исчез сам собой. Но время-то прошло. Этого политтехнологи и добивались. Зарипов остался на второй срок.
Когда мы лежали в кровати, Петя меня целовал, ласкал меня, говорил, что не было в его жизни человека, который спас его от позора и от смерти, - я первый и единственный. В ночь снятия обвинения мы любили друг друга, как в первый день в душевой кабине на Владивостокском вокзале. Мы стали еще более родными. Уж теперь мы никуда друг от друга деться не могли: мы были "повязаны" горем, которое удалось отвести. Но вся эта история далась Пете тяжело: его хватил инсульт.
Вскоре в один из дней перекосило рожу. Вместо того, чтобы сразу пойти к врачу, стали, дураки, ждать, что "само пройдет". Но вдруг стала пропадать речь. Побежали к врачу, который сказал, что время упущено. И в самом деле, в тот же день отнялась правая сторона.
Больницы, врачи, лекарства, уколы: Кончилось тем, что приходит однажды Валентина Даниловна к нам в Синеглазку (я как раз делал морковную запеканку, чтобы идти в больницу на ужин) и радостно сообщает:
- Только что из больницы. Пообщалась с девочками. Они сказали, что вы уже были до двух часов. Анна Григорьевна объявила, что больше держать его не могут, у них срок только до четырех месяцев. Переведут на инвалидность. Предложила отправить его прямо из больницы в прекрасный интернат в закрытой зоне, на побережье Тихого океана. Не то Рыболовное, не то Рыболовецкое называется, не зафиксировала, но в путевке будет написано. Там прекрасно! Чудесно! Тишина! Свежий воздух! В коридорах ковры и графины! А что здесь? Кто здесь за ним будет ухаживать? Мне через два дня лететь к Юленьке, уже оформлена виза, чемоданы: Ему там будет лучше, чем в городских условиях, надлежащий уход: Я из Токио привезу какие-нибудь новейшие лекарства: Я с девочками уже договорилась: Боже мой, какую алясочку я подарила Анне Григорьевне! Оторвала от себя! Помните, даже вы сказали, что она мне к лицу? . .
Теперь уже я, стоя у плиты, потерял дар речи.
Но и на этом наши приключения не закончились. От всего сердца благодарю постоянных читателей Валерия, который всегда поддерживает меня, Аlgay, а также Сашу Д. , и многих, многих других, кого моя правдивая повесть не оставила равнодушными. Будьте счастливы, ребята! Вы побудили меня писать продолжение.