На "худграф" Валерка (а теперь один из лидеров регионального общественно-политического движения "Обновленное Отечество" Валерий Игоревич Чепурных) поступил после школы и сразу же окунулся в совершенно незнакомый мир. На тридцать с чем-то человек в их группе оказалось только семеро юношей - Рудик, Славка, Витёк, Володя, Рафаэль и Рахматулла. Местными были только он и интеллигентный Рудик, единственный носивший тогда настоящие, жутко дефицитные джинсы. Его мать заведовала детским садиком, а отец руководил каким-то производством. Очки из семерых не носили только Валерка и Витёк, оба из деревни. Витёк был побойчее, но и неотёсаннее. Субтильный киевлянин Володя даже с непомерными диоптриями не узнавал человека с трёх метров, хотя умудрялся надевать окуляры лишь на занятиях, Рудик всегда ходил в очочках отличника, Славка пользовался оптикой изредка, как и Рафаэль с Рахматуллой, два кузена из Самары. Процентов семьдесят их девушек с очками не расставались - типичные будущие педагогини! Общались все умно, сложносочинёнными предложениями с множеством вводных слов: "однако", "безусловно", "в какой-то мере" и т.д. Валерка этим языком не владел, хотя вступительный кирпич нарисовал на "четвёрку", а сочинение или диктант, уже не вспомнить что, написал на "отлично". С этим у него всегда было в порядке.
И в эту ботаническую среду он попал. Весь год он ловил кайф, форсированно поднимая свой культурный уровень и овладевая сложной техникой графики и акварели. Он узнал слова "мольберт" и "этюдник", "пастель" и "сангина", "гризайль" и "пленэр"... Научился без дикой оглядки проходить сквозь строй античных скульптур из гипса с отломанными пенисами (целомудрие элитного пансиона), подглядывать за компанию, как на творческих занятиях старшекурсники работают с обнажённой натурой (молодняк покуда ограничивался натюрмортами и пейзажами) и мог бесконечно находиться в галерее дипломных работ - настоящем музее изящных искусств, устроенном в коридорах их отделения, состоящего из трёх просторных этажей с видами на крыши городской окраины, выходящей к реке... И прямо-таки напитывался прекрасным, ибо нигде кроме краеведческого музея настоящей живописи доселе не видел.
Уже тогда ему казалось непонятным, почему эти работы не выносятся за пределы училища и их никто, кроме своих, не видит? Клубов, домов и дворцов культуры в их газонефтяном заповеднике хватало, разместить выставку нашлось бы где. Зато недостаток общения горожан с высоким искусством вполне компенсировался высокохудожественной наглядной агитацией и шедеврами городского оформления садов, скверов и многочисленных административных зданий. Многие выпускники "худграфа" вовсе не спешили на поприще малобюджетной педагогики, чтоб учить учеников рисовать яблоки и вычерчивать поршни и цилиндры, а быстренько устраивались художниками-оформителями в богатые конторы на солидный оклад. Ради этой перспективы мужская часть Валеркиной группы исправно посещала занятия по профильным дисциплинам: "рисунок", "живопись" и "композиция".
Его прельщала живопись сама по себе, о будущих стендах и планшетах, лозунгах и панно для актовых залов и ДК он даже не задумывался. Всё это ему сильно пригодилось лишь в армии, но он ещё успел научиться варить борщ по-флотски и жарить котлеты, так что имел к той поре две очень уважаемые специальности. На службу призывник Валерий Чепурных уходил с лёгким сердцем, не боясь ни свирепых "дедов", ни суровых командиров, ни сложных климатических условий. Но "худграф" подарил ему атмосферу творчества и круг единомышленников, которые нигде больше в родных пенатах он бы не нашёл. Он оторвал Валерку от полубандитской улицы и на какое-то время вознёс над землей; после этого Валерка и на мир смотрел уже иначе, и себе узнал цену.
Основным занятием Рафаэля на занятиях была демонстрация Валерке своего внушительного члена. Он доставал его из расклешённых синих брюк и мог играть с ним все время урока. И делал он это безо всякого зазрения совести, полагая сей эксгибиционизм нормой для будущего преподавателя черчения и рисования в средней школе. Толстоляшему самарскому татарину было излишне дрочить себя, и без того размеры впечатляли. Пардон за каламбур, но вопрос об эрекции даже не стоял. Однако дальше роли свидетеля этих причудливых забав своего соседа Валерка не шёл. Он был ещё достаточно девствен и застенчив.
Самое смешное, что Валерке эта небезопасная игра его товарища не казалась такой уж несусветной дикостью. В первый раз он поласкал себя в восьмом классе - его научил дружок; Валерка тогда остался один дома, и его дебютный залп с кровати залил диск радиолы "Сириус" у противоположной стены. Смесь полученных Валеркой при этом ощущений не поддаётся описанию: от невероятного блаженства до дикого ужаса за испорченную радиоаппаратуру, которую он бросился спасать прямо в спущенных штанах, потому что вот-вот должна была прийти с работы мать. Кроме проигрывателя у них ничего ценного в доме не было, не считая утюга, электроплитки и радио за пять рублей. Наученный горьким опытом, впоследствии он онанировал только в туалете, бане или на задворках, слившись в сумерках со стеной сарая, о стены которого терлась корова Зорька. Но пропадал часто и подолгу - очень это ему нравилось. Примерно в это же время он начал курить (сигареты "Дымок") и прекрасно совмещал оба преступных занятия, ловя двойной кайф: от риска и физического удовольствия.
Рафаэль, видимо, переживал тот же период самопознания. Он не курил, но забавлялся своим стволом в тугой оплётке вен, эластичным и толстым, как будто в первый раз, а попутно посвящал Валерку в нравы их комнаты в общаге, где жили он, его двоюродный брат Рахматулла и, кажется, Славка. Троица прогрессивных художников в уединении практиковала нудизм. То есть в свободное от учёбы время они расхаживали по комнате в чём мать родила, и не от случая к случаю, а всегда. Так в океане застоя формировались островки свободы, в авангарде которой пребывала интеллигенция в лице учащейся молодёжи. Другие, может, тоже пребывали, но будущие художники вкладывали в эту идею эстетический смысл. На них, безусловно, влияла античная культура - мощно и неодолимо. Опасный возраст в опасном месте. Возможно, они изучали натуру и даже тренировали себя в качестве "моделей".
Одно знал Валерка точно: издержки этой практики почему-то хранились в стеклянной банке под кроватью. Вероятно, для косметических или каких-то иных нужд. Не думалось, что его сверстники далеко продвинулись в этом вопросе - без определённого навыка и довольно специфических познаний в теории им бы едва ли понравились более смелые эксперименты в постижении собственной плоти. Дилетантам в одиночку не справиться, но атмосфера богемы и юношеское обаяние сделали свое дело.
Эротический момент вообще сопутствует юношеским компаниям, а эстетика самого учебного заведения лишь придавала плотским утехам Валеркиных товарищей особую изюминку. Узнав про это их времяпрепровождение, Валерка, понятное дело, заскучал в своём сиротском одиночестве в компании коровы Зорьки. Он с большим опозданием пожалел, что не влился тогда на равных в это тайное сообщество голых сокурсников. То есть влился (о чём позже), но не до конца. В ту пору у него, как назло, уже была подруга - из училища он спешил к ней, а спустя короткое время и вовсе был отчислен и, увы, расстался с той богемой навсегда.
не забудет тот день и час, когда побывал в общаге педучилища и как застал там вместо Славки незнакомого парня. По манерам - не будущего педагога. Слишком шебутной и патлатый татарин курил "Мальборо", виртуозно матерился и всячески помыкал Рафаэлем и Рахматуллой. Помнится, именно он предложил всем покурить травки. Братья-кузены умело присоединились - по комнате поплыл удушливо-сладкий дымок. Валерка от участия отказался, но остался посмотреть. Три земляка лежали по кроватям и кумарили. Почти одновременно они расстегнули штаны и стали лениво мять свои достоинства. На Валерку они не обращали внимания. Поласкав сами себя, принялись помогать друг другу. У Валерки затрещало в штанах - такого беспардонного зрелища он не видел. На своей табуретке ему стало некомфортно, как на раскалённой сковороде.
- Не стесняйся, зёма, - произнёс шебутной. - Давай тоже.
Это было спасение - вскоре Валерка ощущал на плече дружескую руку Рафаэля. Другой Рафаэль водил по животу Валерки, уходя под рубашку. В паху Валерки мучительно ныло, отдавая в самом низу позвоночника.
- Да хули ты ему... - упрекнул расслабленного Рафаэля незнакомец и добавил что-то по-своему.
Рафаэль засмущался, а Валерка заметил, что слишком сильно, до онемения, сдавливает всей пятернёй свой осмеянный вроде бы член.
Рафаэль снял руку с Валерки и прихватил двумя пальцами за шейку член того парня. Парень прикрыл глаза. Рафаэль лизнул набрякшую кровью головку, постепенно погружая её в рот. Парень вдруг сморщился, оттолкнув Рафаэля, как баскак:
- Заебал! Давно не сосал? Пошёл в пизду!
- Тренироваться не с кем, - улыбчиво заметил маленький Рахматулла, - одни девки у нас. Не видишь?
И хитро скользнул взглядом по Валерке:
- Да, Валер?
- Ебать их надо, а не бояться, - наставительно произнёс парень. - А сосать и у себя могли бы, а то дрочитесь по углам, хорьки. На хуй я тут лежу, я бы и дома полежал.
- Чё ж не лежал? - язвительно заметил Рафаэль.
- Молчи, пиздюк, а то отцу расскажу, чем вы тут занимаетесь, - покуривая, пригрозил гость.
- А сам? Ещё и шмалишь тут ещё!
- Ладно, замяли давай. А то весь кайф в форточку (у парня получилось "в фортошьку").
Их тройной акцент превращал процесс в какое-то азиатское священнодейство напополам с базарной перебранкой.
- Сам тогда соси, - огрызнулся напоследок Рафаэль, смешной в этой наигранной злости, и продолжил вновь подрачивать Валерку. Валерка подумал, что лучше бы уж и правда самому: слишком Рафаэль залупал головку, насухо оттягивая кожицу. Но и приятно было в то же время, как будто за ним больным ухаживали в чужой семье и поили с ложечки лекарством.
Шебутной что-то опять произнёс.
- Он говорит, чтоб я у тебя взял, - сказал Рафаэль. - Говорит, что ты хочешь.
- Не знаю, - растерялся Валерка (не радоваться же ему было). Но внутри него всё сладко замерло, а в теле запульсировало так, как будто всё оно - сплошной гигантский член.
Он бы и сам, вероятно, сейчас взял у Рафаэля, попроси тот, уж как бы оно там вышло, но шебутной что-то брякнул в очередной раз, отчего Рахматулла кончил, постанывая, себе на смуглый живот. Он так и замер, всё еще не выпуская из пальцев обмякшего обрезка, с этой клейкой белой лужей на себе, стекавшей в пупочную лунку. Вслед ему по-бабьи, с детским придыханием опростался шебутной. Для этого он приподнялся, широко расставив ноги и запрокинув голову с разинутым ртом.
Рафаэль заглотнул конец Валерки по самые яйца - всё Валеркино от чистого сердца провалилось в Рафаэля под этот бурный оргазм его братца. Хитрый Рахматулла первым скользнул мимо в ванную. Сперма Рафаэля залила Валерке штанину. Ужасу его не было предела. Патлатый заверещал в смехе. Рахматулла выглянул из ванной и кинул смоченное полотенце. Этот след преступления быстро затёрли, но мокрое пятно широким белёсым мазком всё же слишком выделялось. Пришлось застирывать с мылом, так что часа два Валерка прыгал по комнате в одной рубашке. Теперь шутки отпускались по поводу порчи брюк и все без устали ржали. Травка подействовала. В конце концов пришлось рассмеяться и Валерке - ведь бывают же и такие происшествия.
Весёлый заглянул в общагу парень в один день с Валеркой. Звали его Рустам и приехал он из Самары попроведать родственников. Ростом Рустам не обогнал Рахматуллу, зато лицом оттенил обоих сородичей: правильное было лицо, а главное - полное жизни и притягательного порока (не очкарик из библиотеки, а нормальный пропылённый пацан с улицы, готовая и колоритная модель для занятий по графике, живописи и скульптуре). Все его сальные шутки касались лишь баб и пидоров. Первых он вожделел на каждом слове, вторых высмеивал и купал в грязи. Своего младшего брата он не щадил особенно.
- Народный вафлёр Советского Союза, - обнимал он Рафаэля. Это была своего рода нежность.
Валерка до этого своего соседа по парте пидором не считал. И пока не торопился с выводами.
- Это легко - сосать? - спросил он у Рафаэля, когда отмывал пятно.
- Сам попробуй, - в дверях образовался провокатор Рустам.
- Тебе?
Рустам усмехнулся:
- Ему, - и достал свою байду. Это у братьев, видимо, было наследственное - кутаками на людях махать. Валерка отвернулся, полоща штанину под струёй холодной воды. Рустам вышел, бросив: - Братишка, ты тут не задерживайся. Ебля закончилась. А то пизды получишь.
Рустам не был злой, он был так воспитан.
Видел его Валерка в первый и последний раз.
посасывал Рафаэль своему живчику-брату с пятого класса. Всё это он Валерке рассказал тогда же, в ванной. Но пенисом на их "камчатке" с того дня Рафаэль уже не баловался. И Валерка не напоминал о происшедшем в общаге - неловко ему было за Рафаэля. Они даже ссать в туалет перестали ходить вместе, как прежде - в одно очко. Вот что делает с людьми совесть. И вообще непонятно, как тогда Валерка на всё это решился, на этот весь изврат. Это осталось его самой постыдной тайной на всю жизнь. Но самое ужасное - что Рафаэль к нему долго потом приходил по ночам (в снах) и аппетитно отсасывал. И такого кайфа наяву люди не испытывают никогда.
А дрочке он, между прочим, остался привержен и после женитьбы, рождения двух дочек - Любочки и Наденьки, и смены всех политических формаций в стране. Можно сказать, пошёл по стопам великих. Дрочил и каялся, а сублимировал свою порочность с определённых пор общественной деятельностью. На этом поприще у него проявилось неожиданное везение. Началось оно сразу после педагогического училища. Валерка наскоро закончил курсы водителей, его избрали освобождённым секретарём комсомольской организации автоколонны, через полгода перетянули в горком ВЛКСМ, через год - в область...
Потом грянула перестройка. Знакомств и заслуг Валерке хватило, чтоб не кануть в безвестность на фоне крушения великой империи. Бизнесмен он был никакой, в плетении коммерческих лаптей едва ли бы преуспел, но в массе новообразующихся структур нашлось и ему место. Для карьеры в условиях бардака много не надо. Когда одни подались в бандиты, Валерий Чепурных подался в самые молодые депутаты облсовета. Тихой сапой и вроде как по инерции. Цепочка сработала. Пора тотального разделения сменилась порой локальных объединений. Валерка влился в одно из них, благодаря чему у него появился крутой лимузин, охрана, офис...
Иногда его тянуло налево, но не вниз и не с секретаршей, а с симпатичным референтом. Увы, он так и остался застенчив в сексе. Хотя было в референте что-то такое-эдакое. Притом что все знали, какой этот референт кобель-бабник. Маскировался, сука, не иначе - как, впрочем, и его шеф - Валерий Игоревич. Кто бы мог подумать, что в прошлом он - деревенский парень, голь-нищета и хронический недоучка? Даже дипломированный и весь с иголочки референт не смог бы.
Мысль завалить однажды референту за щеку настолько прижилась в Валерке, что он порой улыбался невесть чему, особенно неуместно во время переговоров или заседаний. Как правило, референт всегда сидел напротив. Валерка не отдавал себе отчёта, но если б покопался - удивился бы странному сходству своего помощника с давним соседом по парте. Хоть и звали референта Денисом. Но кой хрен эти русские хромосомы распутает, если всем Олегам да Владимирам маманя - Мамай, а батяня - Батый. Это не считая всех ожидовленных, ополяченных и онемеченных. Не нация, а каша.
Тема докторской диссертации Валерия Игоревича Чепурных, 1961 года рождения, уроженца деревни Атамановка Куйбышевской области, нардепа, онаниста и скрытого бисексуала (с тяготением к азиатскому типу), называлась "Самоидентификация русской нации в условиях демократических реформ и пути сохранения генофонда и государственного единства многонациональной России".
После банкета по случаю защиты, счастливый и расторможенный виновник торжества отдался референту Денису в собственном лимузине, после чего они вдвоём отправились на дачу Денисова приятеля (в его отсутствие), где симпатичный референт наконец-то показал, насколько он владеет высокой техникой минета. Там они и ночевали, сладко обнявшись на шкуре медведя гризли, привезённой вроде бы из Канады и расстеленной на полу второго этажа. Наутро Валерий Игоревич Чепурных склеивал по кусочкам голову (при помощи крепкого кофе с лимоном, приготовленного Денисом и заботливо принесённого в постель) и жалел о содеянном, так как понял, что лишился не только политически-правильной репутации, но и хорошего помощника, зато приобрёл надёжного интимного друга и замечательного партнёра. Денис лил на терзаемую душу шефа-любовника лучезарные улыбки, хотя и с бодуна, и беспрестанно вилял бёдрами. Видимо, боялся разонравиться на трезвую голову.
Через два дня Валерка перевёл его в дочернюю структуру - для большей конспирации. Местом свиданий осталась дача приятеля, которого - невероятно, но факт - звали Рафаэль. Хозяин дачи зарабатывал партвзносы для движения на поприще полулегального предпринимательства (кажется, под крышей одной из питерских бандитских группировок. У него даже кличка была - то ли дружеская, то ли официальная в узких кругах - Дрючок).
Валерка ещё раз вспомнил юность, того своего Рафаэля и его стрижку "Session" под Мерей Матьё, дико модную в то время, вспомнил его клёши и приталенную шёлковую рубашку с огромным откидным воротником (в этой моде было что-то матросское), плотную фигуру на фоне субтильных приятелей и самое главное - что он так любил демонстрировать под столешницей за спинами тридцати будущих педагогинь.
Теперь Валерка был уже уверен, что в фигуре Рафаэля не всё было идеально юношеским, что в нём ощущалась женственность, о которой он и сам вряд ли догадывался, что в очках (которые тот стеснялся носить) выглядел он не так интеллигентно, как их сокурсник Рудик Сафин (единокровников удобнее сравнивать), что если и был объединяющий их момент - это широковатые тазобедренные части, а у Рафаэля ещё наблюдался и филейный излишек... Он был туповат в учёбе и не обременён гениальностью своего исторического тёзки. Но это уже и неважно. Скорее всего он не написал ни одного портрета Ленина в колхоз имени его же, но может быть набил десятка три трафаретов в какой-нибудь автоколонне, а заодно и руку для не столь хитрого ремесла. По крайней мере до конца он тоже не доучился и, вероятно, просто поменял профессию, а, возможно, и образ жизни, так удачно складывавшийся на Валеркиных глазах. А богемная вольница, если как-то и вошла в него, то на уровне яркого воспоминания: кто в молодости не предавался сексуальным экспериментам...
Но может быть Валерка гуманно ошибался. Жизнь непредсказуема, а имя что-то да значит. И Самара - город большой: там свои Монпарнасы! И аппетит приходит во время еды, когда стол богат... Валерка б не умилился, если б узнал, что Рафаэль ходит в мечеть и запрещает своей жене делать аборты, но и не позавидовал бы тому, что Рафаэль снимает молодых стригунков, сально посасывая их в уединении и подсовывая им в карман баксы (при том, что магометане любят конину в принципе, то есть в любом виде, кроме насущного именно Валеркиному однокашнику). И уж самое трагикомическое, если Рафаэль развился в несчастного эксгибициониста по полной программе, да ещё с ориентацией на мужчин. Впрочем, таковых, насколько известно, не бывает... История Рафаэля туманна - обрыв и неизвестность. И чертовски заманчиво было бы узнать, что с Рафаэлем стало впоследствии? Но едва ли Рафаэль даже помнит о Валерке, - столько лет прошло...
Много воды утекло в матушке-Волге, с чьих берегов Рафаэля могло занести неизвестно куда, и в Москве-реке, на которую,- чем чёрт не шутит! - смотрит ныне по утрам прибрюшистый дядька под сорок из своего окна, в котором при встрече Валерка уже не признает без юношеской (такой теперь старомодной) причёски "Session", клёшей и памятной столешницы на "камчатке" того самого Рафаэля.