Унылая пора - очей очарованье, Приятна мне твоя печальная краса... (А.С. Пушкин)
Накаркал...
А ведь прав был старина Пушкин. Ай да сукин сын! Есть что-то такое особенное в это время года. Когда летний изнуряющий зной уже спал, а серая дождливая поздняя осень с бесконечным, зябким дождем, постоянно сыплющем с рваного неба на скальпированные скелеты обезлистившихся деревьев, еще не наступила.
В этом году календарное лето на западе Беларуси на удивление рано и незаметно переросло в "Бабье". Вопреки расхожей поговорке: "Какие бабы - такое и лето...", бабы, видимо в этом году удались. Дни стояли уютные. Нежаркое солнце ласково взирало на происходящее на грешной Земле, и дарило последние порции загара запоздалым отпускникам, пытающимся ухватить все прелести бархатного сезона.
Одним из таких вот погожих дней, когда алый столбик термометра самоуверенно стоял на отметке + 25, я бесцельно прогуливался по улицам одного заштатного провинциального городишки, пребывая в блаженно-расслабленном состоянии духа и тела. Правда, какие-то смутные ощущения "марта" на душе предательски смущали сознание. Ну, да и не мудрено: многонедельное воздержание от плотских утех немного сказывалось. И поэтому душа, как собственно и тело, желали песни. Твердо осознавая, что эта песня называется "Играй гормон", я не обращал внимания на эти позывы.
Людей на улице практически не было. Так как этот населенный пункт хоть и "городского типа", но все же "поселок", то большая часть благообразных горожан, воспользовавшись воскресным днем и благоприятствующей случаю погодой, рванули к своим шести соткам, которые здесь имеются, по всей видимости, у каждого. Прогуливаясь мимо бывшего здания "Посторг "Гастроном", а ныне облицованного сайдингом, запакованного в стеклопакеты и прикрытого металло-черепицей "продовольственного бутика" с интригующим названием "Голубой Василек", у меня моментально созрело острое желание непременно войти во внутрь. Ничего примечательного. Грозный "секьюрити" из отставных майоров, в форме "болотного" цвета, гордо называемой "хаки". Пару продавщиц в "васильковых" пилоточках и передничках, отороченных незамысловатым узором, с претензией на национальный колорит, да пару зевак, типа меня.
Но, вдруг, я почувствовал, что что-то не вписывается в этот натюрморт. Я, скорее всего, это ощутил, а не увидел. И тут я понял, что именно привлекло мое внимание. Напротив витрины с вино-водочными изделиями, спиной ко мне стоял субтильный юноша, ростом чуть пониже меня, абсолютный блондин с аккуратной стрижкой и одетый во все черное. Черные наглаженные брюки, либо индивидуального пошива, либо мастерски подогнанные по фигуре, черная рубаха с высоким воротничком-стоечкой, плотно облегающий шею (это в такую-то жару!). Через плечо, на длинной шлейке - плоская сумка из черного китайского брезента.
Смутная догадка на уровне подсознания на мгновение шевельнулась у меня где-то в районе гипоталамуса - и тут же угасла, как не имеющая ничего общего с реальным миром, где все мы с вами и пребываем. Что-то меня подстегнуло и я решил действовать. Неизвестный в черном внимательно рассматривал стеллажи с пивом. Я подошел к тому же отделу, остановился, примерно, в полушаге и чуть левее от незнакомца и стал рассматривать пестрящие этикетками металлические баночки, стеклянные и пластиковые бутылки с янтарным напитком местного и зарубежного замеса.
- Берите "Аливаря - серебряная десятка", или "Лидское - Князь Гедемин": не пожалеете, - сказал я негромко. Незнакомец сделал пол-оборота в мою сторону и просто улыбнулся.
Я на несколько мгновений утратил дар речи и способность адекватно воспринимать действительность.
Передо мной стоял самый настоящий римско-католический священник!
Вполне сформированный юноша лет 24-х, ну, если учесть годы службы в Армии - 26-27, но выглядевший моложе своего возраста. Большие русые ресницы и брови, чуть темнее прически, придавали миловидному лицу ангельские очертания. Пастырь, заметив мое смущенное оцепенение, приподнял "домиком" правую бровь, что следовало бы перевести как: "А что же тут такого, почему бы и нет?"
Вывела меня из прострации обворожительно обезоруживающая улыбка.
"Ангел!", - первое, что мне пришло в голову, когда я увидел за тонкими губами ровный ряд жемчужин.
- Отец Яков? - спросил я с изумлением. Дело в том, что я знал, что здесь в римско-католическом приходе уже несколько лет служил священник с таким именем. Поскольку в этом местечке я бываю крайне редко, то и видеть его мне не приходилось никогда.
- Нет. Отец Андрей, - ответил мне ангел человеческим голосом. - Отец Яков был до меня, - добавил он все с той же располагающей к общению улыбкой.
- А Вы, судя по всему, не наш прихожанин? - продолжил он беседу.
- Нет, - тут уже настала очередь удивляться пастырю, когда я назвал основное место моего жительства, и уточнил, сколько тысяч километров нас разделяет.
- А там тоже есть христиане латинского обряда?! - задал он мне вопрос с таким видом, как будто спрашивал: "А что на Марсе тоже есть люди?!", - ничуть не смущаясь своего удивления.
- Ах, да! - вспомнил он, - где-то там, в миссии "Слова Божьего" должен служить мой коллега. Через мгновенье он даже вспомнил название местности.
- Так это же совсем рядом! - обрадовался я. - Может что-нибудь передать? Через неделю я там буду.
- Знаете что, приходите-ка сегодня к тринадцати часам на литургию. А потом, после службы, мы с Вами все и обсудим.
Надо ли говорить, что во время мессы мои грешные мысли, глядя на этого пастыря, были совсем не о возвышенном.
Наступил один из самых радостных частей литургии - "Pax Domini", когда все прихожане делятся радостью и передают друг другу символ мира и согласия - рукопожатие. Поскольку я находился в непосредственной близости от алтаря, пастырь, приветствуя ближайших молящихся, подошел ко мне. Мы не просто пожали друг другу руки, а обнялись и вместо того, чтобы просто поцеловать в плечо, как этого требует традиция, мы сильно прижались щеками. Я ощутил его нежную бархатистую кожу, горячее дыхание и легкое прикосновение тонких губ к мочке моего уха. Я тут же ответил ему тем же. Наши глаза встретились. И только нам двоим было доступно то чувство всеобъединяющей, всеобъемлющей, всепоглощающей братской любви, окутавшей только нас, и уносящей нас в недосягаемую высь.
После службы мы сели в небольшой, серого цвета Fiat, и через несколько минут были дома у отца Андрея.
Однокомнатная, съемная квартира в пятиэтажке была обставлена "согласно чину". В углу - пара икон; над жестким раскладным диваном - скромное распятие средних размеров; по стенам - полки с многочисленными книгами по теологии, философии, литературные классики на различных европейских языках. На отдельной полочке - все необходимое на случай внезапного вызова к больному или умирающему. На прикроватной тумбочке - простенькая магнитола. У дивана - журнальный столик.
- Я на минуту, - сказал отец Андрей, выкладывая на столик мобильник и связку ключей, - а ты располагайся.
Я положил на столик свой телефон и стал рассматривать книги.
- Пиво будешь? - спросил он из кухни.
- Да, - ответил я удовлетворительно, вспомнив то место, где я впервые встретил "ангела" на Земле, - кстати, я свое тоже в холодильник поставлю?
- Конечно, - крикнул он уже из ванной, где весело зашумела вода из открытого крана.
Быстро справившись с холодильником, я взял с полки сборник поэм Адама Мицкевича на польском и, с невинным видом, стал ожидать дальнейшего развития событий.
Вскоре появился Андрей в тех же брюках, белой просторной рубахе с расстегнутом воротом и слегка подвернутыми манжетами, неся в руках вспотевшую бутылку пива и два керамических бокала.
Он присел рядом на диван. Впрочем, большого обилия стульев в его квартире я и не заметил - так, один в углу комнаты, и пару табуретов на кухне. Спросив разрешения у хозяина, я удалился "умыть руки с дороги". Быстро, насколько возможно, я справился со своими "туалетными" делами и вернулся на свое место.
Андрей, в это время, что-то быстро строчил шариковой ручкой на стандартном листе бумаги, а в бокалах уже пенился прохладный напиток.
- Сейчас письмо товарищу допишу, которое ты обещал передать. - он вновь, в который раз засиял своей улыбкой. Я даже не представлял, как он может выглядеть в минуты скорби.
кивнул в ответ и потянулся за бокалом. Время летело незаметно. Мы беседовали много о чем, но в основном о философии, о жизни в целом, и о наших ареалах обитания, в частности. Мы то и дело, во время разговора, касались друг друга коленками, прижимались плечами, рассматривая фотографии. Пиво лилось, сознание плыло понемногу у обоих. Когда третья "полторашка" была опустошена наполовину, разговор зашел о благословениях. И я, театрально взглянув на неполную бутылку, затем на часы, произнес:
- Может благословите на дорожку, отец?
Он привычным движением руки провел у себя по плечу и груди, как будто хотел поправить несуществующую епитрахиль. Блуждающим взглядом он провел по комнате, мол: "Где бы она могла быть?". Поймав мой саркастически-язвительный взгляд, Андрей немного смутился. Я же, куя железо не отходя от кассы, развязано положил ему руку на ширинку и манерно, как шалава с окружной процедил:
- Может чем-нибудь другим благословите? - и чуть-чуть, на мгновение, сжал ладошку, успев ощутить при этом, что там не все так уж и плохо.
Его как-будто ошпарили лампадным маслом. Андрей подскочил, чуть не опрокинув столик, и, внезапно, залепил мне звонкую пощечину, выпалив с придыханием:
- Не смей!
Я мгновенно протрезвел, также подорвался, и хотел с неуемной яростью схватить его за ворот... но, почему-то, руки крепко легли ему на затылок, рывком притянув голову к своим губам. Я как энцефалитный клещ впился в его тонкие губы. Он слабо посопротивлявшись, принял предложенные мною правила игры и стал понемногу отвечать взаимностью. Затем его руки легли мне на плечи и потихоньку начали сползать мне на спину и талию.
Да. Два прикосновения за день одного и того же человека к лицу другого, а какая пропасть ощущений!
Его губы отдавали сладостью причастного вина, а ровные зубы, с затаившимся за ними игривым язычком, с новой силой возбуждали страсть. Я ослабил свою хватку, и перешел поцелуями на уголки губ, мочку уха, шею. Он запрокинул голову, смежив веки, и прерывисто задышал. Я продолжал поцелуями изучать еще такое невинное, совсем неизвестное мне, воистину ангельское тело. Легко, без сопротивления поддавались пуговки шелковистой рубахи. На почти безволосой груди показался внушительный цилиндрик шоколадно-молочного цвета. Прикоснувшись влажным языком к соску, я ощутил легкое содрогание гибкого тела Андрея в моих руках. Немного подавшись телом вперед, я усадил его на диван, который, удивившись от всего происходившего в комнате, как бы затаился, и даже не возмутился скрипом пружин, как это любит предательски проделывать некоторая мебель, желая, из вредности, досадить своему хозяину.
- Подожди, Вась! Я - сейчас, - почти простонал он мне в ухо, целуя мочку, и так юрко выскользнул из моих объятий что я сам удивился его ловкости, не меньше чем тот диван.
Судя по звуку защелки, и журчанию воды из крана, он удалился в ванну.
Бегло оглядевшись, я только сейчас заметил в углу ложа аккуратно сложенный плед и подушку в белоснежной наволочке. Быстро разложил постельное по удобней. "Эх! Мне терять нечего! Анафема!", - думал я, сбрасывая с себя немногочисленную одежду, и в позе парижской, отнюдь не "Богоматери", вальяжно растянулся под пледом.
В комнату тихонько впорхнул Андрей. Кое-где на его теле поблескивали, как стразики, немногочисленные капельки, оставленные душем. Большое желтое бархатное банное полотенце, почему-то свисало с плеч, а не было, по древнеегипетски, повязано на бедрах, и напоминало опущенные крылья нашкодившего ангела.
Передо мною стоял полностью сформировавшийся юноша, готовый решительно вступить в самостоятельную жизнь, но никак не мужчина под 30 лет. Хорошо развитые, но не перекаченные руки, чуть рельефная грудь, абсолютно плоский живот, вертикальная, аккуратно подбритая полоска темно-русых волос стыдливо и заманчиво восседала над полувозбужденным, средних размеров, членом, крутые бедра и ноги пловца.
Я приподнял плед, приглашая этим жестом к себе. Он же, с ловкостью перепуганной лани, быстро юркнул в образовавшуюся брешь и прижался всем телом ко мне.
Мы долго и жадно целовались меняя позы, исследуя тела друг друга губами, руками, языками. Как-то внезапно оказались в недвусмысленно пикантном положении "69", и тут же принялись исследовать губы и рот друг друга своими перевозбужденными членами. Результат не заставил себя долго ждать. Я с жадностью выпил, высосал и вылизал все, что мне предлагали, и когда повернулся к Андрею, то не смог сдержать прилива искреннего смеха. Просто невозможно было удержаться, глядя на это симпатично-удивленное лицо, всё перемазанное белесыми разводами моих соков. Я быстро достал из, лежавших неподалеку, своих брюк чистый носовой платок, немного отер лицо, а остальное просто выцеловал.
Мы обнялись и пролежали так несколько минут молча. Но нежное юное тело, лежавшее рядом, не давало покоя, и мои руки, помимо воли, стали легонько его поглаживать по спине. Он зажмурился, как греющийся на солнышке котенок, и начал проделывать со мною то же самое. Если сказать, что у меня спина - это эрогенная зона, то это значит не сказать ничего. Это место, где у меня концентрируются оголенные нервные окончания, напрямую связанные с главным функциональным мужским органом, который так легко помассажировать другому мужчине, приняв при этом некоторую позицию в пространстве.
Нарастающее возбуждение у обоих, опять дало о себе знать. Мы снова слились в нежном поцелуе, продолжая легонько массажировать руками наши тела. Лежа на боку, я пропустил свои ноги между его бедер. Получилось, что Андрей, как детсадовский "буденовец", оседлавший деревянную палку-лошадку, скакал на мне, только "морда" его "лошадки" была обращена к седоку, и жарко его целовала. Я провел свой отвердевший член под Андрюхиными яичками и начал возвратно-поступательные движения, а его возбужденный член постарался посильнее прижать своим животом к его животу. Свободной рукой я продолжал нежно массировать бедра, попку и проскальзывать пальчиком по сфинктеру. Его легкое постанывание подтвердило мое предположение: "Нравиться!"
Тогда я стал смачивать пальцы и влажными кончиками обрабатывать запретный вход. Легкие судороги, пробегающие по напряженному телу Андрея, говорили о том, что его организм готов принять такого рода ласки. Тогда я постарался пообильнее намочить его вход и начал слюной намыливать свою головку. Немножко отстранив Андрюху от себя я направил свой член ко входу поудобнее и надавил. Андрюшино лицо скривила гримаса. Не отстраняя члена, я быстро и нежно поцеловал его в губы, а затем зашептал в ухо:
- Андрюшенька, милый! Расслабься! Все будет хорошо! Немножко потужься и все пройдет великолепно!
Я еще раз надавил, еще, и - о чудо! Я легко, но медленно начал входить. Ощутив Андрюхин жар, я еще больше возбудился, мне даже показалось, что конец уже близок. Я остановился, дал ему привыкнуть, а себе передохнуть, а затем медленно, но уверенно взялся за продолжение начатого дела. Андрей успокоился и даже стал мне помогать. Я начал осыпать поцелуями его шею, грудь, играть с шоколадно-молочными цилиндриками сосков. Старался как можно плотнее зажать между нашими трепещущими телами его жаждущий внимания член. Андрей вошел в раж и уже своими руками держал меня за ягодицы и сам начал задавать такт и глубину. Все новые и новые волны блаженного удовольствия и неземной страсти накатывали на меня, и я понял, что мое сознание отключается, и я полностью теряю контроль надо всем. Вскоре новая волна, "Девятый вал" удовольствия накрыл меня, и я, содрогаясь и постанывая выплеснулся в Андрея. Через несколько мгновений, взвизгнув чайкой, дрожью забился Андрей в моих объятиях, а я еще сильнее прижал его к себе и почувствовал, как горячий, скользящий поток начал обдавать наши животы. Мы сделали еще несколько инерционных движений, и замерли. Полежав так пару минут, я тихонько вышел из Андрея, поцеловал его в ушко и предложил:
- Иди в душ - тебе надо...
Он в ответ улыбнулся, медленно встал, накинул валявшееся все это время рядом желтое полотенце, и с какой-то усталой улыбкой опустошения, немножечко ссутулившись, ушел в сторону туалетной комнаты. Его не было минут 15. Вошел он в комнату несколько приободренный. Я быстро принял душ и зашел в комнату уже одетый. Андрей, сидя в белой рубахе и черных брюках жестом меня пригласил присесть на диван к столику, где, предупредительно были разлиты по кубкам остатки пива. Я взглянул на часы и, постаравшись, как можно больше предать нотки благодарности, сказал, глядя ему в глаза:
- Прости, Андрей, но мне действительно пора.
- Да, конечно... - сказал он тихо, грустно улыбаясь.
Проводив меня до двери мы, обнявшись, простились. Выходя, я услышал за спиной тихий голос: "Благослови тебя Господь", - и уже почти угадал за закрытой дверью: "А меня - прости..."
Клонилось к закату осеннее солнце. На деревьях не было еще и признаков красноты или желтизны листьев. Воздух был сухим. Я шел и наслаждался началом осени, еще таким летним, и по-мартовски будоражащим кровь.
Да! Неисповедимы пути Господни... А его служителей, еще больше...