Подкатегория: без секса
Почти все, о чем повествует мое произведение, написано со слов моего сослуживца, а вернее курсанта Дмитрия Тюрина (имя правда изменено). От себя я добавил лишь некоторые незначительные штрихи, дабы придать повествованию литературно осмысленный и законченный вид. Однако, судить о том, удачно ли я это сделал, не мне, а вам, дорогие читатели. Надеюсь, хоть кто-то поймет и оценит это. Пусть не всем этот рассказ понравиться. Наверняка найдутся люди, кто оценит его, поймет, что любовь двух парней это не только бурный секс, а еще и чистые и братские отношения. Главное, чтобы эти чувства прошли через годы и остались такими же чистыми, какими они были с самого начала. Пусть между Серегой и Димкой так и ничего не было в сексуальном плане, но их сердца, их светлые отношения вызывают уважение и восхищение.
***
Бредя по ковру шуршащих под ногами березовых листьев и слушая пение какой-то птахи, спрятавшейся в гуще ельника, я думал о том, какая все таки интересная штука – жизнь. Кто знает, что ждет тебя завтра. Да что завтра, что будет через минуту, и то ни кому не дано знать заранее. Кажется совсем недавно, такой же осенней порой пришел я из рядов Советской армии, а ведь уже почти год пролетел. Еще и к дому не успел как следует привыкнуть, а завтра вновь в дорогу. Правда, путь предстоит не дальний, но думаю, что надолго придется покинуть родные места. Хотя, все в жизни относительно. При удачном стечении обстоятельств, приеду через год в отпуск, ну, а если не повезет, вернусь недели через две – это самое позднее.
Думая о том, что ждало впереди, я все дальше и дальше уходил в глубь леса. Подняв голову, понял, что зашел очень далеко, а скоро темнеть начнет, так, что нужно выбираться назад. Места мне эти были хорошо известны, поэтому, мысли о том, что можно заблудиться не возникало. Повернув назад и взяв немного левее, я вновь шел по опавшей листве, но шороха ее уже не слышал. Листья под ногами были влажные. Видимо, здесь прошла полоса дождя. Пройдя еще около километра, я вышел на заброшенную дорогу, и, желая поскорее выйти из леса, пошел по ней в сторону дома. Дорога эта выходился на противоположный конец села, в котором я жил. Вдруг сзади послышался хруст ломаемых веток и чьи-то шаги. Оглянувшись и прислушавшись, вдруг увидел, как метрах в тридцати от меня на дорогу вышел лось. Лесной великан несколько секунд постоял, глядя на меня, а затем скрылся в придорожных кустах. Долго еще был слышен треск ломаемых веток в чаще. Но вот вновь стало тихо. Взглянув на небо, я заметил блеск первой звезды. В лесу стало мрачно и неуютно. Пора было идти домой. Прощание окончено.
Минут через пятнадцать я уже подходил к своему дому. На улице совсем стемнело. В окне нашей квартиры горел свет. Мама собирала в дорогу вещи.
- Ну, кажется со всеми простился, - думал я стоя на крыльце. Вадимке написал, Сергею тоже. Здесь всех обошел. Ладно, пора и домой. Нужно сегодня лечь пораньше. – Я бросил сигарету и вошел в подъезд. Вещи уже были собраны, и мама смотрела телевизор. Увидев меня, вышла из комнаты.
- Ну что, нагулялся? Ничего, скоро назад приедешь. Давай, мой руки, ужинай и спать, а то завтра рано вставать. Вещи я все собрала.
Поужинав и, еще раз, покурив на балконе, я лег спать, но сон никак не шел. В голове роились всякие мысли. Сомнения вновь и вновь возвращались ко мне. Казалось, внутри меня живут два человека, постоянно пытающихся бороться друг с другом. Один пытался убедить в правильности сделанного выбора: "Ничего, ничего, правильно поступаешь. Учеба еще ни кому вреда не приносила." Но тот, другой, тут же вносил смуту: "Зачем тебе это все надо. Работал бы как все. А то тащись теперь черти куда. Нехорошо это все, пустота."
Пытаясь избавиться от этого наваждения, несколько раз вставал курить, но и это не помогло. Тогда, решил написать письмо армейскому другу Мишке Фетисову, но из этой затеи ничего не вышло. Единственное, что смог нацарапать, так это, "Здравствуй Мишка!" А дальше вдруг нахлынули воспоминания, с которыми сколько не силился справиться, так ничего и мог поделать. Вновь и вновь я видел своих ребят, не вернувшихся с той войны. Опять перед глазами вставало лицо Сережки Афанасьева, еле слышно, одними губами шептавшего:
- Дима, неужели все. А знаешь, как жить хочется. Возьми в кармане письмо, отправь его. Это Светлане. Ты допиши, чтобы не ждала меня. У тебя получиться лучше. Ты ведь тоже меня любил, так ведь, признайся честно. Я все понял тогда, в курилке, помнишь. Когда ты меня поцеловал, я не знал, что делать. Мне было приятно, и страшно одновременно. Я не мог себе представить, что меня полюбит пацан, мой друг и боевой товарищ. А вот теперь, перед смертью, я все вдруг понял. Прости меня, если что-то было не так. Пойми, не готов я был тогда, а теперь уже поздно.
- Ну что ты говоришь, какая смерть. Все будет хорошо. Скоро вертушки прилетят, и все будет хорошо. Мы еще на свадьбе твоей погуляем. А насчет того, что люблю я тебя, так это, правда. Я не могу этого объяснить, но чувство мое к тебе невозможно измерить какими-то пустыми словами. Просто, ты нужен мне в этой жизни, и все. Независимо, где ты будешь и с кем, главное, я буду ощущать, что ты иногда вспоминаешь меня, а это уже много. Прости меня.
- Ты знаешь, я так не сказал бы никогда, даже про Свету, хоть и очень сильно ее любил, да видать не судьба. Мать жалко. Как она теперь без меня-то. – На его глазах появились слезы и он надолго замолчал. Не в силах смотреть ему в глаза, я закурил, пытаясь не встречаться с Сергеем взглядом.
- Димка, - вдруг опять зашептал он, - хочу тебя попросить, знаешь о чем. Если умру я, вы с Ванькой к моей маме съездите, ладно. Расскажите ей, как все было. Ну вот и все. Ты иди, я хочу один побыть. Иди к Ивану, он, наверное, где-то рядом. Иди и знай, что и я тебя люблю. Может быть не так, как ты хотел бы, но люблю.
Пытаясь сдержать предательски набежавшие слезы, я затянулся папиросой и отвел взгляд в сторону. Как ему сказать, что Ивана уже нет. Погиб наш Ванька. Только мы с ним вдвоем от всего отделения и остались. Бессмысленная, глупая война. Ради чего гибнут мои товарищи. Перед кем в долгу был Ванька Пьяных, кому задолжали за свои неполные двадцать лет Славик Савин, Колька Герасимов, Мурад Алибаев и другие ребята? Ради чего получил осколок в живот и умирает у меня на глазах Серега. Зачем вся эта жестокая и бесчеловечная война? Да разве может быть война человечной. Бред какой-то.
За окном раздался треск мотоцикла. На листе бумаги так ничего и не появилось кроме слов "Здравствуй Мишка!" Мотоцикл остановился под окнами и продолжал тарахтеть мотором. Наверное, к соседке Галине друг приехал. Кажется, его тоже Сергеем зовут. Потрещав немного, мотоцикл стал удаляться, а мне показалось, что это трещит "вертушка". И вновь нахлынули воспоминания. Вертолет неожиданно вынырнул из за горы и сделав круг, стал садиться метрах в двухстах от нас. – Спасены, спасены – билось в висках. – Неужели это, правда.
Не помня себя от радости, я закричал: - Серега, мы спасены. Сейчас погрузимся и, через час, будешь в госпитале. Серега, ты слышишь меня? – Я взглянул на него. Ветер чуть шевелил русые волосы, а голубые, казавшиеся мне такими бездонными глаза, смотрели на плывущие в небе облака. Внутри меня что-то оборвалось. Только теперь я понял, что мой Серега был мертв.
- Серега, ты слышишь меня? Ты же живой, Серега, живой. Ты не мог умереть. Сережка, ну скажи хоть что нибудь, не молчи, пожалуйста. Этого не может быть, Серега, не может. Как же так. Ты ведь жив, жив, жив... - Слезы текли из глаз и я не пытался их унять. Из троих друзей, с кем начал службу в Афгане, Серега был последним. Ванька Пьяных погиб сегодня утром, а Лешку Мишина мы схоронили еще весной. И вот теперь я остался один. Машинально, не осознавая, что делаю, помог летчикам собрать убитых, оружие, загрузить в вертолет, а сам сел рядом с Серегой, все еще до конца не веря в его смерть. Вспомнив про его просьбу, достал из нагрудного кармана его "афганки" письмо к Светлане, которое он так и не дописал. Говорят, грех читать чужие письма, но это я не смог не прочесть. На первый взгляд обычное письмо солдата к своей девушке, которая любит и ждет его. Все в нем обычно, кроме окончания. До сих пор стоят перед глазами последние строки.
- Милая Света! Прости меня, если что-то было не так. Я тебя очень сильно люблю. Завтра идем в рейд и одному богу известно, что может случиться. Я жить так хочется. Ты не подумай, что я чего-то боюсь. Просто чувство какое-то непонятное. Постоянно вижу во сне погибшего друга Лешку. Димка с Иваном говорят, что это нервы. Может быть и так. Они хорошие ребята, но кажется, все, что они говорят, это только ради самоуспокоения. Они ведь и сами знают, что любой из нас может погибнуть, хотя моя звезда всегда была счастливой. Так, что, милый мой Светик, жить мы с тобой будем долго и счастливо, тем более, что до дембеля мне осталось всего-то три месяца. Скоро увидимся с тобой, любимый мой человек.
этом письмо обрывалось. Я мучительно думал, что же должен дописать. Имею ли я право приносить горе в дом любимого моим другом человека. С одной стороны, все мое естество восставало против этого, но с другой, я не мог не выполнить последней воли моего Сереги. Думая об этом не заметил, как вертолет пошел на посадку и вскоре приземлился. Я вышел из его чрева и увидел стоящего не вдалеке командира роты майора Киселева. Он стоял, глядя на меня. Фуражка была у него в руке, и ветер ворошил изрядно поседевшие волосы этого по сути еще совсем не старого человека. Подойдя к нему, я начал было по привычке докладывать:
- Товарищ майор, личный состав первого отделения первого взвода с задания прибыл. Заместитель командира взвода старший сержант Тюрин. Потери... - И тут мой голос сорвался. Первый раз за все время службы я назвал ротного по имени, да иначе и нельзя было. – Михаил Петрович, один я. Все ребята... Даже раненых нет. Были двое, и они умерли. Очень уж долго "вертушек" не было. Если бы чуть пораньше. Серега Афанасьев тоже ранен был, да не дождался. Если бы раньше. – Ротный вытер лицо рукавом и глядя поверх моей головы чуть слышно сказал:
- Знаю Дима, все знаю. Ты уж прости, но раньше никак нельзя было, никак. А ты иди, Дима, иди. Мы тут как нибудь сами. Иди, отдыхай. – И он пошел к вертолету.
Постояв еще немного, я не оглядываясь, побрел в расположение роты. Придя в казарму, автоматически бросил взгляд на кое-как заправленные кровати. – Да, непорядок, - и тут же другая мысль ледяными тисками обхватила голову. - О чем я думаю, ну о чем. Кому они нужны теперь, эти кровати. Спать-то в них не кому. Эх, ребята, ребята, ну как же вы так? И как я теперь?
Только тут я заметил, что на улице уже начало светать, а на листе по-прежнему было два слова "Здравствуй, Мишка!". И все.
- Да, из этой затеи тоже ничего не вышло, - подумал я, - может, еще смогу заснуть. – Но нормальный сон так и не шел. Перед глазами мелькало что-то неясное. То горы, то лес, а то вновь и вновь я видел вышедшего на дорогу лося. – Вот так и люди, - подумал я, - приходят в эту жизнь из леса небытия на мгновение, и сверкнув. Как звездочка, вновь исчезают в нем.
Пролежав час, я понял, что заснуть так и не смогу. А жаль, впереди предстояло восьми часовое путешествие на автобусе до школы милиции, куда собрался поступать.
***
Незаметно пролетел год учебы. Скоро отпуск. Осталось сдать еще один экзамен и все. Целый месяц можно не думать о занятиях. Месяц! Так много, и вместе с тем, так мало. Только месяц. Уже давно я решил, что прежде чем ехать домой, поеду к матери Сергея. Тогда, после смерти Лешки Мишина, мы с Серегой решили, что должны съездить к его жене и сыну. Мог ли я тогда подумать, что поеду не к ней, а к матери Сергея. К матери того, кого так любил и кто умер у меня на руках. При одной только мысли об этом становилось не по себе, но каждый раз я гнал это чувство, думая о том, как ей тяжело сейчас одной. Серега единственное, что было в жизни у этой женщины. Как же не справедлива она, эта самая жизнь, забирая всегда самое родное и дорогое.
Но вот позади последний экзамен и я лечу на небольшом самолете Л-410 на родину Сережки. Минут через десять посадка, а я по прежнему не перестаю думать о том, что скажу его матери, как встречусь с ней. Вот я и в городе. Спросив в аэропорту у дежурного милиционера, как добраться до улицы Дзержинского, я на автобусе доехал до центра города, а дальше пошел пешком. На дорогу ушло минут 30-40. Все это время я продолжал терзать себя: – Правильно ли поступаю, может, не стоит беспокоить ее, бередить душевные раны. – Но каждый раз при этих мыслях перед глазами вставал Сережка и я гнал их прочь.
Дом, где жила Нина Сергеевна, стоял в глубине тенистого двора. У одного из подъездов сидели две старушки. На мой вопрос они ответили, что дома ее сейчас нет, но скоро должна придти с работы, так, что лучше подождать. Я присел на ту же скамейку. Особое внимание старушек привлекла моя милицейская форма. Погоны курсанта им ни о чем не говорили, поэтому, одна из них спросила:
- Сынок, а ты случаем не наш участковый. Мы ведь его и не видали никогда.
- Нет, что Вы! Я проездом здесь. Еду в отпуск, вот и решил к Нине Сергеевне заехать.
- А кто же ты ей будешь-то – не унималась одна из них.
Что ей сказать, я не знал. В это время вторая бабуля вдруг дернула меня за рукав кителя и тихо прошептала:
- Вон она идет, Сергеевна то, в черной шапочке. Как сына схоронила, так и не снимает ее. Сереженька-то в Афганистане погиб, царство ему небесное, - она смахнула слезинку с глаза. – Хороший парень был, пусть земля будет ему пухом.
Женщина подошла к нам и, поздоровавшись, пошла к подъезду. Старушка, что задавала мне вопросы, окликнула ее:
- Сергеевна, а тебя тут милиционер ждет, давно уж ждет. Говорит, издалека приехал. – И показала рукой на меня. В глазах Нины Сергеевны мелькнула какая-то одной ее известная искорка, но тут же погасла.
- Ну что ж, если ко мне, тогда пойдем в квартиру, там и поговорим. - Повернувшись, она вошла в подъезд. Я поблагодарил старушек и поспешил за ней. В лифте мы молча поднялись на пятый этаж. Когда вошли в квартиру, мне сразу бросился в глаза висевший на вешалке форменный китель. Я узнал бы его из тысячи подобных, по значку мастера спорта и вечно оторванному правому погону. Это был китель моего Сережки. Я смотрел на него, не отводя глаз. Нина Сергеевна вдруг прислонилась к дверному косяку и шепотом спросила:
- Молодой человек, вас зовут-то хоть как. Откуда вы.
Я хотел что-то сказать, но язык перестал слушаться. Во рту все пересохло. Так же шепотом я смог выдавить слова.
– Я Дима, Дима Тюрин. Сережа, наверное, писал обо мне. Мы с ним служили вместе.
Нина Сергеевна стояла белая, как мел. В глазах блестели слезы. Я подошел, взял ее за плечи и повел в комнату. Посадив на диван, увидел висящий на стене Сережин портрет, на котором он был снят еще до армии. На меня в упор смотрели его голубые, бездонные глаза. Не в силах оторваться от портрета, я стоял посреди комнаты. К действительности меня вернул тихий голос Нины Сергеевны. Обернувшись, я увидел, что она смотрит на меня и сквозь слезы что-то говорит. Слов почти е было слышно. Я сел рядом с ней, обнял на плечи и попытался успокоить. Наконец, она перестала плакать, только иногда всхлипывала. Придя в себя, заговорила тихим, почти неслышным голосом.
– Димочка, ты прости меня за слезы, но как только ты назвал себя, сразу вспомнила твое письмо. Я и сейчас его храню. Я знала, что ты приедешь. – Она хотела еще что-то сказать, но подступившие слезы заглушили слова.
Не в силах выдержать это, я ушел на кухню и закурил, жадно затягиваясь сигаретным дымом, пытаясь проглотить подступивший к горлу комок. Я молча стоял и смотрел на проезжавшие внизу автомашины. Мыслей в голове не было совершенно. Осталась только одна пустота, наваливающаяся все явственней, все ощутимей.
- Дима, ты извини, я даже чаю тебе не предложила, - раздался вдруг сзади голос Нины Сергеевны. Обернувшись, я не узнал ее. Она была без шапочки. Передо мной стояла совершенно седая, убитая горем женщина, и мне вдруг по сыновьи стало жаль ее. И тут перед глазами вновь всплыло лицо Сереги. – Димка, если умру я, ты с Ванькой к матери моей съезди, расскажи ей, как все было.
Милый ты мой Сережка. Я выполнил твое завещание и приехал к твоей маме. Хорошо, что ты так и никогда не узнаешь, что нет в живых нашего Ивана. Он погиб в том же бою, что и ты, прикрыв собой товарища. Сережка, Сережка. Если бы ты мог знать, что из всего отделения тогда в живых остался только я один. И вот, я сижу перед твоей мамой и никак не решусь начать рассказ. Что бы не случилось с нами, всю тяжесть утрат несут на своих хрупких плечах наши мамы. Где найти слова, что бы утешить горе самого родного человека, давшего нам жизнь. Самое страшное, это пережить своих детей.
За окошком уже стемнело, а мы все сидели на уютной кухне с Ниной Сергеевной. Она внимательно слушала мой рассказ, изредка вытирая слезы. Взгляд ее был устремлен куда-то вдаль. Казалось, что она находится где-то там, в горах Афганистана, рядом с умирающим сыном. Я давно уже закончил свое грустное повествование, а она все сидела и молча смотрела на огни за окном. Не желая мешать ее мыслям, я отошел к форточке и закурил. Чем я мог утешить горе матери, потерявшей единственную отраду в жизни.
Долго потом мы еще сидели с ней в полумраке комнаты и смотрели фотографии из семейного альбома. С его страниц на нас смотрел то вихрастый, невысокого роста первоклассник, то ладный, спортивного сложения выпускник. И мне казалось, что я всю жизнь знал этого красивого, голубоглазого парня. В голове вдруг промелькнула безумная мысль: - Вот сейчас откроется дверь, в комнату войдет Серега и скажет – Здравствуй мама, вот я и вернулся. Помнишь, когда ты провожала меня в армию, я обещал, что вернусь. Обещания нужно держать. - А потом повернется ко мне, как всегда улыбнется и скажет: - Привет, брат. Я так верил в нашу встречу.
Прогнав это видение, я услышал голос Нины Сергеевны:
- Ну что, Дима, я тебе на диване постелю, в Сережиной комнате. Ты не против.
- Да, да, поздно уже, давайте спать, - ответил я.
Уснуть в эту ночь я так и не смог. Как только удавалось немного вздремнуть, вдруг слышал голос Сереги, обращенный ко мне. – Спасибо тебе, Диман, спасибо, родной. Выполнил мою просьбу. Теперь мама знает все. Это лучше, чем-то неведение, в котором она находилась. – Я всеми силами пытался избавиться от этого бесстрастно звучащего внутри меня голоса, но снова и снова слышал его.
наступило утро. Нина Сергеевна подняла меня в восемь часов. Она уходила на работу, а я решил побродить по городу, в котором родился и вырос мой боевой друг, мой Сережка Афанасьев. Теперь, по прошествии времени, я все яснее понимал, как любил его. И это была не просто любовь двух друзей, прошедших через огонь, грязь и потери Афганской войны. Это было совершенно другое, так и неизведанное нами чувство. Да и как я мог признаться ему в этом чувстве.
Я вновь и вновь вспоминал, как восхищенно смотрел на своего Сережку, когда он делал утром зарядку, как любовался каждой частичкой его тела. Разве могу я забыть тот полный счастья взгляд, когда после первого в нашей жизни боя удалось остаться в живых. Как мы обнимались на глазах у всех. И только за несколько минут до смерти я ощутил, что его ко мне отношение было взаимным. Часто, длинными вечерами, сидя в курилке, Сережка клал свою руку мне на плечи и мы сидели, беспечно болтая обо всем на свете. Нам было приятно ощущать тепло тел друг друга. Только однажды, после моего дня рождения, незадолго до его гибели, я осмелился и просто молча поцеловал его в щеку. Как это было прекрасно. Наверное, сказалось влияние выпитой водки, а может, все так и должно было быть. Сережка повернул ко мне лицо, долго, долго смотрел в глаза, не проронив ни слова, а затем порывисто обнял меня и поцеловал в губы. Боже, что со мной было. Казалось, электрический разряд пронесся по всему телу. Щеки, уши, шея, все запылало странным, и вместе с тем таким приятным огнем. Мне хотелось раздеть его, и ласкать такое родное и желанное тело. Жаль, что я не мог этого сделать. В любой момент мог выйти из казармы кто-нибудь из бойцов. Не в силах терпеть эту муку я наклонился к нему, поцеловал и прошептал на ухо:
- Спасибо тебе, Серенький мой. Знай, я люблю тебя. И люблю очень, очень сильно. Поверь, никто в этой жизни не был мне так дорог, как ты. Нет, ты не подумай, Ванька с Лехой мне тоже очень дороги, но это не то. Понимаешь? Они просто друзья, а ты, это нечто большее. Я не могу это тебе сейчас объяснить. Может быть когда нибудь позже, ты все поймешь. Ты не подумай обо мне плохо. У тебя есть Светлана, ты любишь ее, и я рад за вас. Любовь, красивое чувство. Ты знаешь, мне иногда жаль людей, которые так и никогда не испытали его. А я очень рад, что смог тебе об этом сказать, и благодарен, что ты меня выслушал.
С этими словами я еще раз поцеловал его и быстро пошел в роту. Не дожидаясь его прихода, разделся и лег спать. Серега вернулся минут через пятнадцать. Я сделал вид, что сплю. Он лег, долго ворочался, и наконец затих. Я почти было заснул, как вдруг почувствовал на своей щеке его руку. Ладонь была очень горячей и нежной. Он сначала гладил меня по щеке, шее, а затем взял мою ладонь в свои и прошептал:
- Спасибо тебе, что все это мне сказал. Ты хороший, ты очень хороший. Знаешь, может быть, я и смог бы тебя полюбить, но мое сердце целиком принадлежит Светлане. Прости меня, Дима, пожалуйста. Ты для меня всегда будешь не только другом, но и братом, самым родным и близким человеком на земле.
Я хотел было ответить, но вдруг явственно ощутил, что не могу найти в себе слов. Мне было все предельно ясно и больно это осознавать. Да, я люблю его и он это понимает, но не может справиться с собой. Для него любовь в том понимании, в котором о ней думаю я, может существовать только между мужчиной и женщиной. Я лежал, чувствуя свою ладонь в его теплых и таких родных руках.
– Ну и ладно, хоть за это спасибо. Я ведь все равно тебя буду любить. Все рано.
В тайне от Нины Сергеевны я решил один сходить на кладбище. Мы собирались сделать это после обеда. Но мне так захотелось увидеть последнюю пристань, которую обрел в жизни Серега, что я не выдержал и все же пошел один.
Кладбище было старым. Попадались могилы конца прошлого, начала нынешнего века. Меня всегда удивляли тишина и порядок, которые были, наверное, спутниками всех кладбищ мира. Людей здесь почти никого не было. Я долго бродил между могил, пытаясь отыскать Серегину. Так и не найдя ее, решил спросить у служащего. Около домика у входа на кладбище сидел старичок, который объяснил, что это, наверное, в новой части, за церковью. Я тихонько пошел туда. В глаза бросился памятник с ярко-красной звездой. Подойдя к нему, прочел надпись:
Герой Советского Союза генерал-майор авиации Сергеев Федор Иванович 12. 11. 1915 – 10. 10. 1987 г.г.
Постояв немного, я двинулся дальше, и буквально натолкнулся на стоящую у другой могилы девушку. Она держала в руках маленький букетик цветов, а в глазах блестели слезы. Девушка была одета в простое ситцевое платье. Ее длинные волосы были сплетены в тугую косу, лежавшую на груди. Лицо ее показалось очень знакомым, но решив, что все красивые девушки похожи, извинился за свою неуклюжесть и хотел было двинуться дальше, но взгляд упал на памятник, стоящий на этой могиле. Не берусь описывать чувство, которое я испытал в тот момент, но со стороны, наверное, можно было подумать, что мне стало плохо и я вот, вот упаду в обморок. На камне было выбито:
младший сержант Афанасьев Сергей Васильевич 30. 07. 1965 – 30. 08. 1985 г.
Не знаю, долго ли я стоял, не ощущая ничего вокруг и глядя на эту надпись. Вдруг до меня донесся женский голос, который о чем-то спрашивал. Очнувшись от потрясения, я наконец понял, что со мной говорила та самая девушка. Чувство реальности начало медленно возвращаться и я вдруг понял, что это за девушка, откуда я ее знаю. Я видел ее на фотографии у Сергея. Без сомнений, это была его Светлана. Та Светлана, письмо к торой я дописывал. Так и не услышав, о чем она меня спрашивает, я повернулся к ней и чужим, охрипшим голосом сказал:
- Здравствуй, Света. – На большее меня не хватило. Она удивленно посмотрела на меня.
- Здравствуйте. По моему, мы с Вами не знакомы. Откуда Вы знаете, как меня зовут.
Я стоял и думал, до чего же неуместными казались все эти разговоры у Сережкиной могилы. Но ничего не поделаешь, надо ей напомнить о себе.
- Знаю Света, знаю. Я много чего о тебе знаю, - голос мой сорвался. – Мы с тобой давно знакомы, хотя первый раз видимся.
- Ой, - в ее глазах промелькнула тень сомнения, - кажется, я вспомнила, где Вас видела. На фотографиях, вместе с моим Сережкой. Это ведь правда. – Я видел, как умоляюще она на меня смотрит и боится, что я скажу что-то другое.
- Да Света, я служил вместе с Сережей, - ответил я, а сам подумал, что чуть было не сказал так же, как и она, с моим Сережей. – Но это еще не все. Он был моим другом, лучшим другом. Он для меня был роднее брата. Мне о многом надо с тобой поговорить.
- Да, да, конечно. Поедемте ко мне домой, тут недалеко.
-Поедем, Света, поедем. Прошу, давай на ты. Как-то неловко получается. Я с тобой на ты, а ты мне вы. Подожди меня, пожалуйста. Я еще немного хочу побыть тут. Хорошо?
- Да, да, конечно, - вновь произнесла она. Я подошел поближе к памятнику и глядя на Сережкин портрет слышал его голос:
- Возьми в кармане письмо, отправь его. Это Светлане. Я его и дописать-то не успел. Ты напиши, чтоб не ждала меня.
- Ну здравствуй, Сережа. Вот я и приехал к тебе. Ты уж прости, что через столько лет. Все как-то раньше не получалось. Эх, Серега, Серега. – комок подступил к горлу, и я почувствовал, как по щеке катиться слеза. - Нет, неправда, что мужчины не плачут. Все люди одинаковы и все они плачут. Нет такого человека, который бы ни разу в жизни своей не заплакал. Ну, а если и есть, то и не человек он вовсе, так, пенек бесчувственный. А просьбу я твою выполнил, к маме приехал, все ей рассказал. Вот, теперь и Светлану твою встретил. Любит она тебя, как и прежде. Да и как можно не любить такого малого, как ты. Я тоже тебя любил и продолжаю любить. Ты уж прости меня за все. Вот так-то, друг Серега. Жить бы тебе, да жить. Трудная она штука – эта жизнь. Хорошо, что ты многого о ней не знаешь, да и не узнаешь уже никогда. Спи спокойно, брат, мы по прежнему любим и помним тебя. А это самое главное. Пока тебя помнит хоть один человек, ты жив для них.
Тут я услышал, что Света плачет у меня за спиной. Повернувшись к ней, я увидел, что она стоит, прислонившись к березке, росшей у могилы, и плачет, глядя на меня. Только теперь до меня дошло, что все было сказано мною вслух. Я подошел к ней.
- Ладно, Света, клади цветы и пошли, нам еще о многом нужно поговорить.
Она положила аккуратно на могильную плиту свой букетик и повернувшись ко мне сказала:
- Идем пешком, тут совсем рядом, одна остановка на автобусе.
Мне вдруг показалось, что Серега в этот момент смотрел с портрета на меня и улыбался, как прежде.
Через четверть часа мы уже были около ее квартиры.
- Вот здесь я и живу. Родители на работе, так, что никого нет. – Она достала из сумочки ключ и открыв дверь, шагнула в сумрак передней.
- Да ты заходи, не стесняйся. Сейчас будем чай пить.
Показав, куда мне повесить китель, и где взять тапочки, она ушла на кухню. Через минуту я был в комнате. Первое, что бросилось глаза, это фотография, на которой мы были сняты вчетвером. Я, Серега, Ванька и Леша. Она была сделана в аэропорту сразу по прилете в Афган. Мы стоим, обнявшись на фоне самолета, а за ним вдалеке виднеются горы. Подумать только, все еще живы, все улыбаемся и никто не знает, что ему уготовила судьба. Опять нахлынули воспоминания.
майский день мы встретили в воздухе. Вертолет нес нас в неведомое. Что ждало впереди, никто не знал и от этой неопределенности на душе кошки скребли. Рядом со мной мирно спал Ванька, а напротив сидели Леша с Сережкой. Леха курил и все поглядывал в иллюминатор. – Хотя бы сказали, куда летим, а то черти что на душе твориться. Чего ждать – неизвестно.
- Ничего, скоро все узнаем. Дальше войны не пошлют, - ответил Серега – так что не горюй. Лучше поспи, вон, как Ванька. – и он кивнул в сторону спокойно сопящего Ивана.
- На том свете высплюсь, - мрачно пошутил Леха и бросив на пол вертушки окурок, со злостью раздавил его.
Дальше летели молча. Минут через десять вертолет начал снижаться. Посмотрев в иллюминатор, увидел там небольшой кишлак. Сели рядом с ним. Встретил нас один из ХАДовцев. Я и раньше его видел. Старшим у нас был зам. ком. роты старший лейтенант Кузин. После непродолжительного разговора с Ахмедом, он вызвал к себе ком. взводов, их замов и ком. отделений и объяснил, что в районе кишлака вчера был замечен отряд духов. Придется нам их поискать. Мы и раньше летали на подобные операции, поэтому ничего странного или необычного в этом не было. Правда, чаще всего духов не обнаруживали, они как сквозь землю проваливались. Честно говоря, я и в этот раз подумал, что было бы хорошо ничего не найти и поскорее вернуться назад. Как никак, а у Ваньки завтра день рождения.
Но моим мечтам не суждено было сбыться. Вернулись мы только через три дня изрядно потрепанные и с потерями. Тогда погиб Лешка, первым из нашей четверки. Как это случилось, я не видел, но Ванька потом рассказал. Это все у него на глазах произошло. Обнаружили мы отряд в соседнем кишлаке. Завязалась перестрелка и тут, откуда ни возьмись, появился пацан верхом на ишаке. Маленький пацаненок, лет 6-7, не больше. Как он попал в зону огня, никто объяснить не смог, но то, что случилось потом, видели многий. Ишака под ним убило, и, падая, тот своим весом придавил парню ногу. Выбраться самостоятельно он никак не мог. В этот момент меня вызвал ком. взвода. Когда я приполз к нему, бой затих. Мы сидели и думали, как лучше обойти кишлак. Выстрелы прекратились с обеих сторон. Наступила такая тишина, что было слышно, как журчит ручеек неподалеку от кишлака. Вдруг тишину распорол звук выстрела.
- Снайпер бьет, гад, - сквозь зубы процедил взводный. – Поди передай ребятам, чтобы особо не высовывались.
Не успел я отползти и десятка метров, как увидел ползущего навстречу Серегу. Лицо его все было в пыли, как будто засыпано мукой. Меня он еще не видел.
- Афанасьев, ты куда, давай ко мне. – Он подполз ко мне за высокий камень, надежно прикрывающий от пуль, сел и немного отдышавшись сказал:
- Лешка там, он к пацану пополз. – Я не дал ему договорить. Смутная мысль мелькнула в голове.
- Снайпер? - спросил я, еще не осознавая, что произошло.
- Снайпер, - ответил Сережка – Он и пяти метров не отполз, как тот выстрелил.
- Куда? – как-то автоматически спросил я.
- В голову, сразу насмерть. – Только теперь я понял, что произошло. Тот выстрел, что слышали мы со взводным, и оказался роковым для Лешки.
- Сережа, - позвал я, но ответа не было. Повернувшись, я увидел, что он сидит, опершись спиной о камень и смотрит в небо. По щеке его текла слеза.
- Сережка, - опять позвал я, чувствуя. Что у самого вот-вот потекут слезы. – Сережа, где он сейчас.
- Там, неопределенно махнул рукой Серый, - его Ванька за камень затащил, но он уже мертвый был.
Мне вдруг захотелось встать в полный рост и закричать, что все это не правда, что этого не может быть, но вдруг неожиданно для себя сказал: - Война Сережа, война. Ничего тут не поделаешь. На его месте мог быть каждый из нас.
Он посмотрел на меня отсутствующим взглядом и тихо, почти шепотом сказал: - А Ванька все таки пацана вытащил.
Только тут до меня дошло, что Леха полз к пацану, что бы помочь выбраться из-под этого проклятого ишака. – Эх, Лешка, Лешка. Ну кто тебя просил. – И тут же совершенно другая мысль пришла ко мне. – А ведь будь на его месте любой из нас, наверное, поступили бы точно также. – Я молча придвинулся к Сережке, обнял его и мы оба заплакали. Это были слезы мужчин, потерявших в бою самое дорогое – боевого друга.
- А вот и чай готов. Прошу к столу. – Эти слова Светланы вернули меня в день сегодняшний.
- Спасибо Света, спасибо, сейчас иду.
Заметив, что я смотрю на фото, она тихо произнесла: - Я часто на нее смотрю, все лица запомнила, а вот тебя сразу не узнала. Ты изменился. – Она немного помолчала. – Наверное, если этих ребят встречу, мимо пройду и тоже не узнаю.
- Не пройдешь Света, не пройдешь, да и не встретишь ты их никогда. – Она смотрела на меня не понимающе. – Никогда мы их не встретим. Нет их Света, никого нет. Я один из всех жив остался. – У нее вновь навернулись на глазах слезы. Я обнял ее за плечи. – Пойдем чай пить, а то остынет. Пойдем. Слезами тут не поможешь. Мы должны за них жить, и никогда этого не забывать.
Только сейчас я вспомнил, что Нина Сергеевна наверное ждет меня уже дома, но уйти сейчас я не мог. Я еще не все Свете рассказал, а рассказать у меня есть что.
- Света, у тебя есть телефон Нины Сергеевны?
- Да, конечно – растерянно ответила она.
Можно, я позвоню. А то она, наверное, меня совсем потеряла.
- Конечно звони, телефон в прихожей. – Она сказала мне номер и я пошел звонить.
- Нина Сергеевна, это Дима. Давайте завтра с утра к Сергею сходим. Я сейчас у Светланы. Мне с ней поговорить нужно. А завтра с утра втроем и пойдем. Хорошо?
- Ну что ж, - ответила на, - втроем, так втроем. Ты во сколько будешь.
- Думаю, часам к шести буду.
- Хорошо, жду, - ответила она и положила трубку.
Света сидела на кухне и слушала наш разговор. Я вернулся к ней.
– Ну что, теперь можно и чайку попить, а Свет?
- Да он уже остыл совсем, пока мы собирались.
- Ничего, подогреем. Время у нас есть.
Она грустно взглянула на меня и прошептала, ни к кому не обращаясь: - Время у нас есть. Времени у нас хоть отбавляй, его столько, что девать некуда. Только, зачем она нам, время, что с ним делать? – Она вновь медленно перевела взгляд на меня и долго-долго смотрела в глаза. Я заметил, что глаза у нее почти такие же, как у Сережки. Такие же теплые и бездонно голубые, только очень печальные.
- Дима, а кто из вас письмо Сережино дописывал. Я его получила после похорон. Ты представить себе не можешь, что со мной было. Подумать страшно. Сережи уже нет, а письмо от него пришло. Я его почти наизусть знаю. Расскажи, как он погиб. Ты ведь видел все это.
- Видел Света, все я видел. И умирал он у меня на руках. Если тебе не тяжело будет это слушать, то слушай...
За время, пока я рассказывал, она не проронила ни одного слова, только тихонько всхлипывала и вытирала слезы. Но когда я дошел до конца, она вдруг оторвала от меня взгляд, бросилась на диван и беззвучно зарыдала. Только плечи вздрагивали. Я не мог этого видеть, пошел на кухню и принес ей воды. Утешать ее было бесполезно. Пусть лучше поплачет, легче станет. Я пошел курить. Минут через пять она пришла на кухню и попросила сигарету. Неумело закурив и сделав несколько глубоких затяжек, она понемногу начала успокаиваться. Только взгляд по прежнему был затуманен слезами.
- Ты знаешь, я все это время живу с какой-то непонятной надеждой на то, что это не его похоронили. Ну знаешь, привезли гроб и даже не открыли, похоронили так. Все еще кажется, что это не он был. Каждый вечер жду, что дверь откроется, он войдет и как всегда спросит "Ну что Светик, куда сегодня рванем". Бред какой-то.
- Света, тебе к врачу надо сходить.
- Да была я уже, и ни один раз. Все говорят, отклонений нет. Это у меня от нервного потрясения. Спасибо тебе, что приехал. Я ведь не знала, что ты один из них жив остался. Иногда сижу и думаю о вас всех. И так обидно делалось. Ну почему все живы, а Сережи нет. Ты прости меня, я ведь не со зла. Люблю я его, до сих пор люблю. Знаю, что никогда его больше не будет, а забыть не могу. Если бы ты знал, какой он был.
Что я мог ей сказать, чем утешить. Лишний раз рассказывать о том человеке, которого она знала лучше меня, не было смысла. Я просто сидел и смотрел на нее, а перед глазами вновь и вновь вставал Сережа, мой Сережка. Ну как я смогу ей объяснить, что эти годы, что мы были рядом, больше всей жизни стоят. А то, что он погиб, а я жив, так это не моя вина. Так распорядилась судьба. Мог бы и я там лежать, мог. И как в замедленном кино я вновь увидел тот последний для ребят бой. Вновь острой болью пришло ощущение того, что Иван погиб из-за меня. Я был должен там погибнуть, а не Ванька. Нас тогда четверо осталось. Нас трое, да раненый в плече Колька Герасимов. Пока были патроны, мы продолжали стрелять. В кармане каждый по одному для себя спрятал. Мы сразу решили, умрем, но в плен не сдадимся. У духов силы тоже на исходи, но все равно лезут. Мы с Ваней рядом лежали, а Серега сзади прикрывал. Вдруг вижу, что-то мелькнуло за камнями слева от нас. Я встал на колено, чтобы получше разглядеть.
Дальнейшее произошло так быстро, что я и сообразить не успел. Метрах в тридцати от меня вдруг появился дух. Я видел, как он поднял автомат в мою сторону, слышал выстрел, видел, как между нами вдруг встал Ванька. Встал, и тут же упал на меня, а с правой стороны прогремела очередь Колькиного автомата, которая срезала духа. Я лежал на земле, а на мне лежал Ваня. Тело его было таким тяжелым, что я еле смог выбраться из под него. Только теперь я понял, что он мертв, что он отдал свою жизнь ради меня. Это я, я должен был лежать на земле, а не он. Я сидел перед ним, и не знал, что делать. Я чувствовал себя виновным в смерти товарища. Если бы не моя глупая выходка, все было бы по другому, Ванька был бы жив. Вот и сейчас, по прошествии времени, иногда ловлю себя на одной и той же мысли. Стоит что-то сделать не так, как сразу же спрашиваю себя: – А как бы поступил Иван, будь он на моем месте?
Это не пустой вопрос. Иногда кажется, что не по праву занял его место в этой жизни.
Я взглянул на часы. Восемнадцать тридцать. Да, нехорошо. Обещал Нине Сергеевне быть в шесть. Заметив мой взгляд, Света спросила: - Что, уже уходишь?
- Да Светик, пора. Нина Сергеевна заждалась.
- Хорошая она, добрая. – Вновь так же тихо произнесла она. – Когда Сережу в армию забирали, она мне сказала: " Жди его дочка, обязательно жди. Любит он тебя". Вот я и жду. До сих пор жду и всю жизнь ждать буду. – Я подумал, что она опять заплачет. – Давай еще покурим, и ты пойдешь. Я уже привыкла одна.
Я хотел сказать ей, что жизнь только начинается, что все еще впереди, но не смог сделать этого. Мне было стыдно говорить это, стыдно перед памятью своего лучшего друга, моего Сереженьки.
ты был, Серега. Такая девушка тебя любила и, будет любить всю свою жизнь. Вот и подумаешь потом, когда начинаются споры о том, что нет никакой любви. Эх, ребята. Не знаете вы о ней, об этой любви. Любить надо уметь. Это от бога, как талант. Либо есть, либо нет. И тот кто любит и кто любим, самые счастливые люби на свете. Себя я тоже могу отнести к таким людям. Я счастлив, что незадолго до Сережиной смерти все же смог признаться ему в своих чувствах. И самое главное, я знал, что он понял меня, он готов принять меня таким, каков я есть. За это я буду, благодарен ему всегда. Пусть у нас не было с ним ничего, кроме двух робких поцелуев, да его одинокого, случайно подслушанного мною признания в ту ночь в казарме. Этот человек осветил мою жизнь особым светом. Это как откровение, как благодать, ниспосланная всевышним. Эх, Сережка. Как жаль, что так мало было отмерено тебе судьбой в этой жизни.
Занятый своими мыслями, не заметил как дошел до дома. В окне кухни горел свет. Дверь я открыл сам, данным мне утром ключом. Нина Сергеевна сидела на кухне и читала газету.
- А, Димочка, пришел наконец-то. Вот и хорошо, сейчас ужинать будем. Иди, мой руки и за стол, у меня все готово.
- Спасибо, Нина Сергеевна, я сейчас мигом. – Я мыл руки, а сам представлял себе, что вот так же, как и меня сегодня, встречала она Сережку. Да и слова-то, наверное, те же говорила. Мне вдруг снова так стало жаль эту одинокую женщину, мать моего погибшего друга.
После ужина мы посидели на кухне, поговорили. Я рассказал, как встретил Светлану, как в гости к ней зашел.
- Хорошая она девушка. Жаль только, бог счастья не дал. Любили они с Сереженькой друг друга. У нее по моему, и сейчас никого нет. Она мне как дочь стала. Знаешь, Дима, какой они были парой. Я налюбоваться не могла. Другой невестки и желать не надо. Да не судьба значит.
- Нина Сергеевна, Вы не против, если она завтра с нами на кладбище пойдет?
- Ну что ты, что ты. Я только рада буду.
На этом мы и расстались. Она пошла спать, а я, еще покурил и почитав газет, тоже лег. Как ни странно, эту ночь я проспал как никогда. Ни одного кошмара, ни одного видения. Сон младенца.
***
На утро Света пришла часов в десять. Я еще не успел ни умыться, ни побриться. На улице шел мелкий дождь. Осень брала свое. Приведя себя в порядок, я вышел на кухню. Нина Сергеевна и Света о чем-то тихо разговаривали. Увидев меня, Нина Сергеевна засуетилась, усадила нас со Светой за стол, сама от завтрака отказавшись. – Давайте, завтракайте и пойдем, а то погода совсем испортится.
Часа через полтора мы вышли из дома. Пешком в такую погоду идти не хотелось. Не смотря на протесты Нины Сергеевны, я поймал такси, и уже минут через пятнадцать мы были у кладбища. Дождь пошел еще сильнее. Настроение было подстать погоде. На кладбище были недолго. Женщины убрали с могилы старые цветы и разложили новые. А я стоял, глядя то на них, то на Сережку, и думал совершенно о другом. Вновь и вновь возвращался ко времени нашего знакомства с ребятами.
Было это еще в Союзе, в Ташкенте. Туда мы прибыли из самых разных учебок. Я уже был младшим сержантом. Ребята все рядовыми, за исключением Ваньки. Тот был ефрейтором, что так же являлось предметом наших шуток и подколок. В Ташкенте стояла отличная погода, не смотря на то, что было только начало апреля. Там же, в аэропорту, мы и познакомились. Не знаю, как все получилось. Наверное, родственные души тянуться друг к другу. Полтора года, а с Лешкой только год, прослужили мы вместе, а роднее и ближе людей у меня не было. Это были не просто армейские товарищи. Это были настоящие боевые друзья, с которыми прошел все трудности войны, с ее кровью и смертью, поджидавшими на каждом шагу. Как я могу забыть Ваню Пьяных, простого белорусского парня, отдавшего за меня свою жизнь.
Эх, ребята, ребята. Ведь вам тогда и двадцати-то еще не было. Еще жить да жить, детей растить и внуков. Но судьба распорядилась по своему. Так и останетесь вы навсегда двадцатилетними. Десять лет пройдет, и двадцать, мне будет сорок или пятьдесят, и будут звать меня сначала папой, а потом и дедушкой, по имени отчеству величать, а вы так и останетесь Лешкой, Серегой и Ваней. Останетесь вечно молодыми, как на той нашей фотографии, сделанной в день знакомства.