По мотивам русских народных сказок
Долго ли, коротко ли он ехал по лесной дороге. Вот однажды в сумерках забрёл его конь в такую чащу, что и не описать. И вдруг деревья будто расступились, и оказался царевич на поляне, заросшей чертополохом. И в самом центре той елани стояла изба на курьих ногах.
— Избушка, а ну, вертайся ко мне передом, к лесу задом! — громко приказал Иван.
Изба затопталась, закудахтала по-куриному, захлопала ставнями и повернулась к нему дверями. Царевич, привязав коня, шагнул в дом.
Едва он оказался в избе, послышался недовольный сварливый бабий голос:
— Уф, уф, что-то русским духом запахло! Кого там нелёгкая принесла?
— Разреши, хозяюшка, ночь переждать? — спросил Иван с поклоном.
— Ишь чего удумал? — хихикнул голос. — У женщины одинокой остаться хочешь, репутацию мою испортить?
Из тьмы и паутины выступила горбатая фигура. Ковыляет, ногу приволакивает. Вся в лохмотьях, а те в копоти да саже. И лицо такое же чёрное, нос крючком торчит, точно сучок сухой. Клыки выпирают, с них слюна капает. Да глаза зыркают. Эка страсть, не к ночи будет сказано!
Хотел Иван уже сказать, кто, мол, на тебя польститься, но сдержал слово дерзкое. Всё же гость он в доме чужом, не пристало гостю хозяевам дерзить. Да и уважать старость надобно. Потому Иван так отвечал:
— Ты, бабушка не гневись и меня не бойся. Я худа никакого не сотворю. А вот, коли надо, то могу дров тебе наколоть. Будет тебе плата за мой постой.
— Ишь, дров наколоть? — прищурилась карга. — Одними дровами не отделаешься, милок. Значит, так, слушай да запоминай. Дров наколешь на год вперёд. И все в поленицу сложи аккуратно, полешко — к полешку, чтоб мне самой не возиться, спину больную не ломать, — старуха хихикнула. — Да двор вымети. И чтобы чисто! — она погрозила крючковатым перстом. — Плетень поднови. И вокруг него травку выкоси, да чтобы ровно скошена была. Модное слово, «газон» называется, слышал о таком али нет?
Иван кивнул.
— Ну, и когда всё справишь, — продолжала отдавать приказ старуха, — то баньку истопи, а то я век не мылась. Да и сам с дороги попарься, я гостя завсегда приветить рада.
Расхохоталась карга, а царевич лишь поклонился, да пошёл во двор. А там — то чертоплох, то репей, то куст колючий, то яма волчья. Пни да коряги. От плетня — одни воспоминания. Но делать нечего, глаза боятся, а руки делают. Взялся Иван за дело, смотреть любо-дорого, как работа кипит. Пни повыкорчевал, коряги порубил на щепу, ямы засыпал, чертополох с репьём извёл под чистую. Плетень новый справил. В лесу дров нарубил, к избе принёс, поленицу сложил полешко — к полешку. Затопил баньку, крикнул хозяйке:
— Бабушка, всё-то я сделал, как было велено. Теперь уж в баньке дозволь мне попариться, а как я выйду, то и сама косточки погреешь.
Парится Иван в бане после трудов праведных, разморило его. Хорошо так, что и двигаться не хочется. А пар обволакивает, да мысли нагоняет — всё о ней, о любимой. Да такие сладкие, что естество Иваново само по себе воспрянуло.
Представилось царевичу будто с ним тут, в баньке жаркой, Василиса его. Вот сидит он так в лохане с горячей водой, а жёнушка его будто бы зашла и раздеваться начала. Медленно этак, словно дразня мужа, снимает сарафан, сорочку белую скидывает и остаётся в одной юбочке нижней. Юбочка — так, фикция одна, прозрачная кисея, под которой всё видно. В жар бросает Ивана, рука сама собою на меч, стоящий торчком, опускается. А фантазия его всё дальше ведёт.
Будто не может Василиса застёжку на юбке сзади расстегнуть. Подходит с улыбкой к нему и, повернувшись, подставляет ему попку свою.
— Ванюша, помоги пуговки расстегнуть, — просит его шалунья, — не справиться мне без тебя.
А попочка — мммннн, кругленькая, пухленькая, так бы и укусил! Под кисеёй всё видно, ряд пуговок маленьких как раз меж половинками проходит. Стал царевич расстёгивать. Пуговка — за пуговкой, пуговка — за пуговкой, а пальцы сами собой между ягодиц Василисиных попадают, будто сами собой тёмную звёздочку задеть пытаются. Василиса смеётся, подрагивает.
— Щекотно, милый, — признаётся мужу.
А он-то видит, что губки её уж увлажнились. Отбросив кисею, склоняет Иван лицо к прелестям, нежно целует ягодички, потом наклоняет жену вперёд, чуть раздвигает прелестные пухлости, и начинает языком водить у неё сзади, проскальзывая вниз, к губкам, собирая её росу. И так он это ясно видит, что сидя один в бане у Яги, стонет от наслаждения.
Мечтает да отдыхает Иван, но слышит, как ходит старуха по двору и причитает:
— Плетень всего в сажень высотой. Не маловато ли? А траву чуть не с вершок оставил. Не многовато ли? Дрова... кубов два десятка будет? На зиму хватит ли? Ох, пойду-ка я лучше в баню...
Перепугался тут Иван. Фантазия его в один миг растаяла. Ищет чем срам прикрыть, а нету ничего. И как на зло — стояк такой, что ни ладонью, ни даже двумя уже не скроешь. Вот же сейчас заглянет старуха, увидит, да чего доброго опять перепугается за свою честь девичью. Ужас-то какой! Как потом объяснять, что и в мыслях не было?
А шаги уже в предбаннике слышны. Шуршит там карга вениками берёзовыми, для себя выбирает. Хитрым голосом спрашивает:
— Ну, добрый молодец, уж не думал ли ты что просто так от меня отделаешься? Вот уже доберусь до тебя! Давненько у меня таких красавцев в гостях не было.
— Бабушка, — просит Иван: — Вы это... уважаемая, не думайте ничего такого. Я и в мыслях дурных никаких намерений не держу...
А голос уже возле самой двери:
— Зато я держу. Вот сейчас овладею тобой. И пикнуть не посмеешь!
Иван ни жив, ни мёртв от таких слов. Грешно же старость обижать, но бежать некуда, дороги ведь не знает. И опять же, если она сама желает, отказом тоже хозяйку обидишь. Но, люди добрые, что ж это делается? Мало ли он дров наколол да всякой прочей работы сделал? Неужто и правда придётся старуху ласкать? Неужели Василисушке своей изменить придётся?
И тут дверь распахнулась. К царевичу шагнула хозяйка. Иван просто остолбенел, забыв про свой стояк, и с удивлением воззрился на неё. Не старуха вовсе, а женщина средних лет. Вполне себе приятная: гибкий стан и стать — всё при ней. Из-под белого, с красной вышивкой, холста головного убора выбиваются рыжие кудри. А грудь!... Иван зажмурился.
— Ну, чего застыл? Да, я Баба Яга. Собственной персоной.
Она прошлась, покачивая широкими бёдрами. Кокетливо поправив косыню, повязанную на голове, сказала:
— Да, да... Она самая. Ожидал старуху увидеть? Хм. Брешут обо мне много. Какая старуха? Триста годков всего. Самый смак. Или не так? — она уставилась на Ивана с подозрением.
— Так, так, конечно, — поспешно заверил тот. — Вы... такая... э... красивая женщина.
Эх, кабы не кручина по Василисе, приударил бы он за лесной бабой. Но сейчас образ ненаглядной супруги затмевал собой всё.
— Вот! — она подняла вверх тонкий палец с золотым длинным ногтем. — По-вашему, по-человечьи, мне едва тридцать. Какая старость?
— А как же? — хотел было спросить Иван, всё ещё не веривший в чудесное превращение карги в смазливую бабёнку.
— Да не старуха я, Ванюша, не старуха. Сейчас ты мой истинный облик видишь. Только перед незнакомцами маскируюсь. А то, знаешь, мало ли кто тут по лесу шастает. А я — женщина порядочная и первому встречному на шею не бросаюсь, — она лукаво подмигнула царевичу. — Но ежели уж такой красавец, как ты, то почему бы не броситься? Ну, как? Попаришь меня, веничком?
Молодая Яга пронзительно посмотрела ему в глаза.
— Попарить, это конечно можно, — отвечал тут Иван: — Отчего бы... ээ... не попарить? Но вот что касается всего остального, то этого, Яга-красавица, у нас с вами быть никак не может, — Иван решительно развёл руками и присел в лохань, чтобы скрыть срам, всё ещё стоящий....