Мишка - навсегда! (глава 1)

Эту маленькую повесть о любви автор посвящает всем тем мужчинам, в душе которых изумрудным пламенем горит память о том, что когда-то они были юношами...

Я ошарашенно кладу телефонную трубку. Ни фига себе! Двадцать лет... Ёлки, а ведь юбилей! Да, сегодня ровно, день в день, двадцать лет прошло с того события. Правда, погода сегодня совсем другая - снег тогда валил, будто хотел отыграться за всю бесснежную зиму. За каких-то три часа его навалило почти по колено. Грязный, раскисший город превратился в сияющую внутренним неярким светом декорацию к новогодней сказке.

С неба медленно, как-то неохотно, кружась в неспешном танце, падали и падали огромные, в пол-ладони, пушистые хлопья. Такого бы снегу на Новый Год, но нет - праздник в том году прошёл в какой-то слякотной грязной тоске. Очередной причудливый каприз прихотливой уральской погоды, всегда щедрой на такие каверзы, - и вот, наконец-то, снег!

Да, двадцать лет! Я машинально тянусь рукой к груди, нащупываю под галстуком, под тонкой тканью сорочки зуб, висящий на кожаном ремешке. А ведь если бы Мишка мне не позвонил, я бы и не вспомнил об этом. Обалдеть можно тут, с этой работой... Впрочем, действительно, многое навалилось: приходится столько разгребать после двухнедельных новогодних каникул! Всё-таки какие головы у нас в правительстве! Додумались, блин... Тут ещё морозы эти гадские! И Вадька прихворал, как назло. Говорил ведь я ему: простынешь, не снимай куртку и шапку, но как же! Такой случай - сфоткаться с самим Президентом! А вообще-то хорошо получилось, сыну будет чем похвастать в гимназии после неожиданных каникул, объявленных по случаю небывалых морозов.

Я, улыбаясь, смотрю на фотографию, прикреплённую на самом видном месте в моём кабинете: прямо над плазменной настенной панелью Loewe, которая подключёна к сети RBC. Над бегущими строчками фондовых новостей и котировок красуется большой, формата А2, снимок, сделанный три дня назад на горнолыжном курорте в Абзаково, в горах неподалёку от нашего Магнитогорска. На фотографии мой сын стоит без куртки, в комбинезоне и огромных горнолыжных ботинках, пепельную волнистую чёлку треплет ветерок, на плече у него лежит рука нашего Президента, Вадька смотрит прямо в объектив.

Он смотрит, как обычно, когда его фотографируют, серьёзно, без улыбки, правда лицо его сейчас очень гордое, но ни подобострастия, ни растерянности в нём не чувствуется. В.В.П., улыбаясь, смотрит чуть в сторону. Это он отгонял тогда охрану, чтобы в кадр не влезли. Те, хотя и на лыжах, но со своим выражением вечной озабоченности за судьбу России, воплощённую для них в лице Президента, были явно здесь не в тему. Да, удачно вышло. А всё потому, что Путин на горных лыжах... как бы это сказать... Ну, в общем, катается он несколько слабее, чем борется на татами. Вот поэтому-то он и рассекал на трассе для новичков. Впрочем, я думаю, ему об этой особенности трассы не доложили...

А всё-таки Мишка зараза! Мог бы, гад, и заранее сказать, наверняка ведь знал, что забуду. "Ты, что же, Илья, не помнишь?! Ну, Ил, как же ты так! Ведь двадцатилетие у нас!" - прогудел он. Вот какой был зараза, такой и остался. Сюрпризы вечные. Я вспоминаю, как он дарил мне подарки на день рождения или на Новый Год - все нервы выматывал: "А что бы ты хотел на днюху? А может, лучше шарик тебе надувной подарить? Нет? Ну, не знаю, не знаю... Куда, куда мне пойти?"

Я улыбаюсь, прихлёбываю кофе, встаю из-за стола и подхожу к огромному, во всю стену, панорамному окну, смотрю на залитую зимним солнцем, сверкающую снежными кварцевыми гранями мою Магнитку. Это мой город, здесь я родился, здесь встретил Мишку, здесь я из-за него чуть не умер в тот день, двадцать лет назад. Здесь родился мой сын, Вадька. Здесь, в этой земле, лежит моя погибшая жена. Здесь...

Что это? Ну, уж нет, плакать я не хочу! Тогда, в тот день, я уже наревелся на всю жизнь. Тот день... Как он хорошо начинался! И разве мог я предположить, что он так закончится! Разве мог я представить себе, что произойдёт? И вообще, разве могут происходить такие вещи с пацанами? Я прижимаюсь лбом к прохладному толстому стеклу, закрываю глаза и вспоминаю...

***

Как же в эту зиму мне хотелось, чтобы наконец-то пошёл настоящий снег! Не эта пакостная крупа, а настоящий снег. Такой, чтобы ух! И вот он пошёл. Ух, и даже ещё больше. Я, радостно вывалившись из тесного от народа трамвая, стою на остановке, подставив лицо под неторопливые, тяжёлые и ленивые хлопья. Вот это да! Нет, ну здорово всё-таки как! Я сдвигаю на затылок вязаную шапочку, открываю рот, ловлю и ловлю языком этих белых мохнатых бабочек. Моя спортивная сумка валяется у меня под ногами, люди, толкаясь, огибают меня, но никто не возмущается тем, что я загораживаю им дорогу. Многие даже оглядываются на меня и одобрительно улыбаются - все рады этому снегу. Но им, взрослым, конечно же, не понять, что эти хлопья значат для пацана, который больше чем половину зимы не становился на лыжи, не играл в крепость, царя горы и даже просто не лепил крепеньких гладких снежков, которыми так здорово запустить соседке по парте по портфелю!

- Простынешь, парень! Беги домой, за санками! - слышу я чей-то голос.

Я спохватываюсь. Ёлки, точно домой пора: полы сегодня надо помыть, и домашка ещё. Ну, сочинение-то я и завтра накатаю, всё равно сдавать его только в среду, а вот с математикой надо посидеть поплотнее, если я хочу новую клюшку. Мама мне её, конечно, купит и так, она же видит, во что превратилась старая, но я обещал ей разобраться с математикой, да и Портос сегодня сказал, что с тройками не видать нам областных, как своих ушей. А на область я очень хочу попасть, потому что это уже шаг к взрослому разряду, хотя тут уж как повезёт, конечно...

Так, надо пройти мимо этой девятиэтажки, и за углом появится мой дом.

- Эй, пацан!

Это меня, что ли? Возле последнего подъезда стоят трое парней, все старше меня, незнакомые какие-то. Ну, это-то как раз неудивительно, ведь у нас новый район, я сам переехал сюда только полгода назад. А эту девятку вообще ещё только заселяют. Чего им надо-то?

- Вы меня, что ли?

- Иди сюда, дело к тебе есть.

Я спокойно подхожу к этим пацанам. Вроде бы нормальные парни, один из них мне даже как-то смутно знаком, в школе я его видел, что ли? Школа у нас тоже новая, всех не упомнишь. Двоих других я точно вижу в первый раз.

- Ну, чего? Давайте покороче, мне домой пора.

- Успеешь, сейчас ты всё успеешь, - шипит один из незнакомых пацанов, крепко схватив меня за рукав. - А ну-ка, давай в подъезд двигай, да по-тихому. Если заорёшь, руку тебе оторву!

Во, блин! Влип, похоже... Сколько у меня мелочи? Семнадцать копеек. Фигня, по морде только получать неохота.

- Вы чего, пацаны, не надо, пустите, мне правда домой надо, я здесь живу, рядом...

- Заткнись, и пошли лучше по-хорошему.

По-хорошему! Меня рывком затаскивают в подъезд, торопливо тащат за обе руки куда-то в бок, распахивается ещё неокрашенная дверь какой-то подсобки. Это будущий клуб, как окажется позже, там мы с Мишкой будем почти жить несколько лет. Но это будет потом, а сейчас меня резко толкают внутрь неё, и дверь подпирается какой-то палкой. Я, споткнувшись о кучку строительного мусора и чуть не упав при этом, поворачиваюсь к этим козлам и стараюсь разглядеть их в полумраке комнаты. Один, по виду самый старший, как-то нервно потирает ладони и смотрит на меня, второй издаёт такой же нервный смешок, встаёт у меня за спиной. Третий, полузнакомый, старательно отводит от меня взгляд и отходит назад, к двери.

- Ну, кончайте, пацаны, - прошу я их (чёрт, голос дрожит).

- Ага, прямо сейчас и кончим, все по очереди. Вставай на колени! Живо, тебе сказали!

- Зачем? Не хочу я на...

Старший вдруг молча бьёт меня в лицо, я отлетаю назад, прямо на того, что пыхтит у меня за спиной. Он, не теряясь, резко толкает меня под коленки, и я бухаюсь на пол. Старший из гадов подходит ко мне совсем близко, вплотную, сдёргивает с меня шапочку и резко задирает мне голову за подбородок. Его взгляд в сумраке кажется каким-то тухлым и почему-то испуганным. "Ему-то чего бояться?" - успеваю удивиться я.

- Сейчас ты у нас отсосёшь, пидорёнок, понял? Не боись, в рот мы кончать тебе не будем, больно тоже не будет, и не узнает никто. Давай по-быстрому, будешь сопротивляться - мы тебя тут уроем на хер. А ну-ка, открой ротик! Толян, держи его за плечи!

Задний, всё так же с напряжением пыхтя, капканом ухватывает меня за плечи. Тот, что стоит передо мной, задирает свою куртку и начинает торопливо расстёгивать ширинку. Ужас, тяжкий ужас тоскливой волной накрывает меня с головой. Я слабо пытаюсь вырваться, но сил у меня на это нет, паника охватила всё моё сознание. Я мелко трясусь, как под ледяным душем. Слёзы бессилия и страха катятся у меня по щекам.

- Открывай рот, сучонок! Ну?!

Я, до боли стиснув зубы, тихонько скулю и смотрю на прямой член с полуоткрытой головкой, качающийся на взводе перед моими губами.

- Ты что, не понял, да? Ну, бля...

Парень снова въезжает мне по лицу, но на этот раз не кулаком, а ладонью, со всего маху. В голове у меня как будто что-то взрывается, я, зажмурившись, сразу глохну. Непроизвольно открыв рот, я тут же чувствую, что в нём оказывается что-то постороннее.

- Соси! А ну соси, а то ещё получишь, хуже будет!

Я, окончательно потерявшись, делаю несколько лёгких сосательных движений. Слёзы душат меня. Тот, что засунул мне в рот свой член, обхватывает мою голову обеими ладонями и, крепко удерживая её, начинает слегка покачивать бёдрами, чуть вытаскивая и тут же снова вводя свою штуковину в меня. Его головка трётся по моему языку. "Меня же сейчас вырвет!" - вдруг с ужасом проносится в моей голове.

Мой мучитель вдруг перестаёт качаться, резко, хрипло выдохнув, вытаскивает член из моего рта и направляет его мне прямо в лицо. Из щёлки на кончике члена начинает туго брызгать мне на щёки, на губы какая-то белая вязкая жидкость. "Это же... молофья это!" - доходит до моего затуманенного, потрясённого происходящим сознания.

- Толик, давай теперь ты.

Козлы! Они меняются местами, и второй с уже заранее оголённым членом встаёт передо мной.

- Ну?!

Он тычет член мне в губы, надрачивая сам себе, и, только чуточку прикоснувшись головкой к моим губам, тут же начинает спускать. Опять те же тягучие густые брызги бьют мне в губы, но теперь немного спермы попадает и в мой приоткрытый рот. Я машинально сплёвываю её.

- Оближи! - приказывает мне второй, Толик этот козлиный.

Я резко опускаю голову. "Пусть что хотят, то и делают со мной, - запоздало проносится у меня в голове, - пускай хоть убивают, суки, но не буду я им больше ничего делать..."

- Да ладно, не надо. Давай, Мишка, теперь ты, и валим отсюда, - первый обращается к тому, что остался у двери.

- Не буду я, - глухим, но очень твёрдым голосом отвечает тот. - Обойдусь. Пошли, короче.

- Ты чего это, Миха? - но тот уже, ногой резко выбив подпорку из-под двери, выскакивает из подсобки.

- Как хочешь, - вслед ему говорит первый, пожимая плечами, а потом обращается ко мне. - А ты, сопляк, если проболтаешься кому-нибудь, горя хапнешь! Убьём! Понял? - и он коротко, без размаха, в третий раз бьёт меня по лицу.

Бьёт он хотя и не очень сильно, не то, что в первые разы, но попадает точно по носу, а он у меня не очень-то крепкий, и из него сразу же начинает бежать кровь. Парни быстро сваливают, и я обессилено валюсь на бок, прямо на кучу мусора. Тут-то, кажется, я и теряю сознание.

уверен, но всё-таки, похоже, я вырубился, ненадолго, впрочем. Если я и отключился, то вынырнул из спасительного беспамятства тут же.

"Что же это? Как же мне теперь? Я ведь жить теперь не смогу! Нет, не могу! - меня подкидывает словно порывом неодолимого урагана. - Будьте вы прокляты, твари, выродки блядские! Не буду я жить! Что же делать?! На крышу! Ну, конечно, и оттуда уж птичкой..." Слёзы хлещут без остановки, рыдания рвут мне лёгкие. Я срываюсь с места и вылетаю на лестничную площадку. Я, почти ничего не видя из-за слёз, слепо тычусь в двери лифта. Чёрт, не подключили ещё! У нас тоже не сразу заработал, мама смеялась, говорила, что это полезно для здоровья, хорошо мол, что начальство у нас о нём заботится... В мерцающей пелене перед моими глазами возникает любимое лицо. Как же мне ей в глаза посмотреть теперь? Ну, нет!

Я, стиснув челюсти так, что зубы скрипят, скачками несусь вверх по лестнице. Девятый этаж. Я даже не запыхался, и слёзы неожиданно перестают бежать. Меня переполняет ясная решимость и холодная острая ненависть. Я бездумно размазываю свою кровь, слёзы и молофью этих тварей по щекам. Наверх, по узким ступенькам решетчатой железной лестницы! Направо люк на чердак, налево обитая скользкой жестью дверь для обслуживания лифта, и вот, наконец, такая же жестяная дверь на крышу. Я зло усмехаюсь - замок, конечно же, не успели повесить. Петли просто закручены толстой стальной проволокой. Это я на раз... Вот чёрт, здорово замотали! Я, раздирая пальцы и ладони в кровь, не замечая боли, пытаюсь раскрутить проклятый накрученный узел. Слёзы снова градом катятся у меня из глаз, да и фиг с ними! Недолго уже, подаётся потихоньку гадская проволока.

Я вдруг замираю: слышно, как кто-то поднимается по лестнице. Я стараюсь унять сбившееся всё-таки дыхание. Надо тихо, неслышно переждать, пока этот кто-то не зайдёт к себе в квартиру. Вот ведь некстати как, всегда у меня всё наперекосяк! Сегодня я, правда, превзошёл самого себя. Я горько, вкривь ухмыляюсь. Ну, ничего, узел уже почти раскрутился, щас пройдут и всё... Ну чего он там стоит, блин! Ключи потерял, что ли? Вот же гадство - сюда, кажись, поднимается! Нет, ну почему же мне сегодня день такой выпал?!

Я смотрю вниз и сквозь новую волну ужаса узнаю в поднимающемся ко мне третьего из этих тварей! Ноги сразу становятся ватными, и я медленно оседаю по побеленной извёсткой стене на пол. Ну да! Он! Он же со мной ничего не стал делать, вот и вернулся - передумал, значит. Захотелось и ему. Я, застонав почти в голос, прячу голову между коленками и накрываю её руками. Не буду! Пусть хоть на куски меня рвёт, тварь! Всё равно сдохну сегодня! Мама, мамочка ты моя милая, где же ты...

- Ты здесь? Ну, я так и подумал! В подсобке тебя нет, я вот тут шапку твою прихватил и сумку, что ж ты их бросил-то? Эй, пацан! Ты чего? Да не бойся ты, ничего я тебе не сделаю.

Я сквозь красный туман в голове чувствую, как он присаживается передо мной на корточки, осторожно пытается разжать мои руки.

- Да ладно, брось, кончилось уже всё, ничего с тобой больше... - я резко вскидываю голову, сквозь слёзы смотрю на него.

Он, осёкшись на полуслове, раскрыв рот, потрясённо смотрит на меня. Похоже, видок у меня тот ещё.

- Что, и тебе захотелось, да?! Что ж ты там растерялся? Вот дружки-то твои посмелее будут, ловко они со мной, вдвоём-то... - рыдания снова перехватывают мне горло. - Ни... ничего я тебе не бу... Не буду я ничего, на, бей, тварь, можно!

Он хватает меня за запястья, начинает встряхивать мои руки.

- Ну что же ты, а? Ну, успокойся, ну, пожалуйста! Я же сказал, что ничего тебе не сделаю. Ну всё, кончай, пацан, а? Тише, тише, всё уже...

Он встряхивает мои руки снова, несильно, даже как-то осторожно, и с правой моей ладони вдруг срывается капелька крови и падает ему на щёку. Он растерянно выпускает мои руки, вытирает эту каплю и недоумённо рассматривает свою руку.

- Что это? Это же кровь!

Он снова берёт меня за руки и, довольно больно их выкрутив, смотрит на мои ладони.

- Ни фига себе! Где это ты так?!

Он, задрав голову, смотрит на проволоку, на двери. И сама проволока, и дверь рядом с ней перемазаны моей кровью.

- Вот же чёрт! На крышу-то тебя зачем потянуло, а?

Я, не мигая, смотрю ему прямо в глаза. Меня снова наполняет всё те же восхитительные решимость и ненависть. Тварь! Сдохни сразу же после меня, тварь! Его серые глаза вдруг широко раскрываются - похоже, он понимает...

- Да ты что, пацан! Рехнулся, бля! Ты что?! - его глаза темнеют, тонкие ноздри раздуваются и опадают, он теперь трясёт меня за плечи, трясёт всерьёз, я даже стукаюсь головой о стену. - Думать даже об этом забудь! Ты о родителях подумай! А мне что потом, следом за тобой, что ли?! Я же ничего тебе не сделал! Ну, прости, не помешал я этим уродам! Да успокойся ты, никто никогда ничего об этом не узнает! И их ты больше не увидишь никогда! Обещаю тебе! Они вообще не с нашего района, я с ними в больнице просто познакомился, лежали вместе - всё, забудь про них. Ну всё, всё, кончай психовать, не хочу я с тобой с крыши прыгать.

Я всё так же, не мигая, смотрю ему прямо в глаза. Он пытается мне улыбнуться, но получается не очень - видно, что он здорово потрясён. Ненавижу! Кожа у меня на скулах натягивается, губы немеют. Мне знакомо это моё состояние, случалось уже со мной такое несколько раз в жизни и ничем хорошим это не заканчивалось...

- Чтоб ты сдох, и эти гады твои, твари! Чтоб вы сдохли! В больнице они вместе лежали! Пацанам вы там вместе за щёку давали, таким же, как я?! Сдохни ты, будь ты проклят, тварь!

Я говорю всё это негромко, сил орать у меня нет, но голос мой звенит от чувства и от напряжения. Он отшатывается от меня. Я тяжело роняю голову на коленки. Всё, решимость моя кончилась, растворилась в слезах. Ни с какой крыши я уже прыгнуть не смогу... Я снова беззвучно плачу. Ну почему это случилось со мной! И ведь какой хороший был день, на тренировке как бесились, и снег... Я чувствую у себя на голове лёгкую, осторожную руку. Гладит ещё, сука, успокаивает! Но сил у меня нет даже на то, чтобы просто скинуть эту паскудную, ненавистную мне руку.

- Ну, послушай ты меня, перестань, не плачь! Ну, погоди, да послушай же, блин! Прости меня, я как козёл поступил, я должен был им помешать, сам не знаю, что со мной случилось, ступор какой-то! Стоял там и смотрел, бля... Хуже их, точно! Мог же, мог! Одним движением мог я их остановить! Запросто мог, я ведь самбо пять лет занимаюсь... Прости ты меня, если сможешь! А я себе этого никогда не прощу! Ну, что ты хочешь? Всё сделаю. Ну, хочешь, я сейчас к ним поеду, а? Прямо с тобой, вместе. А, чёрт, я знаю только, где Наиль живёт... Ну и хорошо, его это идея была... Кровью, сука, умоется! В ногах у тебя ползать будет, хочешь? Ну, не молчи же ты! Сам ему за щёку дашь! Хочешь?

Я отрицательно качаю головой.

- Отстань ты от меня, пора мне давно... - устало шепчу я, поднимаю голову и вдруг вижу, что этот пацан тоже плачет!

Не так, как я, не сильно, но несколько слезинок всё же поблёскивает у него на щеках. Вот ведь, блин! Неужели он так серьёзно переживает? Ему-то какое дело до того, что со мной случилось? И ведь, правда же, он-то ничего со мной не делал. Ну, мог помешать этим уродам, говорит, что мог, а как там на самом деле, кто ж его знает... Да и не изменишь уже ничего! Молчал бы только потом, главное. Это самое главное: чтобы потом молчал! Да сейчас мне и слушать его совсем не в тему...

- Пусти, пойду я, - я освобождаюсь от его рук и медленно, с каким-то трудом поднимаюсь на ноги.

- Погоди, постой! Ну, куда же ты пойдёшь в таком виде? Пойдём ко мне, умоешься, почистишься, я в этом же подъезде живу, мы сюда на прошлой неделе переехали. На седьмом этаже. Пойдём? У меня и дома никого нет пока.

У меня в животе снова что-то обрывается. Я как-то невольно вжимаюсь в угол, чуть было опять не присев от поганого липкого страха. Даже не могу отрицательно мотнуть головой.

- Да не бойся ты! - этот пацан, похоже, легко почувствовал моё состояние, и сейчас, спустя двадцать лет, я не перестаю удивляться тому, с какой лёгкостью Мишка всегда может угадывать мои чувства, настроение и иногда даже мысли мои... - Не бойся, говорю же! Не снегом же тебе умываться - размажешь только всё. Ну, хочешь, я даже в квартиру заходить не буду, а? Тебя запущу, собаку нашу в комнате закрою и тут же в подъезд выйду. Пойдём, а?

Его голос становится каким-то... жалобным? Нет, конечно. Просящим, скорее. Совсем чуть-чуть. Но я, как ни странно, успокаиваюсь, тяжёлый ком в желудке потихоньку рассасывается. В самом деле, привести себя в порядок мне просто необходимо. Необходимо, как... как дышать! Мамы дома нет, на работе она, за это я не боюсь, это нужно мне самому. Я просто физически не смогу зайти к себе домой со следами этой... этого... в общем, с этим на лице.

- Меня Миша зовут, а тебя как?

- Ил... Илья, - всхлипнув, отвечаю я машинально.

- Ну, вот и хорошо! Ну что, Ил-Илья, пойдём? - говорит он, как ни в чём не бывало.

Я смотрю на него исподлобья. А-а, ладно, была не была! Хуже не будет, хуже уже некуда... Да если бы он и хотел чего-то... ну, этого... он бы здесь попытался это сделать, чего ж ему меня к себе домой-то тащить, палиться... Я молча киваю головой и, стараясь не глядеть на этого, такого неожиданного для меня пацана, начинаю осторожно спускаться по довольно крутой железной лестнице.

площадке девятого этажа я останавливаюсь подождать лифт, всё так же старательно избегая смотреть на него.

- Это, пойдём пешком, а то у нас лифт ещё не работает. Чёрт, да ты же и сам знаешь, наверное...

Я быстро вскидываю на него глаза. Да нет, ничего. Он это спокойно сказал, так, отметил просто... Я замечаю, что мои сумка и шапочка у него в руках.

- Дай, - говорю я и тянусь за своими вещами.

- Да ладно, я донесу.

- Дай, - коротко повторяю я. - Сам понесу, не инвалид пока...

- Да держи, держи уж, не инвалид! Ну, пошли, Ил-Илья.

- Илья, - хмуро поправляю я его.

- Илья так Илья, - легко соглашается со мной этот странный пацан и тут же спрашивает. - А что, "Ил" не подходит?

Я лишь пожимаю плечами. Мы спускаемся по лестнице: он впереди, я следом.

- А по-моему, "Ил" - очень даже ничего звучит. Самолёт такой был, Ил-2, штурмовик, жути на немцев нагонял - полный атас! Слыхал?

Я продолжаю упрямо молчать. Что-то не нагнал я жути на эту троицу, не додумался... Пацан вдруг резко оборачивается.

- Слушай, Илья, да брось ты, наконец! Свинья я, конечно, что так повёл себя с этими. Ещё раз говорю: прости!

Я удивлённо смотрю на него сверху вниз. Опять он как-то угадал то, о чём я думаю.

- Прости, слышишь? Мне тоже сейчас погано, да ещё как! Кто же мог подумать, что ты такой...

"Какой ещё "такой"? Ишь ты, погано ему..." - слёзы снова, помимо моей воли, наворачиваются на глаза.

- Погано тебе, да? Бедненький, ну, давай я тебя пожалею. Кому ж ещё, как не мне, тебя пожалеть! Да ты знаешь... - я лишь тоскливо вздыхаю и обречённо машу рукой. - Пошли быстрей, умоюсь я, и домой мне надо.

Он ещё секунду грустно как-то смотрит на меня, глаза его снова темнеют, и он точно так же машет рукой, будто копируя меня. Снова резко повернувшись, он продолжает спускаться. На седьмой этаж мы приходим уже молча.

- Вот моя квартира, трёхкомнатная у нас. Сейчас, погоди... - пацан начинает возиться с замком. - Блин, замок новый, тугой ещё, ну вот, проходи.

Он стоит у себя в прихожей, приглашающе распахнув дверь. Я, осторожно заглянув в квартиру, тихонько прохожу внутрь, мимо посторонившегося пацана.

- На место, Корнет! Отвали на место.

Из комнаты на меня смотрит огромный доберман. Его чёрные бока и спина блестят, будто покрытые лаком. Я зачарованно смотрю на этого красавца - он, правда, красавец! Я таких собак только на картинках видел. Пёс наклоняет голову на бок и негромко тявкает, не отрывая от меня взгляда. Я подпрыгиваю на месте от неожиданности. Лает он пусть и негромко, но так внушительно, что душа уходит в пятки!

- Цыц! Корнет, место, кому сказано! Ты не бойся, Илья, это он так, для порядка. Корнюха у нас правильный пёс, без команды никогда не бросится. У него три медали по ОКД. Это общий курс дрессировки так называется. И караульная служба у него тоже... Медалей, правда, только вот нет. А это он так просто, спрашивает, кто ты такой. Не бойся, сейчас я вас познакомлю. Корнет, это Илья. Свои! Понял? Свои!

Пёс, задрав голову и чуть понюхав воздух в моём направлении, вяло как-то, но вполне добродушно помахивает мне коротко обрубленным хвостом и, повернувшись, цокая когтями по полу, неторопливо уходит в комнату.

- Вот видишь? - пацан довольно смотрит на меня. - Всё в порядке. Ну, ладно, вот тут у нас ванная, погоди, я свет включу, вот. Это туалет рядом, может, тебе надо... Не надо, не разувайся! Ноги вытри только, пожалуйста. Ну вот...

Он некоторое время смотрит на меня. Я молчу, уставившись в стену. Пацан коротко, тихонько вздыхает.

- Ну, ладно, я выйду сейчас. Вот, ключ я оставляю дома, дверь просто захлопну. Потом, когда всё сделаешь, откроешь мне её, вот так замок открывается, смотри. Ну, всё, давай тут... Сейчас я Корнета ещё закрою, вот. Давай, Илья, я пошёл.

Он хочет выйти в коридор подъезда, но я неожиданно для себя тихо, всё так же не смотря на него, говорю:

- Ты это... Ладно, не надо, останься. Что же я тут один... Я не боюсь, просто... Останься, чего уж там, это же всё-таки твой дом.

- Правда? Ну хорошо, ты не беспокойся, Илья, я тебе мешать не буду, - пацан закрывает входную дверь, быстро скидывает с себя зимнюю куртку и ботинки. - Сними пальто, погоди, давай сумку сюда вот поставим. Давай снимай. Ну вот, крови на нём почти нет, несколько капель всего, а извёстку мы легко отчистим. Щётка вот есть тут у меня одёжная. Давай в ванную.

Пацан как-то неуловимо для меня захватывает инициативу в свои руки. Он берёт моё пальто, зажимает его у себя под мышкой, легонько, но уверенно поворачивает меня к ванной, чуть подталкивает в спину, и мы оказываемся внутри.

- Вот мыло, полотенца чистые на вешалке. Ты олимпийку-то сними, - я отрицательно качаю головой. - Ну, рукава тогда хоть подтяни, намочишь ведь.

Я подтягиваю рукава до локтей, сажусь на край ванны, повернувшись к раковине умывальника, открываю воду, регулирую напор и температуру. Наклонившись над раковиной, я начинаю осторожно умываться, стараясь не потревожить нос, чтобы кровь не пошла снова. Тем не менее, она всё-таки начинает потихоньку сочиться, но не из носа, а из пальцев и ладоней. Царапины и порезы, отставленные этой гадской проволокой, оказываются довольно глубокими. Подняв глаза, я смотрю в зеркало на пацана, стоящего позади меня. Он, обхватив моё пальто, смотрит мне в спину, и взгляд у него задумчивый и какой-то грустный. Глаза его опять потемнели. Как странно они у него меняются - по настроению, что ли... Он вдруг встряхивает головой, будто очнувшись от чего-то важного.

- Ну что, умылся? Давай вытирайся и почистимся. Пальто и брюки у тебя очень грязные, - он тянется за полотенцем.

- Не надо полотенце, я перепачкаю его только.

- Как это?

Я молча показываю ему свои руки. Кровь идёт хотя и не сильно и не из всех царапин, но всё же её достаточно много, чтобы ухайдакать полотенце.

- У-у, чёрт! А ну-ка, подожди... - парень срывается, выскакивает из ванной, тут же появляется снова, осторожно, чтобы не упало, кладёт моё пальто на край ванны и исчезает снова. "Ну, и куда его понесло?" - устало и безразлично думаю я.

- Да не лезь ты, отстань, Коря! Не до тебя сейчас, - доносится до меня его голос.

Я отрешённо разглядываю свои ладони, держа их над раковиной. Сейчас кровь уймётся немного, и валить надо отсюда. Почищусь я и дома... Пацан появляется с белой картонной коробкой в руках. На коробке нарисован большой красный крест.

- Щас, щас, погоди, Илья, всё нормально будет, - бормочет он, торопливо роясь в аптечке. - Блин, да где ж йод-то, был ведь где-то...

Тут раздаётся резкое дребезжание дверного звонка. Я сильно дёргаюсь, чуть не выбив коробку из рук у пацана. Тот ловко, автоматически и как-то даже изящно перехватывает аптечку и спокойно мне говорит:

- Да тише ты, ничего страшного, это мой отец. Вот уж кстати...

Он вместе с аптечкой выскальзывает из ванной и тут же снова засовывает голову ко мне.

- Ты, главное, не боись! Батя у меня - мужик что надо! Иду, иду! - кричит он в ответ на повторную трель звонка.

Ну вот! Отец! Ну на кой же я сюда попёрся-то, а? Не день, блин, а не знаю даже что...

- Ты чего это с лекарствами? - раздаётся мужской голос из прихожей. - Мамы ещё нет? Ольга в институте задержится, семинар у неё. А Корнет где?

Как будто в ответ на этот вопрос раздаётся приглушённый басовитый лай добермана. Я сижу тихонечко, как мышка, боюсь даже шелохнуться. Что же делать-то? Как бы мне отсюда испариться по-тихому.

- Ты чего собаку закрыл? Мишка, да что с тобой?

- Пап, ты это... Ну... Иди-ка сюда, пожалуйста, у нас здесь вот...

Пацан появляется на пороге ванной комнаты. Странно, но лицо у него очень даже не обеспокоенное, а довольное, как будто бы ему мёду полизать дали. У него за спиной стоит большой, моложавый мужчина с точно такими же глазами, как у сына.

- Вот, папа, понимаешь ли... Ну, короче, это Илья.

- Илья. Так. А ну тихо! - довольно громко прикрикивает он в глубь квартиры в ответ на непрекращающийся лай. - Выпусти ты его, пока он дверь нам не снёс.

Пацан снова неуловимо исчезает, а его отец, так и оставшись стоять в дверях, с лёгкой улыбкой молча разглядывает меня. Пацан возвращается, пёс скачет следом и тут же начинает прыгать - от радости, видно.

- Тихо, Корнет, всё, всё, дома я... - мужчина треплет собаку за холку, здоровенный доберман потихоньку подвизгивает. - Ну, здравствуй, Илья!

- Здравствуйте, - севшим от огорчения голосом говорю я.

Я, вообще-то, пацан вежливый и воспитанный, но здороваюсь с этим дядькой очень неохотно. Мне очень неприятна вся эта ситуация, и чем дальше, тем больше.

- Так, ну, и что тут у вас стряслось, а, бойцы?

- Я кровь хотел у Ильи остановить. Йод тут где-то...

- Кровь?

Мужчина шагает ко мне. Он моментально, как-то профессионально оценивает положение и осматривает мои ладони. Я легонько пытаюсь вытащить их из его рук, но он не отпускает меня, пока не заканчивает осмотр.

- Так. В общем, ничего серьёзного. Миша, дай-ка мне аптечку. Где это тебя так угораздило? - обращается мужчина ко мне.

Я совершенно не знаю, что ему ответить, да и не хочу я ему ничего отвечать, а потому молчу, смотрю в пол и лишь потихоньку посапываю носом, так как высморкаться я не решился, боясь того, что кровь снова пойдёт. Пауза затягивается.

- Да он это... Поскользнулся он, короче... Вот, ну а я там был просто... Ну, рядом.

- А сам Илья говорить не умеет? Вроде бы поздоровался он со мной нормальным голосом. А, Илья?

Мне уже на всё наплевать, если честно.

- Ну, почему? Я умею говорить, - отвечаю я тихим голосом, но очень внятно, и в ванной меня прекрасно слышно. - Только что же тут говорить-то? Ваш сын всё сказал, вообще-то. Шёл я себе, домой торопился, снег такой классный, настроение было здоровское у меня! Ну вот, шёл и шёл, радовался, а тут, значит, и стоит ваш сын. Вот, значит... С друзьями стоит, не один. Ну, засмотрелся я чего-то, а может, замечтался - говорю же, настроение было... Радовался я. Сам, правда, не знаю, чего это я так радовался. Ну, снег и снег, что я, снега не видел, что ли?! Ну и вот... поскользнулся я как-то и прямо так вот лицом и руками об землю... А ваш сын такой добрый. "Погодите, говорит, сейчас я этому пацану помогу, надо, мол, этому пацану помочь, говорит, очень уж ему плохо сейчас". И всё. Такой вот у вас хороший сын, отзывчивый. Хорошо вы его воспитали...

Голос мой начинает предательски дрожать, незаметно, но я-то чувствую. Блин, только бы не разреветься! Этого только мне и не хватало - разреветься перед этим мужиком. В ванной стало совсем тихо. Мужчина, держа в руке какой-то пузырёк (с йодом, наверное), - молчит и внимательно смотрит на меня. Глаза его постепенно темнеют, ну, совсем, как у сына, а тот стоит, опустив голову, но мне всё равно видно, что он красный, как рак, аж даже пунцовый какой-то...

- Твоя работа, Михаил? - тихо говорит мужчина, не отрывая от меня взгляд.

- Да, папа. Это из-за меня всё так плохо получилось. Я не хотел этого, но всё-таки это из-за меня он... такой вот. Прости, Илья, ещё раз.

- Да хватит тебе! - морщусь я. - Что ты всё - прости, да прости. Простил я уже. Можешь спать спокойно... Вы на него не обращайте внимания, это я сам виноват. Ну, ничего, теперь-то я буду очень хорошо себе под ноги смотреть. Всегда буду!

Ладно, потом разберётесь сами, давай-ка, Илья, твоими руками займёмся, - явно ничего не поняв, говорит мужчина.

И он начинает заниматься моими руками. Довольно быстро, совсем не больно и очень умело.

- Пустяки, даже перевязывать не придётся. Видал я и похуже дела.

- Папа у нас военный, он в запасе теперь, а так он офицер, подполковник, морская пехота. Знаешь, что это? - пацан явно гордится отцом.

Ну-ну, гордись хоть этим, если другим нечем!

- Мишка, ты что же это так расхвастался? Отставить, боец! Так, ну вот и всё, Илья. Молодец, терпел!

"Чего тут терпеть-то, - удивляюсь я про себя, - не больно совсем было".

- Дай-ка я лицо твоё посмотрю. Ну, тут тоже ничего страшного, хотя синяк, может быть, и останется. А это что у тебя за шрам? Не сегодня получил, но видно, что тоже недавно? Только не говори, что опять упал: шрам-то характерный. Очень даже характерный у тебя шрам, Илья. Подрался с кем-то недавно, да?

Я потихоньку, пока этот мужчина со мной возился, расслабился. Отчаяние и ужас от недавно пережитого мало-помалу оставляли меня. Навсегда и совсем это, конечно же, не уйдёт от меня уже никогда (это я понимал), но всё-таки мне стало полегче...

- Подрался? Да нет, это у нас в секции. У Тошки на выпаде сабля сломалась об меня, и он обломком мне маску пробил, ну и вот... А драться я не очень-то люблю. Ну, приходится иногда, конечно... - я совершенно не понимаю, почему я всё это рассказываю этим двоим... сероглазым.

- Драться только уроды любят, - говорит пацан, зачарованно глядя на меня, на мой шрам над бровью.

- Да, приходилось мне всякие раны видеть, даже от вил однажды: у нас как-то один курсант, в училище ещё дело было, так "удачно" с парашютом на стожок приземлился, - но вот сабельный удар впервые вижу, - в голосе мужчины звучит явное уважение ко мне. - Ты фехтованием занимаешься? Ясно... Но ведь если бы обломок этот сантиметрами двумя-тремя ниже тебе попал, то... Слушай, а что же твой тренер?

- А что тренер? - я устало вздыхаю и осторожно потираю шрам. - Тренер-то здесь при чём? Кто же мог знать, что клинок у сабли бракованный? А может, и не бракованный; всякое случиться может, железка есть железка. А тренер у нас классный, мы все его любим, ну, и он нас. У него могли очень большие неприятности из-за этого случая, мы же понимаем. Ну, мы и уговорили его, чтобы он, значит, никому об этом не рассказывал.

- Ну, не знаю, не знаю. Я как-то привык к тому, что старший всегда в ответе за младших. Я ведь и сам командир, точнее, был им. Но вам там самим виднее, конечно. Ладно. Ну что, может, теперь чаю?

"Какой там ещё чай! Мне домой бы!" - думаю я, а вслух произношу:

- Какого чаю?

- С мёдом, с конфетами, печенье есть. А то и поужинать можно. Миша, что у нас сегодня?

- Нет, нет, не могу я! Я пошёл уже!

Я торопливо вскидываюсь, хватаю пальто, чуть не спотыкаюсь, пытаясь никого не задеть, особенно собаку, стараюсь ни на кого не глядеть, особенно на пацана, и вот я уже в прихожей.

- Ну, куда же ты так сорвался?

- Пора мне, - бормочу я себе под нос. - Темно уже, мама скоро с работы придёт, вообще мне пора, уже давно пора домой...

- Может, мне с тобой пойти? - задумчиво спрашивает мужчина.

- Зачем? Не надо со мной, я сам дойду, рядом живу...

- Михаил, проводи товарища, да и Корнета надо выгулять.

Вот ни фига себе, я уже и товарищ!

- Не, не, не! Я сам дойду.

- Конечно, пап, - говорит пацан. - Я бы и сам пошёл с ним! Сейчас, я по-быстрому, где там поводок?

Я было снова открываю рот, но пацан так смотрит на меня, что я его тут же закрываю. Смотрит парень как-то так... В общем, я промолчал. Ёлки, ну что же за день-то сегодня такой гадский! Ну ладно, потерплю ещё немного.

- А пальто, пальто же почистить надо ещё! - пацан теребит в руках красивый кожаный поводок.

- Дома. Я сам дома почищусь.

- Ладно, Миша. Видишь ведь, торопится человек. Илья, если с родителями проблемы возникнут, скажи им, чтобы зашли к нам, я им постараюсь всё объяснить, хотя я и сам-то толком не всё понял, что у вас там произошло. Где мы живем, ты знаешь, ну, а зовут меня Соболев Алексей Михайлович, для тебя можно просто - дядя Лёша.

Мужчина протягивает мне, как взрослому, свою руку. Я, чуть поколебавшись, жму его большую, крепкую и жёсткую ладонь. "Ну, что ж, похоже, он, и правда, мужик хороший", - неохотно думаю я.

- Спасибо вам, Алексей Михайлович, - говорю я, подчёркнуто обращаясь только к нему одному. - До свидания.

Он смотрит на меня, потом на своего сына, явно хочет ему что-то сказать, а может, и спросить у него о чём-то, но тот, снова покраснев и понурившись, глядит в пол.

- До свидания, Илья. Заходи почаще, буду рад.

Ага! Как же... Я неопределённо пожимаю плечами и, подхватив свою спортивную сумку и немного повозившись с замком на входной двери, выскальзываю на лестничную площадку. Не оглядываясь и не дожидаясь пацана с собакой, горошиной прыгая через ступеньки, я тороплюсь вниз. Пацан однако же не отстаёт от меня, пёс вообще скачет наравне со мной, радуясь, видно, тому, что его взяли на прогулку. Пробкой выскочив из проклятущего подъезда, я уже было хочу рвануть так, что только бы меня и видели!

- Да постой же ты, ракета! - сердито говорит мне пацан с собакой. - Ты что как ошпаренный, в самом-то деле! Ты боишься меня, что ли, до сих пор? Сказано же тебе, я не...

- Ну что ты! - обрываю я его, смотря ему прямо в глаза. - Чего мне тебя бояться, ты же такой хороший! Ведь ты столько мне сегодня добра сделал - на семерых хватит! Я же на тебя молиться теперь должен! Ты же для меня теперь как...

- Ну всё, хватит с меня! - теперь уже он резко прерывает меня. - Это уже невозможно!

Пацан хватает меня за рукав, покрепче даже, чем тот урод, и тянет в подъезд. У меня всё внутри холодеет. Господи, неужто и он?! Опять?! Доболтался, блин... Ноги у меня снова становятся как ватные, но парень, дёрнув меня к двери, поворачивается ко мне и начинает быстро, но негромко говорить мне прямо в лицо:

- Хватит уже, всё! Хватит, я сказал! Сейчас мы знаешь что сделаем? Нет? Вот что мы сейчас сделаем: поднимемся назад ко мне, и я всё расскажу отцу! Всё, как было! И пусть он решает. Как скажет, так и будет, бля! Не могу я больше всё это от тебя выслушивать, пусть хоть убивает меня батя, плевать!

- Погоди, не надо!

Я пугаюсь не на шутку, но не того, что его отец узнает правду про то, что сегодня было, а пугаюсь я самого пацана, точнее, того тона, с которым он мне всё это выпаливает. В этом тоне одно лишь отчаяние и та же ясная решимость, которая была у меня перед дверью на крышу. Я говорю:

- Ну, ладно, не надо, ну, пусти же! Я не буду больше, честно! Слова больше не скажу...

- Что же мне теперь, тоже прикажешь на крышу бежать, а? Проволоку ты там вроде бы почти что открутил. Больно мне, понимаешь? Тебе ещё больнее, я знаю, но и мне хреново, один раз только так же вот плохо было мне, и не хочу я, чтобы так было и с тобой! Эх ты, Ил-Илья!

Я ни шиша не понимаю из его сбивчивых, горячих, горячечных даже каких-то слов, но от того, как он всё это сейчас говорит, мне становится почему-то ещё страшнее.

- Ну всё, сказал же я, всё. Ну, не буду я больше тебя доставать, обещаю. Слышишь, Миша, - я впервые называю пацана по имени и делаю это без усилия, это получается как-то само собой. - Миша, пусти, пошли!

Он всё так же, не отрываясь, смотрит мне прямо в глаза, его лицо напряжённо застыло, но постепенно оно смягчается, в серых ясных глазах появляется... облегчение, что ли.

- Правда? - ещё тише говорит он. - Ты знаешь, Ил, я сразу тебя и не разглядел, только наверху, на крыше... Пошли, пошли... Ну вот, а когда разглядел, то чуть было сам с этой долбаной крыши не прыгнул. Стыдно мне стало так, что просто жуть! Как будто бы там меня вместе с тобой...

Мы медленно идём к моему дому. Я громко, опять с проклятым всхлипом вздыхаю.

- Ой! Извини, я не хотел. Я больше даже не вспомню никогда об этом, клянусь тебе, Илья!

Мы, завернув за угол, направляемся к моему дому. Уже совсем темно, хотя нет, не темно. Продолжающий идти снег и тот, что уже лежит на земле, снежинкой к снежинке собравшийся в порядочные уже сугробы, весь он как будто светится сам по себе каким-то невиданным, неземным светом. Небо тоже не тёмное, оно всё превратилось в огромный вогнутый неяркий плафон, отлитый из старого, тускловатого серебра, такого же, как у нас дома на окладе прабабушкиной венчальной иконы.

- Красиво как! - не могу удержаться я.

- Красиво, - соглашается Мишка. - Как в сказке, правда?

- Да, только вот сказка получилась какая-то...

- Сказки всегда кончаются хорошо, а эта ещё не кончилась, и у неё должен быть тоже хороший конец, а ещё лучше продолжение. Так должно быть, потому что это и только это правильно. Обещаю тебе, Ил, я сделаю всё, чтобы ты не пожалел об этом дне. Будешь помнить об этом лишь - ну, не я знаю - как о какой-то мелкой неприятности, ну, например, как о ненужном дождике, когда ты собрался было пойти на Урал купаться... Фу, Корнет! Ну что за собака! Фу, кому я сказал! Ну вот, сожрал что-то!

Пёс, действительно торопливо дожёвывая что-то непонятное, с опаской косится на хозяина. "Да, - думаю я, - ни фига себе дождичек! А что там за хороший конец такой?"

- Ты это о чём?

- Да Корнет же! Видишь, слопал гадость какую-то. Драть его надо начать, что ли, совсем меня не слушает, только отца одного. Ха! С ним-то он как шёлковый! Вот знаешь, Илья...

- Да погоди же ты с Корнетом. Ты о чём до этого говорил, я не понял ни шиша. Какой ещё там хороший конец? И продолжение... Что же может теперь хорошего со мной быть?

- Скажи, Ил, как ты как думаешь, ты хороший человек?

- Не знаю, - удивлённо говорю я. - Ну, неплохой, наверное.

- Не плохой? А мне почему-то кажется, что ты очень хороший человек. Погоди, не спрашивай, дай договорить. Не знаю почему, но вот так мне кажется. А раз ты хороший человек, то и происходить с тобой должны хорошие вещи. Мне так один человек говорил, но я не очень верил ему, дурак, особенно когда... А, ладно! Главное, что я теперь в это верю, хочу верить! Ну, бывают, конечно, в жизни пакости всякие, подлянки там разные, но в главном всё должно быть хорошо. Ты что?

- Пришли, - говорю я, а сам удивлённо смотрю на этого Мишку во все глаза.

Всё-таки он необычный какой-то: говорит со мной как-то странно, как с равным, грустно как-то и задумчиво. Чёрт, нравится он мне, что ли, не пойму я что-то, а совсем ведь не должен он мне нравиться...

Здесь, да? Смотри-ка ты, у нас дома напротив. А у тебя окна сюда выходят?

- Вон, на пятом этаже. Кухня и мамина комната, а моя комната на школьный двор выходит.

- Ты тоже в тридцать второй учишься? Да? А в каком классе?

- Зачем тебе?

- Да ладно, не хочешь, не говори, - спокойно отзывается он.

Я почему-то всё-таки отвечаю на его вопрос, но уточняю, но скоро класс переформировывать будут, так как народу всё прибавляется из-за переезда.

- Нас тоже хотят. Я думал в Суворовское пойти, но отец почему-то против этого. Придётся дальше в школе учиться.

- Почему против?

- Просто против, а толком ничего мне не говорит. Обычно он всегда мне всё объясняет, а тут чего-то... Он вообще против того, чтобы я в армии служил. В горный, говорит, пойдёшь, там, говорит, военная кафедра... Не знаю. Может, это с Афганом связано - он там полгода был, от морской пехоты ТОФ.

- От чего?

- Тихоокеанского Флота. Мы в Магнитке два года всего живём, а до этого отец на Дальнем Востоке служил, и до того, как он в запас вышел, мы там жили. Тихоокеанск, Шкотово-17, слыхал? Ну, правильно, ты и не должен был слыхать - закрытая зона это. Я вообще-то здесь родился, в Магнитогорске, и к бабушке сюда всегда приезжал, на каникулы и так, а потом вот и совсем переехал. А твои родители кто?

- У меня только мама, отец давно умер.

- Извини, Илья.

- За что? - удивляюсь я. - Я его и не помню вовсе. А с мамой мне хорошо. Она меня знаешь как любит? Больше жизни. И я её тоже.

- Ну, это-то понятно.

Мы уже даже не стоим, а сидим на лавочке у моего подъезда, смахнув с неё мягкую снежную гору. Мне совсем расхотелось идти домой. Мне почему-то делается как-то уютно под этими грузными хлопьями, валящими с серебряного купола неба, и пацана этого я совсем не опасаюсь, и почти забываю о том, как страшно мы с ним встретились...

- Был ещё дед, но он тоже в прошлом году весной умер, - продолжаю я говорить.

Рассказываю я всё это неспешно, тоже как-то задумчиво, невольно стараясь попасть в тон Мишке.

- Вообще-то он мне прадед был, но я его просто дедом звал. Он тоже был военный, как и твой папа, всю жизнь в армии. Он очень долго прожил, ему девяносто пять лет было.

- Ого, здорово! Вот повидал-то, наверное!

- Да. Он мне знаешь как много всего рассказывал? Да и то не всё, конечно.

Мишка смотрит вверх, прямо навстречу мохнатому белому покрывалу, неспешно, но упрямо накрывающему истосковавшийся по снегу город. Появляется убежавший было по каким-то своим собачьим делам Корнет.

- Смотри, Ил! Прямо Дед Мороз! - негромко и тоже как-то задумчиво смеётся Мишка, показывая на своего пса.

И точно, тот весь покрылся снегом, превратившись в какого-то белого медведя, только очень необычного: стройного и остроухого. Я тоже тихо смеюсь и, совсем не опасаясь этого огромного пса, начинаю сгребать снег у него со спины. Корнет вдруг коротко гавкает мне прямо в лицо и припадает на передние лапы, выпятив вверх поджарый зад и смешно махая обрубком хвоста.

- Это он тебя играть зовёт, Ил. Если хочешь, покидай ему снежки - палку сейчас не найти! Он знаешь как здорово снежки ловит, даже сальто какое-то умудряется делать от восторга!

Это, конечно, очень заманчиво звучит, но...

- Да нет. Хорошо бы, но пора мне, как бы мама не пришла. Правда, пора.

- Ну, домой так домой. В другой раз поиграем.

Он встаёт и, стянув с руки вязаную перчатку, протягивает мне руку. Вот уж этого я совсем не ожидал! Я автоматически тянусь было своей ладошкой к его (говорю же, я вежливый паренёк), но, опомнившись, отдёргиваю руку, недоверчиво глядя на парня.

- Ну, чего же ты? - терпеливо говорит Мишка, а сам опять с какой-то щемящей грустью улыбается мне. - Давай лапу!

Я, помедлив минуту, всё-таки подаю ему руку. Он жмёт её несильно, даже бережно, но я чувствую, что он сильный парень. "Вот дела, блин!" - думаю я растерянно.

- Слушай, тебе точно пора домой, руки у тебя как ледышки. Ты чего это без варежек?

- Да есть, есть у меня варежки, в сумке где-то валяются.

- Ну, так ты одевай их, если есть, зима всё-таки. Ну, пока, что ли?

- Пока. А, это...

- Что?

- Да так, ничего.

- Ты знаешь, что? Ты как придёшь домой, сразу в горячую ванну залезь и не думай ни о чём, а потом поешь и спать ложись, и всё. А завтра утром уже всё по-другому будет - это я тебе точно говорю. Ну ладно, давай беги! Лети домой, самолётик-Ил!

Я послушно подхожу к двери подъезда, берусь за ручку, но вдруг оборачиваюсь и смотрю на Мишку. Тот не уходит, смотрит на меня. Он уже не грустный, а просто спокойный.

- Слушай, а какая у тебя квартира? Ну, номер какой, если это не военная тайна.

- Пятьдесят третья, - смеюсь я, тоже мне тайна. - Это на пятом!

Я скрываюсь в подъезде, но не бегу к лифту, а просто некоторое время стою у двери, потом чуть-чуть приоткрываю её и одним глазом выглядываю на улицу. Мишка продолжает стоять у подъезда и смотрит вверх. На мои окна, похоже, смотрит, а куда же ещё ему там смотреть! Я распахиваю дверь и зачем-то громко ему объявляю:

- У нас это, у нас лифт работает!

- Да ну? Работает? - восхищается этот странный парень. - А ты не врёшь? По-моему, ты мне всё-таки врёшь, глупому такому и доверчивому!

Я смеюсь и продолжаю смотреть на него, стоя в дверях.

- Ну ладно, пока, Ил-Илья! Ещё увидимся, если, конечно, ты этого захочешь.

"Вот тебе на! - думаю я, поднимаясь в лифте к себе на пятый этаж. - Странно как всё получилось. И не страшно мне сейчас вроде, и не тоскливо даже. Так, осадок только какой-то маленький остался, как будто палец чуть-чуть порезал. А ведь я сейчас волком выть должен! Раненым... Ха! Как Мишка забавно меня называет: Ил! Самолётик... Вот же блин, неужто я ключи посеял? Этого только мне и не хватало. Уф-ф, вот они!

- Мгяу-у! - с порога орёт наш Пират, завидев меня дома.

- Здорово, котяра! - говорю я ему, торопясь раздеться. - Как делишки? А у меня вот сам даже не знаю как... Я щас в ванную пойду, а ты дом охраняй и обед грей.

- Мяу? - с сомнением в голосе отвечает Пират, но долго размышлять не в его обычае, и он, задрав хвост, направляется на кухню и оттуда призывно кричит. - Мня-Мнеу-у!

- Тебеу-у! - дразнюсь я. - Ты лопать, что ли, хочешь? Я ж тебя после школы уже кормил! Что там у нас, в холодильнике? А, Пиратище? Сколько жрать можно, объедала полосатый? Да постой ты, не ори, сейчас нарежу, рыба-то мороженая, даже тебе её не угрызть, тигра ты пиратская. Вот, получай, кис-кис-кис!

Я глажу урчащего над рыбой Пирата по крепкой, как сталь, спине. "А интересно, - думаю я. - Как Корнет к кошкам относится? Хм, ясно как! Ему таких, как мой Пират, десяток на одну лапу - так, для разминки! Ну что, в самом деле что ли пойти в ванную? Ёлки, пол ещё помыть надо!" Я критически осматриваю полы. "Да ладно, чего там! Веничком по-быстрому, и... Да нет, надо помыть. Надо. Но всё-таки я сперва в ванну залезу!" В большой комнате я включаю телевизор и, пока разогревается экран, стаскиваю с себя олимпийку и футболку. Брюки надо в ванную с собой взять, почистить.

- ...прибывающие в Москву делегации братских партий. Открывающийся 26-го февраля 1986-го года в Кремле, во Дворце Съездов, очередной, XXVII съезд Коммунистической Партии Советского Сою...

Я щёлкаю переключателем каналов. Так, а что у нас по другой программе? Ну-ка!

- Это будет достойным вкладом Южно-Уральских животноводов в решение продовольственной программы. Увеличение выхода товарной продукции в разы скажется ощутимой прибавкой на прилавках и столах советских тружеников!

Я, посмеиваясь, выключаю телевизор. Ходить в магазин, торчать в очередях, отоваривать талоны - это одна из моих обязанностей, так что я полностью в курсе, как там у них с "ощутимой добавкой на прилавках"! Нечего мне тут втирать, нашли дурака!

Так, до маминого прихода осталось полтора часа. Всё-таки я сначала помою пол, а уж потом в ванну. С алгеброй ещё повозиться придётся, не знаю даже сколько, а придётся, хотя бы и до ночи. Это я себя заставлю, это мне не привыкать! Я скидываю в ванной брюки, а оставшиеся на мне треники закатываю до колен. "Хватит, что ли воды? - смотрю я в ведро. - Хватит, пожалуй. Так, воду закрываем, ведро и тряпку забираем".

- А ну, Пират, с дороги, а то отдавлю ноги!

С полами я справляюсь быстро. Квартирка у нас с мамой хоть и двухкомнатная, но всё же не Кремлёвский Дворец Съездов. Я с улыбкой вспоминаю, как дед Илья учил меня мыть полы: "Запомни, тёзка: мытьё полов есть равномерное размазывание грязи по поверхности оных. Когда она, грязь, лежит кучками, она, тем самым демаскируясь, бросается в глаза придирчивому взгляду, а когда то же количество грязи размазано по всей поверхности обрабатываемого пола, её не видно, не заметно, даже если вооружиться таким вот мощным оптическим прибором! - дед помахивает своими круглыми старомодными очками. - Ну что ты смеёшься, Илюшка? Это я тебе сейчас доверяю тайну, известную лишь поколениям потомственных русских военных! Эту тайну мне доверили ещё в приснопамятном Кадетском Его Императорского Величества Николаевском Корпусе! Потом, когда меня в Пажеский перевели, к полам в дортуарах я, понятное дело, не прикасался, а вот в кадетах приходилось. Так что проникнись, тёзка!" И я проникался...

Я, напустив полную ванну горячей воды, с удовольствием в ней расслабляюсь. Добавить "Тайги", что ли? А, ладно, и так неплохо, и без хвойного экстракта обойдёмся, тем более что там, по словам мамы, химия сплошная, царапины на руках будет щипать. Горячая вода, ванна - это здорово! Это ж подумать страшно, сколько веков люди без таких простых вещей жили. Нет, всё-таки цивилизация - это ещё как здорово! Это... как его... достижение, вот!

Я начинаю потихоньку задрёмывать. Голова моя освобождается от всей сегодняшней мерзости, всё это кажется уже произошедшим не со мной. Похоже, что усталость и шок от пережитого мало-помалу отпускают меня, и я засыпаю по-настоящему...

- Эй! Ты там не утонул, водоплавающее?! Илюшка! - в дверь ванной комнаты стучит пришедшая домой мама.

Уснул! Как это я...

- Привет, мам! Я счас!

- Вылезай, сокровище, я соскучилась. Ты уже кушал?

- Тебя ждал.

Вот же ёлки, брюки не почистил, эх, тетеря! Я мельком смотрю в зеркало: нормально. Конечно, нос у меня чуть распух, под глазом немного покраснело, а так, в общем, неплохо. Мама пришла - значит, всё хорошо. Наконец, кончился этот проклятущий день: двадцатое января 1986 года, понедельник.

января 2006 года, пятница. Я задумчиво смотрю на свой Acer’овский монитор. Всё верно, двадцать лет, день в день. Я отключаю компьютер и набираю на селекторе пост охраны.

- Андрей? Это Токмаков. Молодец, что понял. Минут через двадцать-тридцать должен подъехать Михаил Алексеевич с пацанами. Да, Соболев. Как с какими - с Вадькой моим и с Егором! Да. Да погоди ты! Ты пацанов к компьютерщикам не пускай, там всё равно никого нет, пусть они сразу ко мне поднимаются. Авдонин? Чего он там забыл? Ясно... Ну, всё равно не пускай. Да нет, не надо, я сам попозже зайду. Всё.

Ну, Мишка, ну, зараза! Ну, ладно, отметить так отметить. Да и пацаны с Нового Года не виделись. Пойти переодеться, что ли... Матери нужно позвонить и сказать, что у нас сегодня Соболев ночует с Егором. Вот маме позвонить надо обязательно! Предупредить её, чтобы она подальше всю обувь убрала, ведь Мишка же и Бормана с собой привезёт! В прошлый раз тот уже сожрал у меня пару туфель. Свинья, а не собака! Причём сожрал её со скоростью, поразившей даже Мишку с Егоркой. Предупреждал я их: не заводите себе крокодила, купите мопсика какого-нибудь, маленькое что-нибудь такое, чтобы газетой свёрнутой прихлопнуть можно было в случае чего. Нет ведь, немецкую овчарку им захотелось! Впрочем, им от Бормана достаётся и без моих занудных напоминаний типа: "Ага, я же вам говорил!"

Я смотрю в зеркало. Так переодеться мне или не переодеваться? Вот в чём вопрос. Переоденусь. Так, вот тут у меня прикидик висит, новая волна в линейке Miu Miu от Prada. А что? Очень даже ничего. Как это там? "Молодо, задорно, по-спортивному энергично!" - и что-то ещё в этом роде. Я, сняв свой костюм от Trussardi, переодеваюсь в шмотки, купленные мною с Вадькой в Милане. По его, кстати, настоянию.

Из зеркала на меня смотрит очень даже приятный парень, да какой там парень, пацан, лет двадцати трёх от силы. Вот ведь... И когда же я буду выглядеть соответственно своему возрасту и положению? Даже шрам мой легендарный, даже он солидности мне не прибавляет. А ведь тридцать три года в этом году стукнет - возраст Христа. Пацан! Да нет, это неплохо, забавно даже, но уже поднадоело мне, что моего сына, когда мы вместе, принимают за моего младшего брата, особенно если этот спортивный гоночный таракан (я имею в виду Вадьку, кого же ещё) начинает вести себя, как эскимос, впервые в жизни попавший на стриптиз-шоу! А по большей части именно так и происходит, потому что это его обычное, природное состояние. Ну и хвала всем Богам! Всё-таки отошёл пацан после смерти Тани, а ведь я уже думал... Да, любил Вадька нашу маму, да и как же иначе-то! Эх, Татьяна, Танька ты моя... Селектор, блин, надрывается!

- Да! Уже? Ладно, Андрей, спасибо.

В дверь моего кабинета бьётся тяжкое цунами. Ёлки! Замок, что ли, захлопнулся?

- Счас! - торопливо ору я. - Дверь, дверь оставьте! Вот ведь морковкин бог, замок этот...

Дверь бы мне только менять не пришлось! Хлипковата она для этих троих, что стоят сейчас за ней.

- Открываю! - снова ору я, отстраняясь, чтобы не задело.

- Папа! У нас Борька мороженку сожрал! Баскин, шоколадную! Класс, да? - сразу, с порога, довольно вопит мой сын.

- Здравствуйте, дядя Илья, - Егор, как всегда, застенчиво, пожимает мою руку. - Вадик, ты ж сам ему эту мороженку дал.

- Я хотел время засечь, за сколько Борман с ней справится, так он даже ни вот секундочки не чикался, раз и нету! Пап, а давай у них Борьку украдём или такого же купим! - тут же поправляется Вадька, покосившись на хозяев Бормана.

Я потрясённо смотрю на сына, который не устаёт меня поражать все годы своей яркой жизни.

- Ты чего это заперся? - Мишка, огромный, красивый, пахнущий морозом и машиной, обнимает меня.

- Да, замок этот... Вадька, не лезь к компу, сто раз тебе сказано было, что нет тут игрушек. Сейчас, Мишка, я оденусь, и мы поедем.

- Погоди, Ил, дельце есть небольшое.

- Дельце? Вадька, блин горелый! Егор, тресни ему по башке, у тебя рука полегче... Что ещё за дельце?

- Пацаны, а может, вам немножко с Борманом пойти поиграть? - говорит Мишка нашим сыновьям.

- Можно, Ил-Илья? - тут же загорается Вадька.

- Папа, а не Ил-Илья, - привычно поправляю я сына. - Какие игры, на улице мороз минус тридцать! Мишка, ты чего это?

- Егор, держи ключи от машины, как замёрзнете, сразу внутрь залазьте, только смотри, Вадика на водительское место не пускай!

- Ил, мы пошли!

- Да папа же, а не Ил! Капюшон натяни! Вот... постой, и воротник я тебе повыше подтяну. Слушай, Мишка, ты вот, как чемпион России по самбо, как относишься к мерам физического воздействия на сыновей? Да не крутись ты! Порка, например... Вадим, где вторая перчатка?

- Была... - растерянно говорит Вадька.

- Держи, - Егор потягивает моему сыну перчатку, которую он подобрал с пола.

- Ну, давайте, мы недолго.

- Мишка, ты что задумал? - я смотрю, как он роется в своём шикарном портфеле, моём подарке из Берлина.

- Вот, это первое, - он протягивает мне бумагу чрезвычайно официального вида. - Читай.

- Так. Постановление Магнитогорского городского... в связи с особыми обстоятельствами... так, основываясь на желании сторон... Ого! Признать Ткачука Егора Викторовича... так, так... с присвоением ему фамилии и отчества усыновителя и именовать впредь: Соболев Егор Михайлович. Ну, блин! Наконец-то! Когда?

- Вчера.

- Ты что же молчал, зараза! Позвонить нельзя было, да? Как я тебя терплю двадцать лет, памятник мне полагается! Ну, погуляем! Слушай, Миш, а Егор как?

- Ну, а ты как думаешь? Поплакал, правда, немножко. Не верил он до конца, что у нас получится. Нет, но твой Валериан, а! Хорош! Монстр! Вот ведь адвокатище! Даром, что сто двадцать килограмм. Так он провернул это всё... Слов нет.

- Ну, а чего бы я его держал-то! Да и то сказать: за то бабло, что он с нас с тобой снял... За такие деньги он тебе рожающего папуаса помог бы усыновить, не то что Егорку. Боров, он-то чего не позвонил?

- Не злись, Ил, это я его попросил... А теперь второе. А ну-ка, отвернись!

- Ага, а ты меня сзади по башке, как беднягу Холтофа! Штирлиц!

- Да отвернись же ты, чудо! - смеётся Мишка.

Я поворачиваюсь к Мишке спиной, он что-то там возится у меня на столе.

- Так, - бормочет он себе под нос. - Нет, лучше вот так вот. Ага, ага... Всё, можно! Поворотись-ка, сынку!

Ого! Ну, ёлки! "Тула, - автоматически отмечаю я. - Причём какая характерная Тула - хоть сейчас в справочник! Что за дерево, венге, что ли? Похоже..."

- Что это? - спрашиваю я его, усаживаясь за стол.

- Вот ты и определи. Ты ж у нас авторитет в этом. Я-то сам знаешь... По мне красиво, и пойдёт!

Я, не отрывая взгляда от композиции на моём столе, достаю пару нитяных перчаток и, взяв тяжёлую лупу в черепаховой оправе, начинаю подробный осмотр.

- Ну что ж, достойная вещь. Весьма. Что это за бумажка там у тебя? Легенда, что ли? А ну-ка, дай.

- Э-э, нет! Ты давай-ка сам, милый. Что ты можешь сказать? Чья это работа?

- Не знаю, Миш. Я не большой специалист по Туле, она у меня почти и не представлена. Так, пара вещей Данилина, ну и ещё кое-что, по мелочи... Так, ну что я скажу. Исполнение - вещь явно музейного порядка. Техника - сложная, комбинированная техника тут у нас. Золотой оброн, тауширование, синение и чернение. Вот, что ещё? Ну, инкрустация и всечка, это понятно, ведь это Тула! Литьё с последующей проработкой чеканкой, и вот эти виноградные листья на подставке, кстати, что-то такое я уже видел... Ну и гравировка, разумеется. И очень даже приличная. Не Капелюха, но очень приличная. Так, клинок...

Я рассматриваю клинок. Так, ну-ка, ну-ка, клеймо кузнеца на пяте правой голомени. Не понял - Курбатов, что ли? Точно, Курбатов. Сколько же Мишка за это отвалил?

- Ты сам-то знаешь, кто это?

- Сам-то я знаю, вот тут написано. Вот, пожалуйста, Бутовский и Татарников. Знаешь таких?

- Бутовского, разумеется, знаю, второго нет. Ну, а дамаск этот - его Курбатов сковал. Ты где это взял? - говорю я, задумчиво рассматривая Мишку, сияющего, как новая монета.

- Ну да, правильно, Курбатов. У тебя его работы есть, что ли?

- Нет. Хотел было я "Шип" его купить, но не сложилось... Нет, Курбатова у меня нет.

- Теперь он у тебя есть! - говорит эта зараза и аж сияет от удовольствия!

Я молча вставляю нож в ножны, укрепляю его на подставке, осторожно отодвигаю от себя и, стянув перчатки, смотрю в Мишкины серые глаза. Так. Ну, щас ты у меня...

- Ты совсем рехнулся, да? Зараза ты здоровенная! Ты мне скажи, ты где его взял, в "Гильдию" обращался? Нет? Значит, через "Русские Палаты". Так, так. И сколько же ты...

- Не скажу! - перебивает меня Мишка, правда, донельзя довольное выражение на его физиономии начинает уступать место озабоченности. - Не скажу, ну зачем тебе знать, сколько я заплатил, тем более что ты и сам можешь его оценить.

Телепат хренов! Оценить... Тыщ тридцать, тридцать пять, пожалуй - зеленью, разумеется. Ну, минус оценка там, комиссия... И это стартовая цена, а как там на аукционе бы вышло - кто ж его знает!

- Не возьму! - решительно заявляю я. - Думать даже забудь, не возьму!

- Не возьмёшь? Ладненько, - тихим кротким голосом говорит Мишка. - Я вот сейчас его выкину, на хрен! А потом знаешь что сделаю? Пойду я потом к Егорке и скажу ему, что "Ягуар" наш тюнинговый, от Arden’а, на котором мы с ним ездим, не наш, а твой, и что он тебе срочно нужен - покатались, и хватит. Так, где у меня ключи? Чёрт, я же их Егору отдал... Дай стольник на такси!

- Ты... ты... У-у, знаешь ты кто?

- Знаю. Шантажист! - гордо заявляет мой лучший друг, моя первая любовь и единственный в мире человек, который может справиться со мной, будто и не было этих двадцати лет.

- Шантажист, ха! Да шантажисты по сравнению с тобой... У-у, ненавижу! Ну, куда сцапал? Посади, где росло. Подарил - значит подарил. Пошли, а то там пацаны замёрзнут.

Одеваясь, я соображаю, как бы мне отомстить Мишке. И где он деньги взял, вот что интересно. Ладно, разберёмся...

Слушай, Ил, с Егоркой вот у меня...

- Что? Ну, говори, вижу ведь, что маешься.

- Да понимаешь ты, не может парень никак отойти, не привыкнет никак к тому, что никого теперь бояться не надо, что его все любят. А дома! Представляешь, Илюшка, он у меня в туалет пойти спрашивает разрешения! А уж как обедать... Это ж... Мелочь какую-нибудь ему куплю, так он чуть не в слёзы. Погоди, воротник у тебя завернулся... Плачет иногда во сне, тихонечко так, но я-то слышу, ты же знаешь, я чутко сплю. В подмышку мне уткнётся и плачет. Не знаю. У меня сердце рвётся на куски, как тогда с тобой, двадцать лет назад... Что делать - ума не приложу! А, Ил? Ведь полгода уже, как он со мной.

- Не знаю, Мишка, право, не знаю. А ты его часом не того? Не вякнул там ничего, не подумав? - Мишка лишь коротко зыркает на меня. - Ну да, ну да. Извини. Да не переживай ты так, обвыкнется, тем более сейчас, после официального усыновления. Ты представь только, сколько Егору пришлось пережить до того, как ты его подобрал.

- Я его не подбирал, - хмуро говорит Мишка, и глаза его темнеют. - Что он, перчатка какая-нибудь, чтобы его подбирать?

- Подобрал, подобрал! Ну, погоди, не лезь, отстань! Изволь, он не перчатка, считай, что Егор - драгоценный изумрудный перстень, а тебе повезло, что именно ты его подобрал, а не кто-нибудь другой, или ещё что-нибудь похуже с ним не вышло, не мне тебе рассказывать. Отойдёт, нужны только терпение и любовь. Пусть с Вадькой побольше времени проводит, тот и камень расшевелит. Родители ему твои нравятся, а они от него так вообще без ума, я это заметил, вот и вози Егора к ним почаще. Как, кстати, дядя Лёша с тёть Катей? Нормально? Ну, хорошо. Что ещё я могу посоветовать, тебе и самому виднее. Опыт у тебя есть, я ж в тебя за неделю влюбился. А уж как Егорка на тебя смотрит! У меня аж сердце в пятки уходит, страшно за него, как бы с парнем чего не случилось от восторга! Погоди, портфель не забудь. Во, съезди с ним в Италию. Вадьке так, помню, Колизей понравился, чуть на камешки его не разнёс! Помпеи. В Венецию свози. Помнишь, как там весной? Риальто, карнавал, то, сё... Двенадцатого марта у Егорки день рождения? Ну и вот. Хочешь я графу д’Аппиано позвоню? Холодновато, правда, у него в палаццо и сыро, но ничего - любовь греет. А что сыро, так там везде сыро. С донной Паолой познакомится. Чудо ведь синьора графиня, даром что дожи в предках. Вадьке, поганцу, она при себе такое позволяла, что я его чуть в Гранд Канале не утопил, но графиня с доном Браччо не дали... Вот ведь запиралка гадская!

Мишка с мечтательной улыбкой смотрит на меня и говорит:

- Да, приятно думать, что есть вещи, не подвластные времени. Вот ты, например, чудо из чудес. А помнишь, Илюшка, как ты меня с графом познакомил? Закрыл? Ну, пошли уже, пока сыновья там с Борманом мне машину не разнесли.

- Погоди, слушай, я вот чего спросить хотел, - ёлки, неудобно как-то, я чувствую, как краснею, а, ладно, спрошу, авось, по шее не даст. - Это, Миш... А как у вас с Егором... Ну, я имею в виду ночью. Ну, как у нас, или...

- Ну почему же только ночью? - спокойно отвечает Мишка. - Не только ночью. Как нам с Егоркой захочется, так и... Да ты что, Ил, ревнуешь, что ли? Не надо, право, не надо. У нас с тобой всё по-другому было. Мы были равные, ты даже поглавнее был, хотя и помладше меня. А с Егором... Ну, не знаю я, как тебе это объяснить. Илья, только ты уж не ревнуй меня, пожалуйста! Я тебя всегда любить буду, и любовь наша меньше не станет, но с Егором... Эх, блин! Как же мне повезло в жизни! Ты, потом вот Егорка! То, что до тебя со мной было, я воспринимаю как обещание судьбы, как её вступительный тест для получения права на любовь. Ты извини, Ил, что-то я сегодня... День такой! Не ревнуй, в общем.

- Да не ревную я, что ты! Я просто по-тихому завидую, причём Егорке даже больше, чем тебе. Рад я за вас. Я почему спросил? Я за Егора боюсь, ведь столько пацану досталось в его не слишком долгой жизни, что жуть берёт! А ты: "не ревнуй"! Тоже мне, телепат! Ну ладно, потом толком поговорим... Так, Андрей, - это я обращаюсь уже к секьюрити. - Пацаны наши в гараже или на улице?

- Были на улице, Илья Павлович, потом замёрзли и в гараже в "Ягуар" залезли, - Андрей смотрит на экраны наблюдения. - Вон, сидят, греются. Вы меня извините, но я их в холл с собакой не пустил, но вы сами, после того раза, ну, когда...

- Ну и правильно сделал. И вообще, это не собака, а носорог шерстистый! Правильно, правильно, Андрей! Они тут разнесли бы мне контору в цвай секунд, а это не есть гут... Мишка, отвали, у меня охрана! Андрей, ты при оружии? Ну, то-то. Авдонин ещё здесь, конечно?

- Здесь, Илья Палыч. Это надолго, по-моему. Он тут за чебуреками посылал, и вообще... Я в восемь меняюсь, мне по смене передать?

- Не фиг! Вот в восемь его и гони! Нет, ну что за человек! Прикинь, Михаил Алексеич, все люди у меня по случаю морозов на каникулах - оплачиваемых, заметь! - а Авдонин, как дорвётся до рабочей станции... Блин, хоть бы он женился, что ли. А счета! Вы бы, господа, счета его, которые мне от провайдера приходят, видели! Иногда мне просто интересно: кто здесь на кого работает? Гони! Чтобы духу его после восьми на фирме не было. Ты на машине, Андрей? Довези его до дому, окажи любезность, как бы он из своих эмпиреев, или где он там витает, под трамвай бы не свалился... Ёлки, зажигалку в костюме забыл. Ну, спичек у вас, конечно же, нет.

- Илья, поехали! В магазин ещё надо заехать.

- Удачи, Андрей, поехали мы. А чего тебе в магазине надо?

- Ну, как чего? То да сё. Тётя Наташа такую ораву не ждёт, наверное. Ты же ей не позвонил, так?

- Я тебя боюсь иногда, Мишка, честно! Телепат. Из машины позвоню... Слушай, а разве это "орава"? Подумаешь! Для Бормана у меня старые кеды есть, тебе сухарик найду какой-нибудь там, а мы с пацанами пиццу себе закажем. Мама на очередной диете.

- Сам вот и ешь свои кеды! А парням полноценная здоровая пища нужна. В "Океане" на Юности я балык кижуча видел, ну, ещё там чего-нибудь прихватим. Нет, я вообще не понимаю, как так можно! Рестораны, кафешки... А уж пицца эта! Какое отношение продаваемая дрянь имеет к пицце? Ты вспомни, какую мы пиццу ели в этом, как его... По... Пьо...

- Пьоведи-Сакко, - улыбаюсь я. - Это под Падуей. Ну, чего встал? Пошли. Так, слушай, Соболь, если твоя эсэсовская собака меня сейчас обмусолит... Вадька, ты чего за руль уселся?! Егорка, зачем ты ему разрешил? Борман, фу! Бор... Ой! Борька, гадость ушастая! Мама! Да оттащите же его от меня, чего ржёте!

Визжащего от восторга Бормана кое-как утихомиривают и не без труда водворяют на заднее сиденье Arden’овского X-type. Больше всех доволен этим, разумеется, мой сын.

- Папа, вот здорово, и умываться не надо! Нет, ну точно, нам такого же надо! Ил, ну, давай купим, а?! Ну, Илья, ну, папочка, ну, давай!

- Разбежался, как же! - огрызаюсь я, пытаясь привести себя в порядок после налёта этого оголтелого фашиста, Бормана то есть. - Хватит с меня эпопеи с рыбками! Кыш! Егор, тащи Вадима на заднее сиденье, и Борьку там держите покрепче. Если он мне загривок ещё раз решит помыть, не видать ему кедов, как победы под Сталинградом, я ему тогда второй штурм Рейхстага устрою, я тогда вам всем...

- Ты едешь или будешь здесь стратегические планы строить?

- Да еду я, еду, помечтать не даёшь! Фу, Вадька, а бензином-то навонял! Ты зачем на педали жал? Миш, погоди, заслонку сначала прикрой, дай-ка я сам, здесь вот она... Егор, не пускай Вадима за руль никогда, пожалей машину. Ну, всё, трогай, любезный! Почём нынче до театру будет, ась? Двугривенного хватит али как? Почём берёшь та, милай? Да пацаны, блин! Держите вы дворняжку эту!

- Ну что вы, дядя Илья! Он не дворняжка, - заступается за Бормана Егор. - Да Борька же! Фу!

- Дворняжка! - возмущается Мишка. - Нашёл дворнягу! У него родословная почти как у тебя! Четыре поколения, тридцать предков!

- На пергаменте, Илья! - вопит Вадька. - Я видел! Из этого...

- Из Штутгарта, - тихонько подсказывает Егорка.

- Во-во, из Штутгарта. И клеймо у него на пузе!

- Ага, а прадед его у Геббельса служил! Тапочки ему таскал! Всё, поезжай, Мишка, уже! А ты, Борька, tu esto uno porco, corpo di Bacco! No cano...

Я специально говорю это Борьке по-итальянски, но Вадька тут же мамсит, полиглот юный:

- Дядя Миша! Слыхал? Он Борьку свиньёй обзывает! Ил! Ты что!

- Да понял я, Вадик, уж это я понял! Мы ему за это... Туфли мы у него сожрём за это!

Наконец, все мало-помалу успокаиваются, мы выруливаем на Ленина, вливаемся в поток машин, довольно оживлённый, несмотря на небывалый мороз. Пацаны позади потихоньку возятся с собакой, Мишка, посвистывая под "Авто-Радио", стальной рукой правит "Ягуаром", я про себя обдумываю план мести Соболеву - жизнь прекрасна! Покурить бы вот только... Нет, не дадут!

Нет, но где же Мишка - и за сколько, главное, - этот нож взял-то? Вещь, безусловно, достойная. Купил бы я сам его? Это другой вопрос. Тула не мой стиль, но вещь достойная... Вот ведь ещё забота, не обмолвиться бы Соболю, что я к Туле довольно ровно дышу, хотя, конечно, школа! Так, это ладно. Ну, Егорке, допустим, я сегодня часы подарю. Точно! Omega Speedmaster! Вот парень рад будет. Такой день.

Что же с самим Мишкой-то мне делать? Я нащупываю на груди под шёлком рубашки зуб и потихоньку кошусь на Мишку. Сидит, понимаешь, весь внимание! Ах ты ж, чёрт! Какого же это я про дона Браччо обмолвился? Надо было втихаря купить билеты, созвониться сперва с синьором графом, а лучше с донной Паолой, чтобы для графа сюрприз был, Мишка, гад, сюрпризы ведь любит. Ладно, исправим. А хорошо бы вместе в Венецию махнуть, обожаю карнавал, да фиг ведь получится, и так каникулы в этом году бесконечные выдались. А уж графа повидать как хочется! Старик звонил на Рождество, звал, донна соскучилась по Вадьке. Опять же, с каталогом ему помочь надо.

- Ты о чём это задумался? - подозрительно спрашивает меня Мишка. - Вот что, Илья, если ты что-нибудь в своём репертуаре замышляешь...

- На дорогу смотри, не отвлекайся. Позвонить домой, что ли.

- "Океан". Ну, кто со мной в магазин? Илья?

- Сами сходите, я здесь покурю пока. Мороженого Вадьке не покупай, он и так хрипит.

- Тебе взять что-нибудь?

- Бормотухи! Три, нет, пять флаконов! Нажрусь портвейна дешёвого и на люстре буду качаться!

Вадька довольно хихикает, Егор укоризненно смотрит на меня, Мишка выразительно крутит пальцем у виска.

- Нету здесь дешёвого портвейна, я потом тебе за самогонкой сбегаю. Пошли от него, он злой сегодня. А ты в машине не кури!

- Хочешь, чтобы я пневмонию подхватил, да? Атипичную? Грипп птичий?

- Пошли, пацаны, пока я на него Бормана не спустил!

Я звоню домой, говорю маме, что Соболев с Егоркой проведут у нас выходные. Пока она думает, как встречать гостей, я сообщаю ей новость о Егоре. Мама некоторое время молчит, а потом дрожащим голосом поздравляет нас с Мишкой. Я чувствую, что она сейчас расплачется, - ещё бы! Мама переживала всю эту историю с усыновлением Егорки чуть ли не эмоциональнее, чем даже мы с Мишкой. Я быстренько перевожу разговор на Бормана, и тот, услышав своё имя, пытается прорваться ко мне на переднее сиденье. Дальнейший разговор, разумеется, становится, абсолютно невозможен. Кое-как договорив, я, оставив свои попытки отбиться от этого невменяемого фольксштурмовца по-хорошему, дую ему в морду сигаретным дымом. Не ожидавший от меня такой подлости, Борька, оскорблённо скуля и отчаянно мотая ушами, прячет морду между лапами.

Продемонстрировав Борману преимущества Homo Sapiens как вида, я выбрасываю бычок в окно, которое торопливо тут же закрываю. Бр-р-р, ну и холодина же! Похоже, зима в этом году взбесилась, никогда такого мороза не было! И синоптики то же самое говорят - впервые за всю историю наблюдений. Хотя синоптики эти... По ним выходит, что у нас на Южном Урале субтропики должны сейчас цвести! Глобальное потепление, мать их!

В тот день, двадцать лет назад, всё было по-другому. Всегда тепло, когда идёт снег, но тогда было тепло по-особенному. Стало ясно, что будет, обязательно будет весна... Как же я заснул тогда? Да нормально я тогда заснул.

я просто как убитый! Но сон мне всё-таки приснился. В этом сне Мишка невиданными мною приёмами самбо ловко раскидывал тех двух уродов по углам проклятой подсобки. "Мало? Ещё? Только суньтесь к пацану, гады! - кричал в том сне Мишка. - На! Это мой Ил! Мой самолётик! Мы с ним летать будем! На! Твари! Возьми их, Корнет, фас их!" Появившийся, как всегда бывает в снах, из ниоткуда Корнет, брезгливо поджав острые уши, тащил обоих этих гадов за шиворот прочь из моей жизни... Р-р-р! Др-р-р! Др-рян-нь!

Я хлопаю рукой по будильнику, который радостно - а ему-то что! - подпрыгивает на тумбочке возле моего дивана. У-у, проклятый, в мусорку бы тебя! Тоже мне, "Слава"! Вот вырасту, найду такую работу, чтобы будильниками никакими и не пахло.

- Илюша, ты встаёшь?

- Я умер, мам!

- А как же ты со мной тогда разговариваешь?

- Ну, значит, после смерти я стал привидением. Ой, ну, мам! Не щекотайся! Ну, всё, всё, встаю!

- А ну-ка, дай-ка я лицо твоё посмотрю.

Мама обхватывает ладонями меня за щёки и, чуть сжав их, рассматривает моё лицо.

- Хорош, красавчик! - она смеётся и чмокает меня в нос.

- Что, здорово заметно? Ну, пусти же! Здорово, да?

- Самую чуточку. Не переживай, Илюшка, тебе это не вредит, а вот под ноги смотреть всё-таки надо! Ворон, поди, считал?

- Мам, ну хватит, вчера уже всё сказала. Пошёл я в ванную.

В ванной я, пустив воду, критически рассматриваю себя в зеркале. Ну, в общем-то, и правда, сойдёт, но умываюсь я всё-таки с некоторой осторожностью. "Странно, - думаю я, - почему-то ничего не болит. А фонарь всё-таки будет. Н-да. Собственно, он уже есть".

А всё же я молодец, как я вчера с алгеброй-то! И сидеть очень уж долго не пришлось, всё как-то само по себе получилось. И ведь не оценит никто! Мама? Ну, что мама... Похвалит, конечно. Ну, двучлены, ну, молодец, мол, Илья! А как они мне дались?

Тут я вдруг совершенно неожиданно вспоминаю о Мишке. Я даже зубы перестаю чистить. Чего это я? Он-то тут при чём? Какое ему дело до моей алгебры, и какое мне дело до него? И вообще, не надо бы мне с ним встречаться, на глаза ему попадаться не стоит даже. Погоди-ка! А ведь его параллель во вторую смену учится. Ну, точно! По крайней мере, в школе не столкнёмся. Однако вместо облегчения, я чувствую какую-то лёгкую досаду. Да что это со мной? Парень как парень. Ну, разговаривает он со мной как-то необычно, ну и что. Да, наверное, в этом всё дело.

Со мной ещё никто так не говорил - из старших, я имею в виду. Так, по-настоящему, всерьёз, как с равным. Даже мама, даже когда дед умер. Тренер мой, Сергей Владимирович... Ну да, он ко мне относится получше, чем к другим пацанам, но это после того случая, когда Тошка меня чуть не заколол. Вот дед Илья... Да, тоже! Последние свои годы, когда я начал что-то соображать, он жил главным образом своими воспоминаниями. Кавалерийские лавы, сабельные атаки, крови по колено, ордена. А Мишка - тот...

- Илюшка! Мне тебя из ванной выковыривать, что ли? Опоздать хочешь, да?

- Мама, я завтракать не буду.

- Что за новости?

- Не хочу.

- Ага, значит, ты хочешь, чтобы я тебе бутерброды в сумку положила?

- Ну, уж нет! - ужасаюсь я. - Поем, только много не надо!

- У тебя сегодня сколько уроков?

- Ух ты! Ветчина! Ты что ж вчера не сказала? А где взяла? Мам, мы же хотели на талоны пельменей купить! Брысь, Пират, тебе рыба будет.

- Не сказала, потому что забыла. Как твою героическую физиономию увидала, так и забыла. Нам заказ дали. Там ещё шпроты, гречки кило и масло шоколадное. Так когда придёшь?

- Вкусно! Сегодня попозже, у нас собрание. Пионерская дружина на марше. Что-то там про съезд будет. А я алгебру вчера подмял! Сам. Ты спала уже.

- Молодчина. Ты знаешь, нам на работе обещали книжную лавку открыть, от общества книголюбов. Хорошо бы, да?

- Хорошо бы, да только дорого ведь будет. Нагрузки там какие-нибудь, как в прошлый раз, про это... как его... партийное строительство.

- Ну что ж. А где бы я тебе Саймака купила? Или Шекли твоего любимого? Не у "Дома книги" же с рук. Знаешь, сколько там у спекулянтов твой "Заповедник Гоблинов" стоит?

- Сколько? - интересуюсь я. - Дороже клюшки?

- Ой, ну, Илья! Я про клюшку слышать уже не могу, снится она мне, проклятая! Сказала же, двадцать седьмого аванс получу, там и видно будет. Ты в школу вот так, в трусах, и пойдёшь? Галстук хоть пионерский одень.

Я смеюсь, представив себе такую картинку!

- Не-е, не поймут. Хорошо тебе, мам, два дня дома будешь!

- Да, а потом двенадцать часов - всю ночь - с реактивами сидеть!

- Ты же сама такой график хотела.

- И очень довольна, что добилась этого. Разве хорошо было, когда я пять дней в неделю в лаборатории торчала? А ну, давай одеваться! Диван я тебе сама заправлю.

Снегу-то, снегу! Вот это да! Интересно, за сегодня лыжню накатают? Накатают, должны. Ух-ты, почти по колено провалился.

- Илья! Токмаков! Подожди! - это Вовка Рыжков, мой одноклассник и друг.

Мы с Вовкой идём к школе, не торопимся особо, сегодня никто не торопится, болтаем о том, о сём.

- Чего это у тебя? Фонарь, что ли?

- Ага, поскользнулся.

- Как же!

- Да ладно тебе.

Может, позвать его сегодня на лыжах покататься?

- Во сколько? Токмаков, да ты чё, сегодня же Шерлок Холмс по телику!

- Точно, блин, прикинь, Вовка, а я забыл.

- Ты даёшь, Илюха! А поесть не забыл?

- А сумкой по башке?

- А снежком умыться?

- Ну, Рыжков, держись!

- Пусти!

- Скажи: дяденька, пожалуйста!

- Ах, ты...

- Погоди, Вовка, я расписание гляну.

- Чего глядеть? История сейчас! Илюха, ты про Тиля этого читал, про Уленшпигеля? Расскажешь перед уроком по-быстрому?

- Расскажу, да ты сам прочитай, тебе понравится, ты ж про историю любишь.

- Ну, куда ты?

- Иди, раздевайся, я догоню.

Я, протолкавшись через толпу, смотрю на доску расписаний. Так, ага, сегодня у Мишки шесть уроков, два последних труды. Считай, что четыре, потому что трудовик болеет, у нас в субботу трудов не было. Хотя им могут и заменить. Ну, а мне-то какое дело? Дался мне этот Мишка! Как его, Соболев, что ли? Соболем, наверное, зовут... А чего это он про самбо говорил, будто бы пять лет занимается. Туда же с двенадцати лет записывают! Может, у них там, ну, там, где он жил, может, у них раньше можно было. Меня же вот в фехтование в девять взяли. Да, но мне-то дед помог. Китель одел, и нет проблем! Они как Звезду увидели... Ох ты ж! А ведь опоздаю я, на фиг! С Мишкой с этим...

Начинается обычный маетный учебный день. Обычный, но не совсем. Всё у меня сегодня как-то... Но четвёрка по алгебре, это да! Пятак по истории, ну это, как здрасьте, а вот алгебра - это всё-таки да!

После пятого урока нас, как стадо, чтобы никто не смылся, гонят в актовый зал. Собрание дружины. Мы с Рыжковым потихоньку рубимся в морской бой. Кто-то втихаря читает, кто-то спит с открытыми глазами, Закутаев с Прокопычем из "В" режутся в карманные шахматы - значит, после школы подерутся. Рыжков, зараза, у меня выигрывает. Пятый раз подряд! Я подозреваю, что он не все корабли рисует перед началом боя. Ну, Вовец, если поймаю! А чего я? Честные, хитрые глаза...

После старшей вожатой Светки Тихоновой, именуемой в пионерских массах Белым Пуделем за причёску, говорит завуч. То, сё, повысим, достойно встретим, а теперь о переформировании. После весенних каникул увеличится нумерация классов по буквам, численность учащихся в классах сократится. Ну, и т.д. и т.п.

- Вот увидишь, Токмаков, загремим мы с тобой в разные классы, - шипит Вовка.

- Может, пронесёт. Ты бы батю, Рыжков, подключил.

- Придётся, на крайняк.

Собрание заканчивается. "Взвейтесь кострами" под магнитофон, и по домам.

- Ну что, Илюха, давай тогда после кино на лыжах покатаемся?

- Вот после кино-то я и не смогу, Вовка. Сочинение надо писать.

- Чего дотянул-то? Завтра сдавать же.

Я вздыхаю. Мы с Рыжковым делаем небольшой крюк, хотя мне можно и напрямик, через школьный двор, просто хочется побыть с другом вместе подольше. На прощание мы жмём друг другу руки, и я обещаю Вовке, что если он попадётся на мухляже с морским боем, то я сам попрошусь в другой класс. Тот беззаботно смеётся и, хлопнув меня по спине, убегает.

Мамы дома нет, записка под магнитом на дверце холодильника гласит, что она ушла к тёте Маше. Грей, обедай, будь умницей. Целую в синяк. Ха! Шуточки ей вечные, а что у её сына не клюшка, а дрова, - это как, смешно? Женщины!

Пират, как обычно, когда мама выходная, сытый до отвала дрыхнет у меня в комнате на письменном столе. Ну, пусть себе дрыхнет. Ого, почти три часа! Есть охота. Ни фига себе, курица! Так, мамочка, будет у нас сегодня разговор. Я, пока греется обед, смотрю в окно на поляну между моим домом и домом Мишки этого. Интересно, он здесь с собакой гуляет или на пустыре, там, где все собачники собираются? Да, Корнет - это, конечно, всем собакам собака. И медали, и вообще... А чем они его кормят? Это не Пират, здесь мойвой мороженой не обойдёшься. Такому псу мяса надо, наверное, прорву. Нет, ну мама у меня всё-таки! Курочка вкусная какая получилась. И рис с соусом. Так, чай я пить не буду. Дед говорил, что чай после еды - это есть отсутствие культуры питания. Не знаю почему. Ну, ему виднее было насчёт культуры.

Вот хорошо, что завтра никакой гадости нет, вроде алгебры. География, русский-литература, две физры (ура, лыжи) и всё. Здорово, что физра последняя. И секция. Не забыть чёрную изоленту Серому для клюшки взять. Ёлки, у меня же колет порвался! Надо было вчера его домой взять, тетеря. Так, посуду помыл, сесть за сочинение, что ли?

Чего это она так быстро? Обычно, если она идёт к тёте Маше, - это надолго.

- Ты дома, сокровище?

- Дома, дома. Был на Марсе, а теперь дома. Что так быстро? Тёти Маши дома нет?

- Тоська у неё болеет, зубы лезут, вот я и сбежала. Ты поел?

- Поел, посуду помыл, четвёрку по алгебре получил.

- Четвёрку! А почему не пятёрку?

- Ну, ты, мам, даёшь! Заявочки! Мне четвёрка эта знаешь как далась?

- Илюшка, Маша сегодня на работу звонила, говорит, что нам премию выписали за первое место в соцсоревновании. Так что клюшка у тебя, считай, есть! Присмотрел, наверное, уже в "Орбите"? Ой! Илья, прекрати! Илюшка, я же накрашенная! Ну вот, всю зацеловал, а сам-то как перемазался! Помаду дай вытру. Жалко, что я не могу тебе эти клюшки каждый день покупать, обожаю я тебя, сокровище моё!

- Мама! И я тебя! Ты же самая-самая! Клюшка - это здорово, это вещь, но я тебя и без клюшек там разных знаешь как люблю? Вот прям больше-больше всех! Ты чего? Опять плакать? Мама! А ну! Целоваться больше не буду! Ну, то-то. Так-то лучше. И чего вы, девчонки, такие плаксивые? По поводу и без повода.

- Ну да, ты же у нас мужчина, вот ты и не плачешь. Пойду умоюсь.

Настроение у меня резко падает. Не плачешь! Вчера... И тут на меня накатывает тяжкий ужас. Настолько тяжкий, что я, не выдержав этой тяжести, падаю на диван. Жутко мне делается, но не оттого, что вчера со мной случилось, а оттого, что могло бы случиться! А если бы я вчера дверь эту гадскую на крышу успел раньше открыть, чем Мишка этот поднялся бы ко мне? А если бы он вообще не стал бы подниматься? Тогда-то что? Ведь спрыгнул бы я! А мама тогда бы как, а? Псих! Тряпка сопливая! Истеричка. Так, всё, спокойно. Не было ничего, забыли.

Нет, постой, это что же получается? Получается, что Мишка мне вчера жизнь спас? Ни фига не получается! Если бы не он, ну не они, точнее, то ничего бы и не было, ни того, что в подсобке, ни крыши бы этой не было. Но ведь он всё-таки поднялся, искал меня по подъезду и нашёл, и ведь, как ни крути, не спрыгнул с крыши я вчера только потому, что он вовремя появился. А Мишка... Блин, запутался я!

- Мам, ты кушать будешь? А почему? Я пошёл тогда сочинение писать. Поможешь творить? Ну, сам так сам.

Для сочинения я всегда выбираю свободные темы. Свободные-то они свободные, да только писать надо про то, про что сказано. "Подвиг Красной Армии". Делов-то! Вспомним парочку дедовых рассказов, лучше про Гражданскую. Крови только чтобы поменьше, а то у деда про войну как-то... Кровь, вши, кровь, тиф, кровь, грязь, и снова кровь. Голод ещё вечный. Так, наверное, оно и было, но для сочинения это как-то... Про то, как они Киев назад у белополяков взяли, вот это пойдёт. Без подробностей, главное.

Часа полтора я пыхчу над черновиком. Ну, более или менее. Конец придумать надо. Придумать - это потому, что после 12 июня двадцатого года ничего не кончилось. А про то, что в августе было под Варшавой, дед рассказывать не хотел, сказал только коротко: драпали. Но сказал он это так, что мне и расспрашивать его не захотелось.

- Мам, проверь черновик, если ошибки заметишь, отметь, я перепишу.

- Быстро ты, Илюшка. Пирата не мучай!

Мама читает мой черновик, я смотрю в окно в её комнате на Мишкин дом. Интересно, где его окна?

- Да, - вздыхает мама. - Здорово, Илья. Сильно тебе Ильи Павловича не хватает, а?

- Что ж тут поделаешь, мам. Не хватает, конечно. Много ошибок?

- Порядочно. Ты не зазнавайся только, Илья, но, по-моему, у тебя есть способности. Покраснел. Надо же! Ну всё, молчу. А интересно, почему Илья Павлович сам ничего не писал - такая ведь жизнь человеку выпала!

- Потому и не писал, что была жизнь.

- Философ ты у меня. Иди, переписывай набело.

- Будет сделано!

Вот ведь я! Как хорошо получается: сейчас перепишу сочинение, туда, сюда, Шерлока посмотрю, а потом можно и на лыжах с Рыжковым. Набор лыжных мазей, он говорил, у него есть. Я всегда без мази катался... Ну, вот и всё. Переписал. Пойти телик включить? А почитаю-ка я лучше чего-нибудь. О-па, в дверь звонят. Кто бы это?

- Илья, иди, к тебе пришли.

Вовка припёрся, что ли? В прихожей никого.

- А где, мам?

- За дверью остался почему-то. Ты в подъезде, Илюша, не торчи, в квартиру проходите.

В подъезде стоит Мишка! Вот так вот. Я, раскрыв рот, молчу, как рыба, и только хлопаю глазами.

- Приве-ет, - насмешливо, нараспев говорит он и протягивает мне руку.

- П-привет, - поперхнувшись, отвечаю я, осторожно пожимая его ладонь. - Ты чего? Ко мне?

- Ну, а ты как думаешь? А ты молодец, самолётик-Ил, не соврал мне.

- Про что?

- Про лифт. Он и правда у вас работает.

- А-а... - я молчу, уставившись в пол.

- Слушай, Илья, можно поговорить? Да ты не беспокойся, я сразу же уйду, скажу тебе только кое-что и уйду, я ж понимаю. Можно?

- Ну... Можно, наверное.

В дверь выглядывает мама. Она смотрит на меня и на Мишку, склонив голову к плечу.

- Илья, - стараясь быть строгой, говорит она. - Зайдите в квартиру. Что же ты, а? К тебе пришли, а ты в подъезде гостя встречаешь. Не стыдно?

- Вы извините, я ненадолго, - торопливо заступается за меня Мишка.

- Да ладно, заходи, в комнате поговорим, - отзываюсь я. - Мам, это вот Миша, ну, парень, что вчера... Ну, умылся я у него, я тебе говорил. Собака ещё у них.

- Очень приятно, Миша, а я Наталья Николаевна, мама этого растяпы. Спасибо тебе, Миша, за то, что ты Илюшке помог.

Мишка краснеет и, откашлявшись, говорит:

- Да ну, я и не сделал ничего особенного.

- Это уж точно, - ляпаю я, вот ведь язык мой проклятый! - Ну, заходи, чего мы, и правда, в подъезде-то?

Я показываю Мишке, куда можно повесить его зимнюю куртку-аляску, и киваю на мою комнату.

- Туда, - коротко говорю я, а сам отчаянно смущаюсь и думаю о том, чего же это ему от меня надо.

- Илья, можно тебя на секунду? - зовёт меня мама.

- Проходи, я сейчас, - говорю я Мишке и иду к маме в комнату.

- Илюша, ты чего это так с ним, а? Такой приятный юноша, и красивый, и вежливый, да и старше он тебя всё-таки, а ты... Он же тебе помог вчера. Что, не понравился он тебе? Не понимаю.

- Да ладно, мам, всё в порядке, как-то неожиданно просто. Ну, не ждал я его совсем, вот и всё. Пойду я к нему, что-то он мне сказать хочет.

В моей комнате Мишка сидит на самом краешке дивана, сложив руки на коленях. "Как школьник у директора", - хмыкаю я про себя. Я сажусь рядом и смотрю на него. Мне вдруг неожиданно становится весело. Жду.

- Это что, шпагой такой тебе досталось, да? - Мишка смотрит на мою спортивную саблю.

- Такой, только это сабля, а не шпага.

- Ясно. Так вот, Ил-Илья, я чего пришёл. У нас сегодня только четыре урока было, вот я пораньше со школы и пришёл. Вот... Нет, не то. Я это...

- Да ты говори нормально. Что я тебе сделаю? Ничего я тебе ведь не сделаю.

- Ладно. Илья, я сегодня утром перед школой съездил к Наилю, ну, к этому гаду, что вчера...

Я резко отворачиваюсь от него и смотрю в стену. Вот ведь!

- Да ты погоди, Ил! Послушай. Ну вот, съездил я, значит, к нему и поговорил с ним, как надо.

- Зачем? - сглотнув, спрашиваю я. - Зря.

- Не зря, - жёстко и холодно говорит Мишка. - Не зря, Ил. Так надо было. И тебе, и мне. Ну вот, забудь о них, вообще забудь, как будто и не было их. Они теперь не то что к нам в квартал, они теперь и остановку нашу с закрытыми глазами проскакивать будут.

- Ты что, бил его? - решаюсь я, наконец, взглянуть на Мишку.

- Мозги я им там прочистил, чтобы и мыслей таких больше у них не возникало! Хорошо, что и Толик, ну второй, тоже там оказался. Всё, Илья, всё! Забыли о них. Ладно?

- Попробую, - тихо говорю я.

- Молодец! Ну, вот, это во-первых.

- А во-вторых?

- Держи-ка, - Мишка достаёт что-то из кармана и, взяв мою ладонь, вкладывает в неё какую-то маленькую штучку.

У меня в руке лежит... Не пойму я, что у меня лежит в руке.

- Что это?

- Зуб, - спокойно так отвечает Мишка.

- Зуб, - повторяю я. - Ничего себе. А чей это зуб?

- Дракона, - так же спокойно говорит он.

- Какого ещё дракона? Ты что? Ладно тебе, я большой и в драконов не верю.

- Это зуб динозавра, Илья, а говорят, что они и были драконами.

- Правда? Настоящего динозавра? А где ты его взял?

- Мне его один человек дал, а я его тебе дарю. Ты не сомневайся, Илюха, это самый настоящий динозавр. Этот человек был геологом и нашёл этот зуб.

- Ничего себе! А где он его нашёл?

- В Монголии. Я, правда, не знаю, что это был за динозавр, этот человек говорил, что этого никто не знает. Череп и остальной скелет у них там трактор раздавил, а вот несколько зубов осталось. Так что, считай, что это и взаправду дракон. А назвать его можешь, как захочешь, я вот так и не назвал, не придумал.

- Здоровски, - шепчу я, рассматривая Зуб.

Он сантиметров пять в длину, чуть кривой, окаменевший, коричневый, отполированный временем, миллионами лет - подумать страшно! Сам он какой-то тёплый, как живой, и совсем не кажется каменным, а в его основании проделана маленькая дырочка.

- Это чтобы его носить можно было. Ну, там, как талисман какой или как залог... - Мишка вдруг осекается. - Ну, в общем, найдёшь шнурок или цепочку, например, и носи. Тот человек говорил, что этот зуб удачу приносит. Я-то сам, правда, не знаю.

- А что это за человек?

- Очень хороший это был человек, один из самых лучших. Я это, правда, только потом понял. Ты извини, Ил, я не очень хочу сейчас про него говорить, ладно? - и лицо при этом у Мишки делается грустным-грустным.

- Конечно, Миш, как хочешь. А можно я зуб маме покажу? И Вовке Рыжкову? Он точно от зависти помрёт, зараза, это ему не в морской бой мухлевать! Это же... Можно?

- Можно, конечно! - смеётся Мишка и легонько тычет меня кулаком в плечо. - Это твой друг?

- Ага, классный пацан, хитрый только уж очень. Изобретатель! Слушай, а как же мне Зуб назвать?

- Не знаю, Ил. Ты не спеши, подумай. Серьёзное имя должно быть и верное - это дракон всё-таки, а не щенок.

- Я подумаю. Погоди, я счас.

срываюсь с места и чуть ли не вприпрыжку бегу к маме. Она восхищённо рассматривает Зуб, а я торопливым шёпотом рассказываю ей, что это такое.

- Мам, а можно я Мишке покажу? Ну, дедовы, можно?

- Ты же никому не показывал, - удивляется мама и говорит. - Покажи, конечно, они же теперь твои.

Я, покивав, спешу назад в свою комнату. Мишка уже не сидит на диване, а стоит, засунув руки в карманы.

- Ну что, Ил, пойду я, а? - опять он какой-то грустный.

- Как пойдёшь? - глупо спрашиваю я его и так же глупо добавляю. - Куда? Ты торопишься, что ли?

- Да нет, просто...

- Ну, и всё, не гоню же я тебя. Я наоборот...

Мишка бросает на меня быстрый внимательный взгляд и вдруг улыбается мне такой улыбкой, что я сразу же понимаю: нет, не хочу я, совсем не хочу, чтобы он уходил. Ни сейчас, ни вообще.

- А я, Миш, тоже тебе показать хотел кое-что, ты такого никогда не видел. Вот, а потом я на лыжах хотел покататься, вместе можно.

- Нельзя на лыжах, - смеётся Мишка. - Не умею я, Ил, на лыжах. Я на них, как корова на льду!

- Как это, не умеешь? - поражаюсь я.

- Да вот так, не научился. Там, где я жил, снега почти и не бывает, там океан, вот и не научился. Я и на коньках не умею.

Мишка говорит эти поразительные вещи совершенно спокойно и даже улыбается. Я потрясён. Как же это так, ведь лыжи, коньки - это ж... Это ж надо!

- Ну, не знаю, на коньках тебе поздно, наверное, большой ты уже, а на лыжах я тебя запросто натаскаю. Хочешь?

- Если с тобой, то очень хочу, - Мишка снова делается весёлым и насмешливым. - А ты меня как, не сильно покалечишь?

- Да нет, так только, совсем чуть-чуть, - подхватываю я.

- Ну смотри, если чуть-чуть, тогда ладно. Только не сегодня, а то у меня и лыж-то нет. А что ты мне показать хотел, а?

- Я покажу, но только ты никому не говори, хорошо?

- Хорошо, конечно, никому не скажу, - посерьёзнев, обещает мне Мишка.

Я прячу Зуб в коробку со своими сокровищами (ну, всякое разное там у меня, пусть и Зуб там же полежит), беру Мишку за рукав и веду его к сундуку.

- Ты обещал, - говорю я ему. - Не забудь, Миша.

Мишка согласно кивает мне головой, ему явно очень интересно: чего же это я хочу такое показать, да ещё и под секретом. Я сажусь на пол рядом с сундуком и хлопаю рукой по полу, приглашая Мишку тоже сесть. Он усаживается, подогнув ноги по-турецки. Я открываю тяжёлую, окованную широкими железными полосами крышку и, чуть помедлив, достаю широкий и длинный кожаный футляр с медными углами и увесистый свёрток китайского шёлка. Свёрток я кладу рядом с собой на пол, а футляр передаю Мишке. Он осторожно берёт его и вопросительно смотрит на меня.

- Вот, Миша, это деда моего. Теперь я храню. Открывай, не бойся.

Мишка открывает крышку футляра и замирает, увидев, что там внутри.

- Вот это ничего себе! Это что же, настоящие? Конечно, сразу видно, что настоящие! Вот это да! Ну, ты даёшь, Илья! А... А можно? Я осторожненько, честное слово! Можно, Ил?

- Можно, - улыбаюсь я, очень довольный тем, какой эффект на Мишку произвели дедовы шашки. - Вот эту сначала посмотри, а потом уже кавказскую.

Мишка, поставив футляр на пол, достаёт из него офицерскую шашку с бронзовым призовым знаком на ножнах, между устьем и обоймицей. Он, запинаясь на непривычных буквах, читает надпись на знаке:

"II ИМПЕРАТОРСКIЙ ПРИЗЪ Л. Гв. КЕГСГОЛЬМСКАГО П. ПОРУЧИКУ И. П. ТОКМАКОВУ ЗА СОСТЯЗАНIЕ НА ШТЫКАХЪ МАРТА 28го 1912го".

- Ничего себе! Так это что, при царе ещё было? - удивлённо спрашивает меня Мишка.

- Да, после Пажеского Корпуса дед в гвардии служил, а потом, когда война началась, в армию перевёлся, в кавалерию.

- Ух ты! Гвардия, Первая Мировая... Сколько ж ему было лет?

- Он в 1890-м году родился, я же тебе говорил, что он девяносто пять лет прожил.

- Ну да, ну да, я просто как-то не сообразил. А можно я её достану?

- Доставай, чего ж нельзя.

Мишка обнажает слегка изогнутый клинок и восхищённо смотрит вдоль него на свет из окна.

- Как блестит! А она острая?

- Ну что ты, Мишка, совсем тупая. Шашки только во время войны точили. По специальному приказу. Даже у полиции шашки тупые были. А с этой дед не воевал, говорил, что на ней крови нет.

- Ого! Крови... - Мишка смотрит на меня во все свои серые глазищи. - А эта, вторая? Можно?

- Кавказская? Смотри, конечно.

Мишка осторожно убирает клинок в ножны и кладёт шашку в футляр. Вторая из дедовых шашек достаётся наружу.

- А эта, другая, без скобы.

- Без дужки гарды, - поправляю я. - Это кавказского типа, не офицерского, почти такие же и у казаков были.

- "ЗА ХРАБРОСТЬ". Да уж! Это как?

- Ну вот так, за храбрость - значит, за храбрость. Видишь маленький белый крестик на эфесе? Да нет, с другой стороны, слева. Да. Это Георгиевский Крест. А называется эта шашка: Золотое Георгиевское оружие. Такое за храбрость и давали.

- Она что, правда золотая?

- Позолоченная. Совсем давно рукояти из настоящего золота делали к такому оружию, а так - война ведь шла. Ты достань её из ножен, там на клинке ещё надпись есть.

"КАПИТАНУ АДЪЮТАНТУ 14го ГРУЗИНСКАГО П. И. П. ТОКМАКОВУ. ГАЛИЦIЯ – 1915".

- Уже капитан, - уважительно говорит Мишка.

- Да, из гвардии с повышением переводили. И вот адъютантом полка дед был. Видишь?

- Так он что, у белых был? - почему-то шёпотом спрашивает меня Мишка.

- Почему же у белых? - возражаю я. - Не все же офицеры белые были. Дед у наших был, с Будённым. И у Тухачевского они потом вместе с поляками дрались.

- Вот это да, с самим Будённым, надо же!

- Сам балдею! Я тебе потом ещё фотографии покажу - ахнешь! А у деда ещё две шашки было, одна подарочная, от генерала Иссы Плиева, дед у него в кавкорпусе полком командовал, а вторая тоже подарочная, на сорокалетие Красной Армии, юбилейная, от Верховного Совета. Он их обе в музей Армии передал.

- А эти?

- А эти нет, - просто отвечаю я. - Убери, я тебе ещё не всё показал.

Пока Мишка с неохотой убирает шашку и закрывает футляр, я разворачиваю жёсткий, как жесть, шёлк, достаю кинжал и молча протягиваю его Мишке.

- Здоровый какой! И здесь тоже чего-то написано, на пластинке. "Красному доблестному командиру т. Илье Токмакову от рев. ком. Белой Церкви Киевской губ. 25 июня 1920г. Смерть белопольским панам!". Ну, у меня даже слов нет! Слушай, Ил-Илья, а почему ты говоришь, что никому это не показывал? Это ведь... Я бы знаешь, я бы экскурсии водил! Это же такое дело, это ж история! А дед у тебя, выходит, герой!

Мишка воодушевлёно помахивает огромным кубачинским кинжалом в такт своим словам.

- Герой, - соглашаюсь я. - Настоящий Герой Советского Союза. В сорок четвёртом получил.

- А... а за что? - совсем уже тихим шёпотом спрашивает Мишка, а глаза у самого круглые, как мой будильник.

- Он всего с полуэскадроном три танка захватить умудрился, я потом как-нибудь расскажу тебе об этом - обхохочешься. Я так смеялся, когда дед рассказывал, аж соседи прибегали!

- А что тут смешного, это же подвиг. Надо же, три танка!

- Да уж больно смешно всё это у них получилось, по-дурацки как-то. Да дед-то и сам смеялся знаешь как? Говорил, что это самый нелепый случай, который ему известен.

- А расскажи, Ил! - загорается Мишка.

- Потом как-нибудь. Скоро кино начнётся, Шерлок Холмс. А оставайся у меня, вместе посмотрим. Оставайся, Миш, правда!

- Ну, не знаю. Я не ужинал ещё, и вообще...

- Так у меня и поужинаешь! Давай?

- Да неудобно как-то. И мама твоя... - я вижу, что Мишке и самому хочется остаться со мной, а чего он мнётся тогда, не пойму.

- Ну и что, что мама! Мама у меня знаешь какая? Человек! В морской пехоте, правда, не служила.

Мишка смеётся и ерошит мне волосы. По-доброму, ласково так, я даже и не отстраняюсь.

- Ах ты, Ил! Самолётик... Ладно. Я только домой по-быстрому сбегаю, своих предупрежу, а то у нас с этим строго.

Я, проводив Мишку, смотрю на маму, а она стоит в коридоре и смотрит на меня.

- Ты чего, Илюшка? Улыбка прямо до ушей. Что, понравился тебе этот Миша?

- Понравился, по-моему. Он сейчас вернётся, дома отпросится и вернётся, мы кино вместе посмотрим. Можно, мам? И поужинаем.

- Можно, - мама удивлённо поднимает левую бровь, у меня у самого такая же привычка. - Надо же, дома отпросится! Какой ответственный паренёк. Вот с кого бы пример тебе брать надо. А то Рыжков твой... Да нет, Илья, погоди. Вова очень хороший, но я вас вдвоём оставлять просто боюсь: не вернуться бы мне на пепелище однажды. Пират бедный, сколько он от вас натерпелся!

- Мама! - возмущаюсь я. - Мы его нырять учили! Морского котика хотели воспитать!

- Вот-вот! Его сейчас в ванную и калачом не заманишь!

- Ну, и нечего ему там делать. Скажи, а тебе Мишка понравился?

- Да. Но не это главное, а главное, сокровище, чтобы он тебе понравился.

- А я ему?

- Не было ещё человека, которому ты бы не понравился. Ты же Илья Токмаков, забыл?

- Так-то оно так...

- Иди чайник ставь, а я ветчины нарежу.

мы с мамой возимся на кухне, возвращается Мишка. Он довольно мне подмигивает: отпустили его дома, значит. У них с мамой сразу налаживается разговор. Я ем хлеб с шоколадным маслом, пью себе чай и слушаю. Мишка рассказывает моей маме о себе, о своей семье, о том, как они живут, но я чувствую, что рассказывает он это всё больше для меня. Это он так со мной знакомится. А мама говорит Мишке, что мне срочно требуется крепкая мужская рука, а то он - это я, значит, - малоуправляемый совсем делается. Кота с другом мучает. И с алгеброй до утра сидит.

- А у меня с алгеброй тоже... не очень того, - невесело вздыхает Мишка.

- А у меня ничего, четвёрку вот оторвал сегодня, и ничего я не до утра сидел, я способный, но невнимательный просто. Слушай, Миш, а ты плавать умеешь? Ты же говорил, что у вас там океан есть, да?

- Плаваю я хорошо! Вот только там, где мы жили, купаться нельзя: грязно очень. Там у нас база, кораблей много военных, мазут там всякий, мусор... А вот немного подальше, тоже Тихоокеанск, только у нас Шкотово-17, так вот, там бухта есть, вот там-то мы и купались всегда. Классно! Чисто и понырять даже можно, осторожно только надо. Там, где можно нырять, там кладбище.

- Как это - кладбище? - удивляемся мы с мамой.

- Ну, так вот... Да вы что? Нет, не настоящее, конечно! Свалка там кораблей старых, вот с них мы и ныряли - здорово!

- Здорово, - завистливо соглашаюсь я. - У нас на Урале такого нет.

- Ты из него и так не вылазишь всё лето, водоплавающее! - смеётся мама.

- А там ещё тигры есть, - вспоминает Мишка.

- Настоящие? Живые, да? А ты сам видел?

- Мне повезло, я их не видел, а вот слышать довелось.

- Как это - не видел и повезло? - удивляюсь я. - Почему это повезло?

- Да с тигром если встретишься, то это последняя встреча в твоей жизни будет! У нас там, на одной сопке свинарник был, там для части свиней держали, так туда один раз тигр приходил. Обошлось, правда, никого он не съел, походил просто вокруг, поорал, да и ушёл себе. Морячки закрылись, потом даже офицеру не сразу открыли, так испугались. А после оказалось, что от рыка тигриного одна свинья со страху сдохла! Во как! Я же говорю, сам один раз слышал, как тигр рычит, так до сих пор мурашки по коже!

- Ничего себе! Да мам?

- Да уж, Илюшка, это тебе не Пират наш, тигра ты бы с Вовой нырять не поучил!

- А чего же они испугались? - спрашиваю я Мишку, досадливо дёрнув плечом в ответ на мамину реплику. - Морячки эти? Взяли бы его, да из автомата!

- Так откуда ж у них автоматы, в свинарнике-то! Да и то сказать, когда тигра увидишь, то про всякий автомат забудешь, на фиг. Ой, извините, - торопливо говорит Мишка моей маме.

Мама только спокойно улыбается Мишке. Вот так-то вот! А мне бы влетело!

А потом Мишка рассказывает, как его старшая сестра Ольга в наш пединститут поступала. Мы с мамой смеёмся, а Мишка совсем разошёлся: маме моей улыбается, мне подмигивает, и чувствую я, что настроение у него здоровское. И нравится мне, что у него такое настроение, и что совсем не грустный он сейчас. И нравится мне весь Мишка, весёлый и сильный, и что он со мной вот так вот, ну, как с младшим братом, что ли... Не выпендривается, не строит из себя чёрти что. А вообще-то, так даже старшие братья себя не ведут. Вон, у Славки, такая зараза брат! Только и слышно: уйди из-под ног, гадёныш, да отстань, гадёныш...

Не-е, Мишка всё-таки классный парень. Ну да, напугался я вчера до одури, так ведь кто ж не напугался бы?! А сейчас мне даже хорошо с ним, я даже рад как-то тому, что мы с ним познакомились, пусть хоть и так, как вчера.

- Илюшка! Шестой кусок! Лопнешь ведь, сокровище. Нельзя же столько сладкого!

- Я тоже сладкое люблю, - похоже, Мишка решил за меня заступиться, не заметил я что-то, чтобы он на шоколадное масло налегал.

Я беспечно пожимаю плечами.

- У меня, мама, такие потребности, организм у меня растёт. Мишка, а тебе до скольки разрешили у нас быть?

- Что, выгоняешь? - смеётся Мишка.

- Да ну тебя! Давай после кино ещё посидим? Давай, Миш! Можно, мам?

- Посидим, только не очень долго, а то мне ещё черчение надо закончить. Я так, как ты, Ил, до утра просидеть с чертежом не смогу, я слабый, я спать хочу!

- Да не сидел я до утра! Вот ведь! Мама, всё ты! Когда сама с тётей Машей сидишь, так тебе, значит, можно. Мишка, а мне мама клюшку обещала с премии. Хочешь, вместе пойдём покупать?

- Пойдём, конечно, только я в этом ни шиша не понимаю. А когда?

- Через неделю, в следующий понедельник, - говорит мама. - Ох, чувствую я, что будет у меня та ещё неделька! Повезло твоим родителям, Миша, что ты в хоккей не гоняешь. Спят себе спокойно. А тут сплошные коньки да клюшки! И синяки ещё. Видел, Миша, шрам какой у Ильи? И ведь не говорит, где заработал, молчит, как Зоя Космодемьянская, партизан! Весь в прадеда.

Я сижу и, правда, молчу, как партизан.

- Так это же он вас расстраивать не хочет, - рассудительно говорит Мишка. - А шрам, - что же, что шрам. Пустяки, Илюшке даже хорошо с эти шрамом. И я бы от такого не отказался.

- Уж лучше не надо. Так, идите в комнату, включайте своего Шерлока, а я здесь уберу всё.

- Давайте мы с Ильёй сами, - предлагает галантный Мишка. - Да, Ил?

- Нет, не "да, Ил", пусть сама убирает, а то и так всегда я да я. Ты почаще приходи, Мишка, тогда я совсем филонить стану.

- Буду приходить почаще, - серьёзно говорит Мишка. - Если ты меня приглашаешь, Ил, тогда буду.

- Как ты его называешь, Миша? Ил? А что, мне нравится. А тебе, сокровище?

- Нормально, - я смотрю на Мишку и улыбаюсь ему. - Пошли, а то опоздаем.

Мы выходим из кухни, я иду впереди, Мишка следом, и вдруг он кладёт мне руки на плечи, сжимает их и говорит мне в ухо:

- Ты мой мотор, а я пилот, а вместе мы самолёт Ил-2. Куда лететь-то? Сюда, кажись?

Мишка поворачивает меня за плечи к двери в туалет. Я смеюсь и пытаюсь повернуть в сторону маминой комнаты.

- Какой у меня мотор непослушный! - удивляется Мишка. - Ага, не сюда. Тогда, значит, сюда? Блин, ванная! Аэродром где, а? Так и топлива не хватит!

Мне совсем смешно - так со мной никто ещё не играл! Здорово! Я начинаю пофыркивать и жужжать, изображая звук самолёта, а руки, которые теперь у меня уже не руки, а крылья, раскидываю в стороны.

- Что же это, заслуженному геройскому лётчику и кино теперь не посмотреть, да?

- Вот сюда надо! Да нет же! Сюда! Рули сюда, говорю.

- Во! У меня мотор говорящий! Чудеса. Поверить ему, что ли? Ну, поверим. Шасси выпускай!

- Как? Чем?

- А, ладно, без шасси. Сажусь на пузо!

Мы с Мишкой, который продолжает мной рулить, влетаем в мамину комнату, не торопясь, делаем по ней круг, а потом мягко падаем на широкую тахту.

- Удачная посадка! Без шасси-то того... А ну-ка, пропеллер целый у нас?

Мишка ловит меня за голову и разглядывает мне лицо. Я, задыхаясь от смеха, смотрю ему в глаза. Они у него снова кажутся мне другими: серые-то они, серые, но теперь они совсем светлые, как сталь, как дедовы шашки, и блестят так же. Мишка тоже смеётся и, легко притянув меня к себе, крепко меня обнимает. Я не вырываюсь. А чего мне вырываться? Мне хорошо.

- Самолётик! - смеётся Мишка. - Включай телик, а то начало прозеваем.

И мы с Мишкой смотрим, как Шерлок Холмс с доктором Ватсоном прячутся от профессора Мориарти в горах Швейцарии. Мама сидит с нами недолго, а потом уходит ко мне - читать. Я беру Мишку за руку. Он не вырывает её у меня, не ворчит, чего, мол, как неразумный! А я не неразумный, просто мне так хочется, и всё. Так мы и смотрим кино, рука в руке. И я чувствую, что Мишке тоже хорошо, и ему тоже нравится со мной вот так - рука в руке...

- Ну вот! Кончилось, - говорю я недовольно. - И чего бы им сто серий не снять? Я бы все посмотрел. Тебе тоже нравится, Миш?

- Здорово, - отвечает Мишка. - Только сто серий - это ты загнул, Ил. Скажи спасибо, что и столько-то сняли. А всего Холмса очень много.

- Да знаю я, - мне чуть-чуть смешно. - Я же читал. У нас собрание Конан Дойла есть.

- Правда? - восхищается Мишка. - У нас тоже. Но мне больше фантастика нравится.

Я в ответ только молча улыбаюсь, потом встаю, снова беру Мишку за рукав и тащу его в свою комнату. Он послушно идёт со мной.

- Мама, кино кончилось, я хочу Мишке свои книги показать, можно?

- Ну, конечно, сокровище. Я тогда к себе пойду. Миша, я надеюсь, ты Ильке не дашь себя мучить, если вдруг у него такая вздорная мысль появится?

- Я попробую, - соглашается Мишка.

Вот, смотри, - я открываю свой книжный шкаф.

- Ничего себе! Ух ты, Азимов. Мне про роботов у него нравится. Кларк, Шекли... Ха, Булычёв! И Хайнлайн! А Стругацкие у тебя есть? Нет? Что ж так? Мои любимые. "Трудно быть богом" читал? Нет? Ну, ты даёшь! Обязательно дам тебе почитать, суперкнига! Договорились?

- А тебе разрешат? У меня мама не очень любит, когда я свои книги даю кому-нибудь.

- И правильно, что не любит. Папа мой тоже не очень-то к этому относится, но тебе, я думаю, разрешит. Во-первых, я тебе пообещал, а во-вторых, ты ему понравился, по-моему. Точно тебе говорю, Ил!

Я даже чуть краснею от удовольствия. Хочется, ах как хочется мне спросить Мишку, а как я ему самому-то, понравился? Но я лишь беру с полки "Заповедник Гоблинов" и протягиваю его Мишке.

- А ты это читал? Вот и возьми, обязательно прочитай. Вещь! Тут тоже про Дракона, и не только про него. А Дракон такой, знаешь... Не повезло ему. Просидел миллион лет в камне, а вокруг него потом такие дела начались! И тигр ещё тоже, саблезубый... Миш, а Миш, - тихонько зову я.

- Чего, Илька? - так же тихонько отзывается Мишка.

- А можно я... можно мне с тобой... в общем, можно я с тобой дружить буду, а? - выговариваю я наконец-то и тут же тороплюсь сказать ему всё, раз уж решился. - Ты только не думай, я не навязываюсь, я понимаю, что ты старше и вообще. Если нет, то ладно... Я понимаю. Но ты не думай, так-то я не плакса, я вообще редко плачу, даже когда саблей мне, даже дед когда... Просто вчера... Ну, ты же сам всё видел, что случилось вчера со мной. Вот, а так я не плакса! И на лыжах я бы тебя научил, и купаться мы бы вместе на Урал ходили летом. А можно абонемент в бассейн взять, это и не дорого вовсе. Ты бы мне приёмы показал из самбо, ну и вообще, поучил бы меня чему-нибудь. Я же вижу, что ты сильный и весёлый. За меня даже заступаться не надо - ты не подумай, что я из-за этого! А я тебе совсем-совсем надоедать не буду, честно! А если нет, то нет, только ты сразу скажи, чтобы я не думал про себя, не придумывал чего-нибудь. А, Миш?

Мишка молча откладывает "Заповедник", притягивает меня к себе, обнимает, а я молча утыкаюсь ему в грудь. Вот так мы какое-то время и стоим - молча. А потом Мишка чуть отстраняется, поднимает мою голову, смотрит на меня близко-близко и говорит:

- Всё можно! Тебе всё можно, Ил-Илья! Дружить со мной хочешь? Знаешь, если бы ты сказал мне, чтобы я больше не приходил к тебе... Ну, конечно, я бы больше не пришёл, но хреново бы мне было. Не помер бы я, но так бы мне плохо тогда было, что не знаю даже как! Дружить! Да ты знаешь, какой ты? Вот ты говоришь, что заступаться за тебя мне не надо. Да если кто на тебя хоть палец поднимет! Да пусть только хоть кто-нибудь рискнёт, всю жизнь потом жалеть будет! И я с тобой не потому хочу быть вместе, что мне за вчерашнее стыдно, ну, что я вчера облажался, нет. Ну, может быть, и из-за этого, но только сначала, а сейчас нет. Просто сейчас я вижу ведь, какой ты, Илька. А ты говоришь: дружить! Это я тебя просить об этом должен. Понял? Эх ты, самолётик...

В глазах у меня начинает щипать. А ещё говорил, что не плакса я. Но вот нисколечко мне за это сейчас не стыдно почему-то. А Мишка - тот тоже, кажись, того, сам чуть не плачет. Ну, вообще! Как девчонки! Но мы не девчонки, мы два пацана, просто такое дело...

- Мишка, Миш, а пойдём тогда сейчас с Корнетом погуляем, а? Давай? Снежки ему покидаем. Так просто побесимся, снег ведь вон какой! Чистый. А потом просто на улице посидим, поболтаем.

- Да нет, Ил, уже не получится. С Корнетом уже папа погулял или Олька. Да и мне уже скоро домой надо идти: черчение у меня, забыл? А Корнет никуда не денется, наиграешься с ним ещё. Давай лучше у тебя немного посидим ещё, можно?

- Да конечно, что ж ты спрашиваешь!

И мы сидим, и я рассказываю Мишке про себя, всё-всё рассказываю, даже про то, про что я и маме-то не рассказывал. Как я, например, в "Горном Ущелье" летом (ну, лагерь у нас такой пионерский) испугался, когда мы по скалам лазили. А я вообще высоты боюсь, только не говорю никому, а Мишке вот рассказал, надо же! И про то, как мы с Рыжковым водой из брызгалок у него в подъезде обливались, да мужика какого-то и облили, а он меня поймал и в домоуправление притащил.

- Дурак он, Ил! Подумаешь, брызгалки!

- Дурак-то он, Мишка, дурак, да только он начальником каким-то оказался, а Рыжков сначала удрал, а потом, когда увидел, что меня в домоуправление волокут, так тоже туда припёрся, не бросил меня. А штраф - прикинь, десятка целая - только Вовке почему-то пришёл! А он молчал и даже вот совсем ничегошеньки своим не сказал, ну, что не один он был. Представляешь?

- Молодчина он, Вовка твой!

- Да, он-то молодчина, это и ежу понятно, а мне-то каково?

- А ты меня с ним познакомишь, Илька?

- С Вовкой? Конечно, только он хитрый очень, я ж тебе говорил, так что ты с ним, Миш, никогда лучше ни во что не играй. А плавает он хуже, чем я!

- А что, может, нам, и правда, в бассейн абонементы взять? Сколько, ты говоришь, он стоит?

- Трояк в месяц. Фигня! А бассейн у нас классный, это на Центральном, знаешь?

- Да, знаю, мы там с секцией бывали, зачёты по плаванию сдавали.

Вот так вот! Самбистов, значит, в бассейн водят, а нас ни шиша! Завтра надо у Портоса - ну, у тренера нашего, Сергея Владимировича, мы его так зовём, - так вот, надо будет у него спросить, а почему нас в бассейн не водят?

- А там ведь и вышки ещё есть, Илья. Ты как насчёт вышки, а?

- Да, ну и что, подумаешь! Прыгнул бы! Глаза бы зажмурил и прыгнул бы. Ты чего ржёшь? Ах, ты так, да? Ну, всё, Мишка, сейчас я тебя зарублю! В капусту нашинкую! Где сабля моя? Ой! Нечестно так! Я ж без оружия!

- А самбо расшифровывается знаешь как? Самооборона без оружия. Ни фига себе, Илюха! В глаз заехал! Ох ты ж, блин горелый, ты ещё и кусаешься? А вот так вот тебе понравится? Больно? А в глаз, по-твоему, как, не больно?

- Ну, Мишка, ну держись, зараза! Уф-ф-ф... Получил?

- Ну, ты даёшь, Ил! В солнечное сплетение, локтём! Погоди, дай я отдышусь.

- Ты чего, Миш? Извини, а? Не хотел я, правда, я не специально. Ну, Миша, ну ты как?

- Да-а, здорово! Ха, Илюшка! А у меня тоже шрам есть!

- Покажи!

- Не-е, он у меня в таком месте... Чего? А, смешно тебе, да? А вот так вот - что, не смешно сразу, да?

- Ой-ёй-ёй!

- Илья, ты чего орёшь, как тепловоз на переезде? Что, Миша, раскрутил он тебя всё-таки на драку? Это за ним не заржавеет. Милые, а у меня лампочка перегорела.

- Мы счас, мам! Мишка, помоги мне, там стол двигать надо. Мама, а где у нас запасные лампочки? Да погоди, я же их сам убирал.

- Ил, берись за тот край, осторожно, сервант не зацепи. Ну, куда полез, я сам, там же высоко. Это ты, что ли, её так закрутил? Сила есть, ума не надо... Давай целую лампочку. Ну, вот и всё. Можно включать. Да будет свет!

- Мо-лод-цы! Спасибо, Миша.

- А я, а мне спасибо, а стол-то кто таскал?

- Ты таскал, сокровище.

- Ну, всё, пора мне, пойду я. Ил, у тебя завтра секция, да? И у меня тоже, только с утра. А в школе завтра у нас пять уроков, так что ты давай часов в шесть ко мне приходи, с Корнетом пойдём погуляем, хорошо? Только ты оденься как-нибудь не очень, а то он тебя изваляет всего в снегу.

- Здорово! Я костюм лыжный надену, да мам? Он у меня непромокаемый. В шесть, значит? Я обязательно приду, Мишка. Погоди, ты же книжку забыл, "Заповедник...". Мам, я ему почитать дал, можно? А Миша мне Стругацких обещал.

- Можно, конечно, только вы, молодые люди, поосторожнее с книгами, хорошо? Миша, очень рада была с тобой познакомиться, ты к нам, и правда, почаще приходи. Только Илюшке особо не потакай, а то он на шею тебе сядет.

- Какая шея ещё?! Мама! Мишка, ты не слушай, не сяду я тебе на шею.

- Да можешь садиться, на здоровье, шея у меня крепкая, выдержит. До свиданья, Наталья Николаевна. Пока, Ил-Илья! Держи пять! Ну, всё, смотри, не забудь: завтра к шести.

Я стою на пороге, дверь не закрываю, жду, пока к Мишке приедет лифт, улыбаюсь ему аж до ушей. Вот здорово, завтра с Корнетом побесимся! А Мишка мне улыбается. Уж не знаю я, чего он улыбается, но улыбка у него такая! Лифт приехал. Мишка машет мне на прощание книжкой. Нет, ну всё-таки какой парень! Надо будет обязательно его с Вовкой познакомить. И Корнет! Такой пёс!

А может, мне вчера повезло, может, то, что случилось, это просто плата за то, что я с Мишкой познакомился. И ведь подружимся мы - в этом у меня никаких сомнений нет, это уж точно, на всю жизнь подружимся. А если бы не эта мразь вчерашняя, то и Мишки бы тогда не было. Чего там думать, мне сейчас хорошо, а то, что было... Ну, было и было, что уж теперь. Главное ведь то, что будет! Теперь-то уж со мной ничего плохого не будет, раз Мишка со мной, то всё у нас будет здорово.

Пока то да сё, приходит время спать, но в отличие от вчерашнего вечера, сегодня засыпаю я медленно. Думаю, думаю о том, как всё будет. И почему это Мишка вчера не захотел меня... того... Да потому, что он самый лучший. А если бы захотел? А потом бы мы с ним как? Да ладно, спать надо.