1. Игорь
Зверь трещал костяными иглами, рычал и сверкал чёрными глазами с зелёными зрачками. Его что-то не устраивало, он чего-то хотел, но вплотную не приближался, хотя мог бы достать до моего горла одним прыжком. Его раздвоенный хвост, заканчивавшийся похожими на молоты утолщениями, то и дело взметывался вверх, выгибался, дрожал. Я видел, что он способен одним ударом расплющить меня. Я знал, что мне нужно отодвинуться, нужно повернуться и бежать, нужно что-то делать, и при этом не мог даже пошевелиться. Как будто был привязан.
Я сумел оторвать взгляд от зверя и понял, что мои руки были на самом деле привязаны тонкими, но прочными ремешками к сверкавшим никелем ручкам, уходившим куда-то за горизонт. Я напрягся, чтобы вырваться из пут. Я понимал, что моя жизнь зависит от того, сумею ли я вырваться. Но ремешки были крепкими, и я был в полной власти зверя.
Сверху полился мощный водопад. Сверкавшие капли сливались в мириады сверкавших струй. Стена воды была гигантской. Она была повсюду - куда ни глянь.
Зверя водопад не испугал. Он скалил острые, как иглы, зубы и смотрел на меня ненавидящими глазами. У него было три глаза, и все три меня ненавидели. Я понимал, что он может нанести свой удар в любую секунду и не наносит только потому, что знает, чувствует, что я никуда не денусь.
Руку в сгибе локтя пронзила мгновенная боль. Я испуганно дёрнулся, но, конечно, ремешки удержали меня на месте.
- Сейчас, сейчас, - прогремел надо мной скрипучий голос.
Я попытался сосредоточиться на нём, но у меня ничего не получилось. Прошла секунда, вторая, и я вдруг понял, что в воздухе, прямо перед стеной воды, летает облачко пара. Это оно говорило.
- Ну, успокойся, сейчас всё будет хорошо, - гремело вокруг меня.
Контуры облачка быстро обретали чёткость, превращаясь во вполне реалистичное лицо, обрамлённое седыми волосами. Добавился белый халат, рука со шприцем.
Я посмотрел на зверя, но его уже не было. Вместо него на прикроватном столике стоял какой-то прибор. Он что-то показывал и издавал тихие электронные звуки. Водопад превратился в белую стену. Страшный мир, в котором я ежесекундно прощался с жизнью, оказался больничной палатой.
- Ну, не волнуйся, не волнуйся, сейчас всё пройдёт, - говорил врач.
Я даже знал, как его зовут, - Ник-Ник. Потом его взгляд заглянул мне прямо в глаза, и доктор спросил:
- Ты меня видишь?
- Да, - выдавил я из себя.
- Ты же знаешь, что с тобой было? - спросил Николай Николаевич.
- Это мак в моём сердце, - сказал я.
Я знал, что это не мак и что он не в сердце, но именно так мне было проще: - В кровь попала маковая роса.
- Ну... - старик пожал плечами, - можно сказать и так.
Твёрдая, непоколебимая палата начала раскачиваться. Невидимый мне, лежащему в кровати, пол превратился в морские волны, и все предметы в палате стали вразнобой подниматься и опускаться, покачиваясь на этих волнах.
- Что, опять? - обеспокоенно спросил Ник-Ник.
Его тоже бросало туда-сюда.
- Нет, - соврал я.
Когда мне вливали повторную дозу, я отключался, а состояние отключки я ненавидел даже больше, чем преследовавшие меня галлюцинации.
- Да? - недоверчиво спросил врач, оглянулся на кого-то и сказал: - Позовёшь меня, если ему станет хуже.
Ему что-то ответили, и Ник-Ник, все ещё колеблясь и сомневаясь, ушёл.
Где-то среди волн показалась другая голова. Её я тоже знал. Это был Олег из нашего интерната, мой закадычный друг. Директриса в порыве педагогического гуманизма позволила всему классу навещать меня в больнице, и первое время в моей палате толпились кучи одноклассников. Теперь остался только Олег. Он приходил каждый день, делал уроки, читал книги, разговаривал со мной. А потом уходил в ночную темноту, чтобы успеть в интернат до отбоя.
- Как ты? - спросил Олег.
Он стремительно приближался, хотя ему и приходилось лавировать среди гигантских волн.
Я улыбнулся, демонстрируя, что со мной всё в порядке, но моего друга было труднее обмануть, чем доктора. А может, Олег просто не умел скрывать свои чувства. Его лицо исказила мука, как будто бы он ощущал невыносимую боль. Я, кстати, никакой боли не ощущал. С самого начала моей болезни у меня ничего ни разу даже не кольнуло. Хорошо так болеть, правда?
В уголках глаз Олега блеснули слёзы. Нет, стекляшки. Они вытянулись, превращаясь в хрустальные сосульки, но продолжали расти, пока не пролились струями воды. Меж океанских волн забурлило два водоворота, и они тянули Олега каждый в свою сторону.
- Не зови его, - пробормотал я.
Олег оглянулся, но за доктором не пошёл. Лицо моего друга оказалось совсем рядом, он смотрел на меня и шмыгал носом. Струи воды охватывали его, расплавляя и разбрасывая.
- Когда же всё это кончится! - прошептал Олег.
- Операция завтра, - сказал я, закрывая глаза, чтобы не видеть гигантских волн.
Я знал, что волны останутся, как бы плотно я не сжимал веки.
- Игорь-Игорь-Игорёшка, - услышал я над собой.
Волны унесли меня куда-то, закрутили, швырнули на дно, снова выбросили на поверхность. Я лежал в воде, не намокая, не погружаясь на глубину, и целый мир раскачивался вокруг меня. И вот тут я почувствовал, как солёные губы прижались к моим губами.
Я открыл глаза. Олег был рядом. Он смотрел на меня. Очередная волна накрыла его с головой, но он вынырнул.
И тут что-то произошло. Волны отступили, не исчезли, а именно отступили. Из кожи Олега пробился тоненький зелёный росток. Рядом другой. И ещё. И ещё. Они прорастали через щёки, виски, шею, плечи. Они покрывали его всего. Ещё мгновение - и на них появились бутоны цветов, которые стремительно набухли и распустились. Это были маки, прекрасные алые маки. Поразительно, но человек, обросший цветами, не смотрелся безобразно. Олег в этих маках выглядел потрясающе красиво. Впрочем, он выглядел красиво и без них...
Я знал, что маки - это галлюцинация. Я знал, что волн не существует. Я знал, что струи воды, вырывающиеся из глаз моего друга - лишь капельки слёз. Все это было ненастоящим. Я это знал. Я лишь не знал, был ли поцелуй такой же галлюцинацией, как и всё остальное.
2. Олег
Меня разбудил шорох. Сначала я не придал ему значения, но, вспомнив, где нахожусь, вскочил, едва не опрокинув стул, на котором сидел. Я бросился к кровати, в которой лежал самый дорогой для меня человек. Игорь моргал, пытался вырваться, но мягкие ремешки удерживали его на месте.
Снова!
Я выскочил из палаты и стал звать на помощь. У моего драгоценного Игоря снова галлюцинации!
Почему он? Почему не я? За что? За что?
Врачи боролись за его жизнь, но прогресса видно не было. Разве Игорю становилось лучше? Всё, что они могли, - это вливать в него разноцветные жидкости...
Доктор подоспел вовремя - Игоря уже били судороги. Он что-то мычал, но не мог открыть рот и закричать.
А если бы мог? Кого бы он звал?
Укол.
Я вздрогнул, как будто это мою руку пронзила игла.
Игорь начал медленно приходить в себя, отвечать на вопросы врача. Вдруг его брови начали хмуриться. Я судорожно сжал рукав халата и понял, что Ник-Ник тоже это видит. Он спросил Игоря про галлюцинации, тот ответил, что всё в порядке. Врёт, но... Если бы только я мог разделить его боль, если мог забрать себе эту болезнь!
- Последи за ним.
Я только кивнул. Не могу говорить. Ник-Ник ушёл, и я снова остался один, наедине с моим Горем. И горем. Уж так получилось, что прозвище Игоря совпало с тем, что с ним происходило.
Я почувствовал, что на глазах появились слёзы. Как глупо! У взрослого пацана!
Слеза скользнула по щеке. Я так хотел больше не видеть этот плавающий взгляд и нахмуренные брови Игоря!
Горе закрыл глаза.
Мне так хотелось выразить свои чувства, передать Игорю частичку собственного тепла, показать, как я его...
Даже в мыслях я замялся. Даже в мыслях мне было трудно сказать это. Да, я его люблю! Почему я так боюсь этого слова? Я знаю, что люблю Горе. Мой позор, мои сексуальные желания толкали меня к Игорю, когда он ещё был здоров. Они все ещё толкают меня к нему и сейчас. Даже сейчас, когда он болен! К счастью, они всё же отошли на задний план, и осталось что-то другое, что-то сходное с ними, но гораздо более светлое, чистое, безгрешное. Это была душевная теплота, которой мне хотелось укутать Горе. Это была нежность, которую я хотел ему дарить. Это была готовность прикрыть его собой. Это была... Да, любовь.
Я смотрел на бледное лицо, на двигающиеся под закрытыми веками зрачки, на дрожащие ресницы, и мне так хотелось отдать Игорю все здоровье, всё, без остатка, здоровье, которое почему-то досталось мне, а не ему!
Я поступил так, как поступал все эти недели, когда был уверен в том, что Горе ничего не чувствует. Я прижался губами к его бледным губам. Глупо надеяться, что поцелуй снимет проклятье, но...
Игорь так резко и широко раскрыл глаза, что я испугался. Его взгляд не плавал. Он посмотрел прямо на меня.
Чёрт, спалился! Неужели он почувствовал, что я его целую?!
Вот сейчас он обзовёт меня дураком, отвернётся с осуждающим видом, холодно попросит уйти...
Моё лицо начало гореть. Наверное, я был сейчас красный, как мак.
Горе заморгал и стал следить за чем-то взглядом. Галлюцинации. Опять!
И тут Игорь вдруг улыбнулся. Той же тёплой и доброй улыбкой, что и раньше. В те моменты, когда его тело не страдало, разум обретал прежнюю лёгкость, остроту и чистоту. Когда мой...
Когда мой Игорь был здоров, вся жизнь была у нас впереди, и я всё никак не решался сказать ему, что люблю. Я радовался каждой нашей совместной минуте, но молчал. И вот теперь я остро ощущал, что могу и не успеть сказать...
Игорь
Олег ушёл. Он должен был возвращаться в интернат к какому-то определённому времени, а я никак не мог запомнить, к какому. К отбою, кажется.
Медсестра пригасила свет и сказала, чтобы я не боялся, что она будет часто проверять меня. Эту фразу я слышал столько раз, что мог предсказать заранее, какую гримаску скорчит девушка в конце и какой улыбкой потом заговорщицки мне улыбнётся. Я мог бы сказать ей, что это лишнее, что я ничего не боюсь, но я боялся, и её проверки далеко не были излишними.
Когда у меня не было приступов, я чувствовал себя, в общем-то, неплохо. Вставал, бродил на ослабевших ногах по отделению, общался с ребятами из соседних палат. Иногда мы даже устраивали посиделки с девчонками из женского отделения. Я был втайне влюблён в одну из них - высокую длинноволосую белозубую девушку из городских. Она была такой красивой, такой яркой, такой неприступной, что я боялся даже заговорить с ней. К тому же она была на полгода старше меня, и я вполне отдавал себе отчёт в том, что ей со мной не будет интересно. Её имени я не знал.
Иногда в таких посиделках участвовал и Олег, но мне кажется, что его они раздражали. Он всегда был недоволен, особенно когда я говорил с какой-нибудь из пациенток. Понять приятеля я уже не пытался - он всегда отнекивался, говорил, что мне показалось.
Сейчас, однако, я бы не рискнул встать. Океанские волны вокруг меня продолжали раскачивать предметы в палате. Самое плохое, что эти волны никуда не пропадали, даже когда я закрывал глаза. У меня не было от них спасения. Я мог только терпеть и надеяться на то, что беспокойной водной гладью всё и ограничится, ничего хуже этого не появится.
За окном было уже совсем темно. Завтра к этому времени они уже введут мне анестезию, разрежут грудь, поднимут бьющееся сердце и удалят проросший под ним мак (даже про себя я не хотел говорить слово "рак"). Ник-Ник не раз говорил, что это не рак, что это опухоль, но я искренне не понимал, в чём разница. После операции мне придётся провести дня три-четыре в реанимации, потом меня вернут в эту же палату (она называлась "палатой интенсивной терапии"), а спустя недельку меня переведут в общую палату, где я уже не буду один, где будут другие пацаны. Мне очень хотелось быть в общей палате. Мне очень хотелось быть среди других. Мне даже хотелось вернуться в опостылевший интернат...
Я посмотрел на тёмную занавесь ночи за окном и неожиданно для себя со всей остротой ощутил, что завтра в это время я либо буду мёртв, либо буду вместе со всей современной медициной бороться за то, чтобы не быть мёртвым. Я попытался представить себе, каково оно - умереть, но, конечно, ничего представить не смог. Лишь ощутил такую тоску, что едва не завыл вслух. Было так страшно, что впору было звать ту медсестру...
И тут из океанской воды прямо подо мной вынырнула суша. Это был крошечный пятачок твердыни среди безмерной глади воды. Я лежал на чёрном песке под тёмно-багровым небом, вокруг колыхались тягучие медленные тяжёлые волны. Я не просто лежал. Я был мёртв. У меня не был чувств, мыслей, ощущений. Я был просто куском безжизненной плоти, ещё недавно тёплой и полной движения. Из волн выползло что-то чёрное, поблёскивающее толстым панцирем, щёлкающее клешнями и скалящее шесть треугольных зубов. Существо было таким же медленным, как и океан вокруг, но это был мир, где скорость не имела значения. Здесь был только мёртвый я, и гнаться за мной было не нужно.
При одном виде чудовища я не удержался и закричал. Я знал, что это только галлюцинация, но оставаться в мире, где был только мёртвый я и этот монстр, я не хотел. Всеми фибрами души не хотел.
От моего крика существо щёлкнуло челюстями, и оказалось, что за ними была ещё одна пара челюстей, тоже с шестью зубами. Более длинными, более острыми. Из одного из них брызнула струйка яда, и я даже сквозь весь свой ужас успел удивиться, зачем чудовищу яд, я ведь и так мертв!
В следующее мгновение зубы сомкнулись на моей неподвижной руке, и я ощутил боль - не слишком сильную, не слишком долгую, мёртвую боль в мёртвой руке.
И ещё через мгновение зубы превратились в пять пальцев медсестры, в которых были зажат шприц. Тяжёлый панцирь покрылся паром, который стал стремительно развеиваться в воздухе. Волны потеряли свою медлительность и высоту, резко уменьшились, приобрели обычную скорость и стали похожи на реку. Девушка в белом халате стояла в воде, но её одежда не намокала.
- Как ты себя чувствуешь? - спросила медсестра.
- Хорошо, - проскрипел я и ощутил привкус соленой крови на губах.
Я прикусил их, что ли?
Река завертелась множеством бурунчиков, позеленела, и я понял, что нахожусь на каком-то лугу. Надо мной было яркое солнце и голубое небо.
- Очень хорошо, - добавил я.
- Я дала тебе дозу чуть больше, чем обычно, - сказала медсестра, с сомнением гладя на меня. - Ты не ощущаешь... ничего необычного?
Более необычного, чем мои постоянные кошмары?
- Нет, всё здорово! - уверил её я, боясь смотреть на луг, чтобы не спугнуть девушку несвоевременным движением глаз.
Медсестра продолжала всматриваться в моё лицо. Я не отводил взгляд. Веял лёгкий весенний ветерок, лицо согревали солнечные лучи, у ног колыхалась густая сочная трава, где-то в вышине чирикала какая-то птичка.
- Ну, зови, если что, - сказала девушка и ушла.
Я посмотрел на луг и от ужаса едва снова не закричал. Трава была алой. Я весь сжался, готовясь к чему-то кошмарному, но тут же понял, что это были маки. Целое поле алых маков. Я облегчённо вздохнул.
- Пойдём? - услышал я голос.
Я повернулся и увидел Олега. Мы оба были только в порванных казённых тапочках и столь же казённых чёрных трусах, мокрых настолько, что с них на ноги одна за другой стекали многочисленные крупные капли. Наша кожа была влажной, волосы, пропитанные водой, сбились в клочья.
- Пойдём. Если застукают, что мы бегали на реку... - сказал Олег.
Я был всё такой же - бледный до синюшности и тощий, кожа да кости. Половину груди слева пересекал широкий розовый шрам.
- Болит? Всё ещё болит? - участливо спросил Олег, подходя ко мне.
В отличие от меня, он выглядел, как всегда, великолепно. Загорелая бронзовая кожа, твёрдые мышцы на длинных ногах, плоский живот с тяжами мускулов, красивое лицо.
- Нет, - буркнул я. - Не болит. Просто...
Я опять посмотрел вокруг себя.
- Эти маки... Знаешь, когда у меня были... Ну...
- Видения, - подсказал Олег.
- Да. Когда у меня они были, я много раз видел тебя в маках. Будто бы ты весь оброс маками. Это был так красиво... И здесь тоже, посмотри вокруг...
- Да, маковое поле, - кивнул мой друг и с разбегу, ласточкой, прыгнул в траву, перекатился, смеясь, по цветам и застыл, гладя на меня снизу вверх.
Вокруг него было множество цветов, и я будто вернулся в свои галлюцинации, где эти алые цветы прорастали прямо из него. И опять, как во времена болезни, я поразился тому, насколько красиво выглядит Олег среди маков.
Я сел рядом.
От прыжка в траву трусы друга слегка сбились, и стала видна узенькая полоска белой, незагорелой кожи внизу живота. Из-под резинки проглянули короткие курчавые волоски. Эта полоска, эти волоски вызвали во мне знакомое щемящее напряжение в теле, и я решился задать вопрос, который давно носил в себе.
- Слушай, я хотел тебя спросить... - начал я. - Мне в больнице столько всего привиделось... Не сердись, если я что-то не то скажу... Но мне хотелось бы знать...
Олег с интересом смотрел на меня.
- Мне несколько раз казалось, что ты...
Я слабо улыбнулся, показывая, что я говорю всего лишь о болезненном бреде.
- ... что ты меня... ну... целуешь... в губы...
Олег замер. Его лицо залила густая пунцовая краска. Глаза забегали. Он судорожно сглотнул.
- Да? - смущённо спросил он.
Я понял, что он не признается, и не стал настаивать. Свой ответ я получил, и этот ответ, ожидаемый мною ответ, смущал меня.
Я лёг на траву рядом с Олегом и стал смотреть в высокое голубое небо.
- Мне они... - начал я; похоже, я тоже покраснел; в горле запершило, - помогали.
Я выговорил последнее слово слишком тихо, да ещё и из-за внезапной хрипоты это получилось неразборчиво, но Олег услышал. Он медленно повернул голову в мою сторону. Его нос уткнулся в маковый цветок, но мой друг не обратил на это никакого внимания. Что-то в его взгляде было такое, что моё сердце стукнуло и оборвалось.
- Да? - опять спросил он.
Тоже тихо. И тоже охрипшим голосом.
- Да, - пробормотал я.
Очень не хотелось признаваться в таком, но то, о чём я хотел сказать, было важнее.
- Мне было очень страшно. Я был один-одинёшенек. Понимаешь?
Я смотрел Олегу в глаза и видел, что он понимает. Он знал, о чём я говорю. И при этом было в его взгляде что-то ещё - странное, мягкое, будоражащее, необычное.
- В целом мире никого не волновало, жив ли я ещё, - всё же продолжил я.
То, что я пережил в больнице, было так страшно, а то, что делал для меня в те дни Олег, было так... Я даже про себя не мог подобрать слово, чтобы описать то, что делал для меня Олег... В общем, я не мог не договорить.
- Я бы умер без всякой болезни, только от того ощущения одиночества, если бы... если бы не те поцелуи...
Олег молчал. Мне показалось, что в его взгляде появилось что-то ещё...
- Когда ты целовал меня, я чувствовал, что я кому-то нужен.
- Ну конечно, ты нужен, - Олег приподнялся на локте и склонился надо мной. - Ты мне нужен.
Его глаза оказались так близко...
Олег исчез. Луг перевернулся. Маки в мгновение ока засохли и превратились в острые крючки. Весь мир потерял яркость, превратившись в тёмную мглу. Небо, стремительно чернея, упало прямо на меня.
Я дёрнулся, сжался, попытался сбежать из этого кошмара, но, конечно, не смог. Бежать было некуда. Бесконечная вселенная пульсировала вокруг меня, теряя структуру, превращаясь в хаос неощутимых нитей. В узлах их соприкосновений появлялось и исчезало что-то. У этого что-то не было названия. Оно ни на что не было похоже. Оно не имело формы, цвета, размера. Оно было мёртвым и в то же время враждебным. Оно было таким же призрачным, как и всё вокруг, но я чувствовал зло, исходящее от этого что-то. С каждым дыханием вселенной оно приближалось, и я застыл, скованный ледяным ужасом...
Наверное, мне сделали новый укол. Потому что сразу исчезло всё. Я падал. Это было бесконечное падение без надежды когда-нибудь наконец-то упасть. Это падение было худшим из кошмаров, и оно повторялось всегда, когда мне делали второй укол - укол какого-то другого лекарства, более сильного и в то же время страшного само по себе. Я падал, пролетая несуществующую тьму со всё увеличивающейся скоростью. Я не мог ничего сделать. Я должен был падать.
Когда падение стало столь стремительным, что я уже не мог понять, падение ли это, я открыл глаза. Падение резко, толчком остановилось. За окном было серое утро.
Олег
В коридоре было тихо и пустынно. За окном стоял поздний вечер, почти ночь, и немногочисленные пациенты хирургического отделения разошлись, как и положено, по своим палатам. Мне тоже нужно было уходить, но я совершенно не хотел покидать Игоря. Завтра я уже не успею его застать. Когда закончатся уроки и меня выпустят с территории интерната, мой друг уже будет лежать на операционном столе.
Мне было так страшно! Как же я боялся его операции!
На моё плечо легла рука Ник-Ника. Все врачи давно ушли, а он всё ещё был в отделении. Может, дежурил?
Доктор хмурился.
- Олег, уже поздно...
- Я знаю, я уйду, я не...
Доктор кивнул, но почему-то медлил, не бежал, как обычно, по своим делам.
- Мне тревожно за Игоря. Мак, то есть...
- Лучше так! - выпалил я. - Я всё знаю, но Игорь называет свою болезнь так...
- М-да, - мужчина вздохнул и похлопал меня по плечу. - Олег, я... Никто не может дать гарантии, что операция пройдёт успешно. Опухоль находится слишком близко к сердцу. Игорь может просто не выдержать. Да и вероятность внутриоперационного осложнения очень высока. Понимаешь?
Я кивнул. "Он умрёт", - с какой-то кристальной ясностью понял я. Это было не опасение, не страх, а знание. Игорь умрёт.
- Но и в случае успешной операции, - продолжал доктор, - видения могут остаться. Ты ведь понимаешь, что они не просто так его преследуют?
Меня передёрнуло. Скорее от тоски, чем от сказанных слов. Игорь умрёт, я знаю.
Врач вздохнул и начал рассказывать про операцию, про возможные осложнения и жизнь после выписки из больницы. Когда я спросил, зачем мне всё это, Ник-Ник ответил, что я единственный, кто остаётся рядом с Игорем. Когда врач сказал, что после перевода Игоря в общую палату мне будет необязательно проводить все дни напролёт в больнице, меня начало трясти. "Не дождетесь, всё равно буду приходить!" - хотел сказать я, но промолчал.
- Николай Николаевич, звонили из интерната, - встретила нас на посту медсестра. - Сказали, чтобы юноши немедленно возвращались. Уже слишком поздно. У них отбой.
- В смысле, юноши? Олег?
- Ну да, Олег. И ещё один... Не помню имени. Он недавно пришёл.
Сердце замерло в груди, сдавило горло. Я сразу понял, кто это мог быть. Достаточно безрассудный, чтобы припереться в больницу ночью.
"Как он посмел сюда прийти?" - билось в голове, пока я бежал в палату, где остался мой самый дорогой, мой единственный!
- Отошёл от него! - прокричал я, едва дверь распахнулась.
Колян поднял на меня свой взгляд. Он едва не касался губами губ Игоря. Губ моего Игоря!
Этот гад был старше нас, был выше и сильнее, но я не колебался ни секунды. Рванул к кровати, и этот подонок испугался. Он всегда был трусом, и даже мы, мелкота, как он нас презрительно обзывал, могли вселить в него страх.
Колян дёрнулся. От его неудачного движения провода, тянувшиеся к Игорю, все разом, пучком, вылетели из гнёзд. Приборы противно запищали.
Я схватил Коляна за воротник и поволок в коридор. За моей спиной в палату уже вбегали врач и сестра.
- У него же завтра операция! - пищал Колян.
Я тяжело дышал. Вот извращенец поганый! Я размахнулся, чтобы врезать этому сучонку в морду.
Колян ещё недавно казался нам совсем взрослым, мудрым и многоопытным. Он любил с нами возиться, и это также добавляло ему нашего уважения. Он показывал нам, как сбежать с территории, как незаметно проникнуть на кухню, как симулировать высокую температуру, чтобы не ходить на уроки. И именно он однажды в кустах просветил нас насчёт того, что такое онанизм. Его рассказ был подробным, будоражащим, возбуждающим. А потом Колян решил наглядно продемонстрировать, как это делается. И выбрал, конечно, Горе, моего Горе! Я помню, какие были глаза у Игоря, когда пальцы другого парня принялись расстёгивать его ширинку. В них были страх и сомнения. Я помню, какими были глаза у Игоря, когда брызнула сперма. В них были наслаждение и изумление. Мы все галдели, возбуждённо обсуждая увиденное, и только Горе стоял совершенно потерянный. Взгляд его затуманился, весь он как-то обмяк, ноги подгибались, он едва стоял. Его член всё ещё торчал вверх, на животе сверкали перламутровые потёки, и он смотрел на всё это удивлённо и ошарашенно. Именно тогда я понял, что Игорь для меня не просто друг, что он мне дорог не только как товарищ.
Но я помню и скабрёзную ухмылку, которая кривила лицо Коляна. Его кулак двигался по члену Игоря, и этот подонок весь аж светился от похоти. Она читалось в каждом движении его губ, каждом взгляде, каждом подёргивании мышц его лица. Колян наслаждался. Именно тогда я его возненавидел.
Потом эта гнида стала преследовать Горе. Он постоянно крутился вокруг Игоря, сжимал его плечо ладонью, хватал за руку, похлопывал по спине, а пару раз даже позволил себе шлёпнуть его по заднице, якобы подбадривая на какое-то действие. Мой друг ничего этого не замечал. Он был наивным тогда. Он оставался девственно наивным и сейчас. Мне же каждое движение Коляна резало глаза. Я сам бы хотел крутиться вокруг Игоря, похлопывать его по спине и хлопать его по... Неважно. Главное - я замечал всё! Тогда я и узнал, что Колян трус. Потому что всякий раз, когда он приближался к Игорю, я безоглядно лез в драку. Мне доставалось, но этот гад каждый раз сбегал...
- У него же завтра операция! - повторил Колян, будто это оправдывало его.
Ник-Ник схватил меня за руку.
- Олег, что за... - мрачно проскрипел он. - Что ты тут устроил?
- Он хотел меня убить, - пропищала мразь на полу.
Как ему не стыдно! Он же ростом с доктора! И бицепсы бугрятся даже через рукава казённой рубашки!
- И убил бы! - услышал я свой крик. - Я тебе говорил: держись от нас подальше!
Меня била дрожь. Я так ненавидел его!
- Пока Игорь будет в реанимации, - вздохнув, сказал доктор, - вам здесь делать нечего, вас всё равно туда не пустят. Так что на недельку исчезните! Понятно? Уходите.
А если Горе завтра умрёт?
- Я позвоню, когда можно будет Игоря навещать, - добавил Ник-Ник. - Он будет лучше поправляться, если ты, Олег, будешь рядом, я уверен в этом.
Последняя фраза прозвучала неожиданно тепло, и я почувствовал, как защипало в носу. Не хватало только здесь при всех заплакать!
- Давайте в машину, - закончил Ник-Ник, - я попрошу сторожа отвезти вас в интернат.
Что тут поделаешь? Колян поплёлся к выходу, и я двинулся за ним. Когда Ник-Ник скрылся за поворотом, я схватил негодяя за руку.
- Хоть на милю подойдёшь к больнице, убью! - бросил я.
Мерзавец одним движением вырвался. Отряхнул одежду. Осклабился.
- Это ты, гомик вонючий, отвали от Игоря! - прошипел он.
Я вздрогнул, ошалело посмотрел на Коляна. Как он меня назвал?!
С диким рёвом я налетел на гадёныша и повалил его на пол.
Игорь
Я себя чувствовал на удивление хорошо. Сел в кровати, потянулся, нащупал ногами тапки и поплёлся к умывальнику чистить зубы.
- Сегодня завтрака не будет, - прозвучало надо мной, и я подпрыгнул от неожиданности.
Из-за шума воды я не слышал, что кто-то вошёл. Как всегда, я инстинктивно сжался, ожидая, что откуда-то вынырнет очередной монстр. К счастью, это была лишь медсестра, та, которая обычно дежурит по утрам.
- У тебя сегодня операция, помнишь? - спросила она, улыбаясь.
Разве можно такое забыть!
- Из-за этого тебе нельзя сегодня есть. Выдержишь?
Ещё бы! Я уже давно не могу без тошноты смотреть на еду. Так что отсутствие завтрака - скорее награда, чем испытание.
Девушка быстро заправила мою кровать. Собственно, это была не кровать, а какая-то сложная машина с моторами, рычагами, кнопками и индикаторами. Но в центре всех этих механизмов располагался поролоновый матрац с пришпиленной к нему простынёй. Поверх лежала другая простыня, чтобы я укрывался. Ну а в изголовье была подушка - низкая, твёрдая, по-моему, тоже поролоновая.
Я смотрел на то, как медсестра расправляет постель, и думал о том, что она ведь не меняет простыни, как обычно. Понятно, они поменяют их после того, как меня увезут на операцию. Я пойду под нож, а для медсестры изменится только одно - нужно будет поменять постель, чтобы принять нового пациента.
Девушка закончила и распрямилась. Посмотрела на меня. Потом вдруг притянула к себе, крепко прижала к груди, уткнулась лицом в мои волосы.
- Игорёшка, всё будет хорошо, я знаю, всё будет хорошо, - прошептала она. - Понимаешь? Я знаю, что всё будет хорошо.
Я вывернулся из её объятий, но она опять схватила меня в охапку и прижалась губами ко лбу.
- Ты, когда выздоровеешь, ведь будешь приходить к нам? Просто так? - спросила она.
Я кивнул, снова выворачиваясь. Как можно!
Девушка отвернулась и стала что-то делать со своими глазами. Она же не могла плакать! Зачем ей плакать из-за какого-то интернатовца!
- Я сейчас, - сказала она и бочком выскочила из палаты.
А мне что делать? Тоже рыдать? Это же меня сегодня разрежут! Это я могу не проснуться!
Я уселся на пластиковый стул, на котором обычно коротал вечера Олег, и угрюмо уставился на кровать. Она была такой пустой и одинокой. Мне стало очень тоскливо...
Вернулась медсестра. Она была подчёркнуто собранной и строгой.
- Так, задирай пижаму! - сказала она с порога.
Это ещё что за новость?
- Давай, давай, мне нужно осмотреть твою грудь! - и она, видя мою нерешительность, сама потянула ткань вверх.
Я нехотя приподнял пижаму.
Девушка пригнулась и стала осматривать меня спереди и слева. Потом кивнула и выпрямилась.
- Ну что, волосы у тебя не растут, брить не надо, - сказала она таким тоном, что я немедленно почувствовал себя виноватым. - Не думай, - добавила она зачем-то, - волосы на груди мужчины нравятся далеко не всем. Я, например, предпочитаю гладкую кожу.
Я на всякий случай кивнул.
Девушка прошлась по палате, подбирая лежащие не на своих местах приборы и приспособления.
- Ты перед операцией должен вымыться, - она повернулась ко мне и добавила, улыбаясь: - Весь!
Я похолодел. Если было в больничных порядках что-то, что я ненавидел, то это именно такие банные инициативы. Уж очень странно они здесь были организованы.
- Ну, выбирай - я тебя оботру тампонами, или ты примешь душ в моём присутствии, - сказала медсестра, всё так же улыбаясь.
Когда я был в беспамятстве, они меня несколько раз обтирали влажными тампонами. Всего. Как положено. Не пропуская ни одной части тела. Слабым уксусным раствором. По этому специфическому запаху я и узнавал о том, что со мной проделывали, пока я падал в свои бесконечные пропасти.
Ничего более постыдного я и представить себе не мог! Ты лежишь, а совершенно посторонняя женщина тебя раздевает, разглядывает, вытирает влажными тампонами твой живот, ноги и... Да, эти места они вытирали тоже. И спереди, и сзади. Я это знал и по запаху, и по особой чистоте кожи в этих местах. Как я не умер от позора, не понимаю!
Альтернативой этой экзекуции была не менее изощрённая пытка. Если у меня не было галлюцинаций, я мог принимать душ. Однако, поскольку мои приступы происходили непредсказуемо, я должен был принимать душ только в присутствии медперсонала. Иначе мог захлебнуться, удариться, сломать себе что-нибудь. Медбратьев или мужчин-санитаров в отделении не было, и я должен был умываться под взглядами дежурной медсестры.
- Выбирай, выбирай, - повторила медсестра, явно получая удовольствие от моей растерянности и смущения. - Я приду через час, так что имей мужество и прими решение! - и ушла.
Не попросить ли мне какого-нибудь укола? Всё-таки в беспамятстве не так стыдно!
Я нашел потрёпанную книжку, которую когда-то принёс Ник-Ник, открыл её наугад и стал читать. Странник просил Генерального прокурора отдать Мак Сима ему. Я знал, что будет дальше, но мне всё равно было интересно. Всегда было интересно. Но не сегодня. Сегодня меня должны были разрезать... И ещё - мне нужно было вымыться.
Скрипнула дверь, и в палату просунулась голова Олега.
Я почувствовал, как мой рот невольно растягивается в широкой улыбке.
- Ник-Ника нет? - спросил мой друг и тут же вошёл. - Он меня вчера выставил из отделения. Сказал, что сегодня к тебе нельзя, - Олег пожал мою руку и плюхнулся на пол, согнув ноги по-турецки; правый глаз у него заплыл, а кожа вокруг него была багровой. - А почему нельзя? Ты же рад меня видеть?
Я кивнул.
- Ну вот! А он: я тебе позвоню, когда можно будет!
Возмущению Олега не было предела, и я как-то стал проникаться его чувствами, на несколько минут забыв о своих проблемах.
- Кто тебе фингал поставил? - спросил я, когда словесный поток парня стал иссякать.
Олег замялся, открыл было рот, но ответить ему не дали. Пришла медсестра. Увидев Олега, она явно обрадовалась.
- О, привет, приблуда! - закричала она и потрепала моего друга по голове.
Олег смутился, но от её руки не отстранился.
- Пусть он за мной в душе присмотрит! - вдруг нашёлся я. - Он же может за мной присмотреть?
Ну вот и решена одна проблема! Не будет позора!
Медсестра наморщила лоб, но тут же улыбнулась и кивнула.
- Точно! Как ты вовремя, Олежка! Проследишь, чтобы с нашим Горем ничего не случилось, пока он будет душ принимать?
Горе - это от "Игорь". Кликуха такая. Нравится практически всем взрослым, но не нравится мне.
Я с готовностью вскочил. И тут вдруг вспомнил свою вчерашнюю галлюцинацию. Дело было не в голубом небе и не в сочной траве под ногами. Дело было даже не в маках, хотя... Нет, всё-таки дело было не в них. Дело было в том, что я чувствовал, когда смотрел на Олега, и что я чувствовал, когда он смотрел на меня. Я вспомнил, как он вдруг наклонился надо мной, вспомнил свои ощущения, и осознал, что принять душ в присутствии Олега мне будет не так просто...
Олег
Мне столько сил потребовалось, чтобы сбежать из интерната в такую рань! Как-никак, в это время полагалось сидеть на уроках. А сколько мне сил потребовалось для того, чтобы проникнуть в больницу! Но передо мной сидел Горе, и я понимал, что всё это стоило того. Он улыбался, и всё внутри меня пело. Как здорово, что я мог быть рядом с ним! Я был так счастлив!
Когда же выяснилось, что мне нужно (нужно! я обязан!) смотреть на него, пока он будет принимать душ, я едва не задохнулся от радости. В интернате вид обнажённого тела не был чем-то исключительным. Нет-нет, но мы видели своих товарищей голыми - в конце концов, мы ведь жили в общих спальнях! Но нагота Горя была для меня совсем не то же самое, что нагота любого другого парня в интернате, и меня разрывало от радостного предвкушения.
Я даже забыл о том, что через час Игоря заберут на операцию... И он там умрёт... Мне так стыдно, что всё это испарилось из головы, вытесненное примитивной радостью, что я буду смотреть на то, как голый Игорь принимает душ. Я думаю, этот стыд будет преследовать меня всю жизнь... До глубокой старости... Но в тот момент я радовался, и в душе у меня ничего не было, кроме радости.
Игорь мило покраснел и пошёл в душевую. Я поплёлся за ним. Когда я зашёл, Горе топтался на кафельном полу и смущённо поглядывал на меня. Лицо у него было пунцовое.
- Ну, раздевайся, - буркнул я, тоже пытаясь скрыть своё смущение, и закрыл дверь на крючок.
Горе мялся, но расстёгивать пижаму не торопился.
- Иди ко мне, - я протянул руки, чтобы помочь ему, но он отпрянул от меня.
- Горе, я тебе только с пуговицами помогу. Ты чего? Снова глюки?
- Нет! - ответил Игорь.
Я с трудом высвободил ткань из его кулаков и стянул с него пижаму. Мне открылся божественный вид исхудавшего от болезни, бледного, но всё столь же красивого тела. Хрупкие плечи дрожали. Я почувствовал, что возбуждаюсь. Именно в том самом смысле слова.
- Включай горячую воду, замёрзнешь...
Я отвернулся, чтобы не смущать Игоря, и встал у стены. В моих руках была его пижама. Она пахла им. Так сладко... Ткань хранила его тепло. На меня навалился один из тех приступов возбуждения, который не преодолеть, не побороть. Как же я хочу касаться обнажённого тела Горя! Как хочу гладить его, ласкать, согревать. Целовать. Сильнее, чем Игоря, я никого в своей жизни не полюблю!
Шума воды не было.
- Игорь?
Я обернулся и увидел, что Горе стоит посреди душевой.
- Что случилось? - крикнул я, подскакивая.
Игорь повернул ко мне голову. Заморгал.
- Ой, я... Прости, я...
Галлюцинация? Здесь? Уже прошла?
- Садись...
Я схватил чистое на вид ведро и, перевернув, поставил его на пол вверх дном, помог Игорю усесться и отошёл, чтобы снять свою одежду.
- Олеж, а тебе зачем...?
Его щёки были такие алые, как наливные яблоки или распустившиеся маки! Слишком красивый. Слишком желанный.
- Чтобы не замочить, в чём мне потом ходить?
Игорь вскочил. Он явно не ожидал, что я тоже разденусь.
- Ты штаны будешь снимать? - спросил я, скрывая за грубым тоном своё смущение. - Или в них под душ пойдёшь?
Горе заколебался, но всё же потянул пижамные брюки вниз. Обнажились длинные стройные ноги. Как же он исхудал!
- И трусы тоже! - добавил я, и мой голос дрогнул.
Теперь сомнения Игоря отразились на его лице очень явственно. Я, понимая, что это может быть решающим аргументом, стянул с себя трусы.
Горе аж задохнулся. Я видел, как его взгляд забегал по мне, неизменно возвращаясь к тому месту, где сходятся ноги. Я чувствовал, как прыгает мой эрегированный член, но поборол в себе желание прикрыться. Да, у меня стоит! Бывает! Член ведь не спрашивает, когда вставать...
Игорь отвернулся и решительно стянул с себя трусы. И тут же, чуть ли не бегом, бросился под душ.
Какой он красивый! Весь, целиком! Такой красивый!
Я понял, что пялюсь на попу Игоря, совершенную, как и он весь. Отвёл взгляд. Мой член в очередной раз напрягся от желания.
Я подобрал позабытый кем-то на подоконнике флакон шампуня и стал намыливать Горю голову. Он закрыл глаза. Ну и хорошо, мой откровенный вид может кого угодно напугать.
Я продолжал мыть волосы Игоря, а сам во все глаза смотрел на обнажённое тело передо мной.
Губы Горя слегка приоткрылись. Что же ты со мной делаешь, Игорь? Я и так еле держусь!
Ладони, все в пене, спустились на его шею, потом скользнули ниже, на тонкую костлявую спину. Наверное, кто-нибудь другой мог бы обмануться и подумать, что я просто намыливаю товарища, но я-то знал, что я делаю! Я ласкал его тело. Я наслаждался его телом! Я был весь в своих прикосновениях к его телу.
Когда мои ладони опустились настолько низко, что дальше уже пришлось бы коснуться попы, я завёл руки вперёд и, будто обнимая Горе сзади (а я его практически обнимал! только что не прижимался к нему!), стал ласкать его грудь. Пальцы задели соски. Игорь вздрогнул, но не отстранился.
- Олег, знаешь, всё это... - едва слышно прошептал Игорь. - Мы ведь не...
Мои руки блуждали по его груди и животу. Я намыливал кожу Горя, я касался столь желанного тела, тела, о котором я столько мечтал, которое я столь часто представлял в своих самых постыдных фантазиях...
7. Игорь
Я никак не мог прийти в себя после душа. Я чувствовал, как дрожат мои пальцы, как часто-часто стучит сердце, как сжимается какой-то узел в животе. И член стоял самым недвусмысленным способом... Я мог там, в душе, прикрывать его от Олега руками, мог делать вид, что всё нормально и ничего особенного не происходит, но ощущал-то я нечто совершенно другое! Немыслимое! И там, и теперь здесь, в палате! Удивительно, через час я, возможно, умру, а мысли мои продолжают крутиться вокруг тех ощущений, которые я испытал, когда моего тела касались руки Олега...
Он сидел здесь же, на своём стуле, отводя взгляд и отвечая на мои вопросы невпопад. Похоже, душ выбил его из колеи даже больше, чем меня.
Распахнулась дверь, обе створки, и в палату въехала каталка. Уже застеленная простынёй. Её толкала всё та же медсестра.
- Ну, Игорь, залазь, - сказала она наигранно бодрым голосом.
- Зачем? - осторожно спросил я, чувствуя, что больница подбрасывает мне очередной подвох.
- Нужно доставить тебя в операционную, хирурги уже моются.
- Я так дойду! - возмущённо воскликнул я.
Медсестра нервно рассмеялась и покачала головой.
- Таковы правила, Игорёшка, - пробормотала она. - Туда только на каталке. Залазь!
Ну кто придумывает всё это!
Я поднялся и направился было к каталке, но медсестра остановила меня.
- Ты же на операцию едешь! Раздевайся! Совсем! Ты должен быть голым! - и со смешком добавила: - Уж извини!
Я оторопело уставился на девушку. Она развела руками.
- Не может быть! - вдруг встрял в разговор Олег. - Не может такого быть!
Не знаю, как бы стала убеждать нас медсестра, но тут в комнату вошёл завотделением - строгий мужчина, которого все боялись.
- Ты ещё не на каталке?! - сказал он вместо приветствия. - Немедленно раздевайся и ложись!
И, повернувшись к медсестре, постучал пальцем по часам на запястье:
- В чём дело?
- Он долго мылся... - пролепетала девушка.
Заотделением покачал головой, опять обернулся ко мне и сказал:
- Немедленно на каталку!
Вот такой человек. Смотрит на парня, который, может быть, умрёт сегодня, и тёплого слова сказать не может.
- Давай, давай! - зашептала медсестра, суетясь вокруг меня.
Ещё немного, и она стала бы раздевать меня сама.
Под взглядами трёх человек я стянул с себя пижаму и штаны. Меня мучило ощущение, которое в какой-то книжке называли дежа-вю - я совсем недавно уже раздевался, смущаясь и колеблясь, под взглядом чьих-то глаз...
- Совсем! Снимай всё! - опять зашептала девушка, видя, что я не решаюсь снять трусы.
Завотделением стоял в дверях и смотрел на меня своим холодным, отрешённым взглядом. Наверное, он видел меня этаким муравьём, который никак не может побежать по правильной дорожке.
Я посмотрел на Олега, в его расширившиеся глаза, повернулся к ним всем спиной и рванул трусы вниз...
стоял под их взглядами совершенно голый, физически ощущая, как торчит у всех на виду моя задница.
- Ложись на каталку! - суетливо сказала медсестра.
Она уже держала наготове другую простыню, похоже, чтобы меня накрыть ею.
Я попятился. Изворачиваясь, боком, прикрывая стоящий член, кое-как запрыгнул на каталку.
- Ложись на спину, руки вдоль туловища, ноги выпрямлены и прижаты друг к другу, - тут же скомандовала медсестра.
Похоже, она цитировала какую-то инструкцию.
Что! Так ведь... У меня же эрекция!
- Игорь! - прикрикнул завотделением.
Обречённо я лёг на спину и выпрямил ноги. Мой член запрыгал у всех на виду и лёг на живот, вытянувшись чуть ли не до самого пупка.
Я услышал, как сдавленно вздохнула медсестра. Я смотрел в сторону, но боковым зрением видел, что вся троица уставилась мне на область между ног. Ну вот, теперь я запомнюсь в этом отделении как "тот самый пацан, у которого стояло перед смертью"!
По члену прокатились волны сокращений, он приподнялся, напряжённо указывая на окно, и опять застыл в воздухе параллельно животу.
Первым пришёл в себя завотделением. Он оглянулся на девушку, опять посмотрел мне между ног, перевёл взгляд на медсестру и сказал:
- Тебе, наверное, стоит уйти. Не смущай пациента.
Он решил, что у меня стоит из-за неё!
Девушка покраснела и выскочила из палаты.
- Позови свободного врача! - крикнул ей вслед завотделением. - Мужчину! И пусть принесёт валерьянку или бром!
Лёгкие шаги быстро затихли в коридоре.
Завотделением расправил простыню и накрыл меня ею до плеч. Я было вздохнул с облегчением, но тут же понял, что ткань была слишком тонкой, чтобы что-либо скрыть. Под простынёй моё тело оставалось столь же ясно различимо, будто этой простыни и не было. А уж такая выдающаяся вверх деталь, как отвердевший член, и подавно была видна как на ладони.
Я лежал на каталке, на твёрдой металлической каталке, холодной и неудобной. Подо мной была простыня. На мне была простыня. И двое мужчин - Олег и этот ледяной, как айсберг, доктор - смотрели на мой член. Мне было стыдно, невыносимо, мучительно стыдно.
Почему-то вспомнилось, как ладони Олега скользили по спине, опускаясь всё ниже, и как я ежесекундно ждал, что он коснётся моей задницы. Потом, когда он намыливал грудь, стало ещё хуже - его руки двигались в сантиметрах от напряжённого члена, и я боялся, что Олег отодвинет ладони, которыми я прикрывал свою палку, и начнет её мыть. Когда же мой друг отступил, так и не сделав ни того, ни другого, я сквозь острое ощущение возбуждения, сотрясавшее меня, испытал разочарование. Жестокое разочарование. Я так боялся, что Олег прикоснётся к... Но он не прикоснулся...
Не знаю почему, но я также был уверен в том, что мой друг меня поцелует. Я уже придумал, как я вывернусь, как возмущённо крикну, но он отступил, и ожидание поцелуя повисло в воздухе, почти материальное. Олег ведь целовал меня, когда думал, что я ничего не чувствую! Почему же он не поцеловал меня сейчас, когда я был в его руках! Буквально в его руках! Был весь, полностью весь! Я едва сам не потянулся к Олегу, но, конечно, сдержался.
Теперь, уставясь в потолок, красный от смущения, чувствуя, как напрягается у всех на виду мой член, я вдруг ясно ощутил, что эти минуты в душе были на самом деле самым радостным моментом в моей жизни. Даже если я сегодня умру, это был самый счастливый момент в моей жизни. Несправедливо, жестоко обиженный болезнью, опозоренный выставленной на всеобщее обозрение эрекцией, я был счастлив. Да, счастлив.
Появился незнакомый доктор с каким-то флакончиком в руках. Естественно, уставился мне на область между ног, но удержался от каких-либо замечаний. В столовую ложку налили вонючую жидкость и дали мне её выпить. Жидкость не произвела на мой член никакого впечатления.
- Ну, поехали, - завотделением, видно, решил, что дальше ждать нет смысла.
Второй врач потянул за ручки каталки, но остановился.
- Головой вперёд! - бодро буркнул он и зашёл с другой стороны.
Я почувствовал, что еду.
Тут же подскочил Олег и пригнулся ко мне, бормоча:
- Игорь, Игорь...
Он повторял моё имя, не говоря больше ничего. В его глазах дрожали слёзы. Я их видел. Он знал, что я их вижу, но он их не вытирал.
- Ну-ну, - остановил его завотделением. - Попрощались и будет. Можешь подождать здесь, тебе сообщат, когда операция закончится.
И моя каталка загрохотала по коридору...
Эпилог. Десять лет спустя. Игорь
В ванной было тесно и темно. И непристойные ритмичные звуки раздавались здесь громко и ясно. Хорошо ещё, что Олег успел закрыть дверь на защёлку, а то всем моим гостям было бы видно, как он трахает меня в задницу.
Его член протискивался в мой теперь уже не девственный анус. Твёрдая горячая палка медленно, с трудом преодолевала сопротивление никак не желавшего расслабиться полностью сфинктера. Пенис едва вошёл, но уже доставлял мне одновременно и новую боль, и странное удовольствие...
Минут десять назад я решил умыть лицо, чтобы немного сбросить ощущение опьянения после выпитого вина. Я уже закручивал краны, когда на пороге ванной появился Олег.
Сегодня мы с ним увиделись впервые за пять или даже больше лет. Он, конечно, сильно возмужал, но совершенно не изменился внутренне.
Я посторонился, пропуская его к раковине, и тут наши тела соприкоснулись...
Весь вечер между нами копилось неясное напряжение. Весь вечер мы поглядывали друг на друга, почему-то, как в прошлом, смущаясь и краснея. Весь вечер нас будоражили воспоминания - о совместно принятом когда-то в больнице душе, о бесконечных вечерах, проведённых друг с другом после моего возвращения в интернат, о драках с одним более взрослым парнем (не помню его имени), которого Олег яростно не подпускал ко мне, и, главное, о поцелуе, страстном, грешном поцелуе, которым увенчался наш выпускной вечер. И вот, когда наши тела соприкоснулись (случайное прикосновение бёдер, не более), всё это взорвалось.
Мы набросились друг на друга - по-другому это назвать нельзя. Мы набросились друг на друга, как изголодавшиеся хищники набрасываются на кусок мяса. Он схватил меня, я схватил его, мы сжали друг друга в объятиях и принялись целоваться. Всего в пяти метрах от нас, в единственной комнате моей съёмной квартиры, плясали под что-то ритмичное наши друзья и наши девушки, а я в ванной таял под поцелуями своего давнего друга, а он рычал под моими поцелуями. Наши руки лихорадочно шарили по телам друг друга, касаясь всего того, чего не довелось нам коснуться раньше, что притягивало нас к себе все эти годы, о чём мы мечтали, но так и не решились это получить. Я уже знал, какая ребристая у Олега грудь, какой плоский у него живот, какие твёрдые у него бёдра, какой упругий у него зад, какой длинный у него член. И он уже знал всё о моём теле.
Как-то сама собой моя рубашка расстегнулась - надеюсь, все пуговицы остались на месте. Губы Олега немедленно впились в тонкий белёсый шрам, пересекавший всю левую половину моей груди. Его пальцы в это время лихорадочно дёргали молнию на моих брюках.
Мы так и не сняли одежду полностью. Рубашка оказалась у меня на затылке, штаны болтались на щиколотках, а джинсы Олега застряли у него на коленях.
За всё это время в ванной мы не сказали друг другу ни слова. Мы знали, чего мы хотим. Мы знали это столько лет, что нам не нужны были слова.
Как-то само собой получилось, что я оказался стоящим спиной к Олегу. Как-то сам собой крем для рук оказался у меня на анусе. А потом уже и я сам захотел почувствовать член друга у себя внутри...
Твёрдый стержень толкался в кишке, доставляя мне боль. Я не обращал на неё внимания. Я бы согласился на гораздо большие жертвы, лишь бы Олег, наконец, решился быть со мной. И вот он был со мной, и я был счастлив. Так счастлив я, пожалуй, не был с того самого дня, когда в душевой больницы, за час до тяжёлой операции, я подставлял себя его ласкам.
Мой друг захрипел, задёргался и замер. Похоже, он кончил, так и не войдя в меня полностью. Его хватка ослабла, он явственно расслабился.
Я почувствовал запах маков. Я даже знал, что там, в темноте, проглянуло множество головок этих умопомрачительных цветов. Да, это была галлюцинация. Единственная, которая всё ещё посещала меня иногда, но как она сейчас была своевременна, как она сейчас была уместна!
Спустя минуту Олег вышел из меня, и тут же я услышал его шёпот:
- Горе, а теперь ты меня!
В темноте ванной я почувствовал, как он, весь в маках, повернулся ко мне спиной и пригнулся. Его ладонь ткнула мне в руки тюбик с кремом.
Я раздвинул такие упругие, притягательные ягодицы и приставил напряжённый член к малюсенькой дырочке ануса своего давнего друга...