То, что мы бы назвали уже промозглым осенним холодом, в тундре просто дыхание осени. Длинные, почти бесконечные летние дни подошли к концу, и череда настоящих закатов и рассветов, когда солнце плавно и уже так глубоко опускается за горизонт, символизирует грядущие холода. Нутэнли долго не хотел загонять оленье стадо в загон. Да и животные привыкли за лето вольно пастись и их оленьему разуму не очень представлялось, каково это - быть на время огороженными взаперти. Но хозяйственные люди, даже такие как чукчи, делали своё дело, идя на поводу у веками сложившихся традиций и кочевого уклада, где всему своё время и всякая мелочь тоже имеет значение. После очередной перекочёвки и последних деньков вольного выпаса этот пастух, погоняя оленей криками и подручными средствами, принялся загонять стадо в кораль - огороженное место, где им предстояло некоторое время тесниться. Загонять и - заодно подсчитывать. Да, учёт тоже ведётся - сколько молодняка, сколько кого. Так покрикивал мужчина, укутанный в одёжу с меховой подкладкой, что кособоко сидела на нём, и при этом добавлял отдельные слова то с рычащими, а то и с плавными звуками, которые уносил ветер. Он считал. По-своему, по-чукотски. Загибал пальцы на одной руке, потом на другой, затем разгибал и начинал снова. И обломком грифеля делал пометки на изорванном по краю листе, который время от времени вынимал из грубо пришитого сбоку кармана. Вот наконец все животные в загоне. Завтра оленеводы тоже туда зайдут, чтобы в этакой тесноте маркировать молодняк. А потом... предстоят ветеринарные процедуры и прочее. Ну, это литературно выражаясь. А если вслушаться в их слова... Над тундрой спускались сумерки. Не спеша, плавно, но неотвратимо. Наступала ночь, которая пока ещё снова сменится утренней зарёй и таким же неспешным появлением светила из-за горизонта. А сейчас - темнота и Нутэнли спрятался в яранге, которая стояла рядом с загоном после последней смены места выпаса, когда бригада решила наконец перекочевать к коралю. Согревшись и неприхотливо поужинав, он устроился на настиле из веток. Утро вечера мудренее, даже здесь. Но что-то не спалось, и Нутэнли стал думать, как оно стало, и как могло бы стать. Хорошо ли складывается его жизнь? И да и нет, потому что... Окрепшая советская власть организовала оленеводческие хозяйства. Больши-ие. Сколотила бригады из тех, кому привычен кочевой уклад. Дала кое-какие новые орудия и даже технику. Теперь председатель снабжал их провизией для стойбища, когда время от времени кто-то из оленеводов наведывался в село, а то и в новый появившийся у моря посёлок. Мало ли дел... И дела эти, были поставлены и даже мало-мальки налажены. Да только Нутэнли такими категориями не мыслил. Он жил сегодняшним днём, вернее ночью. Ну, максимум, завтрашним. Жизнь его сама подталкивала куда нужно. И пока что от бессонницы чукча в чуме ждал рассвета. "Вот бы была со мной моя Гитиннэвыт! - думал он, лёжа на подстилке у колыхавшегося пламени очага. - И что она не захотела в бригаду? Была бы работницей чума, уют бы тут наводила. Теперь вот делают это другие, а он остался без жены-красавицы на долгие месяцы. Ведь её имя и означает "красавица". Так пожелали при рождении и - слава духам - она впрямь выросла пригожей. Как хорошо, что мне досталась! Только вот не пошла оленеводческой тропой, в селе осталась... ждать". На следующий день Нутэнли забрался в загон и, вместе с другим пастухом, прихватил метки для молодняка. Они стали отлавливать молодых особей, а Нутэнли снова принялся считать. Привычка, однако. Нехитрое методичное действие снова увлекло, и вот... Ах ты же! В ограде кораля нашлась брешь - вкопанные столбики, плохо соединённые жердями, в одном месте оказались сломаны и оленям ничего не стоило выбраться. Но они почему-то не торопились, хотя нет, постой... Вот там, чуть в стороне, парочка рогатых уже снова что-то жуёт во мху, как летом. Айда их назад! И Нутэнли резво направился в беглецам, на всякий случай прихватив аркан. Пригнав оленей в кораль, он принялся подпирать колья, пока другой человек снова укреплял их. И тут, стоя во время передышки на месте, пастух опять погрузился в счёт. "Так, их было столько-то... Плюс двоих мы вернули - всего..." И тут чукотские числительные дали сбой. Выходило, что оленей стало на одного больше, чем вчера, когда всех загоняли в кораль. Нутэнли пожал плечами, хоть это и не привык делать. Но странно всё-таки. Он понимал - ошибся. Мало ли - палец не тот загнул, да вместо "р-ры" в словечко "н-ны" вставил. Но как же так, однако? Или... - Нутэнли подумал: может, он и себя заодно посчитал? Может, он и сам олень, раз с ними давно сжился? — -------------------------- В селе Алькатваам, откуда была кочевая бригада, сгущалась осенняя ночь. Та самая. С пришедшего каким-то чудом от морского побережья грузовика сгрузили большие доски и часть уже спрятали на склад. Приезжие мужики стояли у избы местного главы и о чём-то оживлённого беседовали. По-русски. Да, чукчи должны были, так сказать, обрусеть, и жизнь говорила, что это неизбежно. Жизнь в лице прибывших с большой земли и - того же главы села. Гитиннэвыт прошла мимо и прислушалась к разговору. Понято, чуждо и... интересно! Она подошла и пристроилась, а потом тоже встряла в разговор. — Ты кто такой, как тебя звать? - задавала она естественные вопросы бледнолицему мужику в кожаной телогрейке. - Ваня?. .. Ваня-кай, - поправила она, дабы было привычнее на слух. - А кто ты, Ваня-кай? И Иван, он же "Ваня-кай" поведал, что он строитель. Да, у берега моря теперь уголь добывать будем, однако. И посёлок уже отгрохали - Беринговский. Ну, почти отгрохали. Не всё же сразу строится и грохается! Ой, ай-эй-эй, какое название, слово-то какое - Беринговский... Что это вообще? Привыкайте, чукчи, здесь это теперь райцентр. Райцентр? Это что, это как? Это где? Где - ясно - у моря. А вот как... Как это вообще возможно? Но новая жизнь говорила, что возможно. Особенно если есть месторождение угля. И вот "Ваня-кай" привёз сюда излишки - для начала дощатый материал. А потом и ещё чем-нибудь подсобят этому затерянному в чукотской глуши селу Алькатваам. Надо строить. Надо, Федя, надо! Хотя стоп, время этой фразы ещё не настало. Особенно здесь, где на чукотский язык лишь недавно стал накладываться неумолимый отпечаток кириллицы и повсюду окончательно зазвучала русская речь. Гитиннэвыт разговорилась с приезжим не на шутку. В самом деле, ей было интересно. И захотелось продолжить. Она взяла Ваню-кай под руку и повела за собой. Ему всё равно нужно было ночевать - не ехать же назад в новый не совсем ещё отгроханный Беринговский затемно. И Ваня-кай повёлся. Они пошли. Гитиннэвыт в самом деле была красива. Не так, как это можно представить по картинкам в попытке изобразить чукчанку, а как оказалось на самом деле. Как именно? Сложно передать словами. Особенно русскими. Пройдя по скромному селу, Ваня-кай очутился в подобии землянки, покрытой дёрном. Внутри оказалось неожиданно просторно. Нехитрая утварь служила верой и правдой хозяину, а пока что хозяйке. Красивой - чёрт, то есть духи побери! - хозяйке. И Ваня-кай собрался с духом. А Гитиннэвыт соорудила гнёздышко на тёплой подстилке и легла. Словно молодая, и даже - к ночи это в самом деле было правдой! - привлекательная моржиха или тюлениха. Было в ней что-то. Что-то с чем-то. И Ваня-кай решил это испробовать. Тело его решило. И случилось то, чему суждено было случиться. Ваня-кай познал красавицу-чукчанку частями своего тела, а она познала его. А там и ночка окончательно окутала обоих. Наутро Ваня-кай стал расспрашивать столь гостеприимную хозяйку о том, о чём они почему-то мало болтали накануне. "Ты одна в такой... - Ваня-кай после столь необычной ночи не побоялся этого слова - роскошной землянке? А где же... тот, с кем ты живёшь? Ведь всё здесь явно не на тебя одну". Ваня-кай объяснялся с чукчанкой не совсем так, как я тут излагаю с высоты XXI века. Не так, и вместе с тем яснее и точнее. Да, за эту ночь они научились понимать друг друга. Иначе как же... этот... того... туда... Не случилось бы так хорошо, однако. — А, мой Нутэнли... - поведала Гитиннэвыт. - Оленей пасёт. Да, в стойбище. Да-а-а, оленевода он... А как ты думал, Ваня-кай? Олени - это наше всё. Он с ними заодно. Он сам как олень. Ещё один олень! Он уже мно-о-ого раз олень, однако!