То, как попался "Храп", с определённой долей справедливости можно было бы считать невероятным стечением роковых обстоятельств. И хотя многие впоследствии полагали, что это всё было ему в наказание от Проведения за свою излишнюю самоуверенность и беспредел, которым он славился, задержали "Храпа" всё равно до абсурда нелепо.
Когда "Храп" добрался в свой город, он первым делом кинулся к своим корешам и, рассказав, что сбежал, потребовал от них предоставить ему временное укрытие, чтобы "перекантоваться", пока всё не устаканится. Пацаны, понимая, что тот втягивает их в очередной, никому не ненужный "геморрой", в котором они вполне могут сойти за соучастников со всеми вытекающими для себя последствиями, стали "морозиться", ссылаясь кто на родителей, кто на занятость. Опять же вставал законный вопрос перспектив. Ну побегает "Храп" неделю, ну месяц, ну полгода... А дальше? На работу не устроишься. Образование не получишь. К родителям не сунешься. Всё было туманно и непонятно. "Храп", видя такую нерешительность своих товарищей, был ею откровенно удивлён и разочарован. Он никак не ожидал от корешей, на которых так рассчитывал, подобной чёрствости. В какой-то момент он даже хотел было плюнуть на всё и, развернувшись, уйти, чтобы потом, выловив их по одиночке, избить или завафлить, так как полагал, что после подобной встречи они не заслуживали иного обращения с собой. Но не отправляться же ради этого бомжевать или беспризорничать! Поэтому, подавив в себе волны гнева, он продолжал настаивать на том, чтобы пацаны что-нибудь придумали, потому что больше ему реально обратиться было не к кому. "Главное - пересидеть первое время, - думал "Храп", - потом к братве какой-нибудь прибьюсь. Они мне и документы сделают, и к делам подтянут". В общем, после продолжительной беседы с уговорами и вялыми угрозами пацаны всё-таки решили помочь "Храпу" и спрятать того подальше, у одного из приятелей на даче, которая находилась в лесном посёлке за сотню километров от их дома на берегу живописного озера. Окружённый лесом, скрытый от посторонних глаз за высоким забором дом идеально подходил для того, чтобы пересидеть в нём какое-то время. Родители про эту дачу, казалось, забыли и давно туда не ездили. Консервация кое-какая там была. Была также картошка в подвале. Остальное решили докупать "Храпу" в дорогу, сбросившись деньгами.
Уже ближе к вечеру "Храп" с набитыми в спортивные сумки супами в "бичпакетах", колбасой, салом, луком, чесноком, галетами и прочими необходимыми продуктами и вещами стоял на окраине города и, распрощавшись с пацанами, ловил попутную машину. Общественным транспортом он пользоваться не хотел, так как боялся, что ориентировки с его данными разосланы по всем милицейским участкам, а значит, можно было бы легко "попалиться" на первой же автобусной станции. Простояв безрезультатно минут сорок, матерясь вслед проезжающим автомобилям, "Храп" стал хаотично соображать, что ему делать в случае, если до темноты он так и не сумеет поймать транспорт, а значит встанет вопрос ночлега. В этих невесёлых раздумьях, теряя уже всякую надежду уехать из города до наступления вечера, он в очередной раз вскинул руку, и тут же, обдавая его клубом сероватой пыли, на обочине остановилась потрёпанная, видавшая виды вишнёвая "девятка". "Храп" подбежал к машине и, открыв дверцу, назвал посёлок. Водитель, хоть и не ехал именно туда, куда нужно было "Храпу", любезно согласился подвезти его до ближайшего райцентра, от которого до посёлка было уже рукой подать. "Храп", радуясь тому, что не придётся ночевать где попало, быстро закинул вещи на заднее сиденье и, завалившись на переднее пассажирское кресло, с благодарностью улыбнулся водителю. Водителем оказался крепкий короткостриженный мужчина, лет пятидесяти, с седыми висками, одетый в джинсы, свитер и светло-коричневую кожаную куртку. Бегло осмотрев "Храпа", его неряшливый вид, короткую "зоновскую" стрижку, бегающий взгляд и разрисованные татуировками пальцы, он ухмыльнулся и тронулся дальше. В общем, как впоследствии оказалось, являясь в прошлом оперативным сотрудником МВД, он-то и слил "Храпа" на ближайшем милицейском посту. "Храп" был настолько поражён происшедшим, что ещё долго не мог прийти в себя, как не пытались его привести в чувство дежурные милиционеры. А ближе к утру его увезли в "распределитель", откуда уже и сообщили "Мюллеру" о находке, а через несколько часов за "Храпом" прибыл автомобиль с воспетами.
Утром, сразу же после зарядки, не дожидаясь завтрака, в расположение, где обретался "Татарин", вломился ошарашенный новостью "Муслим".
- Ты слышал?! - смотрел он на "Татарина" каким-то совершенно безумным взглядом.
- Ты о "Храпе"?
- Ну да! Говорят, ночью привезли. На подвале сидит.
- Слышал, конечно. И даже уже понимаю, о чём ты будешь просить.
- Бля, "Татарин", но согласись, нельзя же оставить всё просто так, чтобы этот пидор спрыгнул и спокойно себе на тюрьму свалил.
- Так на тюрьму маляву отстучим. Там его накажут, - предложил "Татарин".
- Та ну его на хуй, так рисковать! Он же там будет лепить всё, что попало, только чтобы пропетлять. Я его знаю. Не первый год в одном отряде. К тому же за ним до хуя всяких косяков и передо мной, и перед пацанами.
- Я тебя понял, - сказал "Татарин", когда "Муслим" закончил. - Тогда собирайся на подвал. Кого с собой возьмёшь?
"Муслим" на секунду задумался.
- Да кого? "Шрама" наверное, "Фёдора" - думаю, двоих хватит.
- А на отряде кого оставишь? - вопросительно посмотрел на него "Татарин".
- Ну так хули, мы же ненадолго, надеюсь. На ночь. Времени хватит. И потом я тебе после завтрака бабки принесу, так что дел особых нет... Хотя ты прав, - "Муслим" на какое-то мгновение замолчал, а потом продолжил: - "Шрама" оставлю. Возьму "Фёдора", заодно и в деле проверю, а ты, если хочешь, можешь кого-то из своих подтянуть.
- Ок. Допизделись. Готовься. Я всё организую.
"Татарин" подмигнул "Муслиму", и они разошлись.
- Чего "Муслим" приходил? - спросил Артём, глядя на то, как за спиной того закрывается входная дверь.
На саму беседу он не успел, так как обмывался в умывальнике холодной водой и теперь с не меньшим удовольствием обтирался огромным банным полотенцем.
- Да так. По "Храпу" помощи просил.
- Думаешь от тюрьмы его отмазать, после того как он вас всех ментам сдал?
- Ахахаха! Ты чего, "Ерёма", голову перемочил холодной водой? - засмеялся "Татарин", - кому он на хуй тут нужен? Наказать его пацаны хотят, вот и просил подсобить.
- Ааа. Ну это реально надо, - согласился Артём, - за косяки свои надо отвечать.
- Угу. Это ты правильно, "Ерёма", подметил. Пойду и я ополоснусь, - сказал "Татарин" и, взяв со спинки кровати полотенце, пошёл, шаркая тапочками, в сторону умывальника.
Договориться с "Мюллером" относительно "Храпа" "Татарину" вообще не составило никакого труда. Как только "Муслим" после завтрака передал "Татарину" деньги, тот часть "отполовинил" для "Мюллера", остальное надёжно припрятав у "Ганса" в каптёрке, и пошёл к "Мюллеру" на приём. Тот молча выслушал просьбу "Татарина", покосился на принесённый "Татариным" конверт, усмехнулся, отметив про себя, что выстраиваемая им схема начинает работать и давать первые результаты, смахнул рукой деньги в шухляду стола и пообещал подумать. А уже после обеда "Муслима", "Фёдора" и ещё одного парнягу, который был у "Татарина" когда-то в подельниках и которому идея поиздеваться над "лыжником" припала на душу, закрыли на подвале.
Сам же "Татарин" весь остаток дня проносился в хлопотах по отрядам, пытаясь собрать хоть какие-то скудные сведения о Лёшке. Из того, что ему удалось узнать от своих и чужих пацанов, картина вырисовывалась размазанная и невнятная. Лёшка получался каким-то слишком мутным, непонятным и практически никому не известным. Нет, были, конечно, пацаны, которые знали Лёшку по воле и отзывались о нём, как о классном надёжном кореше, но вся его теперешняя жизнь была окутана туманом. С одной стороны, "Татарину" это начинало нравиться. Именно это ему и нужно было по замыслу. Чувак практически не интересовал блатных, был в фаворе у преподов, так как нехило волочил в математике и прочих предметах, с пацанами не зажирался, держался особняком, однако случай с "Гвоздём", после которого Лёшка пытался покончить с собой, в результате чего был поставлен воспетами на особый контроль, не давал "Татарину" покоя. Со стороны, вся эта история выглядела довольно стрёмно и оставляла после себя слишком много вопросов, на которые ответы найти не удавалось. Определённо, пролить свет на всю эту тёмную историю с участием "Гвоздя", "Цвана" и Лёшки мог бы "Турист", но последний испытывал к "Татарину" настолько сильную неприязнь, что старался лишний раз даже не пересекаться с ним на улице. В итоге, взвесив все "за" и "против", "Татарин" всё отчётливее понимал, что Лёшка идеально подходит ему на роль казначея, а что касалось его мутных движняков, то с ними можно будет разобраться уже по ходу дела. Оставалось только одно - проверить Лёшку в деле, и первое, что "Татарин" хотел увидеть, - это то, как тот сумеет постоять за себя.
"Татарин" бегал из одного отряда в другой, пытаясь решать свои вопросы, собирая о Лёшке необходимую информацию, "Храп" валялся на подвальной койке поверх одеяла, завалив ноги на спинку и, глядя в потолок, размышлял над тем, что его теперь ждёт дальше. Нет, "Храпа" не пугало, что его могут отправить на тюрьму, а затем в колонию, хотя последняя и пользовалась среди пацанов дурной славой. К тому же "Мюллер" вполне точно и недвусмысленно обозначил "Храпу" все его дальнейшие перспективы, когда того вернули после побега обратно. Он просто старался мысленно успокоить себя, перебирая в памяти знакомых пацанов, вспоминая, кто из них сейчас на тюрьме или недавно оттуда "откинулся", чтобы понимать, кто готов, в случае чего, за него "вписаться" или оказать ему поддержку. "Храп" чувствовал себя уверенно и полагал, что после того, как его увезут отсюда, он реально сумеет себя поставить, что должно будет гарантировать ему беспроблемное отбывание дальнейшего срока. К тому же, каким бы это странным не казалось, именно сейчас, после того, как "Храпа" задержали, к нему вернулись его прежнее спокойствие и уверенность в собственной силе. Пропали те неясность и чувство беззащитности, появившиеся у него сразу же после побега. А ещё он думал, что бугры, узнав о том, что их товарищ парится на "трюме", станут его греть сигаретами и прочими ништяками, поэтому с каждым приходом баландёра "Храп" ожидал, что тот незаметно подсунет ему столь долгожданную "дачку" или маляву о поддержке. Однако прошёл обед, подходил к завершению уже и ужин, а все его ожидания оставались напрасными. Никто о нём не вспоминал и никаких сигарет не передавал. "Сука, пидоры ёбаные, - злился "Храп", лёжа на кровати, - нихуя не разобрались, натрясли себе что-то там, и уже, типа, "Храп" хуёвый, а мы такие не ебаться деловые. Парашники, блять, голимые. Настучать бы вам шляпой по ебалу, чтобы знали своё место и то, как себя с пацанами вести надо. Сука, скорее бы уже на тюрьму, что ли, отправили. Там хоть пацаны толковые, с понятиями, а не этот садик".
Внезапно до слуха "Храпа" донёсся скрип открываемой двери, которая вела в подвал, и шум шагов. Он опустил ноги и, сев на койку, покосился на дверь своей камеры. Было слышно, что кто-то ходил по коридору и, позвякивая ключами, отпирал двери камер. Через какое-то время лязгнул замок камеры "Храпа", после чего двери слегка приоткрылись, а затем вновь скрипнула общая дверь, и всё стихло. Недоумевая, что происходит, "Храп" поднялся, обулся и, подойдя к двери, прислушался. Не услышав ничего подозрительного, он медленно и даже где-то неуверенно потянул ручку тяжёлой, обитой металлом двери на себя, и, когда та, легко поддавшись, отворилась, камера наполнилась ярким люминесцентным светом коридорного света. Осмелев, "Храп" потянул двери ещё сильнее, и в ту же секунду хлёсткий удар кулаком в лицо уложил его на пол. Двери открылись настежь, и в его камеру с шумом вломилось трое пацанов. На "Храпа" обрушился град ударов. Вставать ему не давали, как он ни пытался, сбивая и валя его на пол снова и снова.
- Чё за хуйня!? - кричал "Храп". - Вы, блять, кто такие, вы охуели? Вы знаете, кто я?
Но пацаны не реагировали. Видя, что "Храп" теряет силы, двое из пацанов перевернули его на живот и заломали ему за спину руки. Третий же аккуратно прикрыл двери в камеру и достал верёвку. Связав "Храпу" за спиной руки, его приподняли за локти и потащили к кровати. Приходя в себя, "Храп" стал биться в руках, кричать и ругаться матом.
- Заткни ему ебало, - велел "Муслим".
После чего "Фёдор", взяв полотенце на койке "Храпа", с силой сжав "Храпу" челюсти, стал заталкивать его тому в рот. Крик тут же смолк, и только едва слышное мычание и возня тел нарушали в камере тишину ночи. "Храпа" кинули поперёк кровати, и "Муслим", нащупывая на его брюках пуговицы, резко рванул их вниз, потянув брюки вместе с трусами "Храпу" на колени. Понимая, что сейчас будет происходить, "Храп" забился под лежащим на нём "Муслиме" ещё сильнее.
- Ну куда? Куда? - с притворной лаской в голосе возбуждённо шептал "Муслим" тому на ухо. - Помнишь, сука, как ты мне выкатил "кто меня, мол, поперёк шконаря положит, не ты ли?".. Так вот, "Храп", ты поперёк шконаря и лежишь, и именно я тебя сейчас буду ебать. Прикол, да? Вот, блять, жизнь фердибобли преподносит, а, "Храпуша"?
Оголив "Храпу" задницу, "Муслим" спустил себе штаны, достал из кармана тюбик с кремом, выпустил из него тонкую белую струйку вокруг очка "Храпа" и стал надрачивать себе член. Затем он попросил пацанов прижать "Храпа" покрепче к койке, после чего как можно шире раздвинул "Храпу" ягодицы, приставил головку члена к очку и, обмазав её кремом, стал проталкивать стоявший уже вовсю член внутрь "Храпа". "Храп" извивался и продолжал отчаянно мычать. Притом делал он это настолько сильно, что на его шее от напряжения начали вздуваться безобразные вены. Но пацаны крепко удерживали его, а после нескольких увесистых ударов по телу и вовсе сломали последние безуспешные попытки "Храпа" к сопротивлению и он обмяк окончательно. А "Муслим" тем временем, преодолев природное сопротивление сфинктера, уже вовсю долбил "Храпа" в задницу, крепко держа того руками за поясницу. "Храпу" казалось, что в него затолкали огненный факел и стали прокручивать его, отчего всё внутри буквально обдавало огнём. Он пытался тужиться, чтобы вытолкать посторонний, мешающий предмет из своей задницы обратно. Но тщетно. От этих его попыток "Муслим" возбуждался только ещё сильнее и, увеличивая темп своих движений, всё глубже и глубже вколачивал в него свой член. Спустя какое-то время "Храп" стал уплывать. Он плыл в своём полуобморочном состоянии, и ему казалось, что уже прошла целая вечность. Его сознание заволакивало мутной пеленой, в которой тонуло всё: звуки, свет, ощущения, оставляя после себя только боль и отчаяние. Вдруг "Храпу" показалось, что сознание и вовсе покидает его. Но только он стал проваливаться в тёмную бездну забытья, как в этот же самый момент "Муслим" замер, и задницу "Храпа" пульсирующими толчками стала заполнять горячая, липкая жидкость.
- Готов пидор. Славный, узкий, - похлопал "Муслим" "Храпа" по жопе, беря в руки подушку и обтирая ею свой член.
- Переворачивайте его, - велел "Муслим".
Когда "Храпа" перевернули, пацаны дружно заржали на всю камеру. У "Храпа" была хоть и вялая, но эрекция.
- Да тебе понравилось, пидорок?! - "Муслим" сел "Храпу" на грудь и, постучав своим влажным багровым членом тому по лицу, спросил: - Так чего ты ломалась? А, шлюшка? Переволновалась, наверное? Или любишь, чтобы насильно всё было? Ну ничего, сейчас пацаны тебя успокоят, покормят.
"Муслим" слез с "Храпа" и кивнул головой "Фёдору":
- Давай вафлите его, и пойдём спать.
А сам пошёл к умывальнику, чтобы обмыться и привести себя в порядок.
"Фёдору" же два раза говорить не пришлось. Вдвоём с "Татаринским" подельником они быстро свернули и подложили "Храпу" под голову подушку и одеяло, после чего, приложив несколько раз тому кулаком в челюсть, вытащили кляп и, разжав рот, стали долбить его по очереди чуть ли ни в самое горло.
Когда всё закончилось, "Храп" валялся на своей койке со спущенными штанами, распухшими губами и залепленными от спермы глазами. Подойдя к нему, "Муслим", помиловавшись представшей картиной, приказал:
- Время скоро. Давай, пацаны, на дольняк его тащите. Надо в порядок пидора привести, умыть немного... Скоро воспет вернётся.
Пацаны схватили "Храпа" под руки и потащили к туалету, где, кинув на очко, все трое помочились на него, после чего заправились, развязали "Храпу" руки и вышли из его камеры, прикрыв за собой двери.
Оставшийся же лежать на холодном мокром полу "Храп" медленно приходил в себя. Пролежав какое-то время, он стал с трудом подниматься. Подтянув брюки, "Храп" присел на ступеньках туалета и, проведя себе рукой по лицу, обтёр противную, скользкую, остро пахнущую, стягивающую кожу сперму. В это же самое время до его слуха вновь донёсся всё тот же скрип общей подвальной двери, и "Храп" насторожился. Он в ужасе представил, как сейчас откроется дверь его камеры и дежурный воспет найдёт его на полу в таком состоянии и поднимет кипеш. А затем начнутся допросы: кто, когда, каким образом? И "Храп" решил, что молчать или утаивать ничего не станет. Что произошло, то произошло. Однако, согласно установленным правилам, этих беспредельщиков после всего произошедшего должны будут раскрутить на полную катушку и отправить следом за "Храпом" на тюрьму, где тот по-любому найдёт возможность пообщаться с ними, но уже совсем по-другому.
к его глубокому удивлению, к нему в камеру так никто и не заглянул. Оставшуюся после ухода пацанов открытую дверь просто прикрыли - так же еле слышно, как и в первый раз. А затем провернули ключ в замке, после чего уже в коридоре всё смолкло окончательно. Внезапное осознание того, что он был слит, и не просто слит, а слит с согласия воспетов, навалилось на "Храпа" всей своей нереальной усталостью и бессилием. В одну секунду ему захотелось спрятаться ото всех, раствориться или просто стать незаметным. Закрыть глаза и проснуться дома, на своём диване, забыв обо всём произошедшем, как о дурном сне. Собравшись с силами и кое-как поднявшись, он подошёл к умывальнику и хорошенько обмыл под слабой струёй воды лицо. Затем брезгливо снял с себя мокрую от мочи майку и, кинув её в умывальник, побрёл к своей койке, где, рухнув на неё, прямо поверх одеяла, закрыл глаза и постарался поскорее забыться. Он чувствовал себя раздавленным.
Наутро только ленивый не знал о произошедшем. И хотя всё, что произошло ночью, отдавало чистейшим беспределом, "Храпу" никто не сочувствовал. Все сходились на мысли, что он получил по заслугам, так как сам не единожды поступал с другими подобным образом.
- Да и хуй с ним, - махнул рукой "Сиплый", когда к нему в отряд решительно ворвался "Турист" с предъявой "Татарину", - заслужил. Нехуй было братву сливать и на лыжи становиться.
- Блять, ты что, не понимаешь, что так нельзя?! - возмущался "Турист". - Это ж стопудово "Татарина" рук дело. Он даже не спросил никого. Сам всё решил.
- "Турист", ну ёб, не кипешуй. Подзаебало реально, а! - "Сиплый" сидел на кровати, подогнув под себя ноги, и играл с пацанами в карты. - "Храп" своё выгреб, и всё. Нехуй было хуйнёй маяться. Был бы человеком, и отношение к нему было бы другое. Давай подвязывай с этой ебалой. Садись лучше в дебчик перекинемся.
"Турист", еле сдерживая негодование, отказался от предложения и, махнув рукой, пошёл на выход искать своего приятеля "Михея". Он нашёл того сидящим около спортивной площадки в тени деревьев, внимательно наблюдающим за тем, как пацаны из его отряда пинали старый, потрёпанный футбольный мяч.
- Здаров, - поздоровался "Турист", подсаживаясь.
"Михей" пожал протянутую "Туристом" руку и слегка подвинулся, освобождая другу больше места.
- Слышал уже?
- Ты про "Храпа"? Ага. Но, если честно, похуй как-то; "братва" бы его всё равно слила, не здесь, так на тюрьму маляву отписали бы.
"Турист" помолчал какое-то время, видимо, успокаиваясь, а затем спросил:
- Слушай, "Михей", ты что, тоже тему нихуя не сечёшь?
Тот вопросительно глянул на него.
- "Татарин" сам решил и опустил пацана. Понимаешь, сам! Никого не спросил. Не собрал сходняк. Просто тупо решил, откашлял воспетам, и натянули пацана на хуй. У нас же не было такого никогда.
- Да ну, перестань, "Турист"! Всегда такая хуйня была. Вспомни "Цвана". Беспредела было не меньше. Кто кого поборет, тот того и порет. Чё он с "Гвоздём" сотворил, вообще хуй проссышь. Кстати, ты же этого "Гвоздя" вроде и опустил. Притом тоже никому и нихуя не обосновывая.
"Турист" удивлённо посмотрел на своего друга. Упоминание "Михеем" "Гвоздя" было ему неприятным.
- А хули там тогда обосновывать было? Там реально был косяк, и серьёзный. И потом, ты что, "Михей", действительно считаешь, что это всё нормально?
- Что именно? То, что ты с "Гвоздём" сделал? Или про "Храпа"?
- Про "Храпа".
- "Турист" я исхожу из того, что есть. Давай, брат, откинь эмоции и подумай. "Татарин" - это реально куча говна. Никто с этим и не спорит, но за него пацаны топят, и топят нехуёво. Так что чем больше мы будем кипеш поднимать, тем голимее будем выглядеть в глазах других. То, что "Храп" один бы хуй так закончил, тоже факт. И ты сам об этом прекрасно знаешь. На него было всем похуй, и я реально не понимаю, почему ты так за него впрягаешься.
"Турист" молчал. То, что говорил "Михей", было правдой. Неприятной, но правдой. Он чувствовал, что за всем его раздражением стоит только "Татарин", к которому он испытывал безудержную ненависть. Истоки этой ненависти были непонятны и самому "Туристу", не то что окружающим. И всё-таки в глубине своего подсознания "Турист" остро чувствовал, что именно от "Татарина" для него исходит какая-то реальная и неотвратимая угроза. И вопрос был даже не в том, что тот сумел шустро крутануться и поднять после "Цвана" упавшую корону. Просто, проведя столько времени за забором, "Турист" научился неплохо разбираться в людях и теперь буквально насквозь видел всю гнилую "Татаринскую" суть, очевидность которой, к его удивлению, остальные отказывались принимать. К тому же, ему было трудно свыкнуться с мыслью, что ничего не представлявший из себя пацан, которого бугры допускали к себе исключительно в том случае, когда от него им что-либо требовалось, и никогда не державшие его за равного, теперь единолично принимает решение и определяет положение других, не обращая ни малейшего внимания на мнение этих самых бугров.
Видя замешательство своего друга, "Михей" положил руку тому на плечо.
- Не парься, Серёга! - мягко сказал он, пытаясь успокоить "Туриста". - Надо пацанов сколачивать. Ты же занимаешься этим, вот и давай, а я тебе помогу. Будем ждать. Ты же сам знаешь, что "Татарин" гнилой и обосрётся по-крупному. Это всего лишь дело времени. Вот тогда мы и должны быть готовы.
- Это да, - согласился "Турист", - но пацанов надо греть.
- Чё-нибудь придумаем. А сейчас можно просто сколачивать по недовольству или приподнимая кого-нибудь. Мы же смотрящие. Любой будет рад нам шестерить, чтобы пропетлять какие-то свои стрёмные моменты, да и чтобы выебнуться в глазах остальных.
- Угу, - снова согласился "Турист", - всё верно говоришь, "Михей"! Этим надо и заниматься.
Если бы "Турист" и "Михей" узнали, что в это самое время, правда, совсем в другом месте, валяясь в каптёрке на кровати "Ганса", "Татарин" думал о том же самом, они бы немало удивились. Но именно в тот момент, прикрыв глаза рукой, "Татарин" лежал и пытался сообразить, как ему набрать бригаду толковых пацанов, которые бы молча и беспрекословно выполняли все его распоряжения. По замыслу "Татарина", эта самая бригада, в случае необходимости, должна была моментально собираться в кучу и по его указанию решать любые вопросы, вне зависимости от их сложности или "беспредела". Но пока, как он ни ломал себе голову, ничего дельного придумать не мог. Всё упиралось то в деньги, то в отсутствие реальных пацанов, на которых можно было бы положиться, то ещё в какие-то технические сложности, которые не позволяли все эти его замыслы сделать незамеченными. Несколько кандидатур из бывших подельников "Татарина", правда, крутились у него голове, но большего пока на ум ничего не приходило.
Внезапно до его слуха донёсся шум и приглушённая возня в коридоре. Кого-то явно волочили по полу к каптёрке, и этот кто-то кричал и отчаянно сопротивлялся. Едва "Татарин" успел подняться и сесть на кровать, как двери в каптёрку распахнулись, и трое активистов, волоча за собой худющего, неопрятного пацана, ввалились внутрь.
- Вот, - сказал один из них, вытолкнув пацана на середину, - нехватчик! На очке хлеб жрал с сахаром.
- Помойка!? - "Татарин" поднялся с кровати и, обойдя пацана вокруг, брезгливо взял того двумя пальцами за курточку и развернул к себе лицом.
Пацан был худой, с белым ёжиком мягких волос на голове и белым прыщеватым лицом. Казённая курточка на нём болталась, как на вешалке.
- Ты хули творишь-то, чушкарь? Не наедаешься? Ты что, не знаешь, что на парашу вообще западло с едой заходить, а не то чтобы жрать там?
Пацан сопел и молчал.
- Фу, блять, на тебя смотреть противно, не то что стоять рядом. Западло... - "Татарин" обернулся к активу. - Киньте его на полы, пусть шуршит. Вечером воспитывать будем. И не убивайте пока. После отбоя всё ему поясните.
Активисты противно улыбнулись, с готовностью кивнули головами и, схватив пацана за воротник, потащили того прочь из каптёрки.
Следом за ними вышел и "Татарин". Поманив пальцем дневального, он повёл того в спальное помещение и спросил:
- А ну, давай накинь мне, кто где спит?
Дневальный недоумённо посмотрел на "Татарина" и лихорадочно стал вспоминать фамилии и клички пацанов из отряда. Поскольку они только недавно были собраны в один отряд, сделать это было довольно проблематично. Видя замешательство последнего, "Татарин" уже начал было раздражаться, однако, взяв в себя в руки, уточнил:
- Мне нужна койка одного типа, зовут Лёша вроде. Погоняло не знаю. Такой, среднего роста, в мастерских всё время корабли собирает и в математике шарит.
- Ааа, так это Коротков, - облегчённо выдохнул дневальный и, подведя "Татарина" к койке, которая находилась недалеко от угла, где располагались блатные, ткнул в неё пальцем.
- А сосед кто? - кивнул "Татарин" головой на соседнюю кровать.
- Егор, "Егорёша", - с готовностью ответил дневальный, так как знал последнего ещё по предыдущему отряду.
- Хорошо, найди его, я буду ждать в каптёрке. Только, сука, бегом чтобы метнулся.
кивнул головой и в одну секунду исчез. "Татарин" же вернулся в каптёрку, вновь завалился на койку и стал ждать. Ему было скучно. Артём ушёл с отрядом на промку. Их ещё с утра нагрузили какой-то работой. Воспеты очень просили сделать всё до вечера, и Артём уже в новом статусе - смотрящего - пошёл вместе со всеми контролировать ход работ. "Ганс" пропадал у завхоза, готовясь к банному дню. Кореша "Татарина" тоже все были припаханы, а с остальными ему встречаться не хотелось, пока он не приберёт к рукам общаковые бабки, поэтому он просто валялся и, прикрыв глаза, дремал.
Через какое-то время двери в каптёрку открылись, и дневальный отрапортовал:
- Привёл!
После чего в каптёрку зашёл "Егорёша", а дневальный аккуратно прикрыл за его спиной дверь.
"Татарин" показал рукой, чтобы тот проходил. "Егорёша" хоть и не уступал "Татарину" по росту, а может быть, даже и по силе, был серьёзно встревожен. Это было понятно по напряжённому выражению его лица и неуверенным движениям.
- Бери табурет, падай.
"Егорёша" присел на край табурета и посмотрел на "Татарина". Тот поднялся, подсел за стол, напротив "Егорёши" положил руки на столешницу и, глядя тому прямо в глаза, спросил:
- Ну что, пацан, по какому закону жить будешь? Пацанскому или мусорскому?
"Егорёша" помялся какое-то время, ища подвох в словах "Татарина", но, понимая, что тянуть с ответом нельзя, ответил:
- По пацанскому. Живу по понятиям, братву уважаю, в мусорские темы не впрягаюсь.
"Татарин" усмехнулся:
- Кого из "братвы" знаешь?
"Егорёша" назвал клички нескольких человек, которые "Татарину" были мало знакомы. Вернее, он слышал о них что-то, но по жизни не пересекался. "Егорёшу" же этот разговор стал напрягать ещё больше. Не ожидая от "Татарина" ничего хорошего, он всячески старался обдумывать каждое своё слово, чтобы не сболтнуть чего лишнего и не попасть в "качели".
- Я чего тебя подтянул, - "Татарин" решил перейти к сути разговора сразу, понимая, что это не тот случай, когда нужно петлять вокруг да около, учитывая, что "Егорёша" нужен был ему всего лишь как инструмент для реализации собственных планов, - ты пацан вроде годный, толковый. Могу тебя в семью подтянуть, пошестеришь поначалу, потом в бугры выбьешься; только вот проблема есть.
"Егорёша" вопросительно посмотрел на "Татарина".
- Топят тут за одного чувака, на это место. Просят приподнять. Я не очень люблю такие расклады, когда пытаются давить на меня, и привык сам решать, что делать и как поступать, но и отказать братве, как ты понимаешь, не могу. Так что вам самим между собой надо решить, по-пацански, кто приподнимется, а кто дальше будет за положение стукаться.
- А что за чувак? - спросил "Егорёша" вполголоса и зачем-то оглянулся.
- Да малой, сосед твой. Койки ваши рядом стоят. Сказал, что говно вопрос тебя уделать.
- Нихуя се! Пусть он мне это лично предъявит! - засопел "Егорёша".
- Вот вечером, после отбоя, и предъявит. Решите, что почём.
- Да хули тут решать? Пизда ему, если он такое гонит.
"Егорёша" начинал злиться. В отличие от Лёшки, который видел в "Егорёше" не только приятеля, а где-то, может быть, и слабую замену тому же Витьке, тот, в свою очередь, видел в Лёшке стрёмного пацана, да ещё и кентовавшегося со смотрящим. "Егорёша" не понимал, как этот ничем не выразительный и весьма посредственный пацан так легко нашёл общий язык с Артёмом, который был с самим "Татариным" на одной ноге. Это было похоже на зависть или даже на ревность, потому что "Егорёша" считал себя реальным пацаном и полагал, что заслуживает лучшего места в их "пацанской" иерархии, чем то, которое он занимал до сих пор. Но его не замечали. И вот теперь, несмотря на то, что он всё последнее время, при первой же возможности, предупреждал всех об исходящей от "Татарина" опасности, ему было чертовски приятно в душе, что именно сам "Татарин" обратил на него внимание и собирается даже приподнять его в свою "семью".
- Ну-ну... - "Татарин" покачал головой. - Посмотрим. Посмотрим.
- Да и смотреть нехуй, вечером я всё ему расчехлю и покажу, где его место.
- Гуд, - "Татарин" поднялся, - ты пацан правильный, за слова свои ответишь, не сомневаюсь. Иди. Вечером жду тут.
"Егорёша" поднялся и вышел, а "Татарин", подойдя к двери, закрыл её на замок и, вернувшись к койке "Ганса", в очередной раз завалился на неё и, широко зевнув, уснул.
Вечером, после ужина, "Татарин" вновь велел построить отряд в расположении, и после того, как пацаны выстроились перед кроватями в две шеренги и перестали галдеть, он приказал активу выйти и вытащить из строя застуканного ими днём "нехватчика". Небрежно взяв того двумя пальцами за ухо, он потянул его за собой и, обращаясь к замершим в ожидании чего-то нехорошего пацанам, сказал:
- Смотрите все на этого чухана и крысу. Эта сука-помойка, мерзкая и вонючая крыса, которую поймали за тем, что она хавала на параше хлеб. Я предупреждал, что мне похуй и пизды будут получать все? Предупреждал. Да, видно, вы, блять, нихуя меня не услышали или не хотите понимать по-человечески. Значит, будем разговаривать по-другому. Сейчас этот чухан будет хавать перед строем, а вы все будете отжиматься и приседать. И пока он всё не схавает, ни один - слышите, сука - ни один из вас с пола не поднимется.
Теми же двумя пальцами "Татарин" оттолкнул пацана к кроватям, и тот, нелепо развернувшись, потерял равновесие и упал на табуретку. "Татарин" позвал "Ганса" и попросил принести заныканный с ужина казанок с кашей и буханку хлеба.
- Актив, давайте кормите этого чухана, а остальные на "раз" упали-отжались, на "два" поднялись-присели. Понятно? Давай ты командуй, - он ткнул пальцем в одного из активистов, и тот, не заставляя "Татарина" повторять дважды, громко вскрикнул:
- Раааз!
Стоявшие пацаны моментально рухнули на пол, словно подкошенные. Другие же пацаны, из числа актива, забрав у "Ганса" бачок с кашей, кинулись к сидящему на табурете пацану и, разжав тому скулы, стали запихивать в него кашу ложками, параллельно заставляя кусать хлеб.
- Два! - тут же раздалась звонкая команда.
Пацаны с грохотом поднялись и присели.
- Раз! - прозвучало снова.
Сидящий на табуретке пацан давился и плакал. Отряд только что вернулся с ужина, и есть ему совершенно не хотелось. После третьей вталкиваемой в него насильно ложки каши он понял, что его сейчас вырвет. Скользкая холодная каша, заедаемая плохо пропечённым подгорелым хлебом, комом вставала в горле. Не давая тому как следует прожевать, активисты вновь и вновь стальными пальцами с силой сжимали несчастному пацану скулы и, зачерпывая в бачке кашу, заталкивали в рот очередную ложку. Но она уже не лезла. Тогда они зажимали бедняге рот руками и, матерясь, трясли ему голову, заставляя глотать, даже не прожёвывая. В это же время остальные пацаны, кряхтя и возмущаясь, отжимались от пола, посылая проклятия и нехватчику, и активистам, и всему на свете. Лёшка, отжимавшийся вместе со всеми, отметил, к своему удивлению, что серьёзно ослаб за последнее время. Он конкретно устал, но изо всех сил тянул дальше, боясь свалиться на пол и "загаситься". Время, казалось, замерло, а каши оставалось ещё очень много. Всё закончилось тем, что через десять-пятнадцать минут экзекуции, так как он не имел больше никакой возможности себя сдерживать, несчастного просто-напросто стошнило в казан обратно. Активисты на какой-то момент отринули от него, боясь загаситься, но уже спустя несколько секунд заржали и, зачерпывая кашу вперемешку с рвотными массами, продолжили заталкивать её в пацана обратно. Но всё было напрасно. Того продолжало безудержно тошнить, и в итоге он потерял сознание. Было видно, как его живот вздуло под курточкой. Бедолага стал тяжело и прерывисто дышать, а лицо его, обмазанное кашей и рвотой, как-то странно округлилось и побледнело. Отжимавшиеся пацаны тоже всё чаще пытались косить, то поднимаясь медленнее, то опускаясь на пол в неполную силу. Иногда активисты замечали это, подскакивали к таким пацанам и давали им ногами несильные "подсрачники" или силой старались прижимать их к полу ниже. Понимая, что все уже выдохлись, "Татарин" встал с табурета и сказал:
- Думаю, что все запомнили это. Повторю ещё раз: теперь вы толпой будете терпеть за косяк каждого, потому что каждый в ответе за всё, что происходит. Будем воспитывать в вас этот, как его, сука, коллективизм. Вот. Это чмо, - "Татарин" ткнул пальцем в сваливающегося с табурета и поддерживаемого активистами пацана, - тащите в парашу, пусть себя в порядок приводит, потом пидорам в помощь. Но не ебать - стрёмный он какой-то и дохлый. Хотя, конечно, если сам не даст или не попросит. Остальные пусть занимаются своими личными делами и готовятся к "отбою".
Активисты с готовностью бросились выполнять приказ "Татарина" и, подхватив под руки "поплывшего" пацана, потащили того в умывальник. Сам он идти не мог, и когда его тащили, то ноги его вяло болтались позади туловища, постукивая об обитую линолеумом неровность пола.
того, как все разошлись, Лёшка, отдышавшись и чувствуя неприятную усталость, пошёл смотреть телевизор, а дождавшись долгожданного "отбоя", быстро разделся и нырнул под одеяло. Соседняя, "Егорёшина" койка пустовала. Лёшка, хоть и нашёл это весьма странным, в целом, значения этому не придал и, стараясь не терять драгоценное, отпущенное на сон время, отвернулся в сторону и, приняв позу поудобнее, постарался побыстрее заснуть. В помещении ещё какое-то время слышалась возня, перешёптывания, поскрипывание коек, смешки, а потом всё стихло.
Лёшка давно провалился в глубокий бессодержательный сон, как вдруг кто-то сильно тряхнул его за плечо.
- Да просыпайся ты уже! - услышал он полный недовольства шёпот дневального над своей головой. - Тебя "Татарин" зовёт! - шёпотом сказал тот, видя, что Лёшка наконец-то открыл глаза.
В одну секунду от Лёшкиного сна не осталось и следа. На смену ему пришло знакомое, отдающее щемящим замиранием сердца предчувствие чего-то неприятного, что должно произойти. Но поделать Лёшка ничего не мог. Поэтому, стараясь никого не разбудить, он, тихо скрипнув койкой, поднялся, надел брюки и, сунув ноги в резиновые тапочки, под стук собственного сердца пошёл в каптёрку навстречу неизвестности. Стоявший в коридоре дневальный с сочувствием во взгляде проводил его до дверей, после чего вздохнул и принялся за прерванное занятие - заполнять журнал распорядка дня.
Подойдя к двери, Лёшка несколько раз глубоко вздохнул, стараясь успокоиться, и, согнув средний палец правой руки, стукнул костяшкой по деревянной обшивке, после чего потянул дверь на себя и зашёл внутрь.
В каптёрке было тускло и накурено. Прикрытое одеялом окно волнами пропускало в помещение свежий ночной воздух через оставленную открытой форточку, который слабо колыхал плавающие сизыми волнами клубы табачного дыма. За столом, у окна, сидели "Татарин", Артём, "Ганс" и, что больше всего удивило Лёшку, - "Егорёша".
- Давай, малой, сюда подгребай. Базар есть.
"Татарин" поманил Лёшку рукой, и тот, понимая, что "чему быть - того, один чёрт, не миновать", смело подошёл к столу.
- Тут тебе предъяву выкатили, - сказал "Татарин", кивая в сторону "Егорёши", и, отваливаясь спиной на стену, предложил: - Разбирайтесь давайте сами.
В ту же самую секунду Лёшку обдало волной страха. С трудом понимая, что происходит на самом деле, он осознавал только одно: это была какая-то очередная, непонятная для него подстава с непредсказуемым финалом. И меньше всего он, конечно, мог ожидать этой подставы от своего соседа по койке - "Егорёши", которого считал если не другом, то приятелем однозначно. Опять же, вспоминая отзывы того о "Татарине", он был очень удивлён тому, что тот спокойно сидел с последним за одним столом, ухмыляясь, покуривал и чуть ли не распивал вместе с ним чай из одной кружки.
В ту же секунду Лёшка вспомнил слова "Цвана", учившего его тому, что друзей за забором не бывает и что Лёшке надо относиться ко всем с подозрением, в особенности к тем, кто сам пытается набиваться к нему в приятели. Тогда Лёшка, конечно, не придал словам "Цвана" никакого значения и попросту пропустил их мимо ушей. Да что об этом говорить, если и сам "Цван" в то время казался ему пришельцем из какой-то другой, неведомой и мрачной жизни, к которой Лёшка в будущем не собирался иметь никакого отношения. Опять же, тогда был Витька, который всем своим существованием и отношением к Лёшке опровергал всё сказанное "Цваном". Теперь же слова того действительно обретали реальный и ужасный смысл. И Лёшка уже отчётливо понимал, что в этот самый момент будет решаться что-то очень важное для него, перед чем ни в коем случае нельзя было спасовать или проявить слабость.
А "Егорёша", чувствуя явное превосходство, поднялся и, оглянувшись на "Татарина", ехидно усмехнулся, подошёл к Лёшке и спросил:
- Я думал, ты пацан, а ты реально гонишь, да ещё и за спиной у других. Ты чё, не знаешь, что за свои слова отвечать надо?
- Ты сначала за свои ответь! - вспыхнул моментально Лёшка. - Раскудахтался! Чё за предъявы голимые? Когда и что я говорил про тебя?
"Татарин" с интересом посмотрел на Лёшку, затем на Артёма и, подмигнув тому, устроился поудобнее, ожидая интересной развязки. После слов Лёшки у "Егорёши" улыбка моментально стёрлась с лица и глаза налились злобой.
- Ты чего, сука!? Ты кому, блять, тут про "кудахтать" заявляешь? Ты во мне что, петуха увидел?
- Я не блядь, - стараясь говорить как можно спокойнее, сказал Лёшка. - Не путай меня со своей мамкой, а петуха...
Однако договорить он не успел. Сильнейший удар в ухо откинул его далеко в сторону. В голове моментально зазвенело, и левую сторону обдало жаром. Как Лёшка не готовился к тому, что "Егорёша" начнёт атаковать первым, но удар он всё-таки пропустил. И пропустил до обидного просто. Через секунду Лёшка пропустил уже и второй удар, которым "Егорёша" разбил ему губу. Ощутив во рту неприятный металлический солоноватый привкус, Лёшка стал прикрываться руками, отступая назад. "Егорёша" торжествовал. После двух метких ударов он уже был уверен, что ему понадобится минимум времени, чтобы свалить Лёшку на пол, где, добивая ногами, заставить того закатиться под стеллаж, тем самым определив его участь на всё дальнейшее время пребывания здесь.
Видя, как Лёшка "плывёт", "Татарин" разочарованно вздохнул и покачал головой. Ему почему-то рисовалась абсолютно другая картина боя, и в глубине души он желал победы именно Лёшке, но, видя, как тот безнадёжно отступает, он скептически поджал губы и мысленно вернул проблему поиска казначея снова на нулевую отметку. "Да и хуй с ним! - подумал он раздосадованно. - Реально, придётся тогда кого-нибудь из своих кентов подтягивать. Времени на поиски уже один хуй не осталось".
А "Егорёша" между тем, поймав кураж, пёр буром, не оставляя Лёшке ни малейшего шанса. Он махал руками, как ветряная мельница, беспрерывно пытаясь нанести хотя бы ещё один чёткий удар, который бы окончательно свалил Лёшку. Тот же, понимая, что открываться в данный момент было себе дороже, прикрывая руками голову, на полусогнутых ногах вилял туловищем в разные стороны, отступал всё дальше назад. В один из моментов он обратил внимание на то, что, увлёкшись атакой, "Егорёша" полностью раскрылся и забыл о защите. Лёшка выпрямился и нанёс два чётких удара - один "Егорёше" в нос, другой в область солнечного сплетения. Так как тот пропустил неожиданный и точный удар, у пацана моментально из носа пошла кровь. У "Егорёши" перехватило дыхание, и он согнулся пополам, обхватив почему-то руками живот. Лёшка же, не помня себя от злости, со всей силы двинул снизу по "Егорёшиному" лицу коленкой, отчего тот на секунду распрямился и в ту же секунду с шумом свалился на пол, прямо на спину. Не чувствуя никаких тормозов, Лёшка тут же кинулся к нему, замахиваясь ногой, чтобы от души врезать тому ещё раз по туловищу, но "Егорёше" удалось изловчиться, и, схватив Лёшку за ногу, он с силой дёрнул его, валя на пол следом за собой. После того, как Лёшка упал, "Егорёша" попытался одной рукой схватить того за шею в замок и принялся душить, а другой рукой в это самое время наносил хаотические удары по голове, затылку, уху. Лёшка же отвечал ударами локтя по корпусу, стараясь попасть в область печени. Руки у "Егорёши" вспотели и стали скользкими. К тому же и сам Лёшка прилично взмок, что дало ему возможность через некоторое время, беспрерывно ёрзая на полу, освободиться от тесных "объятий" своего противника и, вскочив на ноги, обтирая лицо от измазавшей его "Егорёшиной" крови, тут же подскочить к последнему и с силой врезать пацану ногой по туловищу. "Егорёша" ойкнул и сложился пополам. Лёшка, не теряя времени, нанёс ему новый удар ногой. Затем ударил снова и снова. Он буквально вдалбливал в "Егорёшу" всю свою злость, обиду и ненависть. К тому времени Лёшку уже просто трясло от ярости, и он уже практически себя не контролировал. Пульсировала разбитая губа, начинала страшно болеть голова, ныла тупой болью рука. К тому же, чувствуя приближение развязки боя, Лёшка старался не оставлять больше своему противнику ни единого шанса. Он бездумно и скорее по инерции, нежели по заранее обдуманному плану, бил валяющегося и крутящегося по полу "Егорёшу" ногой, вкладывая в эти удары всю свою оставшуюся силу. Казалось бы, единственное, что оставалось "Егорёше" в этой ситуации, так это укатиться под стеллаж с вещами. Но он отчаянно пытался не допустить этого, бессильно крутясь по полу и время от времени пытаясь ухватить Лёшку за ногу.
- Ну всё, хватит! Хватит, я сказал! Убьёшь его! - встал "Татарин".
Однако видя, что его слова на Лёшку не возымели никакого действия, он подскочил к тому и стал с силой оттаскивать его в сторону.
- Тихо! Успокойся, говорю же тебе! Малой, всё... Всё, я сказал!
Но даже в углу, придерживаемый "Татариным", Лёшка ещё какое-то время не мог прийти в себя и, тупо глядя перед собой в одну точку, пытался несколько раз вырываться из "Татаринских" рук. "Татарин" придерживал его и, потряхивая, пробовал таким образом привести в чувство, и в итоге Лёшка всё-таки сдался и, тяжело дыша, опустил руки.
- Всё. Всё нормально, - успокаивал его "Татарин". - Нехуй тут никого забивать. Всё уже выяснили.
что тот приходит в себя, "Татарин" обернулся к сидящему за столом "Гансу" и, кивнув головой в сторону лежавшего на полу "Егорёши", приказал:
- Умой этого на полу.
"Ганс" поднялся и начал было вытаскивать из-под кровати большой погнутый металлический таз.
- Что ты делаешь? - спросил его "Татарин".
- Да вот отдам ему, пусть идёт моется. Чо я, мамка, обмывать его?!
- Я сказал - обоссы его! - пояснил "Татарин", и в каптёрке воцарилась мёртвая тишина. - Хули встал? Делай, что говорят.
"Ганс", не смея перечить "Татарину", опустил таз на место и нерешительно подошёл к "Егорёше", который, услышав, что требует "Татарин", из последних сил стал возиться на полу, пытаясь подняться.
- Ну! - нетерпеливо прикрикнул "Татарин" на "Ганса", и тот принялся торопливо расстёгивать ширинку.
- "Татарин", не надо, прошу! - взмолился "Егорёша" с пола.
Его лицо было практически залито не перестававшей течь из носа кровью. Он чувствовал себя подавленно.
- "Татарин", может, это реально перебор? - аккуратно заметил с табуретки Артём. - Всё-таки каптёрка, загасим её. По-любому на пол упадёт, на стены.
- А "Ганс" аккуратно, постарается, - усмехнулся зло "Татарин" и, видя, что Лёшка потихоньку приходит в себя, оставил того стоять у стенки, а сам вернулся и подсел на корты рядом с "Егорёшей".
- Просишь, чтобы тебя не обоссали, - возьми у него за щеку, - и "Татарин" кивнул в сторону стоявшего рядом с расстёгнутыми брюками "Ганса".
"Егорёша" отрицательно закачал головой.
- Западло, - выдавил он из себя, - хоть убивайте.
- Так и убьём, - спокойно ответил "Татарин". - Отсосёшь сам, и всё останется тут, между нами. Будешь каптёру шестерить, будешь его личным пидором, а для остальных будешь как все. Иначе загасим тебя и завтра на гарем отправим.
- Нет, - стараясь говорить как можно твёрже, ответил "Егорёша". - Лучше убивайте, но сосать я не буду.
- Эх, блять, если бы я захотел, ты бы меня сейчас на коленях уговаривал бы у нас тут у всех отсосать! Пробивал я тебя, насколько ты гнилой и опуститься готов... - "Татарин" поднялся. - Пиздуй в умывальник мыться, таз воды сюда принеси. Потом возьмёшь ведро и наведёшь тут порядок. Или на полы тоже западло?
"Егорёша" посмотрел на "Татарина" и только хотел было что-то сказать насчёт того, что мыть полы - это задача шнырей и помоек, однако "Татарин" не дал ему этого сделать:
- Ты ж, сука, сам своей кровью всё перемазал, вот и вымоешь. Это не западло, если за собой убираешь. А чтобы личных шнырей иметь, этого ещё добиться надо. Будешь правильно себя вести и сумеешь подняться, тогда будет другой разговор. А теперь неси воду и приведи себя в порядок. "Ганс", дай ему таз.
С трудом поднявшись, "Егорёша" взял протянутый "Гансом" таз и, стараясь не смотреть в сторону Лёшки, вышел из каптёрки. В коридоре он буквально нос в нос столкнулся с "дубачкой" Светланой Владимировной. Увидев залитого кровью, держащего в руках таз "Егорёшу", та воскликнула:
- Что это?! Что это такое?!
Тот замер на месте, но она, быстро схватив его за плечо, потащила обратно к двери каптёрки и, резко её открыв, втолкнула "Егорёшу" внутрь.
- Что здесь происходит?! - гневно сверкнули её глаза из-под стёкол очков. - Татаринов, потрудись объяснить? И ты тут, Коротков? - увидела она стоявшего у стены Лёшку, чьё лицо уже начинало заплывать синевой. - Опять ты? Я же предупреждала тебя когда-то? Господи, ну почему снова на моей смене! Всё! Я вызываю воспитателей, всех присутствующих тащим на вахту, потом в ДИЗО, подвал, куда угодно к чертям, это уже пусть заместитель по воспитательной работе решает!
- Светлана Владимировна, - вскочил со своего места "Татарин", расплываясь широкой улыбкой, - ну какое ДИЗО?! Подрались пацаны. Вы же знаете наши порядки. Один предъявил, другой пошёл в отказ, выяснили отношения.
- Какой выяснили, Татаринов?! Ты посмотри на них! Они же чуть не поубивали друг друга. Завтра их увидят, и меня уволят за это всё.
- Да ну, не переживайте, - "Татарин" аккуратно обнял её за талию и стал выталкивать из каптёрки. - Всё под контролем, Светлана Владимировна. Пацаны же. Молодые. Горячие. Ну повздорили чуток. Не ругайтесь. Всё ж хорошо, все живы. Я вам завтра огромную коробку конфет достану.
Дубачка, нехотя поддаваясь, под напором "Татарина" стала выходить из помещения каптёрки, и вскоре за ними закрылась дверь. Ещё какое-то время в коридоре слышались приглушённые голоса, потом всё стихло. Лёшка почувствовал какое-то острое дежа вю.
- Ну и хули ты встал?! - вывел Лёшку из его раздумий голос Артёма.
Лёшка даже вздрогнул от неожиданности, но тот обращался не к нему, а к стоявшему у дверей "Егорёше".
- Вали давай делай, что сказали. Воду тащи сюда. Ты что, не понял?
"Егорёша" ушёл и через несколько минут вернулся с полным тазом воды. Аккуратно, чтобы не расплескать, он поставил его на пол и ушёл обратно в умывальник, где, открыв кран, стал приводить себя в порядок.
- Малой, садись за стол, - кивнул Артём тому на стоявшую неподалёку табуретку, - а ты, "Ганс", достань кипятильник, подогрей воду, чтоб малой умылся нормально тёплой водой. И шмотки там подгони ему, майку чистую найди. А то эта вон вся грязная, в кровище.
"Ганс" с готовностью кивнул и, взгромоздив на табурет таз с водой, перетащил их медленно поближе к розетке, после чего достал кипятильник и, включив в розетку, опустил его в таз. Ещё через минуту, порывшись где-то на своих стеллажах, он протянул Лёшке новенькую, белоснежную майку. Лёшка посмотрел на свои перепачканные кровью руки и, растерявшись, не зная, как поступить, глянул на "Ганса". Тот же, поняв всё без слов, положил майку на кровать и сказал:
- Пускай здесь полежит пока, потом переоденешься.
В это самое время дверь в каптёрку открылась, и зашёл "Татарин". Он был весёлый.
- Еле сплавил. Надо будет реально ей конфет подогнать. Успокаивал, как мог. Всё кипишевала, что на её смене, что ей пизды вкатят. Даже поцеловать её хотел, хотя она же, блять такая, жаба в очках.
- Та хуй кто её уволит, - заметил Артём, - будто сюда, блять, прям очередь из желающих работать? Я вообще хуй понимаю, что тут может держать человека на работе.
- Не скажи, "Ерёма", - покачал "Татарин" головой, - мусора свой интерес знают. Если бы им тут беспонтово было торчать, они бы и не торчали нихуя. А так вон как за свои места очкуют. А ты, малой, красавец... - посмотрел он в сторону Лёшки, - думал поначалу, тебе реально пиздец будет. Загасит он тебя. Где так махаться научился?
Лёшка смущённо пожал плечами, но ему была приятна похвала "Татарина".
- Так, на воле с пацанами занимался, в зал бегали.
- Ну молодец, чо. И бошка на месте, и отгрузить по ебалу, если надо, можешь. Красавчик. Иди мойся, вода, наверное, уже подогрелась.
Лёшка поднялся, выключил кипятильник и попробовал пальцами воду. Она была не то чтобы тёплая, но довольно приятная на ощупь для умывания. Стянув с себя майку и чувствуя туповатую боль во всём теле, он зачерпнул руками воду и ополоснул ею своё лицо.
Светлана Владимировна же, вернувшись в кабинет дежурного, зашла и тяжело вздохнула. "Мюллер", который задержался на работе по каким-то своим вопросам, теперь хлопотал вокруг чайника и домой явно не торопился. Было в кабинете ещё несколько воспитателей. На столе стояла начатая бутылка коньяка и две тарелки с сушками и конфетами. Посмотрев в сторону вошедшей коллеги, "Мюллер", заметив едва уловимую нервозность у неё на лице, мягко улыбнулся и спросил:
- Что там ещё случилось, Светлана Владимировна?
- Ой, Сергей Витальевич, - махнула та рукой, - это же не учреждение, а зверинец какой-то. То изобьют друг друга, то изнасилуют, то вообще убьют. Я уже так устала. Сколько лет работаю, никак к этому не могу привыкнуть.
- Ну и что из вышеперечисленного случилось в этот раз? - продолжал улыбаться "Мюллер", галантно отодвигая стул от стола, приглашая Светлану Владимировну присаживаться.
Та поблагодарила, села и, взяв шоколадную конфету в руку, продолжила:
- Опять драка. Захожу в отряд. Один весь в кровище в туалете, второй такой же в каптёрке, и Татаринов там с ним, и ещё двое.
- Ну, раз "Татарин" там, то волноваться нечего, - успокоил её "Мюллер".
- Вот вы зря, Сергей Витальевич, так радуетесь, - упрекнула та его, - а если эти зверёныши поубивают друг друга, пока мы здесь с вами чай пьём?
- Не поубивают, - заверил тот её. - Вот если бы "Татарина" не было, поубивали бы однозначно, а если всё под контролем блатных, то там порядок будет. Наверное, за положение стукались, как всегда.
- Вы так уверены в Татаринове, что он может обеспечить порядок и всё контролировать? - посмотрела с удивлением на "Мюллера" Светлана Владимировна.
- Нет. Я верю в систему. В силу коллектива, в структурированность любого общества, пусть даже такого нелепого, как в нашем учреждении.
встал, приоткрыл форточку, вернулся к столу, закурил и продолжил:
- Самой большой ошибкой я считаю вмешательство в органично существующую структуру. Если в неё и вмешиваться, то только для того, чтобы её возглавить. Поломать общество, выстраивая последнее по собственному представлению, можно только путём террора, и товарищ Сталин, да и чего там Сталин, тот же Иван Грозный нам всем это наглядно в своё время продемонстрировали. И, кстати, не стоит также забывать и о том, что люди сами их об этом просили. Помните это знаменитое: "Казни, но только правь нами". Людям удобна такая система. Когда не надо ни о чём думать. Общество безынициативных и преданных люмпенов. Идеально, я считаю. Так что я уверен, что мы вообще не должны лезть к этим подопечным в их жизнь, мы должны просто за ними наблюдать и возглавлять все их процессы, а они уже сами решат, кто там из них крутой, а кто отстойный обморок. Поэтому я всегда считал ошибкой глубокоуважаемого мной Валентина Ивановича его попытку установить несвойственный тут порядок с целью избежать таким нехитрым образом конфликтов.
- То есть вы хотите дать этим зверям полную волю? - Светлана Владимировна драматично всплеснула руками. - Тогда в чём же смысл их перевоспитания? Они должны понимать, что за содеянное несут наказание.
- Вы правильно говорите, - усмехнулся "Мюллер". - Именно понимая, что они несут наказание, они должны чувствовать полную от нас зависимость, осознавая, что при всех своих "понятиях" и иерархии есть ещё кто-то, кто может одним ударом ладони прихлопнуть всю эту их возню и игры. А для этого нужно просто сформировать костяк. Не помню, кто сказал, но суть мне понравилась - больше всех ратуют за сохранение рабства привилегированные рабы. Вот таких мы и должны воспитывать, а там они уже будут дальше сами делать всю нашу работу.
- Звучит как-то дико.
- Не согласен. Просто вы, может быть, не до конца поняли. Вот отец Дмитрий, мой бессменный оппонент, всё время настаивает, что воспитывать нужно именно добром, не понимая, что сам-то он вокруг себя сеет только ненависть, страх, подавление личности и боязнь наказания. И, по сути, делает одно с нами дело. Они ведь даже и называют всех: раб Божий! Людей стадом. Себя - пастухами. Ведь любая религия с рождения вгоняет человека в обязательство перед собой. То есть вы только родились, а уже должны. Должны кому-то, кто страдал когда-то, за что-то и во имя чего-то. Может, это и не имеет к вам никакого отношения, но, тем не менее, вам устойчиво навязывают мнение этого долга, вгоняя в обязанность его искуплять, соответствовать определённым установленным правилам, требованиям, обещая в случаи их нарушения кары, боль, мучения, страдания. Власть наша пытается постоянно вгонять нас в обязательства посредством кредитов, рассрочек при покупке дорогих побрякушек, которые мы хотим иметь, чтобы выделяться на фоне общего такого же безликого стада. И мы лезем в эти долги, закрывая глаза на предлагаемые властью условия; они не лезут в наши дела, мы в их дела, и мы существуем в чётко структурированном обществе, в котором комфортно и уютно. Главное - следовать правилам. Так и здесь. Поощряя одних, мы создаём смысл и даём надежду другим, что если будешь вести себя правильно, то сможешь иметь нечто больше, чем остальные, и в это же самое время фактически вгоняем их в долги перед нами, потому что это "нечто", кроме нас, им никто больше дать не сможет.
- Ох, целая философия, - засмеялась Светлана Владимировна, - я даже слушать вас устала, хотя это всё и не лишено определённого смысла. Давайте лучше выпьем, а потом в дурака сыграем, а то так можно бесконечно сидеть и рассуждать.
- И то дело, - с готовностью поддержал её один из воспетов, и, взяв в руки стоявшую на столе бутылку, он ловко свинтил пробку и стал разливать коньяк по стаканам.
В это же самое время, хорошенько обмывшись, Лёшка обтёр лицо и тело чистым полотенцем, натянул новенькую майку и по приглашению "Татарина" сел за стол. Артём, понимая, о чём пойдёт речь, сославшись на усталость, извинился и пошёл спать. "Егорёша", помыв в каптёрке полы, ушёл тоже. "Ганс" же ещё какое-то время крутился, не находя себе места, пока "Татарин" не отослал его разбудить шныря, чтобы тот заправил новую Лёшкину койку, рядом с блатными.
Когда все разошлись и в каптёрке остались только "Татарин" и Лёшка, Татарин, заварив чай, налил его Лёшке в кружку и, сев на своё место, сказал:
- У меня есть к тебе дело, малой!
Лёшка насторожился. Ему ужасно хотелось спать, к тому же после драки ныло всё тело. Неприятно пульсировала опухшая губа и подёргивало глаз. Он с ужасом думал, что будет представлять собой наутро.
- Тебя прописывали? - внезапно спросил "Татарин".
Лёшка помялся немного и ответил:
- Нет. Я не дал. Ну, вернее, дрались конечно, но все эти загадки я не дал себе задавать. Да и за меня сразу пацаны знакомые впряглись, так что, пока суда ждал, всё ровно было.
- Понятно, - качнул "Татарин" головой. - Я вижу, ты пацан нормальный, толковый, поэтому хочу тебе предложить сесть на общак.
У Лёшки от удивления даже вытянулось лицо. Видя такую его реакцию, "Татарин" улыбнулся:
- Чё такое? Застремался?
Лёшка неуверенно пожал плечами.
- Не знаю. Я никогда не думал об этом.
- А ты думай. Братва реально тебе честь оказывает бабками управлять. Это пиздец какое доверие, не без проблем конечно, но дальше у тебя всё только в цвет будет. Трогать тебя никто не будет, замечать тоже, ты будешь сам по себе. Полная свобода от преподов, воспетов, блатных, актива. Будешь сидеть на греве и работать только со мной.
То, что предлагал "Татарин", для Лёшки было настолько невероятным, что он действительно растерялся. Чужие деньги! Да ещё и братвы! Это было для него чем-то нереальным и ошеломляющим. В первые секунды он даже отказывался верить в то, о чём говорит "Татарин". Но и обидеть того отказом он не мог. Лёшка понимал, что наверняка тот, перед тем как начинать с ним этот разговор, уже не раз всё обдумал и перепроверил, а значит, отказать блатным в такой просьбе означало навлечь на себя серьёзные неприятности. Могли даже обвинить в презрении к блатным, после чего жизни тут не стало точно бы.
- Страшно? - опять поинтересовался "Татарин".
- Ну как, - помялся Лёшка, - не представляю просто, чё надо делать.
- Всё просто. Считать бабки. Вести расходы, подогревы. Я тебе даю бабки, ты записываешь, я беру бабки, ты записываешь. Вот и всё. Знать, что ты этим занимаешься, никто не будет, чтобы тебя никто больше не дёргал. Знать будем только ты и я. К тому же у тебя всегда бабки будут под рукой, если будут идеи, сможешь подмутить и себе что-то, если я, конечно, разрешу, бггг, - "Татарин" засмеялся.
Пока "Татарин" говорил, Лёшка думал совсем о другом. Он вспомнил, как видел того в кабинете "Мюллера", и с ужасом осознал, что предложение вести кассу было, скорее всего, идеей не только "Татарина", но и того, с кем он тогда так душевно общался. Внезапно от посетившей его догадки Лёшку бросило в жар. "Отказать ему значит отказать Мюллеру!". В один момент голова пошла кругом.
- Давай, малой, не томи. Время позднее, да и петлять тебе некуда. Хули я тебе такое открыл, предложил, а ты меня сейчас чо пошлёшь? Так что не морозься.
- Да я и не морожусь. Я просто пытаюсь понять, что делать. Никогда не сталкивался.
- Та не хуй тут что делать, говорю ж, - "Татарин" тяжело выдохнул, раздражаясь Лёшкиной непонятливости, - завтра я забираю общак у старого кассира и передаю тебе. Всё. Дальше я тебе буду давать бабки, ты их считать. Если надо будет греть пацанов или преподов, я тебе буду говорить, сколько, когда и кому, и ты будешь мне давать бабки. Как бухгалтерия, блять! Понял? Движняки серьёзные. Денег и прочих подогревов ходит прилично, так что за них братва в любой момент может спросить, вот и считать их нужно правильно.
- А если подстава? - спросил Лёшка и тут же смолк.
Ему показалось, что его вопрос прозвучал как-то по-лоховски глупо. Но "Татарин", наоборот, обрадовался ему. Видя, что Лёшка склоняется к положительному ответу, он поторопился успокоить того:
- Та кто тебя подставит-то? Ты ж только со мной дело иметь будешь. Я бабки взял, подпись чиркнул. Я бабки дал, подпись чиркнул. Всё. Остальное тебе похуй. Если, конечно, сам не начнёшь хуйнёй заниматься.
- Да ну, с чего бы мне хуйнёй маяться?! Что я, не понимаю, что тема серьёзная, - пожал Лёшка плечами.
- Ну так что, малой, не томи. Согласен?
Лёшка вздохнул и, понимая, что особых вариантов у него нет, выдавил из себя:
- Да.
- Ну и чудненько, - довольно хлопнул себя "Татарин" по коленям. - У тебя, малой, начинается новая, прикольная жизнь. Жизнь невидимки. Все забудут про тебя. Того и гляди, откинешься на волю и не заметишь даже, что тут был. А сейчас пошли спать. У тебя ж новое место. Рядом с буграми, - "Татарин" поднялся, и Лёшка, усмехнувшись подбитой губой, поднялся следом за "Татарином".
Погасив свет в каптёрке, они вышли, закрыли за собой дверь и пошли в спальное помещение.
как и ожидалось, Лёшкино лицо серьёзно оплыло, отдавая фиолетовой синевой с красноватыми узорами. "Егорёша" выглядел ещё хуже, поэтому, во избежание разного рода недоразумений с преподами, "Татарин" велел активу запрятать того подальше на работы - куда-нибудь на кухню или в промку, чтобы тот не шарился на глазах у воспетов, а Лёшку выгнал на старый корпус, где велел его дожидаться. Сам же "Татарин", не теряя времени, отправился искать "Доната", чтобы забрать у того кассу.
Артём, видя, что "Татарин" занят своими проблемами, а активисты без его вмешательства легко управляются с пацанами, размышляя, чем бы ему заняться, случайно забрёл на стадион, где на брусьях отжимался "Муслим".
- Привет, - увидав Артёма, тот спрыгнул на землю и протянул тому руку. - Разминаюсь вот после трюма, а то вообще руки затекли. А ты чего шаришься?
- Да хуй его знает, - пожал Артём плечами, - делать нехуй, вот и хожу, приключений ищу.
- А "Татарин" где? Не видел?
- Неа, - покачал Артём головой, - с утра побежал какие-то свои движняки утрясать.
- Жаль. Поблагодарить хотел его. Дело он доброе сделал. Не дал, чтобы косяк остался безнаказанным.
Артём промолчал, а "Муслим" снова запрыгнул на брусья и предложил:
- Может, в лесенку?
- Не. Вломы как-то. В карты, наверное, перекинулся бы... А спорт чё-то сейчас реально поднапрягает.
- А в нарды? - спросил "Муслим", спрыгивая с брусьев.
Артём посмотрел на того с каким-то странным хитроватым прищуром:
- Ты уверен, что хочешь этого?
- Чего?
- В нарды со мной играть?
- Ну да. Я же предложил, а ты чо, такой игрок не ебаться?
- Ахахаха! Сейчас узнаешь. Только потом не обижайся, - засмеялся Артём.
- Обиженных в жопу ебут, - заметил "Муслим" и предложил: - Доллар - фишка. Если ты такой крутой. Идёт?
- Да говно вопрос! - согласился Артём. - Только имей в виду, "Муслим", что ещё не было пацанов, которые бы у меня могли выиграть в нарды.
- Да понял, понял, что ты у нас гроссмейстер. Нехуй запугивать. Не из пугливых.
- Где засядем?
- У нас в отряде, - кивнул головой "Муслим" в сторону общаги. - В каптёрке. Там никого нет сейчас. Все на промке и ещё долго там будут. Так что времени у нас до хуища.
- Годится. Пошли.
И пацаны пошли по направлению к зданию общежития. Когда они поднялись к "Муслиму" в отряд, тот по-деловому раскрыл двери, оглядел помещение, поинтересовался у дневального, заходил ли кто, после чего кивнул Артёму головой, и они пошли в каптёрку. Каптёрка "Муслимовского" отряда мало чем отличалась от каптёрки "Ганса". Правда из-за отсутствия сейфа она показалась Артёму несколько просторнее, чем у них в отряде. К тому же тут на стенах были наклеены постеры с голыми девушками, а на полу лежал новенький светло-коричневый линолеум.
- Не ебут за это? - кивнул Артём в сторону картинок.
- Да так. Если не под настроение попадёт, скажут сорвать. Потом один хуй клеем. Вафла хорошо под них хуесосить. Заводишь, закрываешься, смотришь на них, и картинки будто оживают.
Артём одобрительно покачал головой, а "Муслим" уже хозяйничал вовсю. Налив с баклажки чистой родниковой воды в литровую металлическую кружку, он кинул в неё кипятильник, а сам тем временем достал из шкафчика чай и печенье. Затем, порывшись в шухляде стола, он вытащил большую деревянную доску для нард и протянул её Артёму.
- Расставляй пока.
Артём взял протянутую доску и, разложив её поверх стола, стал выставлять по углам доски шашки. Закончив с приготовлениями, он сел на табуретку и, ожидая, пока "Муслим" заварит чай, начал перекатывать в руке зары.
- Ну, кидай! Хули ты их греешь уже.
Артём усмехнулся и кинул кости на доску.
Первую партию "Муслим" выиграл у Артёма с большим трудом. По Артёму было видно, что ему это было крайне неприятно. Проиграть "Муслиму", да ещё вот так, прямо со старта, было для него сродни пощёчине. Он максимально собрался, сосредоточился и тут же "влепил" "Муслиму" три марса подряд, один из которых был самый позорный - "домашний". Артём ликовал. "Муслим" же начинал показательно нервничать, мысленно усмехаясь тому, как Артём лезет в расставленную им ловушку.
- Я тебе фору дал, - довольно смеялся Артём, чувствуя собственное превосходство и кидая кости на доску. - Думай, как рассчитываться будешь.
- Давай ходи, не тяни время, - мрачно кивнул головой "Муслим", - я за базар свой отвечаю, если проиграю - рассчитаюсь.
- Да уж надеюсь, - засмеялся Артём, выигрывая очередную партию.
Но уже вскоре стало происходить что-то просто необъяснимое. Артём стал проигрывать партию за партией, и спустя несколько часов игры "Муслим" не только сумел полностью отыграться, но даже вогнал Артёма в долг, правда, на незначительную сумму.
- Ну ладно. Всё. Достаточно, - сказал Артём, вставая после проигрыша очередной партии.
- В смысле? - удивлённо поднял на него бровь "Муслим".
- Ну отыгрался и ладно. Я те там хуйню должен, отдам на днях.
"Муслим" посуровел.
- Ты чё, "Ерёма", за лоха меня держишь?
Тот опешил.
- Ты чего, "Муслим"?.. Ты чё пенишься-то?
- Потому что ты нихуя не по-пацански поступаешь! Я тебе сколько висел? И играл, ждал своего фарта. А как начал выигрывать, ты меня обломать решил?
- Да нихуя я не решил! - возмутился Артём, вставая. - Просто думаю, что хватит.
- Ни хуя, "Ерёма". Так дело не пойдёт. Мы же правильные пацаны, давай отвечать за свои поступки.
- К чему ты клонишь-то?
- Играем дальше!
Артём начал злиться. "Ну, сука, жалел я тебя, сейчас я тебе выпишу! Сам напросился!" - он резко вернулся на своё место и стал расставлять шашки.
- Только давай время определим или количество партий, чтобы потом без непоняток было, - предложил он.
- Ок. До обеда, - кивнул "Муслим" на часы, и пацаны стали играть дальше.
Через несколько часов игры Артём уже проигрывал "Муслиму" больше трёхсот долларов. Он начал нервничать. Психовать. Раздражаться. Ему казалось, что кость абсолютно не идёт и что "Муслиму" выпадают лучшие комбинации. Он пытался уличить "Муслима" в жульничестве, но всё было тщетно. В итоге, когда обговорённое для игры время подходило к завершению, на Артёма было жалко смотреть. Он даже вспотел от напряжения, отчётливо понимая, что влетает в серьёзную по их зазаборным понятиям сумму, которую даже не представлял, как будет отдавать.
- Ну что, подобьём бабки? - спросил "Муслим" и, взяв листок бумаги, что-то долго чиркал, считал, вычёркивал, в итоге показав его Артёму.
- Согласен?
Артём сидел и не реагировал.
- "Ерёма", ты чего? - улыбнулся "Муслим". - Это же дело случая. Играешь ты реально круто, просто не подфартило. Давай расписку пиши, - "Муслим" достал листок чистой бумаги и ручку и протянул их Артёму. - Пять дней тебе хватит, чтобы бабки достать?
Артём поднял на "Муслима" потухший взгляд и, слабо что-то соображая, просто качнул головой. Подумав о том, что будет, если об этом узнают его пацаны, а ещё хуже - "Татарин", он готов был в ту же минуту сползти с табуретки в обморок. Он взял протянутый "Муслимом" листок и начал писать, потом остановился и поднял на того полные молящей просьбы глаза:
- Не говори только никому.
- Само собой, - кивнул "Муслим", - но если денег не будет, пеняй, "Ерёма", на себя. Ты же знаешь, долг - дело святое. Если решишь меня опрокинуть, по-любому пацанам объявлю. Тем более, ты смотрящий. Ты же знаешь, что за такое бывает? Кстати, расценки у нас в таких случаях такие: от трёх до пяти долларов за минет.
Артём гневно посмотрел на "Муслима", но тот заулыбался.
- Перестань искры кидать. Я же тебе не предъявляю ничего. Просто информацию даю для размышления. Но думаю, что всё нормально будет. Если чо, я корешам своим на воле скажу, они к старикам твоим подскочат, денег возьмут, если сюда будет проблема закинуть. Я ж не беспредельничаю и не требую с тебя завтра! Время есть. Подумай, решишь, что, куда и как, и, думаю, у тебя всё получится.
Артём уже не слушал "Муслима". Он писал и лихорадочно соображал, что делать дальше. Дописав, он протянул листок стоявшему у стола "Муслиму", и тот, бегло пробежав по нему глазами, остался, судя по всему, доволен написанным, согнул его пополам и положил себе в карман.
- Пошли уже хавать, что ли, - кивнул он головой на выход, - а то целый день тут, как кроты, просидели.
Артём поднялся и, плохо соображая, что происходит, медленно вышел следом за ним.