Мы невзлюбили друг дружку с первого взгляда. Наверное, каждый из нас почувствовал: вот мой конкурент. Причём я это понял мозгами, а мой оппонент - нутром. Блондин есенинской наружности - васильковые глаза, короткая стрижка, пухловатые, капризно вырисованные губы, под хабэшной выцветшей робой проступают накачанные мышцы. Ростом он был на полголовы повыше меня.
Как я узнал позже, его прислали к нам из учебки уже в звании старшего сержанта. Чем уж он там отличился, не знаю, но старики и дембеля нашего дивизиона его как-то сразу зауважали, сбросив с себя бремя держать в узде молодых. Этот сержант в желании блюсти крепкий, нерушимый армейский порядок и традиции был находкой для них. Старики, уловив в нём лидерские замашки и стремление подчинить себе младший состав, преспокойно отдали ему на растерзание первогодков, среди каковых значился и я.
Наш поединок начался мгновенно, на уровне подсознания: им овладела идея фикс - сломать меня, городского слюнтяя, не годного к строевой. Мне предстояло отбить все его атаки или хотя бы нейтрализовать их. Служба ему давалась играючи. Он был рождён для неё, получал удовольствие, и по всем показателям ему светило после дембеля остаться в армии.
И фамилия у него оказалась под стать: Стриж.
Моё явление в его солдатском, простом и понятном мире, само моё существование нарушало его внутреннюю гармонию. Для него оставалось загадкой, как я, городской чистюля, наверняка маменькин сынок, не прослужив у нас в дивизионе и недели, уже пользовался у ребят симпатией, они явно ко мне тянулись, им нравились мои рассказы из гражданской жизни, но особенно их удивляло моё умение виртуозно насвистывать любые мелодии - хоть джазуху, хоть классику. За моё пристрастие насвистывать первую часть "Маленькой ночной серенады", узнав, кто является автором этой прилипчивой к ушам мелодии, да ещё услышав от меня душераздирающую историю об отравлении коварным Сальери своего коллеги, меня сразу прозвали "Моцартом". И хотя я неплохо и с не меньшим успехом выдавал гортанные рулады под Луи Армстронга, не забывая губами изобразить и его подружку-трубу, за мной, однако, всё равно закрепилось одно: "Моцарт"... "Моцарт, на кухню!", "Моцарт, траншею копать!" - согласитесь, это звучит вполне по-армейски. А попробуйте выкрикнуть: "Армстронг, на кухню!"
Надо сказать, и мои классические насвистывания, и джазуху Стриж оценил, но внутренне ещё более ощерился. Наверное, он-то и окрестил меня именем великого австрийца, сказав:
- Ну, Моцарт, наяриваешь ты до звезды и больше... - разумеется, я слегка смягчаю его повседневную армейскую речь.
Между тем, Стриж выдал мне первое испытание:
- Посмотрим теперь, как ты с половой тряпкой управишься... на втором этаже...
- Управимся, товарищ старший сержант...
- ...в сортире, - закончил не без удовольствия Стриж и уточнил: - Боец, который должен был убрать там за нашими... богатырями, в санчасть угодил, вот ты его и заменишь...
В курилке, где проходил мой "музыкальный перекур", на мгновение установилась тишина, а потом на меня с интересом уставились глаза сослуживцев. "Эк он тебя, Моцарт, а?" - красноречиво говорили взгляды однополчан. Парни были рады, что честь драить казарменный сортир выпала не им, а новенькому. Вдобавок, им было интересно узнать, а как "Моцарт" управится с иным инструментом - с половой тряпкой.
После отбоя, когда большая часть казармы погрузилась в сумрак и храп, в сортир, якобы на перекур и "отлив", набилось человек двадцать - большей частью сержантское общество. Их поведение показалось странным: некоторые, входя в умывальник, чуть ли не с порога расстёгивали штаны и выпускали, как они говорили, "на гражданку" своё хозяйство, словно предъявляя пропуск. Оказывается, всем приспичило срочно отлить. Я ждал, когда закончится этот странный ритуал с демонстрацией "пропусков". Справив своё нехитрое дело, они задерживались возле умывальников, кто-то отпивал из-под крана воды, кто-то с деловым видом протирал мокрой ладонью лицо, но всем не терпелось узреть "Моцарта" в роли поломоя. Они дымили "Памиром" и "Примой", матерились, бросали метко и не метко окурки в очко. Среди них находился и Стриж. Он всем видом показывал, что ему интересна какая-то байка словоохотливого товарища, а не мой предстоящий поединок с половой тряпкой.
В башке у меня почему-то закрутилась прокофьевская мелодия вальса Золушки и Принца. Временами скрипки слышимого только мне оркестра выдавали язвительное повизгивание.
Паломничество сержантов продолжалось. Не дожидаясь, когда закончится это бесконечное излияние, я двинулся в сортир с ведром воды и бросил мокрую тряпку на пол, дав понять, что вступил в должность. Я вовсю орудовал одним из главных солдатских орудий - умело выжимал мокрое и тяжелое тёмное сукно. Я резко скручивал его, и тогда с шипеньем и чавканьем, в разные стороны летели струйки выжимаемой воды; я раскручивал тряпку, потряхивая ею, шлёпал на мокрый кафель и наводил влажный блеск на сортирном полу.
Я постепенно оттеснил своих зрителей в умывальник, а потом и из самого умывальника. Галдёж, хихиканье, скалозубство в партере стихали. Спектакль не случился. Вернее - шёл совсем иной спектакль: вместо позорного дебюта происходило что-то иное. Маменькин сынок, чистюля, вполне справился с "половой" ролью. Откуда им было знать, что мною был пройден самый суровый университет жизни: я воспитывался в интернате и немало дней полазил с половой тряпкой под кроватями родной спальни № 7, а здесь - какой-то казарменный сортир.
Первое армейское задание я выполнил за 20 минут. Оттесняя и мытьём и катаньем непрошенных зрителей за дверь умывальника в казарменный коридор, дебютант под занавес вдруг объявил:
- Стишок хотите? Только что сочинил.
- Да ты ещё и поэт? Давай звездани!
Сержант Стриж насторожился. Кое-кто пальнул в него взглядом, стараясь уловить: сильно ли это напрягло сержанта? Надо сказать, что некоторые смышлёные парни уловили наш негласный поединок со Стрижом.
Я объявил:
- Стихи, написанные по случаю уборки солдатского сортира!
"Легко - известно издавна - С ладоней смыть говно. Когда в душе полно говна, Отмыться мудрено..."
Партер матерно оценил мою поэтическую афористичность:
- Ну, ты за...бал, Федюха! - кажется, меня впервые назвали моим именем.
Сержант Стриж ухмыльнулся.
- Правда ль, что сам сочинил, Моцарт? - допытывался один боец.
Я не успел ответить, как нашёлся стихолюб:
- А ты чё - не понял? Только в сортире такое и сочинишь...
- Во, парни! - объявил я. - Еще одно:
"Мы живём в сплошном сортире, И счастливее всех в мире. Собирайте, други, рать, Чтобы всё кругом...
Дружный хор сам нашел рифму.
- И тоже - очень жизненные стихи, - похвалил ещё один критик. - Не в бровь, а в глаз.
И посыпалось:
- Придётся тебя, Моцарт, почаще ставить в наряд, чтобы ты сортир драил и стихи сочинял. Глядишь, к концу службы выдавишь из себя поэму.
- И всё - про сортиры?
- Ну, есть ещё наряды - на кухню, на РЛС, в кабину "У"... - принялся рассуждать следующий. - Хочешь наряд в кабину "У"?
- В кабине "У" - торчать на х_ю? - сымпровизировал я.
- Точно, Моцарт! У командира торчать. Это кабина управления! Туда ещё не каждого допускают, а самых умных. Чаще городских, у кого хотя бы 9 классов имеется. У тебя верхнее образование? Вот тебя туда, верняк, определят.
Я глянул на Стрижа. Он хмуро взирал на оживлённый разговор друзей, наверное, чувствуя, что только что его власть на несколько микронов снова уменьшилась. Он напряжённо поводил нижней челюстью вправо-влево и вдруг рявкнул на однополчан:
- Ну, что режим нарушаем? Отбой давно! Побазлали и будя! Марш все по койкам!
- Во! Самая лучшая команда в армии! - сказал миролюбиво младший сержант Кобоев - красавчик из Дагестана.
Партер двинулся по коридору, освещённому единственной дежурной лампочкой, горящей над тумбочкой дневального. Мои зрители скрылись в большой спальне.
Мы остались вдвоём.
- В душ сходи, после сортира-то. Постирайся, - словно через силу произнёс Стриж.
- А там вода горячая идёт?
- Ты что - барышня? Даже если там ледяная вода, что боец должен ответить?
- "Есть!"
- Теперь вижу, что не барышня... В общем, как управишься - в душ.
Стриж двинулся по коридору. Возле дневального он остановился, поправил пилотку на его голове, что-то произнёс нравоучительное и почему-то глянул в мою сторону. Я ещё стоял на пороге умывальника и смотрел на него. Он немного задержал на мне взгляд, вышел на лестничную клетку и стал спускаться вниз. Может быть, пошёл докладывать дежурному офицеру о том, как выполняет дивизион команду "Отбой!".
Как ни странно, с этого дня наши отношения со Стрижом приняли более уравновешенный характер. Временами, по службе, он обращался ко мне или с заданием, или с просьбой, в свою очередь, и я обращался к нему. Оба мы должны были уйти на дембель почти одновременно, и это обстоятельство волей-неволей примиряло Стрижа с моей скороспелой службой. Мало того: месяца за два до дембеля меня, как рядового с высшим образованием, направили на офицерские курсы, откуда я вернулся почти в звании лейтенанта. Год моей службы уже миновал, и я рвался домой, к жене.
конец мая. Чувствовалась раскованность приближающегося лета. Белые ночи уже колдовали над Питером, его предместьями и укрытыми в лесах противоракетными дивизионами.
Явился я в дивизион под вечер и удивился тишине, напоминавшей пионерлагерь в тихий час. Оказывается, наши буквально вчера выехали на стрельбища - километров за сорок. На территории осталось человек 15 из рядового состава и 3 офицера.
- А вот и четвёртый офицер! - приветствовал меня начштаба майор Марчуткин и сходу вопросил:
- Ну что - на стрельбы поедем? Мы без тебя, как без рук, - объявил товарищ майор.
- Домой хочется, жена ждёт, младенцы...
- А говорил, отпрысков нет!
- Так пока я служил - семеро по лавкам... - на полном серьёзе отвечал я.
Но Марчуткин был знаком с моим своеобразным юмором:
- Слушай, Моцарт! Не дави мне мозги. Ты вон без пяти минут офицер, а всё шуткуешь... Давай располагайся - скоро ужин, в душ с дороги сходи, ну, в общем, как всё полагается. Завтра позвоню на точку - спрошу, готовы ли твои документы на дембель. Готовы - поезжай хоть завтра!
Я пошёл в пустую казарму, швырнул свой нехитрый скарб в тумбочку возле своей койки, взял вафельное полотенце и направился в душ.
Сбрасывая с себя в предбаннике одежду, я обратил внимание на то, что на крючке висит чья-то роба и прочие солдатские причиндалы. Сапоги были ровненько поставлены под лавку. "Аккуратист, - хмыкнул я. - Кто это там?"
Ответ - и неожиданный - не замедлил последовать: моющийся в душевой вдруг принялся насвистывать первые такты из "Маленькой ночной серенады".
Именно в армии у меня возник условный рефлекс: как только раздаются эти знакомые звуки, моё мужское достоинство сразу оживает и начинает набухать. "Да подожди ты!" - недовольно щёлкнул я себя по головке члена. Заинтригованный, я бесшумно вошёл в душевую, где ощущался аромат шампуня.
В одной из кабинок вовсю шумела падающая из распылителя вода. "Кто этот античный герой?" - подумал я, глядя на голого парня в мыльной пене, стоящего ко мне спиной. Сложён он был отлично: широкие плечи, узкий таз, выпуклые, немного вытянутые ягодицы. Парень явно наслаждался мытьём; чувствуя себя в одиночестве, он ощущал полную свободу, и это слышалось в его свисте. Хотя надо сказать, что мелодию он слегка привирал. "Придётся, поучить молодого человека..." - подумал я и подхватил свист.
Парень под душем чертыхнулся, поспешно смывая пену с головы и лица и разворачиваясь в мою сторону:
- Во, бля! Ты, что ли, Моцарт? - передо мною стоял старший сержант Стриж - во всей своей первозданной наготе.
- Так точно, - браво прозвучал мой ответ.
И вдруг я понял, что за всё время службы мы ни разу не встречались с ним в душевой. Мы были приписаны к разным батареям, у нас были разные часы помывки, вдобавок я три месяца отсутствовал в дивизионе, потому что меня направили в гарнизонной караул, да мало ли что мешало нам встретиться на этом армейском пятачке, и вот вам - встретились, под конец службы...
Я быстро глянул на его мужские достоинства - пену смывала вода, обнажая явно поднабухший член с крупными и, как мне показалось, слегка фиолетовыми яйцами. "Вот это шланг!" - подумал я. Он мигом перехватил мой взгляд и сам непроизвольно глянул на мой член, наверняка отметив, что у меня поменьше его служаки.
Я принялся крутить краны в своей кабинке.
- А вы разве не дембельнулись?
- Да вот, завтра на дембель.
- А-а, завидую...
- А чё завидовать? Приеду в свой городишко; конечно, соскучился по своим, но ведь тоска! Город - три улицы... Не, я сразу в училище буду поступать, в военное.
- Плох тот солдат, который в ранце не носит маршальский жезл.
- Чего-чего? - не расслышал из-за шума воды Стриж.
- Чёрт, кран не работает...
- Да не кран. Что ты про маршала?
- Наполеон сказал: "Плох тот солдат, который в ранце не носит маршальский жезл".
- А-а, жезл...
- Но вы, товарищ старший сержант, похоже, носите свой жезл не в ранце, - обнаглел я.
- Моцарт, - с лёгкой угрозой в голосе предупредил Стриж, - вы_бу!
- Да вы всё обещаете, товарищ сержант... Краны-то не фурычат, - сказал я, переходя в соседнюю кабинку - ту, что была ближе к Стрижу; здесь работал кран только с холодной водой.
- Что? Не фурычит? - понял мои скитания по кабинкам Стриж.
- Не фурычит.
- И не будет. Айда ко мне... заодно и помоемся... - произнёс сержант несколько охрипшим голосом.
Зайдя в его кабинку, я встал к нему чуть больше, чем в полуоборота, стараясь не коснуться своим телом его скульптурных форм. Стриж также слегка отвернулся к стенке.
На полочке, что над кранами, стоял пузырёк с шампунем, лежали земляничное мыло и мочалка.
- Шампунь - для головы, мыло - для всего остального, - немного по-командирски проинформировал меня Стриж.
Я взял шампунь:
- Откуда такое богатство?
- Прапор дал - Лёсик...
Я мыл голову. Мы молчали, и это почему-то создавало чувство неловкости. Надо было о чём-то говорить. Первым кинул реплику Стриж:
- Ты, я вижу, совсем не загорел на своих курсах. Я думал, у вас там санаторий. Гоняли много?
- Да нет. На зарядку только. Да мы и сами в охотку по стадиону бегали. А так, в основном, секретные документы изучали... Ни черта не понял я в этой электронике...
- Звание присвоили? - спросил Стриж, водя мочалкой под струями воды по мышцам своего подтянутого живота.
- Не-а. Сказали - получишь по месту жительства.
- Так ты всё ещё рядовой?
- Так точно, товарищ командир, - шутливо отвечал я.
Стриж радостно хмыкнул:
- Федя, - протянул он, - так тебя пока ещё можно и в хвост, и в гриву? - Стриж схватил меня за плечи и чуть потряс. - Я ж теперь тебя вы_бу и высушу.
- Ну, то, что высушите, я не сомневаюсь. А вот насчёт первого... Вы всё грозитесь, Василий Иванович... Хотя... может быть, сейчас и... и того...
Я потерял дар речи: Стриж развернулся ко мне. Я (совсем не из скромности) моментально опустил глаза вниз и увидел вздыбленный хуище, стоящий, нетерпеливо дёргающийся вверх-вниз. Его ствол целился в меня, он был опутан синими венами - крупными и мелкими; настоящее мужское орудие проникновения в самые недоступные недра.
Стриж узрел моё изумление и восхищение; он явно праздновал в душе победу.
Я развернулся лицом к Стрижу. Мой член моментально подал приветственный сигнал своему собрату, выпрямившись и приняв гордую осанку. Правда, мои 17 сантиметров явно уступали своими габаритами достоинствам Стрижа.
Тот внезапно вдруг привлёк меня к себе и впился в мои губы поцелуем. Я не мог не ответить этому властному напору. Его руки первыми заблуждали по моему телу. Я сразу взялся за его жезл. Мы вжимались друг в друга - членами, ртами, грудью, животом. Наконец, мы разомкнули наши объятия и поцелуй, чтобы глотнуть воздух.
- Какой он у тебя... - пробормотал я, обессилев от поцелуя и восхищения, гладя его аппаратище.
- Так-то, Моцарт, - сбивчиво отвечал Стриж. - Это тебе не... "Маленькая ночная серенада"...
- Да, командир, - меня вдруг начало трясти, - это, пожалуй, целая опера - "Волшебная флейта"! Позвольте... позвольте сыграть на ней...
Стриж молча положил мне руки на плечи и надавил на них. Я присел на карточки. Его жаждущий работы поршень оказался напротив моего лица.
Сержант Стриж быстро закрутил душевые краны. Сразу сделалось тихо и таинственно. Я заворожённо разглядывал сержантские красоты. Мои руки легли на поясницу Стрижа, а губы сами потянулись к его жезлу, к той границе, которая отделяет вздыбленный ствол от мошонки. Я приник всем лицом к его члену, улавливая аромат шампуня.
Кончиком своего страждущего языка я стал полизывать его крупные яйца. Глаза блуждали по зарослям светлых волос, обрамляющих его член. Мой рот заскользил по стволу вверх, руки гладили ему бёдра, крепкую, накачанную задницу и снова теребили яйца. Я оттянул вниз кожицу на головке, и язык мой заплясал по её глянцевой поверхности, он заигрывал с уздечкой, то сворачиваясь узким лепестком, то разворачиваясь широким листом. Он словно желал облечь собою горделивую форму этого языческого истукана (да простится мне столь неожиданная двусмысленность).
Сержант Стриж одной рукой взял меня за мокрый затылок, другой рукой направил член мне в рот и начал совершать колебательные движения. Я мгновенно подчинился, хотя это далось мне нелегко - во рту могла поместиться, пожалуй, только головка его орудия. Но Стриж уже ничего не соображал - его зверюга рвался в глубь моего тела.
Неожиданно после шести или семи толчков мощная обжигающая струя юношеского сока ударила мне в нёбо. Рот мой переполнился сладковатым и маслянистым млеком. Стриж немного отстранился от меня, подёргивая рукой свой член, который, как обезумевший пулемётчик, извергал направо, налево и прямо свою молочную очередь. Он уже залил эти киселём мои лицо и грудь, но всё ещё продолжал извергать из себя белые капли. Я ошалел от этого необыкновенного зрелища.
Член сержанта постепенно прекращал свои конвульсии. Я потянул его ствол к себе и растёр по своему лицу извергнутую на меня лаву.
- Ну, ты, Федюня, сволочуга! - вдруг произнёс отчуждённо Стриж.
Я удивлённо посмотрел на него снизу.
- Это сколько ж мы с тобой упустили ночей!
- Да и дней... - немного с грустью признался я.
- Но у нас ещё ночь в запасе.
- Белая ночь...