"Приходит день, приходит час, Приходит миг, приходит срок - И рвётся связь. Кипит гранит, пылает лёд, И легкий пух сбивает с ног - Что за напасть?
Вдруг зацветает трын-трава, Вдруг соловьём поёт сова, И даже тоненькую нить Не в состоянье разрубить Стальной клинок!
Приходит срок - и вместе с ним Приходят страх, озноб и жар, Восторг и власть. Азарт и нежность, гнев и боль - В один костёр, в один пожар - Что за напасть?!
Из миража, из ничего, Из сумасбродства моего - Вдруг возникает чей-то лик И обретает цвет и звук, И плоть, и страсть!"
Сигарета спасла мне жизнь. Боль уже не торчала, словно вбитый кол в солнечном сплетении, я мог вздохнуть полной грудью, боль ушла куда-то внутрь и затаилась в глубине. Я чувствовал отрешённое умиротворение, как после вырванного зуба, когда боль уже не мучает, а обезболивание ещё действует.
Я курил, позволяя реке бытия струиться через меня, я был пустой и лёгкий, ленивые мысли набегали откуда-то и проплывали в моём сознании. Вот одна - зацепилась, словно медленная рыба, покачивалась, шевеля радужным хвостом: "Какая-то слишком волшебная сигарета, и тот, кто мне её дал, наверное, ещё здесь, надо бы поблагодарить". Я повернул голову, парень, сидевший рядом, улыбнулся.
- Полегчало?
Я кивнул головой, отвечать и шевелиться было лень.
Он протянул мне руку.
- Сергей.
Несколько неожиданно, но я чувствовал себя обязанным. Ладно, не будем бяками.
- Павел.
Пожал протянутую руку. Пожатие было крепким, рука тёплой, особенно я это ощутил, потому что моя рука была ледяной.
Когда я уже убирал руку, он задержал её в своей и сжал ещё раз, со значением, уже не так сильно, и сразу отпустил. Я вышел из оцепенения. "Ага, значит, такая тема? Ну, что ж"...
Нет, я не был шокирован; чтобы шокировать меня сейчас, меня надо было бы огреть со всей силы поленом по голове. Я почувствовал какое-то даже странное злорадное удовлетворение. "Такая, значит, тема. Картина Ярошенко "Всюду жизнь". Ну что ж, достаточно сдержанно. Деликатный, наверное, парень. Вон сидит, косяки бросает. Я тоже покосился в его сторону. "Выдержим тоже этикет. Заодно сразу и расставим все точки. Над ё."
- Мне кажется, Сергей, что Вы меня банально клеите, так?
Он, видимо, не ожидал такой прыти с моей стороны, но виду не показал.
- Ну, в общем-то, да. И можно на "ты".
Ответ мне понравился. Сдержанный и прямой. Я начинал ему симпатизировать.
- А тебя не смущает, что я, типа, э... не по этой части? Чему, кстати, ты только что был свидетелем?
- Стрёмно, конечно. Просто подумал, что немного теплоты тебе сейчас не повредит... я бы сказал, никому и никогда не повредит.
"Блять, какие слова, какие слова! Такой ты, значит, северный олень. И ведь в самую точку попал, паразит. Но выговорить такое! С другой стороны - слова как слова. Просто мы не говорим их никогда. Почему-то. А он может"...
- Дерзай, у тебя есть шанс. Возможно, я даже соглашусь.
- Ты мне делаешь одолжение?
- Ну, да. Именно это я сейчас и делаю. А ты что ждал? Или ты уже передумал?
- А ты?
- Типа, вырвусь по дороге и убегу? Нет. Мне кажется, я уже навязываюсь, да?
Он рассмеялся. Мне тоже стало смешно. Этот парень определённо мне нравился. Без всяких задних мыслей. Мне было пофиг, что он гей, а я нет. Хер его знает, как там раздаётся на небесах, кто с кем должен трахаться, я никогда особо не вникал в эти материи. Но с ним я был готов пойти. Фишка так легла.
- Я живу тут рядом.
- ОК.
Мы одновременно встали и побрели по дорожке.
- Паш, - ("Ого, я уже "Паш"!" - но у него это как-то по-простому получилось, не царапало".) - Ты ведь только что из армии, да?
- Ни фига себе! А что, это так заметно?
- Да нет, ничего, просто когда вы, ну, ругались, у тебя вдруг такое лицо стало, что я даже испугался; как будто тебя ударили. Я за тобой с самого начала наблюдал, когда ты ждал её, такой счастливый, и, как бросился ей навстречу, я сразу подумал - встретились после долгой разлуки. Это сразу было видно, словно в старом кино, сейчас такое редко увидишь, только вот в кино, пожалуй. И я себе всё про тебя так придумал, что, наверное, она из армии тебя не дождалась или что-то вроде того.
"Ну да, вроде того. Не считая деталей. С кем не дождалась. Таких деталей, что я просто не могу вернуться домой. Никому не могу смотреть в глаза... Все знали. И мать тоже"...
- Давай не будем об этом.
- Извини.
- Ладно, проехали.
Мы молча побрели по дорожке парка. Я заметил, что с ним хорошо молчать. Волшебная сигарета ещё продолжала действовать - я был по-прежнему пустой и лёгкий, я шёл губить свою жизнь, и мне это нравилось.
Сергей жил в старом, каком-то "довоенном" доме; уютный тихий двор с тополем во все окна, просторная прихожая, гулкое эхо, старая мебель. Он заметил, как я озираюсь, вешая куртку на вешалку:
- Бабушка мне квартиру оставила, а я ещё не делал ремонт. Проходи, будь как дома, - и ушёл куда-то чем-то греметь.
Послышался шум воды. Я был готов поклясться, что услышал хлопок включаемой газовой колонки в ванной, такая же была у моей бабки в старой квартире. Я потряс головой, отгоняя наваждение: "Сюр какой-то". Я словно оказался в своём прошлом.
Я крикнул наугад:
- А где твои санки?
Он не удивился и прокричал откуда-то из гулких недр:
- А вон, за дверью висят!
Ну, точно, всё так и есть.
Я прошёл в комнату, сел на диван, обхватив какую-то плюшевую подушку-думку, и, кажется, задремал. Я не слышал, как он подошёл, наклонился ко мне, положил мне ладони на плечи и потёрся щекой и носом о мою щеку:
- Не хочешь умыться с дороги?
Здравый смысл стал по крупицам возвращаться ко мне, но я безжалостно задавил эти крупицы и резкое желание смыться на фиг и решил идти до конца, чисто из вредности. И ещё я заметил, что руки у него не только теплые, но ещё и сильные и очень нежные, и меня начало слегка колотить. Он бросил мне чистое полотенце, и я пошёл "умываться".
Когда я вернулся, меня уже трясло не на шутку; все свои силы я бросил на то, чтобы ни о чём не думать.
- Слушай, - сказал я, слегка заикаясь и не смотря на него, - мы просто неприлично трезвы, с этим срочно нужно что-то делать.
А он улыбается, и словно не слышит, и говорит:
- Проходи на кухню, давай перекусим чего-нибудь.
Сели, а мне кусок в горло не лезет. Не могу на него взглянуть. И куда, интересно, делась моя прыть? В голову кстати-некстати лезут слова старой песни: "Уж если я чего решил, то выпью обязательно, но к этим шуткам отношусь я очень отрицательно". Он словно ничего не замечает. Протягивает мне пузатую рюмку, в ней плещется что-то золотисто-коричневое:
- Давай выпьем за знакомство!
Выпили. Слегка захорошело. Он начинает рассказывать, какой он хочет сделать тут ремонт, наливает ещё. И ещё. Колотун отпускает.
Он смотрит на меня поверх своей рюмки, улыбается одними уголками губ, и я замечаю, что его глаза какого-то странного цвета - то зеленовато-жёлтые, как у кота, то ореховые; они тёплые и тоже улыбаются, эти глаза, но в них лучше не смотреть, они жгутся, как это вино, и тянут в себя, как в омут.
Я встаю, с грохотом падает табуретка. Он оказывается стоящим вплотную ко мне, близко-близко: его губы почти касаются моего лица, я чувствую его дыхание у себя на щеке, потом он порывисто обнимает меня и прижимает к себе.
Он гладит меня по спине. Ах, какие у него руки, какое гибельное и упоительное сочетание силы и нежности! Он трепетно перебирает мне волосы, нежно водит щекой по моей щеке, его губы оказываются возле моего уха. У меня руки опущены по швам, я вообще не дышу, лицо горит так, что щиплет кожу, а он шепчет мне на ухо совершенно невообразимое, непроизносимое, немыслимое:
- Малыш... иди ко мне... мой маленький...
Невозможно представить, что кто-то когда-то мог посметь сказать мне такое! А сейчас...
У меня начинает сладко кружиться голова, пухнут губы, всё пережитое разом, комом подступает к горлу, я всхлипываю, как дурак, закидываю руки ему за плечи, не обнимаю, а просто закидываю, как это делают малыши, и тут меня как прорывает: я начинаю целовать его, сам, первый - жадно, бестолково - в глаза, в губы, в нос, в губы, в губы - бешено, неистово. Я, наверное, делаю ему больно, я изнемогаю от какой-то неведомой мне ранее, яростной, свирепой нежности, у которой нет выхода и которую я не в силах сдержать.
Мой новый знакомый принимает мой шальной натиск, он терпелив и ласков, он ведёт меня по неведомому мне пути, и я вдруг чувствую, что могу полностью довериться ему, что я не буду осмеян, унижен, отринут, и мой страх отступает. Наши тела начинают узнавать друг друга, и я полностью отдаюсь этому диалогу.
Я неловко обнимаю его, провожу ладонями по спине, ощущаю под тонкой тканью горячее сильное тело. Ладони чувствуют лёгкую сдерживаемую дрожь, перекатывающиеся мышцы, как будто я глажу атласную спину коня.
Я вдыхаю его запах, это головокружительный адский дурман - степной запах волос, нагретых солнцем, раскалённый запах чистого белья под утюгом, горьковато-терпкий аромат молодого мужского тела, свежего пота и ещё какие-то хмельные, дремучие ноты - аналогов в моей жизни нет, а тело моё откуда-то их знает, и это тёмное, цепкое, огненное узнавание, оно проливается прямо в кровь, в какие-то неведомые глубины и задевает там какие-то неведомые мне струны, которые так давно ждали, когда их тронут, и теперь сладостно отзываются на прикосновения.
Разум глухо молчит, как я ни стучусь в него. Там сурово написано большими буквами: "Осознанию не подлежит!" - и чуть помельче: "Умолять бесполезно".
Когда я слегка отстраняюсь, чтобы глотнуть воздуха, он ослабляет объятия и, прежде чем снова обнять меня, на мгновение, на долю секунды явственно прижимается к моему паху своим, твёрдым, как камень - касается и отпускает. Я не успеваю ничего подумать, меня пронзает острое, как ожог, желание - неизвестно от чего больше: от того, ЧТО он сделал, или от того, КАК он это сделал.
- Посмотри мне в глаза! - он настойчив, не даёт отводить взгляд; невероятно трудно сделать это. - Посмотри. Я хочу, чтобы ты видел... всё...
Я превозмогаю стыд, смотрю ему в глаза. Это последний рубеж, чувствую себя абсолютно беззащитным, словно голым. В его глазах - дымное и чёрное, и обжигающее, и тягучее, как смола, как ночь, - желание!
- Теперь ты видел.
Куда моим телячьим нежностям и обнимашкам против этой бездны! И я с головой тону в ней.
оказываемся в комнате. Он подталкивает меня к кровати, но не даёт сесть, хотя ноги меня уже не держат. Я жажду его ласк. Зря, что ли, я сюда припёрся губить свою жизнь! Но мне уже ясно, что события начинают стремительно разворачиваться совсем не по тому незатейливому сценарию, который я кое-как себе представил в общих чертах, - загубить свою жизнь по-простому, на скорую руку, явно не получится. Но я ещё не понимаю, что главный виновник этому - не он, а я.
- Я хочу, чтобы мы были на равных. Ты - особенный, мы можем быть на равных, - шепчет он мне на ухо.
Я ни слова не понимаю в этих высоких голубых материях, но мне уже безумно нравится, когда он так шепчет.
Он гладит мне спину под рубашкой, это приятно, чего уж там, и я благосклонно принимаю ласку. Но тут происходит фатальное - он начинает целовать меня в шею, под ухом и сзади; это настолько остро, что я моментально чумею, теряю голову и начинаю плыть и плавиться в его руках. Я непроизвольно выдыхаю:
- Ахх...
Он шепчет:
- Хорошо, хорошо...
У меня неудержимо и каменно встаёт - и от его шёпота, и от его поцелуев. Поцелуи в шею - это моё слабое место, это сладкая мука, и я хочу, чтобы она никогда не кончалась. Всё, теперь меня можно брать голыми руками и вить из меня верёвки.
Я отстранённо и с некоторым удивлением замечаю, что руками вцепился в его спину и уже вовсю трусь своим вставшим членом о его бедро. И о его живот, и о его стояк тоже. Мне вдруг безумно хочется дотронуться до него, взять его в руку. Пока я собираюсь с духом, он берёт мою руку и кладёт её на него. Я пытаюсь ухватить его сквозь одежду, сердце замирает, я глажу и хочу, хочу его так, что у меня от этого желания сносит крышу.
"Но этого же просто не может быть!" - говорю я себе, чисто Лев Маргаритович: "Ну вот же - я, и раз я это говорю, значит я - это я, тот же, что и всегда, с руками и с ногами, а не с рогами и с копытами". "Ага, со стояком на мужика и чужим хуем в руке", - тут же меланхолично отзывается во мне обладатель рогов-копыт.
- Расстегни, возьми... - шепчет Сергей.
Трясущимися руками расстёгиваю молнию, сердце колотится в горле, рывком спускаю брюки, он придерживает трусы, не давая сорвать их тоже. Я заворожён открывшимся видом. Его член смотрит в пупок, тонкая ткань трусов больше подчёркивает, чем скрывает скульптурность форм; ровный ствол, рельефная головка. Зрелище это притягивает меня, как магнитом, хочется почувствовать его всего в руке, ощутить его тепло, тяжесть, напряжённость. Сергей пресекает мои поползновения стянуть трусы, но разрешает ласкать себя через них. Трусы влажные от смазки, я завёлся не на шутку и чумею всё больше.
Он тихонечко так стонет, крышу окончательно сносит, я уже не хочу его ласк, я хочу ласкать его сам. Я толкаю его на кровать, мгновение, и, помимо своей воли, я зарываюсь лицом в его пах, вожделенный и недоступный, трусь щеками, губами о ствол, пытаюсь губами обхватить головку; мне кажется, что я чувствую языком бороздку.
Внезапно Сергей отстраняется и садится на постели. Я, как дурак, ничего не понимаю, смотрю на него, тяжело дышу, говорить не могу. Замечаю, что я одет, голова идёт кругом, я сбит с толку, растерян, рассудок, наконец, прорезался сквозь пелену и мордует меня наотмашь. "Ёбаный стыд! Бежать отсюда, напиться, повеситься, подраться с ментами, прыгнуть с моста - всё лучше, чем это! Как это вообще могло произойти!" Мне хочется кричать: "Не виноватая я, хоть я и сам пришёл, оно само получилось!".
Сергей не даёт мне прийти в себя, теперь он толкает меня на постель, срывает с себя через голову футболку, наваливается на меня всем телом, не даёт вырываться.
- Нет, теперь не вырвешься!
Я через одежду чувствую, какой он горячий и сильный. Пытаюсь сбросить его с себя. Не тут-то было!
Он начинает целовать меня в губы. Впервые. Наконец-то. Он меня, а не я его. Сильно, страстно, умело, так глубоко, так сладко, так долго и так, как мне хочется, что я не в силах устоять; отвечаю, как могу, не могу оторваться, не хватает дыхания.
- Что ж ты делаешь, скотина? - я не узнаю свой голос, губы словно разбиты, не слушаются.
- Теперь ты знаешь, малыш... - шепчет он. - Теперь мы на равных.
- Серёжа, я схожу с ума.
- Ты не знаешь, какой ты... Я сам схожу с ума... ты хочешь меня, хочешь...
- На хрена тебе моё хотение? Да, да... сволочь, паразит, скотина...
Он начинает меня раздевать, целуя, лаская каждый миллиметр тела, доводя меня до исступления. Меня никто так никогда не ласкал.
- В шею не целуй, паразит, я кончу! Да, ддда... поцелуй ещё в шею... ещё...
- Не кончишь, не боись, я не дам тебе просто так кончить... А так, малыш? - и он теребит мне языком соски, слегка прихватывая их зубами.
Меня пронзает острое удовольствие, которое отдаётся сладкой судорогой внизу.
- Ты, тыыы... чудовище... Почему ты называешь меня малышом?
- Потому что ты этого хочешь.
- Да снимешь ты, наконец, свои блядские трусы, извращенец несчастный?!
Мы одновременно стащили их - я с него, а он с меня. Наконец-то!
Соприкасаемся членами, трёмся ими друг о друга... завораживающе, захватывающе, пронзительно, так сладко-сладко и нежно. Несмотря на возбуждение, я на миг испытываю странное чувство - душевной тишины и наполненности, словно залпом утолил жажду, словно во мне закрылась постоянная саднящая рана, о существовании которой я даже и не подозревал, потому что она была во мне всегда.
Он с интересом за мной наблюдает:
- А ведь это ты - извращенец, Пашка, ты это знаешь? Куда мне до тебя!
- Плевать - снявши трусы, о голове не плачут. Дай мне...
Взял. Вау! Кайф держать его в руке, прёт неимоверно. Большой, горячий, подрагивает. Головка обнажена, блестит, как атласная, сочная ягода. Провел ладонью по стволу, обхватил, бережно, а потом всё быстрее стал двигать, открывая и закрывая головку. Выступила прозрачная капелька - так трогательно и возбуждающе. Размазал по головке, поводил по дырочке. Сергей охнул и вздрогнул, я увидел, как напряглись его бёдра и ягодицы.
- Пожалуйста... пожалуйста...
Ммм, какое умоляющее лицо! Брови домиком, губы кусает. Боже, какие таски! И как меня заводит эта его вежливость!
- Что, "пожалуйста"?
- Возьми, прошу, ну?
- Дак я и так взял уже!
Ну до чего ж приятно видеть, как ему хочется, чтобы я взял в рот. Но пусть попросит, нефик-нефик, я хочу это слышать и... видеть!
- В рот возьми!
- В рот? Ты что, хочешь, чтобы я тебе пососал?! Нну... я даже и не знаю... я никогда этого не делал. Попроси меня, может, и соглашусь. Скажи: "Пососи мне, пожалуйста".
- Пососи мне, пожалуйста!
Ах ты, киса моя вежливая! Я бы уже изматерил его всего. До чего ж кайфово! Ничего, ты ещё будешь у меня материться.
Удержаться нереально, была не была! С замирающим сердцем я прикоснулся языком, обвёл языком головку. Ощущение - супер! Я провёл губами по стволу вниз и обратно. Да, обалденно! Ощущение сочетания бархатности кожи с предельной напряжённостью ствола завораживало. И пусть оно всё идёт лесом! Мне тупо хотелось взять в рот и сосать, аж в груди жгло, что я и сделал.
Не знаю, как оно у меня получалось, но делал я просто - так, как мне хотелось и как себе, хотя и без особых выкрутасов. Судя по тому, как Серёга затащился и вскоре начал задавать ритм, мои действия не были безуспешными. Он, видимо, помнил, что я делаю это впервые, и, как мог, старался глубоко не задвигать, но у меня как-то быстро стало получаться брать довольно глубоко. Всё вместе взятое и произвело закономерный эффект. Я, уже немного зная его, понял, что он не позволит себе кончить в меня и попытается вывернуться, поэтому, когда почувствовал, что конец близок, я принял меры и не дал ему это сделать. Нет уж, фигушки - никаких полумер, до конца, так до конца! Всё принял в себя.
Вкус чужой спермы не произвел на меня особого впечатления, ничем таким особенным она не отличалась от моей собственной. Скорее, я получил глубокое моральное удовлетворение, это да. Словом, я был доволен, как слон.
Сергей притянул меня к себе, прижался губами к моим губам, мы замерли. Мы молчали, по его лицу я видел, что он восхищён, удивлён; крепко обнялись, и наши сердца бились, как на одной ладони. Целовались мы долго-долго, нежно-нежно, и я любовался его счастливой, довольной мордой, влажно блестевшими глазами.
Потом он соскользнул вниз, к моему паху, взглянул мне в лицо снизу вверх:
- Ну, теперь держись!
То, что он делал, и то, что я при этом чувствовал, можно описать одним коротким словом: "Небо". Помню, как я заорал в голос, когда он языком стал теребить мне уздечку, а потом запустил кончик языка внутрь. Пару раз я был готов кончить, уже подступало, но он пережимал какие-то там коммуникации, и сладкая мука продолжалась. Словом, он измывался надо мной, как хотел.
Наконец, решив, видимо, что на первый раз с меня хватит, он сделал что-то совершенно невероятное - он просто заглотнул мой член, а потом как будто повторил это движение несколько раз. Вот тут я заорал второй раз и, одновременно с этим, стал кончать так, что чуть не потерял сознание...
Я лежал на спине, опрокинутый с небес на землю. Крылья отлетели и рассыпались в пыль, и я снова обрастал руками и ногами. Его голова лежала у меня на груди, он смотрел на меня задумчиво и серьёзно.
- У тебя слёзы, - сказал он и стал гладить мне щёки.
- Надо же, - шмыгнул я носом, - а я и не заметил.
Я не хотел никаких разговоров, и, хвала небесам, он прекрасно это чувствовал. Я с самого начала понял, как хорошо с ним молчать.
Зверски хотелось курить.
Я вышел на балкон. Накрапывал мелкий дождичек. Он подошёл сзади, накинул мне на плечи что-то вроде пледа (шёлковая накидушка - бабкино наследство), сам занырнул внутрь, как в палатку, протянул пачку сигарет, закурил сам, дал прикурить мне. Всё, как тогда - вечность назад, то есть совсем недавно.
Мы стояли, укрывшись одним пледом, курили и смотрели на то, как дым наших сигарет разбивается о твёрдые струи дождя. Очевидная недосказанность, незаданные вопросы - всё это было между нами, но это не тяготило и не разделяло нас, и не мешало нам дышать настоящим моментом. Я слишком дорожил каждой прожитой сейчас минутой, чтобы рискнуть испортить всё. Хотя главные вопросы, конечно, не удастся проигнорировать. Хотел ли он большего, и почему получалось так, что я всё время перехватывал у него инициативу? Хотя я догадывался, конечно... Но...
Пусть несказанное до поры до времени остается несказанным. Если чему-то суждено быть между нами - будет, а нет - значит, нет. Хуже всего сейчас пытаться удержать за хвост ту синюю птицу, что реяла над нами с тихим шорохом, задевая нас своими крыльями.
Ну, один-то вопрос я всё-таки задам.
- Слушай, а что за волшебную сигарету ты мне дал тогда, на лавочке?
- В смысле - волшебную?
- Ну, я реально улетел тогда. С травой?
- Нет, с чего ты взял? Обычная сигарета, из этой самой пачки.
- Не может быть! Говорю тебе, я улетел. Если бы не она... не ты, не знаю, что бы со мной сейчас было.
- Просто я очень хотел помочь тебе, очень. У меня сердце разрывалось, когда я на тебя смотрел. Я и не надеялся на то, что у нас что-то может склеиться, просто хотел тебе помочь. Вот это, видно, и передалось.
Передалось, точно. В этом нет никаких сомнений.