Посвящается Жоре Крыжовникову, если он читает этот сайт.
В начале января 20... года, когда новогоднее похмелье уже понемногу отпускало своих жертв, в одном из отелей Питера собрались трое.
Все они были френдами с Форума Любителей Секса, решившими развиртуализироваться и сообща отметить Новый Год.
Специально для этой цели была организована Жанна, красавица-блондинка с сиськами, как у райской птицы. Один из френдов вызвался добыть девчонку на троих, уверяя, что другой такой они не найдут. Он был прав: Жанна оказалась не только ебливой блядью, но и весьма душевной собутыльницей.
Когда три сорта спермы впитались в ее бездонные недра, френдов потянуло поговорить, и Жанна, малиновая от трехчасовой ебли, пришлась для этого дела как нельзя кстати.
Компания подобралась образованная, интеллигентная, и Жанна удивляла мальчиков, подхватывая любую тему. Она одинаково легко говорила о Булгакове и о Фрейде, о «Лолите» и о «Темных аллеях», элегантно шутила, каламбурила, и мальчики казались себе и друг другу умными, свободомыслящими мачо — цветом русской интеллигенции.
Увы, вскоре Жанна засобиралась домой. Она и так пересидела с ними целых сорок минут сверх оплаченного, не требуя домазать, и никаких других вариантов не было.
— Дааа, — сказал один из френдов, Юрик, когда за Жанной хлопнула дверь. — Ай да девка. Настоящая гейша. Не знал, что у нас такие есть.
— Ага. — отозвался другой, Серега. — Респект Мишане. Где ты откопал такой раритет?
— Вот так вам все и расскажи, — гоготнул Мишаня.
Мальчики помолчали.
— Дааа, — снова сказал Юрик. — Жаль только, что шлюха.
— Чего это?
— Молодая, талантливая, умная... Красивая.
— ... Дорогая, — продолжил Серега.
— Нууу. По работе и плата. Да и тыща баксов на три рыла — не так уж дорого.
— Бедный Юрик, а ведь ты прав, — согласился тот. — Такая девушка... и вынуждена сосать хуи богатым мудакам.
— Пааапрашу не обобщать!
— ... а могла бы хоть в бизнес, хоть в науку, хоть на подиум... Хоть в журналюги... Ту же Собчак заткнула бы себе за сиськи. С головой.
— Эх, жисть-жестянка... Нет справедливости на свете, Мишаня. Нету ее. Давай, что ли, хлопнем еще по горькой, а? За справедливость?
— А чего хлопать, коли ее нету?
— Ну, чтоб была...
Хлопнули.
Помолчали, прислушиваясь, как водка растекается по ватным телам.
— Справедливости нет, это факт. А вот любовь есть, — сказал Юрик.
— Любовь?
— Ага. Хотите историю?
— Валяй.
— Только... только с уговором, ладно?
— С каким таким уговором?
— А вот с каким. Пусть каждый из нас расскажет историю про настоящую любовь. Не трах-перетрах, а именно про настоящую. А потом мы все вместе решим, чья история лучше, и победителю... ну, не знаю. Скажем, вернем его долю за Жанну. Идет? Только чур не брехать!
— Идет, бедный Юрик. Начинай.
— Ну...
Юрик прокашлялся, сёрбнул водки, прокашлялся снова — и начал.
1.
— В некотором царстве, в некотором государстве жила-была прекрасная царевна-лягушка. Звали ее Анечкой, и было ей 35 лет. Как для царевны — возраст немаленький...
— И как для лягушки тоже.
— Заткнись, Мишаня... Итак, царевна наша была вполне обыкновенной лягушкой: работала в обычной школе, растила двух обычных дочерей-двойняшек, бегала по обычным магазинам и, увы, не имела мужа. Даже обычного.
Никто не знал, был ли он у нее в природе хоть когда-нибудь.
В общем, все в ней было обычно, кроме одного: внешности. Даже завидющие бабы — тетя Клава и тетя Софа, соседки по этажу, — не давали ей больше двадцати семи лет. От силы двадцать девять. Время забыло про Анечку, и в какой-то момент она просто перестала стареть.
Теткам было тем более завидно, что Анечка, казалось, делала все для того, чтобы превратиться в швабру: не красилась, таскала тяжелые авоськи... ну, и так далее. А повадки у нее так и остались девчоночьи. Она щурила глаза, шмыгала носом, ходила быстро, глядя в пол, носила русый хвост и одевалась только для того, чтобы не мерзнуть и не стыдиться.
Любая женщина отнеслась бы к такой, понимаете ли, вечной юности, как к дару, за который нужно благодарить небо и землю. Но Анечке казалось, что все считают ее пацанкой, писюшкой малолетней. Да так оно, в общем-то, и было. Бабы третировали ее, как могли, а Анечка наша копила обиду.
Долго ли, коротко ли... Устроили однажды в Анечкиной школе новогодний концерт. И там должны были выступать ее двойняшки — Роза и Лилия. Дело было как раз 31 декабря.
Из какого-то хозяйственного отчаяния Анечка не осталась послушать собственных чад, как те выводят под фанеру «Хэппи Нью Йи-и-ир», а отправилась домой. Готовить, драить и отшкребать.
Возле сцены ее стопорнул какой-то парень:
— Слушай, лапуся. Понимаешь, такое дело: забыл удлинитель. Будь человеком, сгоняй в подвал к завхозу. А мне тут надо все подключить, настроить... ну, сама понимаешь. Ты из какого класса такая красивая и грустная? 11А? Бэ?
Это было, как говорится, последней каплей.
— Хам! — орала Анечка, покрываясь ядовитой испариной. — Какая я вам лапуся? Что за фамильярность? Я, между прочим, секретарь приемной! Я... я...
И убежала в слезах.
Хам смотрел ей вслед, почесывая затылок, а Анечка проплакала весь вечер.
Как нарочно, двойняшки не отвечали, салаты не резались, курица не варилась... Да еще и отключили воду. Правда, ее тут же включили, но Анечка все равно треснула кулаком по раковине, набив синяк.
«Какая дура», — скулила она. — «Боже, какая дура. Как стыдно...»
Наконец на двадцать пятом звонке Лилия сняла трубку.
— Это что такое? — орала Анечка. — Лилька, ты чего не отвечаешь, а? Я что, должна тут с ума сходить, да?
— Мам, это я, Роза. Ну не волнуйся ты так... Мы на концерте были, щас идем уже домой...
— По темноте? Одни? Знаешь, сколько бандюков кругом?
— Не волнуйся, ма. Не одни. Нас... эээ... нас Паша провожает.
— Паша? Какой еще Паша?
— Это такой очень классный и положительный парень. Не бойся, ма...
— Час от часу не легче. Рано вам еще с положительными...
— Все, мам, тут дорога шумит, не слышно. Мы скоро будем. Цем!..
Через полчаса злющая Анечка открывала им двери.
— А шапки? Шапки где? Лысыми хотите быть? Сколько раз говорила: такие волосы, как у вас — подарок, на него молиться надо. А вы... А это кто?
— Можно? — из коридора выдвинулся мужской силуэт. — С Новым Годом, Анна Владимиро...
Роза и Лилия, раскрыв рот, смотрели, как их мама с Пашей прожигают друг друга взглядами.
— Эээ... мам, это Паша. Он нам только анимешку сбросит, и все, не бойся, он не навязывается... А вы что, знакомы?
— Анимешку? — скривилась Анечка, выждав паузу. — Японские глазастые мультики для даунов?
— Почему для даунов? Не для даунов, а для хамов. Прошу не путать, — медленно произнес Паша.
Анечка величественно молчала.
— Давай-давай, Паш, — шептали ему двойняшки. — Скидывай быстренько — и делай ноги. Не видишь, что ли?
Они утащили его в комнату. Анечка, всхлипнув, ушла на кухню — воевать с курицей.
Вскоре к ней постучали.
— Анна Михайловна! Анна Михайловна!..
— ? — спросила она взглядом, впуская Пашу.
— Анна Михайловна! Я вот ухожу... Хотел сказать вам «до свиданья», и... извиниться. Так неловко получилось...
— Владимировна, а не Михайловна.
— Ой... Извините... Я... вы... вы не думайте... Это только потому, что вы такая красивая девушка, Анна Мих... Владимировна...
— Девушка?
— Ну да... Я не хотел вас обидеть. Вы действительно такая красивая... и так молодо выглядите, что я принял вас за школьницу.
— Школьницу? А школьницам хамить можно?
— Анна Владимировна! Я же извинился. С Новым Годом вас!
— Спасибо, Павел... как вас там?
— Да ладно. Просто Паша.
— Итак, Просто Паша... У вас есть с кем встречать Новый Год?
— Выпроваживаете, стало быть.
— Стало быть, да.
— А можно у вас спросить одну вещь?
— Только если одну.
— Почему у вас такой характер, Анна Владимировна? Почему вы такая красивая — и такая злючая, как оса?
— Характер? Значит, это у меня характер? На себя посмотри!..
— Посмотрел. Понравилось. А вам нет?
— Нет!
— Еще посмотри.
— Нет!!! Уйди!!!
— А так?
Паша вдруг ухватил Анечку и, сжав в стальных объятиях, присосался к ее рту.
Анечка извивалась и хрипела. Рука ее, нащупав нож, взметнулась над Пашей, который все видел, но не прекратил поцелуя, — и, зависнув над ним, бессильно повисла.
Поцелуй длился минуту или больше.
— С Новым Годом, — хрипло сказал Паша, когда оторвался от нее.
Анечка хотела дать ему пощечину, но рука опять взметнулась и повисла.
— Бей. Чего ты? Бей, — говорил Паша, наступая на нее. — Бей! — и вдруг резким движением распахнул на ней халат.
Анечка завизжала.
— Не кричи. Они «Сейлор Мун» смотрят. Все равно не слышно...
Он щупал ее, как свою собственность, возбуждал ей соски, которые сразу встали торчком, и мял ей все тело, отвыкшее от прикосновений. Потом стянул халат прочь.
— У тебя супер фигура. Давай.
Голая Анечка потрясенно смотрела на него.
— Давай, говорю. Вот так, вот таааак, — он нагнул ее, и Анечка встала раком, закрыв глаза. — Вот таааак, — приговаривал Паша, массируя ей промежность, которая сразу выпятилась кверху. — Давно не трахалась девочка, давно... Течет, ой как вкусно течет, — он лизнул середку пизды, потом еще и еще.
Анечка стонала, покачиваясь из стороны в сторону.
— А теперь держись.
Он расстегнул штаны и с размаху влетел в нализанную пизду.
— Вот тебе! Вот тебе! — приговаривал он, смачно шлепая по звонким бедрам. Раздавался звук, похожий на выстрел. — Ииэх! Иииэх! Ииииэх!
Из Анечки рвался волчий вой — вначале порциями, а потом непрерывно, набирая силу, как самолет на взлете.
Вскоре она надрывно выла и бодала головой паркет. Паша с силой ебал ее, вгрызаясь пальцами в бедра; потом нагнулся и обхватил сиськи, мотавшиеся без дела. Анечка заголосила, как на родах, и вместе с Пашей повалилась на пол...
— Дети услышали, — сказала она сквозь стон, когда смогла говорить. Звук мультика прекратился, и за стеклянной дверью угадывались две тени. — Как я теперь выйду?
— Они будут только рады за тебя, — жестоко сказал Паша. — Сколько у тебя секса не было?
— Давно... Интересно, насколько ты меня младше?
— Мне двадцать три. А тебе двадцать... семь? Двадцать восемь?
— Ну да, и дети четырнадцати лет. В четырнадцать и родила.
— Что, серьезно?..
Вместо ответа Анечка положила руку ему на яйца.
Паша, сглотнув, припал к ее груди и долго сосал, причмокивая от жадности. Потом стал ебать Анечку прямо на полу, впечатывая быстрыми движениями ее дрожащие бедра в паркет. Анечка извивалась под ним, как гусеница, и шептала сквозь стон:
— Детей... отгони...
Через полчаса они вошли к двойняшкам.
Те чинно смотрели мультик, делая вид, что и не отходили от компьютера, и изо всех сил старались не переглядываться и не хрюкать.
— Дорогие дамы, — торжественно возгласил Паша. — Анна Михайловна разрешила мне встретить с вами Новый Год. Предлагаю прямо сейчас всем посмотреть «Сейлор Мун»!
— Урааааа!!! — завопили двойняшки.
— Владимировна, — сказала Анечка...
Прошло полгода.
Однажды тетя Клава и тетя Софа проводили, как обычно, утренний симпозиум на лестничной клетке:
— А Анютку-то видели, Анютку?
— Видела, конечно. Совсем рехнулась со своим новым-то.
— Ага. Он моложе ее лет на сорок... ну, на десять, — поправилась тетя Клава, встретив тети-Софин взгляд. — Пацан, школу еще не кончил.
— А с волосами что сделала? Вы видели, Клавдия Семённа?
— Видела, видела. Глаза б мои не видели! Такой хвостик был красивый, русый, почти до пояса... Мало того, что обрезала под горшок, так еще и выкрасила в зеленый цвет. Как кактус ходит, прости Господи!
— Ладно еще себе, а детям!..
— Ой, и не говорите. Такие волосы у девочек были — загляденье! Русалки, да и только.
— Я даже во сне видела, как парикмахер режет им косы, а потом мажет бедные головки этой дрянью. Чуть не плакала.
— Одна теперь сиреневая, а другая розовая, как не хочу говорить что. Страх Господний!..
— Это они мультиков этих насмотрелись китайских...
— Вьетнамских.
— Ой, да неважно! Все равно узкоглазые. Хахаль им носит. Как околдовал всех...
— А что? С него станется. Ладно еще он, и девочки... так и мамаша впала в детство!
— Ой, не говорите, Софья Абрамна! Ходит с ним и с девочками по дискотекам. Посмотришь на них — ну ни дать ни взять куча подростков. Одноклассники. И хахаль, и мама, и дочечки...
— А одевается как! Попугай гималайской!
— И дочки туда же. Сама вырядится чучелом, и дочек вырядит. Прям как эти... иноплинотяне. Я вот кино видела, зять ставил...
— Из школы уволилась, представляете, Клавдия Семённа? Какие-то там шоу устраивает вместе со своим хахалем.
— Одних шмоток вон сколько накупили! Видать, денюжки завелись.
— Тут дело нечисто, я вам так скажу...
— Здрасьте, Клавдия Семённа! Здрасьте, Софья Абрамна! — поздоровался Паша, подошедший сзади.
— Здравствуй-здравствуй, Пашенька, — приветливо заулыбались соседки, развернувшись к нему. — Что, уже домой?
— Да нет, забыл кое-что. Жена там одна утренник тянет, а я за удлинителем...
Они до сих пор вместе. Анечка по-прежнему зеленая, Лилия лиловая, а Роза, соответственно, розовая.
Двойняшки уже пооканчивали вузы и собираются замуж. А у Анечки с Пашей — маленький мальчик Эндимион. Родители хотят, когда он подрастет, выкрасить ему волосы в лилово-черный цвет...
***
— Дааа... — протянул Серега, когда Юрик закончил.
— Истооория, — сказал Мишаня, и потом добавил: — Зачотная.
— Эх! Люблю такие, — крякнул Серега. — Ее на нашем форуме надо толкнуть.
— Да ну! Не оценят.
— Почему это?
— А то сам не знаешь. У нас любят, чтобы всякие там киборги трахали суккубов. Ну, или эльфиек, на худой конец. Чтобы гоблин кончал эльфийке в жопу, а лепрекон в пизду.
— А Темному Властелину чтоб отсосала.
— Ага...
— Ладно, козлятушки-ребятушки, — сказал Серега. — У меня для вас тоже кое-что есть.
— Валяй, дядя Серега!
— Валяю. Итак...
2.
Это было с одним моим другом. Назовем его... ну, хотя бы Васей.
Привелось ему, Васе то бишь, воевать в Чечне. Был он кадровым офицером, и по должности своей попадал в немерянное количество передряг. Чего он там повидал — рассказывать не буду, не новогодний это рассказ.
Однажды вычищал наш Вася очередной моджахеждский гадюшник. И, когда вычистил, обнаружил среди прочих пленных девочку Айгуль. Девочка плавала в луже собственной крови, а рядом с ней плавали ее собственные руки и ноги, отрезанные под корень. Самое хуевое то, что она была в сознании. Бывает иногда такое — болевой шок не срабатывает.
Извиняйте за чернуху, мужики. В общем, то ли удача повернулась к ней, то ли Аллах для нее чудо сотворил — но выходили девочку врачи, дай им Бог здоровья. Выжила она. Вот только непонятно, зачем.
Родителей ее убили те же моджахеды. Не было у нее никого, вот просто никого. А у нее не было ни рук, ни ног. Даже обрубков не было — одно только туловище, и из него растет самая красивая и нежная голова, которую наш Вася когда-либо видел в своей жизни.
В общем, взял ее Вася к себе. Подмазал кому-то, и числилась она как бы в детском доме, а на самом деле жила у него. Ей тогда было шестнадцать лет.
«Взял к себе» — это так просто звучит, будто завел собачку. Она ведь ничего сама не могла. Ни-че-го.Только говорить, да плакать, да спать. Васе пришлось уволиться в запас и проедать бабки, нажитые на войне. Все, абсолютно все надо было делать за нее. Потом, когда Гулька уже научилась кушать и двигаться сама (она ползала, как червячок, по квартире), он стал пробавляться всяким немудреным бизнесом. В общем, переквалифицировался наш Вася из вояки в няньку. В этой ситуации, как понимаете, у Гуленьки никаких секретов от него не могло быть. Не только покормить с ложечки, поносить туда-сюда, но и пописять-покакать, и попку помыть, и пипку, и все тело, и тампончик вставить... Все это Вася делал, как миленький, каждый Божий день, с утра до ночи. Это уже потом она научилась и ползать, и даже по мобиле говорить (ртом как-то брала ее). А тогда...
Естественно, он хотел удочерить ее. Но пока суд да дело... знаете, какая волокита у нас со всем этим? Плюс взятки надо было давать чинушам, чтоб они застряли у них в заднем проходе... Плюс — он же привязан к ней, отойти может максимум на полдня, — нехорошо ведь девочку в памперсе держать...
В общем, пока то да се, ей уже исполнилось восемнадцать. И тут Вася крепко задумался.
Дело в том, что наша Гуленька, наш червячочек, сверточек... она как грудной младенец была — полметра с головкой... дело в том, что головка-то у нашей Гуленьки выросла такая красивая, что хотелось прямо умереть на месте, если долго смотреть. Конечно, Вася ничего такого себе не позволял, хоть и вынужден был каждый день обмывать ее, голенькую, во всех ее тайных местах. Он держал себя в руках железно, как ствол... пока ей не стукнуло восемнадцать.
Не знаю, как у них все это было, но очень скоро они сыграли свадьбу.
Я понимаю, что со стороны оно выглядит, как «вот, типа, герой-альтруист, весь такой жертвенный, отдал жизнь несчастному инвалиду, но ничто не бывает бесплатно... ясное дело — в награду он трахал эту девочку, а у нее просто не было другого выбора, кроме как подставлять ему свою пизду, которую он давно уже знал до последней загогулинки...»
Я сам так думал.
«И при чем тут, — скажете вы, — настоящая любовь?»
Дело в том, что...
Ну, во-первых, я видел их. Много раз. Видел, как они общаются, как он ее держит, целует, как смотрит... Он ее носил на дискотеки, и там ставил на стол и прыгал с ней, вытягивая руки вот так вот, а она визжала, как все девки... На речку ходил с ней, плюхались там... Волосы — они у Гуленьки были длиннее ее самой раза в четыре — он ей заплетал в такие прически, что чокнуться можно было. Научился сам красить ее, делал ей шикарный макияж, потом приноровился фоткать, да так, что и не было видно, что она инвалид. Супермодель, и все.
А еще...
Понимаете, мужики... Короче, мое окно было прямо напротив Васиного.— не торопись. Первый раз — самый горячий, и пусть он будет таким...
Она взяла его член в рот, и через минуту Виталик орал, выпучив глаза.
— Ого. Я чуть не лопнула, — сказала Люба, когда все проглотила. — А теперь идем в постель — и делай со мной все, что захочешь. Я вся твоя.
Виталик наслаждался этим розовым счастьем целых полтора часа. Он излизал его, когда перестал стесняться, во всех местах — даже там, где Любу еще никто никогда не лизал. Он окунул ее в такой водоворот кипучих щенячьих ласк, что она возбудилась не на шутку и хрипела, запрокинув голову:
— У меня такое впечатление... что это я тебя заказала... а не ты меня...
Он так уморил бедную жрицу любви, что та кончила от траха в попку и уснула в его постели.
Виталик долго любовался Любой, улыбавшейся во сне, как ребенок.
Ему хотелось реветь. Пришла полночь, Новый Год... Он выпил полный фужер, так и не решившись разбудить Любу. Несколько раз он порывался поцеловать ее, но не поцеловал. Потом взял ее туфли и тщательно вымыл их в ванной. Потом сгреб ее белье и долго нюхал его, как токсикоман. Потом...
Потом Люба ушла.
Перед этим Виталик признался ей в любви.
Он долго говорил ей, запинаясь, о том, что она сама не понимает, как она удивительна, что он готов для нее на все, и...
— Вот смешной, — отвечала ему Люба. — Ты впервые в жизни переспал с девушкой и решил, что влюбился, да? Ты думаешь, что сейчас переубедишь меня трахаться за деньги, и мы будем с тобой жить долго и счастливо? Ну ладно, давай поговорим. Ты знаешь, зачем я стала шлюхой? Чтобы заработать на учебу. Я хотела стать психологом. Вкалывала, как лошадь, но не могла насобирать. И подруга уговорила... «Попробуй пару раз, не понравится — прекратишь». Я попробовала. Мне не понравилось. Если бы ты знал, как мне не понравилось... Но не прекратила до сих пор. Меня никто не заставляет, Виталичка, мой хороший. Я сама делаю это, по своей воле. Я заработала на учебу, поступила в универ, проучилась год и бросила. И теперь занимаюсь только этим. Непоследовательно, да? Я не смогу бросить это, Виталик. Я не могу без этого. И то, что ты думаешь... ты не влюбился в меня. Это просто гормоны. Ты мне очень понравился, но... вот тебе на прощанье, — она глубоко, с присосом поцеловала его.
Виталик умолял, умолял ее, бухнулся на колени... и вымолил-таки телефон.
— Ничего не обещаю, — сказала Люба. — Не знаю, зачем я тебе его дала.
... Три дня она не брала трубку. На четвертый взяла:
— Ну знаю я, что это ты, знаю. Зачем столько звонить?
Еще через три дня Виталик гулял с ней по Летнему саду.
Они стали встречаться — вначале раз в неделю («ну некогда мне, поверь, Виталька»), потом все чаще.
Их встречи были похожи на школьные свидания — чопорно, под ручку, и ни слова о запретном. Они вели бесконечные беседы обо всем на свете. Вскоре Виталик не знал, что ему дороже: эти беседы или надежда на секс.
Надежда, кстати сказать, вскоре оправдалась. Как-то раз мамы Виталика не оказалось дома. Виталик отвернулся, чтобы найти и поставить Любе любимую музыку, а когда развернулся — уронил диски.
— Я не могу так, — оправдывалась голая Люба. — Видишь каждый день парня, трогаешь его, говоришь с ним — и не трахаешь. У тебя с тех пор никого не было?
В этот раз все было иначе (исключая Виталькин холодный пот).
— Ты думаешь, я тебя развлекаться пригласила? — говорила ему Люба, укладываясь под него. — Буду учить тебя настоящему сексу. Бесплатно, не бойся. Урок первый: как возбудить девушку, если она... Хотя нет, щас я уже сама возбудилась...
Эти уроки бывали все чаще — вначале дома у Виталика, а потом и у Любы.
— Смирись с тем, что я трахаюсь, кроме тебя, еще с целой толпой мужиков, — говорила ему та. — Смирись раз и навсегда. Сможешь смириться — буду с тобой.
Виталик смирился, хоть это было и нелегко. Ночами ему снилось, как Любу ебут ее клиенты, а он смотрит и не смеет подойти.
Это было унизительно, но и почему-то сладко, безумно сладко и запретно.
Шло время, а сны не уходили. Они давили на него тем сильнее, чем... чем меньше было клиентов у Любы.
— Знаешь, с тобой так хорошо, что мне все противней и противней делать это, — говорила Люба полгода спустя. — Никогда не думала, что так будет. Интересно, что мы с тобой жрать будем, а?
Сны не отпускали Виталика, и однажды он во всем признался.
— У меня уже месяц никого не было. Ну и ну, — удивилась Люба. — Значит... Значит, ты хочешь, чтобы я... чтобы мы...
***
— Так, стоп, — сказал Серега. — Слышь, в натуре, что за сказки?
— Влюбленный юноша... благородная проститутка... любовь-морковь... Кто в это поверит? — поддержал его Юрик.
— Тягомотина. Чуть не уснул...
— Пацаны, вы что, мне не верите? — возопил Мишаня.
— А чему тут верить? Что мы, малолетки, что ль?
— Да причем здесь малолетки?... Да вы... да я...
— Что «ты»?
— А то! Этот Виталик, к вашему сведению... короче, никакого Виталика нет. Это все я.
— Что «ты»?
— А то!!! Все это со мной было. Про себя я рассказывал, ясно?
— Про тебя-я-а?
Юрик, привставший с дивана, шумно плюхнулся обратно. Серега сделал то же самое.
— Ты точно не врешь, а?
— Да говорю вам! Мамой клянусь!..
— Мдааа... — Юрик вытянулся на диване. — Понимаешь, Мишаня, какое дело, — говорил он, глядя в рюмку. — Понимаешь, как оно... А ведь я тоже про себя рассказал. Все это со мной было. Анечка — это моя жена.
— И я... — сказал Серега.
— Что? И ты?
Мишаня и Юрик повернулись к нему.
— Ага... А что тут такого? Мы с Гулькой уже десять лет, считай, вместе.
— Охренеееееть...
Мишаня налил себе и залпом выпил.
— Ну, пацаны, мы и даем с вами... Ну и компашка подобралась, мать твою в очко!..
— Да уж. Порочный мы народец. Пропащий.
— Таким женам изменяем...
— А ведь и правда — конченые мы суки, — с чувством сказал Серега. — Вот ты, Юрик. Ты-то чего своей изменяешь, а?
— Как чего? Анечка хоть и такая, а... сколько ей лет, и сколько Жанне?... А ты?
— Ну... Гулька моя хоть и... а хочется же, блядь, нормальную, с руками-ногами, да выставить ее раком, блядь, по-человечески... Мишань, а ты?... Стоп.
— Что «стоп»?
— Стоп. Слушай. А Жанна-то... Это что — она?
— Кто «она»?
— Ну... твоя?
— Моя, — хохотнул Мишаня. — Она самая. Супружница.
Серега и Юрик, оторопев, смотрели на него.
— Только ее по правде не Жанной зовут, а Любкой... Ну, чё уставились-то?
— Ах ты сука, — сказал наконец Серега. — Своей женой, блядь, торгует, и еще бабки с нас дерет?
— Пацаны, вы чё?..
— Слышь, ты! Мааалчать! Ррруки за голову! Не двигатьсяяааа! Гони шестьсот баксов, которые мы тебе дали! Быстрааа!..
— Как я будут гнать, если у меня руки за головой?
— Быстрааа!..
***
Когда за Мишаней, напуганным до полусмерти, хлопнула дверь, Серега рухнул в кресло:
— Уфффф. Во падла, а?
— Да уж, — неуверенно ответил Юрик.
— Какие же ж люди все-таки бывают, а? И как я его сразу не раскусил...
— Действительно...
— Эх. Ну что, бедный Юрик? По последней, и — кончен бал?
— Давай...
Выпили. Посидели-помолчали.
Потом Серега ушел.
Юрик остался один.
Посидел немного, глядя в окно.
Достал мобилу. Повертел ее в руках. Включил.
Нашел контакт Lubimаyа — и стал строчить смс:
«Не спишь? Я скучаю...»
... Он удивился бы, узнав, что в эту же минуту, кроме него, еще двое набирают смс с таким же текстом.