1.
Казарменная душевая, казалось, притихла. Матово белели кафельные плитки. Кое-где между ними квадратами серели цементные залысины на месте отвалившихся. Они впитывали в себя тайну близости, случившейся мгновения назад между мной и сержантом Стрижом.
Мой неожиданный напарник пытался понять происшедшее: целый год, служа в одном дивизионе, мы почти не общались, хотя и держали друг друга под постоянным прицелом. И вот мне, под конец службы, довелось отбыть на офицерские курсы, вернуться оттуда без пяти минут лейтенантом; старшему сержанту Стрижу предстояло уже завтра отбыть на дембель, мне - дня через три после него. Всё, словно улавливая наши потаённые желания, сложилось так, чтобы мы теперь встретились, и именно в душевой. Немаловажно и то, что почти весь дивизион отправился на учения. В непривычно опустевшей казарме оставалось несколько парней из рядового состава да три офицера, не считая прапора Лёсика. Необычная обнажённость помещений требовала необычных действий.
Все эти мысли, одна набегая на другую, сменялись в голове. Меня забирала неуловимая грусть: вот вернусь на гражданку, и кто будет называть меня Моцартом - за то, что я залихватски насвистывал музыкальные опусы великого Амадея? А вот Стрижу не понадобилась никакая кликуха. У него уже была фамилия.
Наши отношения складывались сложно. Но, как теперь стало вдруг ясно, меня всегда тянуло к нему, и его, похоже, ко мне. Помню, однажды я готовил выпуск боевого листка в ленинской комнате. Он подошёл ко мне сзади, склонился над левым плечом, подбородком почти касаясь чёрного погона - как-то более близко, чем предполагали наши отчуждённые отношения. Он тогда почувствовал, как я замер, словно ожидая какого-то продолжения. "Чего это он?" - подумал я. "Боевой листок - со стишками?" - спросил Стриж. "Да вот Муза вдруг навестила, товарищ старший сержант". "Какая ещё на хрен Муза?" - не врубился Стриж. "Так вдохновение называют", - уточнил я. "Вдохновение? Ну-ну!" - хмуровато ответил Стриж и отошёл. Право, если бы он тогда внезапно продолжил бы, я так же внезапно бы ответил. Понадобились целых полгода, преддембельские часы, чтобы наше сумасшествие вдруг случилось.
Что заставило этого парня в душевой кабинке направить без рассуждений своё вздыбленное орудие в мою глотку - могу только смутно догадываться. Он кончил почти мгновенно. Я, ошалев от случившегося, сидел перед ним на корточках и заворожённо взирал на его жезл.
- Клёво, - в несвойственной ему задумчивости произнёс сверху сержант.
Он подал мне руку, чтобы я поднялся с корточек.
- Ну, ты и кончаешь! Я чуть не захлебнулся.
Его щедрости хватило ещё и на то, чтобы забрызгать мне лицо, грудь и даже кафельные стены.
- Ебаться в рот! Это был минет?
- Почти, - хмыкнул я.
- Не понял, рядовой?
- Ну, какой же это минет! Ты так быстро разрядился, что я толком не обработал твой жезл.
- А-а, - немного успокоился Стриж.
Ему понравилось, что я хотел по полной доставить удовольствие.
- У тебя вся рожа... в киселе. И вот здесь ещё, на груди... - Стриж открыл краны и стал как-то по-хозяйски смывать остатки своего "шампуня" с моего лица.
Не удержался и, хулигански осклабясь, всю собранную в ладонь пенку вдруг прижал к моему рту. Я, не сопротивляясь, слизнул угощение.
- А сладко... - чуть с вызовом произнёс я.
- Сладко? - перепросил Стриж, словно обдумывая какую-то мысль. - Ты, вон, я гляжу, так и не разрядился, - руки сержанта непроизвольно елозили по моему телу.
Он как-то заботливо вобрал в пригоршни мой стоячий член и яйца и стал их то ли мыть, то ли мять. Вдруг опустился, какое-то время разглядывал то, что оказалось у него перед глазами, а потом, явно решившись, втянул мой член в свой рот - горячий и, как мне показалось, бездонный.
Пришлось снова перекрыть воду.
Рот сержанта, хотя и неумело, вытворял со мной неимоверные штуки. Меня аж дугой выгнуло. Я ничего не соображал, но каждая клеточка моего тела знала, что надо делать. Быстро устав от непривычного действия, Стриж вскоре выпустил мой член из рта. Однако он не хотел прерывать своих манёвров: глотнув воздух, как перед погружением в воду, и, наверное, вспомнив мои экзерсисы с его достоинствами, мой ублажитель принялся лизать мне яйца; он медленно продвигался по этим двум пригоркам, словно изучая незнакомую местность. Изнемогая от вожделения, я направил член ему в рот. Стриж подчинился, снова стал его сосать и довёл меня, наконец, до желанных содроганий. Я несколько раз утробно рыкнул и исторг из себя это загадочное наслаждение в виде жидкости.
- Вот и побратались, - снизу, как-то покорно, произнёс Стриж. - Я тоже проглотил.
Я опустился к нему и впился в его утомлённый рот своим ртом. Наконец, мы оторвались друг от друга.
- Заодно и помылись, - почему-то уточнил Стриж, беззастенчиво глядя мне в глаза, и вдруг по-разбойничьи подмигнул.
2.
Возвращаясь из душевой в казарму, мы увидели, что дверь каптёрки распахнута и там среди вывешенных парадных форм дивизиона в своих владениях на топчане возлежит прапорщик Лёсик - колхозного вида мужик лет под тридцать; мордаха у него была, я бы сказал, приятная, но какая-то безликая. Служба в армии и военная форма так и не привили ему военную выправку. Это видели сослуживцы и поэтому прозвали его Лёсиком.
Он расспросил меня об офицерских курсах, поинтересовался: получил ли я уже лейтенанта?
- Никак нет, товарищ прапорщик, - прозвучал мой бодрый ответ. - Я заполучил сержанта.
- Какого ещё, на хрен, сержанта? - стал уточнять прапор, не подозревая о том, что мои слова относились к Стрижу.
- Так, наверное, сначала "сержанта" присвоят, потом уже лейтенанта, - продолжал я гнать дурку.
- Моцартом ты был, Моцартом ты и остался. Тебе должны были сразу присвоить лейтенанта.
- Да-а? - удивился я и будто вспомнил: - Так лейтенанта обещали присвоить на гражданке.
Лёсик в ответ матюкнулся и выдал фактически те же слова, что и Стриж час назад в душевой:
- Значит, ты ещё рядовой? Так тебя пока можно ебать и ебать.
Мы со Стрижом невольно переглянулись. Лёсик поймал наше движение и решил прояснить сказанное:
- Я не в том смысле, что тебя нужно ебать и ебать. А в том смысле, что ебать надо, но по-другому.
- Это как же, товарищ прапорщик? - снова невинно поинтересовался я.
- Дотошный ты, Федя, - обиделся Лёсик.
- Товарищ прапорщик, - нагловато врезался Стриж. - Я завтра на дембель, Федюха - дня через три-два. А что если после ужина мы с вами отметим? У меня припасено.
- Во-во! - по-охотничьи оживился Лёсик. - Всегда знал, что у тебя "где-то припасено". Иной раз всю казарму с замполитом облазишь, а хрен что найдёшь. А вечером, глядишь, полдивизиона весёленьким шастает. Так где прячешь? Колись!
- Да у нас этих заначек - по всей казарме... - почти с вызовом ответил Стриж.
Лёсик присвистнул. Но Стриж неожиданно закончил:
- Товарищ прапорщик, если я расколюсь, как я после такой подлянки парням в глаза посмотрю? Им ещё служить и служить. Да и вы, товарищ прапорщик, первый меня запрезираете, если я разглашу эту - как её? - военную тайну.
Это уже была идеология. Лёсик оценил слова сержанта.
- Хрен с тобой, Стриж. Может, я тебя проверял? Ладно. Дембель - дело святое. И отметить его надо так, чтобы потом всю жизнь... Приходите, как по телеку программа "Время" пойдёт. Скажи Ташбаеву, чтобы он картошки нажарил, огурчиков солёных положил; резать не надо: люблю хряпнуть и пол-огурца в рот запихнуть. Да не забудь бутылёк.
Мы вышли от Лёсика и переглянулись:
- Пол-огурца, а, Моцарт? - понимающе спросил Стриж.
3.
Время ужина подоспело скоро. Парни, не отбывшие на стрельбы, обрадовались мне, но присутствие Стрижа не позволяло им проявлять открыто эмоции. Вдобавок они уловили, что отчуждение, разделявшее нас прежде с сержантом, испарилось. Стриж вёл себя по отношению ко мне как-то покровительственно, отчего парни были немного растеряны.
Я не без удовольствия поглощал родную пищу; тёплое пюре с долькой солёного огурца и жареная рыба - неизменное меню на ужин во всей армии от Балтики до Камчатки.
Вкушая, возможно, в последний раз это изысканное солдатское блюдо, я думал о том, что теперь на гражданке, попробовав рыбу, я всегда буду вспоминать свой дивизион. С кухни тянулся смог от жареной картошки - это казах Ташбаев с восточной сосредоточенностью колдовал над нашим предстоящим дембельскими пированием...
С нами за столом сидели двое рядовых. Одного, рядового Куракина, с первого его появления в дивизионе прозвали "Буратино" - такая у него была немного дёрганая, как у марионетки, манера держаться; плутоватая рожица, ещё пацанское телосложение - ручки и ножки, как дощечки, за что парнишка и получил своё прозвище, тем более что рядом с ним почти постоянно высился напарник-великан, которого все тут же прозвали "Карабасом". В отличие от настоящего Карабаса наш отличался добродушием, исполнительностью и краснел, как девица. Вдобавок по национальности он был финном. Наверное, единственным финном с нашей стороны границы. Никто из предававшихся вечерней трапезе, ещё не подозревал, чем окончатся проводы "стариков" на дембель.
Пир с Лёсиком, надо признаться, удался на славу. Мы снова сидели в каптёрке. Стриж поднялся на табурет, дотянулся до парадных форм, висевших под потолком, и виртуозно извлёк из кармана одной из них бутылку водяры - 0,5. Наверное, за все годы службы прапорщик впервые был так удивлён.
Оказывается, предложив Лёсику отметить дембель, Стриж проявил себя как стратег и тактик - когда прапорщик опорожнил последнюю порцию "Столичной", ему захотелось сразу двадцать два удовольствия: добавить водяры и поиметь бабу. Стриж совершенно искренне уверил его в том, что выпитая водка была последней заначкой, а насчёт "бабу бы" мы только развели руками.
- А в других парадках если порыться? - предположил Лёсик, имея в виду алкоголь.
- Товарищ прапорщик, - вполне правдоподобно заверил его Стриж, - эт что же, все двести парадок дивизиона теперь перебирать? Так мы до дембеля как раз и провозимся. А как же Варя?
- Хрен с вами, - решительно, но пьяно произнёс Лёсик и поднялся из-за стола. - Стриж, остаёшься за старшего. Хотя... - тут он перевёл взгляд на меня: - Или ты, Моцарт, за старшего?
- Да нет, пусть Стриж: салаги его слушаются на раз.
- Стриж! - уважительно произнёс прапор, покачиваясь от выпитого. - Да под него весь дивизион лёг!
Стриж сдержанно хмыкнул - он и сам это знал. Вот только я ещё под него не лёг. Мы посмотрели друг другу в глаза и прочли в них одно и то же. Лёсик с интуицией, обострённой водкой, уловил наш перегляд, но по инерции продолжил, обращаясь к Стрижу:
- Тебе, Серёга, надо оставаться в армии. Такие, как ты, нужны нам.
- Спасибо, товарищ прапорщик, - отвечал задушевно Стриж.
- А ты, Моцарт, - обратился ко мне прапор, - чилвек ты (он так и говорил: чилвек), конечно, хороший, но воин ты х...вый: ничего, кроме своих Моцартов, не знаешь. Тебя в первом же бою враг уложит. Жалко мне тебя, Федя.
Стоявший передо мной прапорщик вдруг положил свою крестьянскую пятерню мне на голову и привлёк к себе, почему-то прижав моё лицо к тому месту, под которым я своей щекой явно почувствовал начинающий твердеть член. Я не сопротивлялся, но Стриж увидел, как у меня от удивления поползли на лоб глаза.
- Товарищ прапорщик, - пришёл мне на помощь Стриж, - так кто за старшего? И потом, вы собирались...
- Да! Я ж к Варваре позвиздел. Велосипед бензином заправил, двадцать минут и...
- А не поздно?
- Какой поздно! Светло, как днём: белые ночи - опизденеть, - и вдруг, предвкушая грядущее, пропел: - А я поеду к ВАрюшке, надену на х... варежки...
Мы проводили Лёсика до ворот дивизиона и, убедившись в том, что прапорщик не долбанётся со своего велосипеда, вернулись в казарму.
- Ну что, ещё дербалызнём? Или мыть ноги и в койку?
- А что - ещё имеется? - удивился я.
- Моцарт, ты как на свет только что родился. Наебать начальство - первый шаг по службе. Конечно, у меня этих заначек - по всей казарме.
- Вот это настоящий пир, - протянул я.
- А на третье, вместо компота, я тебя, Федюня, трахну.
- Это как же? - вполне искренне опешил я.
- "Лучше нет влагалища, чем очко товарища", - произнёс Стриж старую солдатскую поговорку и припечатал пятернёй мою задницу.
5.
Вторую бутылку водки Стриж извлёк из совсем неожиданного места - в ленинской комнате наш будущий маршал приподнял гипсовый бюст Ильича, который оказался своего рода футляром для бутылки водки. Вот про этот схрон даже я не знал. Мы тут же, в ленинской комнате, приложились к горлышку, не забыв поднятой бутылью поприветствовать галерею портретов из Брежнева, Суслова и прочих родных лиц, которые где-то в Москве денно и нощно неустанно боролись за мир во всём мире, а мы с сержантом Стрижем им явно сейчас помогали.
Всё-таки мы хорошо забалдели: нас здорово раскачивало, когда мы поднимались на второй этаж. Мы поддерживали друг друга, но как-то более плотно, чем обычно ходят по казарме те дружки, что "не разлей вода".
Стрижу явно не терпелось приступить к боевым действиям.
- Куда пойдём? - спросил он. - В секретку?
- Да где там устроишься? - деловито вопросил я.
- А пошли в спальню. Там никого: дивизион на стрельбах. А я всю службу, прикинь, мечтал откинуть одеяло и на свободе, открыто кончить.
- А я любил кончать на посту № 2 - там, где ракета вздыбленная стоит. Только заступлю на пост, у меня сразу х... вставал.
В коридоре мы, к нашему удивлению, застали странную картину: дневальный, который в этот ночной час должен был стоять, фигурально выражаясь, на тумбочке, отсутствовал.
- А где этот х...? - удивился Стриж, не увидев на привычном месте дневального. - Федя, нас предали.
Дневальный торчал в конце коридора у прикрытых дверей, которые скрывали святая святых казармы - спальное помещение. Вся позиция и поза дневального были несколько странны: он явно подглядывал. Но за кем? И зачем надо подглядывать? Правой рукой боец шарил по собственным гениталиям.
Стриж приложил палец к губам: "Тихо!", и мы по-звериному, чуя добычу, бесшумно двинулись к дневальному. Подкравшись сзади, Стриж мгновенным движением зажал наблюдателю рот и погрозил перед его физиономией кулаком: молчать! Дневальный пришёл в ужас и отрапортовал, а попросту тут же заложил друзей:
- Они там Устав нарушают: любовью занимаются.
- Че-го? - протянул Стриж. - Бабу привели?
- Нет, - шёпотом продолжал дневальный, ещё более закладывая друзей, - боец с бойцом занимаются любовью.
- Ебутся, что ли? - по-свойски уточнил Стриж и посмотрел в створку двери. - Федь, глянь-ка.
Я посмотрел в приоткрытую дверь, и у меня сразу стал набухать член. Чуть влево, возле окон, за которыми белела пелена полуночи, на койках, стоящих вплотную друг к другу, под простынями происходило загадочное движение. Приглядевшись, можно было понять, что на этом солдатском ложе валетом трахаются наши сослуживцы. Они увлечённо делали друг дружке минет, утратив при этом всякую воинскую бдительность. Кто из них кто - разобрать было трудно: едва виднелись лысые макушки их голов. Мраморная белизна простыней придавала их фигурам античность. Моя рука непроизвольно полезла к себе в штаны, чтобы утихомирить моментально напрягшийся член. Я уложил своё орудие поудобнее и, скосив взгляд, увидел, что и Стриж и дневальный вытащили из штанов свои вздыбленные члены. Я последовал их примеру.
- Во дурни, - матюкнулся Стриж, - наяривают друг друга - а вдруг кто войдёт? Нет, чтобы транзистор включить, чтобы заглушить возню!
"Резонно, - подумал я. - Стратег им тактик!"
- За мной, - тихо приказал Стриж, не прекращая поглаживать своё орудие.
Проскользнув в спальное помещение, мы бесшумно приблизились к кровати, на которой любовники предавались пороку. Один из них - им оказался Карабас (он же финн Мягконен) - увидел подошедших и (в полном смысле слова) ох_ел, тем более что перед его физиономией как раз торчал кол напарника.
- Почему Устав нарушаем? - рявкнул Стриж. - Почему в рот ебёмся?
- Винват, тварищ старший стрижант, - непослушными губами проговорил Мягконен.
С противоположной стороны из-под простыни показалась голова напарника. Это был, конечно, Буратино. В первую секунду парень насмерть перепугался, но через мгновение, увидев наши обнажённые члены, успокоился и даже нагло заулыбался:
- Подкрепление прибыло! - объявил он.
- А вот попробуй - какое! - сказал Стриж и приблизил свой член к лицу рядового.
- Ого! - оценил Буратино командирские габариты, приподнялся и, упираясь локтями в кровать, потянулся губами к неожиданному лакомству.
- Карабас, - приказал Стриж, - ублажи Моцарта.
Покладистый финн последовал приказу, да с такой исполнительностью, что я вынужден был процедить:
- Зубы!
Ублажитель подчинился.
Мне было любопытно: а какой член у представителя соседнего братского народа? Достоинства его выглядели поскромнее моих, тем более сержантских, но ещё не остывший после игр с напарником его член представлялся вполне приглядным стволом, и я не без удовольствия сжал его разгорячённое орудие у себя в кулаке.
Парни старательно обрабатывали наши члены. Дневальный, который вывел нас на эту тёпленькую кампанию, стоял чуть в сторонке, один на один со своим вздыбленным достоинством. Мы сосредоточенно предавались нежданным ощущениям.
- Щас разряжусь, - утробно произнёс Стриж. - Федюха, пошли в свой угол. А ты - на пост, - не забыл он свои командирские замашки, - да не обтрухай тумбочку.
Карабас и Буратино заржали.
- Стой! - вдруг остановил парней Стриж и протянул им бутылку. - По глотку - за дембель, мужики! Закусить можно только вот этим... - и Стриж многозначительно глянул на свой член. - Да нет, - тут же рассудил сержант, - он мне ещё пригодится.
Сержант глянул на транзисторный приёмник, стоявший на тумбочке возле наших любовников и объявил:
- Возьму, а то Моцарт давно Моцарта не слушал, - и пояснил мне: - Глушитель. Ты громко стонешь, когда спускаешь...
То ли по случаю белой ночи, то ли из-за того, что мы хорошо со Стрижом наклюкались водяры, казарма казалась огромной. Мы оставили Буратино и Карабаса наедине с их сказочными эмоциями и ушли в самый конец казармы. Там мы торопливо разделись и рухнули на кровати.
Стриж улёгся на спину, и я сразу приник к его горячему и твёрдому члену, прижался к нему губами, лицом, своими пьяными мыслями о странностях любви.
И это была только середина белой ночи.