Скучали без меня? Изнывали от недосказанности? Положим, Наташа просто взяла меня, доверчивую, нахрапом — но дальше-то? Знаю, некоторые себе представляют, что дальше был сразу этакий конвейер. Зря. Конечно, надо мной как-то раз было за один вечер девять нетерпеливых клиторов, «а потом вообще разврат начался» — но то будет самая-самая последняя история обо мне. Пока что еще 2012-й, и на моем пути только нежность и неожиданность. Пусть и не всегда одновременно.
— Отвали от Сереги, поняла? Шалава анимешная.
Ее звали Арина, она подождала меня в туалете, с разгона впечатала лопатками в стену (неприятно отдалось внутри) и теперь смотрела в упор, сжимая мои запястья. Почему «анимешная», трудно было понять. Ну то есть, конечно же, я прелестна, как те рисованные японские девочки, но коротких юбочек не ношу (они для меня всегда будут спортивной формой из моего ледникового периода) и не общаюсь писклявыми возгласами восторга или испуга.
Впрочем, кое-что общее со многими кавайными няшками у меня было. Но вот об этом-то Арина явно не подозревала.
Кавайные няшки имеют свойство внезапно неплохо драться.
Она была изрядно крупнее меня, но с тем же успехом могла быть огромным взбесившимся плюшевым мишкой. Ничего не стоило развернуть руки, дернуть ими вниз и немного вперед, и до свидания, больше ты меня не держишь. Арина беспорядочно колотила воздух, хватала его за места, где я только что была, — в общем, дралась как девчонка, хотя один раз все-таки заехала мне в левое плечо, и больно, надо сказать, заехала. Сама я даже и не пыталась ее бить кулаками, — вот еще; на моих прелестных костяшках, если приглядеться, и так немного видна моя воинственность лет до тринадцати, когда я еще не влюбилась в себя и не рыдала неделю над каждой ссадиной. И вообще, девочек бить нельзя. Это я еще в детстве поняла. Никакого воспитательного эффекта, наоборот, их после этого уже совсем не убедишь, что они были неправы. А невоспитанной я ее теперь не отпущу.
— Думаешь, я помню, который из них Серега? — изгалялась я, жестко приземлив ее на задницу с поднятыми и вывернутыми за спиной руками. Теперь уже окончательно плюшевый мишка. Надо сказать, я и вправду не могла вспомнить, о ком она. Легко путаю имена, особенно распространенные. Будь я Ниной или Викой — наверное, забывала бы, как меня зовут. Арине в этом смысле повезло. Или наоборот, не повезло.
— Что молчим, Родионовна?
Не я так придумала ее называть, и мне не показалось, что она это принимала с юмором, а не просто смирилась. Кому охота быть дряхлой голубкой, когда вокруг так мало мальчиков. А тут еще я.
Из коридора послышались голоса. Я отпустила ее руки. Жаль, думала за «шалаву» получить извинения.
— Чем занималась? — мрачно спросила Арина, отряхиваясь.
— Фигурным катанием, — сказала я, чувствуя себя ковбоем, сдувающим дымок с поднятого револьвера.
На самом деле не только. Два раза в неделю по вечерам папа меня отвозил еще и на самооборону. Я и вам не все рассказала о том, почему была таким отчаянно домашним ребенком, хотя при этом (к счастью, наверное) мама с папой не умели и не хотели быть такими родителями, что обычно выращивают домашних детей. Скажем так, до того, как папа от нас сбежал, он еще кое от кого сбежал. И был, даже все эти годы спустя, против того, чтобы я отправлялась учиться в Москву. Чуть ли не умолял, чтобы Новосибирск. Слишком близко Москва от Питера, где все произошло. Но папа уже ни на что не влиял, а мама, не исключаю, специально согласилась, чтобы он нервничал. Да и вообще решила, что мне, провалившейся фигуристке, теперь только замуж бы поудачнее.
Ну хоть теперь, когда я снова здесь, поняли, как скучали без меня все это время?
Порой думаю, что люди как-то легко обо мне забывают, — но это, должно быть, такой защитный механизм, ведь если вспоминать меня постоянно, с ума можно сойти. Так я оправдывала Наташу, когда уже месяц провела в Москве, а она так ни разу и не дала о себе знать. Я-то думала — смешная, свежесовращенная — что от нее отбою не будет, даже размышляла, как бы поделикатнее ей сказать, что случившееся между нами летом не превращает меня совсем уж в ее собственность... Ха! В итоге я сама пару раз порывалась ей позвонить, но изо всех сил себя удерживала. Нельзя же, чтобы она подумала, что мне невесть как отчаянно хочется к ней на ручки, а потом, может быть, и под ножки. Нельзя-нельзя, ведь и правда хотелось.
Только не надо думать, что мне хватило знакомства с Наташиной писькой, чтобы сразу же начать на девчонок смотреть оценивающе и выжидательно. Скорее я примирилась с тем, что из моей интимной жизни получается какой-то странный цирк, но по крайней мере становится чем дальше, тем интереснее. В конце концов я надеялась найти мальчика, похожего на Наташу.
Пока что новая жизнь, столичная и студенческая, меня сбивала с толку. Постоянно казалось, что меня оценивают — в самом буквальном смысле, как на льду. Не хотелось быть провинциалкой, и при этом я не имела понятия, как ей не быть. Порой казалось, что просто никак. Можно оказаться и слишком ухоженной, и немного небрежной, и нелепо благовоспитанной, и невпопад вульгарной. Сами же провинциалки тебя рады будут презирать за то, что слишком стараешься. Я пыталась себе внушить, что провинциалки — они в средней полосе, а я гордая сибирячка, которая жила в хрущевке из чистого льда и ездила в булочную на мамонте. Помогало не очень. Вообще выяснилось, что без моего большого зеркала очень легко забыть, какая я прелесть. Никудышными, мелкими зеркалами приходилось перебиваться. Вдобавок еще дурацкая мысль, что если кто заметит, подумает, будто ты себя рассматриваешь на предмет где что поправить.
В целом, конечно, ничего ужасного не творилось; я нормально общалась со всеми, хотя при этом как-то толком не общалась ни с кем. Соседку по общежитию я с ходу разочаровала тем, что тоже не умею готовить, но потом нас именно это и сблизило. Она открыла мне запретный мир пельменей из коробки, киосочных куриц и той лапши, что выглядит скорее канцтоварами, чем едой. Однако я и порядок наводить не умела и не любила, что уже ее раздражало. «Я хоть думала, я буду убирать, а она готовить, — а ты-то на что рассчитывала?» «Я? То и другое в обмен на оральные ласки». Мы поржали и больше о таких вещах не заговаривали никогда, хотя неприлично друг друга подкалывали то и дело.
А дальше я случайно попалась на глаза мальчикам со второго курса. Они были очень интеллигентные на вид, мило стеснялись и подкалывали друг друга на этот счет, и я рада была, что кому-то наконец однозначно нравлюсь, так что быстро оказалась в их компании. Мы собирались на незнакомых мне этажах с комнатами попросторнее. Играли в манчкин и шляпу, пили вино и коктейли, которые щегольски смешивал тот, что был постарше других и даже самую малость лысоват, но его все равно называли Снейпом, профессором зельеварения. Ко мне проявляли интерес все, но с явной оглядкой друг на друга и на девушек; как я поняла, у всех мальчиков кто-то был, но мало кто, включая девушек, исповедовал моногамность. Иногда мне казалось, что меня очень хотели бы видеть пьяной. Я держалась осторожно.
Собственно, я побывала всего на трех таких мероприятиях до того, как на меня напала Арина. Признаться, я совсем не ожидала от нее, так что у меня остался, помимо синяка на плече, какой-то отвлеченный испуг от того, как я мало понимаю в людях. Арина выглядела спокойной, говорила умные вещи, а иногда посреди всеобщего веселья сидела и медленно поворачивала перед глазами свой пластмассовый стаканчик. «Родионовна, отставить рефлексию», — балагурил Снейп, чем все только усугублял. Серегой был однозначно не он. И теперь мне неприятно было думать о том, что будет в следующий раз. Победить-то я победила, но жизнь продолжается, и теперь в присутствии Арины я уже не смогу себя чувствовать беззаботно. Но не переставать же к ним ходить из-за этого. Не доставлять же ей этого удовольствия. Хотя быть там назло ...