Паша, по кличке Дучетто, сроду ни в грош не ставил Лёлика. Дружба? Ну разве что односторонняя. Кто только не считал Пашу, признанного лидера компании, своим другом. Для него же словом "друг" именовались всего два человека. Столь же малочисленны были Пашины влюбленности.
В первый раз любовь приключилась с ним вместе с новым преподавателем литературы. Тут то и пришлось Паше признаться самому себе, что он гомик. За это охуительное открытие он мстил два года, по-всякому измываясь над молоденьким учителем: хамя, остря и срывая уроки. А во второй раз у язвы Дучетто снесло крышу, когда Лёлик привел в компанию Вадима. Этот спортивный, накаченный, но слегка зажатый мужик работал милиционером в ближайшем от Лёлькиного дома отделении.
К тому времени Паша уже года два тянул пунктирную связь с немолодым приятным итальянцем, а в его отсутствие пробавлялся блицвылазками в реал на одну-две ночи. Ничего личного, как выражался Дучетто: "Просто спортивно-оздоровительный секс". Он толком не представлял себе, как это "любить" и когда любовь пришла, узнал ее не сразу.
Пашка приглядывался к менту, как к необычной для их компании фигуре. Он сам не заметил, как его взгляд сменился с равнодушно-внимательного на влюбленный. Очень долго Паша не отдавал себе отчета в своем состоянии. Когда в комнате находился Вадим, все остальное как бы отходило на второй план. Дучетто даже дышать начинал по-другому. Как загипнотизированный он сладко томился, делано безразлично наблюдая, как ест, как смеется, как двигается Лёлькин хахаль. Однажды Вадим случайно задел Дучетто локтем. Рукава ментовской рубашки были закатаны и светлые густые волосы слегка скользнули по Пашиной щеке. Дучетто как будто ударило током, и от столь незначительного инцидента он долго не мог прийти в себя.
Постепенно Дучетто стал понимать, что с ним что-то не ладно. Слишком навязчивыми были мысли о Лёликином любовнике. Воспоминания не оставляли Павла ни на минуту. Ладно еще при дрочке - это не зазорно, наверняка уж не один он пускал слюни глядя на мента, но Паша не мог отвлечься даже на летучке в кабинете шефа, даже молотя грушу в фитнесцентре, даже обедая с сестрой.
Именно Дучетто инициировал постоянные набеги к Лёлику. Как-то, проходя по коридору ментовской конуры, он остановился напротив висящей униформы и провел по шершавой ткани ладонью. Член отреагировал непроизвольной эрекцией. И в этот момент Пашу-Дучетто шарахнула догадка, что он не просто так завис в темном углу, и трется о чужой китель, а что у него серьезные проблемы и что он влип "по самое не хочу".
Обманчиво безобидный уменьшительный суффикс "-тто" прилепил к Пашкиной кличке ласковый итальянец. Видимо, за небольшой рост. А дерзкий корень - "дуче", то есть "вождь", Паша заслужил сам, своим дерзким характером и стремлением верховодить. "Маленький вождь" не привык уступать и решил бороться за свое счастье.
Пашка изо всех сил старался понравиться Вадиму, но уж больно никудышный из него выходил ухажер. Паша жадно ловил каждое оброненное ментом слово, бережно хранил в памяти любую информацию о Вадиме, но свой сарказм и наступательную энергию унять никак не мог. У окружающих складывалось впечатление, что Дучетто выбрал себе жертву, что бы поупражняться в острословии, а Паша просто никого, кроме Вадима, вокруг не замечал. Вот и говорил только о нем. Когда змея хочет поцеловать, она не знает, куда девать свое жало.
Издерганный безответной любовью и, в глубине души, очень несчастный Дучетто допускал промах за промахом. То его вдруг, ни с того ни с сего, одолевала обида на природу, что он не такой душка как Лёлик, и Дуче, признанный авторитет в компании, начинал Лёлика прогибать, гоняя за пивом и загружая разными мелкими поручениями. Мент, абсолютно равнодушный к подколкам в свой адрес, в отношении Лёлика проявлял завидную бдительность: улавливал тончайшие оскорбительные нотки даже там, где ими и не пахло. Раздражать мента не входило в Пашины планы. "Да и Лёлик, в сущности, славный парень", - урезонивал себя Дуче. Но не успевал он проявить благожелательное внимание к пареньку, как Вадим начинал метать грозные взгляды и грудью оттеснять Пашу от Лёлика.
На этой нелепой ревности Паше и удалось, в конце концов, сыграть свою короткую партию. Он попросил Лёлика съездить с ним в деревню и помочь законсервировать на зиму охотничий домик отца. Никого почему-то не удивило, что Паша обращается с этой просьбой к дохлому Лёлику, закоренелому горожанину, у которого руки не из того места растут. Вадим среагировал, как ожидалось: тут же решил ехать с ними. Ближе к делу домашний Лёлик опомнился и постарался откосить от поездки, а потом и в самом деле простудился и не смог выполнить обещание. На такое везение, как отправится в деревню с Вадимом вдвоем, Дучетто даже не рассчитывал и чувствовал легкие угрызения совести, слушая, как Лёлик, закутанный в шарф, гундит свои извинения.
Октябрь выдался холодный, с затяжными дождями и ночными заморозками. Но оба парня ехали с удовольствием, предвкушая каждый свое: мент утиную охоту, а Пашка две ночи наедине с Вадимом в избе, с одной единственной отапливаемой комнатой.
Первый вечер в деревне проскочил в хозяйственных заботах: кололи, протапливали, стряпали. Спать рухнули без сил - гость на большую лежанку, Дучетто на сундук за печкой. Пашка, планировавший эту поездку, как военную экспедицию, которая должна была увенчаться взятием неприступной крепости, вдруг растерялся и не знал, что бы такое предпринять для сближения. Не предлагать же себя, в самом деле. Минуты три он в своем углу за печкой, кусал губы и казнился, что не продумал свои действия на случай такой вот безнадежно дружеской обстановки, но тут с лежанки раздался мерный храп, и удрученный Паша тоже позволил себе заснуть.
Пашу разбудил шум ливня и хлопающие ставни. Мент куда-то пропал. Пашка затопил печь, заварил чай, а Вадима все не было.
Когда, наконец, мент ворвался в дом, он был промокший до нитки и изрядно продрогший. На ходу, скидывая мокрые вещи, Вадим что-то говорил, но Паша не слышал ни словечка: подперев косяк, он заворожено наблюдал за раздевающимся ментом. Он пялился, как дурак, и не мог отвести глаз от полуобнаженного мускулистого тела. Ему до дрожи в коленках хотелось дотронуться до мощного торса, покрытому светлыми волосами. Под ложечкой сладко ныло. Вадим вдруг замолчал и стал все медленнее и медленнее двигаться, бросая косые короткие взгляды на взъерошенного, вдавившегося в косяк Пашку. И чем тщательнее Вадим вытирал мокрые волосы, поигрывая бицепсами, поворачиваясь к Паше то одним боком, то другим, чем дольше и вдумчивей он рылся в своей сумке в поиске сухой одежды, тем яснее становилось Дучетто, что сейчас все сбудется. Сбудется то, о чем он мечтал и зачем ехал.
Вадим сам, первый, подошел к Пашке, чуть потеснил плечом:
- Дай-ка пройти.
Сказал грубовато, но глаза смеялись. Паша несколько секунд смотрел на Вадима в упор, а затем съехал по стенке на корточки, вжался всем лицом в ментовский пах и пробурчал туда неразборчиво, вцепившись подрагивающими руками в ягодицы Вадима:
- Н-е п-у-щ-у.
От любимого пахло дождем и лесом. Даже от хуя, который был благополучно и незамедлительно общими усилиями извлечен наружу. Вадим старался руками придержать вьющиеся волосы Дучетто, но они всё рассыпались, падали Пашке на лоб и лохматой непослушной шапкой перекрывали Вадиму вид с верху. Дуче не торопился, он слегка подышал теплым воздухом на стремительно увеличивающийся орган, и стал покрывать его легкими беглыми поцелуями, едва касаясь губами показавшейся из-под шкурки головки. Вадиму такая трепетная нежность была не понятна. Он взял свой окрепший член в руку и шлепнул им Дучетто по щеке:
- Ну, чего ты там канителишься? Соси давай!
В ту же секунду Пашка вскочил на ноги: так разговаривать с собой он никому не позволял. Однако Дучетто не успел возмутиться. Мент улыбался, а Пашка никогда не видел улыбки обаятельней, чем вот эта озорная на небритом дорогом лице. Дучетто толкнул нахала к лежанке.
Вадим охнул и затаил дыхание, когда Паша вдруг уверенно, по самый корень, заглотил его елду. Пашка не собирался начинать с этого экстрима, он хотел нежно посмаковать и всласть поласкать член, который столько раз рисовал в своем воображении и который оказался совсем не таким совершенным по форме, но от этого не менее желанным. Но теперь Дучетто немного злился: "Ах тебе пососать? А как тебе такой аттракцион? Сколько продержишься, герой?" Дуче чувствовал, как напружились ноги у Вадима, как напрягся живот, как подобрались крупные, покрытые светлой порослью, яйца.
- Павлик, - испугано, боясь шевельнуться, прошептал Вадим, - Павлик, не надо. Осторожно... ... ... Ты же задохнешься... Отпусти...
Дучетто, не обращая внимания на это бормотание, делал плавные возвратно-поступательные движения, скользя губами по стволу, одновременно подхватив и ритмично сжимая теплые тяжелые яички Вадима. Но вот они еще поджались, член еще больше разбух, а кубики пресса, которые были перед глазами у Дучетто, окаменели. Вадим выдохнул:
- Все... Я не могу больше, я больше не могу... Я сейчас спущу...
Мента начал бить оргазм. Тем более сильный, что Вадим пытался от него удержаться.
Когда Пашка с победным видом поднял голову, он увидел совершенно ошарашенного, ошеломленного Вадима. У Пашки самого захватило дух. Перед ним, со спущенными до колен камуфляжными штанами, полусидел до умопомрачения красивый и абсолютно растерянный мужик. Вадим, красный от смущения, вызванного позорным почти моментальным извержением, постарался замаскировать свое состояние резкостью:
- Пиздец! Ну ты и... профессиональная соска.
Пашка дернулся, как от пощечины и хотел отойти, но Вадим поймал его за руку и дернул на себя:
- Ну, ну... Паха, я же шучу. Иди сюда.
не удержался и плюхнулся рядом с Вадимом на лежанку.
Если бы пять минут спустя кто-нибудь, не побоявшийся дождя, случайно проходил мимо и заглянул в окно старого деревенского дома, то он увидел бы, как обнаженный светловолосый атлет подмял под себя юркого смуглого парня, запустил руки ему под свитер, а коленом раздвинул ноги. И как более хрупкий, закинув голову и закрыв глаза, совсем не уворачивался от энергичных укусов-поцелуев, которыми бугай покрывал его скулы и шею. А если бы случайный прохожий задержался, то в конце концов, он бы увидел как полетел в угол свитер, а за ним джинсы, и как, в результате настойчивых действий атлета, оголились аккуратно подстриженный лобок, ровненький небольшой член и трогательно незагорелая попка. Зритель мог бы не догадаться, зачем один из парней несколько раз слюнявил свои пальцы и что он там так осторожно делал рукой между двумя половинками уже задранной вверх этой самой попки.
Конечно, никто в окно не подглядывал. Парни были одни в этом затерянном уголке, а казалось Паше, что одни в целом мире. Вадим прижался к Пашке сзади и своими здоровенными ручищами, под стать его росту, гулял по Пашкиному телу. Теребил соски, бережно одной ладонью сразу прихватывал член и яички. Но и с проникновением затягивать не стал. Дучетто прикусил губу - ему было немного больно, но какой же долгожданной была эта боль. Пашка готов был терпеть и готов был не кончать, только бы Вадиму, этому жаркому, потному, наконец-то трахающему его Вадиму было бы хорошо.
Пашка не достиг в тот первый раз оргазма, но, все равно, был на седьмом небе. Когда мент отпустил его, он свернулся калачиком, положив голову на живот любимого, и думал, что ему хочется спать; что очень сладко ноет "дырочка"; что неохота, конечно, но придется сейчас бежать под дождем в сортир... Но оказалось дождь стих, и Вадим, стряхнув Пашку, заторопился:
- Рота подъем! Одевайся. Пошли, пока опять не ливануло.
"Ну что за юный натуралист попался, - думал Дучетто, шлепая в отцовских сапогах, которые были ему велики, за пружинисто шагающим ментом, - Сейчас бы в коечку". Вадим был явно в ударе и в своей стихии, его не смущал ни мокрый лес, ни чавкающее болото. Он бы весел и разговорчив. Дучетто, пожалуй, не разу еще не слышал, чтобы Вадим столько говорил. В какой-то момент сам себя оборвав на полуслове мент вдруг схватил Пашку, прижал к мокрому стволу дерева и впился ему в губы долгим глубоким поцелуем. После этого порыва у Дучетто значительно прибавилось сил. Он по-прежнему тащился чуть сзади, но теперь абсолютно, до щенячьего писка, довольный.
Утки не обнаружились ни на маленьком озере посреди болота, где их каждый год стрелял Пашкин отец, ни в уютном заливе за пару километров от деревни. Только стая северных, с белыми перьями, уток пролетела на недосягаемой для охотников высоте. Парни повернули домой, но оба были не особо разочарованы.
Толкая друг друга плечами, и перекидываясь шутливыми упреками, они почистили картошку, открыли консервы. Паша не взял с собой алкоголя. Все знали, что спортсмен-мент почти не употребляет спиртное. Но этим двоим и без выпивки было тепло и весело. После еды мент завалился на лежанку, всем своим видом показывая, что пора бы уже перейти к "сладкому". Но Пашка сперва неспешно убрал со стола, подбросил дров в печку, развесил сушиться влажные вещи. Вадим наблюдал за Дучетто, поглаживая свой пах:
- Паш, ты издеваешься надо мной?
- Это я-то издеваюсь? А кто таскал меня пять часов по болоту?
- Не пять, а четыре...
- Хорошо четыре. Вот теперь четыре часа книжечку полистай!
Дучетто не мог не повредничать. Но тут лицо у Вадима так забавно вытянулось, что Пашка прыснул и одним прыжком, с размаха, оседлал мента. Потом оказалось, что такая расстановка очень нравится обоим. Несколько раз за следующие сутки гибкий Дучетто занимал эту позицию и насаживался на неутомимый ятаган.
"Он мой, мой, - думал Паша, задавая темп - сейчас он мой".
Ночью парни несколько раз укладывались спать, желали друг другу "спокойной ночи" и даже на некоторое время отключались, но потом... Сперва Вадим, оказавшийся совершенно ненасытным любовником, начал тормошить, смотрящего сладкие сны, Дучетто со словами:
- Паш! Паш! Не спится тебе? А Паш?
При этом мент елозил рукой под спальником, гладя Пашку.
"Боже мой, - думал Дучетто, не открывая глаза, - да разве я мечтал о таком? Разве предполагал, что может быть так хорошо?"
- Ну спи, спи, - прошептал Вадим, - повернись только на бочок. Мент повернул к себе Пашку спиной, и Паша почувствовал, как в его натруженный анус очередной раз заталкивают горячую твердую плоть. На гране сна и бодрствования Дучетто прислушивался к своим ощущениям: оргазм то приближался, то убегал, пока, наконец, волна удовольствия не затопила Пашку. А под утро, еще затемно, проснулся уже Паша, так как отлежал себе руку. Осторожно высвободившись из-под лапы мента, он развернулся к Вадиму лицом. "Сейчас могу смотреть сколько угодно и не таиться", - подумал Пашка, и ему вспомнились все его ночные страдания наедине с кулаком. Рука сама потянулась к члену и Дучетто, стараясь не разбудить мента, стал тихонько поддрачивать. Не тут то было. Вадим открыл глаза, лениво потянулся и полез под спальник. Паша немедленно откинул покрывало и в сумраке рассвета, сколько продержался, столько наблюдал, как мужчина его мечты, царапаясь щетиной, неловко делает ему минет. Потом еще поспали.
Нельзя удержать время. Воскресенье, наполненное хозяйственной суетой, с коротким перерывом на секс, пролетело как один миг.
Домой двинули уже под вечер. Паша вел машину без фанатизма, гнать не хотелось, выпендриваться тем более. Он ехал бы так и ехал вдвоем с Вадимом под гипнотические ритмы Боба Марли, наслаждаясь родным русским монотонным пейзажем.
Дучетто, не отвлекаясь от дороги, иногда поглаживал колено Вадима, стараясь сдвинуть руку поближе к паху. Близость к любимому, сама обстановка дороги и воспоминание о пережитых выходных подвели Пашу. Он расслабился и задал злополучный вопрос:
- Вадь, а что мы скажем Лёлику?
- Лёлику? - Вадим напрягся как струна, аккуратно отвел руку Дучетто от своего колена и холодно, четко, почти по слогам, произнес:
- Олегу мы НИЧЕГО не скажем.
Рижская трасса. Двести километров до Москвы. Хрупкое хрустальное счастье, сконцентрированное в одной отдельно взятой легковушке, разлетелось вдребезги. Уже прежний, собранный, злой Дучетто свернул на обочину, остановился и совершенно спокойно, недрогнувшим голосом произнес:
- Выходи из машины!..
Вадим непонимающе уставился на Пашку. Тот повернул к попутчику вдруг страшно побледневшее лицо, и неожиданно заорал:
- Убирайся!.. ПОШЕЛ НА ХУЙ, Я СКАЗАЛ...
Только, когда машина пролетела километров десять, Паша успокоился, справился со спазмами в горле, вытер слезы и повернул обратно. Но на обочине Вадима уже не было.