Как и предрекал Цван, Мамота опустили. Произошло это уже вскоре после первой Лёшкиной встречи с Цваном в комнатке мастерских. За одну ночь Мамот изменился до неузнаваемости. От былой его борзости не осталось и следа. Потухший, затравленный взгляд, сутулая спина, какая-то шаркающая походка. Ему определили одну из коек возле выхода, рядом с койками отрядных пидоров Катьки и Цветика, отобрали его фирменные шмотки, кинув взамен застиранную дырявую робу да стоптанные башмаки. Само собой разумеется, что никто из пацанов ничего не видел, но вездесущий сосед Лёшки по койке, Витька "Бэха", после отбоя вполголоса рассказал подробности.
- Обоссать только хотели, но "Болт" ещё за щеку присунул.
Своё прозвище Витька получил за пристрастие к автомобилям марки "BMW", о которых он мог говорить часами. Как и Лёшку, его посадили за угон автомобиля, только, в отличие от первого, Витька угонял их с другом профессионально, под заказ, и когда его повязали, количество эпизодов по Витькиному делу переваливало уже за двадцать. Витька был классный паренёк, весёлый и необычайно шустрый, к тому же он имел уникальную способность доставать самые невероятные вещи и быть в курсе всех происходящих событий. "Болт", про которого рассказал Витька, был один из "борзых", ничего конкретного из себя не представлявший, но сидевший сразу по нескольким тяжёлым статьям. Лёшка с ним никогда не пересекался и ничего, соответственно, сказать в ответ не мог.
- Слышь, Лёха, а ты уже знаешь, что у нас вафлёры есть? - опять зашептал Витька.
- Ну да, Катька вон и Цветик, а теперь и Мамот, - так же шёпотом ответил Лёшка.
- Да нет. Я имел в виду тайных.
Лёшка сжался. Его сердце учащённо заколотилось, губы пересохли, и в глазах у него на секунду потемнело. Неужели Витька всё видел или слышал?! Сглотнув образовавшийся в горле ком, он спёртым голосом тихо спросил:
- С чего ты взял? Тем более тайные. Это же косяк такой серьёзный, он же может пацанов всех загасить?!
- Ты молчи лучше - "загасить", иначе тебя быстро "борзые" пристроят в петлю. Был у нас такой Сашка "Глот", он одного вычислил и пошёл к смотрящему с предъявой. "Ласкунов" отправили на петушатник, а Сащку через ночь нашли в разваленном бараке повешенным. Так что лучше не лезть в эти дела.
Лёшка дослушал рассказ Витьки, приподнял голову и, оглядевшись по сторонам, спросил как можно тише:
- Ну а ты откуда знаешь? Кто он?
Витька тоже подвинулся поближе, пристально посмотрел Лёшке в глаза и коротко сказал:
- Кот!
Кот был обычный, невзрачный пацан, как и большинство воспитанников, получивший срок за превышение самообороны: проломил кому-то в драке голову. Адвокат Кота на суде вывернул, конечно, дело так, что это было чистой воды нападение на Кота и его друга, но поскольку "нападавший" с проломленной головой отправился на "больничку" надолго, суд счёл Кота виновным и приговорил его к четырём годам лишения свободы.
- С чего ты взял? - облегчённо выдохнул Лёшка.
- Я сегодня видел, как его позвали в каптёрку, так он сначала взял зубную пасту со щёткой и пошёл в умывальник, а только затем в каптёрку.
- Ну и что? Что здесь такого? - удивился Лёшка.
- Ты что, дурак? Не понимаешь? - Лёшке показалось, что Витька начал раздражаться от его непонятливости. - Он вышел из каптёрки через час и опять пошёл чистить зубы. Так только хуесосы делают - я тебе отвечаю. Хотя твоё дело, конечно, верить этому или нет, но я предупредил тебя, так что тебе жить.
- Разговоры в спальном помещении! - в расположение зашёл дежурный воспитатель. - Кому не спится? Сейчас быстро на очко пристрою до утра!
Витька моментально замолчал и закрыл глаза. Лёшка тоже закрыл глаза и замер, боясь пошевелиться, но сон не шёл к нему. С одной стороны, Лёшка, конечно, испытал неимоверное облегчение от того, что речь шла не о нём и по-прежнему никто ни о чём на его счёт не догадывался, но, с другой стороны, он понял, насколько хрупка такая "тайна", и то, что вести себя надо максимально осторожно, не расслабляясь ни на секунду.
А ещё спустя какое-то время неприятности повалили на Лёшку как из рога изобилия. Сначала он получил двойку по геометрии. Занимаясь с пацанами стенгазетой, он абсолютно выпустил из головы, что "Варвара", их математичка, обещала вызвать его к доске, и не выучил домашнее задание. Последовавшая за этим расправа не заставила себя долго ждать.
После ужина дневальный позвал его в каптёрку, и Лёшка под жуткие удары прыгающего в груди сердца побрёл понуро за ним, понимая, что сейчас его будут бить. В каптёрке уже находился Цван и ещё несколько пацанов из его свиты. Кроме них, около стены стояли провинившиеся за день воспитанники, опустив головы в пол, смиренно ожидая заслуженного наказания. Как только Лёшка зашёл в каптёрку, за ним закрыли дверь. Цван стоял, опершись задницей на стол, его активисты, усмехаясь, стояли рядом.
- Теперь все в сборе... Что, блядь, - начал он, - охуели? Я, блядь, что, разве не предупреждал: кто будет портить показатели отряда, тот будет огребать пизды по полной?
С этими словами он, крутя в пальцах чёрные, изготовленные из хлеба чётки, подошёл к одному из провинившихся и с размаху врезал ему кулаком в грудь. Пацан охнул и, моментально сломившись пополам, рухнул на пол. Несколько активистов тут же бросилось избивать его ногами.
- Ну, а ты чего в дверях жмёшься? - усмехнулся Цван, глядя на Лёшку. - Иди давай сюда за своими пряниками.
Лёшке в одну секунду стало страшно и плохо. Он до последнего не верил, что Цван мог его ударить, и медленно подошёл к нему, однако уже через секунду от сильнейшего удара в грудь отлетел к стене. От такого удара Лёшке показалось, что у него остановилось сердце, но ему удалось удержать равновесие и не упасть на пол. Глаза Лёшкины моментально заволокло какой-то белёсой пеленой. Прошла всего доля секунды, и Цван обрушил на Лёшку новый, свой фирменный удар в бок, отчего Лёшкино тело моментально обожгло огнём, а рот наполнился противной солоноватой горечью. Затем последовало ещё несколько ударов. Лёшка обмяк, свалился на пол и всё, что мог сделать, так это прикрыть руками свою короткостриженную голову, пытаясь таким образом хоть как-то смягчить наносимые ему тупые удары ногами. Он крепко сжал зубы, боясь закричать. Ему казалось, что избиение продолжалось целую вечность, хотя на самом деле не прошло и пяти минут.
Внезапно откуда-то издалека последовала новая команда Цвана:
- Подъём, бля, бегом!
Пацаны на трясущихся, ватных ногах с трудом поднялись с пола. Лёшка чувствовал, как гудело всё его тело. В висках молотком противно стучала пульсирующая боль.
- Привели себя в порядок, живо! - снова скомандовал Цван, и пацаны стали заправляться, а тот тем временем подошёл к Лёшке и, ткнув в него пальцем, сказал:
- Ты в первый раз, так что с тебя пока хватит; двести отжиманий и свободен.
Лёшка испуганно поднял глаза на Цвана, он понимал, что двести отжиманий навряд ли осилит.
- Я непонятно что-то сказал? - сверкнул Цван глазами, и Лёшка, глубоко вздохнув, принял упор лёжа.
- Ты, - услышал Лёшка за спиной голос Цвана, - пятьсот приседаний. Бегом! А ты, бля, тормоз, ни хера по-хорошему не понимаешь. Я тебе, бля, сколько говорил учиться, сука! Учиться! Ученье свет! Не хочешь по-хорошему, значит, будем учить по-плохому...
Лёшка выжимал сороковой раз. Руки ныли и стали непослушными. Тело противно дрожало, и он уже с ужасом думал о том, что будет дальше, реально осознавая, что и до сотни раз дотянет с трудом. Слёзы от обиды на Цвана непроизвольно нахлынули на глаза. "Только разреветься не хватало!" - промелькнуло у него в голове.
Тут он почувствовал, как кто-то поставил ногу ему на спину.
- Ниже, бля, чё ты косишь! - раздался сверху голос, и его силой вдавили в пол.
Выжав с трудом ещё тридцать раз, Лёшка свалился обессиленно на пол, после чего его ещё чуток попинали и отпустили восвояси вместе с приседавшим пацаном... А "тормоза" оставили. Его положение действительно было незавидным, и тот факт, что в то время, когда остальных пацанов избивали и прокачивали, а его не трогали, и он просто молча стоял под стенкой, безучастно наблюдая за происходящим, говорил о том, что ему было заготовлено какое-то более страшное и изощрённое наказание, нежели остальным.
выйдя из каптёрки, чувствуя жуткую слабость и боли во всём теле, зашёл в умывальник, посмотрел в зеркало на своё припухшее лицо с ввалившимися щеками и красными влажными глазами, затем открыл кран, зачерпнул руками ледяную воду и плеснул её себе в лицо. В это время в умывальник зашёл Кот с тюбиком зубной пасты и щёткой.
- Что, досталось? - усмехнувшись, спросил он.
- Ага, - ответил Лёшка, вспомнив рассказ Витька и невольно опустив глаза на зубную щётку Кота.
- Бывает, - Кот встал рядом и открыл воду. - Цван насчёт учёбы и показателей просто лютый, лучше уж за такие косяки ему не попадаться.
Он стал усиленно чистить зубы, а Лёшка спешно закрыл кран, вышел из умывальника и пошёл на улицу. Выйдя из общежития, он вдохнул полной грудью свежий воздух и почувствовал, как внутри что-то отдало эхом тупой, противной боли.
- Вот ты где? - услышал Лёшка за спиной.
От неожиданности он обернулся и увидел стоящего неподалёку Цвана.
- Через полчаса жду тебя в разваленном бараке. Понял?
Лёшка кивнул головой, и Цван пропал так же незаметно, как и появился, оставив Лёшке только несколько сунутых в зажатую руку сигарет. Лёшка постоял ещё какое-то время, затем глубоко вздохнул и медленно пошёл за общежитие по направлению к серым кирпичным развалинам полуразрушенного старого корпуса, видневшимся в густой траве. Зайдя в один из ещё не до конца разрушенных подъездов, он подкурил оставленную Цваном сигарету и стал ждать.
Прошло немного времени, и до Лёшкиного уха донеслись чьи-то быстрые, крадущиеся шаги. Затем последовал короткий свист. Лёшка выглянул из своего убежища и тихо сказал:
- Я тут.
Цван пошёл по направлению к Лёшке, после чего, войдя в подъезд, он быстро, по-деловому, без лишних слов развернул Лёшку к себе лицом и молча с силой надавил руками на его плечи. Лёшка присел на корточки, Цван слегка оттолкнул его от себя, и Лёшка упёрся спиной в стену. Было уже темно, но привыкшие к темноте Лёшкины глаза различили, как Цван расстегнул ширинку и большим пальцем приспустил резинку трусов, вывалив у Лёшки перед носом член с яйцами. Затем он залупил член, и тут же в нос Лёшке ударил знакомый запах. Помня о том, что ещё совсем недавно произошло в каптёрке, и то, как Цван больно и хладнокровно избивал его, Лёшка обиженно отвернул голову в сторону, но Цван с силой развернул её обратно к члену и стал водить скользкой головкой по Лёшкиным губам. Затем, обхватив член у основания, он с размаху несколько раз ударил им Лёшке по лицу и тихо приказал:
- Рот открой.
С этими словами он пальцами сдавил Лёшкины челюсти, и тот, приоткрыв рот, тут же почувствовал, как толстый и горячий член Цвана упёрся ему с внутренней стороны в щёку. Взяв крепко Лёшку за уши, Цван стал натягивать его на свой член ртом, стараясь вогнать свою вздыбленную плоть как можно глубже. Лёшка, чтобы удержать равновесие и не упасть, ухватился руками за ноги Цвана, а тот, не обращая ни на что своё внимание, продолжал, ритмично покачивая бёдрами, вафлить Лёшку. Иногда, когда член проникал очень глубоко, Лёшка носом упирался в волосатый лобок Цвана и закашливался, отчего на его глаза моментально наворачивались слёзы, становилось тяжело дышать, а рвотные спазмы сдавливали горло. В эти моменты, чувствуя, что парень задыхается, Цван доставал член из Лёшкиного рта и обтирал слюну тому об лицо, после чего, слегка надрачивая, опять вставлял член в рот Лёшке и продолжал трахать его с ещё большей энергичностью. Лёшка же, помня о том, чему учил его Цван, плотно сжимал губами головку, посасывая её и стараясь одновременно как можно быстрее теребить член языком.
Так продолжалось какое-то время, пока Цван не стал тяжело дышать. В тот же момент Лёшка почувствовал, как член Цвана увеличился в размерах ещё больше, одновременно с чем парень глухо застонал, крепко прижал голову Лёшки к своим штанам, и член, пульсируя, стал выстреливать в рот Лёшке порции густой, липкой спермы. Как Лёшка ни пытался приготовиться и настроиться на финал, но спустил Цван всё-таки неожиданно, и Лёшке пришлось, давясь, глотать сперму, прокашливаясь, глотать её снова, одновременно с этим чувствуя, как член Цвана начинает терять свою силу.
Когда извержение закончилось, Цван достал изо рта Лёшки обмякший член, выдавил пальцами последние капли спермы тому на губы и сказал:
- Оближи залупу.
Когда Лёшка облизал головку, Цван обтёр Лёшке член об лицо, после чего, заправив его в трусы, застегнул пуговицы на ширинке. Затем он прижался спиной к двери и, постояв так несколько секунд, наконец, выдохнул:
- Кайф!
Потом, достав сигарету, он закурил. Лёшка тяжело поднялся на затёкшие ноги и, отряхнув брюки, хотел было уйти.
- Куда? - остановил его Цван. - Я разве тебя отпускал?
Он порылся у себя за пазухой, вытащил оттуда что-то, завёрнутое в промасленную бумагу, и протянул свёрток Лёшке. Тот стоял и не шевелился.
- Бери, ешь, - ткнул Цван в него свёртком.
Лёшка по-прежнему молчал, отвернув голову в сторону.
- Тааак, - протянул Цван, выпуская дым, - взял бегом, я сказал!
Лёшка взял в руку протянутый Цваном свёрток, и парень, пытаясь заглянуть Лёшке в глаза, проговорил:
- Я не понял, ты мне что-то предъявить хочешь? Или, может, это из-за того, что я тебя в каптёрке прессовал?
Услышав последнее, Лёшка зло взглянул на Цвана. Тот надменно улыбнулся.
- А не охуел ли ты, пацан? Ты что, забыл, что я тебе говорил при нашей первой встрече, когда ты в отряд только заехал? За косяки свои будешь отвечать сполна. За показатели отрядские с меня спрос, а значит, и с вас всех, и разницы между всеми вами никакой нет. Меня абсолютно не ебут причины, по которым ты не смог выучить урок или по которым у тебя что-то не получилось, меня ебёт только результат, а результат этот - твоя "параша"! За "парашу" к ответу. Всё справедливо! Получишь ещё одну, снова огребёшь, но я всё-таки верю в то, что ты не конченный "тормоз" и что это была всего лишь случайность, - Цван подошёл и положил руку Лёшке на плечо. - А теперь не грузись и давай ешь.
Лёшка развернул бумагу и нашёл там переложенный между двумя измазанными маслом ломтями белого хлеба кусок варёной колбасы и несколько перьев зелёного лука. Рот Лёшкин моментально и непроизвольно наполнился слюной. Откусив большой кусок от бутерброда, Лёшка стал тщательно пережевывать его, наслаждаясь забытым вкусом. Когда с бутербродом было покончено, Цван угостил Лёшку ещё и шоколадными конфетами "Ромашка", после чего дал ему мятную жвачку, велел зажевать всё и сказал:
- На тебе сигарету. Постой покури, а мне возвращаться надо. Подождёшь минут десять и тоже возвращайся в расположение.
После чего он вышел и так же быстро, как и пришёл, исчез в направлении общежития. Лёшка же, как и велел ему Цван, выждал какое-то время, покурил, а после, оглядываясь испуганно по сторонам, пошёл следом за ним.
Зайдя в расположение, Лёшка тут же почуял неладное. Там царил полный беспорядок. Кровати были перевёрнуты, занавеска сорвана, несколько горшков с цветами, рассыпав землю, валялись на полу. В центре расположения на линолеуме дежурные шныри всячески старались зачистить бурые пятна засыхающей крови, которые узкой дорожкой вели к туалету.
- Ты где был? - подскочил моментально к Лёшке Витёк.
- А что случилось?
- Ни хера себе?! Ты пропустил жесть! Мамот кинулся на Болта и при всех поцеловал того в губы.
- Ты что?!
- Ага! Тут такое творилось! Драка! Болт Мамоту брюхо ножом распорол, а толку-то! Один хер уже обиженный, так что понту бабочкой махать!
Лёшка был в шоке от услышанного.
- А где они? - спросил он.
- Ну, Мамота на больничку забрали, Болта на крытку - похоже, новый срок накрутят. А ты-то сам где был?
- Да, блин... - Лёшка замялся, вздохнул, и тут же этот вздох отдался мучительной тугой болью в районе печени.
- Ааа! - догадался Витя, видя, как Лёшкино лицо скривила болезненная гримаса. - В каптёрку на разборки водили, из-за Варвары? Да уж, попадалово. Я раз попал из-за Семёна-физика, тоже "парашу" хватанул. Дык меня Цван так ногами уделал со своими шакалами, что я думал, что кони двину... Ничё, Лёха терпи. Всё ж тебе лучше, по ходу, чем Мамоту, - и Витька дружелюбно похлопал Лёшку по плечу.
в отряде было, конечно, серьёзным залётом. Цвану мотала нервы администрация, он же, в свою очередь, срывал всю свою злость на пацанах. Все затихарились, из последних сил стараясь не накосячить, чтобы не попасть активу в немилость. А уже через несколько недель в отряд обратно вернулся Мамот. Он ещё больше осунулся и стал почему-то тянуть при ходьбе правую ногу.
Лёшка, забежавший в расположение за тетрадкой, увидел измученного Мамота, и сердце его сдавила жалость. Мамот же, не обращая на Лёшку никакого внимания, порылся у себя в тумбочке, что-то взял там и пошёл так же тяжело в туалет. Лёшка подождал, когда он скроется за дверью, достал из тумбочки пакет и зачерпнул оттуда руками горсть конфет и печенья. Накануне он получил из дома от мамы большую посылку и, разделив "кабанчика", как требовали того "понятия", оставшуюся часть пристроил себе в тумбочку. Вернув пакет на место, Лёшка, оглядываясь по сторонам и стараясь остаться незамеченным, подошёл к койке Мамота и положил ему сладости на кровать, после чего очень быстро выбежал из расположения обратно в классы.
Ночью Лёшку разбудил шум возни, доносящейся до него откуда-то от дверей. Он открыл глаза и увидел возле койки Мамота две суетящиеся тени. Лёшка осмотрелся по сторонам - все пацаны спали, пустовали только кровати "опущенных" Цветика и Катьки.
- Крепче ноги вяжи ему, суке! - донёсся до Лёшкиного уха сдавленный шёпот.
Потом тот же голос тихо спросил:
- Что, Мамот, страшно? А когда ты меня заставлял жопу лизать, ты думал о будущем? Ну, сейчас ты моей жопы отведаешь. Давай открывай свою вафельницу, пидор.
Лёшке стало противно. Он накрыл голову одеялом и, вдавившись ею в подушку, постарался отвлечься и не слушать то, что происходило дальше. В этот момент Катька и Цветик напомнили ему гиен, которых он видел однажды по телевизору в программе о животных. Те, трусливо озираясь, терзали полусгнившую тушу антилопы, оставленную пресыщенными удачной охотой львами.
Наутро Мамота нашли повешенным в туалете. Не выдержав навалившихся на него унижений, он наложил на себя руки.
Опять возобновились расследования. Администрация колонии стала дёргать пацанов, угрожать возбуждением дел, грозилось зарезать всем УДО. Цван стал лютовать ещё больше, "закручивая гайки" до основания. Единственный плюс во всей этой истории был в том, что он практически забыл о существовании Лёшки.
Безликие дни шли своим чередом, и однажды, спустя неделю после истории с Мамотом, Лёшке среди общего гама в столярном цехе показалось, что кто-то его позвал. Не придав этому значения, Лёшка продолжал спокойно строгать ножки для табуреток, пока внезапно не почувствовал болезненный удар в плечо.
- Блядь, я чё, должен тебе персональное приглашение курьером высылать?! - Цван зло смотрел Лёшке в глаза. - Кричу, кричу, а тебе по хуй? Ты что, забил?
- Я не слышал, - Лёшка опустил глаза, кладя инструменты на стол.
- За мной, - коротко приказал Цван и пошёл по направлению к знакомому уже Лёшке закоулку цеха.
Втолкнув Лёшку в каморку, он включил свет и, взяв пацана за руку, подтянул его к кровати. Лёшка сел и испуганно посмотрел на Цвана. Тот был явно чем-то взбешён и раздражён.
- С пидорами дружбу водишь? - прошипел Цван угрожающе. - Конфетами, печеньем их угощаешь?
У Лёшки в одну секунду пересохло в горле.
- Я... - начал было он.
- Головка от хуя! - отрезал Цван. - Жалко стало Мамота? Блядь, на хуя я вообще за тебя вписался?! Надо было, чтобы он "опустил" тебя, вот бы, бля, я посмотрел, какая у тебя потом была бы к нему жалость! Нет, бля, пожалел пацана. Ты чё, так и не понял, куда ты попал?! Это же, бля, не пионерлагерь! Тут нет нянечек и друзей, мамка осталась за забором, и по голове гладить никто не будет! Тут кругом подставы и борьба за выживание, сильный хавает слабого по принципу: если ты волк - возьми, если овца - терпи! А проявишь слабость или жалость, тебя затопчут, опустят, и ты хуй уже когда в жизни поднимешься. Ты превратишься в конченное чмо, недочеловека, о которого остальные будут с радостью вытирать ноги, как о последнюю тряпку, потому что зло порождает только зло.
Цван ходил по каморке из угла в угол, а Лёшка почему-то вспомнил, как Цветик с Катькой набросились на немощного Мамота, и почувствовал всю суровую правдивость слов Цвана. Тот же, помолчав несколько секунд, подошёл ближе и, остановившись возле Лёшки, глядя на него в упор, зло проговорил:
- Нет, бля, так до тебя точно не дойдёт. Вы, бля, все какие-то ебанутые, слов ни хера не понимаете. Надо тебе показать на деле, что это такое и как это больно! Ты знаешь, скольких пацанов опустил этот пидор Мамот по беспределу? А тёлка та на воле, которую они пустили на хор? Ты бы их лучше пожалел!
Он толкнул Лёшку на кровать, и тот свалился на неё на спину. Цван с силой перевернул его на живот и заломил ему руку.
- Вторую давай, - потребовал он.
- Не надо, Вань, - жалобно попросил Лёшка, - я прошу тебя, не надо.
- Руку, бля, я сказал! - Цван, скрутив вторую Лёшкину руку, вытащил свой брючный ремень и крепко связал им запястья пацана, после чего поднялся и перевернул Лёшку на спину.
Подсев ближе, он достал спички, вставил их Лёшке в уши и сказал:
- Тронешь зубами, пидор, останешься глухой на всю жизнь.
Затем он расстегнул штаны, оттянул резинку трусов под яйца и больно, словно тисками, сдавил пальцами Лёшкины челюсти. Лёшка вскрикнул и открыл рот, а Цван тут же втолкнул ему туда полувставший член и приказал:
- Соси, пидор! Сделай пацану приятно.
Лёшка стал испуганно сосать. Страх сковал его до самых пяток. Он не понимал, что происходит с Цваном, и не знал, чего ожидать от того дальше. Член тем временем заметно набрал силу, и Цван, достав его из Лёшкиного рта, с размаху тяжёлой головкой ударил жертву по носу, затем по губам и сказал:
- Вафел, сука.
Он поднялся, придерживая штаны рукой, подошёл к тумбочке, достал из неё вафельное белое полотенце и, подсев к Лёшке, снова сдавил тому челюсти. Лёшка открыл рот, и Цван с силой стал заталкивать ему полотенце прямо в глотку. Лёшка давился, крутил головой. В итоге, затолкав кляп, Цван расстегнул на Лёшке брюки и перевернул его на живот. Кинув ему под живот подушку, он сдёрнул с Лёшки штаны вместе с трусами и, раздвинув Лёшкины ягодицы, плюнул на очко. Ошалевший от происходящего, Лёшка забился под Цваном и стал дёргать связанными руками, пытаясь крикнуть что-то, но крик тонул в туго забитом в его глотку кляпе.
И вот Лёшка почувствовал душистый запах какого-то крема, а затем что-то тупое и упругое коснулась его очка. Цван что было силы надавил, и член, пробивая сопротивление мышц сфинктера, буквально разорвал Лёшку напополам. Тот мычал и тужился, пытаясь выдавить из задницы посторонний предмет, из глаз его катились слёзы, это были слёзы обиды и дикой, разрывающей его в клочья боли.
Но Цван был глух. Он размеренными движениями трахал Лёшку, крепко держа его за поясницу. Остановился он только единожды, когда вытащил из ушей жертвы спички и прошипел ей на ухо:
- Ну что, нравится?
Затем он снова продолжил разрывать Лёшку размашистыми толчками.
Лёшка стонал и плакал. В его голове помутнело, на лбу выступил обильный пот. Он не знал, сколько уже прошло времени, и ему казалось, что он целую вечность находится в этой прокуренной, затхлой, вонючей каморке.
пришла, как всегда, неожиданно. Цван вдруг вытащил член из Лёшкиной задницы, быстро развернул того на спину и, поднеся член к лицу лежащего, быстро-быстро надрачивая ствол, издал протяжный стон, после чего стал выпускать густые жирные горячие струи спермы Лёшке на зарёванное лицо. Сперма, смешиваясь со слезами, попадала в глаза, в нос, на щёки, тут же засыхала и отвратительно стягивала кожу.
Лёшка всхлипывал через кляп. Он видел, как Цван стряхнул последние белые капли на него. Затем, с трудом вытащив кляп из Лёшкиного рта, он приказал:
- Возьми в рот и оближи!
Лёшка лежал безучастно. Звонкая пощёчина привела его в себя.
- Взял в рот и облизал живо, пидор!
Лёшка открыл рот и, вобрав в себя член Цвана, облизал его со всех сторон. Затем Цван заправил член в трусы, подтянул штаны и, застегнув их, сел на кровать, закуривая. Развязывать Лёшке руки он не торопился.
Лёшку всего буквально трясло мелкой дрожью от нервного озноба. Жутко болел задний проход, но ещё противнее ему было от осознания того, что с ним только что проделал Цван. Лёшка чувствовал себя раздавленным и униженным. И самым ужасным было сознание того, что проделал всё это с ним тот самый Цван, который ещё совсем недавно казался Лёшке таким порядочным, авторитетным и справедливым.
Докурив, Цван посмотрел Лёшке в глаза и уже тихо, без агрессии в голосе сказал:
- Лёша, я сделал это только для тебя. Чтобы ты понял, каково это - испытать чувство насильно опущенного человека. Но при этом я тоже пожалел тебя и не рвал тебе фуфло так, как это происходит на самом деле, после чего опущенные обычно надолго попадают в больницу на зашивание. Я не выбивал тебе зубы, чтобы ты не кусался, я не буду объявлять тебя пацанам. Я хотел только одного: чтобы ты понял - тут нет друзей! Тут нет жалости, и каждый выживает так, как умеет. Каждый тут сам за себя. Я сейчас был один, и буду у тебя один! А те, кого опускал Мамот, после опускания терпели унижения от любого желающего. Тот же Мамот заставлял пидоров лизать ему жопу, пытал их электричеством, поджигал им трусы. Я не опускал тебя до такой степени. Но если ты не поймёшь, что я пытаюсь тебе объяснить, значит, мне придётся заставить тебя вылизать мне жопу, чтобы ты понял, что жалость в этом месте не самый хороший советчик. Забудь о своей жалости, пока не выйдёшь обратно за забор, а лучше забудь о жалости вообще до конца своей жизни. А сейчас...
Цван рукой дотронулся до Лёшкиного члена. Лёшка вздрогнул. Сердце его учащённо заколотилось, и он испуганно посмотрел на Цвана. Тот провёл по Лёшкиному члену рукой, погладил яички, покатал их в руке, затем оголил Лёшкину залупу и, склонив голову, взял Лёшкин член в рот. У Лёшки от неожиданности перехватило дыхание.
- Не надо, - тихо, дрожащим голосом попросил он, закрывая глаза.
Внезапно Лёшка почувствовал, как волна удовольствия, заглушая боль, растекается по его телу, как приятно начинает щекотать внизу его живота, а Цван тем временем всё увереннее и увереннее продолжал сосать Лёшкин член, облизывая его и теребя языком и одновременно с этим не прекращая рукой гладить Лёшкины яички. В результате, несмотря на избитое и раздавленное Лёшкино состояние, член его отреагировал моментально, встав на полную свою величину. Почему-то Лёшка поймал себя на мысли, что ему неимоверно стыдно, но Цван сосал так хорошо, что вскоре Лёшка, забывая обо всём, стал подмахивать навстречу парню бёдрами, дёргая при этом связанными за спиной руками.
Волны удовольствия растекались по Лёшкиному телу, и он почувствовал приближение развязки, это же, видимо, почувствовал и Цван. Вытащив Лёшкин член из своего рта, он стал быстро-быстро дрочить Лёшке и, дотянувшись свободной рукой до валяющегося недалеко кляпа, встряхнул его, после чего поднёс к залупе. Через несколько секунд из груди Лёшки вырвался непроизвольный крик, и он стал бурно кончать прямо на подставленное Цваном полотенце, а спустя несколько секунд смолк и расслабленно задышал.
Цван, отбросив обкончанное полотенце в сторону, перевернул Лёшку на живот и развязал ему руки. Вдевая ремень обратно себе в брюки, он сказал:
- Надеюсь, тебя не стоит предупреждать, чтобы ты молчал о том, что здесь произошло? Во-первых, тебе никто не поверит, а во-вторых, мне придётся тебя убить, потому что это будет предъява, а поскольку ты её всё равно обосновать не сможешь, то она будет смыта только твоей кровью. Так что не осложняй жизнь ни мне, ни себе. Это никому не надо... А сейчас мы сделаем так. Полотенце у тебя есть, в тумбочке, если надо, лежит ещё одно; в чайнике возьмёшь воду. Приведи себя в порядок. Я смотреть не буду, приду минут через пятнадцать. Когда закончишь, полотенца бросишь в угол, к двери. Кому положено, застирают.
Цван заправился и вышел, заперев каморку, а Лёшка, оставшись один, посидел какое-то время на кровати, словно оглушённый случившемся. Он молчаливо смотрел в одну точку и пытался для себя понять, что же произошло?! Что вызвало такой гнев у Цвана, и как Цван - сам Цван! - взял у него в рот.
Но долго рассиживаться времени у него не было. Лёшка привстал с кровати, поддерживая рукой брюки, подошёл к тумбочке, вытащил из неё чистое полотенце, смочил его водой из чайника и стал тщательно вытирать полотенцем лицо. Обтерев его насухо, избавившись от остатков засохшей спермы, Лёшка, снова хорошо смочив полотенце водой, стал подтирать жопу, которая продолжала болезненно ныть при каждом лишнем движении и прикосновении к ней. Ещё Лёшка заметил на полотенце кровь и испугался. "Неужели он разорвал мне там всё?" - подумал он, но тут же успокоил себя, вспомнив слова Цвана о том, что тот старался бережно его трахать, а не так, как обычно это делают при "опускании". "Наверное, я бы тогда вообще встать не смог", - Лёшка тяжело вздохнул, обтёр ягодицы и, спустившись ниже, протёр себе бёдра. Затем он скомкал полотенце в руке и кинул его, как и велел ему Цван, в угол. Другое полотенце он брезгливо отправил ногой туда же. После чего Лёшка подтянул трусы, застегнул брюки, заправился и, сев на край койки, стал ждать.
Цван вернулся, как и обещал, достаточно быстро.
- Нормально, - сообщил он, - всё тихо.
Он развернул газетный свёрток. Внутри оказался кусок розового сала, половина кольца колбасы и хлеб.
- Ешь давай!
Лёшка сидел не двигаясь.
- Лёша, - в голосе Цвана опять прозвучали металлические нотки, - хватит ломаться, как, блядь, хрен знает кто! Я же тебе популярно всё объяснил. Забудь о том, что произошло, и помни о том, что я тебе сказал.
Он подошёл и положил руку Лёшке на плечо, затем продолжил:
- Давай ешь, нам нельзя надолго пропадать, а то хватятся. Всё будет хорошо, если ты не будешь тупить.
Лёшка взял колбасу и, отломив кусок вместе с хлебом, стал медленно жевать. Цван сам поставил чайник и, достав из кармана пачку жвачки, положил на стол одну пластинку.
- Зажуёшь потом, чтобы колбасой не пахло; она чесночная, сука. Вкусная! А то не дай Бог попалят пацаны, не оберёмся потом гемора.
Лёшка поднял глаза на Цвана. И хотя это был тот же самый Цван, которого Лёшка знал раньше, уважал его и считал беспрекословным авторитетом, теперь это парень внушал Лёшке страх. Пока Лёшка ещё не мог разобраться в себе и не знал, как этот самый страх можно будет перебороть. Он понимал, что влиять на события он уже не может, и теперь сами события, которые происходят вокруг него, делают его частью того длинного и безрадостного пути, на котором он оказался исключительно из-за порыва собственной необдуманной глупости. Всё, что ему оставалось, это суметь выжить и ждать освобождения, чтобы уже потом, дома, выбросить из головы этот безликий и кажущийся таким бесконечным ряд бессмысленных и ужасных дней.