Какое-то время оба они - и пацан, и Витька - молчали. Витька опять поймал себя на мысли, что пацан ему нравится. Странное дело: он, Витька, никогда ни о чём таком не думал, даже в глубине души своей никогда не замечал за собой какого-либо интереса к парнишкам, и вот - на тебе!
- А этот, как его... который с тобой здесь был... убежал который... - нарушил молчание Витька, глядя на пацана со смешанным чувством любопытства, неподдельного интереса и одновременно с какой-то затаённой, не умеющей выказать себя теплотой, неуловимо напоминающей нежность.
- Славик? - с готовностью подсказал пацан, вспомнив, как друг его, не растерявшись, одним прыжком преодолел забор.
Славик не растерялся, а он растерялся и даже... даже до смерти перепугался. "И вот теперь главное, чтобы никто не узнал", - подумал пацан, настороженно глядя на рядом сидящего с ним голого парня, зачем-то оставившего его здесь ещё на десять минут.
- Ну да, Славик. Это твой друг? - спросил Витька, глядя на пацана с тем же выражением неубывающего интереса.
- Приятель, - коротко ответил пацан, не понимая, к чему парень клонит.
- А ты... ты ебал его? - неожиданно проговорил Витька, и взгляд его невольно скользнул вниз - на член пацана, аккуратной сосиской висящий между ногами.
- Нет, - отозвался пацан, с удивлением глядя на Витьку.
- А он тебя?
- Я не голубой, - после секундного замешательства пробормотал пацан, отводя взгляд в сторону.
- Ну, понятно, - усмехнулся Витька.
Он знал, что "голубыми" называют тех, кому нравится трахаться в зад, и если кто-то кому-то свою жопу под хуй подставляет или, наоборот, в жопу натягивает, ебёт - значит, они и есть "голубые". Витька не сомневался в том, что пацан не врёт - говорит правду. И в то же время, если бы он сейчас услышал, что этот пацан и его друг, Славик, в жопу ебутся, он бы тоже не удивился; скорее наоборот - удивляться было нужно, почему они, пацаны, этого не делают, если это такой кайф, охуительный кайф!
- Понятно, - повторил Витька.
Помолчав, он вдруг заговорил неожиданно для самого себя:
- Я ведь тоже... тоже не голубой, и тебя я... с тобой... - Витька запнулся, мучительно подбирая слово, чтобы сказать, что именно он сделал с пацаном, - короче, у меня это тоже в первый раз, впервые я сделал это. Может, ты мне не веришь, но это правда. И вообще, никогда я об этом не думал, никогда не хотел... ну, с пацаном чтобы - даже мысли такой никогда у меня в голове не было. Сам не знаю, как так получилось. Я ведь думал сначала, что просто... просто вас попугаю, и всё. Думаешь, слив мне жалко? Не жалко. Я сам, когда пацаном был, точно так же, как вы, по садам чужим лазил. И ещё был колхозный сад - за речкой. Сейчас там всё заросло, и деревья засохли, а лет семь назад там ещё яблоки были, и сад охраняли. А мы собирались несколько человек пацанов и двигали за яблоками, воровать. Через речку ночью на плотах переправлялись. Прикольно было. Я с бабкой жил, вдвоём - она добрая была... А про колодезь я всё наврал - нет никакого колодца. Всё это я придумал... специально придумал, чтобы тебя попугать.
Витька говорил чуть сбивчиво, торопясь, словно боялся, что пацан его не дослушает, и тогда он, Витька, не успеет сказать пацану что-то очень важное; при этом он сам не знал, что именно он хочет сказать и что есть важное, а что нет.
Сидя на мешке, пацан с удивлением смотрел на парня, вполне обычного и потому совершенно не страшного, который непонятно зачем ему, пацану, сбивчиво, торопливо рассказывал о том, как лазил по чужим садам, как воровал с пацанами за речкой колхозные яблоки. Пацан с удивлением слушал голого и в общем-то симпатичного парня, сидящего рядом с ним, и у него было такое чувство, что этот парень, натянувший его в рот и в жопу, перед ним, пацаном, оправдывается. А что колодца нет, так пацан это сам понял - сам понял в какой-то момент, что всё это лажа. А ведь поверил сначала - так было страшно. Да и кто б не поверил в такой ситуации?
- А в жопу... очень больно, да? - неожиданно спросил Витька.
- Да... - пацан опустил глаза, - очень.
- А хочешь... - произнёс Витька и тут же, словно споткнувшись, замолчал.
Пацан, подняв глаза, наткнулся на отсутствующий, куда-то вовнутрь обращённый взгляд парня. Глядя на пацана, парень в то же время не видел его, и пацан в один миг внутренне сжался - во взгляде его мгновенно возникла тревога.
Витька молчал, по-прежнему пацана не видя и думая о своём. Мысль, внезапно пришедшая ему в голову, показалась в первую секунду совершенно абсурдной, но уже во вторую секунду Витька понял, что это то, чего он хочет. Да, именно это он хочет сделать, и он это сделает сейчас. Сделает!
Пацан, настороженно следящий за малейшим движением сидящего рядом парня, мысленно отметил, что взгляд у того вновь приобрёл ясность.
- Хочешь, - повторил Витька и уже без задержки закончил, - теперь я у тебя пососу? Хочешь?
Пацан, ожидавший чего угодно - только не этого, от неожиданности опешил.
- Н-не надо, - чуть заикнувшись, торопливо проговорил он, и Витька увидел в его глазах и недоумение, и удивление, и на мгновение мелькнувший испуг, и любопытство, и что-то ещё - всё это одновременно было во взгляде пацана, устремлённом на Витьку.
- Чего - не надо? Боишься, что ли? Давай... - горячо зашептал Витька, приподнимаясь. - Ты же сосал у меня? Вот. А теперь я у тебя пососу. Это всё равно что... Знаешь, когда кто-то кому-то на ногу наступит, то тот в ответ тоже должен наступить, чтобы не поссориться с первым, - привёл Витька не очень убедительное и даже не совсем уместное в этой ситуации сравнение, поскольку они с пацаном не были ни приятелями, ни тем более друзьями.
- Мне... домой надо, - не очень уверенно проговорил пацан, чувствуя, как возникает между ногами сладостное покалывание - предвестник начинающегося возбуждения.
- Ну, я прошу тебя, - Витька, глядя на пацана, растерянно улыбнулся, чем окончательно сбил его с толку. - Давай... Я тебе тоже... тоже хочу приятное сделать... Давай!
- Стыдно... - чуть слышно прошептал пацан, и это была правда.
Чувство стыда возникло непроизвольно и было совершенно необъяснимо после всего того, что уже случилось, что здесь произошло, и тем не менее... тем не менее, пацан почувствовал, что ему стыдно. Может быть, стыд возник потому, что никто посторонний ещё ни разу не прикасался к его члену - это была запретная зона, и все его мысли и фантазии, все страхи и манипуляции, связанные с собственным членом, были до сего дня его и только его делом.
Так или иначе, но пацан вдруг почувствовал стыд, между тем как член его, ничего и никого не стыдясь, стремительно наливался юным горячим вожделением. Приподнимаясь, он увеличивался, твердел, и ему, то есть члену, было решительно всё равно, стыдно это или не стыдно там, наверху. Так часто бывает у пацанов, когда их хозяйство по каким-то своим, внутренним законам вдруг неожиданно приходит в движение, совершенно не считаясь с ситуацией, и на уроке или в гостях, или в общественном транспорте горячие "парни" то и дело выпирают из брюк, причиняя при этом их обладателям массу всяческих неудобств.
- Чего здесь стыдного? Давай! - решительно проговорил Витька, придвигаясь к пацану почти вплотную. - Я пососу, и ты тоже кончишь. Сам увидишь, какой это кайф... Ложись!
Не раздираемый комплексами и не склонный к рефлексии, Витька был парнем простым, открытым и очень порядочным. Пацан нравился Витьке, нравился всё больше, нравился совершенно необъяснимо, и Витька, причинивший пацану боль, чувствовал себя виноватым перед ним, а вину свою, как учила Витьку бабка, всегда нужно заглаживать. Кроме того, испытав с пацаном минуты необыкновенного блаженства, Витька был искренне благодарен пацану и теперь хотел для него тоже что-то сделать, чтобы ему, этому пацану, было так же хорошо, как хорошо было ему, Витьке.
Никогда не испытывавший влечения к своему полу, а значит, никогда не барахтавшийся в мутном предрассветном омуте домыслов и предрассудков, ярлыков и лукавых суждений, никогда не испытывавший конфликта между своей чувственностью и так называемым "здравым смыслом", Витька, заставивший пацана сосать и получивший от этого удовольствие, как-то сразу, не раздумывая, не лицемеря ни перед собой, ни перед пацаном, воспринял и сосание члена, и траханье в зад как нечто естественное и потому вполне допустимое, совершенно приемлемое. Это был кайф, а кайф не имеет цвета, и, кроме того, настоящий кайф всегда взаимен - эту нехитрую мысль Витька вряд ли смог бы внятно сформулировать, но именно так он чувствовал, так понимал.
- Ложись, - нетерпеливо повторил Витька, не прикасаясь к пацану.
Член у пацана уже стоял - вопреки пресловутому "здравому смыслу", и пацан, вопросительно глядя на Витьку, прикрывал торчащий член ладонью, словно желая - в соответствии с тем же самым пресловутым "здравым смыслом" - уберечь свой член от готовых впиться в него мужских губ.
- Ну, чего ты боишься?
- Не надо... - нерешительно прошептал пацан, уже скорее по инерции делая последнюю - слабую и потому неубедительную - попытку избежать "откровенной голубизны".
- Надо, - коротко и просто отозвался Витька, и это короткое "надо" прозвучало настолько естественно, уместно и неопровержимо, что пацан не нашёлся, что на него ответить.
взяв пацана за руку, прикрывавшую член, медленно отвёл узкую ладонь в сторону. Член стоял, головка была полуоткрыта, и Витька, взяв большим и указательным пальцами твёрдый горячий ствол, осторожно потянул тонкую кожу к основанию - крайняя плоть легко съехала, сползла вниз, и алая сочная, похожая на спелую сливу, головка открылась, бархатисто и влажно блестя в электрическом свете.
Пацан затаил дыхание, всё ещё не веря в то, что этот парень будет сейчас сосать его член.
- Ты его дрочишь? - прошептал Витька, сильнее сдвигая назад тонкую нежную кожу на члене.
- Ну... иногда... когда сильно захочется, - чуть смутившись, прошептал пацан, впервые в жизни признаваясь в том, что сам он считал в глубине души постыдной слабостью и что тщательно скрывал от друзей и приятелей, когда время от времени возникали у них разговоры о всяких дрочилах - тех, кто кончает в кулак.
- Я тоже дрочил, - спокойно отозвался Витька и, посмотрев на пацана, неожиданно улыбнулся. - Сейчас не дрочу - мне не нужно. А куда деваться-то, да? У нас в ПТУ это знаешь, как пацаны называли? Перепихнуться с Дуней Кулаковой.
Витька, обхватив горячий член ладонью, быстро задвигал вдоль ствола вверх-вниз рукой. Пацан, затаив дыхание, не шевелился - впервые чужая рука касалась его возбуждённого члена, делала то, что делал он себе сам, и это было так же приятно... или нет - это было ещё приятней... ещё приятней! Так подумал пацан, заворожённо глядя на чужую руку, горячо обжимающую его окаменевший член, снующую вдоль него, сладостно распираемого изнутри ничего не признающим юным вожделением.
Неожиданно Витька наклонился, и пацан почувствовал, как горячие влажные губы, скользнув по головке, вобрали её вовнутрь и, эластично сомкнувшись, медленно скользнули вдоль ствола. Член... его член оказался у парня во рту!
Член у парнишки был горячий, твёрдый и немного солоноватый. Витька, скользнув губами до самого основания, почувствовал, как головка упёрлась ему в гортань, и, едва не поперхнувшись, торопливо дёрнул головой вверх, но член изо рта не выпустил. Обжимая губами твёрдую плоть, Витька медленно и осторожно - вверх-вниз, вверх-вниз - задвигал головой, видя перед собой два небольших кустика чёрных курчавых волос и не чувствуя никакого удовольствия. Вверх-вниз, вверх-вниз... Витька, не прекращая движения, закрыл глаза.
А пацан... Пацан кайфовал! Парень сосал у него член! Влажные горячие губы, плотно обхватив, обжав ствол члена, ритмично скользили вдоль ствола, язык парня то и дело касался уздечки, и, на какой-то момент прекращая движение головой, парень по кругу облизывал языком головку, сжимал её, словно присосками, горячими влажными губами, опять облизывал, опять сжимал... и снова начинал двигать головой - вверх-вниз, вверх-вниз, ритмично насаживаясь на вертикально торчащий член своим ртом. Пацан, вцепившись руками в мешок, приоткрыв рот, прерывисто дышал, чувствуя охуительный, до дрожи в коленях пробирающий его кайф. Блин, ради такого кайфа стоило пережить все страхи и все ужасы!
Витька, внезапно оторвавшись от члена, сплюнул в сторону и, вытирая мокрые губы тыльной стороной ладони, взглянул на пацана:
- Ну, что... нормально?
- Да, - чуть слышно отозвался пацан, машинально облизывая пересохшие губы.
- А у меня уже челюсти болят, - проговорил Витька, снова сплёвывая. - Давай я лягу на спину, а ты сверху сам поработаешь. Давай?
Пацан, соглашаясь, молча кивнул - он был согласен хоть как, лишь бы продолжить... продолжить это чудо.
Витька, разогнувшись, выпрямился - встал на колени, и пацан, послушно приподнявшись вслед за ним, чуть подался в сторону, уступая парню место. Член у Витьки полустоял - в отличие от парнишкиного, влажно блестящего, отвердевшего до окаменелости.
Они молча поменялись местами: Витька лёг на спину в небольшое углубление, образованное телом парнишки, вытянулся в полный рост, и пацан, не зная, как ему быть, на секунду замешкался, стоя сбоку на коленях.
- Ну, чего ты? Давай... становись сверху... - прошептал Витька, тронув пацана за ногу, и тот, сообразив, как надо, молча перебросил ногу через Витьку, на ходу поворачиваясь к нему лицом.
Теперь, раздвинув ноги, пацан стоял на коленях, вопросительно и вместе с тем возбуждённо, нетерпеливо глядя на парня - на его губы - сверху вниз. Длинная синяя футболка на пацане обвисла и, доставая лежащему под ним Витьке почти до сосков, смешно топорщилась спереди сильно выступающим, выпирающим вперёд колом.
- Майку сними, - улыбнулся Витька.
Пацан, не раздумывая, торопливо вскинул вверх тонкие руки, послушно стянул с себя футболку и, отбросив её в сторону, нерешительно улыбнулся Витьке в ответ. Теперь он, пацан, тоже был голый - совсем голый, если не считать белые кроссовки на ногах.
- Ну, ближе давай подвигайся, - и Витька, обхватив круглые булочки ладонями, слегка подтолкнул пацана вперёд.
Член коснулся головкой губ парня, и губы тут же с готовностью разомкнулись. Блин, какой же всё-таки это кайф - ебать в рот! Член снова был у парня во рту, но теперь парень не сосал его. Подавшись вперёд - опираясь на согнутые в локтях руки, пацан чуть шире раздвинул колени и, таким образом нависая над Витькой сверху, сам двигал задом. Он, пацан, ебал взрослого парня в рот!
Витька, подставив губы, скользил ладонями вверх-вниз по колыхающейся, постоянно ускользающей из рук попке. Мягкие нежные булочки снова были разведены, и Витька, скользя пальцами по ложбинке, то и дело касался туго стиснутого скользкого входа.
А пацан, между тем, работал - шморгая соплями, пацан вовсю двигал попкой, и чувство приближающегося оргазма с каждой секундой - с каждым тычком - стремительно нарастало, усиливалось. Попка дёргалась в Витькиных руках всё быстрее, член тыкался Витьке в рот всё глубже.
И вдруг, дёрнувшись, пацан судорожно сжал попку, почти навалившись на Витькино лицо горячим животом, и в то же мгновение Витька почувствовал, как во рту у него появился солоноватый привкус, чем-то отдалённо напоминающий вкус огуречного рассола.
Спермы у пацана оказалось на удивление мало, и если б не этот появившийся во рту привкус, Витьке, наверное, пришлось бы у пацана уточнять, кончил он или нет. Поняв, что пацан кончил, Витька легонько оттолкнул его от себя и, едва член, стремительно теряющий твёрдость, выскользнул изо рта, тут же, приподнявшись и повернув голову набок, сплюнул на мешок. "Блин... кончил мне в рот!" - с запоздалым удивлением подумал Витька, сплёвывая ещё раз.
"Кончил... кончил... кончил ему в рот..." - чуть ошалело думал пацан, испуганно глядя на парня, раз за разом сплёвывающего на мешок скопившуюся во рту слюну... слюну и его, парня, сперму. Мысли в голове пацана прыгали, словно чёртики, обрывали друг друга, мешались, путались, и было от чего! Он, пацан, натянул, выебал в рот парня, выебал по-настоящему. Блин, если кому рассказать - не поверят... Он выебал, натянул парня в рот - охуеть можно!
Чувство оргазма, сладкой судорогой кольнувшего между ног, медленно уходило, рассасывалось, сменяясь чувством лёгкости, приятной опустошённости и одновременно - нарастающей тревоги. Пацан, глядя на Витьку, пытался угадать, хорошо он сделал или нет, что кончил... кончил этому парню прямо в рот. Может, надо было фак вытащить, выдернуть изо рта?
- Ну, понравилось? - Витька с любопытством посмотрел на пацана, вытирая тыльной стороной ладони мокрые губы.
- Да, нормально... - осторожно проговорил пацан и, помолчав, не зная, что сказать ещё, неожиданно для самого себя добавил: - Спасибо.
- Ни хуя себе! - Витька, на секунду опешивший, тихо расхохотался. - Спасибо... Я тебе что, профессиональный сосальщик? Спасибо... Пожалуйста! Ну, ты, блин, даёшь! Это вы все там, в Москве, такие воспитанные, да?
Пацан, запоздало сообразив, что он опять сказал что-то лишнее, испуганно замер. Ну, блин! Кто его тянет за язык? Уже сколько раз он давал себе слово не говорить о том, о чём его не спрашивают, - ничего не добавлять, не уточнять, вообще, не говорить ничего лишнего... И вот опять! Сначала про Москву зачем-то сказал, теперь - снова облажался...
- Хороший ты пацан, - отсмеявшись, неожиданно произнёс Витька, глядя на парнишку снизу вверх. - Членом уже работаешь, как взрослый мужик. Ты что, в самом деле ещё никого не ебал? Я имею в виду девчонок. Никакую писюшку ещё не трахал?
- Нет, - отозвался пацан.
- Ну, это добро от тебя не уйдёт, - помолчав, улыбнулся Витька. - С бабами тоже классно... И с мужиками классно, да?
- Не знаю, - пацан, видя, что парень улыбается, улыбнулся тоже. - Я ж девчонок ещё не трахал, - уточнил он и тут же подумал, что опять, блин, не удержался - опять, наверное, сказал что-то не то.
- Ну да, с мужиком ты уже попробовал - меня натянул, - хмыкнул Витька, но пацан не уловил в его голосе ни осуждения, ни недовольства, ни чего-либо ещё, что таило бы в себе угрозу. - А в жопу, говоришь, больно, да?
- Больно, - тихо ответил пацан, и взгляд его, невольно метнувшись в сторону, скользнул по Витькиному члену.
- Это когда тебя ебут - больно, а когда ты в жопу ебёшь - это кайф, охуительный кайф! Хочешь попробовать? - неожиданно спросил Витька изменившимся - внезапно напрягшимся - голосом, впившись в пацана взглядом.
Пацан на какой-то миг растерялся, не испугался, а именно растерялся и, почувствовав, что краснеет, торопливо выдохнул:
- Нет, не надо... Я не хочу, - он хотел добавить "спасибо", но вовремя спохватился и, отчего-то смутившись, торопливо отвёл взгляд в сторону, однако тут же, не удержавшись, опять посмотрел на парня, лежащего перед ним.
Взгляды их встретились. Парень смотрел на него, пацана, внимательно и ещё... нет, не возбуждённо - никакого возбуждения во взгляде парня не было, а было в нём что-то такое... вопрошающее. Да, парень смотрел вопросительно, но вопрос этот был обращён явно не к пацану. Парень смотрел на него, пацана, внимательно и при этом словно не видел его, и пацан опять торопливо отвёл свой взгляд в сторону, с беспокойством почувствовав лёгкое, едва уловимое томление между ног. "Блин, опять... только этого не хватало", - с тревогой подумал пацан, изо всех сил стараясь не смотреть на парня.
Значит, не надо? - Витька усмехнулся.
Пацан вздрогнул, посмотрел на Витьку и, опустив глаза, промолчал.
- Если честно, я сам не знаю. Может быть, ты и прав, что не надо. Хотя... - парень говорил медленно, словно взвешивая каждое слово, и опять у пацана возникло ощущение, что парень говорит всё это не ему, а... непонятно кому.
А Витька находился на распутье. Впрочем, если бы он был возбуждён, то всё было бы намного проще: здоровое любопытство уже толкнуло бы его на продолжение этого странного ночного приключения, и пацан уже наверняка мостился бы к нему, раздвинувшему ноги, чтобы по самые помидоры вогнать ему между ног свой немалых размеров член. Но возбуждения не было, Витька не чувствовал возбуждения, и в то же время... в то же время где-то в глубине его души слабо тлела, не угасая, непонятная для него, для Витьки, смутная нежность к этому пацану.
Витька был парнем простым и внятным, никогда ничего не усложнял и решения, если ему приходилось что-то решать, всегда принимал однозначные, и они всегда были такие же ясные и простые, как и он сам, и всё всегда было понятно. Но сейчас... сейчас всё было не так. Сейчас, глядя на сидящего рядом с ним пацана, Витька не мог понять своего чувства к этому пацану и потому хотел... хотел чего-то ещё - чего-то такого... он и сам не знал, чего он хотел. Чужой пацан... что за дурь - подставлять ему жопу?
- Ну, как хочешь. Не хочешь - не надо, - усмехнулся Витька, поднимаясь. - А хочешь... хочешь, на рыбалку съездим? Я одно местечко знаю. Знаешь, как там клюёт! - глаза у Витьки вдруг загорелись. - Ты рыбу ловить любишь?
Пацан, хлопнув ресницами, вскинул на Витьку удивлённые глаза.
- Не знаю, - чуть помедлив, нерешительно произнёс он, и в глазах пацана Витька увидел вслед за удивлением мгновенно возникшее и уже знакомое ему, Витьке, выражение настороженности.
- Блин, ну чего ты сразу... Чего ты, пацан, боишься? - с лёгкой досадой проговорил Витька. - Ты меня боишься, да?
- Н-нет, - запнувшись, тихо отозвался пацан, но по его неуверенному и дрогнувшему голосу Витька понял, что тот врёт. - Мне домой надо... - неожиданно добавил пацан.
"Блин! Чего он, Витька, от него хочет? Какая, на хуй, рыбалка?! Чужой пацан... его, может, ищут уже. Хотя нет - вряд ли. Если б искали, Славик уже рассказал бы, где искать. А если ищут?! Ведь поздно уже. Поздно, блядь! Часа три, наверное. Витька вдруг подумал, что он всё это время не курил, и едва он только об этом подумал, как ему мгновенно захотелось курить. Чужой пацан, москвич - какое, блин, ему, Витьке, до этого пацана дело?! Пацан ему, блядь, понравился... В попку ебаться понравилось? С пацаном понравилось? На рыбалку... Ага, на рыбалку - а там его раком ставить и в попку... в попку поёбывать, да? А в попку - кайф! Травка зеленеет, солнышко блестит - парень наклонился, плавки приспустив, - неожиданно в рифму подумал Витька, но почему-то не удивился этому внезапно открывшемуся у него таланту. - Рыбаки, блядь! Друзья-одногодки... Да если кто об этом узнает - всё, кранты. Ведь никому потом не докажешь, что никакой ты не пидор... Не пидор? А если не пидор, то кто? Хуй отсосал? Отсосал. Теперь ещё жопу подставить хочется... В жопу попробовать хочется, да? А он ведь натянет, ещё как натянет, - Витька едва заметно усмехнулся, глядя на голого пацана, сидящего рядом, - ему в его возрасте всё равно, кого и куда натягивать. Выебет - не оглянется... Мудак ты, Витя... Всё, нечего мозги парить!" - психанул про себя Витька.
Пацан смотрел на Витьку всё с тем же выражением настороженности в глазах - чужой пацан, изнасилованный в чужом сарае. "А пацан, наверное, классный", - неожиданно подумал Витька, никогда не имевший близких друзей, братьев или племянников.
- Ладно. Не хочешь - не надо. Одевай свои мини-бикини и дуй домой. Свободен! - быстро проговорил Витька, вставая с мешков.
Пацан, не говоря ни слова, соскочил с мешков вслед за Витькой, торопливо нагнулся, поднимая с пола трусы. Витька не смотрел на него. Пацан быстро натянул тёмно-красные трусики-плавки, затем, переступая с ноги на ногу, так же быстро вскочил в шорты, нагнулся ещё раз и поднял с мешка футболку, надел её и вновь превратился в обычного тинэйджера, какие тусуются с утра до вечера на улицах, в подъездах, на скамейках, бесцельно убивая время или ища приключений.
- Всё, я оделся, - коротко произнёс пацан, вопросительно глядя на Витьку. - Можно идти?
- Подожди. Я тоже оденусь - провожу тебя до калитки.
Витька потянулся за своими трусами, но, вспомнив, что он ими вытирал член, сменил направление руки и поднял с пола спортивные штаны.
- Жопа не болит? - не глядя на пацана, неожиданно усмехнулся Витька, вставляя ногу в штанину.
- Нет, - отозвался пацан и, опустив глаза, невольно скользнул взглядом по члену парня, спокойно висящему между его ног такой же точно сосиской, как у него самого.
- Ты далеко живёшь? - Витька надел штаны и посмотрел на парнишку чуть озабоченным взглядом.
- Нет, не очень, - ответил пацан, но в его голосе Витька не услышал уверенности.
- Может, тебя проводить? - спросил Витька.
- Не надо, я сам. Я найду дорогу, - уже уверенней проговорил пацан и, не удержавшись, добавил: - Мы этой дорогой на речку ходим.
- Ну, смотри... как хочешь. Вообще-то у нас не шалят, но если хочешь, если надо - я провожу, - произнёс Витька, выключая в сарае свет и одновременно открывая дверь на улицу.
Тёмная летняя ночь окутывала станицу. Чёрное небо было усеяно звёздами, но эти звёзды почти не освещали землю, и деревья, словно сказочные чудовища, висящие в воздухе, безмолвно и таинственно подступали со всех сторон, то ли оберегая, то ли готовясь напасть. Ветра не было - деревья стояли, не шевелясь ни единым листочком. Воздух, прогретый за долгий летний день, уже успел остыть, и приятная, освежающая прохлада лизнула лица вышедших из сарая. Было темно и тихо, даже не слышен был лай собак, и только звенела в ночном неподвижном воздухе несмолкаемая, непонятно откуда льющаяся песня невидимых в темноте сверчков.
Витька молча довёл пацана до калитки, так же молча, прикоснувшись к руке, придержал его, прислушиваясь. Было тихо. Глухая ночь окутывала станицу.
- Может, тебя всё-таки проводить? - ещё раз повторил Витька, смутно надеясь на то, что пацан в ответ произнесёт "да".
- Нет, спасибо. Я сам, - так же тихо ответил пацан, выходя за калитку, и, снова не удержавшись, добавил, поясняя: - Я знаю дорогу - я сам.
Он отошёл уже метров на пять, превратившись в тёмный силуэт, когда Витька неожиданно для себя вдруг окликнул его:
- Эй, подожди! - голос прозвучал неожиданно громко, и Витька, невольно сам испугавшись своего голоса, уже тише - почти шёпотом - торопливо повторил: - Подожди.
Видя, как пацан уходит, исчезает в ночной темноте, Витька окликнул парнишку невольно, поддавшись внезапно возникшему порыву, и теперь, приближаясь к нему, он вдруг поймал себя на мысли, что не знает, зачем он пацана окликнул и что ему теперь пацану сказать.
А пацан, услышав за спиной внезапно раздавшийся голос, вздрогнул, и первой его мыслью было: "Бежать!". Да, бежать, сорвавшись с места, бежать что есть силы, во весь дух! Улица перед ним была пуста, свободна, и пацан знал, что он бегает лучше всех пацанов в классе (он даже участвовал в соревнованиях, и за первое место у него дома висела над его письменным столом красивая грамота), но он почему-то не побежал. Он нерешительно замер, застыл на месте, словно опять скованный страхом, подкатившимся ему под коленки, чутко вслушиваясь в звук торопливо приближающихся к нему шагов.
Парень подошёл к нему близко, почти вплотную.
- Ты никому не рассказывай, что мы... ну, что мы здесь делали... Понял? А то тебе самому житья не будет, - приглушённым шёпотом произнёс Витька, пытливо всматриваясь в глаза пацана. - У вас там, в Москве, может, это и свободно, а здесь - заебут насмешками.
- Да, я знаю. Я не скажу, - отозвался пацан, не опуская, не отводя в сторону взгляд.
- Ну, всё... А про рыбалку подумай. Если захочешь, мы можем съездить. Ну, иди, - Витька, не удержавшись, легонько хлопнул парнишку по заду, и под его ладонью упруго колыхнулась мягкая булочка. - Иди!
Шаги пацана затихли, и, только войдя во двор и бесшумно закрыв за собой калитку, Витька вдруг понял, чего ему так хотелось. Да, очень сильно хотелось! Это было так просто и так понятно, что Витька, остановившись, невольно усмехнулся: блин, совсем уже крыша поехала? Что за херня происходит? То, что Витька внезапно понял, было и просто, и вместе с тем опять непонятно, опять для него, для Витьки, необъяснимо. И, тем не менее, это было так: ему, парню, хотелось... да, хотелось, очень-очень хотелось этому пацану понравиться, просто понравиться, хотелось увидеть в его глазах доверие и теплоту... и ещё - увидеть в глазах этого пацанёнка лёгкую, радостную влюблённость, какая бывает порой у пацанов по отношению к старшим братьям... Лёгкую, радостную влюблённость.
Светка? - впервые за время, проведённое с пацаном, у Витьки мелькнула мысль о жене. - Светка, блин... Как же она?" - подумал растерянно Витька. И вдруг он почувствовал, как это бывало порой с ним в далёком прошлом, свою совершеннейшую беспомощность: привычный для Витьки мир неожиданно дал трещину.
Не склонный к рефлексии, Витька воспринимал мир как нечто цельное и, никогда не задавая себе отвлечённых и потому ненужных вопросов, жил так, как ложилась карта. А карта ложилась так, как положено - жизнь Витькина складывалась сама по себе, и было всё в этой жизни понятно: школа, училище, армия, после армии - женитьба, работа. У Витьки были друзья-приятели, и, как все нормальные парни, он иногда выпивал, и Светка, как все нормальные жены, всегда, когда он приходил домой в подпитии, немного ругалась, а потом они всё равно ложились в постель, и мир вокруг опять восстанавливался. Витька успешно, без промаха, кидал свои "палки" - без перерыва, одну за другой, они о чём-то шептались, Светка что-то рассказывала, прижимаясь к Витьке мягким бедром, и жизнь продолжалась дальше: работа, рыбалка, поездки к тёще. Тёща держала для них, для него и для Светки, двух кабанчиков, которых они должны были к осени перевезти к себе, а к Новому году одного из них зарезать, и Витька по вечерам строил для этих кабанчиков небольшой сарай, и для сарая нужны были ещё доски. В общем, всё в этом мире было понятно, всё предсказуемо, и вдруг этот цельный, как монолит, мир дал трещину - жизнь неожиданно повернулась к Витьке новой, неведомой ему ранее гранью. Он приобрёл новое знание и, не зная, что теперь с этим знанием делать, вдруг ощутил, растерявшись, свою уязвимость.
Он стоял посреди двора и думал о Светке, которую он, несомненно, любил. Да и кого ему было любить ещё? Он любил Светку, потому что так легла карта, и легла эта карта удачно: Светка была домовита, заботлива, и хорошо с ней было в постели. "Что ещё нужно?" - думал Витька. И тут же он думал о пацане - чужом, совсем чужом пацане, к которому вдруг почувствовал он непонятную нежность и которому он так хотел понравиться. И эти два чувства - привычное чувство к жене и новое чувство к парнишке - никак не хотели совмещаться между собой в привыкшей к ясности Витькиной голове.
Эта непонятная ему двойственность казалось Витьке чем-то из ряда вон выходящим и даже более того - невозможным. Ладно, был бы он голубым, но он же, Витька, не голубой - не пидарас, как голубых по привычке ещё называли в станице, и этот парнишка, которого он натянул, - всего лишь случайность, и то, что он выебал его в жопу, и то, что он сам у него отсосал, ещё ничего, совершенно ничего не значит. Ну, понравилось ему в жопу - и что теперь? Хуй дрочить ему тоже когда-то нравилось, но он же не дрочит его сейчас. Так и это - всё ерунда и ничего ровным счётом не значит. А если не значит, тогда почему этот оттраханный в жопу пацан так неожиданно и глубоко, словно заноза, запал Витьке в душу? "В душу... и жопа здесь не при чём", - думал Витька, не находя ответа на свой вопрос.
Никогда не интересовавшийся однополой любовью, Витька не знал, что когда-то, много веков назад, однополая любовь считалась не просто естественной, а что она поощрялась, ею гордились, и в солнечной Греции мужчины, имея жён, любили при этом и красивых юношей, и эти две любви, как две стороны одной медали, совмещались между собой самым законнейшим образом. Ничего этого Витька не знал. Да и когда это было? Древняя Греция - солнечная страна, где мужчины, равноправно любя женщин и юнцов, жили в гармонии с собой и с миром, - нет, ничего об этом, как, впрочем, и о многом другом, Витька не знал и даже никогда не слышал.
Глухая тёмная ночь пеленала землю, обступала Витьку со всех сторон. Он невольно задрал голову вверх. Небо было усыпано звёздами, и Витька неожиданно для себя подумал, что нет этой звёздности ни конца, ни края. И, подумав так, он впервые в жизни вдруг остро почувствовал свою одинокость - не одиночество, а именно одинокость.
Монотонно и нескончаемо пели однообразную песню сверчки. Симпатичный пацан, словно посланец из другого мира, стоял перед мысленным Витькиным взором. Новое знание открылось Витьке, и хотя для многих и очень многих подобное знание было обыденным, и, обладая этим знанием, парни ложились в постель, чтобы дарить друг другу блаженство, и Витькино знание даже в сравнении со знанием многих и многих парнишек было ничтожно, тем не менее, для него, для Витьки, это знание оказалось избыточным. Это было знание о другой, совсем другой жизни, и Витька, думая о парнишке, вдруг совершенно внезапно и вместе с тем совершенно отчётливо понял, что эта другая жизнь никогда не будет его жизнью, и смутная, необъяснимая печаль легла на Витькино сердце.
Звёздная ночь висела над миром. Витька зашёл в сарай, плотно закрыл за собой дверь, зажёг свет. На мешках - там, где пацан и он попеременно лежали - было небольшое, оставленное их телами углубление. Да, вот здесь парнишка лежал, подняв вверх разведённые ноги, и две его булочки были распахнуты, разведены в разные стороны, и между ними пульсировал туго стиснутый нежный входик, и в этот входик...
Витька вдруг почувствовал, как возбуждается. Блин, надо было дать пацанёнку в жопу, чтобы он совсем перестал его бояться, а потом... потом его - ещё раз!
Член у Витьки стремительно встал - головка упёрлась в штаны, отчего они тут же взбугрились колом, и Витька, поддаваясь невольно возникшему - в третий, в третий раз! - желанию, чувствуя, как от внезапно охватившего его возбуждения сладко заныло в очке и вокруг него, рывком приспустил до колен штаны и, вытянув вперёд руки, мягко повалился на живот на то место, где было на мешках углубление... Перед тем, как покупать зерно, Светка мешки постирала, и всё равно сквозь грубую мешковину чувствовался лёгкий, едва уловимый запах степной пыли.
Травка зеленеет, солнышко блестит - Парень наклонился, плавки приспустив, И, подставив попу, терпеливо ждёт, Когда Витькин хобот в дырочку войдёт.
Блин! Витька даже замер от удивления. Строчки сложились сами собой, совершенно легко, на одном дыхании, и это уже было совсем непостижимо - крыша у Витьки определённо ехала. "Ну, блядь... поэт!" - Витька и растерялся, и удивился одновременно, вспомнив вдруг, что в школе даже чужие стихи он заучивал с величайшим трудом.
Он лежал на животе с приспущенными до колен спортивными штанами, и зерно... сквозь мешковину зерно действительно пахло пылью, и ещё... ещё оно было тёплое и, как почудилось Витьке, пахло зноем. И Витьке вдруг представился звенящий полуденный зной, и берег речки, поросший ивами, и летающие над водой стрекоз... и они, он и пацан, в этом залитом солнцем мире. Пацан не умеет плавать, и он учит его. Они барахтаются в воде, весело, звонко смеются. Взлетающие вверх брызги искрятся на солнце, пацан смотрит на Витьку влюблёнными глазами и, делая вид, что тонет, то и дело обхватывает его за шею, прижимаясь губами к щеке. Витька выносит смеющегося, дурашливо вырывающегося пацана на берег - на зелёную шелковистую траву. Пацан становится к нему задом, и, приспуская с него плавки, Витька видит перед собой - между двух раскрывшихся, распахнувшихся булочек - туго стиснутый входик. Пацан замирает, шире разводит колени и, подставив попу, терпеливо ждёт...
Тело Витькино содрогалось. Сунув под живот сложенные лодочкой ладони и вставив в них окаменевший член, Витька судорожно сжимал ягодицы, сопел, упираясь щекой в мешковину, ноги его дёргались, конвульсивно вздрагивали, лопатки ходили ходуном, мышцы играли, перекатывались под загорелой кожей - Витька мысленно ебал пацана, и всё его тело сладостно, неостановимо содрогалось, приближая желанный оргазм. Сперма брызнула на ладони, тяжело дыша полуоткрытым ртом, Витька изо всех сил судорожно сдавил, сжал ягодицы - и обессилено замер, кончая.
Какое-то время он лежал, не шевелясь, не вынимая из-под живота рук. "Блин, ну и ночка - сплошные приколы", - устало и уже спокойно, чуть отрешённо и в то же время не без издёвки над собой подумал Витька, переворачиваясь на живот. Руки были липкие. Витька потянулся за трусами и только тут сообразил, что он даже не знает, как пацана зовут.
Вытирая трусами руки и живот, он мысленно усмехнулся: "Да, весело получилось - нечего сказать. Пацан, конечно, никому ничего не расскажет, он будет молчать - о таком пацаны не болтают, и всё остаётся шито-крыто... если, конечно, это не обнаруживается случайно. А кто теперь обнаружит? Очко ему я вроде бы не порвал, - Витька внимательно рассмотрел трусы, вспомнив, что он давал их парнишке подтереться между ног; крови на трусах не было. - Завтра их постираю... А этому другу своему, Славику, он, надо думать, что-нибудь наплетёт - не маленький... в рот натянул меня, как пидараса", - как-то легко подумал Витька.
Он тут же мысленно вновь усмехнулся: "И правильно сделал, что натянул: нечего было рот открывать! И в жопу меня натянул бы тоже, если бы я ему жопу подставил... А как зовут его - не спросил... Может, оно и к лучшему. Говорят же: не в свои сани не садись - в чужих санях далеко не уедешь... А значит, тема закрыта, - натягивая штаны, подумал Витька, и мир удивительным образом снова обрёл для него утраченную на какой-то миг цельность. - Да, к субботе должна вернуться Светка... и крем нужно положить на место... А насчёт досок завтра можно будет узнать на пилораме", - подумал вдруг Витька, закрывая сарай.
Глухая ночь пеленала станицу - всепоглощающее безмолвие царило над миром, и лишь нескончаемо пели свою монотонную песню невидимые в ночи сверчки. Витька прислушался к этому пению, чуть постоял и, неожиданно задрав голову, посмотрел на звёзды, подумав, что гвозди тоже кончаются, а значит, нужно будет ещё прикупить гвоздей... Жизнь продолжалась.
продолжалась, и пацан, благополучно добравшись до дома, хотел было незаметно прошмыгнуть в комнату, но зацепился за пустое ведро, и оно, опрокинувшись, загрохотало.
- Егор, это ты? - послышался из глубины дома бабкин голос.
Бабка ложилась спать рано и, ложась, дверь всегда оставляла распахнутой настежь: во-первых, как она объясняла, было душно, и действительно в доме к вечеру стояла невыносимая духота, во-вторых, бабка никого не боялась, так как воровать, говорила она, у неё нечего, и в-третьих, внук приходил с улицы поздно, и она не хотела вставать-просыпаться, хотя просыпалась она, когда Егор возвращался, почти всегда.
- Я, - отозвался пацан.
Пацана звали Егором. Не зная, сколько времени, он хотел прошмыгнуть в свою комнату незаметно, и иногда это ему удавалось, но тут проклятое ведро, попавшееся под ноги, выдало его с головой.
- Господи, полуночник, - послышалось из темной глубины дома бабкино бормотание, и, чуть повысив голос, она проговорила громче - так, чтобы внук её расслышал: - Целыми ночами где-то шляется. Вот приедет мать забирать, всё ей расскажу.
Она говорила это каждый раз, когда внук приходил домой за полночь, и Егор уже привык не обращать на это внимание. Он знал, что всё равно бабка матери ничего не расскажет, и на следующий день, пока он будет чуть ли не до обеда спать, она если и будет заходить в дом, то тихо-тихо, чуть ли не на цыпочках, чтобы не разбудить "полуночника", а когда он проснётся, то обязательно уже будет настряпано что-нибудь вкусненькое.
- Ужин там, под салфеткой. Яйца сварила - ещё, может, тёплые. Огурцы с помидорами мытые - если хочешь, порежь на тарелку... Ты меня слышишь, Егор? - снова раздалось из глубины дома.
- Я не хочу есть, - отозвался пацан и, не включая свет, сел у крыльца на скамейку.
Глухая тёмная ночь висела над миром, и у пацана было столько всего сейчас на душе, что ему хотелось хотя бы немного... да, хотя бы чуть-чуть разобраться во всём этом.
- Как это - не хочу? - из темноты удивилась бабка. - Яйца крутые, как ты любишь. А яйца не хочешь, так попей молока. Сыр в холодильнике есть, - снова послышался бабкин голос. - Или что, разогреть, может, что-нибудь? Я сейчас встану.
- Ба, лежи! Я огурец сейчас съем. Спи! - пацан вдруг перепугался, что если бабка встанет и включит свет, то она обязательно посмотрит на часы.
А сколько сейчас времени? Пацан не знал, но было, наверное, очень поздно.
- Я уже ем. Спи! - ещё раз торопливо повторил он, громко нащупывая в темноте под салфеткой огурец - производя шум, чтобы успокоить бабку.
Бабка услышала шум, и в ответ послышалось её тихое бормотание:
- Ну, ешь огурец - завтра блинчики сделаю... Шляется где-то полночи, а потом до обеда спит... полуночник, - и бабка затихла, успокоенная тем, что внук вернулся домой.
Егор повертел в руках огурец и тихо, чтобы не услышала бабка, положил его на место - есть не хотелось. Ясно было одно: его сегодня по полной программе - и в рот, и жопу - отымел взрослый парень. Отымел, как настоящего голубого. А потом он, Егор, этого парня отымел тоже - кончил ему в рот, и всё это было по-настоящему...
А ведь сначала он, Егор, подумал, что это маньяк! Да и как было не подумать - сколько про этих маньяков рассказывают! У них в конце учебного года даже классный час был - классная говорила о всяких ситуациях, где нужна особая осторожность. А толстый Дубина, всегда достающий учителей каверзными вопросами, классную спросил: "А скажите, Нина Витальевна, опасаться нужно только девочкам? Или нам тоже нужно опасаться?". Все так и покатились от смеха. А классная - она молодая - тоже молодец, не растерялась: "Вам, - говорит, - опасаться тоже нужно, но ты, Дубинин, из всех учеников, сидящих в этом классе, опасаться можешь в последнюю очередь", - и так скептически посмотрела на него... В общем, врезала ему, чтоб не умничал, и все в классе снова покатились от смеха.
Егор, вспомнив предпоследний классный час, невольно улыбнулся - и тут же мысли его опять переметнулись туда, в сарай. Конечно, он испугался... и про колодезь вначале поверил. Да и как было не поверить? Интересно, что сделал бы Славик, если бы с ним - так...
"А парень этот оказался вовсе не маньяком. И вообще он какой-то странный: любой школьник знает, что смазывать надо вазелином, а он хотел насухую всунуть... Крем для жопы... Тот же Дубина весной приносил в школу блестящую баночку и всем пацанам в классе её показывал. Он говорил, что баночка английская и что в ней был гель для ануса - специальная смазка для голубых; говорил, что нашел её около дома. А этот - взрослый, а сам не знает... Бегал куда-то за кремом для рук... Если бы я убежал, то ничего бы дальше не было, - подумал Егор - и тут же вдруг вспомнил, что весной кто-то в их пацанском туалете на втором этаже ручкой написал на стенке одной из кабинок: "Один раз - не пидарас", и надпись эта красовалась там почти неделю, пока её технички не замыли. "Да, ничего бы не было - он бы меня в попу не натянул", - подумал пацан.
Бабка заворочалась в тёмной глубине дома, и пацан замер, прислушиваясь. Нет, затихла опять - не проснулась.
Самым разумным сейчас было идти лечь в постель, но в комнате, несмотря на открытую настежь дверь, всё равно было душно, и пацан остался сидеть у крыльца. Он вдруг подумал, что ему почему-то очень важно сейчас решить, голубой этот парень или нет. Да, он сказал, что он не голубой, - ну, и что с того? Сказать можно что угодно. Тот же Дубина приносил в класс газету, где было написано, что голубых на Земле - десять процентов, а он, Егор, ещё ни одного голубого не видел. "Это потому, - вдруг подумал пацан, - что никто в этом не признаётся. Не видел, а сегодня - увидел, и мало не показалось, - парнишка невольно улыбнулся. - И всё-таки этот парень на голубого был не похож. Голубой бы в жопу точно дал, а этот... отсосал, потому что не больно, и всё. Не зря же он спрашивал, больно мне было или нет. Сам ещё целка - испугался, блин... А если бы не испугался? Да, если бы не испугался?"
Пацан вдруг почувствовал лёгкое щекотание между ног. Попа совсем не болела - словно и не было ничего: ни сарая, ни страха, ни раздирающей между ног боли. А ведь больно было, и вот - ничего. "Нет, никакой он не голубой - просто взрослый парень, и всё тут", - пацан вдруг почувствовал облегчение.
Теперь, когда всё было позади, всё это виделось ему чуть по-другому, и пацан, совершенно растерявшийся и даже перепугавшийся до смерти там, в сарае, когда у него неожиданно встал, затвердел член, теперь к тому, что член стремительно поднимается, отнёсся совсем по-другому. Сунув руку в трусы, он привычно сжал в ладони твердеющий член, и смутное чувство гордости невольно возникло в его душе: это был уже опыт, пусть даже такой - не совсем обычный, но всё равно это был опыт. Все его друзья только болтают, а он... он, Егор, по-настоящему трахнул этого взрослого парня в рот, он его выебал, натянул в рот. Да, как ни крути, а сегодня он, Егор, впервые ебался по-настоящему! И этот парень не голубой - он, Егор, ебался не с голубым, а значит - он тоже не голубой, а просто они два парня, и всё...
Член напряжённо стоял. Пацан, оттянув резинку шорт вниз, вытащил член из трусов и, чутко прислушавшись, на какой-то время замер. Бабка спала - из распахнутой настежь двери до Егора доносилось её тихое, с лёгким свистом посапывание. Было темно, хотя небо было усеяно звёздами.
Егор, раздвинув ноги, сел поудобнее, большим пальцем одной руки придерживая внизу резинку шорт, а ладонью другой сжимая возбуждённо торчащий вверх член. Егор немного стеснялся того, что у него такой большой член - больше, чем у других пацанов, и в то же время... в то же время это было классно.
В начале лета, когда он только приехал к бабке, он пошёл с пацанами купаться на речку, а потом они выжимали плавки - приспустив до коленей, выкручивали их, и Егору, чтобы над ним не смеялись, что он городской, пришлось сделать точно так же. Пацанов было человек семь, и Егор видел, как его новые друзья как бы невзначай, мельком смотрели друг на друга - на члены. И на его член они тоже смотрели, и когда они на него смотрели, в глазах у них на мгновение вспыхивала зависть. Но тогда член у него висел, как сосиска, а теперь он был твёрдый и горячий, как в сарае у этого парня. "Жалко, что он не дал мне в попу", - подумал Егор, бесшумно двигая на вертикально торчащим вверх члене крайнюю плоть...
"А Славику он завтра скажет, что мужик, схвативший его за руку, долго и нудно читал ему мораль о том, что сливы в чужом саду - это частная собственность. И ещё... ещё нужно будет узнать у Славки, какая рыба у них здесь водится", - мелькнуло в голове у Егора.
Было темно, тихо. Сидя на скамейке у крыльца, пацан бесшумно дрочил, приоткрыв от наслаждения рот... Жизнь продолжалась.