4
Я подхожу к своей улице на пять минут раньше, чем обычно, если верить наручным часам — единственному украшению, дозволенному андрогинам, и то лишь потому, что они практичны. У них серый ремешок и стеклянный циферблат. Если наклонить его под правильным углом, то можно кое-как рассмотреть своё отражение поверх стрелок.
Дома на моей улице все одного размера и формы. Они построены из серого бетона, с редкими окнами — экономичные кубики без лишней чепухи. Газоны заросли росичкой, а почтовые ящики сделаны из тусклого металла. Кому-то подобный пейзаж покажется мрачным, но меня простота успокаивает.
Причина простоты — не презрение к уникальности, как иногда толкуют в учебниках по истории общества. Все — наши дома, одежда, причёски — должно помогать нам забывать о себе и защищать нас от тщеславия, жадности и зависти, которые всего лишь варианты эгоизма. Если мы мало имеем и мало хотим, если мы все одинаковы, мы никому не завидуем.
Я пытаюсь следовать этим принципам.
Я сажусь на переднем крыльце и жду, когда придёт Калео. Долго ждать не приходится. Через минуту я вижу на улице силуэты в серых балахонах. Слышу смех. В школе мы стараемся не привлекать к себе внимания, но как только оказываемся дома, начинаются игры и шутки. Впрочем, моя природная склонность к сарказму все равно не поощряется. Сарказм — всегда насмешка над другими. Возможно, это и к лучшему, что Общество хочет, чтобы я не проявлял сарказм. Возможно, мне не следует зло шутить. Возможно, если я постараюсь со всеми соглашаться, как сегодня во время проверки, все получится.
— Беато! — окликает Калео. — Что случилось? У тебя все хорошо?
— Вполне.
Рядом с ним Сьюзо и его сиблинг Роберто. Сьюзо бросает на меня странный взгляд, как будто я уже не тот человек, которого он знал сегодня утром. Я пожимаю плечами.
— Когда проверка закончилась, мне стало плохо. Наверное, от той жидкости, которую нам дали выпить. Но сейчас уже лучше.
Я пытаюсь убедительно улыбнуться. Похоже, я обманула Сьюзо и Роберто, которые больше не кажутся обеспокоенными моим умственным состоянием, но Калео сужает глаза, как всегда, когда подозревает кого-то в двуличии.
— Вы ехали сегодня на автобусе?
Мне все равно, как Сьюзо и Роберто вернулись из школы, просто нужно сменить тему.
— Отец работает допоздна, — поясняет Сьюзо, — и сказал, что нам нужно время подумать перед завтрашней церемонией.
Мое сердце колотится при упоминании церемонии.
— Заходите попозже, если хотите, — вежливо предлагает Калео.
— Спасибо. — Сьюзо улыбается Калео.
Роберто поднимает бровь. Мы с ним переглядываемся весь последний год, пока Сьюзо и Калео робко флиртуют в свойственной одним лишь андрогинам манере. Калео смотрит вслед Сьюзо. Мне приходится схватить его за руку, чтобы он очнулся. Я веду его в дом и закрываю за нами дверь.
Он поворачивается ко мне. Его тёмные прямые брови сдвигаются так, что между ними появляется складка. Когда он хмурится, то больше похож на мать, чем на отца. На мгновение перед моим мысленным взором мелькает его будущая жизнь, такая же, как у отца: он станет Мужчиной, выучится ремеслу, женится на Сьюзо и заведёт детей. Это будет чудесно.
Возможно, я этого не увижу.
— Теперь ты скажешь мне правду? — тихо спрашивает он.
— Правда в том, — отвечаю я, — что я не должен ничего обсуждать. А ты не должен спрашивать.
— Ты столько раз пренебрегал правилами, а сейчас не можешь? Даже в таком важном деле?
Его брови сходятся, он покусывает уголок губ. Хотя в его словах упрёк, он словно прощупывает почву... как будто ему действительно нужен мой ответ.
Я щурюсь.
— А ты? Что случилось во время твоей проверки, Калео?
Наши взгляды встречаются. Я слышу гудок поезда, совсем тихий, похожий на свист ветра в переулке. Но я сразу узнаю его. Словно Девушки зовут меня.
— Просто... не говори родителям, что случилось, ладно? — прошу я.
Он несколько секунд не сводит с меня глаз и кивает.
Я хочу подняться наверх и лечь. Проверка, прогулка и стычка с бесполым измотали меня. Но Калео приготовил завтрак сегодня утром, мать приготовила обеды, а отец приготовил ужин вчера вечером, так что моя очередь готовить. Я делаю глубокий вдох и иду на кухню.
Через минуту ко мне присоединяется Калео. Я стискиваю зубы. Он всегда помогает. Что меня больше всего в нем раздражает, так это его природная доброта, врождённое желание ухаживать за мной.
Мы с Калео работаем молча. Я готовлю горох на плите. Он размораживает четыре куска курицы. Большая часть нашей еды замороженная или консервированная, потому что фермы в наши дни далеко. Мать однажды сказала, что давным-давно некоторые люди не покупали генетически изменённые продукты, потому что считали их ненатуральными. У нас не осталось выбора.
Когда родители возвращаются домой, ужин готов и стол накрыт. Отец бросает сумку у порога и целует меня в макушку. Другие люди считают его категоричным — быть может, слишком категоричным, — но он также и любящий. Я стараюсь видеть в нем только хорошее; правда стараюсь.
— Как проверка? — спрашивает он.
Я накладываю горох в миску.
— Хорошо, — отвечаю я, невинно хлопая ресницами.
— Говорят, с одним из тестов возникли проблемы, — замечает мать.
Как и отец, она работает на правительство, только заведует проектами городского усовершенствования. Она набирала добровольцев для проверки склонностей. Большую часть времени, однако, она организует рабочих, чтобы обеспечивать бесполых едой, работой и кровом.
— Неужели? — переспрашивает отец.
Проблемы с проверкой склонностей редки.
— Я толком не знаю, но моя подруга Эрин рассказала, что один из тестов пошёл наперекосяк, так что результаты пришлось сообщить устно.
Мать раскладывает салфетки рядом с тарелками.
— Очевидно, ученику стало плохо, и его отправили домой. — Она пожимает плечами. — Надеюсь, с ним все хорошо. Вы двое что-нибудь слышали об этом?
— Нет, — отвечает Калео и улыбается матери.
Мой сиблинг такой же врунишка, как и я.
Мы сидим за столом. Мы всегда передаём еду слева направо, и все ждут, пока остальные получат тарелки. Отец протягивает руки матери и Калео, а они протягивают руки ему и мне, и отец благодарит Господа за пищу, работу, друзей и семью. Не каждая семья религиозна, но отец говорит, что мы должны стараться не замечать подобных отличий, потому что они только разделяют нас. Не уверен, как это понимать.
— Ну? — говорит мать отцу. — Расскажи мне.
Она берет ладонь отца и водит большим пальцем по костяшкам его пальцев. Я смотрю на их соединённые руки. Родители любят друг друга, но редко выказывают приязнь подобным образом у нас на глазах. Они научили нас, что физический контакт очень силён, поэтому я остерегаюсь его с детства.
— Расскажи мне, что тебя беспокоит, — добавляет она.
Я смотрю на тарелку. Мамина проницательность порой меня удивляет, но сейчас мне становится стыдно. Почему я так сосредоточился на себе и не заметил его хмурого вида и сгорбленной позы?
— Трудный день на работе, — отвечает он. — Точнее, трудный день у Маркуса, я не должен говорить о себе.
Маркус — коллега отца; они оба политические лидеры. Городом управляет совет из пятидесяти человек, почти все до единого — Мужчины, поскольку, по сравнению с Женщинами, они обладают безупречными характерами, моральной стойкостью и лидерскими качествами. Представители Женщин могут выступать на заседаниях по конкретным вопросам, но в конечном итоге решение за советом. И хотя технически совет выносит решения совместно, Маркус особенно влиятелен.
Так заведено с самого начала Великого Мира, когда были образованы Полы. Я думаю, система держится на нашем страхе того, что может произойти в случае её краха, — насилия и разврата.
— Это из-за того отчёта, изданного Жанин Мэтьюз? — спрашивает мать.
Жанин Мэтьюз — единственный представитель ...