До школы я жил с родителями постоянно. Они оба служили в армии, и военная судьба помотала их по дальним гарнизонам России. Поскольку ни садика, ни яслей в этих медвежьих уголках не было, я всегда был на попечении "усатых няней" из числа солдат, которые служили под началом моего отца. Я боготворил их за доброту и внимание ко мне.
После первого года обучения меня впервые на всё лето отправили к родителям папы в деревню, и я с благодарностью вспоминаю моих дедушку и бабушку - не только за их беззаветную любовь ко мне, но и за терпение. Они не только прощали мне моё озорство, но и научили меня любить людей, Родину, научили чувству ответственности за свои поступки и труду, внушив, что нет плохой работы, что любую надо выполнять хорошо и ответственно. Живя у них, я узнал всю романтику сельского бытия. Именно в их глазах я прочитал гордость за внука, когда получил в колхозе свою первую заработную плату. Я любил деревню за её открытость и доброту, уважение людей друг к другу.
В отрочестве мне уже разрешали вечерами бегать со сверстниками. Чаще всего пацаны собирались на сеновале конюшни. Это был своеобразный клуб. Именно там я впервые научился играть в карты, попробовал бражку, сделал затяжку из сигареты. В основном, там велись разговоры обо всём. На сеновале иногда собиралось 15-20 пацанов. Только тех, кто уже почти заканчивал школу, принимали в компанию парней, а до этого времени именно сеновал на конюшне был школой взросления пацанов.
Здесь шла захватывающая борьба за выяснение того, кто сильнее, здесь излагались самые захватывающие рассказы за жизнь и разные страшилки. А главное, здесь каждый, у кого появлялась молофья, доказывал, что он уже почти мужик, тем, что при всех дрочил себе хуй и стрелял первыми струйками прямо на сено. Именно здесь выяснялось, у кого длиннее и толще, сравниванием своего достоинства с другими. В этом не было никакой гомосексуальности, это делалось просто и открыто, и это разрешалась только "пацанам" до их перехода в другой возрастной клан.
Сколько я себя помню в это время, с нами всегда был Иван. По возрасту он давно уже принадлежал к парням, но они его к себе не принимали, потому что он был местным дурачком, хотя ничего неадекватного в его поведении не было. Переболев менингитом, он отстал в своём развитии от сверстников, но не растерял своей человеческой сути. Жил он вдвоём с бабкой на окраине деревни, в школу не ходил, но был добрым и ласковым, никогда никого не обижал, а на все оскорбительные слова в свой адрес реагировал мягкой улыбкой, молчанием и прощающим взглядом своих синих глаз.
Иван не боялся темноты, и его любили птицы и животные. Он с ними разговаривал, и они его понимали. Он не был уродом, даже наоборот, тело его было крепким и ладным, большие руки жилистыми, а лицо его светилось каким-то нежным светом. Мои бабушка и дедушка относились к Ивану очень хорошо, всегда ласково приглашали его за стол, помогали ему одеждой. Видимо, по их просьбе он присматривал за мной и никому никогда не позволял меня обижать. Если он чувствовал агрессию, то просто брал меня за руку и уводил в другое место.
Ваня работал конюхом под началом моего деда, который заведовал конюшней. В его обязанности входило выводить лошадей в ночное, и за ним всегда увязывались пацаны, которых отпускали их родичи. Вечером пацаны выводили лошадей из стойл, садились на их спины, ехали к реке, где мыли и купали их, затем чистили их щётками и расчёсывали им гривы. Ну, а потом они их стреножили и пускали пастись на лугу, сами при этом пекли картошку у костра и слушали рассказы друг друга, а затем, укутавшись в фуфайки, засыпали на соломе.
События, которые врезались мне в память и во многом изменили меня, произошли в один из таких летних месяцев. В то лето в деревню к своей бабушке приехал Женя из Москвы. Он разительно отличался от всех нас даже не тем, что знал много историй и был самым красивым, а тем, что с первых же дней своего пребывания в деревне привязался к Ване. В отличие от большинства молодых людей, которые просто не замечали присутствия Ивана, Женя дружил с ним, разговаривал на разные темы, интересовался тем, как надо обращаться с конями.
В ту ночь у костра на лугу собрались 5-6 пацанов. Лошади уже были вымыты и выпущены пастись, а мы пекли картошку и слушали Женьку. Он сидел в центре нашего кружка и рассказывал о приключениях Синдбада-морехода из "Тысячи и одной ночи". Я впервые слышал рассказ эротического содержания. Женька так образно рассказывал, что все слушали его, затаив дыхание. Чем дольше продолжался рассказ, тем больше я замечал, какими взглядами обмениваются Женька с Ваней. Они, не мигая, глядели в глаза друг другу и при этом улыбались так, как будто их связывает какая-то тайна.
После того, как рассказ закончился, и все стали укладываться спать, оба поднялись со своих мест, чтобы проверить лошадей. Я всё ждал, когда они вернутся, и незаметно для себя самого задремал на соломе. Проснувшись, я долго смотрел на звёзды, которые были огромны и находились так близко к земле, что, кажется, протяни руку - и достанешь их. Оглядев спящих пацанов и не найдя Вани и Жени у костра, я встал и пошёл в сторону "старицы". Пройдя метров 100, я решил обогнуть кусты, вставшие на моём пути. За ними выросла копна старой соломы, и именно оттуда периодически до меня доносился звук, похожий на стон.
Легко ступая по траве, я тихо зашёл с другой стороны копны. В ярком лунном свете на расстеленных фуфайках я увидел два обнажённых тела, которые то сплетались в одно целое, то распадались, чтобы потом снова слиться. Не понимая, что они делают и почему стонут, я подполз поближе к копне. То, что я увидел, заставило меня затаить дыхание и широко раскрыть глаза. На спине, широко раскинув ноги в стороны, лежал Ваня, а на нём Женя. Они целовались и ласкали друг друга руками. Я никогда до этого не видел их голыми. Их тела блестели от пота, и оба они мычали в сладкой истоме.
Женя стал сползать вниз, и моему взору открылся столб хуя Ивана. Он был такой большой, что я сначала даже подумал, что это просто кисть руки, но потом, приглядевшись, понял, что это не так, поскольку Ваня, обхватив голову Женьки, направлял его рот к верхушке торчащего хуя. Перестав мычать, Женька стал втягивать его залупу в себя. Руки Вани давили на его голову, и хуй всё глубже входил в рот парня. Как только рот Жени охватил верх хуя и пошёл ниже по стволу, Ваня застонал и выгнул спину. Дойдя до лобка, голова Жени пошла вверх. Ваня, крепко обхватив её руками, стал двигать своим телом. Хуй то появлялся, то исчезал во рту Женьки.
Я застыл во времени и в пространстве. Как на экране немого кино, перед моими глазами разворачивалась картина, от которой у меня кровь закипала в жилах и тесно становилась в штанах.
Движения парней постепенно усиливались, хуй входил уже глубоко в рот, доставая, видимо, до самого горла. Даже с такого расстояния мне было видно, как хуй Ивана затрепетал во рту Женьки, а затем, став ещё толще, стал выстреливать струи спермы. Женька глотал и глотал одну струю за другой. Спермы было так много, что она била в лицо парню и стекала по его груди и животу.
Когда конвульсии хуя прекратились, Женя стал облизывать его со всех сторон, а затем грудь и живот. Ваня, перевалив Женю на спину, стал осыпать поцелуями его глаза и шею, шепча при этом ласковые слова, а затем впился в губы друга, покрытые спермой. Потом он крепко прижал пацана к себе, поглаживая его спину и белеющую попку.
медленно стал отползать от копны, а затем, встав на ноги, вернулся к костру. Уснуть я не мог. Я смотрел в небо, а перед глазами у меня кадр за кадром снова проходило всё, что я видел у копны. Парни пришли часа через два и легли у костра, прижавшись друг к другу. С тех пор они постоянно находились под моим пристальным контролем, но даже я не всегда мог уследить, как они исчезали из моего поля зрения. Днём я не мог подобраться к ним близко, но зато каждое ночное я мог видеть у копны, как Женька сосал большой хуй Вани. Днем я видел их у конюшни, где на запруде они ловили рыбу.
Однажды, забравшись на крышу старой мельницы, я увидел, как они, оглядываясь, вошли внутрь, а затем, поднявшись по скрипучей лестнице от дверей к жерновам, легли на старые мешки и охапки соломы и стали раздевать друг друга. Они расположились прямо подо мной, так что в щели между досками крыши я видел, как Женька целовал Ваню в губы, как, сидя на его ногах, играл его хуем, то оттягивая его от живота, то оголяя красивый красный цветок его залупы, а потом с причмокиванием обсасывал его, всё глубже и глубже вставляя его себе в рот. Оторвавшись от хуя, Женя ткнулся губами в кончик Ваниного носа, скользнул по его щеке и прошептал парню в ухо:
- Ложись на меня сверху.
Ваня встал над ним, и я увидел, что его хуй, прижатый к животу, доставал ему почти до середины груди. Женька развернулся и раздвинул половинки своей упругой попки. Ваня, поглаживая маленькую матовую округлость, стал водить хуем по жёлобу. Влажная бархатистая головка то исчезала, то появлялась между Женькиных ног. Женька упёрся щекой в мешки и солому, вывернул назад руки и молча ещё больше раздвинул свои ягодицы. Его очко, туго сжатое, чуть пульсировало. Правой рукой он обхватил мокрый ствол Ваниного хуя и направил его в самый центр тёмной окружности. Ваня надавил, и я увидел, как его хуй раздвигает тело и медленно вползает в него. Стояла тишина, слышалось только судорожное дыхание ёбаря и шёпот Женьки:
- Глубже, глубже!
Вдруг он застонал и, выгнув спину, начал усиленно ёрзать под Ваней. Жарко задышав в стриженый затылок парня, тот, содрогаясь, резко задвигал задом. На моих глазах хуй сначала весь исчезал в Жениной попке, а потом выходил из неё. Он был настолько большой, что Ване приходилось отстранять своё тело от тела партнёра, а затем резко вбивать его внутрь Жени. Через некоторое время Женька, не вытаскивая из себя Ваниного хуя, перелёг сначала на бок, а потом перевернулся на спину. Его длинные ноги лежали теперь на загорелых плечах Вани, а его руки всё резче и резче притягивали тело партнёра к себе. Минут через 20 оба забились в судорогах, и Ваня рухнул на Женьку всем телом. Я лежал на крыше ни жив ни мёртв.
Через некоторое время Ваня, не вытаскивая свой хуй из сладкой попки, вновь начал двигать всем своим телом. Тела парней блестели от пота, периодически их губы сливались в поцелуе. Жаркий шёпот Женьки:
- Еби меня, суку, еби! - сменился просьбой кончить ему в рот.
Ваня, упёршись руками в пол, наклонился над Жекой и, засунув головку ему в рот, стал заливать его струями спермы. Они ещё долго потом целовали друг друга, потом оделись и ушли.
Спустившись с крыши, я шёл домой и думал о том, почему они выбрали друга друга и почему Иван совсем забыл обо мне. На следующий день я узнал, что Женька уехал в Москву, родители повезли его на юг. Всё случившее и увиденное мною что-то изменило во мне, я понял, как это было красиво и завораживающе, но для меня это не стало ещё главным, у меня всё ещё было впереди.
С того дня Ивана нельзя было узнать. Он и так был молчалив, а тут полностью ушёл в себя. Его взгляд побитой и выброшенной на смерть собаки преследовал меня даже ночью. Во время ночного выпаса лошадей он или сидел на берегу вдалеке от всех, или плакал в копне сена. Мне его было не просто жалко, моё доброе сердце разрывалось от чужой боли. И тогда я принял решение сделать хоть что-то, чтобы только уменьшить его боль. Правда, если честно, ещё мне хотелось рассмотреть вблизи его огромный хуй.
Зная о том, что Иван в обед уходит в старую мельницу, я заранее забрался туда и спрятался за жернова. Через некоторое время я услышал поскрипывание лестницы. Через несколько минут, выглянув из своего укрытия, я увидел, что Ваня, стянув штаны, гладит себя по животу и грустно мычит. Между его расставленных ног медленно стал подниматься столб толстого и длинного хуя. Красная головка пульсировала и притягивала меня, как магнит. Из закрытых глаз парня побежали две большие слезинки.
Неслышно выбравшись из своего укрытия, я подошёл к Ивану и, обхватив его голову руками, стал тихо говорить ему разные ласковые слова. Его губы прошептали:
- Женя, ты пришёл, как хорошо!
Я стал руками гладить его грудь, задевая столбики сосков. Голова моя наклонилась вниз, и перед моим жадным взором предстала настоящая красота. Член у Ивана был весь в венах, длиной не менее 22-х и диаметром все 5 сантиметров. Это был настоящий богатырь, под ним в тугой мошонке красовались яйца, каждое размером с крупный персик. Такого я ещё не видел! У меня перехватило дыхание от увиденного, и я нагнулся ещё ниже. Запах, шедший от хуя, был необычным, но не отталкивающим. Агрегат дёргался, как будто просил, чтобы его потрогали. Я взял его в руки и почувствовал его тепло. Хуй пульсировал и выделял жидкость. Я наклонился ещё ниже и лизнул его головку, где крупным бриллиантом уже поблёскивала смазка.
Наконец, Ваня открыл глаза и с ужасом уставился на меня.
- Ты?! Зачем?! Сейчас же перестань!
Он схватил моё лицо и потянул его к себе вверх. От этого, подавшись вперёд, я своей попкой сел на его хуй. Я стал уговаривать Ивана, говоря:
- Тебе без него плохо, но здесь его нет, зато есть я.
Иван гладил меня по голове, говоря о том, какой я хороший и добрый, о том, что я единственный понял и пожалел его, но я ещё маленький, и он не может мне это позволить. Я применил всё своё красноречие, но уговорить его так и не смог.
- Вот когда вырастешь, - при этом он потрепал меня за письку, - и у тебя будет вставать так же, как и у него, вот тогда...
Единственное, что он разрешил мне (и это мы делали все оставшиеся дни лета), - это поиграть его игрушкой. Правда я исхитрялся иногда лизать его головку и сглатывать смазку, но мои игры всегда кончались тем, что Иван выстреливал мне на грудь или лицо сперму, а потом сам же и слизывал её с меня.
Мы очень сблизились с Ваней, и я с грустью думал о скором моём возвращении домой. Перед самым моим отъездом он первый раз разрешил мне поласкать его хуй ртом, но кончать в меня не стал, сказав:
- Давай оставим это до следующего лета. Вдруг у тебя тоже появится сперма, и тогда мы сделаем это друг другу одновременно.
На станцию меня отвозили Ваня и дедушка. Когда мы прощались, оба расплакались.
Я с нетерпением ждал следующего лета, уговаривая себя вырасти, гладил свои яйца и письку, желая только одного: чтобы у меня появилась сперма. На каждый праздник я отправлял поздравления бабушке с дедом и Ване. А весной родители получили письмо из деревни, в котором дед написал, что Ваня, спасая соседку и её сына, утонул во время ледокола. Он проезжал мимо, а на реке лопнул лёд, и соседка на санях стала тонуть вместе с сыном в образовавшейся полынье. Он их вытащил, но, увидев, что провалилась и их лошадь, полез опять в воду и, распрягая её, запутался в упряжке. Лошадь спас, а сам утонул. Он всегда к другим был добрее, чем к себе.
Прошло много лет, я стал взрослым, но всегда помню моего доброго и милого Ваню, потому что имя ему ЧЕЛОВЕК. Пусть земля ему будет пухом! Пусть в раю его окружают только те, кто его просто любит.