- Чанибек... - Тихий, однако переполненный страстью и желанием шепот, раздавшийся сверху, заставил нукера вернуться из мира грез. – Чанибек, я принадлежу тебе полностью, повелитель. Что еще сделать, чтоб и ты принадлежал мне? – Жаркие губы приникли к обнаженной груди. Он ощутил, что и все его тело находится в плену такой же страстной горячей влаги. – Ты владеешь мной без остатка. Заставляешь меня забыть и гордость, и себя самое. Пращуры негодуют, видя, как их кровь покорно склоняется к твоим ногам. Чем еще я могу доказать свою любовь и твою власть надо мной, Чанибек?
Рысьи глаза приоткрылись, а на, спокойных до этого губах, зазмеилась улыбка. Душный сумрак шатра, переполненного ароматами трав и курений, масляный светильник, вымывавший из ночи контуры склоненного над ним голого тела. И мерная пульсация возбужденного естества, отвечающего на бережные ласки властного, как сама неизбежность, плена. Он потянулся всем существом, гибким, как у молодого хищника. Закинул руки за голову и увернулся от губ, возжелавших припасть к его губам.
- Странные речи я слышу. – Глаза весело сверкнули. Но открытая, довольная улыбка скрыла настороженность, ожившую в них. – Ведь это ты сейчас, как и всегда, владеешь мной, вбирая в себя мое тело. Ты, иногда забыв о приличиях, заставляешь меня любить, когда и где вздумается. – Его ладони сильно уперлись в округлые плечи, мешая попыткам прижаться. – Нам надо отдохнуть друг от друга, ханум.
Одним движением он ссадил с себя голую женщину, встал и надел халат, ничуть не заботясь, что его орган торчит, подобно ветви дуба. Оскорбленная ханша резко села на колени. Их взгляды, только что, не высекая искры, схлестнулись, аки два ятагана. Два смертельно отравленных ятагана. Не любовь соединила этих людей, равных друг другу по силе, жажде власти и коварству. Соперничество и желание подавить другого влекло их.
- Коней поить надо. – Обыденно сказал татарин.
- И рабов кормить? – Женщина принялась укладывать густые длинные волосы. – Может мне приказать вырезать твоих рабов? Так много времени ты проводишь с ними, и так мало со мной. Я могу заревновать.
- Прикажи, госпожа, и Чанибек навсегда забудет дорогу в твой шатер. – Нукер подпоясался. – Я ушел.
- Стой. – Не любовница, жестокая властная каганша самой большой из печенежских орд говорила сейчас. – Вечером послов принимаю из Византии. Есть среди них грек один, книжник, да два варяга, что интересуют меня. Пир будет с весельем.
- Прикажешь яства готовить или музыкантов с плясуньями подобрать? – Он стоял у полога, закрывавшего вход, спиной к женщине. Гордая красивая голова надменно повернулась к плечу, гибкая спина перетекала в маленькие упругие бедра длинных ног. – Я не буду развлекать послов.
- Нет, не плясуний. – Она беспечно рассмеялась. – Хочу, чтоб Дэнис, твой Ирбис непокорный, раб наш, танцевал. Сегодня ночь такая, что не надо бы женщинам хороводить. Грек сказал, богиня трехликая кровавой жертвы просит. А значит, женщинам нельзя в ритуале участвовать. Бесплодием наградит.
- Он не станет. – Чанибек отвернулся, откинув полог.
- Скажи, что велю конями разорвать. Ступай. – Последнее слово глухо ударилось в колышущийся полог. Женщина ничком упала на еще не остывшее после любви ложе молча, раздирая ногтями и зубами подушки.
Любовник шахини уверенной властной походкой шел через, пока дремавшее, становище. Он понял. Ханум дошла до края. Решилась, наконец, избавиться от соперника и непокорного Ирбиса. Чанибек сам готовил и приносил любимому еду, следя, чтобы тот ничего кроме воды не пил. Верным ордынцам строго-настрого было приказано никого, будь то хоть сама каганша, не подпускать к Дэнису без его, Чанибекова, ведома. Они не разговаривали с Дэнисом. Тот молчал. А татарин не поднимал глаз, не желая выдать свою боль. Он мог бы взять Дэниса силой. И тот покорился бы. Телом покорился. Но души, подло украденной киевским парубком, насилие не вернет. Чтож, Чанибек умеет выжидать, как кот камышовый, замерев в засаде. Пройдет время, и Дэнис вернет ему свою любовь. Они же были так счастливы...
Рабы, как правило, спали прямо на земле под кибитками. Бывшего кагана Ирбиса держали в личной палатке любовника шахини. Некоторое время татарин разглядывал спящего. Присел на корточки, впитывая взглядом все изгибы желанного тела, протянул руку, желая поправить одеяло...
- Нет. – Сильные пальцы мгновенно сомкнулись на запястье. – Сначала убей, потом трогай. – Дэнис сел на кошме. – Зачем пришел?
- Говоришь, как будто ты каган. – Нукер отвернул лицо немного в сторону, обращаясь не к парню, а к стенке палатки. – Сегодня вечером праздник в честь послов греческих и варяжских. Будешь танцевать для них. Ханум приказала.
- Ты бы поплясал сам, умеешь ведь, я учил. – Насмешливо фыркнул Дэнис.
Но Чанибек зажал его рот рукой. – Откажешься, велит конями разорвать.
- Один ляд, убьют. – Белобрысый отстранил голову.
- Не убьют. – Глухо произнес нукер. – Встань.
Два парня стояли друг напротив друга, разделенные тонким слоем воздуха, почти светящегося от напряжения. Разделенные любовью и судьбой. Дэнис спокойно, вздымая обнаженную грудь ровным дыханием. И Чанибек, еле сдерживающий себя, чтобы не обнять любимого, отрешенно смотрящий сквозь эту грудь.
Тыц! – Бывший каган Ирбис дернулся, когда молниеносный взмах кинжала рассек кожу под его левым соском. Алая кровь медленно закапала из длинного, но неглубокого пореза. – Это еще зачем? Власть свою показать решил, нукер?
- Так я буду знать, живой ты или нет. – Татарин припал губами к порезу. – А про меня ты и так все знаешь, мой шайтан. – Он ласкал языком и губами нанесенную самим рану, пока кровь не остановилась. – Любишь его, вижу теперь. Даже не шелохнулось ничего от моего поцелуя. Не то, что раньше. От взгляда заводился... - Он тяжело вздохнул, поднял на Дэниса, ставшие темными от боли, глаза, гордо улыбнулся и, медленно развернувшись, вышел из палатки, оставив Дэниса размышлять в одиночестве.
Чанибека боялись в орде, как боятся неприрученного зверя, случайно решившего пожить среди людей. Никто не мог угадать его настроение по лицу, когда спокойствие мгновенно сменится дичайшей яростью. Ни кто не мог сравниться с ним в холодной, необузданной и неоправданной жестокости во время битв и набегов. Ни кто, даже сама ханум, не рисковал прямо выразить нукеру свое несогласие. Поэтому приказ приготовить тело пленника к предстоящему празднику, выполнили молча, тщательно и без вопросов.
луна скрылась за облаками, порывы жаркого ветра только добавляли тяжести вечернему воздуху, предвещая грозу. Упрямая ханум, восседавшая на коврах и подушках, надела самое дорогое и тяжелое из своих одежд. И теперь обливалась потом под ворохом плотных тканей и украшений. Чанибек, запахнув обычный халат, разместился в ее ногах слева. Послы – по правую руку. В центре утоптанной площадки полыхал огромный костер. На коврах перед сидящими дыбились яства. Тяжеловесная, витиеватая беседа, неспешно струилась между трапезой и этикетом.
- Я не знал, прекрасная ханум, что половцы верят в тех же богов, что и ромеи. – Одетый в легкий хитон и алый плащ бородатый пожилой грек, лениво запивал острое мясо разбавленным вином.
- Боги у всех едины, Тавлантий. – Тонко улыбнулась владычица. – Имена у них разные. Викинг, подтверди мои слова.
Старший из, не снявших на пир кольчуг, варягов повернул острое лицо к ханше. Он и его товарищ, оба золотоволосые, крупные и сероглазые, сошли бы за братьев, если бы нос одного не напоминал клюв, а второго репу. Они презирали кочевников, и только личный приказ императора сопровождать греческого книжника удерживал викингов от открытой неприязни.
- Нет, госпожа, наши северные боги рождены морем и льдами, они не братья богам лесов и степей.
- Мне обещали веселье, так, где же пляски и песни? – Грек широко улыбнулся, положив руку на плечо варяга. – Теософским спорам не место за пиршественным столом. Я много слышал о буйстве печенежских веселий. Хочу сравнить гибкость дев ваших и агарянских танцовщиц императора.
- В другой раз, посол. – Отмахнулась ханум. – Сегодня не женская ночь, сам знаешь, но пляски будут не хуже. Говорят, вы, греки, умеете и красоту молодых воинов ценить. – Она чуть повернула лик в сторону Чанибека и вздернула бровь. Тот сильно ударил рукоятью ножа в золотое блюдо.
Высокий тоскливый клич, разрывающий удушливую ткань темного густого воздуха, слился со звоном и бряцанием ударных, к которым, не медля, подключились безнадежные вопли свирелей. Шестеро молодых, обнаженных по пояс, воинов буйно заскакали перед костром. Гибкие пики в их руках мелькали, только чудом не задевая тел. Невероятные прыжки чередовались с вращениями, отскоки и нападения, сменялись единообразными движениями всех вместе. Вскоре еще трое, с саблями наголо, включились в пляску. Первобытное поклонение огню, молодости и свободе заворожило зрителей...
- Красиво. – Грек наклонил голову. – У многих, не знающих городов и каменных храмов, народностей я видел нечто подобное.
- У нас так пляшут берсерки, перед кровавой битвой. – Вставил варяг. – Только не скачут. Уподобляться козлам не достойно для воинов.
- А есть ритуальные, колдовские пляски у ваших мужчин? – Посол вновь широко улыбнулся. – В такие ночи греческие юноши танцуют обнаженными в храмах, поклоняясь эросу. Его сила входит в мир через их тела, когда...
- Вы, византийцы, слишком торопливы. – Ханум оборвала речь посла, намеренно напомнив, что Греции больше нет, а есть империя. – И мыслям вашим слишком просторно в ваших словах. А ты, рыжий северянин, запомни, скачут только козлы по снежным горам. У нас в степи кони и лани летят над землей. – Она знаком приказала наполнить кубки. – Есть тайные обряды, обращенные к силам земли и воды. Но не похоти посвящены они, а вечным тайнам рождения, - она сделала паузу, раздув крылья носа, и бросила быстрый взгляд в сторону Чанибека, - И смерти. Сейчас вы увидите это.
Завершив свою пляску, воины одновременно упали на земь, но тут же вскочили и смешались с толпой. Два ордынца вывели под взгляды пирующих Дэниса. Длинные белые волосы стягивал кожаный ремешок, украшенный двумя волчьими хвостами у висков. Запястья и щиколотки хомутали многочисленные серебряные браслеты. Тонкие, почти прозрачные шальвары, очертив упругие ягодицы, стекались в каскад спереди, открывая волосы на лобке и основание члена. Он был бос и обнажен по пояс. Отблески огня играли на белой коже. Нукеры отошли в тень. Медленно, как бы поднимая небо, руки Дэниса сделали полукруг через стороны, и сошлись над головой со звонким хлопком. Тут же вступили бубны. Мелкими шагами, глухо ударяя пятками о землю, он двинулся вперед. При этом его бедра описывали замысловатые узоры, заставив ткань создавать облако вокруг них. Красивые мускулистые руки, плавно извивались, очерчивая вокруг тела невидимую сферу. Он не поднимал глаз, но из-под опущенных век, то и дело опасно мелькали белки.
- Танец Гекаты?! – Глаза грека округлились. – Только высшие жрицы могут исполнять его. Мужчина... мужчина должен быть убит за такое богохульство.
- Мы называем это пляской смерти. – Ханум гордо наклонила голову.
- Если один, это смерть. Если двое, жизнь и любовь. – Чанибек выпрямился, сбросил халат и шапку, открывая точно такое же, как у Дэниса, одеяние. Бритую голову украшал лисий хвост, спускавшийся с затылка до лопаток. Золотые браслеты, подчеркивавшие смуглый цвет кожи. Шальвары открывали голые лобок и основание крупного члена. Если одежды Дэниса сочетали серо-голубые краски, то татарин выбрал бордово-фиолетовый узор, говоривший о страсти.
Быстро переставляя широко расставленные ноги, часто ударявшие землю пятками, танцоры приближались друг к другу. За сажень они остановились. Вернее остановились тела и руки, бедра продолжали сближаться. Наклоненные головы, опущенные глаза, напряженно отведенные назад руки. Быстрое соприкосновение, уже не рисующих плавные восьмерки, а почти непристойно двигающихся, как во время соития, бедер совпало с дальним ударом грома. Они отскочили, крутанувшись в воздухе, и замерев на, широко расставленных, ногах, правым боком друг к другу. Словно дождавшись второго удара грома, оба вытянулись, соединив верху руки и изогнув стан. Вновь началось движение навстречу.
Дэнис и Чанибек обходили друг друга спиной, так и не поднимая глаз. Теперь их руки изображали крылья парящих птиц. Опять отскочили, оказавшись лицом к лицу. Люди, как завороженные, смотрели на это единоборство двоих, одинаково прекрасных тел. Присев на одной ноге, и поджав колено другой к подбородку, воины крепко взялись обеими руками за щиколотки. Медленно-медленно вытянули ноги над головой, одновременно выпрямляя колени, стоявших на земле ног. Миг держали невероятную позу, почти касаясь левыми плечами. Резко откинулись назад, оставив ноги устремленными в небо, уперлись руками о землю и перекувырнулись, встав лицами друг другу. И только здесь, медленно подняв лица и открыв веки, их взгляды слились, совпав с ужасной молнией, разорвавшей небо...
- Хватит! – Грозно выкрикнула ханум. – Мне надоело видеть это!
Ее окрик будто сорвал оцепенение зрителей. Подчиняясь звериному чутью, Чанибек резко толкнул Дэниса в грудь – Беги... там белая кобылица за моим шатром... Беги!
- А ты?
- Беги, мой хан! Она убьет тебя! – Хлынувший ливень внес сумятицу. Люди забегали, спасая ковры и одежду от воды. Краем глаза татарин заметил какое-то движение головы ханши. Он развернулся спиной к Дэнису и увидел, как двое печенегов натягивают луки. Они не успеют! Его люди на чеку и убьют каганшиных прихвостней раньше. А вот она... Пущенный твердой рукой кинжал, хранившийся в ножнах на щиколотке, оборвал жизнь змеи-предательницы, войдя по рукоять в ее левый глаз. Не заботясь не о чем более, нукер вновь повернулся к все еще безвольно стоящему Дэнису. – Беги, свет моего сердца. Нет нам жизни вместе. – Крепко поцеловав едва ответившие губы, он сильно ударил ладонями в грудь парня. – Помни меня, мой хан. Передай росичу, чтоб молился за Чанибека. И чтоб берег тебя, как я. Беги!
Дэнис, пользуясь всеобщей сумятицей, быстро нашел белую норовистую молодую кобылу нукера за его палаткой. Никто не мешал беглецу, скрытому ливнем и ночью, покинуть растревоженное становище. Сжимая ногами, мокрые бока лошади, парень летел на встречу судьбе, в Киев. К Богданьке! К своему единственному! Смешивая крик со звуками грозы, он давал выход, переполнявшей все существо радости...
марево колыхалось, искажая золотые купола Константинополя. Редкие прохожие торопились укрыться в тени домов, камни стен и мостовых источали зной, и даже морской ветерок не приносил свежести. Три часа пополудни. Из ворот подворья святого Мамонта, где обычно останавливались купцы из далекой Руси, вышел крепкий мужчина с военной выправкой. Крупную голову с ежиком, стриженых на ромейский манер, волос он гордо нес на мощной шее. Открытой до самых плеч широким воротом выгоревшей грубой робы. Голые ноги, покрытые многочисленными шрамами от колен до грубых сандалий, ставились чуть широко, выдавая кавалериста со стажем. Широкий кожаный пояс с коротким фракийским мечом только подчеркивал ширину плеч.
Редкие встречные кланялись, узнавая доместика, начальника дворцовой стражи, и отступали к стенам, давая дорогу. Холодный взгляд не касался лиц. Только подбородок совершал неприметное движение, отвечая на поклон. Его знали и уважали в городе. Хотя без малого пять лет он уже не доместик схол (командир) этериотов, конной стражи императора. А всего лишь учитель молодого пополнения для монокуров (отрядов разведки) и гвардии. Однако, все еще правая рука парапимомена (постельничего) самого императора, и патриций. В ямочке между ключиц опасно поблескивал египетский оберег, в виде всевидящего ока Ра. Неторопливо и гордо мужчина целенаправленно шел в сарацинский квартал, где жили лучшие лекари Византии.
Уже двадцать лет он живет здесь. Знает все улочки, все закоулки, все тайные пристанища. Дослужился от простого гвардейца до вельможи. Приобрел уважение и богатство, титул патриция. Но потерял любовь. Достаточно. Завтра его хеландия снимется с якоря, верные ученики и товарищи возьмутся за весла, и, прощай прежняя монотонная жизнь. Возможно, он станет купцом. А, возможно, рассказы моряков обогатятся легендами о новом пирате.
Вот и дверь в беленой стене, ведущая во внутренний дворик дома лекаря. Много раз он проходил мимо, не решаясь зайти. Что ж опять встал? Ему ли, не трепетавшему перед императором, перед многочисленными опасностями, перед бездонными, как сама мудрость, очами Великой княгини Ольги, бояться встречи? Сейчас. Только уймется противная слабость в коленях... Глубоко вздохнув, зрелый воин решительно толкнул дверь и шагнул внутрь. По дворику бродили куры, черная коза задумчиво жевала что-то под навесом, да две женщины возились в полутемной кухне. Дощатая дверь, распахнутая слишком сильным ударом, вернулась с громким хлопком. Женщины замерли, испуганно глядя на гостя. Потом одна улыбнулась, приглашая его пройти под навес к столу, а вторая исчезла в доме. Вскоре появился и хозяин. Невысокий гибкий мужчина лет тридцати – тридцати пяти. Он вытирал руки какой-то тряпицей, что-то дожевывал, слушая служанку, и неторопливо подходил к навесу. Гость обернулся.
- Здравствуй. – В синих, жестко-ледяных до этого, глазах родилось теплое сияние. – Ты почти не изменился.
- Здравствуй. – Хозяин растерянно отступил на шаг. – И ты... Нет, изменился. Стал какой-то мощный, зрелый что ли.
- Матерый. Так вернее. – Криво усмехнулся гость. – Сколько мы не виделись?
- Лет шесть. – Хозяин пожал плечами. – А может семь.
- Семь, Богданька. Семь. В дом пригласишь? Или твой, - скрипя сердцем, он выдавил по-русски, - суженый не любит гостей?
- Почему? Проходи, Дэнис. – Взрослый Богдан отошел в сторону и сделал приглашающий жест. – Он умер год назад. От гангрены. С чем пожаловал?
- Не знал, извини. – Дэнис прошел в дом. – Чисто у тебя. Скромно, но уютно. На русскую горницу похоже, рушники везде.
- Так я же русский. – Богдан улыбнулся все той же улыбкой. – Присаживайся к столу, гостенек дорогой. Отведай, что Бог послал.
- Ты христианином стал, как ОНА хотела? Да, мудрой была княгиня Ольга. Это же она нам сказала тогда, а ну, как других полюбите, что тогда. Как в воду глядела.
- Все спросить хотел. Что ты такое сказал ей, что Ольга решила отпустить нас?
- Та, разозлила она меня. Вот и молвил, что ей, никогда любви не знавшей, не понять тех, кто любит. Ничего не сказала. Подумала и велела тебя привести.
- Ох, я и трясся. Да ты, умом тронулся тогда, парень, сказать ей такое. Она же, когда Игоря, мужа ее любимого, древляне убили, всех их сжечь живьем приказала.
- Поверить поверила, а благословила не от чистого сердца. Если не вместе мы.
- Не начинай, Дэнис! – Хозяин хлопнул ладонью по столу. – Если бы ты не проводил столько времени со своими комонниками. То у вас учения, то у вас тренировки.
- Так не было же ничего. Я учил их.
- Видел я, как и чему ты учишь! Голые валяются, облапив друг друга, члены, что твои палки, хохочут. А остальные только сигнала ждут, чтоб в бесстыжую кучу залезть!
- Бонька, дак положено борцам без одежды быть. – Дэнис рассмеялся. – Это из-за этого ты ушел? А как же этот, сарацин твой? У вас ведь семья была. Почти как у нас.
- Исмаил любил меня. И хватит об этом! Я же не припоминаю тебе Чанибека. Купцы поговаривают, самый влиятельный каган у пациняков. Не виделись? – От волнения Богдан произнес печенеги на византийский манер. – Если пришел ругаться, лучше уйди. А по делу, так толкуй.
- Проститься я пришел, Богданька. – Денис встал перед сидящим. – Надоела мне эта Византия, горше редьки. Купил корабль, команду набрал. Хочу мир поглядеть. Завтра отплываем.
- То есть как, завтра? – Богдан поднял лицо. – Я знал, что ты службу во дворце оставил, дом продал и перебрался на Мамонтово подворье. Купцы-то там наши, русские. Когда их пользую, все про тебя выпытать можно. Вот встретить боялся. Ты ж меня тогда чуть не прибил, когда сказал, что к Исмаилу ухожу.
- Дурной ты. – Дэнис подошел вплотную. – Я же припугнул только. Не думал, что ты и, правда, уйдешь. Я же люблю тебя, Богданька.
- Ох, Дэнечка. – Богдан сильно обхватил руками бедра воина и прижался лицом к его животу. – Минуточки не было, чтоб не вспоминал тебя, родненький. Но не мог я Исмаила обидеть, он так верил мне. Понимаешь? Никак не мог.
- Дурашка мой. – Дэнис наклонился, поцеловал, мгновенно обвившего его шею Богдана, в губы, поднял на руки и понес вглубь дома.
Быстро избавившись от одежды, они упали на широкую тахту, торопливо даря и возвращая ласки. Богдан был более настойчив. Он принудил Дэниса не двигаться, лаская и нежа любовника ртом. Почувствовав, что может наступить финал, более сильный Дэнис вывернулся, сжал любимого стальными объятиями, распластал того на тахте лицом вниз, и быстро привязал щиколотки и запястья к столбикам по краям ложа.
- Это чтобы ты не мешал мне, миленький. – Сообщил он, дыша в ухо и навалившись всей тяжестью. – Тебе только волю дай. Знаю.
О, боги! Тело Богдана сохранило тот трепетный запах юности, ее манящий вкус. Дэнис ликовал, то, погружая лицо между двух сладких и желанных полушарий, то, покрывая все тело любимого поцелуями, то, впитывая его жар всем своим телом. Незаметно для Богдана он развязал путы. Поднял того на колени, открывая доступ не только к желанной дырочке, но и вибрирующему органу.
- Возьми меня, Дэнька! Как тогда, в первый раз, возьми меня!
- Ты забыл. – Прошептал Дэнис. – В первый раз это ты меня брал. Помнишь? - Развернув любовника на спину, он медленно впустил его в себя. – Вот как было. Вспоминай, хороший мой. Ты тогда дара речи лишился.
Они не могли насытиться друг другом до самой темноты. Только когда уже первые звезды выглянули на небе, обессиленные упали на ложе.
- Дэнька, - Богдан лежал на спине, ласково гладя голову любимого, покоившуюся на нижней части его живота, - а когда ты вернешься в Византию?
- Не вернусь я, Бонечка. Не вернусь в этот постылый город. – Он поднял лицо. – Пришел вот повидать тебя, чтоб запомнить навсегда. Может, ты поедешь со мной? Мы ведь любим друг друга. Снова будет все по-прежнему.
- По-прежнему, любый мой, уже никогда не будет. – Вздохнул Богдан. – У меня свой дом, страждущие. Ты же знаешь, что я лекарь. Давай так, ты насмотришься на страны заморские, покуролесишь, а потом вернешься сюда, ко мне. Я ждать тебя буду.
- Что ты говоришь такое? Это сколько же времени пройдет?
- А сколько бы ни прошло. Ты же знаешь, я буду ждать. Или боишься, что сам не сдюжишь и другого кого найдешь? За это-то время, поди, многих, - он прыснул, - обучил своей борьбе. А? Сознайся.
- Было. – Улыбнулся Дэнис. – Чего таить, не святой.
- Вот видишь. – Богдан посерьезнел. – Не святой. А я буду тебя ждать. Как тогда ждал, в Киеве. И хочешь верь, а хочешь нет. Тебя не хватятся на подворье? Скоро ворота на ночь запрут.
- Ты не хочешь, чтобы я до утра остался?
- Нет, Дэнька. Мы попрощались уже. Устал я. И спать хочу.
- Значит мне идти?
- Значит иди. Поцелуй меня еще раз и иди.
- Раз так. – Дэнис резко встал. – Сам себя целуй. Куда хочешь. Прощай, Богдаша.
- Угу. – Пробормотал засыпающий Богдан, переворачиваясь на живот. – Попутного ветра, любимый.
Ночевал Дэнис на своей хеляндии. Ни свет, ни заря его разбудили суета и беготня на палубе. Недобро щуря припухшие со сна глаза, он вышел наверх.
- Эй, кормчий, что тут творится?
- Дак, отплываем скоро, Дэнис. – Сухопарый молодой египтянин улыбнулся патрицию. – Последние приготовления сделаем, такелаж и груз проверим, и, прощай Византий.
- Команда вся в сборе?
- Вся. Вот только повара пришлось заменить. Того, что ты нанял, вельможа какой-то перекупил. Гребцы на месте, рулевые тоже, врач здесь, я здесь. И ты стоишь передо мной.
- Какой врач? – Дэнис нахмурился – У нас нет врача в команде.
- То-то и оно, что без лекаря в морях нельзя. Он сам пришел, попросился, еще месяцев шесть назад. Ты тогда молодых набирал. Я узнавал, один из лучших в городе. Да вот он.
На палубу, серьезно щурясь на восходящее солнце, вылез Богдан. Еле сдерживая улыбку, Дэнис попытался придать своему лицу строгое выражение.
- Эй, подойдите сюда. – Он махнул Богдану рукой. – Не мешает представиться хозяину и капитану судна.
Богдан приблизился. Какое-то время насмешливо смотрел на Дэниса, затем широко улыбнулся и заявил. – Эх, Дэнечка, знал бы я, что ты такой нерешительный, тогда бы еще не стал с тобой шуры-муры заводить. Пропадешь ведь без меня. Как пить дать, пропадешь. Вот я и нанялся на твой корабль.
- Угу. – Рывком, притянув любимого к себе, Дэнис зарылся носом в его волосы. – Пропал бы. Истину говоришь, пропал. Теперь нет.
- Только никакой борьбы с командой. Понял? – Прошептал Богдан. – И с жителями других земель и островов тоже.
- Как скажешь. – Они крепко поцеловались под смех и свист команды. – Что ржете, кони не холощенные?! А ну, на весла! – Зычно крикнул Дэнис. И над еще сонной бухтой Золотого Рога разнесся дикий татарский клич – Йя-й-и-хи-йя-а-а!