Чем ближе Лёшка приближался к административному корпусу, тем сильнее у него начинало биться сердце. Идя по аллейке между ровно остриженных кустов самшита, он перебирал в голове все свои возможные проступки, за которые стукачи могли "вломить" его администрации. Однако, как он ни старался вспомнить хоть что-нибудь существенное, что произошло с ним в последнее время, и способное привлечь к нему внимание "воспетов", на ум ничего не приходило.
Драка с "Егорёшей" была не в счёт. Это было уже давно и навряд ли только сейчас всплыло. Захоти "дубачка" поднять кипеш по этому поводу, она наверняка раздула бы скандал ещё тогда, когда столкнулась с "Егорёшей" в коридоре, а не сейчас, по истечении такого количества времени. В остальном же Лёшка терялся в догадках. Дело в том, что в последнее время, учитывая то, что на его руках находились общаковая касса, он вёл уединённую, ни для кого незаметную, тихую, размеренную жизнь, опасаясь светиться перед остальными. Так-то он, конечно, общался с пацанами, ходил на занятия, играл в футбол, вёл нормальный образ жизни, но какие-либо конфликтные или бурные движения всячески старался обходить стороной.
Да и справедливости ради следует сказать, что пацаны отвечали ему взаимностью, сторонясь его и не особо набиваясь в друзья, потому что не до конца понимали, кто он такой и почему вот уже второй смотрящий так усиленно его крышует. И если ещё при "Цване" ходили слухи о том, что Лёшка приходился тому каким-то дальним родственником, то при "Татарине" все недоумевали, как, при общем царящем в отрядах беспределе, постоянных разборках за положение, драках, бесконечных спаррингах, которые устраивали блатные между пацанами, Лёшку всё это обходило стороной. Притом что койка, на которой он спал, находилась в самом дальнем привилегированном углу спального помещения, рядом с кроватью самого "Татарина". Со стороны всё это выглядело довольно мутно и непонятно. А что было непонятным - настораживало. Поэтому Лёшку и сторонились, что его, конечно, особо не расстраивало.
Для себя он давно уже понял всю справедливость слов "Цвана" насчёт того, что друзей в этих стенах нет и каждый, желая выжить в этой нескончаемой грызне, "топит" только сам за себя. Да и последний случай с "Егорёшей" наглядно продемонстрировал ему всю правоту слов последнего. Проведя уже больше года за забором, Лёшка видел разные ситуативные группы, компании пацанов по интересам, по влиянию, какие-то "семейки", в которых кучковались совершенно непохожие друг на друга люди, но дружбы как таковой тут не было. Верить или доверять кому-то здесь реально было нельзя, даже тому, кто, казалось бы, был готов в любую секунду броситься за тобой в "огонь и воду".
До Лёшки уже не раз доходили рассказы, как пацаны, которые считались лучшими друзьями, кидали друг друга на деньги и даже не подозревали об этом. Правдами и неправдами они выманивали у своих приятелей какие-либо личные семейные секреты, адреса родителей, бабушек, после чего отправляли по ним своих корешей, и те перепуганным до смерти родственникам "втирали" про ужасные условия, в которых пребывает их сын, а вместе с этим и про необходимость передать сыну разные вещи, деньги, которые они обещали доставить по одним им известным каналам. Или могли рассказать полную драматических подробностей историю о том, как администрация учреждения держит их сына в постоянном прессинге в подвале, не давая тому возможности даже написать родителям письмо, требуя при этом от него денег. И единственный шанс, который у их сына остался, это передать через них необходимую сумму для того, чтобы мусора оставили, наконец, его в покое.
Одним словом, эти и похожие на них истории никак не располагали к тому, чтобы заводить тут крепкие знакомства или дружбу. Настоящие, искренние отношения среди пацанов были скорее исключением, нежели правилом, встречались они здесь крайне редко. Остальное было пустота.
Размышляя обо всём этом, Лёшка не заметил, как подошёл к крыльцу "админкорпуса". Сердце его заколотилось ещё сильнее. В какой-то момент он даже замер в нерешительности перед дверями, однако его легонько подтолкнул в спину воспет.
- Чего застыл, как истукан? Давай двигай батонами, - пробурчал он, и Лёшка вошёл внутрь.
Идя по коридору, он, скользя взглядом по стенам, осматривался по сторонам, в том числе и по развешанным вокруг фотографиям из жизни их учреждения. На одной из них он узнал себя, стоящего с лопатой возле саженца дерева, который вот-вот собирались опустить в заранее выкопанную ямку. Лёшке даже стало не по себе от осознания того, как давно это всё происходило. В какой-то момент его накрыла волна тоски по дому и понимания того, что сидеть ему ещё здесь не один месяц. Больше всего в этот самый момент ему захотелось оказаться дома и, просто развалившись в мягком, удобном кресле у телевизора, держа в руке стакан вкусного холодного ягодного компота, смотреть какой-нибудь фильм. Или же, путаясь в предрассветном тумане в мокрых от обильной росы джинсах, распутывать на берегу дышащей летним теплом речки удочки и спиннинги, с лёгким трепетом в душе предвкушая захватывающую рыбалку.
- Сворачивай давай, - вырвал Лёшку из охвативших его мечтаний голос воспета за спиной.
Лёшка повернул вправо и вошёл в предбанник, где находились двери двух кабинетов. Воспет подвёл его к кабинету "Мюллера" и постучал. Лёшка замер. Услышав за дверью предложение входить, воспет открыл двери, просунул голову и сказал:
- Доставил.
После чего втолкнул Лёшку в кабинет "Мюллера" и закрыл дверь за его спиной. Лёшка так и остался стоять у двери, боясь пошелохнуться. "Мюллер" сидел за столом, что-то листал, курил и время от времени отпивал чай из стакана.
- Проходи, Коротков. Присаживайся! - пригласил он.
Лёшка робко, неуверенно подошёл к столу и, отодвинув стул, присел на его краешек.
- Угощайся, - "Мюллер" пододвинул к нему тарелку с печеньем и конфетами, но Лёшка сидел не двигаясь.
Все эти подлянки воспетов ему были хорошо известны ещё с следственного изолятора. Да и среди пацанов считалось западлом брать что-то из рук "мусоров", как они их называли. Пока "Мюллер" листал последнюю страницу какого-то исписанного вручную внутреннего журнала, Лёшка осматривался по сторонам и откровенно нервничал. Он уже давно отметил про себя одну неприятную особенность, которая с ним постоянно происходила в последнее время. Как только ему начинало казаться, что его жизнь потихоньку начинает налаживаться и приобретать свой тихий, размеренный ход, так тут же на его голову сваливалась очередная порция неприятностей. Вот и в этот раз ему меньше всего хотелось оказаться "в гостях" у "Мюллера". Воспоминания о том, что он некогда случайно заметил тут сидевшего и подписывающего бумагу о сотрудничестве с администрацией "Татарина", тоже не доставляли Лёшке оптимизма. Погрузившись в свои мысли, он усиленно напрягал мозг, пытаясь понять, о чём именно сейчас начнёт спрашивать его "Мюллер", чтобы хоть как-то подготовиться к допросу и не оказаться застигнутым врасплох. Но, кроме "Егорёши" и "общака", Лёшке на ум по-прежнему ничего не приходило. Мысль про "общак" пришла ему в последний момент, когда он переступал порог кабинета "Мюллера". Именно в этот момент он вспомнил о "Татарине" и связал их деловые отношения с "Мюллером". Однако зачем именно мог понадобиться "общак" "Мюллеру", Лёшка так и не мог для себя понять.
Пока он ломал голову над тем, что именно могло заинтересовать в нём "Мюллера", тот, закончив своё занятие, что-то чиркнул в журнале, расписался и, закрыв его, отложил в сторону. После этого он несколькими глотками допил свой остывший чай и, отставив стакан в серебряном подстаканнике в сторону, посмотрел на стоявшую возле Лёшки тарелку со сладостями. Отметив для себя, что тот к ней так и не притронулся, "Мюллер" усмехнулся и, забирая тарелку обратно, заметил:
- Западло? Тоже в эти игрушки играешь? Ты же вроде не блатной и не гопник. Тебе как-то до лампочки должны быть все эти движения и понятия.
Не зная, что ответить, Лёшка просто пожал плечами. Однако, боясь разозлить "Мюллера" своим отказом, он тихо сказал:
- Спасибо. Я сыт.
- Ну, сыт, и бог с ним, - ответил тот, ставя на место тарелки пепельницу и кладя рядом с ней пачку сигарет. - Я изучил твоё дело, Коротков, у тебя есть все шансы выйти отсюда по УДО. Ты отлично учишься, и с дисциплиной у тебя всё нормально - за редкими, конечно, исключением. Опять же, твои поделки на выставках были. Одним словом, есть все для этого предпосылки.
"Мюллер" на секунду умолк, а Лёшка, услышав "про редкие исключения в дисциплине", сразу стал лихорадочно соображать, что именно тот имел в виду. "Неужели всё-таки из-за драки с "Егорёшей"?!" - крутилось у него в голове. Он попытался поднять на "Мюллера" глаза, надеясь рассмотреть во взгляде того хоть какой-нибудь намёк на мучившие его догадки, однако долго удержать взгляд не сумел и отвёл глаза в сторону.
- Так вот, - продолжил "Мюллер", - УДО - это дело, конечно же хорошее, но его ещё надо заработать.
"Лёшка" насторожился.
А как у тебя дела с "Цваном"? - внезапно спросил "Мюллер", и Лёшку обдало волной удушливого жара.
Меньше всего "Лёшка" мог подумать, что тот вспомнит о "Цване". Выдавая своё замешательство, он помялся и сказал:
- Не знаю. Его же вроде в тюрьму увезли.
- И что? - улыбнулся "Мюллер". - Когда это было для вас помехой? У вас же своя система обмена информацией.
- Да какой у меня с "Цваном" обмен информацией-то? - сказал Лёшка. - У него свои движения были. Я даже близко к ним никакого отношения не имел. Я-то и видел "Цвана" всего лишь пару раз, мельком.
- Ну, движения, может быть, были у вас и разные, но интересы пересекались общие.
С этими словами "Мюллер", открыв дверцу стола, вытащил Лёшкино дело, положил его перед собой и, раскрыв папку, взял изнутри листочек бумаги.
"Лёшка" замер. Сердце его неприятно заныло в ожидании чего-то нехорошего. "Мюллер" поправил очки на носу и зачитал текст с листка. Это была объяснительная "Гвоздя". В одну секунду Лёшке показалось, что земля буквально уходит у него из-под ног вместе со стулом, на котором он сидел, а стены кабинета рушатся. Он почувствовал, как в его глазах потемнело, а в висках застучало с такой силой, что он едва сдержал порыв, чтобы не обхватить голову руками.
"Мюллер" ещё не закончил, а Лёшка уже живо вспомнил и тот день, и "Цвана" и каптёрку своего прежнего отряда, когда "Цван", прервав покраску стен, потащил его за собой, чтобы Лёшка удовлетворял его похоть. Ещё Лёшка отчётливо вспомнил, что тогда они с "Цваном" действительно слышали чьи-то шаги под дверью, но так и не придали этому должного значения. И вот теперь "Мюллер"! Лёшка отказывался в это верить!
Тот же тем временем, закончив читать, положил листок обратно в папку и пристально посмотрел на Лёшку, ожидая от того реакции на услышанное. Лёшка сидел молча, пытаясь угомонить начавшийся в голове хаос.
- Ну, что скажешь, Коротков? - спросил "Мюллер" после некоторого молчания.
Лёшка, с трудом приходя в себя, еле сумел выдавить:
- А что тут скажешь? Не знаю, что это.
- Ну-ну... Не знаю, - улыбнулся "Мюллер". - Посмотрел бы ты в зеркало на себя. Может, водички налить? А то я уже прям беспокоиться начинаю. Свалишься ещё тут в обморок, отписывайся потом, что это ты сам, а не я тебя вырубил.
- Не надо, - сказал Лёшка, пытаясь справиться с эмоциями, - я серьёзно не понимаю, о чём идёт речь.
- А вот я, наоборот, очень хорошо всё понимаю, - "Мюллер" продолжал улыбаться. - Это называется "личняк", Коротков. И это очень серьёзный косяк по вашим понятиям. Ведь ты фактически загасил всех, кого только мог. А учитывая то, что тебя ещё поставили на общак, всё приобретает совсем нехороший оборот. Я бы даже сказал, очень скверный оборот.
Лёшке перестало хватать воздуха, и он тяжело задышал. Он почувствовал, как ему становится очень жарко от ощущения западни, из которой не было никакого выхода. В какой-то момент ему захотелось только одного - закрыть и открыть глаза, чтобы оказаться где-нибудь совсем далеко от всего этого: от "Мюллера" с его чёртовыми бумагами, от его кабинета, от "Цванов", "Татаринов" и им подобных. Просто убежать, скрыться, исчезнуть! Но кабинет никуда не девался, и "Мюллер" по-прежнему смотрел на Лёшку своим уничижительным взглядом, ожидая, что тот ему скажет. Конечной цели общения с Лёшкой он даже для себя не видел. Лёшка не являлся для него какой-то ключевой или знаковой фигурой, чтобы его нужно было вербовать для получения необходимой информации. Именно по этой причине "Мюллер" и забыл о нём в своё время. Однако сейчас, когда "Татарин" посадил его на "общаковые" деньги, это открывало определённые перспективы, среди которых были и дополнительный контроль "Татарина", и информация о поступлениях в общак, о частоте этих самых поступлений, о точных суммах денег, которые через него проходят. Небезынтересно так же было "Мюллеру" и додавить Лёшку на признание о связи с "Цваном", чтобы передать потом это его признание на тюрьму, где уже можно было бы работать с "Цваном", крутя его на изнасилование и склоняя таким образом к сотрудничеству. В завершение ко всему Сергей Витальевич был просто склонен к дешёвым эффектам и теперь с наслаждением смотрел, как Лёшка "плывёт", тщетно пытаясь справится со своей растерянностью. Получалось у того не очень.
- Я серьёзно не знаю, о чём идёт речь, - снова сказал Лёшка, глядя в стол. - Я никогда этим с "Цваном" не занимался и вообще не знаю, как это могло прийти в голову тому, кто это вам написал. Я-то и видел "Цвана" всего несколько раз за всё время. Я уже вам говорил об этом.
- Говорил. Говорил, - "Мюллер", соглашаясь, покивал головой, - однако фуфло это всё, Коротков, что ты пытаешься мне сейчас тут втюхать. Ты же умный пацан и должен понимать, что как бы ты мне тут сейчас не лепил о том, что первый раз слышишь про написанное, тебе всё равно никто не поверит. Ни я, ни пацаны, если, конечно, им станет об этом известно. Да и потом, опять же, насколько я знаю, в своё время щимили тебя тут жёстко, и только вмешательство "Цвана" остановило этот беспредел, который закончился бы для тебя плачевно. Или я не прав? Откуда такая заботливость "Цвана"?
- Я не знаю, про что вы, - только и сумел выговорить Лёшка; помолчав секунду, он добавил: - Беспредела хватало. Факт. Мне, вон, даже вскрыться пришлось из-за подставы. А про "Цвана" я первый раз слышу. Фантазии чьи-то.
- Кстати, по поводу твоего вскрытия, - "Мюллер" поправил очки на своём носу. - Ты реально тогда тупанул, или что-то тебя на это подтолкнуло? О матери ты хотя бы подумал?
- Я не хотел сукой жить, - выдавил из себя Лёшка.
- А кто тебя заставлял?
- Никто.
- Ну так а в чём причина?
Лёшка помялся.
- Вы не понимаете. Подстава была. Я реально не мог её распетлять. Выхода другого не видел.
- Ну, Коротков. Это же глупо. Выход всегда можно найти, только уметь надо его искать.
Лёшка пересилил себя и посмотрел на "Мюллера". Тот сидел, расслабившись в кресле, и невозмутимо смотрел на Лёшку. Он выглядел спокойным и немного уставшим. "Хорошо тебе выходы искать, - зло подумал Лёшка. - Пойдёшь сейчас домой, ёбнешь сто грамм под пельмени и завалишься смотреть телевизор. А мне что теперь делать со всеми этими головняками?" Он снова тяжело вздохнул.
Словно подслушав Лёшкины мысли, "Мюллер" сказал:
- Так. Ладно. Мне уже домой пора идти, а я торчу здесь непонятно для чего. То, что ты, Коротков, попал, это к гадалке не ходи. Пропетлять или как-то оправдаться перед пацанами ты не сможешь, и это факт, учитывая, что "Цвана" рядом нет, а тебя самого мало кто слушать будет. Одним словом - пиздец тебе будет, Коротков. И дальнейшая твоя судьба будет настолько незавидной, что ты ещё будешь мечтать и молиться о том, чтобы тебя просто выебали, а не убили. Поэтому выбора у тебя особого нет, кроме как идти со мной на сделку, в обмен на гарантии того, что никто и никогда не узнает о том, что происходило между вами с "Цваном". А то, что никто об этом не узнает, можешь в этом не сомневаться и верить мне. Не знал же никто до этого времени. Ну и не будет знать дальше. Так что слово я своё всегда держу.
- Я не буду стучать, - еле слышно сказал Лёшка и хотел ещё что-то было добавить, но "Мюллер" прервал его.
- Если надо будет, то будешь. И не только стучать... - сказал он. - Но от тебя этого не требуется. И без тебя желающих достаточно. Пока мне от тебя нужно только одно: чтобы ты раз в неделю (день ты сам себе установишь), приходя отмечаться на вахту, заходил ко мне и рассказывал про движение "общаковых" денег. Сколько у тебя остаток, сколько был приход, сколько и куда ушло. Остальное обсудим потом. Видишь, я даже не беру с тебя никаких бумажных обязательств и расписок. Это просто наше с тобой партнёрское соглашение. Я доверяю тебе. Ты мне. Единственное, о чём бы я хотел тебя предупредить: если ты ненароком вздумаешь поиграть со мной в свои непонятные игры, то пеняй уже тогда на себя. Это будет твой осознанный выбор. Чисто вот по-дружески хочу добавить, что не стоит этого делать, Коротков. Давай останемся партнёрами по устному соглашению. Не будем огорчать друг друга.
Лёшка молчал. В первые секунды, когда "Мюллер" смолк, он испытал некое импульсивное желание возразить тому насчёт того, что не имеет ни малейшего представления, о каких именно "общаковых" деньгах идёт речь, но, вспоминая сидевшего в этом кабинете "Татарина", решил промолчать, так как со стороны это выглядело бы, по меньшей мере, глупо.
- Ты всё понял? - снова переспросил его "Мюллер".
Лёшка продолжал молчать, будучи окончательно подавленным.
Коротков, я, если честно, подустал от тебя, - выдохнул устало "Мюллер". - Я думал, что ты куда умнее и смышлёнее. Давай подвязывай с этой ерундой и начинай смотреть на вещи реально. А реальность такова, что: во-первых, ты у нас тут, судя по всему, пассажир случайный. Ну наломал косяков, ну подрезали вы там тачку у кого-то, с кем не бывает, но ты не Старинов и не "Татарин". И уж тем более не эти отбросы, как "Гитлер", например, или "Храп", которых я выпилил отсюда на радость всем. Так что ты должен понимать, что тебе надо отбыть свой срок и выйти, забыв про всё происшедшее, как про дурной сон. И УДО тебе тут реально ломится, учитывая твои успехи в учёбе и дисциплине. Но чтобы оно стало и вовсе реальным, надо постараться оказать мне услугу. Тогда и я, может быть, захочу оказать тебе услугу и пойти навстречу. А затем ты выйдешь отсюда и забудешь про всё происходившее с тобой навсегда. Во-вторых, как ты тоже, я надеюсь, понимаешь, если сотрудничества у нас с тобой не получится, то поверь мне, я уже в ближайшее время найду способ снять тебя с "общака". А дальше, думаю, не стоит тебе рассказывать, какая у тебя начнётся жизнь, учитывая, что беспредел, судя по всему, только начинает набирает обороты. И это, заметь, я пока говорю только о том, что остаётся вне того, что будет, если пацаны узнают о ваших с "Цваном" интрижках. После этого ты не продержишься в пацанах и дня. В лучшем случае переберёшься на петушатник. В худшем... Впрочем, не будем о грустном. Я думаю, что ты парень неглупый и сам всё прекрасно понимаешь. "Цвана" нет. Он уехал, и ему, по сути, наплевать уже на всё, что тут будет происходить. Да и потом, он же типа "блатной". Кто с него спрашивать будет? Ну попользовал пацана. Делов-то! Все "личняка" стараются завести. Но не у всех, правда, получается, и не все палятся. А вот с тебя пацаны однозначно спросят за то, что "засухарился", и навряд ли простят тебе твои шалости. Вот и получается, что выбора у тебя нет. Потому что и страдать тебе особо не за что. Это не твоя жизнь. Не твои ценности. Тебя по жизни ждёт совершенно другое. Ты выше всего этого. Так что не стоит пересекать своё светлое будущее глупыми, неосмысленными поступками стараясь понравиться каким-то подонкам, которым уготована в жизни роль нерукопожатых в приличном обществе отбросов. Уверен, что ты понял меня. Поэтому можешь сейчас идти, а дальше, как мы и договаривались, я буду ждать тебя к себе с необходимой и оговорённой нами информацией. Посмотрим, может, и свидание тебе долгосрочное сможем организовать. Мать-то твоя, небось, уже соскучилась по тебе? Совсем вы о родителях своих не думаете. Эх, вы...
Лёшка сидел оглушённый, боясь пошевелиться. Упоминание "Мюллером" матери ещё больше его нагрузило.
- Так, Коротков, хорош драматизировать, - сказал Мюллер, - я тебе уже популярно всё объяснил и повторяться не буду. Свободен!
Лёшка встал и отодвинул стул. Плохо соображая, он пошёл к выходу. В дверях "Мюллер" снова остановил его.
- И смотри мне там без глупостей. Помни, что ты тут под особым надзором. Второй раз попытаешься вскрыться, отправлю принудительно на "дурку", а там, сам знаешь, тебя за полгода превратят в овощ. Так что не советую даже пробовать проверять на себе это. Ступай!
Лёшка вышел из кабинета и прикрыл за собой дверь.
Выйдя на улицу, он первым делом постарался как можно быстрее уйти от здания админкорпуса, чтобы никто из пацанов не увидел его стоящим у дверей. На улице уже вечерело, и это было Лёшке на руку. Увидав первую стоявшую между кустами сирени пустующую беседку, он вошёл в неё и сел на скамейку. Достав дрожащими пальцами сигарету, Лёшка закурил. Выкурив одну сигарету, он тотчас же подкурил вторую, но уже после третьей затяжки его стало подташнивать. Он выбросил сигарету в сделанную специально для мусора и окурков яму, которая располагалась прямо посередине беседки, и, обхватив голову руками, стал думать. "Что это было?! Это же пиздец какой-то! Всё в пизду летит! Всё пропало! "Цван". Личняк!" - у Лёшки в голове вихрем стали проноситься сказанные "Мюллером" слова, при этом то и дело всплывали сверкающие, пристально глядящие на Лёшку стёкла "Мюллеровских" очков.
"Что делать? Что же, сука, делать?!" - пульсировало у Лёшки в голове. Ему хотелось разреветься от бессилия. Лицо горело. Уши просто полыхали каким-то непонятным ему жаром. Однако понимая, что сидеть так долго он не может и всё равно придётся идти в отряд, Лёшка попробовал сосредоточиться. Первое, что он попытался для себя понять, так это то, что ему говорить пацанам по поводу того, зачем его дёргали в админкорпус. А то, что расспросы будут, в этом Лёшка не сомневался ни секунды. И самое ужасное, что расспрашивать будет в том числе и "Татарин", на которого "Мюллер" фактически и указал стучать. Но если "Татарин" сам стучит "Мюллеру", а то, что это было именно так, Лёшка уже ни на секунду не сомневался, учитывая тот факт, что тот знал о том, что Лёшка сидит на "общаке", то получалась вообще какая-то труднодоступная для его понимания ерунда.
Выходило, что "Мюллер" или не доверял "Татарину", или просто хотел контролировать его через Лёшку. А может, "Мюллер" проверял Лёшку, как тот поступит в таком случае: побежит рассказывать "Татарину" о их разговоре или скроет от него суть беседы. Но тогда, если "Татарин" посвящён в детали такой проверки, Лёшка должен был быть с ним предельно откровенен, потому что в противном случае он поймёт, что тот от него что-то утаивает. И в этом случае Лёшкина судьба была бы действительно незавидной, как ему и обещал "Мюллер". Хотя какая, к чёрту, разница-то? В любом случае, прежней жизни уже не будет. Лёшка это понимал с суровой отчётливостью. Час назад была перевёрнута новая страница его зазаборной жизни, которая не сулила ему в дальнейшем ничего хорошего. "Блять, что ж мне так не везёт-то!" - думал Лёшка, находясь в состоянии, близком к отчаянию. Ему стало как-то по-особенному тоскливо и плохо. Один. Ни друзей, ни родни, никого, кто бы мог помочь или просто выслушать, посоветовав, как быть дальше и что делать.
Лёшка просидел так ещё какое-то время, после чего тяжело выдохнул и снова попытался сконцентрироваться. Любые эмоции сейчас были явно лишние. Во-первых, он отчётливо понимал, что об их движениях с "Цваном" пока ещё, кроме "Мюллера", никто не знает. Это был факт, а учитывая, сколько времени уже прошло с того самого родительского дня, то и ценность этой информации была несущественной. Если "Мюллер" держал её до сих пор, то оно ему или не нужно, или просто Лёшкина информация понадобилась именно сейчас и именно в то время, когда он принял "общак". Но что давало Лёшке это понимание? Как не крути, а в таком случае получалось, что "Татарину" просто необходимо было рассказывать - если не про всё, то, по крайней мере, про то, что "Мюллер" интересовался "общаком".
А что дальше? Если рассказывать про интерес "Мюллера" к "общаку", то придётся рассказывать, и откуда у него такая информация. Опять же, придётся объяснять, каким образом тот вышел на Лёшку и чем пытался его шантажировать, склоняя к сотрудничеству, а это было для Лёшки неприемлемо. То есть надо было придумать такую версию своего визита к "Мюллеру", которая бы не вызвала ни у кого вопросов и при этом устраивала бы всех одинаково. Правда, оставался у Лёшки ещё один вариант, о котором он давно уже думал, а именно: вломить "Татарина" и его сотрудничество с "Мюллером" остальным блатным. Но каким-то внутренним, интуитивным чувством Лёшка ощущал, что для этого ещё не пришло время. Это был именно тот козырь, который Лёшка держал на самый крайний случай, когда его прижмут к стенке окончательно и отбиваться ему будет уже нечем. Да и опять же, к кому идти с такой информацией? Поверят ли ему пацаны? Что будет в том случае, если все сочтут эту его информацию за фантазию? Как потом ответить за свои слова? Ведь как таковых доказательств у Лёшки не было. Были только слова, которым могли и не поверить.
В общем, было над чем ломать голову.
Понимая, что скоро отряды начнут строиться на ужин, Лёшка встал, отряхнулся, расстегнул брюки, хорошенько заправился и, расправив образовавшиеся от сидения складки, вышел из беседки, остановившись в итоге на двух вариантах своего дальнейшего поведения: первый - не рассказывать "Татарину" ничего и подождать, как тот себя проявит. Если он в сговоре с "Мюллером" и они проверяют Лёшку таким образом, то это проявится уже ближайшее время, а если нет, то и знать "Татарину" обо всём необязательно. С "Мюллером" Лёшка решил вести игру по-своему. Учитывая, что особенного выбора у него действительно не было, а значит требуемую информацию по общаку придётся всё равно сливать, делать это он решил дозированно и обтекаемо, пытаясь понять для себя в итоге, насколько "Мюллер" в целом осведомлён о происходящих у них делах, что тоже должно было обязательно проявиться уже в ближайшие недели. "В конце концов, если "Мюллер" проверяет меня, то опять будет шантажировать этой хернёй, которую он у себя в столе прячет, а если смолчит, то все эти его пугалки просто голимые понты, рассчитанные на лохов", - успокаивал себя Лёшка, идя в сторону общаги.
в отряд с замирающим от волнения сердцем, Лёшка оглянулся по сторонам и с завистью посмотрел на ходящих по расположению пацанов. Все они казались ему в тот момент какими-то весёлыми и беззаботными. Это, конечно же, было не так, и у каждого из них была куча своих проблем, но Лёшке казалось, что все проблемы мира меркли на фоне тех неприятностей, которые свалились ему на голову в одночасье.
- Лёха, здаров! - окликнули его со стороны умывальника.
Он оглянулся и увидел стоявшего там Мишку Кравченко.
- Всё? На свободу с чистой совестью? - смеясь, спросил он.
Лёшка пожал плечами и, слабо улыбнувшись, ответил:
- Угу. Что-то типа того.
- Я сейчас умоюсь и подойду к тебе, - крикнул Мишка и скрылся в умывальнике.
В это самое время откуда-то из недр спального помещения вынырнул мелкий, похожий на мультяшного мумий-тролля пацанёнок по кличке "Гарик" и, подойдя к Лёшке, сказал:
- Тебя "Татарин" зовёт, - он кивнул в сторону расположения, и Лёшка, стараясь успокоить своё нарастающие в груди волнение, пошёл в дальний угол расположения, где находились кровати блатных.
Там, отделённый от всех небольшим угловатым выступом в стене, валялся на своей кровати "Татарин". На соседней койке сидел Артём и что-то увлечённо тому рассказывал, время от времени жестикулируя. "Вообще-то правилами внутреннего распорядка пацанам категорически запрещалось до "отбоя" не только лежать, но и просто садиться на кровать, однако кто же им запретит", - подумал Лёшка и подошёл к "Татаринской" койке.
- Кидай вон кости на "Ерёмину" койку, - кивнул "Татарин", привставая.
Лёшка сел на краешек койки Артёма и посмотрел на "Татарина".
- Ну, рассказывай давай, - сказал тот. - Чё к мусорам-то дёргали?
- Да по драке, - неожиданно для себя выдал Лёшка и замер.
Он сам не мог понять, как так получилось, что он сказал первое попавшееся, что пришло ему в голову, а не то, о чём он хотел говорить несколькими минутами ранее.
- По драке? - удивился "Татарин".
- Угу, - кивнул Лёшка головой, - наверное, стуканул кто-то.
- А к кому водили?
- Ну, сначала на вахту повели, - стал придумывать Лёшка, - а потом в коридоре с "Мюллером" столкнулись, и он потащил к себе в кабинет.
- И чего хотел?
- Ну как, - помялся Лёшка, - фигнёй всякой стращал: ДИЗО, подвал, что УДО зарежут, с отряда очки снимут и что пацаны потом мне мстить за это будут и т.д.
- И всё? - "Татарин" с какой-то подозрительностью посмотрел на Лёшку.
- Да, - сказал он как можно спокойнее.
Обратного пути у него уже не было. И продолжил:
- Это если коротко конечно. Так-то, конечно, грузил про учёбу - что хорошие показатели, что типа умный и т.д. Что, мол, надо дальше продолжать в таком же духе, чтобы выйти.
Когда Лёшка закончил, Артём усмехнулся.
- Мусорской прогон по ушам, - сказал он.
- Так-то да, но на "Мюллера" не похоже, - заметил "Татарин". - Тот просто так ничего не делает. Если он за кого-то взялся, то у него есть в этом реальный интерес. Так что ты смотри, "малой", если будут какие-то дальнейшие движения, то сразу мне говори, чтобы потом непоняток никаких не было. А так получается, если по драке таскали, то и остальных будут дёргать наверное. Надо быть готовым, чтобы эту всю херню распетлять.
- Та ладно тебе напрягаться, - махнул Артём рукой, - "малой" же сказал, что случайно с "Мюллером" в коридоре пересеклись. Могли бы и просто не встретиться.
- Ага, случайно, - усмехнулся "Татарин", - ты нихуя, "Ерёма", не шаришь. "Мюллер" специально такие подлянки делает. У этого, сука, пидора никогда ничего не бывает случайно.
Лёшка посмотрел на "Татарина" и отметил, насколько искренен тот был в своём негодовании в адрес "Мюллера". "Артист, - подумал Лёшка про себя при этом. - Даже и не подумаешь ничего".
- Ладно, ясно всё с этим. Смотри, как договорились. Если чо, какие-то там непонятные дела со стороны "Мюллера" или ещё кого-то, сразу ко мне двигай, - повторил "Татарин", и Лёшка готовно кивнул головой, после чего тот разрешил ему идти.
Лёшка поднялся с койки и, отойдя в сторону, облегчённо вздохнул. Пока всё складывалось вроде бы нормально, но гадливое чувство после беседы с "Мюллером" не оставляло его. Лёшка понимал, что долго так петлять не удастся и надо будет что-то предпринимать дальше. А что? Этого как раз Лёшка и не мог понять. В коридоре он чуть не столкнулся лицом к лицу с "Егорёшей". Тот смерил его своим высокомерным взглядом, цыркнул сквозь зубы и молча прошёл мимо. Лёшка, в принципе, и не ожидал от него никаких проявлений дружеской радости, особенно учитывая последние события в каптёрке, но, тем не менее, когда они только познакомились, "Егорёша" казался ему более порядочным. Лёшке стало неприятно от осознания того, что он так и не научился разбираться в людях. Он резко толкнул тяжёлую входную дверь и вышел из отряда. Уже на ступеньках он услышал за спиной приглушённый крик дневального о том, чтобы отряды шли строиться на ужин, после чего стали раздаваться хлопки дверей на этажах и по ступенькам громко затопало множество спускающихся ног. Торопясь, чтобы не попасть в толпу пацанов, Лёшка ускорил шаг и вскоре выскочил на улицу...
Прошло несколько дней, и Артёма прямо с занятий вызвали в коридор, велев идти в админкорпус, где и сообщили, что на свидание к нему приехали родственники. Перспектива объесться домашними "вкусняшками" подняла ему упавшее по причине ссоры с утра с воспетом и угрозой из-за всего этого оказаться на подвале настроение. Опять же, интриговала способность брата передать полученный им от подельников "Татарина" контейнер. Учитывая, что это был первый раз и от этого зависел дальнейший их с "Татарином" бизнес, Артём с лёгким волнением вошёл в одну из гостевых квартир "приежки". Дежуривший у входа воспет его осмотрел, но скорее больше для порядка, нежели пытаясь найти что-то особенное, после чего коротко предупредил про алкоголь и запрещённые к проносу на территорию продукты, а затем разрешил идти дальше.
В чисто убранной комнате, с заправленными кроватями, его уже ждали мать и брат. Отец, со слов матери, не сумел приехать, так как был сильно занят на работе. Хотела ещё бабушка поехать, но в последний момент почувствовала себя плохо и отказалась от идеи навестить любимого внука, передав тому с приветом его любимый пирог с мясом. Мать Артёма была стройной, высокой, ухоженной и сохранившей приятную молодость и свежесть женщиной. Во всех её жестах чувствовалось некая вальяжность и благородство. Она обняла Артёма, затем отпустила его на какой-то момент, оглядела, заметила, что тот немного похудел, после чего обняла ещё раз, после чего пригласила к столу, начав распаковывать стоявшие у кровати сумки. Брата Артёма было решено взять с собой в воспитательных целях, чтобы тот наглядно видел, к чему могут приводить необдуманные поступки. Он подошёл к Артёму и, протянув руку, крепко пожал её, густо рдея и бегая глазами. По его виду Артём сумел сообразить, что тот с поставленной задачей справился, и поэтому просто довольно улыбнулся, подмигнул и кивком головы позвал того присаживаться к столу тоже. Когда сумки были выгружены, а продукты выложены на стол, все умылись, переоделись и присели на старенькие поскрипывающие стулья. Начались расспросы. Больше всего спрашивала, конечно, мама. Её интересовало всё: от учёбы до досуга. Артём, не отрываясь от еды, вяло что-то отвечал, больше скорее для приличия, нежели вдаваясь в подробности. В основном это было: "да"; "нет"; "всё хорошо"; "потихоньку". Несколько раз в ответах на вопросы матери у него проскочило "всё ништяк" и "блять", на что младший брат хихикнул, а мать покраснела и попросила Артёма внимательнее следить за своей речью, так как раньше, дома она от него таких слов не слышала.
- Так то дома, ма, - заметил Артём, обгладывая жареную куриную ножку, - тут нифига не дома.
Сказав "нифига", он осёкся, а его брат снова от души рассмеялся. Мать же только вздохнула и, видимо, от бессилия махнув рукой, понимая, что все её замечания так и останутся без внимания, стала подкладывать Артёму в тарелку привезённую с собой еду.
Три дня свидания прошли как один день, и, распрощавшись с родственниками, Артём, сытый, отдохнувший, отоспавшийся, покинул приежку и, зайдя в курилку недалеко от здания общаги, закурил. Стоявший у ног пакет с продуктами распространял вокруг себя аппетитные запахи, но Артёму они уже были безразличны в силу пресыщенности. Куря, он думал, как ему поступить дальше: отнести продукты в общагу к "Гансу" или же разыскать "Татарина" и передать их прямо тому в руки. Поразмыслив немного, Артём пришёл к выводу, что второй вариант был не совсем подходящим, так как слоняться по отряду в поисках "Татарина" с набитым едой пакетом было глупо. Помимо того, что его могли тормознуть воспеты и потребовать объяснить, почему он с едой шатается по территории без дела, так ещё была опасность, что его встретит кто-нибудь из блатных, и тогда пришлось бы непременно делиться. А где делиться? Прямо на улице? Доставать всё это мясо, колбасу, сало, сыр, пирожки?
Артём докурил и, бросив окурок в урну, пошёл к общежитию. Прямо на ступеньках он столкнулся с "Гансом". Тот, как всегда, торопился куда-то.
Стой, "Ганс", ты куда? - тормознул его Артём.
- Бегу на склад, "Ерёма". Дежурный велел ещё минут пятнадцать назад там быть.
- Забей! Надо хавчик пристроить.
"Ганс" посмотрел на Артёма, затем на увесистый пакет в его руке и поморщился:
- Возвращаться не хочется, "Ерём". Примета плохая, - но, в итоге, подумав немного, махнул рукой. - Да и хуй с ним! Пошли давай. Только бегом, а то реально огребу пизды не за хуй.
Они поднялись в отряд, где "Ганс" в каптёрке быстро рассовал принесённые "Артёмом" продукты по своим нычкам и, сообщив тому, что все ушли на промку, закрыл каптёрку и побежал по своим делам. Артём, выйдя следом за "Гансом", медленно побрёл в сторону производственных корпусов. Зайдя в один из них и расспросив у пацанов, не видели ли они "Татарина", он, узнав, что тот где-то в жестяном цеху, вышел на улицу и, поёживаясь от прохладного осеннего ветра, пошёл по направлению к длинному, покрытому потрескавшимся шифером сараю. Это и было помещение жестяного цеха. Артём знал, что в его глубине, в темноте, находилась спрятанная от посторонних глаз небольшая подсобка, где обычно нычковались блатные от работ, и о существовании которой знал ограниченный круг людей. Пробираясь аккуратно между ящиков с гвоздями, сваленными в кучу листами жести, какими-то наваленными водостоками и просто кучковавшимися, склёпанными жестяными трубами, отдававшими дребезжащим эхом при любом неосторожном движении, Артём нырнул в пыльный, тёмный угол. Оказавшись в полной темноте, он достал из кармана зажигалку и, чиркнув кремнем, увидал серую деревянную дверь в кирпичной стене, в которую аккуратно и постучал.
- "Татарин", - полушёпотом произнёс он. - Ты здесь? Открывай. Это я, "Ерёма".
По другою сторону двери была мёртвая тишина. Артём ещё раз постучал и собрался было уходить, решив, что "Татарин" уже ушёл отсюда, как лязгнул дверной замок, дверь распахнулась, на секунду осветив коридор светом, и на пороге в расстёгнутой спортивной куртке показался "Татарин".
- Давай бегом, пока не запалили, - он буквально силой втянул Артёма внутрь и захлопнул дверь за его спиной.
В подсобке был спёртый воздух, пахло прелыми ватниками и почему-то луком. На деревянном, плохо оструганном столе, накрытом прожжённой в нескольких местах клеёнкой, стоял видавший виды магнитофон и, старчески похрипывая тяжёлой музыкой, светился по всему периметру разноцветными светодиодными лампочками.
- Ну чё, отпускник? Смотрю, ебало отъел нехуёво.
"Татарин" засмеялся. Но его смех показался "Артёму" странным. Это был не обыкновенный "Татаринский" смех, а какой-то возбуждённый, отрывистый резкий горловой раскат.
Артём подошёл к столу, который стоял рядом с кроватью, хранившей очертания "Татаринской" спины, и осмотрелся. На столе, помимо магнитофона, находилась бутылка колодезной воды, рядом с ней лежало насколько яблок, и тут же находилась раскрытая фольга от сигарет с каким-то порошком. Ещё на столе небрежно валялся тетрадный листок бумаги, на котором было написано "IRON MAIDEN", и под надписью размещался сделанный авторучкой незаконченный рисунок монстра.
- Как тебе тема, "Ерёма"? - кивнул "Татарин" на магнитофон.
- Норм магнитофон. Мне старики такой из Польши привозили. Только мой поновее будет.
- Та в пизду магнитофон! Ты послушай, какая тема играет. Сука, ебать меня прёт от такой музыки.
"Татарин" попытался изобразить что-то вроде игры на гитаре, потом подошёл к столу и завалился на кровать, заложив руки за голову. Его глаза блестели.
- "Ерёма", ты пиздец дело сделал! Мы теперь с тобой тут всех к хуям разорвём. Нам теперь все тут жопы лизать будут: и воспеты, и все эти чуханы, которые себя блатными возомнили.
Артём оглянулся на двери, а "Татарин" перехватил его взгляд и рассмеялся:
- Ахахаха! "Ерёма", ты что стремаешься? Кого? Этих чертей? Ахахаха! Перестань! Им пизда всем будет. Только мы с тобой. Всё наше. Всех нахуй.
Артём почувствовал себя неуютно. "Татарин" был явно перевозбуждён и вёл себя не совсем адекватно. Его это напрягало.
- Я там похавать принёс. "Гансу" пока отдал, - сказал он, пытаясь переключить внимание "Татарина" на что-то другое. - Правда, с бухлом жопа. Мать, разумеется, не привезла. А брат не подумал. Да он и так вон еле живой был...
- ...просто ахуенный, "Ерёма"! - "Татарин" в такт музыке закивал головой. - Твой брат красава!
Через какое-то время они молча сидели на кровати, прислонившись спинами к стене. Каждый втыкал во что-то своё, пока "Татарин" первый не нарушил молчание. Его резвость куда-то улетучилась, и он стал каким-то подчёркнуто сосредоточенным и серьёзным:
- Слышь, "Ерёма", меня всегда один вопрос интересовал, но вот хуй его знает, правда, как ты к этому отнесёшься.
Артём посмотрел на "Татарина" и удивлённо спросил:
- Бля, Андрей, ты же знаешь, что я за тебя любого зубами разорву. Между нами не может быть уже ничего странного или секретного. Ты для меня как брат!
- Ну всё равно, - мялся "Татарин", - не знаю.
- Хули ты, блять, не знаешь? - засмеялся Артём и ударил того кулаком в плечо. - Рожай уже давай.
"Татарин" посмотрел на "Артёма" в упор и внезапно спросил:
- Тебя когда связанного в подвале на ящик кинули, что ты тогда почувствовал?
Артём моментально вспыхнул. Он меньше всего ожидал, что "Татарин" заведёт об этом разговор. Он вскочил с кровати.
- Бля, "Татарин", ну его нахуй! Ты что, прикалываешься?!
Он рассчитывал, что тот начнёт извиняться, но "Татарин" даже не шелохнулся, а продолжал сидеть в своей прежней позе, рассматривая Артёма.
- Ну хуй его знает. Ты сказал, что мы обо всём можем говорить, - пожал он плечами.
- Но не об этой же хуете. Мы же не пидоры какие-то.
- При чём тут пидоры? - снова пожал "Татарин" плечами. - Я просто спросил. Об этом же никто не знает. Нас тут двое. Сам говорил, что я как брат тебе, что достал с геммора, что ты готов мне всё рассказывать.
- Да, но не эту же хуйню!
Артём заходил по подсобке от стены к стене. Его покачивало. Стены то и дело куда-то ускользали вверх к серому прокуренному потолку, а потом возвращались на место. Пройдя несколько раз с одного угла в другой, он остановился и пристально посмотрел на "Татарина". Тот сидел не двигаясь и сосредоточенно смотрел в одну точку. Артём снова подошёл к кровати и присел на неё.
- Ты что, серьёзно хочешь это знать?
"Татарин" повернул голову в сторону Артёма.
- А ты думаешь, что я решил тебя подъебать? Вот просто так, на ровном месте подъебать тебя тем, от чего спас? Ты чё, во мне такое западло увидел?
Артёму стало неловко.
- Ну я... хуй его знает, Андрей. Как-то мне не по себе.
- Забей тогда, - сказал "Татарин", и Артёму показалось, что тот обиделся.
- Андрей! - Артём посмотрел на "Татарина".
Смугловатая кожа того, короткий, аккуратно остриженный ежик колючих тёмных волос, глубокие карие глаза, острые очертания скул пробудили в Артёме какое-то едва улавливаемое чувство. Скользнув взглядом по худой шее "Татарина", которая скрывалась за поднятым воротником спортивной курточки, по его крепкому телу, Артём даже тряхнул головой, словно стараясь таким образом избавиться от всё больше и больше поглощающего его смутного желания.
- Андрей! - повторил он.
- У?
- Ну ты что, реально хочешь услышать, что я тогда чувствовал?
- Угу.
- Нахуй оно тебе это надо?
"Татарин" пожал плечами, помолчал с секунду, а потом сказал:
- Хуй его знает. Всегда интересно было, что в такие моменты чувствуешь.
- Да пиздец чувствуешь. Я ахуел, например, от бессилия и злости.
- Возбудился тогда? - "Татарин" пристально посмотрел на Артёма.
Тот опять вскочил с кровати и развёл руками:
- Блять, "Татарин", ты реально ебанулся?! Сука, тебя нельзя надолго одного оставлять. И переставай больше этой хуетой загоняться, - Артём кивнул на фольгу, - тебя кроет, пиздец, конкретно.
"Татарин" улыбнулся, обнажив ряд ровных белых зубов, и в Артёме что-то щёлкнуло. Оглянувшись на дверь и заметив, что та крепко заперта, чувствуя, как внизу живота разливается тёплая, приятная волна, медленно подойдя к кровати и встав у того перед лицом, он спросил:
- Хочешь узнать, что я тогда почувствовал?
"Татарин" поднял на него свои стеклянные глаза и засмеялся:
- Ггг. А что? Ты чё, дерзкий до хуя?
Стоя напротив "Татарина", Артём видел, что ширинка его брюк находится как раз напротив лица "Татарина", и он внезапно почувствовал, как у него начинает вставать член. Для "Татарина" шевеление в брюках "Артёма" тоже не прошло незамеченным. Однако он даже не двинулся, а просто сидел, продолжая смотрел на брюки Артёма, улыбаясь своей хитрой улыбкой. "Блять, а ведь он этого хочет!" - промелькнуло у "Ерёмы" в голове.
- А ты что, не знал? - ответил он "Татарину".
- Да знал. Знал. Ещё когда тебя в камеру ко мне втолкнули, когда я на тебя воды вылил, а ты весь там аж обосрался от страха. И когда на ящике ты лежал, тоже пиздец как дерзко выглядел жопой кверху. Жалко, рассмотреть тогда твою голую дерзкую жопу хорошенько не удалось.
"Татарин" громко засмеялся. Такое его поведение окончательно сорвало Артёму крышу.
- А ты, сука, во мне лоха увидел?
Он сказал "сука" и обомлел. В какой-то момент он представил, что "Татарин" сейчас вскочит и начнёт требовать от Артёма объяснений, но тот сидел не двигаясь. Артём это расценил как призыв к действию.
- Я тебя, блять, спрашиваю? Ты что, лоха во мне увидел?
"Татарин" засмеялся.
- "Ерёма", ты смешной пиздец как. Хули ты тут разбрыкался? Брыкался бы тогда, с голой жопой на ящике. Ахахахаха!
переклинило. Он кинулся на "Татарина" и, повалив того на кровать, стал переворачивать его на живот. "Татарину", в принципе, ничего не стоило с лёгкостью скинуть с себя Артёма. Весовые категории у них были приблизительно одинаковые, но "Татарин" был однозначно крепче и сильнее его. В какой-то момент возни на кровати Артём почувствовал, что "Татарин" ему поддаётся. "Ебать! Да он реально этого хочет!" - пронеслось у него в мозгу. Чувствуя нарастающее возбуждение, он повалил "Татарина" на живот и стал заламывать тому руку.
- "Ерёма", ты ахуел, что ли?! - смеялся тот, вяло сопротивляясь. - Слезь с меня, блять.
- Я тебе, сука, слезу! Хочешь узнать, что я чувствовал? Сейчас ты, блять, у меня всё прочувствуешь. Руку, блять, вторую давай назад! - приказал Артём.
"Татарин" подвернул назад за спину вторую руку. Артём, заведя их за спину, как можно сильнее прижал руки коленями к спине и стал вытаскивать свой брючный ремень. Сделав на ремне петлю, он закинул её на запястья рук "Татарина" и сильно затянул. Потом пропустил несколько раз ремень между его руками и затянул узел. С каждым последующим движением Артём возбуждался всё сильнее и сильнее. Перевернув "Татарина" на спину, он дал тому лёгкую пощёчину и спросил:
- Ну что, сука? Пообщаемся теперь? Нормально себя чувствуешь?
"Татарин" заёрзал на кровати, но Артём снова хлопнул его по лицу ладошкой.
- Лежи смирно, сука!
Он осмотрелся по сторонам, словно ища что-то. Затем дёрнул шухляду стола и обрадованно улыбнулся. Вся шухляда была забита ветошью, которую выдавали пацанам, чтобы те вытирали руки или протирали инструменты. Порывшись и выбрав среди горы тряпок чистую белую тряпку побольше, Артём скрутил её в тугой комок и, сжав "Татарину" скулы пальцами левой руки, стал затыкать ею рот. Когда всё было закончено и изо рта "Татарина" торчал только небольшой белый кусочек, Артём поднялся, подошёл к вешалке, снял висевшую на ней фуфайку и, свернув её посильнее, вернулся к койке обратно, подложив фуфайку вместе с подушкой "Татарину" под голову. Затем он начал расстёгивать свои брюки:
- Ну что, блять, говоришь, не успел рассмотреть, как я там жопой светил? На жопу мою посмотреть хочется? А, "Татарин"? Хули молчишь-то? Ох, ебать, я и забыл, что у тебя кляп во рту.
Справившись с брюками, Артём повернулся к "Татарину" спиной и резко спустил с себя штаны вместе с трусами. "Татарин" стал дёргать ногами, но Артём лёгким ударом по туловищу успокоил его. Зафиксировав голову "Татарина" своими руками, он оглянулся и сказал:
- Хорошо видно? Нравится тебе моя попа?
"Татарин" что-то едва слышно промычал.
- Что ты там мычишь, сука? Плохо видно, наверное? На, ближе тогда смотри!
Артём подсел настолько близко к "Татаринскому" лицу, что тот почти коснулся носом его ягодиц. "Татарин" начал сучить ногами ещё сильнее и попытался даже крутиться на кровати, но делал это, как показалось Артёму, больше для видимости, нежели ему действительно всё происходящее доставляло какое-то неудобство. Воспринимая такое поведение "Татарина" как некую провокацию, Артём снова глянул на него и, ещё крепче удерживая голову, сел тому на лицо окончательно.
- Класс! - возбуждённо выдохнул он. - Ну как, блять, ощущения? Проникся, сука? А? Ты же хотел узнать, каково это? Нравится теперь? Мне, например, да! Очень нравится! Ах класс... Ах класс! Давай носом в очко! Давай, сука!
Артём тёрся о лицо "Татарина", возбуждаясь до предела. Он уже ни о чём больше не думал. Его с головой накрыло волной неконтролируемого кайфа. В какой-то момент он не выдержал и, понимая, что терпеть уже больше нет сил, подтянул штаны, после чего развернулся и снова перевернул "Татарина". Взяв подушку и фуфайку, он подложил их тому под живот. Жопа "Татарина", оттопырившись, приподнялась. Нащупав на брюках "Татарина" пуговицы, Артём буквально рванул их и стал стаскивать с "Татарина" штаны. Его взору предстала упругая смугловатая "Татаринская" задница, покрытая пухом тёмных волос. Артём достал из трусов свой член, который уже был готов разорваться от переполнявшего его желания и, подставив его к очку "Татарина", попытался протолкнуть блестящую, влажную головку внутрь.
- Сука, сейчас, блять! Сейчас ты всё узнаешь! Сейчас тебе ахуенно всё понравится, петушок!
Артём пыхтел и мучался, но член никак не мог войти в девственное очко "Татарина". То "Татарин" крутился, то Артёму было сухо, неприятно и больно, а под рукой, как назло, не было ничего: ни смазки, ни крема. Слюна не помогала, и Артём, в итоге плюнув на все свои попытки трахнуть Татарина в зад, снова развернул его на спину, сел тому на грудь и взял его за голову, тупо прижав носом к своим светло-серым трусам, в которых выгибался член с расплывающимся в районе головки мокрым пятном.
- Давай, сука! Давай! Нюхай!
Он тёрся "Татарину" об лицо трусами, а затем вытащил член и стал тыкать тому залупой прямо в нос, оставляя блестящие следы смазки на коже. Затем Артём несколько раз наотмашь стукнул "Татарина" членом по лицу и, надрачивая его прямо у того перед глазами, облизал языком свои сухие от перевозбуждения губы. После этого, с трудом вытащив кляп изо рта "Татарина", он, грозно сдвинув брови, предупредил:
- Будешь орать, получишь пизды ногой! А зубами коснёшься, нахуй повыбиваю их, пидор, - и, сжав скулы того, с чавкающим звуком воткнул свой член "Татарину" прямо в рот.
Не успел Артём сделать несколько поступательных движений, как почувствовал лёгкое постукивание "Татаринского" языка по разбухшей головке своего члена. "Татарин" сосал! Закрыв глаза от наслаждения, Артём схватил его за уши и стал буквально насаживать того головой на твёрдый, опутанный венами член. Было видно, что "Татарин" давился, что ему было тяжело, он всё время старался своим языком переправлять член Артёма в сторону, отчего тот то и дело упирался то в одну щёку, то в другую, раздувая их, словно флюсом, но Артёму было уже всё равно. Он окончательно потерял контроль над собой и просто долбил "Татарина" в рот, ожидая скорой развязки.
Артёму очень хотелось кончить. Тут сказывалась и обильная домашняя еда, которой он объедался последние несколько дней, и длительное воздержание от секса. Стены и потолок качались, кровать скрипела, в голове шумело.
Артём снова и снова облизывал свои пересохшие губы шершавым языком, матерился, ругал "Татарина" и, в какой-то момент почувствовав, что волна удовольствия накрывает его окончательно, крепко схватил "Татарина" за голову и выпустил первую тугую струю горячей спермы прямо тому в рот. Уже ничего не соображая от нахлынувшего на него удовольствия, он даже не понял, как это получилось. Когда всё только начиналось, Артём ещё старался контролировать себя, думая, как ему быть, если он захочет кончить. И куда кончать, чтобы окончательно не дать "Татарину" ахуеть от него. А когда сперма подошла, Артём уже ни о чём не думал, а просто рефлекторно сделал то, что первое пришло ему на тот момент в голову. Вытащив член, он продолжил кончать "Татарину" на лицо, густо заливая того липкой спермой. Затем, постепенно приходя в себя, Артём выдавил оставшиеся белые капли из багровой головки "Татарину" на лицо и, откинувшись на спину, прилёг на кровать, тяжело задышав.
Вместе с сознанием, которое возвращалось к нему с трудом, пробиваясь медленно сквозь туман угара, его внезапно стало накрывать чувство стыда за себя и за всё произошедшее. Он, стараясь не смотреть в сторону "Татарина", поднялся и, достав из шухляды стола новую тряпку, вытер себя и, отвернувшись, стал заправляться. Заправившись, он подошёл к кровати, взял валявшийся тут же мокрый кляп, которым он затыкал "Татарину" рот, и, развернув его хорошо, насухо обтёр "Татарину" лицо. Краснея всё больше, он развязал "Татарину" руки и, забрав свой брючный ремень, стал заправлять его обратно. На "Татарина" он по-прежнему старался не смотреть. Тот же, потирая онемевшие от ремня запястья рук, расстегнул свои брюки и, достав из штанов стоявший уже вовсю член, стал его надрачивать, после чего спокойно спросил у Артёма:
- Может, у меня теперь отсосёшь?
Тот отрицательно покачал головой:
- Нет. Извини, "Татарин", но меня, кажется, сейчас стошнит!
"Татарин" пожал плечами и, закрыв глаза, стал молча дрочить дальше. Кончил он довольно быстро и, обтёршись всё той же валявшейся под рукой влажной тряпкой, кинул её на пол, после чего, заправившись, привёл себя в порядок. К тому времени на Артёме уже окончательно не было лица. Возбуждение и эйфория прошли. Он сидел, опустив руки в голову, и не знал, что делать дальше. В комнате ко всем предыдущим витающим в ней затхлым запахам присоединились запахи пота и секса.
"Татарин" поднялся, закурил и как ни в чём не бывало спросил его:
- Чего с тобой, "Ерёма"?
- Мне хуёво, - еле слышно ответил тот, - мы ж не пидоры, Андрей. Не липняки! Как это, блять, вообще могло произойти?
- Забудь! - сказал "Татарин".
Артём не мог успокоиться.
- Блять, я ненавижу себя, сука. Нахуя я это сделал?! Я не могу в себя прийти.
- Это всё..., - сказал "Татарин". - Говорю - забудь. Тут нет никого. Всё! Не было ничего.
Артём ещё какое-то время посидел молча, затем поднял голову, покачал ею и, пристально глядя на "Татарина", тихо спросил:
- Ну что? Почувствовал ты что-то?
"Татарин" помолчал, а затем, поджав нижнюю губу, сказал:
- Страх! Мне пиздец как стало страшно. Я ахуел от беспомощности и страха за себя. Ты был как бешеный. Я реально подахуел... - затем он помолчал немного и добавил, - Но это всё не ебически как возбуждает... А теперь давай больше к этому не возвращаться. Всё, что тут было, должно тут же и умереть.
Он поднялся, скрутил лежащую на столе фольгу, после чего засунул её куда-то подальше в свой носок и, зафутболив ногой лежавшую на полу перепачканную спермой тряпку под кровать, выключил магнитофон и подошёл к двери.
- Всё, "Ерёма", давай не грузись. Идём на свежий воздух, а то тут реально "вертолёты" накрывают.
на улицу, пацаны с жадностью глотнули свежего воздуха и прислонились спиной к стене, подальше от входа.
- "Татарин", мне реально хуёво, - сказал Артём, однако отметив про себя, что на улице ему стало немного легче. - Я не знаю, что делать.
- Забудь! Я же сказал! Ты, "Ерёма", пиздец! Это я должен кипишевать. Это ты меня "опустил". Хули ты-то разнылся? Перестань. Всё. Подыши и расслабься. Не было ничего. Забудь. У тебя вон работы полно. Ты же смотрящий. Давай собирайся в кучу и иди отряд свой застраивай. Наверное, твои уже хуи пинают там без контроля. Всё, давай рули. Не было ничего. Приснилось тебе.
- Та я ебал такие сны! - криво усмехнулся Артём.
- Именно! - сказал "Татарин".
Артём вопросительно посмотрел на него.
- Ну, я в том смысле, что ебал, - уточнил "Татарин" и засмеялся.
Артём махнул рукой и улыбнулся краешком рта:
- Та ну тебя, бля! Не напоминай. Ладно, пойду я действительно, посмотрю, чё там да как, встретимся позже.
После чего он развернулся и пошёл по направлению к столярным цехам.
"Татарин", пошарившись какое-то время без дела, чувствуя, как его начинает крыть плотной волной депрессии, решил во чтобы то ни стало занять себя чем-нибудь. До занятий оставалось ещё больше часа, поэтому он забрёл на стадион и повис на турнике.
- Качаешься? Чё-т дохловато как-то, - услышал он за спиной знакомый голос.
"Татарин" спрыгнул и оглянулся. Он не ошибся, это был голос "Геши", который стоял у него за спиной, поглаживая забинтованную руку.
- Здаров, "Гешич", - улыбнулся "Татарин", - чё с рукой-то?
- Да порезал, сука. И, главное, глубоко так. Больно - пиздец.
- Это где ты так умудрился?
- Где-где! На станке, конечно, на работе.
- УДО зарабатываешь? - усмехнулся "Татарин".
- Да какое тут, нахуй, УДО, - махнул здоровой рукой "Геша", - воспеты просто ахуели, припахали всех шуршать, обещая на подвал швырануть, если в отказ пойдёшь. Ебал я на подвал ломиться. Конец года, портить всем показатели.
- Нихуя ты заговорил! - удивился "Татарин". - Это с какого ты вдруг стал за показатели париться?
- Ну, неудобно пацанов подводить, - замялся "Геша", - вроде все впряглись, как-то петлять мимо не по-пацански.
- Ох, ебать тебя кроет! Кто впрягся, "Михей", что ли?
- Кстати, "Татарин", чтобы ты знал - "Михей" реально шуршал. Я сам ахуел.
- Я всегда говорил, что он мужик, а не блатной, - поморщился "Татарин", - такому только и шуршать.
"Геша" пожал плечами.
- Тебе виднее.
- А чё там, твои проблемы с "Михеем" решились?
- Какие? - "Геша" с удивлением посмотрел на "Татарина".
- Ну, ты там говорил, что он от тебя бегает. Шушукается по углам. От дел тебя подвинул.
- Не, ну не то чтобы подвинул. Просто, как показалось, напряги были. Сейчас вроде ничего. Может, просто тогда показалось. Кстати, они с "Туристом" и "Муслимом" что-то сейчас мутят. Случайно слышал, что собираются вроде то ли бухать, то ли какие-то движняки устраивать. На кухне завтра их человек, так они говорят, им мясо заныкает и с картофаном будет жарить. Про бухло что-то тёрли.
- С "Муслимом"? - удивился "Татарин". - С хуя ли дружба такая у него с "Туристом"? Он же его на дух не переносит. Гнал тогда, что я его протягиваю на место "Храпа"?
- Не знаю, "Татарин", - "Геша" снова пожал плечами, - кучкуются. Я же тебе говорю, что какие-то движения.
"Татарин" задумался на время, а потом спросил:
- Если кучкуются, то хуёво. Хотя, может, реально просто побухать хотят. Ладно, хуй с ними, - махнул он рукой, хотя, конечно, новость о том, что "Муслим" сошёлся с "Туристом" и они собираются даже бухать вместе, без "Татарина", уязвила его самолюбие очень сильно. Но вместе с разочарованием "Татарину" вдруг в голову пришла одна интересная идея.
- Слушай, "Гешыч", а может, реально хорош тебе под "Михеем" ходить? Хватит. Пора уже и самому смотрящим становиться? - внезапно сказал он.
Приятель "Татарина" от удивления даже приоткрыл рот.
- А "Михея" куда денем? - только и спросил он.
- Да "Михей" пусть себе рулит, хуй с ним. В другое место тебя пристроим. Соседями будем! Это же ахуенчик идея!
Глаза "Татарина" загорелись, но по "Геше" было видно, что тот не особо хотел впутываться в какие-то сомнительные авантюры своего друга с непредсказуемым финалом. Но "Татарин" всё уже решил для себя.
- В общем, готов будь! Будем тебя тащить на отряд. С пацанами я перетру. Проблемы, думаю, будут, но мы их разрулим. Бабки есть. Подогревы есть. Поддержка есть. Всё остальное дело техники. Если что, я поддержу тебя на первых порах.
- Бля, "Татарин", может, ну его на хуй! Пусть всё остаётся как есть, - аккуратно заметил "Геша", - нахуй эти войны? Сгонять кого-то с места?
- Ты не понимаешь, - покачал "Татарин" головой, - так всегда будет. Не покажешь силу, уважать не будут. Мы должны раз и навсегда обозначить всем их место и показать, кто тут реально решает вопросы. Всё, "Гешич", решили. Будет, как я сказал. Не вымораживай меня! Я же всегда к тебе ахуенно относился. Верил в тебя! Так что давай, не скисай. А я пойду пока порешаю свои вопросы, а ты обдумай всё хорошенько и подтягивайся вечерком ко мне. Мне тут кое-чего закинули, нагрею, если что.
- Если получится, то подойду, конечно, - сказал "Геша" и протянул "Татарину" левую руку для прощания.
Распрощавшись, "Татарин" быстрым шагом направился в сторону общаги. План, созревший в его голове, был прост: сначала надо было избавиться от того, что лежало в носке, потом пойти к "Мюллеру" и рассказать про завтрашнюю планируемую пьянку "Туриста" с "Муслимом" и попросить, чтобы пьянку накрыли. После чего действовать по уже обкатанной с "Храпом" теме: то есть обставить всё так, чтобы подозрение пало именно на "Муслима", а на подвал приняли остальных. А уже после всего произошедшего, со спокойной душой, не спрашивая мнения блатных, разобраться с тем за его дерзость и упрямость, чтобы в итоге и "Муслиму" его место определить, и блатных шугануть, да и друга своего на место смотрящего поставить. В общем, "Татарину" было ясно, что нужно делать и как действовать.
Войдя в общагу, он нырнул в каптёрку и, выгнав "Ганса", быстро заныкал содержимое носка в угол за половицей. Основную партию он, конечно, хранил совсем в другом месте, а эта нычка была его собственной, для того чтобы требуемое всегда находилось у него под рукой. Закончив с этим, он позвал "Ганса" обратно и, узнав, что принёс "Ерёма" со свиданки, попросил собрать ему небольшую торбу с продуктами на вечер, после чего пошёл в умывальник умыться, а затем идти к "Мюллеру" на приём. В туалете он столкнулся с "Егорёшей". Тот обмывался под краном холодной водой, обтекая мелкими каплями и фыркая.
- На ловца и зверь бежит, - улыбнулся "Татарин". - А ты чего не с отрядом?
- Раньше отпросился, - сказал "Егорёша", прерывая свои процедуры. - Перепачкался, вот и решил помыться, иначе сейчас толпа набежит, хуй дадут спокойно водой попользоваться.
- Смотри не заболей, - сказал "Татарин", кивая головой на окно, подразумевая, что уже поздняя осень и умывание под ледяной водой может быть чревато разного рода простудными осложнениями, - ты мне сейчас будешь нужен, как никогда.
"Егорёша" насторожился. Заметив это, "Татарин" уточнил.
- Работа для тебя и пацанов есть. И очень серьёзная. Клиент непростой, но сделать надо будет всё так, чтобы он после всего этого завидовал тому лоху, которого вы на больничку отправили.
- Да не вопрос, - сказал спокойно "Егорёша", - а чё за клиент-то?
- Всё потом, - напустил туману "Татарин" и добавил: - Вечером зайдёшь ко мне, я подогрев твоей "братве" передам. Хавчик там. Есть синьки бутылка. Отдохнёте. Понял?
- Угу, - кивнул "Егорёша", и "Татарин" зашёл в кабинку туалета, закрыв за собой дверь.
Он опять был в деле.
Всё вырисовывалось так, как ему нужно было, и это его радовало.
Масть шла.