Витька томился. Прошло уже более десяти дней с того самого момента, как Лёшка попал в больницу. Все усиленно готовились к родительскому дню, который администрация всё-таки решила проводить. В связи с этим повсюду витала связанная с предстоящим приездом родителей суетливая нервозность. Как Витька и обещал, Сашку он не трогал. Тот тоже всячески старался избегать любых контактов с Витькой, так как неприятные воспоминания о том, что тот заставлял делать его в подвале, крепко засели в его сознании. Несмотря на то, что он верил Витьке, который честно держал своё слово и не беспокоил его, время от времени у Саньки пробегала предательская мысль о том, что Витька может не сдержаться и проговорится пацанам, и тогда вся дальнейшая его жизнь превратится в бесконечную череду кошмаров.
Но опасения Саши были напрасны, Витька данное им слово нарушать не собирался. Правда, делать это с каждым днём становилось всё тяжелее и тяжелее. Дрочить Витька не хотел. Он считал себя правильным пацаном, его уважали борзые за свободные взгляды, вольность духа, поэтому Витька стоически терпел. Пользоваться услугами же отрядных "пидоров" он брезговал. Другое дело - Гвоздь! Непонятно откуда, но у Витьки к Гвоздю сформировалась устойчивая, граничащая с ненавистью неприязнь. И причина здесь была даже не в Лёшке. Гвоздь, по мнению Витьки, был конченный напрочь, подлый, завистливый, а история с Лёшкой просто лишний раз утвердила парня в собственной правоте. Однако пойти и навалить Гвоздю за щеку он тоже не мог; дело в том, что с момента "опуска" Гвоздя Туристом, тот, поняв, что обратной дороги в пацаны нет, взял "отрядных" пидоров в оборот и стал устанавливать свои порядки.
Первым под раздачу Гвоздя попал Макар. Цван обещал Макару, что после истории со Штыхом и Бесом того трогать не будут, и действительно, он хоть и шуршал наравне с Катькой и Цветиком, но для сексуальных потреб пацаны его не использовали. Это-то и просёк Гвоздь, решив устранить, по его мнению, такое досадное упущение. Рассудив, что за "опущенного" впрягаться всё равно уже никто не будет, на следующий день после истории с Туристом он завёл Макара в подвал мастерских, где, предварительно избив кулаками по туловищу, насильно поставил на колени и, достав член, стал бить им по лицу. Макар пробовал сопротивляться, но тщетно; Гвоздь с силой разжал тому челюсти и, протолкнув член в рот, стал трахать, после чего, сопя, выпустил тугую струю спермы, обтёр член об его лицо и, заправляясь, сказал:
- Теперь ты мой вафел, будешь сосать только у меня.
А уже ночью, когда их погнали убирать туалет, Гвоздь сидел на подоконнике, курил и объяснял своим "собратьям по несчастью" новые правила существования в отряде.
- Никому не разрешать себя ебать! Всё только с моего разрешения. Я буду устанавливать цену, время и очередь. Всё только через меня. Если кто-то будет напрягать по беспределу, тоже ко мне, я буду разруливать эти вопросы. Кому что говорить или объяснять, я решаю, вы же можете рот открывать только тогда, когда вас будут хуеососить.
- А если борзые или бугры? - поднял голову Цветик, тщательно выдраивавший эмалированную чашу писсуара.
- Я с ними сам решу вопрос, не бзди. Все поняли?
Ответа не последовало.
- Я спрашиваю, все поняли? А? Макар? - усмехнулся уголком рта Гвоздь, видя, как тот повернулся к нему спиной, стараясь даже не смотреть в его сторону.
Вместо ответа Макар только молча кивнул головой.
Разумеется, что Витьке невдомёк были все эти расклады, но его жутко раздражало поведение Гвоздя. А особенно то, что после того, как Гвоздь переехал к "опущенным", он стал вести себя ещё более борзо и вызывающе. Когда Гвоздь был чуханом, Витька его практически не замечал, тот тихо шестерил "борзым" и летал по отряду бесшумно на цыпочках. Сейчас же Гвоздь, несмотря на своё положение, даже нагло приободрился, что явно бросалось в глаза, отчего обломать последнего Витьке хотелось ещё сильнее.
Решение пришло, как всегда, неожиданно. Однажды, когда он курил с корешем из соседнего отряда, тот поинтересовался у Витьки:
- Слушай, ты Гвоздя знаешь?
- Конечно! В нашем отряде живёт.
- Да ты что?! Ахуеть!
- А на хуй он тебе впёрся?
- Да ты знаешь, всё руки не доходили, знаю, что где-то тут находится, а вычислить времени нет. Он мне бабки по воле должен.
- До хуя?
- Ну как сказать, - тот затянулся и, выпустив дым, продолжил, - двести баксов. А с учётом того, что это было год назад, то со всеми процентами набежит реальная сумма. Кстати, а кто он у вас по жизни?
- Да пидор! - Витька перегнулся через перила и сплюнул в траву.
- Серьёзно?
- Угу.
- Хотя чему я удивляюсь, он, по ходу, и должен был этим закончить.
Витька достал новую сигарету и, подкурив от окурка предыдущей, спросил:
- А как он тебе в бабки-то попал?
- Да он заподлянщик по жизни был и терпила. Вечно в карты с пацанами играл, потом бабки не отдавал, его пиздили во дворе жёстко за эти дела, один раз даже завафлить хотели, но оно бабки нарыло где-то, принесло. А потом, короче, он меня подписал под одну тему с мопедом. Типа он знает подвал, где тот стоял зимовал, но одному ему стрёмно было, да и тяжело, вот я и подписался. Договорились по дешёвке его кому-нибудь спулить, ну и бабки пополам. Так этот пидор его сам продал, развёл какого-то лоха на четыреста бакинских и снялся. Я потом этот мопед случайно через третьи руки вычислил, с пацанами пробили, что да как, вот и вырисовалась сумма. Половина, получается, моя. Так что пизда ему теперь.
- Слушай, Олежка, - Витька соображал мгновенно, - на хуй он тебе нужен? Он же и так опущенный.
- Ну, хуй его знает, может, ебать буду, может, торпеду сделаю, может, просто буду чморить - пока не решил.
- Отдай мне его! - предложил Витька.
- А тебе он нахуй-то?
- Отдай! У меня тоже с ним свои счёты! Вот только не знал, как предъявить лучше.
Олег почесал голову.
- Ну бля, даже не знаю. Он в бабки мне висит.
- Так давай долг переведём, ты с него один хуй тут ничего не получишь. Ну накапает ещё что-то, ну откинешься когда, или он откинется, дашь ты братве маляву, чтобы щимили пидора, всё равно грева-то сейчас не будет, а так я рассчитаюсь с тобой.
- А ты откуда деньги возьмёшь? - Олег с недоверием посмотрел на Витьку.
- Это мои проблемы. Хотя если тебе интересно, старики приедут, у них возьму, а как их в зону внести и тебе передать, это моя головная боль. Только уговор: я отдам тебе чистый долг, без всяких там твоих счётчиков и процентов.
Витька был из мажорной семьи известных врачей, поэтому знал, что родители по-любому привезут деньги, да ещё и немалую сумму, чтобы "подогреть" начальство, ну и единственного сына, само собой.
Олег задумался. В словах Витьки определённо был резон. Конечно, деньги интереснее было бы получить именно здесь и сейчас, чем ждать, например, когда Гвоздь откинется. А чморение Гвоздя в зоне если и принесёт удовлетворение, то только моральное, в финансовом плане по-прежнему был бы глушняк, поэтому, взвесив все "за" и "против", Олег решил:
- Ну забирай, если тебе так надо. Не вопрос. Только бабки сразу все, а не по частям.
- Допизделись.
Витька протянул руку, и Олег пожал её.
- Теперь надо к нашим борзым пойти и предъявить Гвоздю.
- Не вопрос, - Олег затушил сигарету о перила и бросил окурок в урну.
Они зашли в общагу, где располагался Витькин отряд, и на их удачу Цван, Турист и Михей сидели на кроватях и что-то живо обсуждали. Витька подошёл, поздоровался со всеми за руку и представил Олега.
Цван, разговор есть, - сказал Витька, садясь на кровать, не дожидаясь приглашения.
Это было несколько борзо с его стороны, но блатные считались с ним, хотя и видели в Витьке, чуждого им, избалованного мажора. К тому же ему приходил постоянно хороший грев от стариков, что так же добавляло ему авторитета.
- Ну? - Цван поднял бровь и посмотрел на Витьку.
- Да тут с Гвоздём рамсы по ходу, - и Витька пересказал пацанам всё, что недавно услышал от своего кореша.
Когда он закончил, Турист хлопнул Цвана по плечу:
- Я же говорил, что он стрёмный пиздец. Его давно надо было опустить. Он по жизни такой.
- А от нас чего надо? - Цван посмотрел на Витьку. - Хочешь, чтобы мы твою предъяву признали?
- Ну да. К тому же надо решить, что делать и как он будет мне долг отдавать.
Цван в задумчивости провёл рукой по шее.
- Ну хуй его знает. Только без беспредела, у нас залётов и так до пиздеца и больше. Преподы вон прессуют и кошмарят, не хватало дать им ещё один повод.
- Слушай, Бэха, - вмешался Турист в разговор, - дык забирай его к себе в личные пидоры. Будет у тебя "Машкой". Пусть обстирывает тебя, обслуживает, а о цене ты сам с ним договоришься. Он же почти целый, ну за исключением когда я ему присунул.
- Один раз не пидорас, - заржал Михей.
- Ещё какой пидорас! - улыбнулся Турист. - Даже жопу лижет. Слышь, Бэха, какого мы тебе кренделя отдаём, даже жалко становится, не продешеви там!
- Не продешевлю. Будет у меня работать по полной, - Витька довольно усмехнулся.
- Ну вот и лады, - Цван хлопнул себя руками по коленям, - тогда надо этого чёрта поставить в известность, что мы его тебе отдаём... Кто-нибудь! - Цван крикнул в проход между кроватями, и тут же, как из-под земли, перед ним вырос дежурный. - Найди Гвоздя, и быстро его сюда, - распорядился он, и пацана моментально сдуло, как будто и не было.
Не прошло и минуты - в проходе появился Гвоздь. Увидев сидящего на кроватях среди пацанов Олега, он поменялся в лице.
- Слышь, Гвоздь, тут предъяву тебе выкатили, - Цван с брезгливостью посмотрел на него.
- Да какой он уже Гвоздь, - Турист поднялся и подошёл к тому, затем, оглянувшись на пацанов, сказал, - это уже втулка, от слова "втулить по самые яйца"!
- Замысловато слишком, - засмеялся с кровати Михей, - пусть будет Дуремаром.
- О, точно! Гвоздь, Дуремаром будешь?
Турист посмотрел на Гвоздя. Тот отрицательно покачал головой. Взгляд его в тот момент был направлен только на Олега, который прилёг на кровати на локти и с улыбкой смотрел на всё происходящее.
- Я, блять, не понял, - в голосе Туриста прорезались металлические нотки; он снял с ноги тапочек и наотмашь шлёпнул им Гвоздя по лицу. - Повторяю, Дуремаром будешь?
Гвоздь откинулся назад и продолжал молчать. Турист ещё раз шлёпнул его по лицу тапочком и повторил вопрос. Щёки Гвоздя покраснели. Он потёр их рукой и, качнув головой, согласился.
- Вот и чудненько, - Турист кинул тапочек на пол и вдел в него ногу. - Дуремар - король петухов. Ты ж у нас уже вроде петушиной мамы там заделался?
- Дуремар, тебе предъява, - повторил Цван, кивая в сторону Олега.
Олег поднялся со своего места и подошёл к Гвоздю почти вплотную:
- Блять, я так и думал, что ты этим закончишь. Жалко, что тебя ещё во дворе не отхуесосили. Чё ты стоишь молчишь? Вафельник открой, скажи что-нибудь.
- Что тебе сказать? - Гвоздь опустил глаза.
- Мне? Ну что безумно рад меня видеть, например, а пацанам расскажи про косяк свой. Признаёшь за собой, что нагрел меня на бабки?
Гвоздь молча кивнул головой.
- Не слышу, блять! - Олег повернулся к Гвоздю ухом. - Ты и так меня перед пацанами в блудняк впутал, что я тут с пидором рамсы устраиваю, так что не усугубляй.
- Признаю, - тихо проговорил Гвоздь.
- Вот и чудненько, - Олег снова вернулся на своё место. - Итого ты виснешь мне в двести бакинских. С учётом процентов и грева, который я потратил, чтобы найти тебя, пидора, ты висишь мне в четыреста баксов.
Гвоздь в удивлении округлил глаза, но промолчал. Говорить что-то или оправдываться - было бесполезно.
- Так вот, - продолжал Олег, - за тебя рассчитался Бэха, теперь ты ему висишь, и он будет решать, как ты с ним будешь расплачиваться.
Гвоздю в один миг стало жутко тоскливо. Он молчал и безвольно слушал, как другие пацаны решали его судьбу. Он понимал, о чём сейчас пойдёт речь, и уже мысленно возненавидел Витьку.
- Поскольку баблосов у тебя нет, и расплачиваться тебе нечем, будешь его личным пидором, - сказал Цван. - Как вы будете договариваться о цене, ваши проблемы, а чтобы ты не думал, что это прикол или разводняк, Беха сейчас пойдёт и навалит тебе за щеку, чтобы ты понял, что предъява принята. Всё, свалил отсюда.
Цван больше не смотрел в сторону Гвоздя, который понуро побрёл по коридору. Витька с готовностью встал и пошёл следом за ним.
- Смотри там, не порви девочку, - крикнул, смеясь, вдогонку Турист.
Витька оглянулся и улыбнулся.
Гвоздь, шёл как на расстрел. На душе у него было скверно. Только он пришёл в себя после истории с Туристом и сумел как-то наладить быт в новом статусе, как его опустили ещё ниже. "Обслуживать этого пидора! Это же по деньгам не меньше года", - со злостью тяжело дышал Гвоздь, обречённо понимая, что в данной ситуации поделать он не может ничего.
Денег у него не было, и отказаться, соответственно, он тоже не мог.
- Куда побрёл, Дуремар!? - окликнул его Витька, видя, как тот идёт к туалету.
Гвоздь остановился и вопросительно посмотрел на Витьку.
- За мной пошли, - кивнул он головой в сторону выхода, - ты думаешь по шурику пропетлять? Не выйдет! Сегодня у тебя полная культурная программа.
Выйдя на улицу, Витька кивнул Гвоздю в сторону заброшенного корпуса, где, заведя в подвал, включил свет. На полу ещё виднелись бурые, присыпанные пылью следы Лёшкиной крови. Это только добавило Витьке злости.
- На колени, пидор! - скомандовал он, расстёгивая штаны.
А уже через несколько секунд Витька крепко держал Гвоздя за уши, насаживая его головой на свой член...
Лёшка вернулся в отряд через несколько дней после того, как Витька получил Гвоздя в своё распоряжение. Он был слаб и бледен. Рука болела и мучительно ныла, её больно было сжимать в кулак, но это было ещё не самое неприятное. Самое неприятное было то, что Лёшка получил красную полосу себе на дело. Такие обычно рисовали пацанам, склонным к побегу, самоубийцам - короче, тем, за кем был необходим постоянный контроль. Таких воспитанников контролировали с особой тщательностью, заставляя отмечаться чуть ли не каждые полчаса у дежурного воспета. Из приятных моментов было, конечно, то, что Лёшку освободили практически от всего: физкультуры, работ, занятий с активной физической нагрузкой, но перспектива до конца срока находиться под постоянным надзором не радовала совсем.
- Ну и на хуй ты тут такой нужен? Делать всё равно ничего не можешь, - скривился Цван, когда Лёшка пошёл представляться по случаю возвращения из больнички. - Валялся бы себе на больничке дальше.
- Да напрягут его полюбасу, - сказал Михей, - сейчас вон шуршалово такое перед приездом стариков, а правая рука у него нормальная, даже дрочить ничего не мешает.
Лёшка усмехнулся шутке. Михей был прав, и с правой рукой у него действительно было всё нормально. Но дрочить он не собирался, так как и без этого любое движение давалось ему с трудом, и постоянно приходилось преодолевать убийственную слабость.
- Иди к себе! - махнул Цван рукой. - Только не ложись до "Отбоя", а то преподам похуй, с больнички ты, не с больнички; раз выписали - значит здоров. Раз здоров - значит и распорядок, как у всех.
Лёшка кивнул головой и пошёл к своей кровати. Постояв немного, он открыл тумбочку, проверил вещи, затем подошёл к окну и стал смотреть во двор. Пацаны, заходившие в расположение, косились в сторону Лёшки, но подойти не решались. Слишком много непонятного было в истории "Лёшкиного вскрытия". А чем больше мути, тем больше шансов впутаться в какие-то непонятки или загаситься, а этого не хотелось никому. Лёшка в одиночестве смотрел через зарешеченное стекло общаги на остывающий день, на курящих в беседке пацанов, на расплывавшийся белый след одинокого самолёта, пролетавшего в фиолетово-розовом вечернем небе, и думал: "Вот самолёт. В нём летят люди. Может, отдыхать на море, может, в гости к родственникам или по делам. Им хорошо, они свободны, а тут...". У Лёшки самолёт всегда ассоциировался со свободой. Он летал всего несколько раз с мамой, отчётливо помнил и размеренное спокойствие аэропорта, и улыбчивую вежливость бортпроводниц в пилотках, и воду в пластмассовых чашечках, которая почему-то в небе казалась вкуснее обычного. А сейчас? Сейчас через пару дней приедет мать. Что ей сказать про забинтованную руку, как вообще разговаривать? О чём?
уже собрался мысленно проклясть этот родительский день, как из невесёлых раздумий его вывел налетевший, как всегда, Бог весть откуда Витька.
- Привет! - радостно хлопнул он Лёшку по плечу, отчего тот поморщился от пробежавшей по телу боли. - Извини, - Витька спохватился и убрал руку. - А мне говорят в курилке, что вернулся, мол. А я и провтыкал, когда ты пришёл.
- Да лепила сказал, что нефиг валяться, здоровее уже не буду, - Лёшка пожал плечами.
- Болит? - Витька кивнул на руку.
Лёшка в ответ лишь покачал головой. Они помолчали.
- Я всё знаю, - выдавил, наконец, из себя Витька, - случайно узнал. Сашка рассказал. Я его в подвал на нашу точку повёл, а там ты... Мы тебя вытащили и в больничку, там он всё и рассказал про тебя и про Гвоздя.
Лёшка молчал. Он понимал, что надо было что-то ответить, поблагодарить, что ли, но не был уверен в том, что именно в тот момент он хотел быть спасённым.
- Да! - оживился Витька. - Кстати, и Гвоздь уже не Гвоздь, а Дуремар! Главпидор. Мамка у Катьки с Цветиком.
Лёшка удивлённо глянул на Витьку.
- Ну да. Турист его опустил после случая с тобой. Я всего не знаю, но, в общем, получается, что Гвоздь пропизделся Туристу, а тот, ты же знаешь, за пиздобольство строго спрашивает. Но и это ещё не всё...
Витька оглянулся по сторонам и, наклонившись, полушёпотом поведал Лёшке:
- Гвоздь теперь мой личный пидор. Я его у кента своего выкупил. Мы с ним одно время вместе на распределителе были, скентовались, а он Гвоздя по воле хорошо знал, тот и там чёртом ходил. В общем, он весит мне в бабки, и борзые отдали мне его в полное личное пользование. Так что смотри, захочешь оторваться - он твой.
Витька подмигнул, а Лёшка, улыбнувшись, тихо проговорил:
- Спасибо!
- За что? - Витька удивлённо выгнул брови.
- За всё!
- Да ну тебя, - смутился Витька, - придумал тоже. Пошли лучше покурим перед отбоем, - и пацаны пошли на улицу.
Как Михей и предрекал, давать болеть Лёшке никто и не собирался. Работы по подготовке к мероприятиям, которые ожидались на выходные, были в полном разгаре. Складывалось впечатление, что начальство за оставшиеся несколько дней хотело буквально перестроить "зону" заново. Корпуса красились яркими солнечными цветами, доставили несколько машин чистого белого песка, которым стали посыпать волейбольные площадки, натянули сетки, белили деревья и бордюры. В спортивном городке, рядом со снарядами, которые пацаны делали самостоятельно из всякого металлического мусора, оставшегося от разобранных грузовиков, поставили теннисные столы, а в клуб завезли даже два аэрохоккея. Правда, играть не дали и вообще закрыли клуб на замок до приезда родителей, но пацаны привезённые игрушки обсуждали с особым азартом.
Лёшке, с его больной рукой, "торжественно" вручили валик, привязанный к длинной жерди, и велели красить стены спального помещения от пола и до потолка в противный желтовато-розовый цвет, для чего пацаны вытащили все кровати на улицу, чтобы не мешали. Переодевшись в сменную робу, которая была грязная и большая, он, вздохнув, опустил валик в таз и принялся возить им по стенам. Подсыхая, цвет стен получался ещё более ублюдочный, чем был в тазике с краской. Спальное помещение начинало отдалённо напоминать что-то среднее между плохой больницей и совковым пионерским лагерем. Хотя именно эффекта последнего администрация и старалась добиться любыми путями, чтобы показать родителям и приезжему начальству, что данное исправительное учреждение всячески старается приблизить атмосферу воспитания и пребывания воспитанников к спокойной доверительной обстановке, правда, с несколько углублённым воспитательно-трудовым процессом, направленным на коррекцию их девиантного поведения. Держать длинную кисть одной рукой Лёшке было тяжело. Он часто останавливался, чтобы дать онемевшей руке возможность отдохнуть. Но, несмотря даже на это, дело потихоньку продвигалось. Несколько раз в помещение заходил дежурный воспет, одобрительно кивал головой и, пообещав прислать Лёшке кого-то в подмогу, выходил.
Лёшка продолжал красить дальше, погружённый в свои раздумья относительно предстоящей встречи с матерью, что даже пропустил удар входной двери, и когда его кто-то тронул за плечо, испуганно вздрогнул и оглянулся. Это был Цван.
- Шуршишь? - спросил он, улыбнувшись. - Пошли, - Цван кивнул головой в направлении каптёрки.
У Лёшки учащённо забилось сердце. Он попробовал возразить.
- Мне надо красить, а тут вон ещё сколько.
- Какой, на хуй, красить?! - Цван ударил по жерди, и та выпала из Лёшкиных рук. - Пошли, говорю, по шурику отстрочишь и будешь себе дальше этой кончой стены мазать.
Лёшка обтёр об робу перепачканные краской руки и пошёл вслед за Цваном по направлению к каптёрке. Остановившись у двери, Цван оглянулся, достал из брюк ключ, открыл замок и втолкнул Лёшку в пыльное полутёмное помещение, после чего моментально закрыл дверь изнутри. Лёшка стоял как вкопанный.
- Хули мнёшься? Проходи дальше, - Цван подошёл к столу и стал расстёгивать брюки.
Лёшка по-прежнему не двигался.
- Блять, ты чё там морозишься? Иди сюда.
Путаясь в упавших брюках, Цван мелкими шажками подошёл к Лёшке, стараясь не перепачкаться, взял его аккуратно за робу и подтолкнул к столу. Снова присев задницей на стол, он развёл полы спортивной курточки в сторону и приподнял футболку. На нём были всё те же белые трусы, которые уже были знакомы Лёшке.
- Давай, блять, не томи! - он с силой нажал Лёшке на плечо, и тот невольно опустился перед Цваном на корточки.
В следующий же момент Цван крепко взял Лёшку за затылок и буквально вдавил в выпирающий под трусами член...
Когда всё закончилось, Лёшка с трудом поднялся. Он слегка размял затёкшие ноги и обтёр внешней стороной ладони свои губы. Цван же подтянул трусы, заправил член, затем застегнул брюки и, порывшись в кармане куртки, достал пачку дорогих сигарет, вытащил оттуда больше десятка штук и, положив их на стол, сказал:
- Теперь давай быстро обратно, пока нас не попалили... Тсс! - вдруг Цван приложил палец к губам и на цыпочках, стараясь ступать как можно аккуратнее, подошёл к двери.
Лёшка весь напрягся. В каптёрке воцарилась полная тишина, и вскоре до их слуха донеслось отчётливое шуршание. "Если бы был кто-то случайный, то наверняка бы уже ломился в дверь. Значит, явно пасли - меня или малого", - решил Цван и громко кашлянул.
В ту же секунду стоявший за дверью, стараясь сделать это как можно тише, отошёл, а ещё спустя какое-то время Цван услышал, как скрипнула выходящая на улицу дверь.
- Ушёл, кажется. Пошли, - сказал он, аккуратно отодвигая шпингалет.
Лёшка сунул сигареты в карман и, выскользнув из каптёрки, принялся дальше за прерванную работу. Цван пропал так же неожиданно, как и появился, правда, в отличие от воспета, обещавшего помощника Лёшке, Цван своё обещание сдержал и уже через минут десять пришёл ушастый парнишка, чьё лицо было сплошь усыпано веснушками.
- Ты Лёшка? - с порога спросил он.
- Да, - ответил тот.
- Меня Цван прислал в помощь. Подожди, я сейчас кисть принесу.
Он убежал и через несколько минут вернулся в сменной робе и с таким же валиком на шесте, как у Лёшки. Вдвоём дело у них пошло куда быстрее. К ужину работа была почти закончена, но в тех местах, где краска подсыхала, стал проступать старый цвет. Получалось даже ещё хуже, чем до покраски. Воспет критично осмотрел помещение, поморщился и сказал завтра красить второй раз.
В комнате пахло сыростью и краской. Сначала администрация решила кровати в спальное помещение обратно не заносить и уложить пацанов спать на улице. От неожиданной идеи спать под звёздами среди пацанов волной прокатился гул возбуждённого удовольствия. Но затем от идеи отказались - побоялись, что не сумеют всех проконтролировать, и всё последующее время после ужина пацаны отмывали полы и заносили кровати обратно, матерясь и проклиная всё на свете. Дождавшись отбоя, все рухнули в свои койки и забылись в глубоком сне, а Катька, Цветик и Макар, подталкиваемые Гвоздём, побрели убирать туалет. Наскоро помыв унитазы и полы, они тихо, боясь потревожить спящих пацанов, пробрались к своим кроватям и, только дотронувшись головой до подушки, тоже забылись тяжёлым сном.
К Гвоздю же, как назло, сон не шёл. Он ворочался в койке и начинал злиться. Все спали: кто-то сопел, кто-то ворочался, кто-то вздыхал, тускло горело в дальнем коридоре дежурное освещение, а Гвоздь всё никак не мог заснуть. Он буквально приходил в бешенство от всего того, что произошло с ним за последнее время. Его бесил Лёшка, из-за которого всё началось, Цван, Турист, но самое главное, его жутко раздражал Витька. "Этот, блять, парашник с наглым взглядом", - накручивал себя Гвоздь, вновь и вновь закрывая глаза. Он решил во что бы то ни стало постепенно разобраться со всеми, но начать обязательно с последнего.
слышно, как часы в комнате для самоподготовки пробили два ночи. Гвоздь перевернулся на спину, открыл глаза и, тяжело вздохнув, запустил руку в трусы. Он стал мять член, который моментально откликнулся на его прикосновения. Отбросив одеяло в сторону, он стал подрачивать его, приспустив резинку трусов под яйца, потом опять спрятал член в трусы и тихонько поднялся. Постояв с секунду и убедившись, что в спальном помещении тишина, он, тихо ступая, подошёл к кровати Макара и, глядя на то, как тот во сне шевелит губами, провёл рукой по своим трусам. Больше он терпеть не мог. Он потряс Макара за плечо, отчего тот, с трудом открыв глаза, проснулся и уставился на стоявшего рядом Гвоздя с оттопыривающимися трусами. Гвоздь с силой перевернул его на спину и, взобравшись к Макару на грудь, зажал тому ладонью рот:
- Тсс! Пацанов разбудишь!
Свободной рукой он вытащил член и, оголив головку, поднёс её к лицу Макара. Макар проснулся окончательно и попробовал дёрнуться под Гвоздём. Койка отчаянно заскрипела.
- Тихо, блять, пидор, - прошипел Гвоздь. - Если хоть кто-то проснётся, пизда тебе - будешь до утра раком стоять.
Он убрал руку со рта Макара и стал водить головкой по губам, стучать членом по носу.
- Нюхай, сука, нюхай, - шептал Гвоздь, облизывая пересыхающие от возбуждения губы. - Нравится, как хуй пахнет?
Он опять стал постукивать членом по губам Макару, затем тихо, но властно приказал:
- Рот, блять, открывай!
Макар не повиновался, и Гвоздь, сдавив его скулы пальцами, резко протолкнул член тому в рот. Взяв Макара за голову, он буквально стал насаживать его на свой член. В одну секунду Гвоздю захотелось унижать, насиловать, опускать этого пацана. Он вспомнил о своём недавнем стыде в подвале, где его чморил Витька "Бэха", он вспомнил свой позор в каптёрке с Туристом и буквально заскрипел зубами от злости. Распаляя себя всё больше и больше, он вдруг понял, что просто трахать в рот Макара ему мало. Присунуть "под хвост" он боялся, потому что могли проснуться пацаны, и тогда бы их обоих за то, что они нарушили сон, могли просто избить до полусмерти. Тогда Гвоздь, по примеру Туриста, тихо, стараясь не скрипеть, развернулся спиной к Макару и спустил трусы у того перед носом. Макар дёрнул головой, но Гвоздь зафиксировал её руками:
- Лежи смирно, пидор.
Длилось всё недолго. Перевозбудившись, Гвоздь обильно кончил Макару в рот и на лицо, после чего обтёр свой член тому о щёки, спрятал его в трусы и, удовлетворённый, пошёл к своей кровати. Через несколько минут Гвоздь заснул, а Макар, еле сдерживая слёзы, взял зубную пасту и щётку и тихо побрёл в туалет.
Утром, как и накануне, Лёшку кинули на стены, правда, дали уже трёх помощников, и практически к обеду спальное помещение было выкрашено повторно. Результат повторной покраски был очевиден. Стены стали нежного персикового цвета, и, когда солнце заглянуло в комнату, она наполнилась ярким тёплым светом. Затем пацаны долго отдраивали пол, скоблили его резиновым каблуком, металлическими щётками, мыли порошком и хозяйственным мылом, но Лёшка во всём этом участия уже не принимал. Наспех помывшись и переодевшись, он выбежал на улицу и пошёл по направлению к мастерским. Там, разыскав свой парусник на верстаке, он одновременно обрадовался и огорчился. Обрадовался потому, что парусник был цел, а зная пацанов, можно было легко предположить, что они могли бы просто из дурости его поджечь или разломать. А огорчился, потому что так и не сумел окончить начатую работу и показать её матери, чтобы она увидела, что у Лёшки не всё так плохо, и сильно за него не переживала.
Выйдя на свежий воздух, он достал сигарету и, отойдя к месту для курения, чиркнул спичкой и закурил. Куря, он снова вспомнил про мать и представил, как она уже едет в дороге, как собиралась на поезд, как потом будет ехать четыре часа на автобусе. Наверняка везёт полные сумки, готовила что-то вкусное, пекла. Он подумал, как её будут досматривать и заставлять вытаскивать всё, что она с такой любовью заворачивала. В одно мгновение сердце Лёшки сжалось от тоски.
Он увидел, как из мастерских выбежал Витька. Увидев в курилке Лёшку, тот подбежал и спросил:
- Чего тут сохнешь?
- Да на парусник свой пришёл посмотреть, думал, пиздец ему.
- Ааа, а я ныкаюсь, чтоб не припахали. Сказал воспету, что меня нагрузили доски сложить в цеху. Слушай, пошли перед отбоем Гвоздю навалим на клык?
- Не хочу, - ответил Лёшка кислым голосом.
- Да ну, - продолжал уговаривать Витька, - этот пидор так тебя подставил.
- Успеется ещё. К тому же мне на вахту надо идти отмечаться, - Лёшка бросил окурок в урну.
- Ну смотри, - сказал Витька, выходя следом, - а я пойду пощимлю чёрта, - после чего пацаны разошлись - Лёшка на вахту, а Витька искать Гвоздя.
Перед отбоем, укладываясь в койку, Лёшка поинтересовался:
- Ну как? Нашёл?
- Ага, - Витька светился от удовольствия, - отработал, как первоклассная шлюха. Наверное, во вкус входит. Я ему сказал, чтобы всё так сделал, чтобы аж яйца звенели несколько дней, иначе не засчитаю в погашение долга, вот он и старался.
Дежурный воспет пересчитал лежащих в койках пацанов ещё раз, после чего предупредил насчёт того, что если услышит хоть один скрип, то всех погонит на физо, выключил свет и ушёл. Лёшка закрыл глаза и заснул.
На следующий день, с утра, сразу после завтрака, всех погнали на склад получать новое бельё, постельное и нательное. Это были наволочки, простыни, новые робы, трусы майки, носки. Затем велели выбивать одеяла и матрасы, заправлять койки, сдавать старое бельё в каптёрку и строится перед корпусом в баню. Цван, презрительно осмотрев робу, сунул её в тумбочку и остался в своей спортивной куртке. Перед отправкой в баню воспет подошёл к Цвану и сказал:
- Старинов, зайдёшь после бани к Сергею Витальевичу.
Михей вопросительно глянул на Цвана, тот в недоумении пожал плечами, однако, как и было велено, после помывки пошёл в направлении административного корпуса. Подойдя к двери Мюллера, он постучал и, дождавшись приглашения, вошёл.
- Старинов Иван Сергеевич... - начал было Цван, но тот махнул рукой, прерывая доклад, и пригласил:
- Проходи, садись, Иван.
Цван подошёл к столу, отодвинул стул и сел, осматриваясь, по сторонам. Он уже неоднократно бывал в этом кабинете, наизусть знал расположение кубков, грамот, благодарностей, фотографий на стене, но, приходя, каждый раз чувствовал себя в нём неуютно.
- Новую одежду все получили? - спросил Сергей Витальевич мягким, ничего хорошего не обещающим голосом.
Цван кивнул.
- Почему тогда не одел? Почему опять в спортивной куртке?
- Да удобнее в ней, Сергей Витальевич, а в той я потею, у меня раздражение на коже выходит.
- Форма для всех одинаковая, и если я обычно закрываю глаза на некоторые твои нарушения, то будь добр завтра одеться, как все. Завтра приезжает начальство, родители, и никакого намёка на бардак быть не должно, потому что если у нас будут проблемы, то автоматически они станут вашими проблемами. Ты всё понял?
Цван опять кивнул головой, и Мюллер продолжил:
- Но позвал я тебя не за этим. К нам едет новый воспитанник, статья у него довольно грязная, и я прошу тебя: сделай так, чтобы его никто не обижал. Хочешь, можешь считать это моей личной просьбой.
- Сергей Витальевич, - улыбнулся Цван, - что я могу вам обещать? Вы же знаете, как пацаны примут. Да и сейчас никто на статью не смотрит, сейчас есть грев с воли - будет жить, а если нет, то будь ты хоть сто раз самый авторитетный чувак, могут под шконарь загнать.
- Так вот, Старинов, я и прошу, чтобы его никто никуда не загнал. А грев у него будет. Он сын очень солидных людей, - Мюллер посмотрел на Цвана из-под очков, побарабанил пальцами по столу и сказал: - Мы ведь долго ладили с тобой, так что давай не осложнять жизнь друг другу, к тому же бумага у меня на тебя имеется.
"Оп-па! - Цван напрягся. - Стуканули, пидоры. Интересно, про что?" Внешне он старался не подавать признаков беспокойства. Мюллер отодвинул шухляду стола, достал исписанный лист и зачитал:
- Воспитанник Старинов, пользуясь своим физическим превосходством, силой завёл воспитанника Короткова в каптёрку второго отряда, где под угрозой расправы принудил к действиям сексуального характера.
"Ага, вот оно что! - понял Цван. - Это в тот день, когда я малого вафлил в каптёрке".
- Нууу, Сергей Витальевич, - снова улыбнулся Цван, - это несерьёзно. Я кого-то завёл силой куда-то, чтобы навалить на рот? Это же гонево.
- Не нукай, Старинов, не запрягал. А гонево не гонево, - Мюллер положил бумагу перед собой, - я понятия ваши знаю не хуже тебя. Стоит мне слить пацанам информацию, что у тебя тайный "личняк", ты же знаешь, чем это для тебя закончится. Получится, что ты загасил весь отряд со всеми вытекающими для тебя последствиями. Но я не хочу этого. Ты пацан правильный, ровный, у тебя всегда порядок, повторюсь, что проблем у нас никогда не было с тобой и, надеюсь, не будет.
- Тогда что вы хотите от меня? Вы же знаете, стучать я не буду. Да и бумаге этой грош цена, это ещё доказать надо, - Цван перестал улыбаться, посмотрел на Мюллера, после чего перевёл взгляд на бумагу.
Она была написана корявым, мелким, но довольно узнаваемым почерком. Буквы "в" и "р" как-то сразу бросались в глаза. Перехватив взгляд Цвана, Мюллер перевернул бумагу текстом вниз и продолжил:
- А зачем нам что-то доказывать? Крутить тебя на изнасилование? Смысл? Тебя сами пацаны и опустят, если что. Ты же знаешь это не хуже моего. А стучать? Этих и без тебя хватает. Тут другое дело. На следующей неделе приедут серьёзные люди из органов, их интересует твой отец. Вернее, не он, а несколько эпизодов с его участием. Они говорят, что ты знаешь, о чём идёт речь, и очень надеются на твоё благоразумие и помощь. А мы, в свою очередь, забудем и о бумаге, да и вообще постараемся сделать твоё и без того комфортное пребывание здесь ещё более комфортным.
"Ах ты ж блять! - Цван, кажется, начал понимать, о чём идёт речь; хотя отец и не посвящал его в свои дела, но в нескольких эпизодах Цвану приходилось принимать участие, даже когда отца уже посадили. - Хуй вы что от меня добьётесь! Чтобы я старика вломил!"
- Ну так что, Иван, договорились? - Мюллер смотрел Цвану прямо в глаза и, словно угадывая его мысли, попытался того успокоить. - Ты не думай, мы же не звери бездушные, чтобы заставлять тебя отца оговаривать там или предавать. Просто у людей есть пара вопросов к тебе, и тебе на них надо будет честно ответить. Вот и всё. Может, твой отец там и вовсе не причём.
- Я подумаю, - сказал Цван после того, как Мюллер закончил.
- Подумай, подумай, я тебе очень советую подумать, - Мюллер демонстративно отправил бумагу на Цвана и Лёшку обратно в шухляду. - Можешь идти. Тебя позовут, когда понадобишься.
больше не говоря, Цван встал и вышел из кабинета. Возвращаясь обратно в общагу, он по дороге думал, что делать дальше. Могла ли ему осложнить жизнь бумага, которую на него написали? Могла. Реально могла. Мюллер своё дело знал и если считал нужным, то ломал судьбы пацанов через колено без тени страдания. И неважно, кем ты был по жизни: вором, борзым, рядовым пацаном или чуханом, Мюллер крепко держал в своих руках жизнь и судьбу каждого подопечного. Весь порядок в "зоне" реально держался только на нём. Казалось, он знал буквально всё: чем дышат пацаны, что они делают и что собираются делать. Всё было опутано сетью его осведомителей, которых время от времени вычисляли, избивали и опускали, но на их месте появлялись новые, и любая скрытая для администрации информация протекала к Мюллеру, как из дырявого ведра. Одного из таких Цван в отряде знал. Сначала они с пацанами хотели было опустить стукача, но затем, поразмыслив, решили использовать его в своих целях, сливая ему откровенную дезу. Но сейчас Цван был уверен на сто процентов, что это не его рук дело. А чьих?! "Кем бы он ни был, ему пиздец! - злился Цван. - Завалю к ебеням, после чего можно из этого дурдома валить на тюрьму. Там всё ж лучше, чем барахтаться в этом лягушатнике, ожидая хуй знает чего".
- Ну что Мюллер? - спросил его Михей, когда Цван вернулся в отряд.
- Та ебал мозг за дисциплину и спортивный костюм. Сказал, что завтра приедет начальство, чтобы все в робе были.
- Ааа. А я думал уже, случилось чего.
- Да нет. Если бы случилось, кипеш был бы. Ебанулись совсем с этой показухой. Распорядись, чтобы нам чаю замутили.
- Сейчас, - Михей вышел, а Цван завалился на кровать и погрузился в раздумья...
Родители стали приезжать уже с вечера. Для них специально выделили целый двухэтажный корпус, который приспособили под простенькую гостиницу. Воспитатели во главе с начальником постоянно наведывались к приезжим, просили соблюдать правила внутреннего распорядка, помнить о том, что это режимное учреждение со всеми вытекающими из этого запретами. Они постоянно подчёркивали, что очень надеются на их понимание, и рассчитывают, что инцидентов с незаконным вносом в зону алкоголя или других запрещённых вещей не будет. Также начальник просил не передавать съестное.
- У нас нормальное питание, а хранить ваши пирожки, колбасы и торты им просто негде. Поэтому всё быстро испортится, и придётся выбросить. Так что подумайте лишний раз, нужно ли вашему сыну мучиться потом болями в желудке.
Родители слушали начальника рассеянно, располагались на койках, осматривались, знакомились между собой, начинали доставать еду, открывать бутылки - в общем, чувствовали себя если не как дома, то довольно свободно. Во избежание инцидентов начальник велел закрыть общежитие на ночь, после чего вернулся к себе в кабинет, где до самого утра просидел с коллегами, обсуждая, как с максимальной безопасностью провести эти два дня.
- Внимание, и ещё раз внимание! - подвёл он итог ночного заседания, когда уже начинало светать. - Никому не надо грубить. Действовать аккуратно, но и никаких вольностей. Если пьянка там или что-то ещё, воспитанника незамедлительно в ДИЗО, родителям на выход, и всё равно, откуда они ехали; если не понимают по-человечески, пусть винят потом себя сами.
Пацанов по случаю родительского дня разбудили на час позже, пожертвовав зарядкой, потом заставили идеально заправить кровати и повели на завтрак. Столовая была украшена цветами, столы же застелили скатертями. Давали кашу, варёные яйца, бутерброды с маслом и сыром, кексы с какао. Пацаны, жадно сопя, радостно принялись за еду, после чего, когда все позавтракали, было объявлено всеобщее построение на плацу.
Стоя на плацу, пацаны выглядывали из-за спин друг друга, пытаясь рассмотреть своих родных. Родители же, узнавая своих сыновей, махали руками в их сторону.
За забором кто-то нестройным, пьяным хором в несколько голосов орал:
- Михей! Братва рулит!
Михей улыбался, понимая, что приехали друзья, которых, разумеется, не пропустили, но, судя по всему, им на это было уже глубоко наплевать.
Лёшка несколько раз пробежался глазами по толпе родителей, пока не увидел маму. Она стояла ближе к трибуне, держа в руках сумочку. Уже издалека Лёшка заметил её слегка осунувшееся лицо и усталый вид. "Вот блин, это же столько ехать", - мысленно посочувствовал он ей.
В это время заиграла музыка, и на трибуну поднялся преподавательский состав вперемешку с какими-то незнакомыми людьми в костюмах и милицейской форме. Это, наверное, было то самое начальство, которое должно было приехать вместе с родителями. К удивлению многих, приехало даже телевидение. Когда музыка смокла, Валентин Иванович взял слово и в течение пятнадцати минут зачитывал с бумажки пустые бессодержательные слова о гуманности воспитания, об оступившихся, об обществе, которое должно быть снисходительно к ним, перевоспитывая и посвящая в свои истинные ценности, вырывая ребят из лап подворотен и подвалов.
Лёшка не слушал, о чём говорили с трибуны, и старался не смотреть в сторону матери, чувствуя какое-то нарастающее смущение, но в конце концов не сдержался, поднял глаза и в тот же миг встретился с матерью взглядом. Та, узнав среди воспитанников Лёшу и поймав его взгляд, улыбнулась и еле заметно помахала рукой. Лёшкино сердце отчаянно заколотилось.
Закончив свою речь, начальник посвятил всех в распорядок дня. Сначала родителям должны были показать спальные помещения столовую, школу, мастерские, потом по плану был небольшой концерт в актовом зале и футбольный турнир, после чего все желающие могли с сыновьями пройти в общежитие или посидеть на лавочках в тени деревьев. Начальник ещё раз напомнил о строгих правилах заведения, после чего пригласил всех проследовать за ним и повёл всю толпу показывать территорию зоны. Отряды же разошлись готовиться кто к концерту, кто к футболу.
Поскольку Лёшка в концерте задействован не был, а играть в футбол он не мог из-за руки, он побрёл в сторону стадиона, где и сел на лавочку. Пацаны переодевались прямо в общаге и, разминая ноги, выбегали на улицу. Цван же, дождавшись, пока все выйдут, подошёл к комнате для самоподготовки и открыл двери. На крайнем столе, рядом с висящей на стене школьной доской, лежала стопка тетрадей. Это были своеобразные черновики пацанов, которые они использовали при решении так называемых "домашних заданий", а потом складывали в одну кучу. Цван взял верхнюю тетрадь и пролистнул её. Почерк был не тот. Затем он взял ещё одну, затем ещё. Где-то на десятой тетради Цвану в глаза бросилось характерное написание букв "в" и "р". Это был тот же мелкий, корявый почерк, которым была написана кляуза у Мюллера. Сомнений не оставалось, и Цван глянул на подписанную обложку. Это была тетрадь Гвоздя. "Пидор, блять! Пизда ему!" - Цван швырнул тетрадку в общую стопку и вышел. Придя на стадион, он сел на лавочку, предназначавшуюся для игроков команд, и стал смотреть, как пацаны, разминаясь, бегают по полю.
Сам турнир предполагал следующее расписание. На каждый матч отводилось по полчаса. Играли парами, потом играли победители пар, и так до финала. Лёшка оглянулся и увидел маму, которая вышла из клуба и, видимо, не найдя там Лёшку, пошла к стадиону. Лёшка встал и, стараясь унять нервную дрожь, пошёл ей навстречу.
- Лёша! - мама хотела было обнять Лёшку, для чего развела руки в сторону, но тот, смущаясь пацанов, глянул на неё таким предостерегающим взглядом, что она осеклась.
- Привет, мам!
- Здравствуй, сынок! А с рукой что у тебя? - сразу заметила та выглядывающую из-под рукава забинтованную кисть. - И похудел ты сильно. Сплошная кожа да кости.
Она расстегнула сумочку, достала платок и промокнула выступившие на глаза слёзы.
"Ну вот, блин, началось", - подумал Лёшка.
- Не надо, мам. Прошу тебя. Ну поранился. Тут же работа, дерево там всякое, станки. Идём на стадион, пока не позанимали лавочки в тени.
- Извини, Лёша. Извини. Конечно... - мама с любовью смотрела на Лёшку, сжимая платочек в руке. - Ты аккуратно, смотри, так и руку можно потерять.
- Хорошо, мам. Я вообще очень внимателен. Идём же.
Когда они сели на лавочку, Лёшкина мама всё-таки не удержалась и погладила Лёшку рукой по голове, на что тот дёрнулся и попросил:
- Не надо, мам. Перестань. Смотрят же. Я не маленький уже.
- Хорошо. Хорошо, - мама устало улыбнулась. - Были в столовой. Симпатично там, и еда хорошая. Вас всегда так кормят?
- Ага, - Лёшка кивнул головой.
Лавочки постепенно стали заполняться. Две команды, среди которых была и команда Лёшкиного отряда, стали появляться на поле.
- Сейчас наши будут играть, - сказал Лёшка, но мама продолжала с любовью и состраданием смотреть на Лёшку, а не на поле.
матч команда Лёшкиного отряда выиграла с разницей в пять мячей, после чего пацаны пошли отдыхать. Второй матч они выиграли тоже и вышли в финал, где их ждал неприятный сюрприз. Неизвестно откуда появилась команда, состоявшая из кадетов местного военного училища, которых привезли на автобусе. Ничем хорошим это не должно было закончиться. Кадеты были крепкие, подкачанные, в одинаковой спортивной форме. На их фоне худые, постриженные почти под ноль, изрисованные татуировками воспитанники смотрелись неказисто. Как и можно было предположить, не успев начаться, игра сразу же переросла в грубость, а затем и в потасовку. Набежавшие воспитатели быстро растащили сцепившихся пацанов по разные стороны, после чего кадеты погрузились в автобус и уехали, а Лёшкиному отряду засчитали техническое поражение. Но телевизор в большой коробке, правда, всё-таки вручили, после чего под жидкие аплодисменты и свист унесли куда-то в неизвестном направлении.
- Пидорасы! - выругался Цван. - Они спецом этих мусорских привезли, чтобы выигравших не было, чтобы потом за экскурсию обещанную не отвечать.
Так как к нему всё равно приехать никто не мог, он сгоряча сплюнул и пошёл обратно к общаге - валяться на кровати и смотреть телевизор. Остальные же пацаны разошлись по ожидавшим их родным.
Валяясь на кровати, Цван думал про Гвоздя и решил разборки с ним в долгий ящик не откладывать. "Если Мюллер сказал, что мусора нагрянут на следующей неделе, то надо отсюда валить побыстрее. Нехуй тут висеть". Разобраться с Гвоздём Цван решил самостоятельно, несмотря на то, что он запросто мог бы поручить это кому-нибудь другому, так как по понятиям ему не пристало опускаться до выяснения отношений с "пидором". Думая, как это сделать лучше, Цван задремал, а через какое-то время в общагу забежал Михей с пакетом и позвал из коридора.
- Цван, давай бегом сюда. Надо грев заныкать.
Цван быстро поднялся и пошёл к Михею. Открыв каптёрку, они переложили в сделанный за фанерной стеной тайник несколько бутылок водки, завёрнутую в пакеты копчёную колбасу, сало, хлеб, банки с тушёнкой.
- Сейчас ещё принесу. Других тоже напряг, чтобы несли, что могут, - и Михей убежал.
Несмотря на предостережения начальства, многие перепились. Некоторые родители начинали буянить, их выводили с территории, отправляли на автостанцию.
Вечерело. Лёшкина мама засуетилась и тоже стала собираться в обратную дорогу.
- Может, переночуешь, мам? - Лёшка с тяжёлым сердцем стоял, держа в руках пакет с едой.
- Да нет, сынок, на работу в понедельник, да и сейчас вон автобус уходит последний, а там поезд. Начальник ваш сказал, что всех желающих отвезут на автостанцию.
Лёшка тяжело вздохнул. Расставаться было тяжело, сердце заныло от тоски. Мама, судя по всему, тоже с трудом сдерживала слёзы.
- Ты веди себя, сынок, хорошо, - напоследок сказала она, - глядишь, и отпустят раньше. Не хулигань.
- Хорошо, мам, я постараюсь, - ответил Лёшка; затем она поцеловала Лёшку в щёку, улыбнулась и, решительно развернувшись, пошла к выходу.
Лёшка стоял и какое-то время смотрел ей вслед, а затем в отвратительнейшем настроении побрёл в общагу. Зайдя внутрь, он нашёл Цвана и, поставив пакет на стоявшую рядом с кроватью тумбочку, сказал:
- Это на общее, - после чего пошёл к своей койке...
Витька этой ночью спать в отряд не пришёл, он остался с родителями. Воспитатели провели "отбой" пересчитали пацанов и погасили свет, оставив дежурить в расположении физрука. Видимо, администрация всё-таки опасалась, что, несмотря на все запреты и предупреждения, алкоголь в общежития пронесли и что блатные свободно могли ночью перепиться. Однако долго физрук не высидел и уже через часа полтора после отбоя обошёл ещё раз пацанов, светя фонариком по кроватям. Убедившись, что все спят, он ушёл, закрыв за собой дверь на ключ. Только за ним закрылась дверь, как заскрипели кровати в углу блатных, и оттуда поднялись Цван, Михей и Турист. Пробираясь на цыпочках, они растолкали спавших Цветика, Катьку и Макара. Гвоздя же в общаге не было, он тоже остался с родителями и братом, чем, наверное, сберёг на сегодня себе здоровье, а может быть, даже и жизнь. Пацаны велели "опущенным" стоять на стрёме у двери, а сами пробрались в каптёрку, где заперлись изнутри и стали накрывать на стол. Достав бутылки с водкой, они порезали закуску и разлили водку по стаканам.
- Ну что? Понеслась? - поднял свой стакан Турист и, чокнувшись с остальными, влил в себя содержимое, после чего потянулся к лежащим на газете колбасе с пирожками.
Пили практически без перерывов, хмелели быстро, осуждали администрацию за подлянку на футбольном турнире, пока Михей не поднялся и не хлопнул резинкой трусов.
- Пора бы уже и поебаться.
Приоткрыв двери каптёрки, он вполголоса позвал:
- Цветик, бегом сюда.
Пацан, стоявший у дверей, услышав, что его зовут, под сочувствующие взгляды остальных быстро побежал в сторону каптёрки. Впустив его внутрь, Михей защёлкнул двери и приказал:
- Давай на колени бегом.
Цван был уже изрядно пьян и сидел развалившись на табуретке и прислонившись спиной к стене. Видя, как ритмично покачивается жопа Михея, он почувствовал нарастающее возбуждение и, опустив руку под стол, сжал предательски встающий член. Михей же сопел, как паровоз, командуя Цветику, как и что нужно делать, затем увеличил темп и вскоре кончил, после чего подтянул трусы и вернулся к столу.
- Следующий, - пригласил он.
Турист глянул на Цвана, но тот отрицательно покачал головой. Турист встал с табуретки и вразвалочку, слегка покачиваясь от выпитого спиртного, подошёл к стоявшему на коленях Цветику и приказал:
- Вставай раком давай.
Цветик развернулся и нагнулся, а Турист, стащив с него трусы, плюнул себе на член и стал вводить свой член тому в анус.
- Булки, блять, в сторону разведи. Шире. Ещё шире, блять. Присядь немного, - командовал Турист. - Вот так блять и замри. Всё! Не дёргайся, нахуй.
Он положил руку Цветику на спину, а вторую опустил себе на поясницу и стал трахать того в задницу. Цван налил себе водки, выпил залпом и закурил. Михей последовал примеру Цвана и, поставив пустой стакан на стол, спросил:
- Чего кислый такой?
- Да заебало всё, - Цван выпустил сигаретный дым, морща глазом.
- Иди присунь пидорку вон - попустит, - Михей подпёр рукой голову на столе.
- Ну его на хуй. Не хочу.
- А я схожу пожалуй, ещё раз навалю ему.
С трудом поднявшись, Михей подошёл к стоявшему раком Цветику и, встав у того со стороны головы и спустив трусы, сказал:
- Хряпай давай, Федя.
После того, как оба кончили, они вернулись к столу, допили водку, закусили и, уже будучи совершенно пьяными, приказали Цветику позвать остальных и навести в каптёрке идеальный порядок. Бутылки велели завернуть в полотенца и разбить над газетой, а стекло выбросить в очко в туалете, после чего пошли спать, а Цветик с Макаром и Катькой принялись убирать оставленный блатными беспорядок.
На следующий день ближе к обеду вернулись и остальные. От Витьки пахло спиртным.
- Ты не поверишь, - похвастался он Лёшке, - я Гвоздя даже этой ночью отхуеососил! Чуть ли не на глазах у его брата! Канючил пидор чё-то там. Просил не трогать его, умолял. Нихуя! Будет, блять, терпеть у меня, пока не рассчитается полностью, а потом я его на хор пущу, пидора.
Лёшка слабо улыбнулся. На душе было тоскливо и пусто. Воскресенье заканчивалось, а вместе с ним заканчивался и этот безумный родительский день, и с завтрашнего дня опять начиналась череда однообразных бесцветных будней.
В понедельник после уроков отряд погнали в мастерские на работы. Воспитатели были злые, нервные, видимо, из-за того, что отдохнуть в выходные так и не удалось по-человечески. Многие были с похмелья. Когда пацаны закончили работу, им было велено быстро складывать инструмент, бруски, доски и идти на выход. Витька, по нерасторопности, задержался дольше остальных. Он смёл веником в стоявшее на полу ведро стружку с верстака, затем отнёс бруски на склад, после чего вернулся, взял ведро и пошёл выбрасывать стружку на улицу. Когда он проходил мимо штабелей сложенных почти до самого потолка досок, ему как будто послышался крадущийся за спиной шорох. Он поставил ведро на пол и обернулся. Прямо перед Витькой стоял Гвоздь с перекривлённым от злости лицом. Только Витька открыл рот, чтобы обматерить этого пидора, как тот, выдернув руку из кармана и на секунду блеснув в темноте лезвием заточки, прошипел:
- Как же ты меня заебал уже, урод, - после чего всадил заточку в Витьку один раз, потом ещё раз и ещё.
Витька вскрикнул и, схватившись рукой за бок, обмяк. Тело моментально пронзила острая жгучая боль. В одну секунду дыхание у Витьки перехватило. Из последних сил он протянул руку, чтобы вцепиться Гвоздю в робу, но глаза заволокло туманом, после чего он упал на пол и уже не вставал. Гвоздь же, не оглядываясь на упавшего Витьку, быстро побежал по направлению к выходу и, выйдя из мастерской, убедившись, что никого вокруг не было, прошмыгнул в деревянный туалет, где и выбросил заточку в очко.
хватились перед построением на ужин. Воспет, пересчитывая пацанов, не досчитался одного воспитанника и, устроив перекличку, вычислил Витькино отсутствие.
- Кто его видел в последний раз? - спросил он.
Кто-то из пацанов сказал, что последний раз видели Витьку ещё в мастерских, после чего воспет приказал всем стоять на месте и пошёл на вахту. А ещё через пятнадцать минут начался такой кипеш, которого давно уже не было в зоне. Воспитанников погнали обратно в общежитие, оставив без ужина, запретили включать телевизор, выходить курить, приказали сидеть и ждать молча. А ещё через некоторое время с улицы до них донёсся вой сирены медицинской машины. Затем на некоторое время всё смолкло, после чего вой сирены раздался вновь, и уже потом всё утихло окончательно. Зашедший в расположение преподаватель велел всем строиться на улице и повёл отряд, но не в столовую, как все думали, а прямо к Мюллеру, который сидел в кабинете с двумя милиционерами. Пацанов начали заводить к нему по одному, где допрашивали о происшедшем. Разумеется, никакого результата допрос не дал, и уже глубоко за полночь всех повели обратно в общежитие спать.
Пока раздевались, из обрывочных сведений, которыми делились пацаны, Лёшка понял, что Витьку увезли в городскую больницу и что он потерял много крови. Ещё кто-то сказал, что об этом уже сообщили Витькиному отцу, который был первоклассным хирургом, и тот вроде уже в срочном порядке выехал сюда.
Раздеваясь и укладываясь в кровать, Лёшка внезапно ощутил давящую и угнетающую пустоту, исходившую от находившейся рядом койки. То, что казалось ему таким обыденным и привычным, исчезло в одно мгновение. Всегда улыбающийся и озорной Витька, который ежедневно рассказывал анекдоты или интересные истории, который каждую ночь сопел рядом и который, в конце концов, спас Лёшке жизнь, в эту самую секунду лежал в холодной, залитой ярким искусственным светом реанимации, где врачи всячески боролись за его жизнь. Накинув одеяло на голову, Лёшка, не выдержав всех свалившихся на него за последние дни нервных переживаний, впервые за всё своё пребывание в "зоне" расплакался.
Однако всё, что произошло в отряде, никак не повлияло на планы Цвана. Он, как всегда, отнёсся к случившемуся философски, мол, у каждого своя судьба, и кому как фишка ляжет по жизни, никто не знает. Был он уверен только в одном, что гайки сейчас начнут закручивать со всех сторон. Такого залёта не было давно, а значит душняк будет полный. Соответственно, и контроль будет тотальный, и дисциплину будут требовать железную. Плюс нагонят ментов, которые будут выворачивать души пацанов наружу, потому что это даже не побег, а вопрос реально стоял между жизнью и смертью воспитанника.
Напрягал, правда, Цвана в связи с его планами ещё один момент: не захотят ли повесить на него обоих - и Гвоздя, и Витьку? Но, поразмыслив немного, он пришёл к выводу, что не должны. "Да и похуй, в конце концов. Один хуй ничего не докажут, а если даже и пустят под пресс, мне не первый раз. Так что пропетляю. В любом случае, на тюрьме станет легче, чем здесь, когда сидишь и тупо ждёшь непонятно чего".
В течение всего следующего дня пацанов по-прежнему продолжали таскать то к Мюллеру, то к начальнику, вытряхивали душу, угрожали, "кололи", как могли, но безрезультатно. Дело в том, что действительно никто даже и не догадывался о том, что же на самом деле произошло в мастерских, а до стукачей информация пока никакая не доходила. В мастерские никого не пускали, их опечатали. Говорили, что ожидают следователей с собакой, и боялись, что пацаны затопчут следы. Досматривали пацанов несколько раз за день, заставляя выворачивать карманы, прощупывали швы на робе и белье, переворачивали всё в спальных помещениях. В общем, такого ЧП не было давно...
До отбоя оставалось чуть больше часа, пацаны сидели на табуретках и занимались своими делами. Цван прошёл в туалет, порылся под подоконником и, достав прикреплённый с внутренней стороны нож, сунул его в карман, после чего выглянул из двери и крикнул:
- Дуремара ко мне!
Дежурный метнулся в расположение, и уже через несколько секунд в туалет зашёл Гвоздь, бледный от страха.
- Подойди ближе, - велел Цван, держа руку в кармане.
Гвоздь подошёл вплотную и хотел было опуститься на корточки, думая, что Цван собирается его оттрахать в рот, но тот жестом остановил его:
- Стоять, блять! Чтобы я совал свой хуй такому чмырдяю в рот!? Я что, его на помойке нашёл? Ты мало того, что пидор гнойный, заподлянщик, фуфлыжник, так ещё и Мюллеру барабанишь?
Гвоздь замер с животным ужасом в глазах.
- Цван, - запинаясь, спёртым голосом проговорил он, - меня заставили. Цван, прошу тебя... Я не виноват, Цван...
Однако Цван не слушал, он достал из кармана руку и со всей силы всадил в Гвоздя нож.
- Получай, пидор! За свои косяки надо отвечать!
Он выдернул нож из Гвоздя и всадил его снова и снова. Гвоздь схватился руками за живот и, глядя на Цвана помутневшими глазами, упал на пол. Цван же, долго не думая, сделал несколько прорезов в своей спортивной куртке, затем футболке, после чего попытался как можно глубже сделать себе порез на теле и, когда появилась кровь, перевернул Гвоздя на спину. Из-под того уже начала вытекать небольшая бурая лужица крови. А Цван тем временем обтёр рукоятку ножа об свою футболку и вложил его в руку Гвоздя. Затем со всей силы сжал в своей руке лезвие и закусил губу. Увидев, как из кулака начала вытекать кровь, Цван сжал лезвие ещё несколько раз, после чего измазал кровью порез на футболке, выглянул из туалета и позвал:
- Дежурный! Михея с Туристом позови.
Когда пацаны вошли в туалет и увидели лежащего на полу в луже собственной крови Гвоздя и стоявшего рядом с ним перепачканного кровью Цвана, они застыли в шоке.
- Значит так, этот пидор напал на меня сам! Мотив - личная неприязнь. Я только защищался. Поняли?
- Цван, нам же теперь пиздец всем будет, - выдавил из себя Михей.
- Не сцы, всё будет нормально. Это мои проблемы.
- Да, но это же срок! Цван, тебя на тюрьму заберут.
- Да и похуй. Вы поняли, что говорить?
- Да, конечно, - Михей с Туристом закачали головой.
Цван, оглядев перепачканные кровью руки, сказал:
- Ладно, пошёл я на вахту сдаваться, - и вышел из туалета.
Увидев вошедшего Цвана, дежурный воспет побледнел, а после спокойного рассказа того о произошедшем разразился таким матом, что, казалось, сейчас вылетят из окон стёкла. В Цвана полетели журнал, стул, офисный стакан для ручек, но тот невозмутимо лишь уклонялся от летевших в его сторону предметов, продолжая стоять на месте.
Успокоившись и взяв себя в руки, воспет позвонил начальнику, Мюллеру, и весь кипеш начался с новой силой, правда, лишь с той разницей, что в данном случае был известен и другой участник поножовщины. Вновь приехала скорая и увезла в больницу находившегося без признаков жизни Гвоздя, а ещё через какое-то время приехал наряд милиции, который, надев на Цвана наручники, посадил его в "бобёр" и вывез за территорию "зоны".
Лёшка вместе с другими пацанами провожал носилки с окровавленным Гвоздём до скорой, отказываясь понимать, что вообще вокруг происходит. Всё было настолько невероятно, что не укладывалось в его голове. Единственное, что сейчас доходило до Лёшкиного сознания, что Цвана, скорее всего, он больше не увидит и что ко всем своим неприятностям, которые свалились на его голову в последнее время, он, кроме Витьки, потерял ещё и свою "крышу".