Как продать себя. незадешево

Ранним июльским утром, когда жаркое дневное светило едва только выкатило свой лучезарный лик из-за высокой опоясавшей город белокаменной стены, в пышных воеводских хоромах в детинце по длинному бревенчатому переходу спешили двое. Впереди, едва не срываясь на бег, торопливо шагал одетый в расшитый золотой нитью камчовый кафтан полный молодой человек. Сзади, привычно сгорбившись в угодливой позе мелко семенил невзрачный мужичонка с всклокоченными редкими волосами. Его потемневший линялый зипун явно видал лучшие времена...

— Значит, Антипка, Степанична опять привезла тухлятину, — зычно пробасил юноша, под частый стук своих, подбитых серебряными гвоздями красных сафьяновых сапог, — Ничего ее не берет!

— Так и есть, Михайло Васильич. Так и есть, — подобострастно закивал мужичонка, мягко шелестя подошвами старых измятых лаптей — Уж который год служу я тиуном-управителем у твоего батюшки, а что она, дура, что супруг ейный, утопший за морем, все норовят гнилушу подсунуть...

Мишку, воеводского первенца-обалдуя, с утра привычно мучили похмелье и стояк. Первое вследствие вчерашнего ночного кутежа, последнее — в силу возраста.

— Где она? — парень крепко схватил рукой набрякший от скопившейся крови член. Сжал, поморщившись от сладкой боли.

— Дак как обычно. Как его светлость приказали ее сечь за воровство, так я, знамо дело, и увел. А потом уж когда и про рыбу открылось...

— Почто же ты не разбудил меня сразу?!

— Не гневайся, отец родной, — залебезил Антипа, — Посылал я к тебе, да сон уж твой молодецкий больно крепок...

Они дошли до угловой избы и бодро затопали по дубовой, ведущей в подклет, лестнице.

— Ладно, Антипка, — махнул рукой боярич, вновь, будто ненароком, притрагиваясь к гудящему от предстоящего концу, — Снять бы с тебя, подлеца, шкуру — но коль сейчас дело не просрал — так и быть...

— Кормилец! Надёжа наша! — едва не расплакался от умиления тиун, норовя припасть трясущимися губами к холеной ручке хозяйского сына.

Но тот, привычно не замечая холопьего порыва, уже властно отворил тяжелую дубовую дверь крепко стянутую широкими железными полосами, и вошел в небольшое прохладное помещение.

— Господин! Милостивец мой! — тяжело повалилась в ноги воеводскому сыну моложавая полная женщина, — Защити, убогую! Не отдавай кату на поругание!

Красноватый огонек небольшой лучины на поставце в углу ярко разрумянил округлое миловидное лицо вдовы. Ее крупные темные губы, сглотнул слюну Мишка, оказались прямо напротив его рвущегося из штанов пульсирующего от нетерпения члена.

— Уйди! Уйди, Степанична, — выскользнул из-за спины юноши Антипа, — не марай воровскими лапами одёжу государя нашего.

— Не отдавай! Спаси, благодетель, — не унималась купчиха, необращая внимания на бесплотные попытки управителя оттащить ее от господского сына, — Сам посуди — жарища-то какая! Развеж тут убережешь рыбу! Ее едва выловишь — в руках портиться!

— Ай, не лукавь, не криви, торговка, — срывающимся от похоти голосом проревел боярич, — С огнем играешь. Крикну катов — мигом со спины тебе кожу сымут!

— Не губи, соколик ясный! Смилуйся! Бес меня попутал! Бес проклятый!

Мишка едва не застонал, под бесформенной плотной одеждой женщины призывно колебались огромные мягкие груди — еще чуть-чуть и переполнившийся кровью ствол разорвет от желания...

— Ну, добро, что призналась, — хитро ухмыльнулся тиун, — Да не впервой то у тебя. Что ни приедешь — все одно.

— А ворам казнь сама знаешь какая — ноздри рвут, — распаляясь пригрозил боярич.

— Благодетель! — не своим голосом взвыла женщина, — Не погуби! Деток моих пожалей! Горемычных! Сиротами остались!

— Не кликушничай, Степанична, — хмыкнул Антипка, — Михайло Василич, справедлив и зело отходчив. Но без наказания, понимаешь, тебя тоже не оставить.

Его тощая рука указала на мешки с шерстью сваленные в углу клети: — Пожалуй-ко сюда. Да юбки задери повыше...

Вдова покорно улеглась животом на тюки, оголив перед мужчинами полные бледные бедра и выпуклую округлую задницу. Внизу промежности трепетала влажная темная щель вагины, а наверху, между ягодиц, бесстыдно зиял пузырящийся белесыми тягучими каплями горячий анус. Мишка уж было собрался отругать Антипку за то, что без воли господина «подготовил» вдову, но руки его сами собой, не подчиняясь разуму, выпростали из штанов звенящий пульсирующий член, который не медля ни мгновения нырнул малиновой блестящей сливой-головкой в тесное темное отверстие.

Купчиха тихо пискнула, а, погрузившийся до самых яиц, боярич сладостно застонал: — Боже, как туго... Как хорошо...

Обхватив женщину руками и прижавшись к ней всем грузным телом, воеводский сын начал медленно двигаться, то вытягивая свой готовый взорваться конец, то загоняя обратно до упора. Вдова тихонько постанывала, не сопротивляясь, позволив парню скользить внутри ее упругого зада в удобном для него ритме. Почувствовав перенапряжение в преддверии финала Мишка остановился, пытаясь бесконечно продлить невыразимо сладкое мгновение. Но женское тело все сделало за него — плотно охваченный мужской ствол взорвался снопом белых обжигающих брызг. Закатив глаза, рваными судорожными движения боярич дослал последние капли семени в жаркое дрожащее нутро купчихи и обессилено вывалился наружу.

— Будешь знать, курва, каково обманывать воеводу, — натужно прохрипел он, вяло шлепая Степаничну по бледному поддатливому заду, — Запомнишь мой урок?

— Благодарствую, боярин, за науку, — с трудом распрямилась женщина, — Вовек не забуду твоей милости..

— Помни, помни, — вяло пробасил Мишка, — А нет, так приходи — напомним!

Стоящий неподалеку Антипа угодливо захихикал.

Спустя час в бане воеводского сына яро хлестали дубовыми вениками две сенные девки. Их сочные разрумянившиеся тела плотно облепляли намокшие, ставшие абсолютно прозрачными, рубахи. По-барски развалившийся на лавке Михайло схватил ближайшую к себе — Акулину — притянул, запустил широкую пятерню в ее прелести. Девушка, не противясь, игриво захихикала.

— Ох, хороша! Ох, красна девка!

Мишкин член уверенно поднялся, вызывающе обнажив часть темной блестящей головки. Парень потянул, притворно сопротивляющуюся, служанку к себе на колени. Та, чувствуя, как одеревеневший господский ствол уперся ей в бедро, аккуратно отвела его в сторону ладошкой.

— Ну уж, теперь не отпускай, — расхохотался боярич и тут же влепился поцелуем в полные мягкие губы Акулины.

Повинуясь, девушка охватила уд парня пальцами и принялась ласкать, вызвав томный, преисполненный неги стон.

Вторая девка, Ульяна, тем временем подошла столь близко, что просто уткнулась своими торчащими, будто пики, сосочками в лицо хозяину:

— А ужели, государь мой, я хуже буду?!

Оторвавшись от обиженной партнерши, воеводский сын припал к темным очерченным мокрой рубахой кружкам соблазнительницы: — Ох, ты, пава...

Тиская одной рукой полные поддатливые груди Акулины, другой он охватил стан Ульяны, прижал девичье тело к себе. Сильные его пальцы принялись ощупывать, мять плотные ягодицы девушки. Попытались проникнуть между складок. Нащупали упругое колечко ануса.

— Ой! — вскричала девка, безуспешно пытаясь вырваться, — Смилуйся, господин! Пощади...

— Ну нет, — распалился от ее сопротивления Мишка, — Ну-ка давай — становись раком!

Дрожащая служанка послушно опустилась коленями на лавку, и перевозбудившийся боярич резкими движениями принялся разрывать на ней рубаху.

— Ох, сраму-то, — побледневшая Акулина отошла в угол и расширившимися детскими глазами смотрела, как руки воеводского сына пытаются преодолеть сопротивление темного сморщенного кружочка подруги.

— Умоляю...

Девушка вскрикнула, когда мужской палец наполовину погрузился в ее задний проход. Закусив губу, заплакала — словно торчащим членом сновал боярич своим толстым перстом внутри ее тела, напрасно пытаясь расширить тугое упрямое отверстие.

— Что вы за подлое племя такое! — вскричал яростно парень, после нескольких минут бесплотной борьбы, — Вот у немок-еретичек — я понимаю! Все как надо!

— Дык, не по-божески то, государь, — захныкала несчастная Ульяна, — такого греха и вовек не замолить...

— Дура девка! — бросив безнадежное дело, Мишка насадил служанку «по-божески». На всю длину своего немалого орудия, — Вон Степанична, даром что вдова, у немца многим премудростям обучилась. Не то, что вы, курицы безмозглые! И, ведь, ничего — ходит, получает полную жопу, и приходит опять.

Под частые звонкие шлепки слезы на разрумянившемся личике Ульяны быстро высохли, тело взопрело, вагина стремительно наполнилась любовными соками.

— Да чего вы понять можете! — боярич все глубже и глубже загонял свой гудящий раскаленный кол, — По государеву указу стрельцам положено питания на восемнадцать рублев в год, а батюшке моему сука-дьяк отпускает лишь по пять! А курвье это племя купеческое на что только не пойдет ради барыша! На тот рубь с полтинной, что им батюшка отдает, одну лишь гниль и суют! Мужа этой купчихи пороли за воровство, саму ее трахают, как кобылу. А все равно они с наваром остаются. Вот так и идет — они нас обманывают, мы их наказываем...

— Понимаю, государь мой, все понимаю, — опасливо приблизилась Акулина, — На то она и купчиха...

— Я и говорю: дура! — воскликнул воеводский сын, — Если бы понимала — тебя к катам и засечь до смерти, чтоб лишнего не болтала!

— Дура я, дура, — мгновенно согласилась девка, — А ты, батюшка, на нас не серчай — мы хоть под немцем и не лежали, но тоже не монашки, слава богородице...

Она запустила руку промеж соединившихся любовников, оббежала пальчиками перевитый венами крепкий, скользкий от смазки, член, без труда нашла обжигающе горячую пуговку клитора подружки и принялась нежно ее оглаживать, доводя Ульянку до исступления.

Боярич притянул девушку к себе, схватил за пышные округлые груди, начал, не прерывая движений, смачно, с языком, целовать поддатливые губы.

Не прекращая ласкать девичье лоно, служанка охватила господский член большим и указательным пальцами, создав прочное тугое кольцо.

— О, боже! Вот это да! — восхищенно стонал Мишка, преодолевая это исскуственное препятствие. Его толчки замедлились, стали более глубокими, — Охренеть!

Он почувствовал, как окаменел его ствол в преддверии ослепительного оргазма.

Белый свет на мгновенье померк. Вошедший по самые яйца уд начал толчками выбрасывать прямо в матку служанке густое вязкое семя.