Или как... часть 4

На следующее утро Борис, получив порцию минета, опрокинул стольник водочки, запил это дело свежеприготовленным кофе и поинтересовался:

— Я вчера не бузил?

— А ты что, не помнишь?

— Нет.

— Ничего?

— Помню, как ты сосала...

— Когда?

— Ну... сначала в машине, потом дома... когда Олег снимал нас на камеру... А потом всё — аут.

— А как же водка и Большая Советская Энциклопедия?

— Ты о чем это?

— Да так. Ни о чем. Забудь. Ты обещал сводить меня на набережную.

— Раз обещал, значит, сделаем. Вчера точно всё нормально было?

— Не переживай, — успокоила его Ирина, — я осталась довольна.

— То есть? — не понял тот.

— То есть вы, ты и твой друг Олег, имели скрипачку в два смычка... и не только...

— Какую скрипачку?

И тут Борис Игнатьевич прозрел. Он вспомнил всё. И то, как унизил Ирину, заставив забраться её под стол, и то, как, выпивая со своим собутыльником, язвительно отзывался о её якобы сомнительных способностях на ниве минета, а она в это время сосала, и то, как назвал её скрипачкой. Даже про оркестровую яму вспомнил.

Вспомнил он о том, как драли они её с Олегом и в хвост, и в гриву — сначала по очереди, после хором. И о том, как посреди ночи к ним пришел сосед с собакой, и Борису захотелось экзотики. Как огромная псина покрывала Ирину, а они смотрели и ржали, словно табун веселых лошадей. Как кто-то из соседей вызвал наряд милиции, и Борис предлагал пэпээсникам свою юную гостью. По рублю. Потому что у всякого уважающего себя мента, по его мнению, должен быть в кармане рубль. Как было всем весело и хорошо.

Всем, корме Ирины. Она плакала, она умоляла пощадить её, но...

— Вспомнил? — зло спросила Ира.

Борис виновато кивнул.

— И знаешь что? — продолжила она, — Я рада, что так случилось. Потому что ты, старый пердун, открыл мне глаза на суть вещей вообще, и на тебя в частности. Так вот, я хочу, чтобы ты знал, как ёбарь — ты никто. То ли дело — дог твоего соседа. Вот кто настоящий, умный, нежный, лохматый и всё понимающий любовник, да и член у него — не чета твоему сморчку. Так что извини, но я ухожу к нему. Мы будем вместе облизывать его щенков. А если ты будешь хорошо себя вести, я, пожалуй, позволю отсосать тебе у пьяной обезьяны...

— Ну, слава яйцам! Я уже начал пугаться, — облегченно выдохнул Борис Игнатьевич и всунул свою голову Ирине внутрь живота.

— Да! Да! Да! — стонала Ирина, — только, пожалуйста, открой глаза.

— Что ты несёшь, дура? Какие глаза?

— Ну, умоляю тебя, открой глаза... открой глаза... открой глаза... открой глаза... открой глаза... открой глаза... открой глаза... открой глаза... открой глаза... открой глаза... открой глаза...

Борис открыл глаза и увидел перед собой испуганное лицо Ирины

— Ты кричал. Мне стало страшно. Я пыталась разбудить тебя, но ты не просыпался. Я испугалась. Очень.

борис сел. Оглядевшись, потряс головой и сказал:

— Да уж. Приятным этот сон не назовешь.

— Что тебе снилось?

— Крейсер «Аврора».

— Дурак, — Ирина улыбнулась.

— Как я вчера себя вёл?

— Нормально. Правда, ты чуть не поделился мной с Олегом...

Борис Игнатьевич напрягся.

— Расслабься. Если честно, меня эта ситуация даже позабавила. Хотела бы я посмотреть на то, как два синих в хлам мужчинки пытаются овладеть КМС по кикбоксингу. Кстати, кто-то вчера грозился гулять меня по набережной и прилюдно трогать за попку. Не помнишь, случайно, кто бы это мог быть?

— Случайно не помню, — сказал Борис, — но догадываюсь.

Они гуляли по набережной, и Борис гладил Ирину по её упругой заднице. Прохожие оглядывались, девушка улыбалась. И пьяный фотограф бесплатно фотографировал девушку и калеку в инвалидном кресле у памятника даме с собачкой. Ирину подле дамы, а Бориса Игнатьевича возле собачки. Им было хорошо вдвоем. Борис Игнатьевич радовался, как ребенок, и болтал без умолку, без остановки. Ирина слушала его и поправляла:

— Только не Монэт, а Монэ.

— Французы!!! — корчил рожу Борис, — всё у них не как у людей. Ну, какого, спрашивается, писать в слове букву, если её там нет?

Ирина смеялась над наивностью Бориса, покупала ему пиво и, разглядывая вывески на украинском языке, спрашивала, что означает то или иное слово. Борис переводил. Ирина опять смеялась:

— Мне, наверное, легче выучить китайский, чем понять украинский.

День пролетел незаметно. Наступил вечер. Ирина проголодалась. После ужина они опять гуляли по набережной. Она любовалась отражением ночного города в море и удивлялась шепоту звезд. Он, не замечая её удивления, что-то рассказывал о съёмках «Неуловимых», о том, что когда-то, в юности, работал грузчиком вот в этом магазине, объяснял ей значение слова кнехт и фотографировал её. Кнехт был большой и желтый, для швартовки океанских лайнеров. Она, широко расставив ноги, сидела на нём, смеялась в объектив и сквозь смех пыталась оставить в своей памяти южный город.

Ей нравилась эта ночь. Ему нравилось, когда она смеётся.

— Не переживай, я приеду ещё. Ты классный.

****

— Что приуныл, болезный? Или влюбился? Не ссы, вернется твоя малолетка. Как пить дать, вернется, — сказал Олег, провожая самолет взглядом. — Ты ж у нас орёл. Правда, слегка покоцанный...

— Мне никак не дает покоя одна твоя фраза, — задумчиво произнес Борис.

— Какая именно? Я их в день штук по пять выдаю... ну, ещё иногда и ночью... если сплю крепко.

— Ну, та. Позавчера. Про дождь золотой. Помнишь?

— А что не так-то?

— Как-то прозвучала она у тебя...

— Как?

— Неоднозначно. Такое впечатление, что ты что-то от меня скрываешь.

— Ты уверен, что хочешь знать об этом?

— Уверен. Колись, давай.

— Ну, как знаешь. Только я тебя предупреждал...

— Не тяни, вола за яйца, ковбой недоношенный. Говори.

— Помнишь?... ну, когда ты отправил меня её встретить?

— Ну, отправил. И что?

— Да представляешь, когда мы шли к машине, я ей говорю, мол, ссать хочу, а она мне: «Какое совпадение! А я пить».

— И что?

— Что-что? Аллейка-то там безлюдная. Короче говоря, нассал я твоей бабе в рот. Прямо посреди той аллеи нассал.

— Йо-хоу!!! Люблю женщин без комплексов, — прокомментировал ситуацию молчаливый друг Бориса и, издав победный клич индейцев племени сиу, затих. Наверное, чтобы не раздражать бесцеремонностью своего хозяина.