1
В моем доме всего одно зеркало. Оно спрятано за подвижной панелью в коридоре наверху. По закону мне можно смотреться в него во второй день каждого третьего месяца, — день, когда мама подстригает мне волосы.
Я сижу на стуле, а она стоит за спиной и щелкает ножницами. Пряди падают на пол тусклым светлым кольцом.
Закончив, мама убирает мои волосы назад и стягивает в узел. Я замечаю, какой спокойной она выглядит, насколько она изящна. Она достигла мастерства в искусстве феминизации. Не уверен, что смогу выглядеть так же женственно, если выберу её путь.
Пока она не смотрит, я украдкой бросаю взгляд на свое отражение. За три месяца внешний вид человека может очень сильно измениться. В стекле отражается узкое лицо, большие круглые глаза и длинный тонкий нос — бесполое существо, самое ужасное зрелище на свете. Несколько месяцев назад мне исполнилось двенадцать. Скоро я смогу отмечать дни рождения, но не сейчас. Формирование характера ещё не завершилось.
— Готово, — говорит мама, закрепив узел шпильками.
Наши взгляды встречаются в зеркале. Слишком поздно отводить глаза, но, вместо того чтобы испытать отвращение, мама улыбается нашему отражению. Я чуть хмурюсь. Почему она не выговаривает мне за то, что я смотрю в зеркало?
— Итак, день настал, — произносит она.
— Да, — отвечаю я.
— Ты волнуешься?
Я мгновение смотрю себе в глаза. Сегодня день проверки склонностей, которая покажет, какой пол мне подходит. А завтра, на Церемонии выбора, я решу, кем я стану — Мужчиной или Женщиной; я определю всю свою будущую жизнь.
— Нет, — говорю я. — Тесты не должны повлиять на наш выбор.
— Правильно, — улыбается мама. — Идем завтракать.
— Спасибо. За то, что подстригла мне волосы.
Она целует меня в щеку и закрывает зеркало панелью.
Мне кажется, мать была бы красивым отцом. Под ее серым балахоном — худощавое тело. У нее высокие скулы и длинные ресницы, и, когда она распускает волосы на ночь, они волнами ниспадают на плечи. Но в Мужском обличии ей пришлось бы скрывать свою красоту.
Мы вместе идем на кухню. В такие утра, когда мой старший сиблинг Калео готовит завтрак, когда рука отца ерошит мне волосы, пока он читает газету, а мать напевает себе под нос, убирая со стола, — в такие утра мне особенно стыдно, что я ещё не определился с выбором.
***
В автобусе воняет выхлопными газами. Каждый раз, как он налетает на неровный участок мостовой, меня швыряет из стороны в сторону, хотя я держусь за сиденье обеими руками.
Мой сиблинг Калео стоит в проходе и держится за поручень над головой. Мы с ним не похожи. У него темные волосы и горбатый нос, как у отца, и зеленые глаза и ямочки на щеках, как у матери. Когда он был младше, подобное сочетание черт казалось странным, но теперь оно ему идет. Если он выберет Женский путь, уверен, мальчики в школе будут заглядываться на него.
Он также унаследовал мамин дар к феминизации. У него тонкий голосок и чувственные пухлые губки.
По мере того как мы приближаемся к центру города, промежутки между домами становятся все более узкими, а дороги — ровными. Здание, которое когда-то носило название Сирс-тауэр — мы называем его «Втулкой», — выплывает из тумана, черный столб на горизонте. Автобус проезжает под эстакадой. Я ни разу не ездил на поезде, хотя они не переставали ходить и рельсы проложены повсюду. На поездах ездят только Женщины.
Пять лет назад Мужчины-рабочие заменили покрытие на некоторых дорогах. Они начали с центра города и шли к окраинам, пока не кончились материалы. Дороги рядом с моим домом по-прежнему потрескавшиеся и неровные, и ездить по ним небезопасно. Впрочем, у нас все равно нет машины.
Пока автобус раскачивается и подпрыгивает на дороге, лицо Калео остается безмятежным. Он хватается за поручень в поисках равновесия, и рукав серого балахона спадает с его плеча. По непрестанному движению его глаз понятно, что он наблюдает за девочками — старается видеть только их. Становление мальчиков — долгий тернистый путь, требующий концентрации внимания. Калео придётся подавить в себе кучу инстинктов, если он выберет Мужской путь.
Автобус останавливается перед школой, и я встаю и протискиваюсь к дверям. Перешагивая через чьи-то ботинки, я хватаюсь за руку Калео. У меня слишком длинные брюки, и я никогда не был особенно грациозным.
Здание Верхних ступеней — самое старое из трех городских школ: Нижних ступеней, Средних ступеней и Верхних ступеней. Как и окружающие дома, оно построено из стекла и стали. Перед ним стоит большая металлическая скульптура в виде фаллоса, на которую Девушки, прошедшие инициацию, залезают после уроков. Иногда они подстрекают друг друга забираться на самый верх и насаживаться на искусственный член, закрепленный на кончике, как шпиль. В прошлом году я видел, как одна из них упала и сломала ногу. Это я сбегал за медсестрой.
— Сегодня проверка склонностей, — говорю я.
Калео старше меня меньше чем на год, поэтому мы учимся в одном классе.
Он кивает, когда мы входим в парадную дверь. В тот же миг все мои мышцы напрягаются. Атмосфера пронизана возбуждением, как будто каждый двенадцатилетка пытается выжать все возможное из своего последнего дня. После Церемонии нам больше не придется ходить по этим коридорам в серых балахонах: как только мы примем решение, каждый сможет сам выбрать, что ему носить — юбку или брюки.
Уроки сегодня урезаны вдвое, чтобы мы успели посетить их до проверки склонностей, которая начнется после обеда. Мое сердце уже бьется в ускоренном темпе.
— Тебя ничуть не волнует, что покажет проверка? — спрашиваю я Калео.
Мы останавливаемся на развилке, откуда он пойдет в одну сторону, на углубленный курс математики, а я — в другую, на историю общества.
Он вздергивает бровь.
— А тебя?
Я мог бы сказать ему, что много недель переживаю из-за того, что покажет проверка — Мужчина или Женщина.
Вместо этого я улыбаюсь и говорю:
— Не очень.
Он улыбается в ответ.
— Что ж... приятного дня.
Я иду на историю общества, покусывая нижнюю губу. Он так и не ответил на мой вопрос.
В коридорах тесно, хотя свет из окон создает иллюзию простора; в нашем возрасте это единственное место, где все выглядят одинаково. Сегодня толпа пропитана новой энергией, ажиотажем последнего дня.
Подросток с длинными кудрявыми волосами кричит «Эй!» у меня над ухом, махая рукой кому-то вдалеке. Рукав пиджака задевает мою щеку. Затем меня толкает другой подросток в голубом свитере. Я теряю равновесие и падаю на пол.
— C дороги, соска! — рявкает он писклявым голосом и идет дальше по коридору.
У меня вспыхивают щеки. Я встаю и отряхиваюсь. Несколько человек остановились, когда я упал, но никто не предложил мне помощь. Их взгляды провожают меня до конца коридора. Подобные случаи происходят со мной уже несколько месяцев: даже в аморфной толпе бесполых подростков можно выделить тех, кто выглядит мужественнее или женственнее, чем остальные. Серая одежда, простая прическа и скромные манеры должны помочь мне забыть о тяжести выбора, а также помочь толпе забыть обо мне. Но сейчас они делают меня мишенью для насмешек.
Я останавливаюсь у окна в крыле «Е» и жду, когда прибудут Девушки. Я каждое утро так делаю. Ровно в 7.25 Девушки подтверждают свой статус, прибывая на поезде.
Отец называет их Весталками. Они увешаны украшениями и носят одежду из шёлка.
Девушки должны вызывать у меня сочувствие: женский путь самый сложный, гормоны создают необратимые метаморфозы в организме, зачастую влекущие за собой смерть. Вместо этого я не могу отвести от них глаз.
Поезд пронзительно гудит, звук эхом отдается у меня в груди. Фонарь, приделанный спереди к паровозу, включается и выключается, когда поезд проносится мимо и, визжа на железных рельсах, останавливается. Всего несколько вагонов, из которых весёлой гурьбой высыпаются молодые Весталки в юбках, кто-то в чулочках, остальные в высоких гольфах. Одна из девушек, смеясь, обнимает подружку за плечи.
Наблюдать за ними — глупая привычка. Я отворачиваюсь от окна и пробираюсь сквозь толпу в класс истории общества.