Проснулся я часов в десять от стука в дверь моей комнатки. Мама, как всегда чем-то недовольная, сообщила:
- Тут к тебе какой-то твой дворовый приятель.
Она не одобряла уличных пацанов, в особенности нерусских, но такова была цена пятикомнатной квартиры с кабинетом для отца. Отец был, как ни странно, на стороне парнишек, вечно намекая на то, что Алику нужно играть с другими парнями, что в этой культуре всё очень правильно, что "а то ты сама будто не видишь, как он у нас растёт"... Дураком был будущий членкор, что уж тут.
На пороге комнаты стоял Игорь. Лицо у него было серьёзное, даже сумрачное. Я вжался в подушку. Мама что-то пробормотала про сквозняк, впихнула Игоря в комнату и закрыла дверь. Он молчал. Её шаги затихли, она удалилась в спальню, из которой до нас донёсся шум фена - вечером приезжала бабушка.
Я закрыл глаза и приготовился к худшему. Я ещё ничего в жизни не понимал. Шагов Игоря я тоже не услышал. А он тихо подошёл, сел на кровать и - электрический шок! - запустил руку под одеяло. Я открыл глаза и уставился на него, улыбавшегося кривой, но незлой улыбкой. Его рука продвинулась к моему бедру. Мгновение - и я едва сумел подавить крик, когда его сильные, мозолистые пальцы схватили мои яйца и сдавили их вполсилы, но чувствительно.
- Ах, вот как! - я притворился озлобленным.
- Ми поймали рюски партизанен и бюдем иго пытат! - немецкий акцент у него не получился.
Но я всё понял. Мой Игорь... Это была игра! Это были пытки русского партизана! А он... он хочет играть по новой...
Игорь прижал мою бессильно протянутую руку к своим шортам, к мгновенно вскочившему бугру.
- Чёрт! Ну ничего, упадёт...
Я выскочил из кровати, лихорадочно соображая, как бы выбраться из дома: обычно жар означал три дня антибиотиков и постельного режима. На радость, мама была слишком занята маникюром (её смертельно ненавистная конкурентка-свекровь приезжала через шесть часов). Она сказала:
- Почисти зубы, съешь бутерброд - ну и этому тоже предложи. И чтобы был дома к ужину. Иначе будешь говорить с папой.
Бутерброды мы распихали по карманам, а почистить зубы я намеревался менее традиционным методом...
В бурьяне Игорь схватил меня за плечо и - другой рукой - за яйца.
- Попался, рюски партизан! Пытка будет страшный!
Я притворно захныкал, он отпустил меня, я тут же ему подмигнул, он сделал страшное лицо и отдал нацистский салют. Я прокричал:
- За нашу Родину! - и, увернувшись, схватился за его хуй - тот был каменным.
До оливы мы добрели в весьма странной формации, периодически меняя руки, поскольку бурьян был нешуточно густой.
В оливе Игорь времени зря не терял. Он сдёрнул с себя шорты и, выпрямившись, ткнул хуем мне в губы.
- Саси, рюски партизан!
Мне хотелось растянуть удовольствие, но Игорю было не до церемоний. И всё же во второй раз - с ощущением большей свободы и куда меньшего страха (играем в войну, пытки русского партизана, всё в порядке!) - я не спешил.
Я разминал языком твёрдую залупу, я наслаждался моментом, когда хуй выходил из меня, когда острый край залупы скользил по внутренности моих щёк, а когда он входил в меня полностью, чтобы не задыхаться, я приоткрывал рот, втягивал воздух и одновременно с этим быстро лизал его уздечку, его губчатую трубку. Мои руки - кажется, их направил сам Игорь - схватились за его яйца, и я мял их, но только слегка, наслаждаясь их формой, перекатывая их в свободных складках кожи и пытаясь понять, что за жилки их соединяют, что за рыхлая ткань их подвешивает.
Игорь не остался в долгу. Не открывая глаз, он расстегнул мою ширинку, сдёрнул с меня шорты и снова резко залупил мой стоявший солдатиком хуёк. Я дёрнулся от боли, а он усмехнулся:
- Ми будем пытать руски партизан! - и, смочив палец слюной, начал натирать им мою залупу, которая только во второй раз и видела белый свет.
Я успокоился и принялся сосать его хуй, да ещё и убыстрил темп движений, перехватывая глоток воздуха и полностью втягивая член в себя до самого лобка - и вытаскивая его, чтобы лизнуть уздечку и горки плоти, где залупа соединяется с уздечкой.
Долго выдерживать такое Игорь не мог. Его тело затряслось знакомой дрожью, и он, явно не контролируя себя, схватил мою голову и натянул её на свой хуй, словно сжавшийся, а потому твёрдый, как арматурный прут. Игорь явно старался удержать крик, а потому прижал меня к себе так, что резкая боль пронзила моё горло - но я наслаждался этой болью, ибо в меня ворвался настоящий фугасный снаряд. И второй залп. И третий. И четвёртый...
Игорь вдруг отпустил меня, сообразив, что я задыхаюсь. Я бы упал, но олива пришла на помощь. Я хватал воздух, как рыба на мели, а Игорь уже принялся за новые пытки.
Он обхватил мой хуй, который был чуть длиннее, чем ширина его ладони, и сжал его так, что залупа надулась и посинела. Он снова послюнявил палец и начал гонять сгусток слюны по залупе, одновременно двигая пальцы вперёд-назад.
- Лубишь, партизанская свиня, когда тебе дрочат? - и он сделал страшное лицо.
Я извивался от навалившейся на меня перегрузки чувств.
Игорь продолжал дрочить мне, другой рукой направляя моё лицо к своему так же стоявшему хую. Я понял, что он хочет, и снова засосал член, но Игорь вдруг застонал:
- Не соси, просто держи.
Его хуй, слегка западавший, лежал у меня во рту, и я изо всех сил старался не двигаться, но это было очень непросто. Рука Игоря причиняла мне настоящую пытку: волны возбуждения прокатывались по моему телу, потом в глазах потемнело, и вдруг я, всосав его хуй в себя полностью, ощутил Это.
У Этого не было имени. Это было счастье, и Это было сотворение мира. И это была Наша Великая Победа. И Это была заслуга величайшего человека всех времён и народов. Худого и нищего сына малой нации, кареглазого и хуястого дважды второгодника.
Я думал, что потеряю сознание, но выстоял. Игорь смотрел на меня хитрыми глазами.
- Партизан не даёт молофья нэмецкому гэрою! Ми будем партизана мучать!
Я кончил почти всухую, на ладони Игоря были лишь три капельки, едва ли белёсые.
- Партизан будэт сосать хуй нэмецкого гэроя до тех пор, пока из партизана не потечёт молофья, как рэка!
Партизан был не против этого, но вымотан он был, как после марафонского забега. Игоря, впрочем, это не волновало. Он поднёс ладонь с капельками моей молофьи к моим губам. Я покорно слизнул их, ощутив только соль его пота.
- Ни капля не пропадэт, а то у партизана и так мало!
Он натянул шорты на свой уже мягкий хуй - моё возбуждённое зрение зафиксировало мелкие складки кожи на его свободно свисавшей крайней плоти, на яйцах, быстро исчезнувших в сатине, дорожку чёрных волос и его пальцы, мозолистые, длинные и узловатые, застёгивавшие ширинку.
- Надо накопить молофья для партизана! - усмехнулся Игорь и принялся за мои яйца.
На этот раз без боли, он разминал их и гладил. Мой хуёк вился в воздухе, а он всё гладил мои яйца. Я даже подумал, даже понадеялся на то, что Игорь возьмёт мой хуй в свой рот, но куда там! К тому же он сказал прямым текстом: сосу я у него, пока у меня у самого молофья не потечёт рекой. А до этого было, как до Москвы на электричках...
Вдруг из кармана шорт он вытащил что-то знакомое - но и неожиданное. Аптечные резинки, не иначе. Снизив голос до заговорщического шёпота, он заявил:
- Меня Батя научил. Чтобы молофья текла. Я тебе сделаю, а когда отдохну, ты мне сделаешь.
Я кивнул, вполне осчастливленный тем, что в это дифференциальное уравнение вписывался новый член.
Игорь сложил резинку вдвое, растянул её и одним быстрым движением пропустил мои яйца, растянувшиеся и расслабленные его массажем, в петлю... отпустил резинку. Неожиданная, но не сильная боль исчезла почти сразу и сменилась чувством тяжести и чувством прилива крови к моему и так стоявшему хую, на котором впервые прорисовалась вена. Я совершенно остолбенел, а Игорь уже сложил в тройную петлю другую резинку и просунул в неё мою залупку размером (ну, может быть) с ядро миндаля. Резинка впилась в тонкую шкурку, было больно, но залупа явно выросла. Игорь поцокал языком:
- Жалко вас, русских, какие у вас хуи маленькие, и никто вам не поможет.
Я кивнул, очень заинтересованно, но его и не надо было спрашивать.
- Мой Батя мне всё показал. И помог сделать так, чтобы хуй рос. И сказал, что, когда вырастет хотя бы шестнадцать сэмэ, он мне шарик вставит. А если будет как у него, девятнадцать-двадцать, то второй шарик вставит. У него два шарика и гантеля, и конский волос.
Игорь многозначительно замолчал. Но меня так просто было не удовлетворить.
- А сколько у тебя? А что за шарик? А гантеля? А мне можно шарик? Что за волос? Это он тебе? А ты ему?
Я остановился, так как Игорево лицо слегка затуманилось. Он призадумался.
- Никому не скажешь? Поклянёшься на жизнь и на смерть?
Его акцент вдруг исчез. Я догадался: он же Сталину из эпопеи "Освобождение" подражал! Но насущная тема была поинтереснее.
- Клянусь. Никому. На своей жизни клянусь, Игорь, я же твой... - я хотел сказать "друг", но почему-то не сказал.
Он ещё серьёзнее поглядел на меня и кивнул.
- Нэльзя вам, руским, верить, но ты жэ другой. Тебе повэрю. Но и убью, эсли продаш, - Игорь не шутил. - Об этом никому, никогда, даже под пыткой, даже маме, даже товарищу Сталину нельзя говорить.
Фильмы и реальность явно перепутались в голове моего взбудораженного любовника, но я просто сказал:
- Клянусь.
Игорь усмехнулся:
- Ещё поклянёшься, мало не покажется.
Потом он показал на свои шорты:
- Там девятнадцать сэмэ. Так что шарик мне Батя вставит, и не один, не открутится. Да и куда он денется - я его за яйца держу.
Я начал понимать, но промолчал. Игорь, смотря куда-то в сторону, продолжил, ухватив меня за хуй, от тугости резинок заметно выросший; оттянув складку кожи, он показал:
- Вот сюда первый шарик вставляют. На доске хуй натягивают, режут и вгоняют под кожу шарик из пластмассы. Потом бинтом завязывают, и он врастает. Шарик - это супер кайф. От него тёлки тащатся, а он об хуй трётся, и мужику тоже это в кайф.
Я не мог не перебить его и спросил:
- А не больно?
Игорь усмехнулся и неожиданно отвесил моим туго перетянутым яйцам щелбан. Я сам не знаю, как не заорал.
- Так же, только быстрее... Надо твои яйца вытаскивать, а то они синеть начали. Это ничего, но поначалу надо не дольше десяти минут. Так Батя говорит. Ты бы видел его яйца - они как мандарины!
Ведомый непонятно чем, я решил подлить масла в огонь:
- А можно мне на его яйца... посмотреть?
Игорь хмыкнул.
- Тебе мало не покажется, - повторил он ещё более сурово.
Но желание поделиться сокровенным - явно впервые - было куда сильнее.
- Короче, Батя дома, но сегодня не выйдет. Я спрошу, может, завтра он тебе... ну, покажет.
Я просиял.
тем временем освободил мои яйца, изрядно опухшие и потому показавшиеся мне огромными, и начал их массировать - на грани боли, но эта боль была слаще любого удовольствия. Почти как Это. Он цокнул языком:
- Про залупу-то забыли! - и стащил и эту резинку.
Мой хуй почти сразу же опал, и даже мозолистые руки Игоря уже толком не чувствовались. С удивлением я обнаружил красные пятна на коже яиц. Игорь перехватил мой взгляд и рассмеялся.
- Это с непривычки. Больно у тебя кожа нежная, белая.
К своим словам он добавил пару довольно нежных движений по моему обнажённому, действительно сиявшему, как Млечный путь, телу, да таких, что у меня перехватило дыхание.
- Так что, хочешь на Батины яйца посмотреть? - он был абсолютно серьёзен, даже холоден. - А то мне уже надо бы... из дому да всё такое. А братовья у меня безнадёги, их мамка по своим молельням таскает, они всё испортят.
Я уже понимал, о чём он говорит, и было мне немного горько.
- Я... да... я хочу... на твоего бати яйца посмотреть. И на шарики... Игорь, а как же мы? Ты и я? Это всё? - в голосе моём, наверное, были слёзы.
Игорь знал, как навести порядок. Шлёп - ещё один щелбан по моим многострадальным яйцам.
- Куда ты от меня денешься? Ты же партизан! Я буду тебя каждый день пытать, пока ты не скажешь, где штаб партизанского дивизиона.
Мы оба расхохотались. Он оттянул пояс шорт, посмотрел вовнутрь.
- Пытка начнётся через три минуты, немецкий герой уже встаёт!
Я воспользовался моментом, чтобы вернуться к начатому.
- А ты бате помогал?
Мне надо было знать.
- Второго шарика тебе не видать! У тебя и шестнадцать не вырастет! Но вставляют его вот сюда, - он опять схватил меня за хуй, растянул кожу, - посередине спинки - вот сюда.
Мой уже отдохнувший хуй тут же вскочил.
- А гантеля - это особое дело. Вставляют её вот сюда, в уздечку. Её снимать можно, когда хочешь в жопу ебать, а то тут кожа тонкая, порвётся.
Он оттянул мою действительно тонкую уздечку, да так, что я и забыл про только что упомянутый вариант ебли.
- И если у тебя конская залупа, как у Бати, то её протыкают и конские волосы через неё пропускают, чтобы те пизду изнутри царапали; от такого бабы от двух качков спускают!
Я потупил голову и понял, что девятнадцатисантиметровое орудие ответило на последние слова с энтузиазмом.
И ещё я испугался того, что мой Игорь - натурал и что когда он выберется из лап своего бати, то всё забудет, как непонятный, не страшный, но и не реальный сон. И меня он, наверное, тоже забудет. И что он с самого начала животным чутьём понял, какой я. И что я - его свобода. Что я займу (и с удовольствием, да куда там, с жаждой!) его место в койке бати - страшного рецидивиста, наверное, убийцы с хуем такого размера, что там и гантеля есть, и конский волос в конской же залупе. И что Игорь бате каждый день помогает, и не раз. У их дикого народа обычай такой. Потому он так спокойно держится за мой хуй и яйца...
Но течение этого философского размышлизма было прервано практически сразу. В мои изрядно натёртые волоснёй Игорева лобка губы упирался теперь хуй - чёрная молния с залупой размером в спелую сливу. Но стоило мне раскрыть рот, как Игорь отвёл хуй.
- Нет, нет, не спеши. Надеть резинки надо. И не просто соси, а отсасывай - прямо в лёгкие, чтобы кровь приливала!
Я кивнул, не очень хорошо представляя, что за задачу мне поставил мой хитроумный лучший... "Да, он меня бате своему выставит... но он всё равно лучший. И я его люблю", - подумал я.
Тем временем Игорь растягивал резинки. Первая, сложенная вдвое, обхватила его левое яйцо. Кожа на нём тут же натянулась и заблестела. Вторая петля - на правое яйцо. Игорь ругнулся на своём наречии, когда петля перевернулась и выдернула ему пару-тройку волос. Было видно, что это дело было ему привычно. Третья резинка обхватила основание его мощного, почти чёрного хуя, так что вены надулись и хуй словно вырос, - да так и было, и если не в длину, то в толщину точно. Я даже залюбовался этим творением природы, хотя, признаться, меня пугала перспектива задохнуться насмерть. Особенно теперь, когда начальный восторг поубавился... Четвёртая резинка обхватила залупу, почти невидимая за острым её краем - тем самым, который мне так нравилось чувствовать. Залупа тоже раздулась, хотя до конской ей было ещё далеко. Видал я конскую залупу однажды в зоопарке. Рад был бы, если бы у Игоря была такая, но...
Он притянул моё лицо к своему хую.
- Понял как? Втягивай воздух, чтобы залупа росла. А потом яйца (по одному) тоже, чтоб росли!
Я хотел сказать о том, что куда уж, да и не поздно ли, но рот мой оказался занят.
Я толком не знал, что делать. Попытался пососать член, как соску, но Игорь щёлкнул по моим яйцам - не так. Тогда я перешёл на его яйца, запихал их оба в рот - опять щёлкан; больно, однако. Надо по одному... Так и сделал, но куда воздух-то деть?
Игорь, злой и неожиданно грубый, вытащил своё яйцо из моего недотёпы-рта, отвесил моим яйцам по два щелбана каждому, подтащил меня к себе, придвинул мой хуй, который подскочил, как напуганный, и вдруг всосал мою залупу. Я даже не понял, что это было - а он вдруг начал тянуть воздух в лёгкие, как неумелый курильщик тянет трубку. Я почувствовал, как кровь прилила к залупе; нельзя сказать, что это было сексуальное ощущение, скорее неприятное. И тут мой Игорёк выпустил воздух, застыл в размышлении, а потом сделал три качка по моему хую, мастерски перекатывая залупу по языку; выпустил член, посмотрел на меня злым взглядом.
- Тупой ты как будто. Давай за дело!
Дело пошло.
Боже, как это было трудно - тянуть воздух в лёгкие, которые скрипели и готовы были разорваться, снова и снова. Пот лился с моего лба, растекался по спине, затекал в щель между ягодицами... Прошло не меньше четверти часа, пока Игорь не смилостивился и не разрешил мне остановиться. Резинки были сняты, залупа, на вид и вправду подросшая, вновь оказалась у моих губ - но рука Игоря тем временем нашла себе другой маршрут. По спине, по мокрому, скользкому поту рука его скользила уже между моими худосочными булками, нащупывала нечто, размазывала пот.
Мне было страшно. И мой друг и любовник, мой коварный искуситель, мой благородный рыцарь в сияющих доспехах вдруг убрал свою мозолистую ладонь.
- Боишься, что больно будет?
Я пробормотал в ответ что-то непонятное.
- А я не люблю в жопу ебать. Другие так в очередь... А я люблю в рот. И Батя тоже... А ты не волынь, партизан блядский, мне уже идти надо.
Я вновь втянул в себя его хуй. Острое наслаждение пронзило меня, когда складки крайней плоти растянулись, когда реально выросшая залупа скользнула по нёбу, провалилась в горло, когда губы ощутили движение этого металлически твёрдого штыря внутри его мягкого кожаного футляра, когда яйца Игоря ритмически заударяли о мой подбородок, когда мой нос наполнился запахом молодого, хорошо раздроченного самца... когда я вдруг ощутил на своём хуе мозолистые пальцы, и Игорь прошептал:
- Ладно, партизан, помогу тебе, - и под его пальцами по хую и по всему моему телу пробежала волна жара.
Моя голова летала во всё возраставшем ритме движений, и через минуту я ощутил, как сжимается рука Игоря на моём хуе, как внутри меня растёт жар и давление, как идут первые пульсации по залупе Игоря, как он готовится разрядиться - и как я опережаю его, стреляю в его ладонь, и ещё, и ещё; как он вдруг отнимает ладонь от моего хуя (я вижу краем глаза, что на ней висят серебряные нити), как подносит руку к своим губам, как его красный, влажный язык высовывается и как он слизывает мою молофью. Игорь издаёт зверский рык, и в мой рот ударяет первая волна, сразу же за ней - вторая, а потом из его хуя продолжает истекать сладко-солёная густая влага, и он вовсе не насаживает меня на свой хуй - а я, в благодарность за это, тяну и тяну влагу из его залупы.
Не выпуская его хуя изо рта, я смотрю ему в лицо. Впервые его глаза не закрыты, и наши взгляды встречаются. Идёт безмолвный диалог: "Я люблю тебя, Игорь!" - "Хорошо, что тебе нравится. Помоги мне, ты моя свобода...".
Мы оделись, и Игорь ещё раз спросил, хочу ли я посмотреть на батины мандарины. Ему, казалось, было стыдно. Я перехватил инициативу.
- Ты не можешь его оставить, это твой долг?
Он кивнул.
- Странные у вас обычаи...
Он усмехнулся.
- Не тебе судить. Это всё уже забыто, но вот батя и я их соблюдаем.
Я усмехнулся в ответ.
- Мало не покажется? А что если он тебя не отпустит?
Игорь замолк. Я продолжал усмехаться. Хуй у меня вполовину Игорева, но мозги-то...
- Постарайся... Я в долгу не останусь. Свободу буду тебе должен. Это, по нашим понятиям, больше, чем жизнь. Буду твоим должником...
И всё же было Игорь был диковатым нациком-второгодником, и был он золотым парнем. Реально хорошим. Такого порядочного нацика никогда не встретишь, особенно теперь.
Он засмеялся, схватил меня за голову, пригнул её к своим шортам:
- И он будет твой должник. Ты только рот откроешь, а он будет тут как тут!
Я был рад своей пригнутости - она хорошо прятала навернувшиеся на глаза слёзы.
Игорёк тем временем посмотрел на небо - солнце уже однозначно спускалось с зенита - присвистнул:
- Ну, партизан, долго тебя пытать надо, - и заторопился, пожал руку на прощанье (как всегда, крепко, по-местному) и был таков...
Я едва добрёл до дому, смыл с себя пот в душе, выслушал нотацию мамы о том, что выпускнику школы просто непристойно играть в войнушку с ребятами, огрызнулся, заметив в ответ, что отличникам можно играть во что хочется, и упал на кровать, не в силах думать, не в силах чувствовать, не в силах даже возвращаться в мыслях к произошедшему. Я знал, что пережил высший момент моей жизни, и мне было как-то тревожно.
Слабо же я разбирался в способности жизни преподносить сюрпризы...