Подкатегории: изнасилование, групповой секс
"Именем... Приговор Ленинского районного суда города N-ск от ... года отменить. Назначить новое наказание в виде лишения свободы сроком четыре года с отбыванием наказания в исправительно-трудовой колонии..."
Лёшка стоял, опустив голову, теряя суть самого постановления апелляционного суда и с напряжением сосредоточил внимание только на оглашении срока. Четыре года! Он с облегчением выдохнул. Это было не семь лет, которые ему впаяла районный судья - взрослая, неопределённого возраста тётка с тюрбаном грязных волос на голове и узкими, тонкими, подкрашенными яркой помадой губами. По сути, она и не вслушивалась в само дело, в доводы сторон, поэтому Лёшкин адвокат по окончании процесса велел ему не расстраиваться и клятвенно пообещал, что в апелляционном суде добьётся если не отмены приговора, то, в любом случае, его смягчения. И, судя по всему, своё дело он знал.
После заседания, подойдя к клетке, за которой сидели заключённые, он попросил конвой задержаться на секунду и сказал Лёшке:
- Ну, вот и всё, герой. Большего добиться было трудно. Частной собственности сейчас придаётся большое юридическое значение, и её государство принялось очень серьёзно охранять. Четыре года - тоже срок, но не вешай нос. Полгода ты уже отсидел, а там за примерное поведение получишь УДО или амнистию и выйдешь на свободу. Так что, в общей сложности, получится полтора года - почти как в армии. Я узнаю, куда тебя этапируют, попробую связаться с воспитателями и договориться с ними, чтобы тебя не обижали.
Лёшка слушал адвоката вполуха, упёршись отсутствующим, стеклянным взглядом в заметно постаревшую за последние несколько месяцев мать, которая после оглашения приговора молча смотрела в сторону Лёшки и промокала платком выступающие из глаз слёзы.
Мать воспитывала Лёшку одна. Отец от них ушёл давно, когда Лёшка был ещё совсем маленьким. Второй раз мать замуж не выходила, а посвятила себя целиком школе, в которой преподавала язык и литературу, да воспитанию Лёшки. И не то чтобы она плохо его воспитывала или не уделяла ему внимания - Лёша рос добрым чутким парнишкой. Просто в какой-то момент Лёшка вдруг осознал, что помощи ему ждать неоткуда, что жизнь по своей сути ужасна, несправедлива и что бояться чего-либо, трясясь за своё непонятное, невнятное будущее - глупо. И понесла его нелёгкая по разным приключениям.
Сначала они с другом ограбили ларёк, затем спрятались в универмаге вечером перед его закрытием и ночью очистили отдел фотоаппаратуры; а попались друзья в итоге на машине, точнее, на угоне автомобиля, который заприметил Лёшкин приятель.
Машина стояла открытая с ключами в замке зажигания. Лёшкин друг, недолго размышляя, прыгнул в машину, Лёшка за ним, и уже через несколько секунд они мчались на всех парах, видя в отражении зеркала заднего вида размахивающего руками хозяина авто. Однако на их беду машина принадлежала одному из районных прокуроров, и, разумеется, прокуратура требовала максимально наказать зарвавшихся пацанов, не имевших ни тени уважения ни к законам, ни к государству, ни к его гражданам.
Обо всём этом Лёшка вспоминал уже позже, когда его отправили этапом. Грустно было прощается с камерой, которую ещё совсем недавно он боялся, наверное, больше всего на свете. Но все его страхи на деле оказались безосновательными. Не было ни беспредела, ни кошмарных прописок, ни пыток. Пацаны попались нормальные, никто никого не чморил, всё было терпимо и довольно сносно. Лишь несколько случаев запомнилось Лёшке, которые приучили его к мысли, что нельзя ни верить никому, ни расслабляться ни на секунду.
Заехал к ним в "хату" молодой пацан по кличке "Цыпа", шёл он по нескольким статьям, среди которых были и грабёж, и сбыт наркотиков. Так вот, попав в камеру и осмотревшись, он с первого же дня стал претендовать на место смотрящего. Цыпа подписывался именами авторитетных пацанов и начинал напрягать потихоньку остальных сидельцев. Сам он был невысокого роста, худощавый, но с каким-то туманным и наглым взглядом.
Цыпа постоянно сыпал блатными словами, понятиями, подкалывая остальных. Больше всех доставалось тормознутому Пашке, который сидел за воровство и страшно боялся того, что его "опустят". До Цыпы он был просто объектом насмешек, ну и шнырём, конём, наводя постоянно в камере порядок, обслуживая пацанов в бытовом плане, однако Цыпа решил пацана использовать по-своему, а именно сделать его вафлёром. Он постоянно шутил, прикалывался над Пашей, пытался его подловить на сексуальных разговорах и в итоге заставить сосать. Вскоре это начало всех доставать.
Петя "Бурый", который был смотрящим по "хате", однажды одёрнул Цыпу:
- Оставь его в покое, - сказал он.
- А чё? - развязно улыбнулся Цыпа. - Пусть на клык у меня возьмёт и оставлю. Он же хочет, только попросить стесняется.
Пашка хотел было кинуться на Цыпу с кулаками, но Бурый остановил его рукой.
- Цыпа, не беспредельничай. За беспредел спросят. Ещё раз позволишь себе такие высказывания, будем привлекать тебя к ответу.
- И чё? - хмыкнул Цыпа. - Попробуйте. Посмотрим, что у вас выйдет.
Разговор происходил за завтраком. Цыпа пил чай с пряниками, и вдруг пряник выскользнул у него из рук и упал на пол. Цыпа моментально нагнулся, поднял его и, обдув со всех сторон и засмеявшись, сказал:
- Быстро поднятое не считается упавшим.
- Чухан, - коротко отрезал Петя.
Цыпа же, который так гордился знанием тюремных понятий, пропустил Петину реплику мимо ушей, чем и подписал себе приговор...
Ночью Лёшка проснулся от того, что его трясли за плечо.
- Лёха, вставай! - тряс его Вадик, которого обвиняли в десяти квартирных кражах.
- Чего? - сонно уставился на него Лёшка.
- Идём. Там сбор. Все должны быть.
Лёшка, свесив голову со шконки, увидел, как возле дольняка полукругом собрались пацаны. Он спрыгнул со шконки, обулся в тапочки и подошёл к остальным.
Перед пацанами прямо на полу на коленях стоял Цыпа со связанными за спиной руками. Он всхлипывал и просил:
- Не надо, пацаны. Не надо...
- Поздно, Цыпа, - отрезал Петя и, оттянув резинку своих спортивных штанов вниз, достал внушительных размеров член.
Цыпа забился в истерике, а пацаны тут же схватили его за плечи и зафиксировали ему голову. Петя подошёл поближе и демонстративно провёл залупой по Цыпиным губам.
- Есть вафлёр! - объявил он, после чего каждый продел с Цыпой то же самое.
Лёшка так же подошёл, достал свой член и безо всякой мысли или жалости ткнул его Цыпе под нос. Тот слегка отдёрнул голову, а Лёшка, опустив уже набиравший силу член ниже, стал водить блестящей от смазки залупой уже "опущенному" Цыпе по его влажным, чуть приоткрытым губам.
Закончив обряд опускания, пацаны схватили Цыпу за руки, подтащили его к очку и, ткнув насильно головой вовнутрь, спустили воду.
Уже лёжа на шконке, Лёшка услышал, как Петя негромко приказал Цыпе подойти к шконке. Лёшка приоткрыл глаза и увидел, как Петя приспустил штаны вместе с трусами себе на бёдра, лёжа поверх одеяла, а Цыпа сел у него в ногах, наклонился и, двигая размеренно головой, начал сосать член. Петя постанывал от удовольствия, иногда давал Цыпе подзатыльники, если тот задевал член зубами, и в итоге, обхватив Ципину голову руками, через какое-то время кончил тому в рот, после чего ногами столкнул его со своей шконки, а Цыпа быстро убежал полоскать рот.
Так и потянулись дальше длинные и безрадостные петушиные будни Цыпы...
Погрузившись во все эти воспоминания, Лёха почти не заметил, как добрался до колонии. После всех необходимых процедур и карантина его определили в четвёртый отряд, и Лёшка с замирающим сердцем зашёл в расположение общежития. Пацанов в самом расположении не было, все были на занятиях, лишь далеко в углу на одноярусных кроватях лежало несколько человек, что-то рассказывая друг другу и смеясь. Лёшка понял, что это были "борзые". Подойдя к ним, он поздоровался и спросил, кто смотрящий.
- Ну я! - сказал высокий коротко стриженный русый парень с правильными чертами лица, поломанным носом и чистыми голубовато-серыми глазами.
Лёшка обратил внимание на набитые на его пальцах перстни. Лёха уже разбирался в них и легко их расшифровал: это были "загубленная юность", "один в кругу друзей". Так же у него были набиты перечёркнутые стрелка и большой ключ, что означало, что он уже отбывал срок, а на запястье был выбит тюльпан в руке, обозначающий, что их обладатель уже встретил своё ...летие за забором.
Лёшка, как и полагалось, представился. Рассказал, по какой статье заехал, откуда.
- Меня зовут Цван, - представился ему смотрящий. - Жить у нас можно, беспредела особого нету, для этого надо соблюдать нехитрые правила: учиться, не борзеть и слушать, что тебе говорят авторитеты. По какому закону жить, тебе самому решать, напрягать тебя никто не будет, но и за косяки свои будешь отвечать сполна.
Тут же с соседней койки поднялся другой пацан. Он был чуть выше Лёшки с красным прыщеватым лицом и белёсыми бровями. В глазах его читались садистские черты.
- А ты Цыпу случайно не знаешь? - спросил он, услышав, откуда прибыл Лёшка.
- Знаю, мы в одной хате сидели.
- Так вы беспредельщики! Цван, они путёвого пацана по беспределу опустили, - моментально вспыхнул красномордый и полез на Лёху.
Цван волевым жестом руки остановил его и сказал:
- Тихо, Мамот! У них там смотрящий был, с него и спрос. Если опустили, значит, было за что! - затем он громко крикнул. - Бармалей!
Тут же между кроватями появился пацан с красной повязкой на руке.
- Определи пацана. Пусть отдыхает, он только с этапа. Потом разбираться уже будем, по ходу.
Лёшке показали его кровать, и он, застелив постель, с тревожно замершим сердцем стал ждать, когда в общежитие вернутся остальные пацаны.
к вечеру, узнав, что них новенький, пацаны обступили Лёшку с расспросами. Тот отвечал нехотя, сам время от времени пытаясь пробить для себя необходимую информацию. Так, в частности, он узнал, что земляков его среди пацанов не было и помощи ждать, соответственно, было неоткуда, что серьёзно Лёху расстроило. Так же ему поведали о том, что учителя тут нормальные, есть прикольная тётка-психолог, которая всегда рассказывает, что-то смешное и интересное, и вообще, что жить, в принципе, можно и что особо никто не зажимает.
Так и закончился первый день пребывания Лёшки в отряде.
После отбоя он долго не мог заснуть, ворочаясь в койке со стороны в сторону, прислушиваясь к тому, что происходит вокруг. Сначала было всё тихо, но вдруг до его слуха донёсся скрип половицы. Лёшка резко открыл глаза и увидел две крадущиеся тени. В одной из них Лёшка узнал Мамота. Он был в тёмных коротких трусах и майке. Другого, в светло-серых трусах, Лёшка не знал. Подойдя почти к самой крайней койке, они тряхнули её с силой, и до Лёшкиного уха донеслись обрывки фраз:
- Не понял... Руки, сука, убрал... Руки, сука, я сказал... В рот бери, пидор... Живо, я сказал...
Потом последовало несколько ударов, и команды повторились. Лёшка весь сжался, а затем до его уха донёсся звонкий чавкающий звук. Лёшка выглянул из-под одеяла и увидел, что Мамот стоит со спущенными на бёдра трусами, а перед ним, стоя на коленях, находится какой-то пацан и быстро двигает головой в области Мамотового паха.
Вскоре парень, взявшись покрепче руками за уши нижнего, стал натягивать его на свой член всё сильнее и сильнее. Чавкающие звуки усилились. Было слышно, что пацан давился, кашлял, но деваться, судя по всему, ему было некуда.
- Давай, Штых, вставь ему, чё стоишь? - тихо проговорил Мамот. - Поднимайся, Цветик, живо с колен и сосать продолжай, не тормози, сука!
Мамот встал в проёме между кроватями боком, и теперь Лёша уже видел, как голова сосущего упиралась практически на всю длину члена Мамоту прямо в волосатый лобок. Тот, кого называли Цветиком, не вытаскивая член изо рта, приподнялся и нагнулся. Штых подошёл сзади и стащил с Цветика трусы, потом порылся в стоящей неподалёку тумбочке, достал, видимо, крем, выдавил его на ладонь и, приспустив себе трусы под яйца, смазал головку уже стоявшего вовсю члена.
- Булки, пидор, раздвинь! - приказал он шёпотом, подвинувшись к жопе Цветика.
Тот руками раздвинул ягодицы в стороны, и Штых, резко двинув бёдрами вперёд, вогнал ему в жопу член. Цветик застонал и даже сделал попытку вырваться, но Мамот крепко схватил его за уши:
- Куда, сука? Стоять! Бля, и зубы, сука, аккуратно, а то, нахуй, повыбиваем все.
Штых, обхватив пацана руками за поясницу, стал ритмично двигать бёдрами, то увеличивая, то замедляя темп движений. Цветик поскуливал и всхлипывал одновременно. Он всё быстрее и быстрее стал двигать головой по члену Мамота, в итоге тот спустя некоторое время напрягся и, резко двинув членом вперёд, замер. Лёшка видел, как он вытащил член изо рта Цветика и обтёр ему его об лицо.
Вскоре кончил и второй. Штых, вытащив член, подошёл к Цветику спереди и ткнул его тому в губы:
- Оближи давай начисто.
Цветик сделал то, что от него требовали, после чего Штых, удовлетворённо заправив член в трусы, пошёл к своей койке.
Лёшке в один момент стало жутко страшно. Однако усталость вскоре взяла своё, и он даже не заметил, как задремал.
Этой ночью Лёшке ничего не снилось, он просто провалился в глубокую чёрную пропасть, из которой его вытащил звонкий крик дневального:
- Отряд, подъём! - и Лёшка вместе со всеми вскочил с кровати.
Затем была зарядка, после чего пацаны заправляли кровати и шли в умывальник приводить себя в порядок.
- Слышь, - услышал Лёшка за спиной голос и обернулся: рядом стоял Мамот, - заправишь мою кровать, - кивнул он головой в угол, где ночевали "борзые", - а потом постираешь это и повесишь сушиться.
После этих слов Лёшке на кровать упали синие короткие трусы и две пары чёрных носков. Сердце Лёшкино учащённо забилось, в висках отвратительно застучало. Он посмотрел на ехидно ухмыляющегося Мамота и, отсчитав про себя до пяти, понимая, что если он выполнит приказание, обратного пути в пацаны ему уже не будет, твёрдо сказал:
- Нет!
Улыбка моментально сползла с губ Мамота.
- Что ты сказал? - зло прошипел он. - А ну, пошли за мной!
Лёшка, понимая, что сейчас будет происходить, на трясущихся ногах пошёл вслед за Мамотом. Они зашли в каптёрку.
- Выйди, - приказал Мамот каптёрщику и, как только тот вышел, с разворота ударил Лёшку в грудь.
Тот отлетел в сторону, но сумел удержаться на ногах. "Главное, не упасть на пол... Главное, не упасть на пол", - стучала в его голове единственная мысль. А Мамот, подойдя к Лёшке поближе, с новой силой опять ударил его в грудь. У Лёшки на секунду от такого удара перехватило дыхание.
- Я тебя сгною тут, веришь? - прошипел Мамот, глядя Лёшке в глаза. - Ты думаешь, что Цван будет за тебя впрягаться? Хрен тебе! На хрен ты ему нужен? У тебя земляков тут нет, поддержки нет, так что ты будешь делать то, что я тебе скажу, или поженим тебя с Цветиком - по-любому. Понял?
Лёшка поднял на Мамота глаза.
- Понял? - переспросил Мамот.
- Да, - тихо выдавил из себя Лёшка.
- Взял вещи и пошёл стирать.
- Не пойду! - так же решительно отказался Лёшка и получил новый удар по голове, от которого из глаз пацана брызнули звёзды.
А затем последовал ещё один сильнейший удар, и если бы не крик дневального на построение, трудно даже предположить, чем бы это всё для Лёшки могло закончиться.
- Идём, - сказал Мамот, - но с этого дня тебе борода! Запомни это, сучок!
Лёшка вышел из каптёрки и медленно последовал за Мамотом. Поправив своё одеяло на кровати, он быстро встал в строй, и отряд пошёл завтракать.
Так потянулись Лёшкины серые дни в отряде. Мамот обещание своё сдержал и не давал Лёшке прохода нигде. В итоге вскоре грудь у Лёшки превратилась в один сплошной синяк. Болели почки, жутко раскалывалась голова. Он устал, страдал и не знал, что ему делать. Лёшка понимал, что полтора года такого прессинга он не выдержит, и готов был уже постирать трусы Мамоту, лишь бы тот от него отстал. Но вдруг произошло то, чего Лёшка ожидал меньше всего.
В один из бесконечных серых лагерных дней к нему подошёл Цван и сказал:
- Привет! Пойдём покурим.
Сердце Лёшкино ёкнуло. Они вышли на улицу. В пустой курилке никого не было, и Цван, сев на лавочку, протянул Лёшке крутые сигареты с фильтром.
- Я не курю, - тихо сказал Лёшка.
- Кури, кури, - снова предложил Цван, - один хрен начнёшь, лучше уж с хороших.
Лёшка достал сигарету из пачки, подкурил от зажигалки Цвана и втянул в себя дым. Голова моментально поплыла.
- Ну, как тебе живётся?
- Нормально, - ответил Лёшка, затянувшись второй раз и сразу же закашлявшись.
- Слышал, тебя Мамот напрягает круто?
Лёшка промолчал: жаловаться кому-то среди пацанов считалось западлом. Цван, выпустив дым тонкой струйкой, переспросил:
- Так да или нет?
- Ну, так, - пожал Лёшка плечами. - Ничего. Терпимо.
- Я знаю, как терпимо, - Цван осмотрелся по сторонам и нагнул голову к Лёшке, - хочешь, запрет кину?
Лёшка вздрогнул и посмотрел на Цвана. Тот смотрел на Лёшку пристально, практически не моргая.
- Хочешь или нет? Только от тебя тоже потребуется кое-что.
- Что? - Лёшка опустил глаза в пол.
Он приблизительно догадывался, о чём сейчас пойдёт речь.
- Будешь моим вафлёром. Знать никто не будет, - сказал Цван и кинул окурок в урну.
Лёшка подавленно молчал.
- Ну? - поторопил его Цван. - Ты пойми, я второй раз не предлагаю. А Мамот реально тебя опустит, он же бешеный. К тому же они со Штыхом уже обсуждали это в отношении тебя. И про Цыпу он мне рассказал. Они корешами были когда-то на воле, так что ты попал с ним реально. Поддержки у тебя нет. Соскочить ты отсюда тоже не сможешь. Так что даже и не знаю, что тебе тут думать. А я ведь всегда себе другого легко могу уболтать.
Лёшка молчал. В голове его роились разные мысли. Он боялся, что это подстава, но в то же время он чувствовал правдивую суровую реальность в словах Цвана.
Цван, видя колебания Лёшки, подождал, помолчал несколько секунд и проговорил:
- Ну, как хочешь. Я тебе предложил.
Он только собрался выходить из курилки, как Лёшка остановил его:
- Я согласен. Только дай мне слово, что об этом никто не будет знать.
- Ок. Договорились, значит. Вот тебе моё слово пацана! - с твёрдостью в голосе сказал Цван с серьёзным лицом и уверенной походкой пошёл к общежитию.
не соврал. Лёшка не знал, что и как он объяснял своим "борзым", но то, что Мамот перестал Лёшку даже замечать, это факт. Лёшка для него пропал. Лёшки не существовало. Его не напрягали ни на что: ни в наряды, ни мыть полы, ни шуршать за кем-то. Лёшка вздохнул легко и свободно.
Жизнь, казалось, стала налаживаться, боли потихоньку прошли, и он даже уже стал забывать о разговоре с Цваном, как вдруг в одни из производственных дней Лёшку кто-то тронул за плечо. Он обернулся - за спиной стоял Цван. Он кивнул Лёшке головой, чтобы тот следовал за ним. Лёшка положил молоток и с замиранием сердца пошёл за Цваном мимо груды сложенных табуреток и столов в самый конец мастерской.
Подойдя к глухой стене в тёмном закоулке, Цван остановился и, осмотревшись по сторонам, отодвинул лист фанеры. За фанерой оказалась дверь. Достав ключи, он открыл замок и протолкнул Лёшку вовнутрь помещения, после чего так же быстро закрыл за собой дверь, щёлкнул выключателем, и помещение наполнилось тусклым светом. Это была небольшая каморка с заправленной кроватью, столом, на котором лежало печенье, яблоки, конфеты, тумбочкой, электрочайником и наклеенными на стенах многочисленными постерами с голыми девушками. Цван подошёл к кровати и сел на неё.
- Иди сюда, - пригласил он Лёшку присесть рядом.
Лёшка сел и замер, только бешено колотившееся сердце, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди. Посидев несколько секунд, Цван поднялся и встал перед Лёшкиным лицом. Лёшка увидел, как тот приподнял робу, расстегнул ремень на брюках, верхнюю пуговицу, затем пальцами пробежался по пуговицам на ширинке и приспустил брюки, оставшись в ослепительно чистых, белых трусах, что считалось среди борзых особым шиком. Он приподнял робу выше, и Лёшка увидел накаченные рельефные кубики пресса. В трусах, аккуратно сложенный, горбился, судя по очертаниям, довольно больших размеров член.
Лёшка не знал, что ему делать дальше. Видя его нерешительность, Цван свободной рукой взял Лёшку за затылок и подтолкнул парнишку головой к трусам. Лёшка ткнулся носом в обтянутый тканью член, вздохнул и замер.
- Почувствуй его давай. Проведи языком по нему, - приказал тихо Цван.
Лёшка высунул язык и провёл им по трусам вдоль всей длины выступающего члена. Он почувствовал, как тот дрогнул в одно мгновение от прикосновения языка и стал расти, серьёзно увеличиваясь в размерах.
- Ещё давай, не останавливайся! - подсказал Цван, и Лёшка уже смелее стал водить языком по трусам.
Цван с силой, надавив ему рукой на голову, подтолкнул его вниз, к своим яичкам.
- Обхвати их губами и пососи.
Лёшка, приоткрыв рот, обхватил обтянутые трусами яички Цвана и стал посасывать их вместе с тканью, чувствуя во рту привкус стирального порошка и хозяйственного мыла.
- Теперь спусти резинку.
Лёшка, взявшись пальцами за резинку трусов, несмело потянул её вниз. Прямо перед носом у него из трусов вывалился наполовину вставший, опутанный венами, полузалупленный член в обрамлении чёрных волос.
- Ниже спусти трусы, под яйца, - сказал Цван, и Лёшка опустил ему резинку трусов на бёдра.
Цван свободной рукой обнажил до упора свою блестящую головку и поднёс её к носу Лёшки.
- Понюхай. Ты должен привыкнуть.
Лёшка подумал, что его сейчас моментально стошнит, но, вдохнув запах, который шёл от члена, он не нашёл в нём ничего страшного, а Цван тем временем уже водил ему головкой по носу и по губам. Член его уже практически встал на всю длину. Он был горячий, влажный и очень твёрдый.
- Оближи шляпу. Просто достань язык и оближи! - приказал Цван.
Лёшка послушно приоткрыл рот и, высунув язык, провёл им вокруг головки.
- Теперь уздечку потереби языком, - продолжал руководить процессом Цван, глядя на Лёшку сверху, и тот кончиком языка проделал требуемое. Цван тихо застонал.
- Возьми губы, набрось их на зубы, чтобы не царапать член, и, как можно крепче сжав ими залупу, начинай сосать.
Лёшка, как и учил его Цван, накинул губы на зубы и, обхватив ими член, вобрал его себе в рот. Он начал посасывать и одновременно теребить языком головку. Закрыв глаза, он взялся за член рукой, однако Цван грубо отстранил его руку в сторону и, положив свои руки на голову Лёшке, стал трахать его в рот, всё увеличивая и увеличивая темп движений. Член погружался в Лёшкин рот всё глубже и глубже. Пару раз парнишка даже испытал позыв к рвоте, но Цван сверху рыкнул:
- Даже не думай! Терпи.
Он монотонно трахал Лёшку в рот, то увеличивая, то уменьшая темп движений. Время от времени он переводил Лёшке член за щёку и пытался протолкнуть его как можно сильнее то в левую, то в правую сторону, отчего у Лёшки поочерёдно вздувались щёки. "Теперь я защеканец", - мелькнуло в этот момент в Лёшкиной голове, а Цван тем временем начал уже тяжело и прерывисто дышать. На какую-то секунду он остановился, достал член изо рта Лёшки и подставил к его губам свои тяжёлые волосатые яйца.
- Полижи их, посасывая губами.
Лёшка губами обхватил поочерёдно сначала одно яичко, потом другое, стал водить по ним языком, медленно посасывая их и стараясь не касаться зубами, а Цван в это время надрачивал у него перед глазами рукой свой член. Лёшка слышал, как член почавкивал, видел, как блестящая и влажная головка то и дело мелькала в кулаке Цвана. Затем Цван вновь направил член Лёшке в рот, и паренёк почувствовал, как член у него во рту очень быстро увеличился ещё больше.
Лёшке становилось всё труднее и труднее сосать. Ему было тяжело дышать. Едва помещавшаяся во рту головка с трудом проходила до середины, как вдруг Цван напрягся, и Лёшка ощутил, как по телу пацана прокатила судорога, а Лёшкин рот моментально наполнился горячей клейкой солоноватой жидкостью. От неожиданности Лёшка сделал большой глоток, а Цван быстро вытащил член изо рта и вторую белую, сильную, горячую струю выпустил Лёшке прямо на лицо, после чего снова втолкнул член в рот и приказал:
- Всё отсоси!
Лёшка стал сосать, глотая сперму, не вникая уже ни во вкус, ни в запахи. Сперма, которая была его на лице, потихоньку засыхала, стягивая Лёшкину кожу.
Вскоре Цван вытащил член, обтёр его Лёшке об лицо и, подтянув трусы, начал застёгивать брюки. Лёшка сидел и ждал, что же будет дальше. Застегнув штаны и приведя себя в порядок, Цван сел на кровать и, достав сигарету, закурил.
- Возьми в чайнике воды и умой лицо. В тумбочке полотенце есть.
Лёшка встал, набрал в ладонь воды и стёр с лица сперму. Затем в тумбочке взял небольшое махровое полотенце и вытер лицо насухо.
- Садись, - кивнул Цван на кровать.
Лёшка сел, а Цван протянул ему сигарету.
- Кури. Подогрей чаю себе; конфеты, печенье в твоём распоряжении. В следующий раз я принесу колбасу и сало. С собой, разумеется, я тебе ничего дать не могу: пацаны быстро тебя попалят, а тут отъедайся спокойно и сколько влезет. Не стесняйся.
Лёшка поставил чайник и, подкурив, затянулся дымом. Он смотрел на Цвана, и тот, уловив Лёшкин взгляд, сказал:
- Ты хочешь меня спросить о чём-то? Спрашивай, не бойся.
Лёшка, замявшись на несколько секунд, наконец, поднял глаза и спросил:
- Цван, а зачем я тебе нужен? Ведь в отряде и так есть опущенные.
- В том-то и дело, что опущенные, - спокойно ответил Цван. - Настоящий пацан должен трахать опущенного безэмоционально, чтобы со стороны это выглядело как обычная разрядка. Ни один мускул не должен дрогнуть на лице настоящего пацана. Иначе можно потерять авторитет, если, не дай Бог, кто-то почувствует, что тебя прёт по этому делу. Поэтому все пацаны стараются завести себе тайных вафлёров, чтобы расслабиться с ними по полной программе.
- И много у нас таких? - Лёшка опять опустил глаза.
- Не знаю, - усмехнулся Цван, - никто не знает. Ведь за это и с меня очень серьёзный спрос, так что это и в моих интересах, чтобы всё оставалось в тайне.
- А Мамот? - опять спросил Лёшка.
- А что Мамот? Мамот мажор. Он же сел по гнилой статье, за изнасилование, но сумел убедить пацанов, что тёлка сама ему на член кинулась, а его менты по беспределу повязали. Да и грев у него солидный, и авторитетные люди за него подписались...
Цван помолчал какое-то время и добавил:
- Но недолго ему осталось в пацанах ходить.
Лёшка вопросительно взглянул на Цвана.
- Угу, - подтвердил тот, - папаша той тёлки трахнутой денег на зону закинул, просит, чтобы наказали Мамота пожёстче. Так что решено опустить его. Да и достал он уже многих. Беспредельничает не по делу. Предупреждали его не раз. Вот и переедет он вскоре к Цветику и Катьке - вот уж они на нём отыграются...
Чайник вскипел и отключился. Лёшка взял кружку, сыпанул наугад в неё заварку и налил кипятку.
- Мне тоже завари, - попросил Цван и, подождав, пока Лёшка поставит настаиваться кружки с заваренным чаем, снова расстегнул и приспустил брюки. - Давай, пока там всё готовится, ещё палочку оформи, у тебя охуенно получилось.
Он взял Лёшку за голову и снова подтянул его к своим белым трусам. Лёшка уже не боялся этого, от Цвана веяло такой уверенностью и порядочностью, что Лёшке в один момент стало легко и свободно. Он спустил резинку Цвановских трусов и привычным уже движением всосал в себя вновь встающий и такой уже знакомый ему член...
Сидеть Лёшке оставалось ещё полтора года.