Николетта
Господи, как же я устала!
Столько времени на доклад потратила, а эти свиньи неблагодарные даже притвориться не желают, что им хоть чуточку интересно. Совсем наоборот, как мне кажется. Всем видом дают понять, что плевать хотели на все мои старанья. Никто и не смотрит даже.
Ну, кроме, разве что, тугодума Сандерса.
Этот аж сгорбился весь, кулаки сжал. И всё буравит и буравит меня своим взглядом выпущенной на волю гориллы. Никак, похоже, не смирится с мыслью, что его так беспардонно отшили. Ладно, признаю, вышло немножечко грубовато. Но с другой стороны, на что он вообще рассчитывал?
Нет, научись мистер Мускул изъясняться не только междометиями, ему б хоть тогда растолковать худо-бедно можно было, почему я не собираюсь ставить бооольшущий крест на своей репутации общаясь со всякими недоказановами местного разлива. Да уж. Вот обидела паренька теперь. В ранимую душу плюнула. Ладно, переживёт, бедняжка.
Контингент здешний, конечно, заслуживает отдельного упоминания. Каким словом лучше всего описать тутошнее студенчество? Болото. Непролазное, гнилое, сочащееся миазмами тупости и апатии болото.
Скольжу взглядом по аудитории.
Вон там с правого края сгруздилось племя вечнобунтующих переростков в своих мешковатых бесформенных толстовках «Скажи системе нет», вперемешку с неопределённого пола существами, похожими на улиток, таскающих весь свой скраб в здоровенных рюкзаках, которые они даже сидя не удосуживаются снять. Иногда ловлю себя на мысли, что и спят они, вполне вероятно, в них же. Позади собрались всякие крашеные рок-идолы, наверняка до сих пор живущие в гараже у родителей, и страдающие от жуткого когнитивного диссонаса. В мечтах-то они уже давно загорают под огнём софитов, исполнив очередной бессмертный хит, а вот в суровой реальности приходится мыть посуду в какой-нибудь местной забегаловке. Там уж только в свете мытых тарелок понежиться можно. Неудачники, в общем. Те и другие. Ничего интересного.
Ах да, есть ещё доморощенный Ахиллес Грэг Сандерс со своими бравыми мирмидонцами. Но эти всё время то на поле мяч гоняют, то сидят в обнимку с сомнительного вида девицами на скамейках, глядя как мяч пинают другие. Ещё раз прости, быстроногий, придётся тебе подыскать себе другую Брисеиду.
Кстати, если уж речь зашла о девушках.
Представительницы «прекрасного» (с позволения сказать) пола делятся здесь ровно на два лагеря: нищие замарашки с сальными волосами, скрывающими побитые сыпью желтоватые лица. Эти вечно кучкующиеся с себе подобными и плачущиеся о несправедливости мира особи скорее умрут, чем решатся сделать над собой усилие и сбросить пару-тройку фунтов. О том, чтобы начать пользоваться духам и хоть изредка чистить зубы я конечно даже не зарекаюсь. Я же не дура какая-нибудь. Запястье ещё вывихнут с непривычки. Знаю-знаю, скажете, излише снисходительна к чужим слабостям. Сама себя корю, уж поверьте. Но что поделать? Не всем же быть, как я. Понимание проявлять надо.
Ну и тип номер два: представительницы подрастающей смены для древнейшей в мире профессии. Про этих и сказать-то особо нечего. Коллективный аппендикс футболистов, хихикающий над их глупыми шутками.
Верховодит этой размалёванной командой поддержки Дрю Нильсон. С которой я уже имела неприятность познакомиться. До сих пор жалею. Та ещё мразота.
Смотрю я на весь этот балаган, и не понимаю, откуда столько споров о пропавшем звене между человеком и обезьяной. Что тут спорить? Вот же они сидят. Целая куча этих чёртовых пропавших звеньев.
***
— Как день прошёл?
Мама, как обычно, лучится оптимизмом, верой в завтра и рыночную экономику.
— Как ты думаешь? Чудесно. Прекрасно. Восхитительно. А что? Может быть как-то иначе?
Я верю в гармонию. В эмоциональный Инь-Янь. Нужно разбавить её приторно-сладкий «Прозак» толикой своего витриола.
— Николь, ну, может, хватит, а? Сколько раз я должна повторять, мне, правда, очень жаль, что пришлось переехать. Я прекрасно понимаю, у тебя там все друзья остались. Брайан. Но пойми и меня тоже, если бы мы остались в Англии, всё бы могло сложиться гораздо хуже. Гораздо хуже.
Для большей выразительности она потрясает указательным пальцем.
— Ага. Конечно. Здесь-то у нас сказка.
— Что тебя не устраивает? Денег я тебе даю, как полагаю, достаточно. Подрабатывать тебе не надо. Как многим, прошу заметить, твоим менее удачливым сверстникам.
— Да не в деньгах дело!
Моё кощунственное замечание она предпочитает пропустить мимо ушей. Ладно хоть крестным знаменем богохульницу не осеняет. В нашей семье дело всегда в деньгах.
— Ты даже не представляешь в каком положении я оказалась. Сколько активов сгорело из-за этого недотёпы Марлоу! А слухов распустили...
Надо прерывать тираду.
— Мам, меня тошнит уже от этого городишки.
— Николь!
— Что? Неужели нельзя было подыскать что-нибудь получше? Я здесь, как на каторге.
— Хватит! Работу мне предложили здесь. Условия более чем выгодные. Я же для тебя стараюсь, пойми.
— Если ты так переживаешь, подумай каково мне приходится среди всех этих деревеньщин. Я ведь деградировать скоро начну! Что мне тут делать? Идти лес рубить? Мам, пожалуйста, я хочу домой.
— Мы уже много раз это обсуждали. Не начинай, пожалуйста, заново. В Англию мы сейчас вернуться не можем. Может через год, когда всё уляжется. Максимум два. Обещаю.
Уверенность. Скепсис. Баланс. Моя привычная мантра.
Во внутреннем кармане вибрирует сотовый. Кто там может быть? Брайан? Он-то всегда поймёт. Поплачусь хоть. Нет. Даже близко. Дрю Нильсон. Господи, ну что опять? Когда же эта мерзавка оставит меня в покое? Последние деньги же уже отдала. Что ей ещё от меня надо-то? Зарекалась же с туземцами путаться и на тебе. Раз принципы нарушишь — хлопот потом не оберёшься.
Раздумываю, отвечать или нет. Решаю, что много чести будет. Перебъётся.
Через пару секунд приходит сообщение. Открываю. И спешно прижимаю телефон экраном к груди. Бросаю взгляд на маму. Следит за дорогой. На меня не смотрит. Медленно перевожу взгляд на экран телефона.
Господи, ну за что мне это?
Чувствую, начинаю заливаться краской от присланного изображения. До сих пор не верю, что мне это не снится.
Шантажистка не унимается — «динь-динь-динь» — изображения сыпятся одно за другим.
Затем текст.
«Ещё раз попробуешь проигнорить — отправлю фоточки мамочке».
В животе всё сжимается. Чёртова чертова чёртова шантажистка. Как же ты достала!
Набираю её и мысленно собираюсь с силами. Разговаривать с этой гадиной — удовольствие то ещё.
Гудки идут чуть ли не минуту. Помучить меня хочет.
Наконец раздаётся опостылевшее «Привет, шмара». Меня коробит от такой гнусности, но я проглатываю уже готовое сорваться с губ ответное оскорбление и заставляю голос звучать холодно, отстранённо. Предельно по-деловому.
— Дрю, это что-то важное? Я сейчас несколько занята.
— Слушай сюда, принцоска, ты совсем тупая? Я тебе непонятно объяснила? Звоню — говоришь «Да Госпожа, ваша пизда на связи и ждёт указаний». Дошло?
Меня передёргивает. Никак не привыкну, что у неё каждое второе слово в предложении — какое-нибудь грязное ругательство. Да ещё и в мой адрес.
Молчу. Что я могу на это сказать? Я бы сейчас с превеликим удовольствие поставила эту деревенщину на место. Но проклятые фото...
— Да... — тяну я.
— Что, блядь, «да»?.
Я отворачиваюсь к окну. Ещё нехватало, чтобы мама эти грязные вопли услышала. Хотя, думается мне, в том, что мне приходится вести этот унизительный диалог, есть и доля её вины. Заведи друзей, заведи друзей, что ты всё одна сидишь. Вот и завела. Теперь никаким «Риддексом» не выведишь.
— Дрю, пожалуйста, давай я тебе перезвоню? — пробую я достучаться до зачатков здравомыслия этой телефонной хулиганки. — Я сейчас, правда, не могу говорить.
Голос звучит незнакомо.Сипло, трусливо. Да уж, знакомьтесь, Николетта 2.0. Звезда академической жизни лебезит перед обычной провинциальной хамкой. — Блядь, ты заебала! — вздыхает она. — Ты что, думаешь, я с тобой шутки шучу? Будешь ломаться — мамочка будет охуевать от фотографий дочкиных леденцов. Отсчёт пошёл.
— Дрю, не надо... — умоляю я. Нижняя губа предательски дрожит.
Держись, Николь, держись. Только бы не разреветься.
— Отсчёт, бля, пошё-о-о-о-л.
Мелкая грязная наглая тварь. Ты ещё пожалеешь. Богом клянусь, пожалеешь.
Но ещё не время. Пока я решаю не искушать эту мерзавку. Она, вполне может статься, и блефует, но рисковать не хочется. Они здесь все сумасшедшие. Отморозки. Все как один.
— Даа... Госпожа... — выдыхаю едва слышно.
— Хули ты там шепчешь?
— Да, Госпожа, — чуть громче выдавливаю я.
Благо машина шумит. Знала бы мама, что у неё прямо под боком творится.
— Да, Госпожа, ваша пизда (я чуть не поперхнулась от такой вопиющей вульгарности из собственных уст)... гм... на связи и ждёт указаний.
Оборачиваюсь к маме. Ноль реакции. Пронесло.
— То-то ж, лохудра. Еще раз такие закидоны устроишь, схопочешь по-полной.
— Значит так, сегодня в шесть чтоб была у Тома на хате. Без опозданий.
— Я...
— Что-то, блядь, сказала?
Да. Гори в аду, тварь!
— Нет-нет, я просто...
— Ты просто, блядь, в шесть часов стоишь у томиного порога по стойке смирно. Мозгов хватит запомнить?
— Да...
— Вопрос риторический. Мамке скажешь, что на ночёвку идёшь. Завтра выходные, скажешь, что с друзьями затусить хочешь или ещё как. Мне пофиг, короче. Сама там мозгой пораскинь, как мамашку уломать. Но чтоб, бля, была на месте. Поняла? Всё, соска, поки.
Отключается.
Тварьтварьтварьтварьтварь!!!
— Кто звонил? — спрашивает мама.
Откашливаюсь. В горле от этих дерзостей пересохло.
— Дрю.
— Ааа, твоя новая подруга? Симпатичная девочка.
— Слушай, ма, она меня на ночёвку зовёт. На выходные. Можно? Со своими друзьями познакомить хочет.
— Хм... Ну, не вижу, почему нет. Сходи развлекись. Девочка она, кажется, хорошая. Ты у меня умница. В неприятности не попадёшь?
— Ммм.
Надеюсь, засчитает за «нет». В последний раз, что я отправилась погулять с Дрю, дело кончилось хуже некуда. До сих пор расхлебать не могу.
— Знаешь, я так рада, что ты завела друзей. Вот увидишь, скоро ещё спасибо скажешь, что перехали.
Да уж. Большое-пребольшое. Человеческое. От самого-самого сердца.
***
— Я тебя у дома высажу, ладно?
У дома. Вот значит как. С каких это пор захудалая квартирка с потолками в два с половиной стала домом? Да я дышать не могу в этих комнатушках! Сплошная сенсорная депривация!
Напускаю побольше скорби во взгдяд. Маму не впечатляет.
— Ну ладно тебе, солнышко, не дуйся. Погуляешь с Дрю. Развеешься.
Она притормаживает у бордюра.
— Значит до завтра тогда, да? Повеселись там как следует. Обещаешь?
— Ага.
С Дрю-то точно не заскучаешь. Чёрт бы её побрал.
Мама целует меня на прощанье, давит на газ и уносится в даль. Не дай Бог не поспеть за курсом акций и биржевыми сводками.
Господи, как же мне всё здесь обрыдло. Хочется бежать. Бежать и не останавливаться.
Аппетита, как понимаете, не было ни вот столечко. От одной мысли, что опять придётся видеть бесстыжие рожи своих мучителей воротило наизнанку. Ложусь на кровать. Вот бы сейчас глаза закрыть. Открыть и проснуться уже наконец от этого кошмара.
Переодеваться желания тоже никакого нет. Вообще, пойду прямо так.
Минимум достоинства сохраню. Хоть таким образом собой останусь. Может глупо конечно, но мне было как-то проще среди этих трясущих голыми телесами плебеев в своём привычном строгом костюме. Моя единственная защита. Мои доспехи от их похабщины.
Время течёт неумолимо, приближая назначенный час. Будто смертной казни жду. Может, не стоило на шантаж поддаваться? Может лучше рассказать всё. Упечь эту вымогательницу с её дружком-наркоманом за решётку. Мысль, безусловно, притягательна.
Если б только не мерзопакостное видео! Дрю с Томом в тюрьму, а запись — в Интернет. Нет уж. Такого позора я не выдержу. Тогда уж ни о какой карьере и говорить не придётся. Кому нужна пьяная извращенка под кайфом. Пусть меня и обманом заставили. Каждому ведь не объяснишь. От одной мысли дурно становится. Надо же было так вляпаться!
Без пятнадцати шесть. Медлить больше нельзя. Как бы идти не хотелось, а злить эту садистку себе дороже.
Упаковав вещи, вызываю такси. Через пять минут выхожу у дома Тома Уотсона.
Нахлынули воспоминания.
Вот уж кого я ожидала увидеть среди своих новых друзей. Богато обставленный дом, состоятельные родители. Хорошая машина. Человек моего круга, проще говоря. Наконец-то, думала, нашёлся в этой глуши кто-то с кем можно будет побеседовать о материях более возвышенных, нежели кто кому и с кем и сколько раз.
Посему, когда Дрю предложила заглянуть к нему на вечеринку, я не долго заставила себя уговаривать. Определённые опасения у меня, конечно же, были — я всё-таки привыкла к светским мероприятиям несколько иного уровня, нежели ночные пирушки с незнакомцами.
Поделилась новостью с мамой, которая очень порадовалась за свою преодолевающую классовые барьеры дочь. Ну да, утешала она, это конечно не Grаcе Bеlgrаviа, но за неимением лучшего... Не сидеть же дома одной. Одиночество очень негативно сказывается на здоровье молодой девушки, заявила она, дав таким образом родительское благословение отправляться в путь.
Должна признаться, что поначалу, Том произвёл на меня очень даже благоприятное впечатление. Я как раз стояла у импровизированной барной стойки, сдерживая зевоту и подумывая уже удирать, когда из толпы беснующихся парочек вынырнул симпатичный брюнет. Отпустил пару неожиданно тонких шуток. Предложил чего-нибудь выпить. Не стал даже по-идиотски округлять глаза в непритворном «Не верю», когда я сказала, что не пью. Взял меня под руку, мы поднялись на второй этаж. Показал отцовскую библиотеку. Я задрожала от радости, увидев томик Дидро в оригинале. Оказалось, что французким он владеет свободно. Я тут же перешла на язык великого энциклопедиста и мы очень мило обсудили его творчество. Даже не подозревала, как сильно соскучилась по таким интеллектуальным диспутам. Он предложил, раз уж алкоголь я не пью, принести стакан сока. Фрукты свежие, сказал Том, не всякая гадость пакетированная. Я была не против — немного пересохло горло. Сок и вправду оказался очень вкусным. По телу разлилась приятная тяжесть...
А потом... Потом я на горьком опыте узнала, какой обманчивой бывает внешность...
***
Подхожу к двери, звоню. Открывает Том, щеголяющий голой грудью. Отвожу глаза. На нём униформа третьесортного порномагната: желтый шелковый халат нараспашку, красные шорты и шлепанцы. На носу солцезащитные очки.
А ведь на первой нашей встрече выглядел он совсем по-другому...
— Aaa, ma belle coquette est arrivée. Fi-nale-ment! [1]
Господи, только пришла, а уже мутит.
Если б не воспитание, выдала бы сейчас пару ласковых.
— А мы уж заждались. Думали, не придёшь совсем. Продинамишь. Ну, милости просим.
Отсупает и сгибается в поклоне. Мажордом поганый.
На втором этаже поджидает Дрю, развалившись на диване и покуривая явно незаконную дрянь.
Складывается ощущение, что все, буквально все в этом замызганом городишке постоянно что-нибудь «дуют», «шмалят», чем-нибудь «закидываются» или на чём-нибудь «сидят». Куда только полиция смотрит?
— Явилась не запылилась. Ползком, что ли, ползла?
Думает, снизойду до ответа? Мечтай!
Она затягивается и пускает дым мне в лицо. От вони и возмущения сжимается горло. Яростно машу рукой, разгоняя тошнотворные сизые клубы, всем видом показывая, как омерзительны мне её привычки.
Вот только Синяя Гусеница явно не в состоянии разпознать даже столь очевидную невербалику. Она хватает меня за руку и тянет к себе на диван. Том бухается рядом. Я, как несчастный Улисс, зажата меж Сциллы и Харибды. С одной стороны бурным потоком несуться пошлости ан франсэ, с другой — отвратный лесбийский трёп. Простого поливания грязью им конечно же мало. И вот уже накурившаяся хамка пытается заползти рукой мне под пиджак. Я, возмущенно вскрикнув, встаю, пылая от негодования. — Слушайте, какого чёрта вам надо, а? Я поняла, да, вы оба совсем не прочь повеселиться. Но, может быть, отцепитесь уже наконец? Или что? Думаете, в полицию не пойду? Ещё как. И сядете тогда далеко и надолго.
Видео не видео, но надо показать этим извращенцам, что в грязь я себя втаптывать просто так не позволю.
— Пфф, в полицию, — отмахивается Дрю. — Да никуда ты не побежишь. По тебе ж сразу видно. Хотела б — уже б давно всё выложила. Слышишь, Том, иди давай к тюрячке готовься. Что расселся? Видишь, как бровки-то хмурит, не шутит же. По этапу ж двинешь.
— Боюсь боюсь, — в притворном ужасе кривляется её дружок.
— Дура ты.
Дрю щелчком запускает в меня окурок. Успеваю увернуться. Да что ж за наглость такая!
— Хватит!
Я едва сдерживаюсь, чтобы не высказать ей всё, что о ней думаю.
— Вам денег надо?
Взрыв смеха.
— Ну так что тогда? Прямо сказать не можете, что ли? Хватит ржать!
Терпение моё на исходе. Голос дрожит от гнева.
— Dоucеmеnt, dоucеmеnt, mignоnnе [2], чё разошлась-то? Путём же всё. Расслабься. Давай дёрнем по маленькой, попустишься. Как тогда, помнишь? Хорошо ж оттянулись, ну?
Вот обязательно надо к этому возвращаться!
— Ещё как, — вносит свою долю издёвок крашеная хабалка. — Чуть глаза тебе через член не высосала. Сама-то насосалась, нет? А то всё добавки просила. Чё молчишь? Память отшибло, что ли?
Господи, ну когда же им надоест-то надо мной измываться?
— Ты давай не выкобенивайся, — продолжает она. — Ты, красавица, теперь не в Альбионах своих туманных, здесь ты никто по имени никак. Так что понтоваться завязывай. Том, что мы там для нашей красотки приготовили?
— A l'instant[3].
Уходит и возвращается с вязанкой верёвок и ещё каким-то барахлом.
— Вы шутите, что ли? — не сдерживаюсь я. — Опять? Совсем, что ли, дебилы? Всё, короче, с меня хватит.
Решительным шагом направляюсь к выходу. Всё, доигрались. Я, вообще-то, девушка неконфликтная, но это уж слишком. Больше я унижаться не намерена!
Сзади раздаётся раздражённое «блядь» и секунду спустя я падаю, как подкошенная, получив удар под колено.
Дрю хватает меня за шею. Душит. Я пробую отбиться. Царапаюсь. Но силы слишком неравны. Этой-то дряни не впервой, похоже, кулаками махать. Чувствую, что начинаю задыхаться. Страшно.
— Короче, слушай сюда, пизда с ушами, — сквозь стук крови в висках доносится голос Дрю. — ты либо, блядь, будешь паинькой либо я тебе твою тупую башку разобью. Дошло?
Не сдаваться. Нужно терпеть. Не посмеет. Побоится.
Она сдавливает сильнее. Дышать совсем нечем. Темнеет в глазах.
— Дошло, блядь!?
Терпи, терпи. Ты сможешь... сможешь... Не могу!!!
— Даааа... — хриплю я.
— Не слышу!
— Дааа...
Она отпускает. Тут же валюсь на пол. Начинается жуткий кашель.
— Том! — подзывает она своего подельника. — Давай вяжи уже эту суку. Достало, блин, с ней возиться.
Упрашивать этого подонка не надо. Заламывает мне руки за спину. Вяжет не церемонится. Знает, что делать, сволочь. Дальше ноги. В конце-концов, я полностью обездвижена. Ноги не разогнуть — к запястьям за щиколотки привязал.
Ставят на колени.
— Так, теперь таблеточки.
Дрю подаёт мне стакан и три синих пилюли.
— Что это?
— Пиздёнку твою разогреть.Том сидит напротив, пыхтя своей вонючей сигаркой.
Смотрит на меня. Очки снял. Взгляд тяжёлый. Ни следа обычной ухмылочки на лице. Игра в томного повесу заканчивается. В комнате только мы. А я уже имела возможность убедиться, что без своих дружков поблизости, он... меняется...
Где же эта паршивка? Носик пошла «попудрить»?
Глядит, будто удав на кролика. Как тогда.
Встаёт. Включает музыку. Кладёт сигарету в пепельницу. Походит. Присаживается рядом. Задумчиво проводит рукой по волосам, по щеке, шее. Пытаюсь отстраниться.
Поднимает меня. Ставит на колени. Опять испытующе вглядывается.
Молчание гнетёт. Когда он бросается всеми этими ма петитами[6], шушу[7] и прочими дусам[8], я хотя бы знаю, чего ожидать.
Но когда он вот так серьёзен... это хуже... предчуствие недоброго в воздухе...
Что у него там в голове?
Музыка гипнотизирует треньканьем клависина.
Наконец, насмотревшись, он медленно стягивает свои шорты, обнажая бледный маленький пенис.
В иной ситуации я могла бы не сдержаться и прыснуть со смеху. Но сейчас, от вида сморщенного отростка меня охватывает ужас.
Я замычала.
— Шшшш, — успокаивает. — Всё хорошо. Хорошо.
Гладит по волосам.
— Не бойся, не бойся. Всё хорошо...
И залепляет пощёчину! Будто ледяной водой окатили. Слёзы...
— Ну-ну, не плачь, мамуля. Папочка тебя не обидит. Папочка никогда тебя не обидит.
Опять удар. Щеку обжигает. Ни отвернуться ни сбежать.
Меня никто. Никогда. Ещё не бил по лицу. Боль и унижение.
— Да, хорошо, только не плачь...
Продолжая нести этот бред он берёт свой бледный сморчок и пытается всунуть мне его в рот.
Меня сейчас стошнит!
— Давай, мамочка, соси у папочки. Соси папочкин хуй. Соси сладенькая. Сделай папочке приятно.
Псих ненормальный! Урод! Трварьублюдок!
Омерзительный слизень ползает туда-сюда. Медленно набухает.
— Дааа, вот так, вот так, сладенькая.
Откидывает голову. Постанывает. То замирает, то опять начинает свои фрикции.
— Опять целок ебёшь, пидорюга!?
От звучного рыка вздрагиваем оба. Если б не кольцо во рту — остался б без члена, козёл. Слава богу хоть вытащил. Ещё чуть-чуть и меня бы точно вырвало.
— Руки, бля, за голову, нахуй, отдел нравов!
Неужели полиция? Спасена!
Что же за смех тогда такой отвратительный? Что, чёрт возьми, происходит!?
— Грэг, бля, хули пугаешь...
Грэг!? Грэг Сандерс!?
Кто-нибудь ущипните меня!!!
***
Господигосподигосподигосподигосподи
скажите что это сон просто кошмар я не верю не верю неверюневерюневерюневерю
не может быть! просто не может быть!
!!!
Мало им сделать меня своей игрушкой, так ещё и бабуинов этих приволокли!
Вожак стаи подходит к Тому. Наши взгяды встречаются. Звериный оскал сползает с его лица. Брови ползут к переносице.
Совсем не та реакция, что я от него ожидала. Он правда зол. На Тома? Да! Вон как заорал. На Тома. Из-за меня! Толкает этого грязного извращенца. Так ему!
Мой герой!
Да, я отшила его, да грубо, да, но он меня не бросит, вдарит сейчас этому извращенцу, разорвёт верёвки и заберёт меня из этой проклятой камеры пыток. Далеко-далеко.
Я была неправа, неправа, прости, прости, прости, только вытащи меня отсюда.
Я буду с тобой встречаться, обещаю, только, пожалуйста, помоги!!!
Как чёртик из табакерки выскакивает Дрю. Начинается куча мала. Все что-то кричат, матерятся, пихаются. Грэг возмущённо требует объяснений. Дрю машет руками, призывая всех успокоиться. Том вяло оправдывается. Потом опять сцепляются. Том летит на пол.
Ну же, ну же, отметель его как следует!
— Хваааатииииит — вопит Дрю. — совсем уже с катушек слетел из-за сучки.
Заткнись, тварь! Вот бы и тебе досталось! Ах, как бы полюбовалась на твой расквашенный нос! Чтобы ты в ногах у меня ползала! Прощенья просила! Скоро, скоро!
— Какого чёрта? — не сдаётся мой нежданный спаситель.
Врежь ей, врежь, врежьврежьврежьврежьврежьврежь!
— Ну ладно тебе. Ну поиграл с ней Том. Что такого? Там, где не надо — не тронул. Для тебя оставил. Я ж не сказала, что она твоя.
— Не знал я ничего, Грэг, — конючит побитый мерзавец. — Так бы не стал.
Все замолкают.
Не понимаю. Ничего не понимаю! Почему меня всё ещё не освободили?! Зачем он тратит время на разговоры?! Развяжи же меня наконец!
Взгляд Грэга на мне. Глубокий вдох. Сейчас спадут оковы! Выдох.
— Ладно, бля, — изрекает мой Ахиллес. — тащите, нахуй, пиво. А ты, хули, вылупилась? Готовься, бля, на подсос брать.
Чтоооооооооооооооооооооооо?!!!
***
Обалдело перевожу взгляд с одного на другого.
Господи, нет! Ну нет! Нет-нет-нет! Ну как же так можно?! Как же это...
Только подёргали надеждой, как морковкой, перед носом, а потом ррраз и опять прутом по спине.
Тваааааааааариииииииииии!!!
Я-то думала, ты не такой. Думала, ошиблась. Не совсем урод. А ты ещё хуже. Конченый.
Приматы рассаживаются кто куда. К представлению готовятся. Шипят бутылки. Звенят пробки. Щёлкают зажигалки. Попкорн бы ещё притащили, изверги!
Ублюдоквыродоктварьуродкозёл. Подошёл. Всё, что могу — строго на него смотреть, сигнализируя «даже не думай, тварь».
Рядом Дрю. Всё никак не уймётся, сволочь! Я и так уже унижена дальше некуда. Могу обойтись без дальнейших «расхваливаний». Салфеткой вытирает мне слюни. Нагоняю во взгляд всё возможное презрение. Вот тебе, а не спасибо!
Урод уже расстегнул ширинку. Вываливает своё чудовище.
Дыхание перехватывает, когда красная головка скользит по губам.
НЕ СМЕЙ! Не смей, гад, не смей!
Вырываюсь. Его это поначалу забавляет. Но не долго.
От первой пощёчины в глазах на секунду темнеет. Бьёт он сильнее Тома. Гораздо. Не сдерживась. Тут же вторую. И ещё. Голова дергается, как у марионетки. Вот, наверное, каково боксёрам приходится...
На стоны мои он, конечно, не обращает никакого внимания.
— Ещё добавить?
Нет! Пожалуйста, не надо!
— Глотай тогда!
Что мне остаётся?
— Нравится?
Пошёл ты!
— Нравится!? — допытывается ублюдок.
Член в самое горло суёт. Задыхаюсь от рвотных позывов. Прижимает меня лицом к волосатому лобку. Держит. Перед глазами красные пятна. В висках стучит.
— Нравится, блядь?!
Он меня задушит! Задушит же!
Из последних сили киваю. Да, да. Подавись.
Думала, не отпустит. Вытащил. Хрипло втягиваю воздух в саднящее горло.
И опять по новой.
А потом склизкая горячая струя заливает мой рот и он отступает, засунув доллар в мой нагрудный карман.
Вот и всё. Вот так это и случается. Месяц назад принимаешь поздравления от членов жюри, наслаждаешься громом оваций, а теперь угощают вонючей жижей из члена грязного деревенского увальня.
После такого я думала, меня, НАКОНЕЦ-ТО, оставят в покое. Но у зверей планы совсем иные.
Я ещё не отошла от чудовищного надругательства, которое учинил надо мной этот выродок, как его дружки уже тут как тут. Обступили, гоблины похотливые. Закрываю глаза, чтобы не видеть трясущихся у самого лица членов.
Начинается спор о первенстве. Господи, дай мне сил выдержать этот ужас. Торгуются как о тряпке какой-то!
— Вы ещё, бля, считалочку замутите, — доносится насмешливый голос Сандерса.
Я похоже единственная, кто не считает замечание забавным.
Кто-то предлагает «на камень-ножницы скинуться». Мысль вызывает всеобщее одобрение, подкреплённое парочкой обязательных «сука», «бля» и «в натуре, нахуй».
Глаза горят от навернувшихся слёз. Не знаю, что больнее — физические унижения или это их отношение ко мне как к бесчувственному «рабочему инструменту».
Определив порядок, скоты начинают лапать меня своими погаными руками. Несут какую-то околесицу, которая в их представлении, похоже, засчитывается за высшую форму ухаживаний. Какие же гадкие всё-таки у него дружки! Со всей их напускной заботой и вниманием. Под себя подбирал, наверное. Собеседование проводил. На детекторе сальностей и пошлых острот проверял.
Несмотря на тщетность всех моих попыток вырваться, я не сдаюсь. Вновь и вновь дергаю за верёвки в слепой надежде освободиться, заехать первому попавшемуся по самому больному месту и ринуться прочь из этой пыточной камеры.
Неудачный рывок, и я падаю на пол, вызвав тем самым дружный гогот окруживших меня свиней. Один из них берёт меня подмышки и ставит, как он выражается, «на позицию, блядь».
Они сбрасывают с меня табличку с отвратительным обещанием орального удовлетворения и приступают к зверствам. Расстегивают блузку, сдирают бюстгальтер вниз, больно сжимают грудь, тянут, дёргают за соски.
Потом начинается настоящая мука.
Скоты впихивают мне свои уродливые концы в горло. Едва сдерживаю рвоту. Гортань саднит. В какой-то момент эти ублюдки решаю, что мне «шалаве английской» «одного хуя мало будет» и, вытащив кольцо, чуть не раздирают мне щёки пытаясь на пару протолкнуть свои проклятые члены в мой бедный рот.
И не успокаиваются пока на моём лице не остаётся ни единого клочка, который не был бы вымазан их вонючем склизким семенем.
Всякий раз, чтобы сильнее меня унизить (куда уже!?), разразившийся спермой козёл сует мне в карман мятую купюру, приговаривая как здорово я потрудилась. Вся эта «похвала» дополняется ворохом «комплиментов» моим «способностям». «Заебатая соска» вот я кто для них.
Антракт.
Ублюдки присоединяются к остальным, обмениваются оценками, шлёпают по ладошкам.
Глаза режет от липкой мерзости. Что творится во рту промолчу.
Тихо молюсь, чтоб этих... пидоров... в аду черти драли...
***
—... это ж они только с виду, нах, целок, строят. Привыкли там в шелках-кружевах, сука бля, в проходках с мудозвонами ихними, за ручки, блядь, держаться. О погоде, бля, пиздеть да чаи, сука бля, наворачивать.
— Точно, бля. А сами-то походу только о хуебальнике здоровом мечтают. У тамошних-то поди уебанов пизоёбы-то хуйня, название, бля, одно.
... прихожу в себя. Уроды расселись неподалёку. Сосут своё вонючее пойло.
Ненавижу вас. Ненавижу вас, выродки! Деревенщины проклятые!
— Том, бля, езжай, сука нах. Хули тут небо коптишь? Там, бля, со своей отвёрткой первым шмароёбом будешь.
Смех.
Смешно.
Смейтесь, уроды, смейтесь.
Пробую собраться с мыслями. Что теперь? Долго они ещё измываться будут? Надо в полицию. Срочно. Плевать на позор, плевать на всё. Лучше позор, чем такое издевательство. Эти ведь просто так не оставят.
Сволочи продолжают свой мерзкий трёп о том, какие мы там в Англии все лицемерные ничтожества.
Закрываю глаза. Пытаюсь успокоиться. Насколько возможно прийти в себя.
Шаги. Грэг. Что, опять?
Он швыряет меня спиной на стол. Сильно бьюсь затылком. Перебивает дыхание. Когда же это кончится? Что ему ещё надо?
Раздвигает мне ноги. Привязывает их к ножкам стола. Нет. Нет, нет, нет, только не это! Нет, я не верю, не может быть, они же не настолько психи! Это не со мной, мне всё это снится, я брежу, брежу, брежууууу!
Неет! Убери! Не надо!
Пожалуйста пожалуйста я больше не буду, всё что угодно пожалуйста я всё сделаю не надо пожалуйста ну не надо я не могу пожалуйста
Мама мама мамочка любимая помоги забери меня отсюд апожалуйста мамочка он меня сейчас аааааааааааааааааааааааааааааа где ты мама я больше небуду пожалуйстаспасименяяааааааааа ненадоненадоненадосукаблядьхуйсвойаааааааубьюуууууубольноооооо
[1] — Кокетка пожаловала. Наконец-то (фр.)
[2] — Тихо, тихо, малышка (фр.)
[3] — сию минуту (фр.)
[4] — Такая красивая (фр.)
[5] — преккрасно, чудесно (фр.)
[6] — mа pеtitе — моя малышка (фр.)
[7] — chоuchоu — милочка (фр.)
[8] — dоucе — красавица (фр.)