В ревущие 90-е я влетел по-маяковски - красивым, двадцатидвухлетним. На гребне той мутноватой волны из приватизации, частной собственности, долларов, западной техники и ночной (во всех смыслах) жизни, что слизнула с лица земли Советский Союз. Когда в нулевых волна откатила, вместо прежних надёжных донных устоев, а точнее, прежних надёжных запретов, взору публики предстало лишь раскисшее тоскливое днище. Но в девяностых не думалось об откате назад, - у меня готовы были работать без остановки и мозг, и член, я ухватывал чужие желания на лету, а английский позволял зарабатывать на разнице потенциала Запада и советской нищеты.
В ту пору я бесконечно катался по одинаково бесконечной и бесконечно одинаковой стране, по тем регионам, где водились пушнина, или газ, или марганец, или сокращающиеся воинские части со списываемым оборудованием. У меня были пара чемоданов, набитых мелкой и дорогой профессиональной техникой, типа вандалоустойчивых видеокамер или электронных коммутаторов, - и я ставил их в офисах и квартирах внезапно разбогатевших директоров заводов и совхозов, торговцев мебелью и просроченными консервами из армейских резервов. В месяц я зарабатывал до тысячи баксов, - а на жизнь хватало и 10. Трёхкомнатная "сталинка" на Кутузовском стоила 12000 долларов, но я копил на однокомнатную (и, кстати, купил).
Когда я возвращался в Москву, она превращалась для меня в сплошной ночной клуб, и более чем гей-френдли. Рассказывают, на плешку перед Большим театром в полночь тогда приезжал мини-вэн, из которого вытаскивали пару ящиков шампанского для желающих, и накачанных шампанским парнишек зазывали внутрь для траха с щедрыми хозяевами, а купленные за пару долларов менты лишь ухмылялись, но не вмешивались, - я не видел, но охотно верю.
Помню летнюю закатную вечеринку на террасе одной из сталинских высоток - пляжные зонтики прикрывали от нескромных взглядов соседей сверху, алкоголя (в ходу были тогда ликёры типа "Кюрасао" или "Амаретто") было залейся, презики были насыпаны горами в вазы на столиках, банки со смазкой стояли тут же, и скоро девочки размахивали над головами бикини, а ребята приспускали модные длинные пляжные трусы. К тому времени я много что перепробовал - и девочек, и парней, хотя первых скорее ради округлости счёта - но на той вечеринке попробовал чёрного мясца.
Девчонка отсасывала чёрному парню на глазах у всех. Он стоял в лучах заходящего солнца, как фараонов охранник, уперев руки в бока. Я подошёл и поцеловал его в губы. Он ответил. Я нагнул его. Он с удовольствием подчинился. Мы кончили одновременно - я в него, он девочке в рот, а девочку потом дотрахивал кто-то ещё.
Всё всем было можно - если, конечно, ты был допущен в этот круг, а ты становился допущен в этот круг, если у тебя водилась валюта.
Подолгу в Москве я в ту пору не сидел - от силы неделю - а затем снова страна, закутки, чемоданы - и летом, и зимой: купленные по случаю за три доллара зимние авиационные унты до сих пор валяются на антресолях.
В поездках клубная жизнь обрывалась, как обрывалась жизнь за окнами раскачивающегося в бесконечной ночи вагона. Провинциальная Россия спать ложилась рано. Идти было некуда. В ночи голову поднимала местная гопота, быстро эволюционирующая в бандитню. Эти парни однополые связи не приветствовали, хотя - было дело! - трахнул я как-то одного такого лысого гопничка из спортивного интереса и по причине его опьянения в хлам. Случилось всё после гостиничной ресторации в одном областном городке. Я сказал ему: "Куда ты пойдёшь? А у меня номер большой!.." - и он пьяно мотнул головой, вряд ли что соображая. Дежурная на этаже, получив десятку рублей, кивнула искренне сочувственно ("дёрнул же чёрт моего троюродного братца так набраться!") и притащила второй комплект белья для дивана в моём "полулюксе". На диван и завалились. Боец отказывался целоваться, прорычал, что он не пидор, но, как ни странно, после слабой попытки приподнять саблю вверх, соснул мне и подставил попку. Уснул он с моим членом в заду...
Но в целом, не считая юного бандюгана, глаз редко находил кого-то пригодного для раскладки на диване. В городах не было гей-клубов, а в деревнях всё было под колпаком взаимного наблюдения. Правда, бывало, в посёлочках и городишках я находил кого-то на совместной работе, готового, как мне казалось, покувыркаться со мной, - но я откладывал подкаты и объяснения (типа, "завтра уезжаю, не хочешь ли выпить со мной, с тобой было клёво работать, но сразу всем проставляться не хочется") на последний день. В случае жёсткого отказа меня наутро уже не будет, а раз так, то и печалиться будет не о чем. Такие потенциально доступные парни мне попадались трижды, и трижды мы уединялись под пивко в сауне/номере/квартире, но выгорело лишь единожды. Дважды в ответ было - "нет, я (теперь) только с девочками". Да и когда выгорело, было пугливо, быстро, вёртко, с прислушиванием - не услышит ли за стеной кто? Пугливый паренёк Серёжа попросил даже матрас постелить на полу ("чтоб не скрипело") и так и не дал в попку.
В Москве, между тем, росли цены, квартира на Кутузовском взлетела до 25, а потом и до 40 тысяч, и я понимал, что два чемодана превращаются из двух парусов в две гири. В Москве начинали исчислять бизнес не чемоданами, а контейнерами. Мне предлагали долю. Но предлагали для начала вложиться всеми наличными в дело. Я решился рискнуть, а пока суд да дело, улетел почти на Алтай. Там нужно было оборудовать сигнализацией и прочим свежепостроенную мечеть в богатом татарском селе. Завершался август, и 1 сентября я собирался начать в новой школе жизни.
И вот в первый же день (знакомство с имамом, дико уважаемым, но совершенно глухим стариком, отжившим своё сто лет назад) я встретил в этом селе красавца, которого, ей-богу, и стопроцентный натурал возмечтал бы украсть.
Камиль был внуком имама и младше меня на год.
Я никогда не западал на восточных парней, но тут были все сокровища Али-Бабы - почти ахалтекинская животная стать, скулы молодого бога, сверкающие из-под пушистых ресниц антрацитовые глаза, неожиданно крупные нежные губы. И, что убило меня совсем, абсолютная домашняя доверчивость и нежность.
То есть шансов у меня было ноль.
Работа была сложной, с лазерными и инфракрасными датчиками, Камиль вызывался помогать, глухой старик прилетал и усаживался подле, как старая сова. Тогда Камиль объяснил, что дед легко читает по губам по-русски, башкирски и татарски. Мы говорили, отворачиваясь от деда, но откровенно и обо всём, - о том, что татары вполне себе едят свинину, курят и пьют, но потом непременно каются в грехе; что в деревне все про всех знают, - ну вот знают, например, что у двоюродного брата Камиля простатит, а потому у него плохо стоит на жену; что невинных девушек из деревни до свадьбы трогать категорически нельзя, - но что среди женихов девственников не найдёшь.
- Значит ли это, что до свадьбы женихи упражняются друг с другом? - спросил я.
- Здесь никто и никогда не будет говорить, с кем он упражняется. У нас каждый дом овец держит, а овцы, знаешь, не слишком болтливы.
На четвёртый день о Камиле я знал всё: что он раньше вообще не говорил по-русски, что мать его завуч в школе, что ему ещё год учиться в городе в институте, - и когда я всё же предложил в последний день отметить мою работу выпивкой на природе (ну, чтоб никто не говорил, что мусульманин пьёт), то был потрясён причиной отказа:
- Не могу: я женюсь. Я тебя забыл пригласить, но ты обязательно приходи! И знаешь, давай сегодня приходи на мальчишник, я баню протоплю! Ты мне очень нравишься!
"Ты мне очень нравишься" било когтем ястреба по сердцу охотника.
- "Я тебя люблю" - по-татарски "мин сине яратам"? - спросил я.
Он засмеялся и кивнул.
- А как будет "я тебя хочу"?
- Мин сине телим.
- Ты её очень яратам и телим?
Он снова засмеялся и сказал, что Гюзель - "да ты же её видел, помнишь, заглядывала в первый день!" - первая красавица и что таких красивых девушек нет даже в Москве. И что об их свадьбе родители уговорились, ещё когда они были маленькими. И что она ему очень нравится, и что от них ждут шестерых отпрысков, но он-то думает остановиться на двух или трёх. И что он правда очень и очень её хочет, он просто спит и видит, когда она, невинная, станет его. Ему каждую ночь это снится.
- И не только ночь, - сказал я.
Бугор спереди его брюк выпирал однозначно.
Камиль снова улыбнулся своей улыбкой разом воина и малыша.
- Ну я же мужчина! У меня не было секса давно.
- Почему? Куда в твоей семье дели овец? А твои друзья - они не умеют держать язык за зубами?
Он засмеялся снова и сказал, что овцы пусть будут у пастуха, а что с друзьями лучше не рисковать. Тем более что его друзья не сильно привлекательнее овец.
- А я - привлекательнее овцы? И послезавтра я уезжаю...
- Ты - очень красивый! Ты - очень! - с неожиданным жаром отозвался он и закончил грустно: - Но я сохраню все силы для невесты...
Вечером в бане, кроме Камиля, был его младший брат (некрасивый и плоский, как пять копеек, парень) и такой же некрасивый друг, плохо говоривший по-русски.
- Сэлэм! Хэллер ничек? - он засмеялся на моё произношение и пялился на меня, как на редкую диковину.
Я принёс с собой вина. Брат и друг сначала замотали головами, но потом выпили по стаканчику.
- Ты же нас не заложишь, правда? - сказал Камиль.
- Мин синэ яратам, - ответил я.
В тот момент это было почти правдой.
он был сказочно хорош.
Длинные, но не худые, а плотные в икрах ноги. Тонкая талия. Крепкая грудь при широком разлёте плеч. Он был из тех, кто из без спортзала, от природы унаследовали шесть кубиков пресса. И ни волосинки нигде. Он подбривал лобок, отчего обрезанная колбаса члена выглядела огромной. Его брат, кстати, тоже был подбрит.
Я спросил, положено ли так делать татарам. Получил в ответ, что не обязательно, но в некоторых семьях так делают для гигиены. Брата и друга от полустакана повело, и они вышли на улицу подышать.
- Мин синэ телим, - сказал я Камилю.
Он ответил что-то по-татарски, засмеявшись, и я понял: моё желание выражалось слишком открыто.
- Знаешь, когда Гюзель будет на девятом месяце и мы не сможем заниматься любовью, я прилечу к тебе в Москву!
- С овцами тебе будет меньше хлопот.
Он снова засмеялся и чуть коснулся губами моих. Скрипнула дверь, и я стал натягивать штаны:
- Надо поспать!
- На свадьбу придешь?
- Не знаю.
Но я-то понимал, что приду посмотреть, как тонет мой "Титаник".
В мечеть на свадьбу я не успел. Меня попросили посмотреть, возможно ли установить сигнализацию в одном частном доме в соседнем селе, обещали хорошо заплатить и прислали машину. Заплатили и правда хорошо и даже налили выпить - ну, я же русский, мне можно.
Но по возвращении свадьбы было не избежать.
Гуляло всё село.
Столы были накрыты на улице.
Камиль с Гюзелью во главе стола и правда были как принц и принцесса, хотя принцесса выглядела чуть усталой. Белая кипень и чёрный костюм. Камилю галстук очень шёл. Ему вообще всё шло, будь то голый обрезанный член или тёмный галстук. Вино было не на столах, а в доме - мужчины заходили в дом и выходили с горящими глазами. Стол ломился не только от свадебного чак-чака. Рядом жарили баранов. Когда увидели меня, тосты стали произносить по-русски. Я понял, что моя работа понравилась. Имам взмахнул крыльями, выкрикнув что-то, и Камиль с Гюзелью поднялись и поцеловались. В общем, свадьба это была и татарской, и русской разом. Меня на такое в жизни бы не затащить, но я был здесь не ради свадьбы.
Когда я понял, зачем мужчины - и уже и женщины - заходят в дом, то зашёл тоже. Мне дали стакан, я с отвращением принюхался, но выпил. Самогон. Дело шло к танцам, на улицу вытаскивали колонки. Я зашёл за угол дома. Смотреть на это не было сил, хотя самогон чуть смягчал картину. Я подумал выпить ещё и пойти спать, когда услышал шёпот за собой:
- Спасибо, что пришёл!..
Камиль. Зачем он шепчет?
- Ты помнишь, где находится баня? Там открыто. Можешь там подождать меня? Я всё объясню!
Я кивнул, не оглядываясь.
На меня никто не обращал внимания.
Я пошёл по дорожке в сторону бани, оглядевшись перед тем, как войти. Огород. Никого.
Камиль прибежал спустя пять минут, задыхаясь, сказал, что у Гюзели утром вдруг начались месячные. Должны были чуть ли не неделю спустя, но, видимо, из-за нервов сбился цикл. И тёща, смущаясь, предупредила, что он должен будет два или три дня потерпеть. Но он не может терпеть. И вот я, я, я - я вчера ему говорил правду, что хочу его?
Вместо ответа я схватил его за брючный ремень и притянул себе.
Он на секунду отпрыгнул - что такое? - но лишь чтобы закрыть дверь на засов.
О, счастливой же могла быть сегодня Гюзель! - но счастливым был я.
Никогда потом мне так не вылизывали грудь.
Языком по соскам, ещё раз, нежно подушечкой пальца, языком в ухо, поцелуй, палец мне в рот, набухание снизу, ещё одна пуговица на рубашке, руки на спине, языком по пупку, ниже, брюки, ай!
- Прошу - надень, пожалуйста, это!
Камиль был уже без брюк. Трусы спереди взметнулись ятаганом. Он протягивал мне белые кружевные трусики. Это была не моя тема совсем, но я его понял.
- Отвернись! - сказал я.
Он послушно отвернулся, и я сбросил с себя последнее и натянул трусики, никак не прикрывавшие вздыбленный член.
И вот тут Камиль начал вылизывать меня по-настоящему. И, двинув трусики вбок, яйца, член, залупу, снова яйца, лобок, ноги вверх, выше, трусики по ногам флагом по мачте, руки раздвигают задницу, язык ищет вход, находит, лижет, вдруг остановка...
- Что, ты что?!
Ах вот что... Звук разрываемого пакетика. Шорох резинки. Хлюпанье крема. Холодное прикосновение. Губы - о господи, Камиль, кто тебя этому научил? - на моём члене, который уже весь в соку, затем на губах, и снова, и снова, и вот твёрдый ствол, ручка, палка, сила, вот...
Можно смеяться, но меня до этого не ебали ни разу.
Только я других.
А теперь все женихи мира брали меня.
Камиль полуснял с меня кружева, оставив трусики на одной коленке, и ласкал мой ствол. И лизал грудь. И в меня постепенно входил, входил, входил боевой отряд Тамерлана. Бесконечный в силе и в длине. Вот он уже весь, и бьют барабаны. Раз. Бум. Раз. Бум. Недолго бьют. Раз на двадцатый взрывается водонапорная башня, и два потока хлещут разом, заливая воинов вокруг...
Он зажимал мне рот. Я тихо выл, и он тоже.
- Пиздееец!
- Да, пиздец. Прости. Я не мог. Ты меня спас...
Он выходил из меня быстро, но медленно, и мне снова показалось, что это у него не первый раз. В темноте бани он уверенно нашёл тазик, налил ещё тёплой воды, подтёр губкой мне и себе, сменил воду, снова подтёр. Как будто делал это всегда.
- Дождись меня. Я через полчаса снова.
- Хорошо. Принеси только выпить.
Через полчаса он появился снова и сказал, что ему нужно три раза, чтобы он спокойно мог провести ночь с невестой, но что успеет, наверное, только два. У нас обоих снова было по полному стояку, но он снова удивил меня, сказав, что теперь моя очередь, и встал на четвереньки на деревянный пол.
- Тебе может быть больно!
- Не может. У меня уже было.
- У тебя - уже было?!
- Да, и не раз. Мой дядя. И он был пьяный.
Я представил себе эту сцену: моего Камиля берёт его толстопузый дядя, и представил себя его дядей.
Я вставил ему сзади, не опускаясь сам коленями на пол, а в полуприседе сверху - так сильнее и больнее, и ласкал Камиля и чувствовал, как попадаю в простату и как течёт его член. Мне нужно было ебать его размашисто и сильно и больно, чтобы он не хотел больше, и я так его и ебал. И барабан на этот раз успел, наверное, пробить раз сорок или пятьдесят. И только потом я заметил, что в руках он вертел те самые трусики, - то есть сам был невестой.
- Сейчас - я тебя люблю. Уходи осторожно. Я больше не смогу прийти. Я прилечу в Москву!
Он быстро оделся и ушёл, но я остался. Я ждал его полчаса, час, полтора - и уснул. Всё было ясно. Я отрубился, уснул. Но в глухой ночи проснулся от скрипнувшей двери.
- Камиль!
- Ти-хо... есть пять минут... Как хорошо, что ты остался... я так и знал.
Это было прощание. Он был в майке и трусах и не стал раздеваться, и я отсосал - он быстро, почти мгновенно кончил - ему, а он так же быстро отсосал мне, и ещё четыре минуты мы целовались, смешивая ртами непроглоченную сперму друг друга. А потом он неслышно нырнул в ночь прочь, - так неслышно, что я не разобрал шагов. К жене.
Потом я подобрал брошенные в угол презервативы и пакетики из-под них. Вообще навёл порядок. И так же неслышно постарался пойти в свой домик. Кажется, это мне удалось, а если и не удалось, то что ж - идёт загулявший малый со свадебной пьянки.
Автобус утром увозил меня прочь.
В городе в аэропорту я серьёзно принял на грудь коньяка и проспал почти всю дорогу до Москвы.
А в Москве завалился в гей-клуб, и бог его знает, кто меня тогда трахал в тёмной комнате на глазах ещё полудюжины в глаз в полутьме, - но этот невидимый натянул на себя презик, а потом натянул и меня на себя, и этого было довольно.
Через полгода я не выдержал и написал вежливое письмо имаму, спрашивая, хорошо ли работает сигнализация, и попросил передать привет всем, с кем я работал вместе, и отдельно - Камилю и Гузели. В ответ получил столь же вежливый ответ, что всё хорошо и что от них привет тоже.
Камиль не приехал, да и с чего было ему приезжать?
Вскоре я занялся операциями с недвижимостью, дважды - в 1998-м и в 2008-м - умудрившись избавиться от всех активов почти накануне кризисов, а после обвала цен сумев крупно на этом заработать.
Но в стране становилось всё серее и серее, прежняя яркая и опасная карусель была заменена колесом обозрения унылых видов, и я перевёл дела в Европу.
Полгода назад в Лиссабоне я зарегистрировал свой брак с Алимом - ему 24, он турок, и ему пришлось ради меня порвать с семьёй. Но отельный бизнес мне даёт хороший доход, да и Алим зарабатывает неплохо.
После всех моих гуляний и метаний мне хорошо и спокойно.
Забавно только, что обычно Алим трахает меня, а не я его.
Хотя не скажу, чтобы часто, но всё же раз-другой в месяц я жёстко трахаю его, сдвигая вбок так странно смотрящиеся на его смуглой крепкой заднице белые кружевные трусы.