О, эти сладкие воспоминания детства! Так хотелось бы, хоть ненадолго, вернуться в тот мир! И пусть некоторые поступки кажутся теперь неблаговидными, а за отдельные бывает и стыдно, все равно, порой, возникает желание поделиться с кем-нибудь своими детскими тайнами и переживаниями. И чем больше живешь на свете, тем сильнее это желание — поведать кому-нибудь по секрету некоторые интимные эпизоды. Вот, например, что случилось со мной полвека назад. Герои этой истории я и Танька. Ну, еще ее бабушка. Мне в ту пору было всего двенадцать лет, Таньке четырнадцать. Танька мне не родня, точнее — не совсем родня. Она дочь тети Лизы, жены маминого брата дяди Юры. Она ее дочь от первого брака, дядя Юра женился на тете Лизе годом раньше этих событий. Они жили в Москве, а мы — в Ленинграде. А баба Люба, мать тети Лизы, жила в деревне под Калинином (теперь это Тверь). Летом мои родители собрались на пару недель в санаторий, а меня решили отправить к дяде Юре и тете Лизе. Но они тоже уезжали в отпуск, поэтому и меня, и Таньку отправили в деревню к бабе Любе. Таньку и бабу Любу я видел впервые. Бабушка оказалась бодрой старушенцией семидесяти лет. Она жила в небольшой избе, при которой имелись сад, огород, куры и поросенок. В саду росли яблони, сливы, дуб и две елки. Под дубом и елками была оборудована этакая площадка для отдыха — гамак и качели. Народу в деревне жило немного, а наших с Танькой сверстников не было совсем. Молодежь постарше развлекалась по-своему — пили водку, танцевали в клубе, парни устраивали драки, а девки, по словам бабы Любы, занимались «неприличным поведением». Поэтому нас с Танькой по вечерам никуда не пускали. Моя мама привезла меня, погостила один денек, переночевала и рано утром уехала домой. Баба Люба накормила нас с Танькой завтраком и ушла куда-то по своим делам. Я лег в гамак с «Тремя мушкетерами» и наслаждался теплым летним днем. Из избы вышла Танька, села на качели и стала раскачиваться. Танька была выше меня ростом, светло-русые волосы она заплетала в две косы, у нее был курносый носик, круглое лицо с веснушками, светло-голубые глазки. Фигурка стройная, ноги длинные, грудь маловата, но для девчонки — в самый раз. Танька откусила от яблока, которое сорвала по дороге, выплюнула и забросила яблоко в кусты. — Фу, кислое! Она стала раскачиваться сильнее. Когда качели двигались вперед, платье ее надувалось пузырем, открывая гладкие бедра и белые трусики. Видимо, она специально привлекала мое внимание. Я не знал, как реагировать, поэтому делал вид, что не замечаю и продолжал читать. Танька перестала качаться. — Что читаешь? Я показал ей обложку. — А-а, — протянула девчонка. — А я уже «Декамерон» читала. — А про что это? Танька хихикнула: — Тебе еще рано. — Ну и пожалуйста. Танька еще раз качнулась, сильно-сильно. Платье чуть не накрыло ее с головой. Остановившись, она вдруг совершенно неожиданно спросила. — А ты когда-нибудь видел писю у девочки? Сначала мне показалось, что я ослышался. Или у меня слуховой глюк. Щеки мои вспыхнули, голову словно сдавило тисками. — Нет… — наконец я пришел в себя. — Хочешь, покажу? Не переставая краснеть, я кивнул. — Но с одним условием: ты будешь моим слугой! Я растерялся и не знал, что сказать. — Да ты не бойся, на веревке водить не буду. Просто будешь выполнять некоторые мои поручения… И, видя, что я торможу, добавила: — Ну это просто игра. Я кивнул. Она слезла с качелей, приподняла сзади подол платья и спустила трусики до колен. Потом подняла платье спереди до пупка. Моему взору открылся клочок золотистых волос на выпуклом лобке и две полные губки, разделенные прорезью щели. Минуты две я любовался на это чудо. Все это время Танька покачивалась, гарцуя как лошадь, а губки при этом подрагивали и шевелились. У меня перехватило дыхание и защемило в груди. Щеки горели, душу переполняли и стыд, и интерес, и даже страх. По идее, у меня должен был подняться член, но он не поднимался, это произошло несколько позже. Танька натянула трусы и одернула платье. — Ну как? — Здорово! — выдавил я пересохшей глоткой. — Теперь повелеваю: слуга, сходи в автолавку за хлебом. Она достала из кармана авоську и деньги и протянула мне. Ясно. Видно баба Люба послала ее, а ей лень идти по жаре. Что ж, за такую награду можно и послужить. Я бежал в лавку и все еще видел перед собой Танькину красоту. Вот теперь в штанах становилось тесно, и я ускорил бег, чтоб слегка остановить возбуждение. Ночью я долго не мог заснуть. В глазах стояла Танькина пися, а в трусах стояла моя. Мы спали все в одной комнате. В избе комнат всего две — кухня и горница. Из сеней попадаешь в кухню, а из кухни в горницу. Там мы и спали. Я долго ворочался, часы с кукушкой прокуковали два. Бабушка храпела, Танька сладко посапывала. А член мой стоял. Я начал его поглаживать, отчего в нем росло напряжение как в лейденской банке, а потом грянул разряд: неудержимым потоком наружу вырвалось семя. Я ощутил острую резь в промежности и в устье уретры, а трусы наполнились липкой теплой спермой. Несмотря на боль, ощущение было настолько приятным, что я тут же расслабился и крепко заснул. На другой день Танька снова подловила меня в укромном месте, показала писю и велела сходить за молоком. Я выполнил поручение, а ночью мне вновь явилась увиденная картина, и наружу запросилось семя. Я ворочался, пока не услышал храп бабы Любы и размеренное сопение Таньки, лишь после этого устроил себе половую разрядку. Следующим утром я проснулся поздно. Бабушка куда-то ушла по делам. Я вышел из горницы в кухню. Там Танька мыла пол. Она возила тряпкой в позе «кверху попой», короткое платье задралось выше ягодиц. Трусов на ней не было, сзади мне открылся вид на раскрытую попу и писю, которая походила на кофейное зернышко, только белое. Я стоял не шевелясь, и думал, не для меня ли уже приготовлена эта картина, и какое поручение мне за этим последует. Впрочем, за любование Танькиными прелестями я был готов на всё: бегать в лавку, кормить порося, полоть клубнику. Танька заметила меня, выпрямилась и повернулась. — Доброе утро, слуга! Вот тебе тряпка, мой пол! Пока я работал, Танька, подбоченясь, наблюдала за мной. Когда я закончил, она положила мне руки на плечи: — На колени, слуга! Я опустился на колени, а Танька расстегнула платье — оно было на пуговках как халат. Полы откинулись, и ее лобок с пушком золотистых волос оказался прямо напротив моего лба. Танька схватила меня за уши, довольно больно, и притянула к себе. Мой нос уткнулся в половую щель, а Танька, не отпуская моих ушей, стала двигать тазом вверх-вниз, водя своей щелкой по моему носу. Нос проникал между губок в теплую склизкость, я ощущал запах мочи и еще чего-то возбуждающего, будоражащего, напоминающего запах морской травы или какой-то пряной прелости. Мой член от этого запаха напрягался все сильнее. Уши мои горели, но уже не от боли — от стыда. Если Танька сейчас отпустит меня, она увидит мое возбуждение. Я почему-то стеснялся этого. Меня почти не удивляло, что Танька не стыдится показать мне свои гениталии, но я опасался, вдруг она и от меня потребует этого. Девчонка увидит меня голым — это ж позор! А Танька продолжала елозить писей по моему носу. Она прижимала сильней мою голову, было трудно дышать. Я открывал шире рот, чтоб заглатывать воздух. Тягучая капля сползла с носа по верхней губе прямо в рот. Солоновато-кисловатый вкус, странный, но возбуждающий. Танька тяжело дышала, с придыхом, с хриплыми стонами. — Высунь язык, — стоная, зашептала она. — Языком… туда… Я коснулся языком внутренней части ее бедер. Они все были мокрые от ее выделений и имели все тот же необычный привкус. Почувствовав мой язык, Танька приподняла мою голову выше, чтобы язык доставал до половых губ. Теперь мой нос был прижат к волосам на лобке. Прижат сильно, дышать я не мог. Лишь изредка удавалось глотнуть немного воздуха ртом, полным моих слюней и ее выделений. — Глубже, — хрипела Танька. — Глубже… туда… войди… Я просовывал язык между губок, находя там то мягкие складки кожи, то маленький твердый бугорок. Мне было это ново и приятно, но чертовски хотелось дышать, и я молил бога, чтобы она быстрее кончила. Там где мягкие складки кожи, я осязал языком горячую ямку. Я поднимал язык вверх к бугорку, потом вниз к ямке. Танька ритмично двигалась в такт моим движениям. Мой пенис напрягся, защемило в промежности и защекотало в головке — предвестие оргазма… Мы кончили вместе. Танька отпустила мои уши. Она стояла в расстегнутом платье, закрыв глаза. Я встал и кинулся в горницу менять трусы, восстанавливая дыхание как от долгого быстрого бега. Мокрые трусы сунул под подушку. Услышал, как в сенях хлопнула дверь — пришла бабушка. Слава богу, что не минутой раньше. Я вышел в кухню. Танька, похоже, успела застегнуть платье, бабушка ничего не заметила. Но она заметила другое: — Чего это у тебя такие уши красные? Отодрал кто? — Расчесал, наверно, — ответил я. — Комары накусали. Этой ночью баба Люба долго вертелась, не спала, и я не решался заняться онанизмом, дабы не выдать себя скрипом кровати. Так и уснул. А днем бабушка как всегда ушла по делам, Танька тоже куда-то убежала, а я нашел тихое место в кустах смородины, спустил трусы и решил заняться самоудовлетворением. В памяти проплывали картины, как Танька показывала мне писю, как она стояла раком, моя полы, как я вчера ей лизал. Член упруго стоял, я интенсивно работал кулаком и уже был близок к эякуляции… — Так-так! И что ты тут делаешь? — услышал я Танькин голос. Я быстро натянул трусы, но неопавший член предательски их оттопыривал. Вот теперь я был готов сгореть от стыда. Мало того, что она у меня видела, она еще видела, чем я занимался… — Слуга! Ты занимался рукоблудием! — гневно и с пафосом сказала Танька. — Ты будешь наказан! Она выволокла меня из кустов на дорожку и резким движением сдернула с меня трусы. — Ложись! Сказав это, она отломила ветку от куста смородины и счистила с нее листву и ягоды. Я лег прямо в пыль лицом к земле. Наверное, будет пороть. И я не ошибся. Прут со свистом опустился на мою попу. Два, три удара, пять… — На спину! — Танька подтолкнула меня босой ногой. Я повернулся. Что будет теперь? — Глаза закрой! Танька говорила строго, а чувство вины заставляло меня безукоснительно слушаться. Я зажмурился. Услышал тихий свист. Удар прутом? Нет, в лицо ударила теплая струя. Запахло мочой. Я плотно сжимал рот и зажмуривался, пытался отвернуться, но струя везде доставала меня. Я приподнялся, обтер предплечьем глаза и открыл их. Танька стояла надо мной, разведя ноги и чуть присев. Одной рукой она приподнимала платье, другой, натягивая верхний уголок своей щелки, направляла струю на меня. Она все продолжала писать, но струя ослабевала и орошала мне только грудь и живот. Кажется, я заревел. В горле комок. Слезы, смешиваясь с каплями мочи на моем лице, текли прямо в рот. В огороде стояла огромная бочка для полива. Вода в ней была затхлая, там уже завелись личинки комаров. На ходу сбросив мокрую майку, я влез в тухлую воду, окунувшись в нее с головой. До самой ночи я сторонился Таньки. За ужином старался не смотреть на нее. Злость и обида душили меня. Спать пришел, когда они с бабой Любой уже легли. В темноте залез под одеяло и отвернулся к стене. Когда бабушка захрапела, послышались шаги босых ног. Танька шмыгнула ко мне под одеяло. — Ты что, обиделся? — прошептала она. Я молчал. — Ну не сердись. Ну прости, пожалуйста. Ну хочешь, завтра ты на меня пописаешь? Я молчал. — А хочешь, я тебе приятное сделаю? Хочешь? Она запустила руку в мои трусы, нащупала письку, сжала ее в кулаке. Член начал напрягаться. — Хочешь, — утвердительно прошептала девчонка. Ее голова исчезла под одеялом. Я почувствовал, как головки коснулся язык. Потом ее обхватили губы. Потом головка коснулась нёба, язык начал быстро-быстро теребить уздечку, член сжимали всасывающие движения, потом отпускали… Кажется, она проглотила то, что я испустил. — Ты больше мне не слуга, — Танька чмокнула меня в щеку. — Хочешь, завтра тебе еще так сделаю? И ты мне. Ладно? Босые ноги зашлепали по полу к ее кровати.