Проснулся. Окно открыто, тюль от ветерка утреннего колышется, птички чирикают. Ксении рядом нет, а я, как голый был, так и лежу. На простыне подсохшая за ночь сперма. Перевернулся на бок, уткнулся лицом в подушку, кайф, ее запах, флюиды, целый букет ароматов невидимым куполом источает ее постель. Хуй мгновенно отреагировал на эти феромоны и я с приятной ломотой в теле от вчерашних упражнений сделал усилие и сел на кровати.
Улыбнулся, догадываясь, чем сегодня с утра обеспокоена Ксения Никитична. Вся такая смущенная, небось, рубит на кухне овощи, чтобы смастерить гостю салатик и кусает губы в нерешительности, как себя повести в моем присутствии. Соблазнил, напоил, овладел, изнасиловал, так уж и быть. Выгнать? Неудобно, помог-то как. Раболепствовать? Тоже не то, какой бы ни был совершеннолетний, а друг и одноклассник Никитки, шкет, ребенок, считай, под стол ходил, когда я уже… ну да ладно.
Я, как был, так и встал и вышел из комнаты. Тряся своим достоинством в разные стороны, по-хозяйски осмотрелся, мол, что, где и как тут все устроено, и сел за стол. Ксения стыдливо отводит глаза и продолжает кромсать лук. Фартук на ней такой солнечный, цветочки да зверята всякие, платьице, хоть и скромное, а фигурку ее выделяет, тьфу на ихних моделек европейских, прошмондовки тощие. Гитара с аппетитными ножками, о как!
- Утро доброе! - говорю я и в миску заглядываю.
- Доброе утро, Ринат. Как спалось? - гостеприимно спрашивает училка.
- Зашибись! - отвечаю. - Как девственности лишенный!
Ксения покрылась густой краской и отложила ножик.
- Слушай, Ринат, - говорит. - Вчера произошло какое-то недо…
- Не, не, Ксюша!… - перебил ее я и мы оба вдруг неожиданно оцепенели.
Ксюша?! Хуя се! Это, конечно, пиздец какой наглеж с моей стороны, но, бля, я ж ее все-таки поимел! как-никак. Тупо чувство собственности! Поимел - твое. Разве не так? Что мне говорить: извините, Ксения Никитична, я тут вас поебал давеча, не соизволите ли мне, в таком случае, завтрак сварганить, а то я охуеть какой голодный после огорода вашего? Так, что ли?! Не, я так не умею. Пригласила, дала - имей совесть покормить завтраком.
Не, не, никакого, говорю, недоразумения не произошло, ты сама ко мне лобызаться полезла.
- Что ж я, идиот какой, этим не воспользоваться? Между прочим, тебе понравилось! - уже с восклицанием добавил я.
Ксения притихла и продолжила готовку, а я так со стоячим хуем и сидел, жадно ее рассматривая. Затем встал, подошел к ней сзади, приобнял, схватив за сиську.
- Ринат, это неправильно, - попыталась она запротестовать, а сама голову от удовольствия откинула.
- Ну, че ты! - достаю я "из широких штанин" последний аргумент и задираю ей подол. Маяковского, блядь, вспомнил.
Ах, вскрикивает Ксения и упирается локтями в стол.
- Ринат! - пытается она что-то сказать.
- Тихо ты! - затыкаю я ее.
Писька ее горячая, влажная, сучка, сразу потекла, как только меня голого увидела.
- Неправильно, говоришь, - цежу сквозь зубы и втискиваю в ее похотливую пизденочку свою елду. - А хули ты тогда мокрая такая, правильная ты моя, а?
Резко ввел в нее член на всю длину и заработал в своей спешной манере, а училка только выгнулась, чтоб удобнее было его принимать и стала пошло поскуливать.
- Че же ты стонешь, как девка подзаборная, если неправильно все это, а?! - грубо спрашиваю я, тараня ее дырку.
- О, Ринат! - только и шепчет училка.
- Любишь, когда без спроса вот так вот тебя, да?
- Нет! Ринат! Как можно?! Ты же друг Никиты, - вдруг вспомнила она о сыне, дергаясь на моем хую. - О, боже!
Мысли об этом меня тоже заботили перед сном. Мама друга, епта, да я бы на британский флаг порвал, если б Никитос мою маму вот так, если бы и я… Да только кто на нее позарится, потом успокоил я себя. Моя мама старуха древняя, а Ксюша - телка! Со смачной жопой, с красивым лицом, с упругой кожей! Дырка, ебаный в рот!
- Можно, Ксюша! Ты женщина, а женщине нужен мужчина! - говорю я ей и кричу: - Бля, кончаю!
Ксения Никитична еще круче выгибается, но я вынимаю из нее свой хуй, хватаю ее за волосню и давлю вниз. Нехотя, под моим бескомпромиссным нажим, она опускается на колени. Моя залупа тычет ей то в глаз, то щеку, пока она догадливо не разевает рот и не хватает им мой член. Бляяяяяяя, какой же это кайф! Хуйня, что в рот берет, хуйня, что взрослая тёха. Училка, блядь! Моя собственная училка, которая, считай, недавно наставляла нас встать на путь истинный и шагнуть на тропу своего взрослого будущего, мама, еб твою мать, моего лучшего друга, жадно заглатывает мою хуину и начинает ее облизывать, вот что значит кайф! Запретный, сука, плод!
Как же долго я об этом мечтал! Шлюшка, помню, как сейчас, она ходила между партами в своей черной вельветовой юбке, виляя своей толстой жопой и сверкая колготками, томно смотрела поверх своих очков, сводя меня, подростка, на части раздираемого от полового созревания, приперченного юношеским максимализмом, с ума, а сейчас беспомощно чавкает, обсасывая мой хуй и покорно высовывая свой шустрый язычок. Я хватаю ее за затылок и со всей дури запихиваю своей орган в ее гортань. Она давится, но мне по хуй. Один за одним я делаю мощные рывки в ее глотку, узкую, скользкую и такую подходящую под диаметр моего члена, и вскоре начинаю изливаться ей прямиком пищевод. Ксения Никитична чисто инстинктивно подлизывает мне яички, давясь неслабой залупой, но мои крепкие ладони не дают ей даже шевельнуться.
- Тихо, тихо, - шепчу я ей вздрагивая, как от предсмертных конвульсий, и раз за разом выстреливая в ее широкий зев. - Потерпи, Ксюшенька!
Наконец, до чиста опустошив свои шарики, я опадаю на стул, наблюдая, как Ксения Никитична периодически отрыгивает случайно попавший в желудок воздух, все так же стоя на коленях, не имея сил подняться.
- Какая же ты блудливая, - устало говорю я ей и добавляю: - Ксюшка-шлюшка!