Лучи заходящего солнца косо бьют в окно, высвечивая запылённость давно не мытых стёкол, и - содрогающийся от толчков Колька, повернув голову набок, смотрит, как навстречу этим лучам с бессмысленным упорством бьётся о стекло одинокая муха... "Встану - убью", - думает Колька, безвольно содрогаясь от ритмично долбящих толчков; он лежит на постели, подняв вверх полусогнутые в коленях ноги, и - нависая над ним, Гоблин Никандрович Гомофобов, активист движения "За моральное возрождение", размашисто двигает бёдрами, совершая с лежащим на спине Колькой "богомерзкий акт"... "Убью", - флегматично думает Колька, следя глазами за глупой мухой, безуспешно бьющейся в запыленное стекло.
Муха, не зная, что судьба её уже предрешена, с жужжанием тупо бьётся о стекло - смотреть на это скучно, и Колька, машинально облизнув губы, переводит взгляд на трюмо, стоящее в противоположном углу комнаты, - в зеркале хорошо видно, как ритмично колышется белый зад Гоблина Никандровича... нависая над Колькой, Гоблин Никандрович сладострастно двигает бедрами, отчего член его, обильно смазанный вазелином, легко скользит в Колькином очке, словно поршень во втулке, - Колька, оторвав взгляд от зеркала - от белых, синхронно движущихся ягодиц - невольно смотрит снизу вверх на лицо своего наставника.
- Что? - не прекращая вверх-вниз двигать бёдрами, выдыхает Гоблин Никандрович. На лбу его выступила хорошо заметная испарина, и лицо раскраснелось от напряжения.
- Ничего, - отзывается Колька. - Скоро?
- Подожди... нетерпеливый какой! - урчит Гомофобов, не прекращая двигать бёдрами.
Очко у Кольки хотя и растянуто, вполне приспособлено для подобных дел, но вместе с тем оно ещё не раздолбано, не разжевано бесчисленным количеством раз - мышцы сфинктера туго обжимают скользящий член, и Гоблин Никандрович, с шумом втягивая в себя воздух носом - выдыхая его ртом, сопит от сладостного напряжения; у большинства сограждан еще не окончился рабочий день, а в одной из квартир на третьем этаже ритмично скрипят пружины - совершается гомосексуальный акт...
"Вот ведь... - в который раз думает Колька, с отстранённым любопытством глядя снизу вверх на изрядно вспотевшее лицо Гоблина Никандровича. - На словах - одно, а на деле - совсем другое... а зачем?"
Вопрос этот - "зачем?" - возникает у Кольки спонтанно, и, глядя снизу вверх на изрядно вспотевшее лицо нависающего над ним Гоблина Никандровича, Колька невольно вспоминает, как Гоблин Никандрович накануне акции, направленной "против засилья голубых", называл голубых "извращенцами"... и недавно говорил - то же самое... "а зачем?" - думает Колька, содрогаясь от толчков; лично для себя Колька во всём этом ничего особенного не видит, и не видит он ничего особенного вовсе не потому, что он убеждённый гей или в душе имеет к такому сексу какую-либо неодолимую склонность, а как раз таки наоборот - потому он не видит ничего особенного, что он, то есть Колька, сам еще толком не знает, какая у него на самом деле ориентация; выполняя пассивную роль, никакого удовольствия Колька не испытывает, и даже более того: от секса такого он, Колька, вообще нисколько не тащится... да, не тащится; и в то же время у него, у Кольки, совершенно отсутствует какое-либо негативное отношение к однополому сексу - нет у Кольки, как у иных пацанов, никакого отторжения... вот и получается, что ни стремления, ни отторжения у Кольки нет - в собственной своей ориентации Колька в свои восемнадцать лет еще никак не определился, и потому он воспринимает своё пассивное участие в половых актах с Гоблином Никандровичем как нечто несущественное... такой вот он человек! Даже в первый раз он сделал это - подставил зад - не испытывая каких-то особых чувств... ну, то есть, не было у Кольки ни желания, ни возбуждения, ни страха, ни сладострастия даже в первый раз: Лёха, по соседству живший парень, как-то вечером стал Кольку к этому склонять, и Колька, не особенно удивившись Лёхиному желанию, без всякой тягомотины тут же подставил - в жопу Лёхе дал... ну, а чего было жаться - чего было тягомотиться? Дал, не дал... какая, блин, разница?
Муха, уставшая биться о стекло, на какое-то время замолкает, и теперь в наступившей тишине только слышно, как ритмично скрипит старая двуспальная кровать да как тяжко, взахлёб дышит Гоблин Никандрович - борец за моральное возрождение... вжик-вжик, вжик-вжик - скрипят пружины кровати, и Колька, в такт этому скрипу колыхая поднятыми вверх ногами, даже не знает, с кем именно - с Лёхой или с Гоблином Никандровичем - это делать лучше, - глядя на вспотевшее лицо Гоблина Никандровича, Колька от нечего делать вспоминает, как всё это у него было с Лёхой...
А было - так. Лёха, живший с Колькой по соседству, весной вернулся из армии, и однажды, в самом начале лета, зашел к Колькиному отцу - попросить гаечные ключи. Отца Колькиного дома не было. И матери - тоже не было. Они - Лёха и Колька - покурили, и Лёха предложил Кольке посмотреть, какую он, Лёха, купил машину. Машина была старая, отечественная и, кроме того, требовала капитального ремонта, но Лёха сказал Кольке, что эта машина - на первое время, и Колька с Лёхой согласился: любая машина, даже старая, даже отечественная, в любом случае лучше, чем быть совсем "без колёс". Машину Лёха ремонтировал сам - для этого Лёхе нужны были какие-то ключи, которых у него не было и которые он хотел попросить у Колькиного отца, но так как с ключами вышла осечка, Лёха - от нечего делать - предложил Кольке попить пивка. Колька только что сдал экзамены - и уже отнёс документы в училище, где никаких экзаменов не требовалось, - было лето, вечерело, в недвижно застывшем воздухе замысловато вилась мошка, Колька и Лёха сходили в ближайший магазинчик - Лёха купил три литра пива, купил к пиву два пакетика с сушеными кальмарами, и они вновь вернулись в гараж... когда пиво уже подходило к концу, чуть захмелевший Лёха положил руку на плечо чуть захмелевшему Кольке, на правах старшего наглядно объясняя, "как надо пацану фаловать шмар", - Колька не дернулся, не отстранился - он, подчиняясь Лёхиной руке, податливо прижался к Лёхе плечом, и Лёха, пристально глядя Кольке в глаза, неожиданно проговорил:
- А в армии, где шмар нет, пацаны это делают... знаешь, как делают?
- Как? - словно эхо, отозвался Колька.
- А так... друг с другом кайфуют, если кому невтерпёж становится... - глухо проговорил Лёха, одновременно с этими словами сильнее прижимая, притискивая Кольку к себе.
- Как голубые? - отозвался в ответ Колька, и в голосе Колькином, безмятежно спокойном, не было ни смущения, ни возбуждения, ни малолетнего гыгыканья, каким пацаны сплошь и рядом отзываются на слово "голубой", чувствуя свою собственную неуверенность.
- Ну... типа того, - Лёха тихо, возбуждённо рассмеялся. - Типа того... - и, видя, что Колька по-прежнему не делает никаких попыток отстраниться, высвободиться из его объятия, вдруг прошептал, обдавая Колькино ухо горячим дыханием: - Хочешь попробовать?
- Что? - Колька не сразу понял, о чём Лёха говорит - что именно он ему, Кольке, предлагает.
- Ну, это самое... - Лёха снова рассмеялся. - Как в армии... как солдаты в армии - хочешь?
До Кольки дошло, о чём Лёха его спрашивает, - захмелевший Колька, по-прежнему не пытаясь от Лёхи отстраниться, с любопытством посмотрел Лёхе в глаза:
- А ты?
- Что? - Лёха то ли не понял вопроса, то ли сделал вид, что не понял.
- Ну, как солдаты... ты сам - хочешь? - уточнил свой вопрос Колька.
- Ну, а что? Один раз - не педераст... давай? - Лёха, вопросительно глядя в Колькины глаза, приглушенно рассмеялся деревянным - неестественным - смехом.... на улице было почти темно; электрический свет в гараже не горел - двери была распахнуты, и гараж был освещен внутри светом лунным.
- Ну? - оборвав смех, Лёха вопрошающе толкнул Кольку плечом. - Давай?
Что почувствовал Колька, услышав от Лёхи "давай"? А ничего не почувствовал... ну, то есть, совсем ничего.
- Давай, - флегматично отозвался Колька, и снова в Колькином голосе не было ни страха, ни смущения, ни даже удивления... как, впрочем, не было в его голосе ни малейшего намёка на какое-либо сексуальное возбуждение, - Колька, отвечая Лёхе, сказал своё "давай", почти не задумываясь... выпитое пиво чуть ударило в голову, было начало лета, был вечер - на улице было уже темно, - Лёха, услышав Колькино "давай", ещё сильнее прижал, притиснул Кольку к себе, одновременно скользнув рукой по Колькиному бедру - к ягодицам.
- А ты что - не боишься? - горячо, возбуждённо прошептал Лёха, еще до конца не веря, что так чудесно, так сказочно всё сложилось, и вместе с тем уже сладостно предвкушая половой акт. - Или, может, ты уже пробовал? А? С пацанами - пробовал?
- Ни с кем я не пробовал, - спокойно отозвался Колька, позволяя Лёхе нетерпеливо лапать его через шорты между раздвинутых ног. - А чего бояться?
- Это я так... просто так спросил, - тут же отозвался Лёха. Он разжал объятия. - Значит, так... ты, Колёк, здесь минуту посиди, а я крем... крем возьму, и назад - я быстро! Хорошо? Посидишь тут?
- Ладно, - по-прежнему спокойно отозвался Колька, и Лёха тут же пулей выскочил из гаража - за вазелином... там, в гараже, это и случилось, - вдоль стены стоял неширокий низкий топчан, и на нём, на этом топчане, Лёха Кольку "сделал" - в жопу его трахнул... они даже не раздевались полностью, а лишь приспустили шорты - двери в гараж Лёха прикрыл, в гараже стало темно, они делали всё на ощупь, и Кольке, когда Лёха, пристроившись, стал засовывать, сделалось больно, но Колька, закусив губу, боль эту, тупо распирающую, обжигающе горячую, молча выдержал, - член Лёхин вдавился, вошел в Колькино очко полностью - очко податливо разжалось, растянулось до нужного диаметра, и Лёха, двигая бёдрами, сопя, содрогаясь от наслаждения, умело натянул покорно лежащего Кольку в зад, трахнул его "как солдат солдата", а потом они оба, натянув шорты, допили пиво, посидели ещё немного, не фиксируя на произошедшем какого-либо внимания, и Колька, сказав Лёхе: "Ну, я пойду", - пошел домой; словно ничего и не было...
Дома уже были родители, - Колька, сказав, что был у соседа Лёхи, с удовольствием поужинал, посмотрел по "ящику" какой-то боевик, и - без всяких угрызений, без каких-либо особых мыслей спокойно завалился спать... вот как всё это было у Кольки впервые - в первый, то есть, раз; было - словно не было...
Ритмично дёргая поднятыми вверх ступнями ног, Колька смотрит снизу вверх на лысину нависающего над ним Гоблина Никандровича; вжик... вжик... - скрипят пружины кровати... "Неутомимый какой... - думает Колька, глядя на лёгкую испарину, выступившую на лбу Гомофобова. - Или, может, он не может кончить?" - думает Колька; желая помочь Гоблину Никандровичу, Колька начинает двигать снизу вверх распахнутой задницей, устремляя очко навстречу члену, но делать это Колька не умеет - получается всё это не синхронно, и Колька затею эту оставляет, - пусть Гоблин трудится сам...
вжик... - скрипят пружины. Гоблину Никандровичу полных шестьдесят, но выглядит он значительно моложе - на вид ему максимум лет пятьдесят, никак не больше. Он невысок, крепок телом, и лицо у него круглое, простецкое, без единой морщинки. Даже обширная золотистая лысина, обрамлённая по бокам и сзади ёжиком редких седых волос, не только не старит Гоблина Никандровича, а даже наоборот - странным образом молодит, - лысина у Гоблина Никандровича загорелая, блестящая... весёлая, вполне симпатичная лысина. В региональной организации "За моральное возрождение" Гоблин Никандрович числится в активистах - не в смысле сексуальной роли, а в смысле активной гражданской позиции... Колька тоже член этой самой организации, но Колька - член молодой, неопытный, и Гоблин Никандрович осуществляет над ним, над Колькой, что-то типа шефства... знали бы другие члены, что это за шефство! Три-четыре раза в месяц - обязательно... иные в этом возрасте с женами любимыми трахаются реже, чем Гоблин с Колькой, - едва ли не каждую неделю, не испытывая никаких проблем с эрекцией, Гоблин Никандрович Гомофобов, активист во всех смыслах, натягивает приходящего к нему Кольку в зад... а между тем, одним из направлений в работе организации "За моральное возрождение" является "самая бескомпромиссная борьба с содомитами и прочими извращенцами" - движение "За моральное возрождение" позиционирует себя в смысле сексуальной ориентации как "организация, активно борющаяся с голубизацией нашей жизни"... вот такое вот шефство получается - такая борьба! На словах - одно, а на деле... вжик, вжик... - скрипят пружины кровати, и в такт этому скрипу поднятые вверх Колькины ноги ритмично подёргиваются, - Колька, безучастно глядя снизу вверх на лицо пыхтящего Гоблина Никандровича, снова думает про Лёху, уже не в первый раз пытаясь решить, кто же всё-таки из них двоих это делает - исполняет - лучше...
За ключами Лёха больше не пришел - ни на другой день, ни на следующий, - ключи для ремонта машины он попросил у кого-то другого, и целую неделю Колька Лёху не видел; впрочем, ни о самом Лёхе, ни о том, что случилось в гараже, Колька почти не думал - то, что случилось на топчане в гараже, произошло как бы между делом, никак не отразившись ни на Колькиных мыслях, ни на Кольке самом... подумаешь! И когда через неделю беспечно улыбающийся Лёха, увидев Кольку на улице, сказал, что машину он сделал и что если Кольке интересно, они могут вечером покататься по городу или съездить на пруд, у Кольки в первый момент даже мысли не возникло, что именно может на деле означать это вполне невинное предложение... В армии Лёха два года шоферил - возил командира полка, и потому машину свою новую-старую он водил вполне профессионально, - когда, покатавшись по городу, они по шоссе устремились от города прочь, у Кольки от ощущения скорости невольно заблестели глаза...
- Куда мы? - весело прокричал Колька, с удовольствием подставляя лицо упруго бьющему в раскрытое окно потоку воздуха.
- На пруд! - так же весело прокричал в ответ Лёха, одновременно прибавляя скорость...
Пруд был в пятнадцати километрах от города - там была оборудована зона отдыха, был пляж, и всё лето по выходным дням туда ходил от автостанции автобус - возил "безлошадных" горожан наслаждаться природой. Но, проскочив мимо поворота - мимо указателя "Зона отдыха", машина, не сбавляя скорости, помчалась дальше.
- Проехали! - закричал Колька, думая, что Лёха, быть может, не заметил поворот.
- Мы дальше... дальше немного! - отозвался Лёха, весело подмигивая Кольке.
Они на той же самой скорости проехали по пустынному шоссе ещё километра три или четыре, и только потом, сбросил скорость, Лёха стал притормаживать, высматривая какое-то одному ему ведомое место для съезда с шоссе. Наконец, машина, резко повернув вправо, съехала с шоссе и, не останавливаясь, медленно покатилась по едва заметной просеке в глубину лесного массива.
- Километра два проедем, и будет пруд, - пояснил Лёха.
И действительно, через какое-то время машина выехала на берег зеркально блестящего в лучах заходящего солнца пруда, но останавливаться Лёха не стал, а, повернув направо, медленно поехал вдоль берега дальше, явно выискивая какое-то более удобное для остановки место... и - вскоре место такое нашлось: свернув от берега чуть в сторону - въехав между ветвями двух деревьев снова в чащу, Лёха заглушил машину.
- Вот... - Лёха, не выходя из машины, вопросительно посмотрел на Кольку. - Приехали...
- Ну... тишина такая, что в ушах звенит, - отозвался Колька, по-прежнему ни о чём таком не думая и потому совершенно не догадываясь, с какой целью Лёха его сюда привёз; и потому он невольно удивился, когда Лёха, чуть качнувшись в его сторону, скользнул ладонью по его ноге.
- Что, Колёк... там, в гараже... понравилось? - шепотом, словно кто-то их мог услышать-подслушать, проговорил Лёха, вопросительно глядя Кольке в глаза; вопрос был задан, что называется, в лоб - и вопрос этот, заданный в лоб, на какой-то миг Кольку невольно озадачил: то, что случилось "там, в гараже", случилось для Кольки совершенно спонтанно, или, если говорить точнее, как бы промежду прочим, и потому Колька, с лёгкостью подставив Лёхе свой зад "там, в гараже", как-то без всяких сомнений про себя решил, что этим, собственно, всё и закончилось - ничего такого больше не будет... и вот теперь вдруг оказывалось, что Лёха... зачем он спрашивает?
Колька, не убирая Лёхину ладонь со своей ноги, пожал плечами, не говоря при этом ни "да", ни "нет" - какого-то внятного, душою осознанного отношения к тому, что случилось в гараже, у Кольки не было; Колька не мог сказать, что ему это понравилось, и в то же время он не мог сказать, что ему это не понравилось, - ему, Кольке, это было никак, и пожатие плечами в ответ на вопрос, неожиданно заданный Лёхой, вполне исчерпывающе выражало Колькино отношение к тому, что случилось "там, в гараже"; пожав плечами, Колька ответил так, как он чувствовал. Лёха же, видя такую Колькину реакцию на свой вопрос, не замедлил истолковать её по-своему - и, подаваясь к Кольке ещё больше, он горячо, напористо зашептал, одновременно впечатывая свою ладонь в Колькину промежность:
- Ну, так что, Колек... ещё раз - давай? Никого здесь нет - мы одни... да? Хочешь? Как в гараже... никто нам не помешает... один раз... тишина какая... давай, Колёк... давай! - Лёха, шепча это, одновременно через тонкую ткань шорт нетерпеливо лапал Колькино хозяйство - перебирал пальцами яйца, мял, сладострастно тискал мягкий ненапряженный член... и снова Колька, позволяя Лёхе себя лапает, не почувствовал ни желания, ни нежелания, - Лёха явно хотел и хотения своего, напористо молодого, нетерпеливо-горячего, нисколько не скрывал, уговаривая Кольку повторить то, что было в гараже...
Лёха хотел откровенно, даже страстно, и Колька... видя неподдельное Лёхино желание, Колька вдруг совершенно неожиданно вместе с тем как-то спокойно, без всякого возбуждения подумал, что если он, Колька, Лёхе уже давал и что если Лёха хочет этого снова, то - почему не дать Лёхе ещё раз? Никаких явных причин для отказа у Кольки не было... они вышли из машины - шорты у Лёхи топорщились, на что Колька невольно обратил внимание, с удивлением подумав про себя, что у Лёхи уже стоит, - Лёха, не обращая внимания на свой преждевременный стояк, откровенно вздымающий колом шорты, достал из багажника покрывало, встряхнув, расстелил его рядом с машиной и, наклонившись вновь к багажнику, извлёк оттуда тюбик с вазелином - всё у Лёхи было приготовлено, всё было предусмотрено.
- Ну, чего ты? Раздевайся... - нетерпеливо проговорил Лёха, видя, что Колька стоит без всякого движения, флегматично наблюдая за этими нехитрыми приготовлениями, и тут же, не дожидаясь Колькиного ответа, рывком притянул Кольку к себе, прижал его, безучастно податливого, к своему телу, с силой вдавливаясь твёрдым стояком Кольке в пах... руки Лёхины скользнули под резинки Колькиных шорт и плавок, и - возбуждённо сопя, продолжая прижимать покорно подавшегося Кольку к себе, Лёха с наслаждением стиснул, сдавил ладонями упруго-мягкие Колькины ягодицы... ягодицы были тёплые, круглые, словно сдобные булочки, - какое-то время, не ложась, прижимаясь друг к другу, они стояли рядом с покрывалом, и Лёха, сопя от возбуждения, сладострастно лапал, ласкал Колькину задницу, одновременно елозя своим стояком по Колькиному паху... это Лёхино возбуждение невольно подействовало на Кольку - Колька почувствовал смутное, едва уловимое чувство приятности, отчего член его, наливаясь горячей тяжестью, стал медленно, словно неуверенно, подниматься - затвердевать.
- Раздевайся, - коротко выдохнул Лёха, разжимая объятия; он первым дёрнул с себя шорты вниз, и Колька впервые увидел вживую чужой возбуждённый член... конечно, Лёха был старше Кольки: член у Лёхи был большой, длинный и толстый, чуть изогнутый вправо, с полностью открытой, влажно пламенеющей головкой - член у Лёхи, чуть подёргиваясь на весу, хищно дыбился под углом вверх, свидетельствуя о переполнявшем Лёху возбуждении, - оставшись в короткой футболке, едва прикрывавшей пупок, Лёха ногой отбросил свои шорты в сторону.
- Ну, ты чего? - проговорил Лёха, нетерпеливо сжимая-стискивая свой возбуждённый член в кулаке. - Давай..., - и Колька послушно потянул с себя шорты точно так же вниз... член у Кольки тоже стоял, и был он тоже вполне приличный, хотя и не такой большой, как у стоящего напротив Лёхи; кроме того, член у Кольки в отличие от Лёхиного был совершенно прямой - не изгибался ни вправо, ни влево...
- А ты в армии... ты в армии сам так делал? - без всякого стеснения рассматривая напряженный Лёхин член, неожиданно спросил Колька, вдруг вспомнив, что говорил ему Лёха в гараже;
- Ну! - невнятно хмыкнул Лёха. - Был один пацанчик...
Они повалились на покрывало, и Лёха, сдёрнув с Кольки, уже лежащего на спине, бежевую футболку, с наслаждением навалился на совершенно голого Кольку сверху - подмял его, покорно податливого, под себя, с силой вдавился в голое Колькино телом своим, сильным и горячим, - и снова, щекоча Колькину шею горячим дыханием, Лёха какое-то время сладострастно мял лежащего на спине Кольку, елозил по нему, судорожно вдавливаясь твердым, влажно скользящим членом то в пах, то в живот, то в член...
Лёха, стоя на коленях между разведёнными в разные стороны Колькиными ногами, смазывал багрово-сочную головку своего потемневшего члена вазелином, и Колька, с любопытством следя за Лёхиным пальцем, скользящем по головке, думал о том, что этот твёрдый, хищно залупившийся член сейчас будет у него внутри - в жопе... глядя на Лёху, на хищно торчащий Лёхин член, никакого особого возбуждения Колька не испытывал, а только думал, что снова, наверное, будет больно, - Лёха, пристроившись к Колькиному заду, надавил членом на туго стиснутый входик, разжимая мышцы сфинктера, и снова, как в гараже, Кольке сделалось больно - снова лежал он, сцепив зубы, прижимая к плечам колени полусогнутых, поднятых вверх ног, пока Лёха, жарко дыша приоткрытым ртом, с наслаждением двигал бёдрами, скользя твёрдым членом в глубине Колькиного тела... когда всё было кончено, и Лёха, тяжело дыша, глядя на Кольку затуманенными глазами, рывком выдернул член из очка, Колька снова ничего не почувствовал, кроме облегчения... отвернувшись от Кольки, Лёха тщательно вытер свой член краем покрывала, - они молча натянули шорты, Лёха деловито, не глядя на Кольку, свернул покрывало, закрутил на тюбике с вазелином колпачок... а ещё через несколько минут они снова мчались по шоссе, возвращаясь в город; багровое солнце садилось за горизонт, и снова Колька ничего не думал о том, что только что было-произошло между ним и Лёхой, - ветер, врываясь в раскрытое окно, приятно холодил лицо, полоса розовеющего асфальта стремительно исчезала под колёсами - они снова мчались на приличной скорости, и снова эта скорость завораживала, пела в душе неведомой песней... и только когда въехали в город, Лёха, посмотрев на Кольку, неожиданно мягко проговорил:
- Классный, Колёк, ты парень... как-нибудь съездим на пруд ещё... да?
- Можно, - не задумываясь, отозвался Колька, не испытывая при этом ни радости, ни огорчения... Так всё это случилось у Кольки во второй раз.
"Как-нибудь" произошло через три дня - снова вечером, и снова в гараже... А потом они стали делать это систематически, один-два раза в неделю, и делали это то в гараже, то уезжая за город... да мало ли где это можно делать, если есть желание! У Лёхи такое желание было, и Лёха, трахая Кольку, уже не суетился и не спешил, а наслаждался "с чувством, с толком, с расстановкой": прежде, чем в Кольку войти, Лёха подолгу мял его и тискал, ласкал руками, содрогаясь, горячо дыша в шею, елозил по Кольке, сладострастно тёрся о Колькино тело своим... и хотя член у Кольки тоже напрягался, затвердевал, всё это тисканье не вызывало у Кольки никаких особых чувств - Колька нисколько не противился Лёхиным ласкал, он послушно поднимал, разводя в стороны, свои ноги, когда дело доходило до главного... словом, Колька всецело отдавался Лёхе, подставлял Лёхе зад, и всё это он делал исключительно потому, что всё это нравилось соседу Лёхе, - позволяя Лёхе манипулировать со своим телом, сам Колька не испытывал при этом ни возбуждения, ни ответной страсти, ни какого-либо другого яркого чувства или сладострастного ощущения... впрочем, как не было у Кольки никакого стремления к этому, точно так же не было у него и желания всего этого избегать - Кольке всё это было "по барабану", и почему это было именно так, он не задумывался. Он вообще об этом не думал. Мастурбировать - дрочить - Колька начал, в отличие от большинства своих сверстников, лишь год назад, то есть достаточно поздно, и в свои юные годы он делал это скорее по необходимости, чем в погоне за удовольствием, - Колька мастурбировал один-два раза в месяц, сбрасывая таким нехитрым и вместе с тем естественным образом появлявшееся напряжение; при этом Колька почти совсем не предаваясь буйству фантазий, столь свойственных импульсивным подросткам... может быть, именно в это было всё дело?
Пару раз Лёха просил Кольку пососать, и Колька послушно сосал, но сосание ему не понравилось - Колька спокойно сказал Лёхе, что сосать он больше не будет, и Лёха делать это больше не предлагал, вполне довольствуясь Колькиной задницей... Понятно, что всё это происходило втайне: никто ничего об этом не знал - ни друзья Лёхи, а их у Лёхи было немало, ни друзья-приятели Кольки... Так они протрахались - проебались - всё лето.
А потом наступила осень, и наступившая осень внесла свои коррективы: Колька пошел учиться на электросварщика, училище находилось в центре города, а Колька жил на городской окраине, и на дорогу от дома до училища уходило не меньше сорока минут, - свободного времени у Кольки стало совсем мало; раза два или три - в воскресные дни - Лёха возил Кольку на пруд, но листья уже облетали, сквозь оголявшиеся деревья далеко было видно, и потому прежнего комфорта уже не было; когда ездить на пруд стало совсем не с руки, несколько раз Лёха возил Кольку на какую-то квартиру - брал у кого-то из друзей ключ, и Колька флегматично отдавался Лёхе там: раздеваясь догола, Колька подставлял Лёхе зад, ни разу при этом не поинтересовавшись, чья это квартира и где в это время пребывают её хозяева... словом, несколько раз Лёха с успехом натягивал Кольку на чужой квартире, но к зиме с этой квартирой что-то у Лёхи не заладилось - заполучать ключ возможности не стало, и трахаться им, таким образом, стало просто-напросто негде; встречаясь с Колькой на улице, Лёха каждый раз говорил, что "надо где-то состыковаться", что надо Кольке "сделать укольчик" - Колька в ответ спокойно улыбался, кивал головой, но дальше этого дело не шло, - за всю зиму Лёха Кольку не трахнул ни разу...
Колька учился на электросварщика - в группе были одни парни, и, наверное, при желании, уже имея некоторый опыт, можно было бы с кем-то из пацанов сойтись поближе, чтобы втихую делать то же самое, что и с Лёхой, но у Кольки желания такого не возникало - Колька, не испытывая к однополому сексу никакого влечения, о подобном совершенно не думал; впрочем, явно выраженного интереса к полу противоположному у Кольки тоже не было - всё, что было связано с сексом, Кольку по-прежнему трогало мало, или, как говорят в таких случаях, всё это было ему "по барабану"... и вместе с тем - всё это ровным счетом ничего не значило: если б кто-нибудь из парней, новых Колькиных приятелей, тет-а-тет предложил бы Кольке "голубой секс", то вовсе не факт, что Колька такое предложение тут же отверг бы; более чем вероятно, что Колька, если б кто-то начал бы его совращать, без особых сомнений легко бы согласился, и опять-таки: он согласился бы вовсе не потому, что вдруг воспылал бы ответной страстью, а легко согласился бы потому, что... давал же он Лёхе, и ровным счетом ничего с ним не случилось, - так почему же тогда он не смог бы сделать то же самое с кем-то ещё? Что изменилось бы оттого, если бы дал он кому-то ещё? То-то и оно, что ничего... главное, чтоб никто ничего не знал, - вот что главное... но никто из парней ни прямо, ни косвенно Кольке не предлагал, а сам он об этом совсем не думал; правда, одно время в друзья к Кольке стал набиваться Серёга - вертлявый пацан, липнущий то к одному, то к другому сокурснику; так вот: этот Серёга, вдруг обративший своё внимание на Кольку, пару раз предлагал Кольке принести диск с порнухой, уверяя, что "там, бля... там тако-о-е, что сразу обкончаешься", и ещё несколько раз подробно рассказывал Кольке, как он "до утра во все дырки драл знакомую биксу", - Колька, слушая Серёгу, молча улыбался, ничего не уточняя, ни о чём не переспрашивая... "во все дырки!" - с жаром повествуя о своих то ли реально случавшихся, то ли придуманных похождениях, многозначительно говорил Серёга, и Колька в ответ спокойно кивал, не выражая ни удивления, ни недоверия... словом, никакого особого интереса к рассказам Серёги Колька не проявил, и вскоре Серёга от Кольки отстал, - говорить наверняка, что именно этот Серёга от Кольки хотел, было никак невозможно... может быть, не хотел ничего. А вскоре в училище появился Гоблин Никандрович Гомофобов...
Вжик... вжик... - ритмично скрипят пружины кровати, и в такт этому характерному скрипу Колька, лежащий под Гоблином Никандровичем, так же ритмично дёргает поднятыми вверх ступнями ног, снизу вверх глядя на потную, изрядно порозовевшую лысину нависающего над ним Гомофобова, - тяжело дыша, Гоблин Никандрович сладострастно двигает бедрами, отчего член его, обильно смазанный вазелином, легко скользит в Колькином очке, словно поршень во втулке... "Встану - спрошу", - думает Колька, содрогаясь от толчков...
Муха, какое-то время безмолвно ползавшая по стеклу, вновь начинает с жужжанием биться в окно, и Колька, чуть повернув голову набок, флегматично смотрит, как муха, буравя стекло, тщетно пытается вырваться на свободу... "Что Лёха, что Гоблин Никандрович... какая разница? - думает Колька, содрогаясь от толчков. - Им, видимо, нравится такой секс... то есть, нравится определённо... а мне?"
Колька закрывает глаза... так и есть: если глаза закрыть и всё внимание сосредоточить исключительно на ощущении члена в очке, то можно с лёгкостью представить, что трахает его сейчас не Гоблин, а делает это Лёха... или нет, разница всё-таки есть: член был у Лёхи больше - и длиннее, и толще, а потому и давление члена внутри, когда Лёха гонял его туда-сюда, чувствовалось сильнее... а у Гоблина член по размерам такой же, как у Кольки, с той лишь разницей, что кожа на члене у Кольки светлая, а у Гоблина Никандровича она тёмная, сильно пигментированная... кожа на их членах как кора на стволах деревьев: у деревьев молодых кора тонкая и нежная, а у деревьев старых она совсем другая... хотя, если вдуматься, слово "старый" к Гоблину Никандровичу совершенно не подходит: старый - это немощный, а Гоблин Никандрович не только выглядит моложаво внешне, но и, что ещё важнее, энергичен и неутомим, даже кипуч в своей деятельности общественной, не говоря уже об активности сексуальной; при этом его сексуальная активность, точнее, скрытая от всех направленность этой активности не то чтобы мало согласуется с деятельностью общественной, а диаметрально противоположна тем взглядам, которые Гоблин Никандрович, активист регионального движения "За моральное возражение", публично пропагандирует при каждом удобном случае... собственно, это - и только это! - вызывает у Кольки некоторое недоумение... ведь что получается? Если Гоблин Никандрович это делает, значит - ему это нравится... однозначно нравится! - вон как сопит, неутомимо двигая бёдрами... даже лысина запотела! И при всём при этом он же, то есть Гоблин Никандрович, утверждает, что однополый секс есть не что иное, как извращение, и что "извращение это нужно калёным железом выжигать из нашей жизни!"
Конечно, только какой-нибудь глупый или совсем уж наивный человек может думать, что слова, произносимые вслух, всегда искренни, - в жизни приходится что-то скрывать, что-то придумывать, чтобы ввести других в заблуждение... взять, к примеру, того же Лёху: трахая Кольку, Лёха это не афишировал, никому об этом не рассказывал - точно так же скрывал, как скрывает это Гоблин Никандрович... но Лёха, втайне трахая Кольку, при этом не утверждал, что однополый секс - это "гнусное извращение"; во всяком случае, Колька такого ни разу от Лёхи не слышал. А Гоблин Никандрович... говорит он одно, а делает - совсем другое: на словах он - непримиримый борец с "содомией и всякими другими половыми извращениями", а на деле... вон как вспотела лысина! "А зачем?" - думает Колька, колыхая ногами.
Пружины кровати ритмично скрипят, и Колька, в такт этому скрипу колыхая ногами, вновь переводит взгляд на трюмо, стоящее в противоположном углу комнаты... кто бы мог подумать! Гоблин Никандрович Гомофобов появился в училище ранней весной - и сразу, едва появившись, развил бурную деятельность: устроился он на должность завхоза, но уже буквально через неделю стал появляться в аудиториях - с информацией о деятельности регионального движения "За моральное возрождение"; оказалось, что Гоблин Никандрович не только завхоз, но ещё и член этой самой организации, и член не абы какой, а член самый что ни на есть активный... активист, то есть... вжик, вжик - характерно скрипят пружины кровати... Когда Гоблин Никандрович, мало похожий на завхоза, появился в Колькиной группе, пацаны поначалу восприняли его призыв вступать в ряды "молодёжного крыла" движения довольно скептически, а Саня, сидящий за последним столом, то ли действительно не расслышав, то ли ёрничая, даже выкрикнул:
- А что лично мне даст ваше вырождение? - и пацаны, без особого энтузиазма глядя на Гоблина Никандровича, поддержали Саню дружным смехом.
Гоблин Никандрович, Саню поправив, ответил в том духе, что "мораль находится под угрозой" и что "каждый молодой человек должен чувствовать свою личную ответственность - не должен оставаться в стороне"... а ещё Гоблин Никандрович сказал, что "члены движения будут иметь возможность активно выражать свою гражданскую позицию, принимая непосредственное участие в различных санкционированных выступлениях" и что "те, кому небезразлично состояние морали, будут иметь не только моральное удовлетворение от своего участия в деле её возрождения и утверждения, но и будут материально поощряться и поддерживаться".
Собственно, из всего сказанного Гоблином Никандровичем только это последнее - про материальное поощрение - вызвало у пацанов некоторый интерес.
- И какова сумма поощрения? - снова подал голос Саня.
- Ты ещё ничего не сделал, а уже торгуешься! - осадил Саню необычный завхоз, что, впрочем, Саню совершенно не смутило:
- А как же? - парировал он. - За бесплатно кому это надо? Никому! Потому я и спрашиваю... я, может, в первых рядах стану бороться за ваше возрождение, когда сумму узнаю!
И пацаны, явно поддерживая Саню в его желании знать сумму, снова дружно рассмеялись, выкрикивая:
- Бабки хотим!
Всё это было и смешно, и несерьёзно... бутафорно всё это было.
через две недели в вестибюле училища появилось объявление: "Желающие принять участие в краткосрочном пикете..." - и далее указывалась аудитория, где нужно было собраться всем желающим "для выработки единства действий"; ещё в объявлении не без пафоса говорилось, против чего, собственно, пикет направлен... В назначенное время в указанную аудиторию пришло человек десять - кто явился из любопытства, кто заглянул от нечего делать, и Гоблин Никандрович, видя столь смехотворно малое количество защитников морали, сразу же заговорил о материальном поощрении, что тут же не замедлило сказаться на росте числа жаждущих морального возрождения, и - в воскресенье в городском сквере, где был намечен пикет, участников пикетирования было уже в три раза больше, чем накануне пришедших на инструктаж...
Кольки на том пикете не было, но пацаны на другой день во всех красках рассказали, как им раздали из стоящей неподалёку "Газели" плакаты, как приехало местное телевидение, как Гоблин Никандрович попросил игриво настроенных пикетчиков быть как можно серьёзнее... всё это кино снималось минут пять или даже меньше - парни стояли с плакатами, смотрели вперёд без смешков и улыбок, и оператор водил по ним объективом камеры... а когда телевизионщики, сделав своё дело, уехали, Гоблин Никандрович, предварительно позвонив куда-то по сотовому, велел плакаты сдавать и подходить к нему - за "подтверждением участия"; тот, кто полагал, что "материальное поощрение" будет осуществляться тут же, слегка обломался: Гоблин Никандрович вместо купюр выдавал небольшие листочки с голограммой, где говорилось, куда и в какое время нужно этот листочек предъявить... в понедельник пацаны пошли по указанному адресу - и получили деньги, пусть небольшие, но тем не менее... на пиво и сигареты вполне хватало, и всё это за каких-то полчаса тусовки на свежем воздухе в городском сквере, - то, что поначалу казалось бутафорией, неожиданно обернулось вполне реальной наличностью...
Потом ещё были похожие мероприятия - то "за", то "против", то "за" и "против" одновременно, но уже никто не сомневался в том, что, потусовавшись таким вполне санкционированным образом перед телекамерой, можно было без какого-либо напряга заработать в форме "материального поощрения" на блок не самых плебейских сигарет... что, собственно, парни и делали - шабашили, причём из наиболее активных участников этого непыльного процесса довольно скоро образовалось некое "постоянное ядро" под руководством Гоблина Никандровича, - всё это было в духе новейших веяний, и потому всё это негласно поддерживалось старшими товарищами, обременёнными вполне гласными полномочиями... ну, и какие могли быть вопросы у смекалистых парней - у тех, кто пошустрее? Понятно, что никаких. Колька к числу смекалистых не относился - какое-то время свою гражданскую позицию на ниве защиты морали первокурсник Колька никак не проявлял, и жизнь его в этом плане катилась мимо кассы, - не будучи смекалистым, Колька был в стороне от шабашек до тех пор, пока случай не свёл его с Гоблином Никандровичем...
Вжик... вжик... - ритмично скрипят пружины кровати, и в такт этому скрипу голый Колька, лежащий под голым Гоблином Никандровичем, ритмично дёргает поднятыми вверх ступнями ног... собственно, всего этого могло и не быть, но так всё получилось - так случилось, и вот: вжик... вжик... - скрипят пружины кровати, причем происходит всё это действо между Колькой, рядовым участником движения "За моральное возрождение", и Гоблином Никандровичем, одним из активистов этого движения, уже не в первый раз...
А началось всё с сущего пустяка: группа, в которой учился Колька, сдавала зачёт по математике, Колька среди сдающих оказался последним, и когда, сдав зачёт на "три пишем - два в уме", он вышел из аудитории, в коридоре уже никого не было; Колька спустился вниз - получил в гардеробе куртку и уже направился было к выходу, как вдруг неожиданно столкнулся нос к носу с завхозом, то есть с Гоблином Никандровичем; оказалось, что нужно срочно забрать из магазина купленные для нужд училища товары, и Гоблин Никандрович попросил Кольку помочь - съездить с ним, с Гоблином Никандровичем, в магазин, чтобы там товары эти загрузить. Конечно, Колька мог бы легко отказаться, тут же придумав для отказа какую-нибудь вполне уважительную причину, но - Колька этого делать не стал, и по дороге в магазин Гоблин Никандрович не упустил случая поинтересоваться, почему он ни разу не видел Кольку вреди других учащихся "на акциях в защиту морали".
Колька, не задумываясь, ответил, что живёт он далеко - на окраине города, и приезжать в центр города в воскресные дни для участия в акциях ему не очень удобно... собственно, так оно и было - ничего Колька не соврал.
- Ну, это не причина! - тут же парировал Гоблин Никандрович, ненавязчиво рассматривая Колькино лицо. - Ты молодой парень, и нужно активнее быть в жизни! Нужно иметь свою позицию! И не только иметь, но и отстаивать её! - почему-то Гоблин Никандрович априори считал, что "иметь свою позицию" и "участвовать в акциях в защиту морали" есть одно и то же; Колька в ответ улыбнулся... лицо у Кольки было не смазливое, но вполне миловидное, чистое - лезвие бритвы ещё не касалось ни щек, ни подбородка, и оттого лицо Колькино, не утратившее мальчишеской свежести, показалось Гоблину Никандровичу внушающим доверие.
- Тебе сколько лет? - поинтересовался Гоблин Никандрович.
- Восемнадцать, - отозвался Колька.
- Вот! Взрослый парень, а позиции - никакой... не дело это! Нужно приобщаться... приобщаться к нашему движению - обязательно! - резюмировал Гоблин Никандрович по дороге в магазин...
А через две недели была новая - очередная - акция, и Гоблин Никандрович накануне акции лично подошел к Кольке, чтоб пригласить его, Кольку, принять участие... ну, и как он, Колька, мог отказаться? То есть, отказаться он мог, и даже легко мог, сославшись на какое-нибудь неотложное дело, но... у Кольки не было никакой своей позиции, и - к назначенному времени он появился в городском сквере: постоял с другими парнями, "активно поддерживая курс на повсеместное улучшение морального климата", получил листочек с голограммой, при этом Гоблин Никандрович, выдавая листочек, поощрительно потрепал Кольку по плечу; так всё это началось - издалека... Вжик... вжик... - скрипят пружины кровати, и в такт этому скрипу голый Колька, лежащий под голым Гоблином Никандровичем, ритмично дёргает поднятыми вверх ступнями ног...
Собственно, вскинул Колька перед Гоблином Никандровичем ноги вверх, одновременно разводя их в стороны, где-то спустя два месяца после акции в поддержку "курса, взятого на повсеместное улучшение морального климата" - вскинул, мысленно удивляясь, что Гоблину Никандровичу, оказывается, нужно то же самое, что и соседу Лёхе... и хотя Лёха к тому времени Кольку уже несколько месяцев не трахал - заниматься этим делом Лёхе с Колькой было негде, тем не менее параллель между Лёхой и Гоблином Никандровичем напрашивалась сама собой...
До этого Колька успел принять участие ещё в трёх акциях, причём одна из акций была довольно скандальной - участники движения "За моральное возрождение" вкупе с участниками других правильных движений, имитируя стихийный митинг морально здоровых людей, "выражали своё самое активное неприятие однополого секса"... о том, что это неприятие абсолютное и однозначное, не подлежащее никакому сомнению, свидетельствовали плакаты, колыхавшиеся над головами неравнодушных граждан: "Не допустим голубизацию нашей жизни!", "Педерасты, вон!", "Остановим проникновение мужеложства во все сферы нашей жизни!", "Извращенцам - смерть!" - эти и другие плакаты, содержащие аналогичные призывы, свидетельствовали, по мысли организаторов этой акции, о несомненном возрождении морали; пацаны - "молодёжное крыло" движения "За моральное возрождение" - были малость возбуждены самой тематикой акции, невольно демонстрировали агрессивность к "потенциальным извращенцам" и потому со стороны выглядели вполне убедительно в своём искреннем неприятии однополого секса; Колька, находящийся на той акции среди парней - своих одногруппников, ничем от других не отличался, и хотя всякие сальные шуточки в адрес "потенциальных извращенцев" он, в отличие от других друзей-приятелей, не отпускал, а, слушая других, стоял молча, тем не менее в разношерстную массу слегка возбуждённых борцов за "утверждение морали" он, Колька, вписывался вполне органично... и вот ведь что удивительно: принимая участие в акции, направленной против "содомитов всех мастей"", о соседе Лёхе и о себе Колька подумал лишь один раз, да и то как-то мимолётно, вскользь, словно между тем, что делали они, и тем, что было написано на плакатах, ничего общего не было... а может, и правда ничего общего не было? Во всяком случае, Колька одно с другим никак не увязывал; было шумно, чуть нервозно и вместе с тем весело... Акция, неожиданно оказавшаяся многочисленной, закончилась в полдень; Гоблин Никандрович, раздавая парням уже ставшие привычными "подтверждения участия", попросил Кольку задержаться, сказав, что у него к Кольке будет небольшая просьба.
- Хорошо, - кивнул Колька, отходя в сторону.
факт того, что Гоблин Никандрович хочет его, Кольку, о чём-то попросить, нисколько Кольку не удивил - за неделю до этого Колька уже откликался на просьбу Гоблина Никандровича, а именно: помогал Гоблину отвезти в мастерскую сломавшийся холодильник... оказалось, что Гоблин живёт один, что в квартире у него всё как-то по-мелкому - по-холостяцки - не прибрано и местами даже пыльно, - квартира была двухкомнатная, и в квартире стояла старая, вышедшая из моды мебель... например, трюмо - точно такое трюмо было у Колькиной бабки, живущей в соседнем городе... словом, Колька нисколько не удивился, услышав, что у Гоблина Никандровича есть к нему "небольшая просьба". Вскоре Гоблин Никандрович освободился - энергично подошел к Кольке, весело, возбуждённо блестя глазами, и тут выяснилось, что холодильник уже отремонтирован и что теперь его нужно привезти из мастерской.
- Поможешь? - спросил Гоблин, испытующе глядя Кольке в глаза...
Было воскресенье, но мастерская работала - Колька с Гоблином Никандровичем, на такси подъехав к мастерской, погрузили холодильник в мини-грузовик; привезли его; втащили в квартиру.
- Спасибо, Коля! Выручил ты меня, очень выручил! И туда, и назад... что б я делал, если б не ты? - рассыпался в благодарностях Гоблин Никандрович, словно Колька сделал для него действительно что-то выдающееся. - Раздевайся - чай попьем... раздевайся - не стесняйся!
Было воскресенье, и времени было ещё совсем ничего, - Колька, молча кивнув в ответ головой, молча снял куртку, молча повесил её на свободный крюк.
- Проходи, Николай... проходи - не стесняйся! - Гоблин Никандрович показал Кольке на одну из комнат; снова кивнув в ответ головой, Колька шагнул из прихожей в комнату - никакого стеснения он не испытывал... да и чего, собственно, было стесняться? Через полчаса, сидя друг против друга за журнальным столиком, Колька и Гоблин Никандрович непринуждённо пили чай, обсуждая победу местной футбольной команды; чай был свежезаваренный - душистый и вкусный, - Колька, отхлёбывая чай из большой цветастой чашки, слушал Гоблина Никандровича, и у Кольки было такое ощущение, что Гоблин Никандрович хочет ему понравиться; во всяком случае, Гоблин был по-домашнему прост, говорил легко, смотрел на Кольку весело, доброжелательно, и даже лысина... даже лысина Гоблина Никандровича выглядела молодо, - разница в возрасте Кольку нисколько не напрягала, словно разницы этой не было вообще... естественно, не могли они обойти вниманием только что прошедшее мероприятие - митинг-манифестацию "в защиту морали".
Накануне Гоблин Никандрович проводил "закрытый инструктаж" для наиболее активных членов движения "За моральное возрождение", где с высоты своего возраста уверенно, безапелляционно говорил о том, что "голубые уже не просто заполонили всё вокруг, но повсеместно стараются навязывать свои извращенные пристрастия другим", и "потому, - уверенно говорил Гоблин Никандрович, и в голосе его от переизбытка презрения слышался металл, - всем этим извращенцам нужно дать самый решительный бой - нужно со всей очевидной наглядностью показать им, кто они есть на самом деле, а на самом деле все они есть жалкие ничтожества, и не более того", - наиболее активные члены движения "За моральное возрождение", слушая Гоблина Никандровича, сально гыгыкали, и глаза у юных активистов сально блестели... всё это было накануне; сам митинг прошел не без некоторой истеричности, и хотя никакого видимого скандала не случилось, тем не менее ощущение скандальности витало в воздухе: отец Амброзий, обращаясь ко всем, но почему-то при этом глядя исключительно на юных участников акции, то и дело называл однополые отношения "богомерзкими актами", доцент местного международного университета, глядя на всех одновременно, упирал в своей пламенной речи на слово "порок", безымянная дама средних лет клеймила "извращенцев" в том смысле, что "они, как диверсанты, подрывают демографию", и требовала "приравнять всех голубых к террористам", - участники акции, внимая выступающим, время от времени кричали "Правильно!" и "мочить извращенцев в сортирах!", тем самым наглядно демонстрируя как само "возрождение морали", так и готовность эту "мораль" защищать... словом, санкционированная акция, в которой наряду с другими "здоровыми силами, по велению души собравшимися в парке", приняли участие члены регионального движения "За моральное возрождение", никого не оставила равнодушным - ни самих участников, ни примкнувших к ним многочисленных любопытных... И вот - два участника этой акции, Гоблин Никандрович и Колька, сидели друг против друга за низким журнальным столиком и, никуда не спеша, пили вкусный горячий чай...
Чай был горячий... очень горячий - от чая сделалось жарко, - Колька, стянув с себя свитер, остался в клетчатой рубашке, причём две верхние пуговицы на рубашке Колька машинально расстегнул... совсем как дома - совсем по-домашнему!
- Если б случаи эти были единичны... так ведь нет же, нет! Сплошь и рядом это встречается... вот ведь в чём дело! Эпидемия словно... - Гоблин Никандрович, говоря всё это, смотрел на Кольку так, словно взглядом своим хотел сказать нечто большее, чем выражал словами. - И в училище нашем, я думаю, есть такие... наверняка есть! Ты сам, Николай... ты что об этом думаешь? Есть такие в училище?
- Не знаю, - Колька, отхлёбывая чай, спокойно пожал плечами, и спокойствие это было не искусственное, не напускное: Колька, во-первых, действительно не знал, есть ли в училище "такие", о которых говорил Гоблин Никандрович, а во-вторых, он никогда об этом не задумывался - этим вопросом не задавался; может, "такие" в училище есть... а может быть, нет, - Кольке от всего этого было не холодно и не жарко.
- Ну-да, на лбу не написано, - согласился с Колькой Гоблин Никандрович; и помолчав, тему продолжил: - Я, Николай, вот чего не понимаю... что за удовольствие во всём этом? Столько девчонок вокруг, а они - друг друга... не понимаю! И ведь много таких, которые это делают, очень много... причём, заметь: делают это, зная, что всё это аморально... вот я чего не понимаю! Ты молодой... может, ты мне объяснишь?
Колька, отхлёбывая чай, снова пожал плечами - он точно так же не понимал, "что за удовольствие во всём этом", и это опять было чистой правдой - в Колькином пожатии плечами не было никакого лукавства: подставляя Лёхе зад, Колька сам никакого особого удовольствия при этом не испытывал... удовольствие испытывал Лёха, который этого удовольствия жаждал и который всегда выступал инициатором траха, но что это за удовольствие, когда "столько девчонок вокруг", Колька Лёху ни разу не спрашивал; и ни разу Колька Лёхе не вставлял сам - ни разу не пробовал это в роли активной.
- Вот! Ты тоже не понимаешь. А между тем... - непонимающий Гоблин Никандрович, глядя Кольке в глаза, хотел развить свою мысль дальше, но Колька его неожиданно перебил - проговорил, вопросительно глядя Гоблину Никандровичу в глаза:
- А я слышал, что в армии это делают... правда это? Вы в армии были - служили в армии?
- Я? - с удивлением переспросил Гоблин, словно в комнате, кроме них двоих, был кто-то ещё...
Вжик... вжик... - ритмично скрипят пружины кровати, - тяжело дыша, Гоблин Никандрович Гомофобов, активист регионального движения "За моральное возрождение", сладострастно двигает бедрами, отчего член его, обильно смазанный вазелином, легко скользит в очке лежащего под ним голого парня; вжик... вжик... - ритмично скрипят пружины кровати, и в такт этому характерному скрипу лежащий на спине голый Колька, рядовой член регионального движения "За моральное возрождение", ритмично дёргает поднятыми вверх ступнями ног, снизу вверх глядя на потную, изрядно порозовевшую лысину нависающего над ним активиста Гомофобова... а ведь он, Гоблин Никандрович, не всегда был лыс, - сорок лет назад молодой Гоблин... впрочем, сорок лет назад молодого симпатичного парня звали не Гоблином, а звали его совсем по-другому, но всё это было так давно, что теперь уже не имело никакого значения, - сорок лет назад молодой Гоблин, сопя от наслаждения, точно так же двигал бедрами, сладострастно сжимая молочно-белые ягодицы, и точно так же под ним - под ним и под парнем, лежащим под ним - неутомимо скрипели пружины дивана: вжик... вжик... парня звали Олегом, но Олегом он был для Гоблина лишь в минуты их тайных свиданий, когда они, задыхаясь от наслаждения, истекая потом, с упоением ласкали друг друга, - в эти и только в эти минуты их тайных свиданий, когда они, оба голые, оба возбуждённые, выглядели ровесниками, парень для Гоблина был Олегом: их руки не знали стыда, их губы сливались в сладостно затяжных поцелуях... и скрипели, ритмично скрипели под ними пружины дивана - они, двадцатитрехлетний Олег и девятнадцатилетний Гоблин, содрогаясь от наслаждения, поочерёдно мужеложили друг друга, трахали один одного в зад, а потом, отстрелявшись, одевались снова, и Олег превращался в младшего лейтенанта - командира учебного взвода, а Гоблин вновь становился младшим сержантом - командиром отделения в том самом взводе, которым командовал начинающий службу молодой офицер:
- Разрешите идти? - шутливо прикладывал руку к пилотке симпатичный младший сержант, и не менее симпатичный младший лейтенант так же шутливо отвечал:
- Идите, товарищ младший сержант! - через час, встречаясь в казарме или на плацу, они ничем - ни взглядом, ни интонацией, ни малейшим движением - не позволяли себе даже намёка на существующую между ними тайную - гомосексуальную - связь... ах, как же сладко, как обжигающе сладко всё это было!
танковый полк дислоцировался вдалеке от населённых пунктов - с одной стороны начинались горы, далеко-далеко упиравшиеся в небо снежными остроконечными вершинами, с другой стороны местность была равнинная, сплошь поросшая клочкообразными рощицами - и никаких увольнений не было и быть не могло: увольняться в выходные дни было просто-напросто некуда; сама часть состояла из двух трёхэтажных казарм, из длинного двухэтажного здания, где находились учебные классы и где был расположен штаб, были ещё какие-то здания, где находились клуб, библиотека, солдатская чайная... был огромный плац, обсаженный серебристыми тополями, где курсанты, обливаясь потом, до одури маршировали по два-три часа в день, готовясь к регулярно проводимым строевым смотрам, и было ещё, помимо всего этого, три трехэтажных дома, стоящих чуть в стороне, на небольшом пригорке: дома эти, стоящие на пригорке, назывались ДОСами - домами офицерского состава...
К тому времени, когда в ходе какой-то ротации на смену прежнему командиру взвода, ушедшему на повышение, прибыл новый, Гоблин прослужил уже полтора года - был Гоблин младшим сержантом, командиром отделения, и хотя никакой дедовщины в учебной роте не было и быть не могло, Гоблин, согласно неформальной иерархии, считался "дедушкой"; будучи командиром отделения, с курсантами Гоблин был требовательным, даже строгим, не допускал никакого панибратства, и в то же время, в меру проявляя служебное рвение, властью своей над десятком пацанов в одинаковой форме он ни явно, ни тайно не злоупотреблял, - день проходил за днём - служба катилась к дембелю, и Гоблин уже подумывал, не пора ли ему начинать делать дембельский альбом...
А свежеиспечённый младший лейтенант, только-только закончивший военное училище, был коренным москвичом, и даже не просто москвичом, а сыном московского генерала - по этой немаловажной причине он никак не должен был оказаться в учебном полку, от которого до ближайшего населённого пункта было не меньше полсотни километров, но звёзды сложились так, что в тот год, когда сын заканчивал училище, папа-генерал оказался не в фаворе, и свежеиспечённый лейтенант был направлен к месту службы без всякой протекции, то есть в общем потоке - на общих основаниях; младший лейтенант, прибывший в полк и получивший должность командира учебного взвода, был неглуп, ироничен... а кроме того, он был как-то особенно щеголеват - военная форма на нём сидела ладно, подчеркивая стройность фигуры, плюс к этому он был вполне симпатичен, и, отдавая честь, руку к козырьку фуражки он вскидывал как-то особенно красиво - внешне обычный для человека военного уставной жест не лишен был внутреннего изящества; таков был новый взводный - "товарищ младший лейтенант", познакомивший Гоблина с однополым сексом...
- А я слышал, что в армии это делают... правда это? - спустя сорок лет без всякого тайного умысла спросит постаревшего годами, но нисколько не постаревшего телом и не утратившего живость души Гоблина восемнадцатилетний пацан, чем-то неуловимо напоминающий прожившему большую часть жизни Гоблину того самого командира взвода - молодого младшего лейтенанта, которого он, младший сержант Гоблин, в минуты их тайных свиданий-встреч называл не "товарищем младшим лейтенантом", а просто Олегом... чем Колька - спустя сорок лет! - мог напоминать Олега? Ничем.
Сорок лет тому назад в стране, отгородившейся от всего мира "железным занавесом" и за этим "занавесом" создавшей своё собственное представление о том, что такое "хорошо" и что такое "плохо", для обозначения однополого секса существовало всего два-три слова, и звучали эти слова для большинства живущих в то время как удары хлыста, ибо сам однополый секс трактовался в то время не иначе как извращение - как позорное, уголовно наказуемое преступление... и когда это случилось впервые - когда младший лейтенант спустя всего месяц после своего появления в части в один из воскресных дней у себя на квартире совершил с младшим сержантом подчинённого ему учебного взвода запрещённый законом акт мужеложства, а потом, совершенно не комплексуя, как-то обескураживающе легко и потому совершенно естественно подставил под возбуждённый, багрово залупившийся член младшего сержанта зад свой, и девятнадцатилетний младший сержант, никогда и ни с кем ещё не трахавшийся таким запрещённым образом, с наслаждением отмужеложил двадцатитрёхлетнего младшего лейтенанта - когда всё это случилось впервые, Гоблин невольно растерялся, - впервые оттраханный в зад, да ещё своим непосредственным командиром, с неожиданным для себя удовольствием точно так же натянувший непосредственного командира сам, Гоблин медленно шел в расположение роты, мучительно гадая, что теперь будет... всё это было для Гоблина впервые, и потому всё это было для него, никогда об этом не помышлявшего, и удивительно, и странно, и необычно, и непонятно, - до отбоя он мысленно прокручивал все детали случившегося, и чем больше он об этом думал, тем больше и больше склонялся к мысли, что всё это на самом деле не так уж и плохо - вопреки утверждениям, что это однозначно, безоговорочно плохо... взводный появился в расположении роты перед самой поверкой, - спокойно встретившись с Гоблином глазами, он невозмутимо направился в ротную канцелярию, где уже были другие командиры взводов, точно так же явившиеся в расположение роты, чтобы присутствовать на вечерней поверке; взводный прошел, и Гоблин, невольно замерший, когда взгляды их на мгновение встретились, с изумлением и в то же время с каким-то ликующим облегчением вдруг подумал, что так оно и должно быть: то, что случилось между ними один на один, никаким образом не должно пересекаться с жизнью внешней... это разные, совершенно разные жизни, - внезапно подумал Гоблин с какой-то неоспоримой для себя ясностью, и эта мысль, такая простая и вместе с тем необыкновенно ёмкая, вмиг разрешила все его сомнения... оставался лишь один вопрос: будет ли повторение?
Вжик... вжик... - ритмично скрипят пружины кровати, и в такт этому характерному скрипу голый Колька, лежащий под голым Гоблином Никандровичем, ритмично дёргает ступнями поднятых вверх ног... собственно, Колькины ноги, коленями нависающие над плечами, икрами упираются в плечи Гоблина Никандроича, и Гоблин Никандрович, двигая телом, невольно двигает Колькины ноги, - вжик... вжик... ах, какое это сладкое, упоительно сладкое ощущение: скользя членом в туго обжимающей, жаром полыхающей дырочке, трахать в зад пацана, чем-то неуловимо напоминающего молодого симпатичного лейтенанта, который когда-то, давным-давно... и даже не столько молодого симпатичного лейтенанта напоминает Гоблину Колька, сколько напоминает он Гоблину его армейскую юность - ту самую юность, в которой молодой симпатичный лейтенант, сбрасывая с себя офицерскую форму, чудесным образом превращался в обычного симпатичного парня, коротко стриженного, стройного и гибкого, с большим, хищно залупающимся членом, с аккуратно круглой упругой попкой... попка у парня была сочная, молочно-белая, бархатистая на ощупь, и звали того парня...
- Вы в армии были - служили в армии? - этот простой, ни к чему не обязывающий вопрос, прозвучавший спустя сорок лет, лишь незримо подстегнул Гоблина Никандровича в его неуверенных, зыбко колеблющихся планах относительно Кольки, чем-то неуловимо напоминающего армейскую юность... служил ли он в армии? Служил... ещё как служил!
Было лето, солнце по утрам золотило вершины гор... и был лишь один вопрос, не дававший покоя: повториться ли всё ещё раз? Конечно, всё это было извращение, но извращение это совершенно неожиданно оказалось таким обалденно приятным, что девятнадцатилетний Гоблин невольно жаждал повторения... Повтор случился через неделю: была суббота, после ужина для курсантов показывали фильм, и в эти полтора часа, что стрекотал кинопроектор, на квартире у младшего лейтенанта они, молодые парни, сбросившие с себя условность воинской иерархии, с упоением молодости вновь предавались древней, оболганной и наказуемой, публично высмеиваемой и всё равно неистребимо влекущей, необъяснимо сладкой любви... собственно, никакой любви в буквальном смысле этого слова между ними не было, а была молодость, была обычная взаимная симпатия, тщательно скрываемая вне квартиры "товарища младшего лейтенанта" - и был на основе этой симпатии не очень частый, но каждый раз взаимно желаемый, упоительный секс, неизменно заканчивавшийся взаимным мужеложством... в такие - и только в такие - минуты их тайного уединения они называли друг друга по именам, и - хотя Олег был старше Гоблина на четыре года, эта разница в возрасте, когда они оказывались на квартире Олега, совершенно не ощущалась; очевидно, Олег был гомосексуалистом - человеком, предпочитающим свой пол, но Гоблин в свои девятнадцать ни разу не слышал такого специального слова, обозначающего подобную склонность, - продолжая считать подобный секс извращением, девятнадцатилетний Гоблин, по природе своей не склонный к рефлексии, этому "постыдному извращению" каждый раз с удовольствием, с наслаждением предавался, не испытывая при этом ни стыда, ни каких-либо угрызений, ни какого-либо раскаяния... может быть, он не испытывал стыд потому, что не испытывал стыд умный, чуть ироничный Олег, которого Гоблин невольно брал для себя в пример, поскольку иных примеров у него на этом поприще не было? Они несколько месяцев - вторую половину лета плюс первую половину осени - не без успеха натягивали друг друга в зад, извлекая из этого "извращения" вполне добротное, во всех смыслах полноценное - обоюдное - удовольствие... На дембель Гоблин ушел полным сержантом, с полным набором всех необходимых значков, главным из которых была красивая, на орден вождя похожая "гвардия"...
Пройдёт сорок лет... и - поседевшего, полысевшего Гоблина, превратившегося в Гоблина Никандровича, спросит симпатичный пацан, беспечно сидящий напротив: "Вы в армии были - служили в армии?", - Колька спросит это без всякого умысла, ещё не только не зная, но даже не подозревая, что спустя менее получаса после этого спонтанно сорвавшегося с губ вопроса он будет лежать на кровати полуголый, без штанов и без трусов, в одной клетчатой рубашке, и Гоблин Никандрович, чуть ошалевший от внезапно свалившегося счастья, будет дрожащим пальцем размазывать по головке своего возбуждённого члена бесцветный, знакомо пахнущий вазелин...
Вжик... вжик... - скрипят пружины кровати; содрогающийся от толчков Колька, повернув голову набок, без всякого выражения смотрит в зеркало - в трюмо, стоящее наискосок, - голый зад Гоблина Никандровича неутомимо колышется, и это колыхание по диагонали вверх-вниз отдаётся скользящим движением члена между ногами - в прямой кишке... Когда Колька, полгода тому назад впервые пьющий в гостях у Гоблина Никандровича вкусный свежезаваренный чай, без всякой задней мысли сказал-спросил про армию, Гоблин Никандрович на какой-то миг растерялся:
- Я? - с удивлением переспросил он, словно в комнате, кроме него и Кольки, был кто-то ещё... но уже в следующее мгновение шестидесятилетний активист регионального движения "За моральное возрождение" взял себя в руки - и, глядя молодому члену движения "За моральное возрождение" в глаза, не без живости заговорил, отвечая на вопрос:
- Служил - тогда, как сейчас, уклонистов не было... тогда, Николай, служили все. Ты спрашиваешь об извращениях в армии... хороший вопрос! Отвечаю конкретно, со всей ответственностью: когда служил я, таких извращений в армии не было... то есть, таких извращений вообще тогда не было - ни в армии, ни в обычной жизни! Ну, то есть, отдельные случаи... единичные случаи, вполне возможно, где-то и были - где-то происходили, в том числе и в армии, но лично я за два года службы о таких случаях не слышал ни разу... заметь, ни разу не слышал - никогда... не было это массово, как теперь - вот в чём всё дело! А сейчас не армия, а сплошной бедлам - извращенцев сейчас в армии как звёзд на небе... и солдатская проституция, и дедовщина, и так называемая любовь - всё сейчас в армии есть! Сплошь и рядом всё это встречается!
Гоблин Никандрович, глядя Кольке в глаза, говорил убедительно, и у Кольки, сидящего напротив Гоблина Никандровича с чашкой чая в руке, не было никаких оснований сомневаться в том, о чём Гоблин Никандрович так убедительно говорил... а Гоблин, между тем, врал - и чем больше он врал, тем больше склонялся к мысли, что надо... надо попробовать, - Колькин вопрос про армию явно подстегнул Гоблина: он смотрел на Кольку, симпатичного, восемнадцатилетнего, уже снявшего свитер, и мысль, что надо попробовать - надо попытаться, с каждой секундой становилась всё отчётливее, всё определённее; это было, с одной стороны, совершенное безрассудство, и Гоблин, глядя на Кольку, понимал, что это безрассудство, а с другой стороны... по утрам солнце золотило снежные вершины гор, дни стояли необыкновенно жаркие - было лето, и младший лейтенант, молодой, симпатичный, стройный, натянув в зад такого же стройного, симпатичного, никогда не отказывающегося младшего сержанта, легко вскидывал расставленные ноги вверх, позволяя своему подчинённому делать то же самое с собой... какое там извращение!