Когда я, юноша восемнадцатилетнего возраста закончил обучение в Тбилисском Нахимовском военно-морском училище и прилетел домой в г. Севастополь, то один из моих друзей Петька Хижняк, окончив десятилетку в г. Севастополе, пришел меня встречать, то первым вопросом у него было:
— Слушай, косой! (так мальчишки на нашей улице дразнили меня, потому что я носил гордую фамилию отца Зайцев, а для них, негодяев, я был только косым), — у меня ЧП — домашнего масштаба, — переминаясь с ноги на ногу едва выдавил из себя покрасневший, как сваренный краб, наш уличный вождь краснокожих Петька.
— Что-то серьезное? — улыбнулся я, зная, что мой закадычный друг всегда способен любое событие превратить в грозу своему драгоценному здоровью. Он даже орал, когда мы хором ныряли в море и нам всем закладывало уши, то вынырнув, он кричал, что из-за нас — дураков, он оглох.
Мы с ним договорились, что после окончания десятилетки, мы поступаем в высшее военно-морское училище в Питере, куда я уже имел на руках соответствующее предписание начальника училища, а у Петьки, кроме страха в пустой башке, ничего другого не было.
Мы отошли в сторону, но Петька завел меня за забор, расстегнул ширинку и вынул член. Я — ахнул. Его «Прибор» был в спокойном виде как свисающий шланг сантиметров двадцати...
— Ну, и что же тут особенного? — пытался я успокоить друга, а он, застегнув ширинку, продолжал:
— Тебе хорошо советовать! А мне что делать, что в спокойном состоянии он достает почти до колена? Разве с таким «шлангом» на флот возьмут?
— Слушай, Петр Первый, — так иногда мы подразнивали его, когда его рост достиг ста восьми десяти сантиметров. — Ты еще растешь, а это очень хорошо для флота. Посмотри, вон шагают матросы, — указал я на группу моряков, шагающих к самолету, есть ли среди них Чарли-Чаплин?
— Не-е-е...
— Тото же. Кстати, у карлика Чарли-Чаплина был громадный член, поболее твоего, — усмехнулся я.
— Ты не пиз... шь? — преспросил повеселевший Петька. Но отчего это вдруг и только у меня из всего класса?
— Гормоны у тебя заиграли... Ты же один из первых в классе нашу англичанку трахнул. Что? Забыл?
— Да ладно, тебе! Тоже мне, нашел что вспомнить!. Да и не трахал я ее никогда, все пацаны наврали, когда увидели, что она меня за рукав тащила в класс на контрольную работу...
— Ладно, дитя Дуная, — так иногда мы называли его, так как первые два года после рождения он там жил у деда, пока война не закончилась.
— Я сейчас домой сбегаю, представлюсь мамочке, а потом мы с тобой на Приморский сиганем. Там девчонками десятиклассницами, говорят, все урны заполнены. Празднуют окончание школы. Идет?
— Ладно! Жду тебя там к вечеру. Днем там нечего делать. Я там уже был, — ответил Петька и обреченно махнул рукой.
Отвлекусь немного от темы повествования, потому что, идя домой, вспомнил про мамину соседку тетю Катю, которой было уже под тридцать, и она была в тютельку похожа на Данаю на картине Рембранда. Я всегда задавал себе вопрос, зачем такому великому художнику и вдруг понадобилась такая полная, и не сказал бы, что такая уж красивая, женщина? У меня всегда были худощавые стройные девушки, с которыми танцевать было одно удовольствие, ибо под их шепот на ушко партнеру, они напевали надежду на всю красоту жизни, подразумевая в первую очередь себя. С такой современно одетой щебетуньей не стыдно было появиться в любой компании, а вот с Данаей, наверняка бы, освистали. И все же мне казалось, что именно в таких женщинах что-то есть такое, чего нет в стильных, красиво одетых худышках, показывающих свои знания на необычной теме любого рассказа.
Тетя Катя давно похоронила своего пьяницу-мужа и жила через забор с моей мамой, которую считала своей самой близкой подругой. Вот и решил я испытать ее на прочность в сексуальном вопросе, понимая, что женщина, внимательно смотрящая в глаза мужчины, наверняка, чем-то интимным давно озабочена. Только не видит пути выхода из этого состояния. В подтверждение своей позиции, когда мы сидели за столом под тентом в нашем дворе и восторгались маминым борщом, то туфелька тети Катиной увесистой ножки, иногда ночевала на носке моего ботинка. А когда она рассказывала сальный анекдот, то мама, укоризненно, покачивая головой, так же хохотала, как ее пышнотелая подруга, про которую я как-то маме сказал, что такая, как трактор, может раздавить в постели любого мужика, мысленно мстя тете Кате, за то, что она от намеков не переходила к приглашению в постель. «Вот натравить бы на нее моего друга Петьку на эту гадючку», — он бы быстро нашел куда вставить свой длинный хобот». — подумал я и улыбнулся.
— Ты чего смеешься, моряк, с печки бряк?» — тут же подхватилась она, когда мама ушла в летнюю кухню за вторым блюдом.
— Да так. Вспомнил про картину Рембранда Даная? — иронически усмехнулся я.
— Ты ее видел в моей спальне?
— Что вы, тетя Катя! Да я и не знаю, какая дверь там имеется, — оборвал разговор я, игриво подмигнув толстушке.
— А ты бы взял и зашел ко мне, этак часов в одиннадцать вечером. Вот тогда бы и посмотрел на эту картинку? — игриво улыбнулась она, опять наступив под столом на носок моего ботинка.
— А если мама узнает? — я положил ладонь под столом на ее коленку.
— Не узнает. Я угощу ее своим домашним вином и уложу спать, а ты скажешь, что уходишь на графскую танцевать и придешь поздно. От моего вина она до утра не проснется, — лукаво улыбнулась соседка.
— Очень деловое предложение, согласен, — я сдавил под столом ее коленку и попытался проникнуть в трусики, на что она тут же отстранилась от меня, шепнув: «А вот это — только ночью».
Подруги щебетали, как весенние скворцы на заборе, я встал, поцеловал маму в щечку, а тете Кате — ручку и сказал, что мы с Петькой идем на водную станцию на танцы, и я буду только к утру...
— Ну, что ты, сын! Я буду волноваться, — сказала мама, приголубливая фужер с катькиным вином, на что та ответила: «Да, пусть гуляют... Молодежь... А когда поженятся — гулять некогда будет»...
— Ты, как всегда права Катерина, вот только не ясно. Пять лет, как схоронила мужа и больше замуж не выходишь...
— А зачем мне муж? Лишняя обуза. Да и сейчас не найдешь трезвого мужика. Отдохну я от этих ратных дел еще годик, а там видно будет, — ответила вдова. Я помахал им рукой и закрыл за собой калитку.
Танцы, как всегда, для таких, как я, были на втором этаже водной станции, где мы танцевали, порой, с полненькими вдовушками, а на первом этаже курсанты терлись тазом о впалые животики своих белокурых и черноволосых красавиц. sexytal.com В полночь танцы закончились, и мы с Петькой взяли такси и погнали на мою Пластунскую улицу. У Катиных ворот я вышел, а Петька погнал дальше к своему дому. Я взялся за ручку калитки, и дверь очень легко открылось: «Ура! Нас тут ждут» — подумал я, входя во двор. Дверь в коридор дома тоже была слегка приоткрытой, и я, словно ночной вор, на цыпочках вошел в темную спальню, где с кровати мне прошептал дрогнувший голос: «Раздевайся. Вина хочешь?».
— Не откажусь, хозяйка медной горы. _ хихикнул я.
— Иди в коридор, помой руки, а я сейчас зажгу свечку, и мы посидим, Рембранд.
— Почему Рембранд? — не понял я.
— А картину над собой видишь?
— Нет! У тебя темно, как в лесу...
— Да будет свет! — сказала Екатерина и зажгла свечу. И я впервые увидел ее совершенно голой: толстые ляжки, огромные груди, торчащие в разные стороны, крупные розоватого цвета ягодицы и утонувший в животе пупок. Но лицо было прекрасным. Такого счастливого и доброго лица я у нее никогда не видел. Она присела рядом, наливая чай из самовара, и вино из трехлитрового бутылька... Она смотрела на меня такими влюбленными глазами, что я не выдержал, встал, подошел к ней, взялся за копну волос на затылке и опрокинул голову параллельно потолку, стал целовать в ее горячие, дрожавшие губы. ...