Этой зимой к нам в училище должен был приехать попечитель.
Стоял ужасный переполох: следовало успеть принять высокого гостя до выпадения радиоактивных осадков, и времени было крайне мало. Директор училища лично бегал по всем этажам, сопровождаемый преподавателями и наставниками, и скоро потерял голос от крика; все ему было не так. Он даже лично высказал главному наставнику, Альберту Феодоровичу, что у него в учебной части бардак и свинарник, после чего на нас принялся орать и Альберт Феодорович, чего обычно не водилось: был он старик, в сущности, добродушный и голос повышал редко. Делу это помогало мало. Мы, курсанты, драили все училище, как матросы палубу, бегая с ведрами и швабрами, будто угорелые.
Наконец, все было готово. Оставались считанные минуты до начала торжественного приема Роберта Карловича. К нашему сожалению, нас на прием не подпустили даже близко. Из старших отрядов набрали самых лучших отличников учебы, все детей купцов да богатых чиновников, а нас, — кому было лет по 18—19, да совсем еще малышню — разогнали по спальням и заперли там, так что попечителя я даже не увидел, и не знал, каков он.
Мальчишки, как водится, принялись рассказывать про него ужасные истории. Говорили, что он громадного роста и силы нечеловеческой, при том страшно суровый и обидчивый, и чуть что не по нём — лезет с кулаками. Рассказывали, что он однажды чуть ли не до смерти собственноручно запорол курсанта за то, что у того на смотре не оказалось при себе носового платка. Причем, курсанта для этой цели раздели донага, а попечитель лично порол его прямо по нагому, ничем не защищенному телу. В общем, ужас какой-то, а не человек.
Закончился прием уже в десятом часу вечера, нас наконец отомкнули и без ужина погнали всей толпой на молебен. Кое-как отстояв в душной часовне, мы, словно стадо очумевших баранов, все бегом бросились обратно в спальни, но тут меня изловил младший наставник Феофанов и строго наказал, чтобы я немедленно отправлялся к директору учебной части.
Я не на шутку струхнул, но Феофанов задал мне такого стрекача, что я опрометью бросился на минус третий этаж и скоро уже был у двери директорского кабинета, запертой, как обычно, на кремальеру.
Аполлон Иоганнович только строго посмотрел на меня из-под своих кустистых бровей, а у меня уже сердце ушло в пятки. Я никак не мог понять, зачем я понадобился директору, и что я вообще успел такого натворить, что он демонстрировал такой интерес к моей ничтожной персоне.
— Григорьев, — строго сказал Аполлон Иоганнович, — я тебя вызвал по специальному делу. Настала пора послужить тебе для родного училища, которое тебя воспитало, заметь, несмотря на то, что твои родители происходят из низшего сословия. Кто твоя мать там? Кухарка? А отец? Грузчик на чугунолитейном? Итак, не забывай о милости, оказанной тебе.
При этих презрительных словах о моих несчастных родителях, я залился краской и смущенно смотрел в пол.
— Его сиятельство Роберт Карлович, наш попечитель, не может отправляться в такую метель...
Аполлон Иоганнович встал из-за стола и с несколько отсутствующим видом прошелся вдоль стены с охранными экранами, даже не глядя на них. Он воздел руки к низкому бетонному потолку и, словно меня и не было в кабинете, продолжил раздраженно:
— Фильтры у них, видите ли, требуют перезарядки! Кхм... гм... О чем это бишь я?
Он снова строго посмотрел на меня, будто только сейчас заметив, что я еще тут.
—... Поэтому его сиятельство решил переночевать в нашей скромной обители. Однако Роберт Карлович не сможет заснуть в холодной постели, поэтому ему нужен кто-нибудь, кто согревал бы его всю ночь своим теплом. Это будешь ты. Роберт Карлович самолично дал на этот счет исчерпывающие инструкции, и ты подходишь определенно, так что это вопрос решенный.
Услышав такое, я вспыхнул от стыда. Это было неслыханно! Но я не мог ослушаться директора.
— Вижу, ты понимаешь важность своей задачи, Григорьев, это похвально. Я, признаться, думал, что мне придется сурово напомнить тебе о тех условиях, на которых ты был принят к нам на обучение. Не бойся, Григорьев. Роберт Карлович благовоспитанный и уважаемый человек, и если ты будешь с ним ласков и услужлив, то это воздастся тебе сторицей. Уж во всяком случае, ты сможешь спокойно закончить обучение и, возможно, в будущем тебе повезет больше, чем, скажем, твоему отцу. Ну, ты готов?
— Готов... — Еле слышно пролепетал я.
— Молодец, хоть и не бросил привычки отвечать на вопросы ри-то-ри-ческие. А теперь спустись вниз к банщику, и хорошенько помойся. Роберту Карловичу не престало лежать в постели с каким-нибудь грязнулей. Я уже распорядился, и Потапыч согрел для тебя воду.
Я понуро спустился в убежище, давно превращенное в баню, где Потапыч, наш банщик, снабдил меня мочалкой и крошечным кусочком малинового мыла. Мылся я под присмотром какого-то молодого человека с очень надменным видом, который, как я потом узнал, оказался главным адъютантом попечителя. Я так и не услыхал его имени, и за все время он сказал всего одну фразу:
— Ты эта... парнишка, смирнее будь да послушнее. Роберт Карлович может чутку лишнего себе позволить, так ты того... не прекословь. Все делай в точности, как его сиятельству пожелается. А то хуже будет.
Я не совсем понял, что он имел в виду под словами «чутку лишнего», но то, что, если я не буду слушаться, то мне будет худо, я уяснил очень хорошо, и про себя давно уже решил: будь что будет. Смысл сказанного дошел до меня позже, а пока я лишь со страхом вспоминал историю про запоротого курсанта.
Наконец, адъютант решил, что я достаточно чистый, и позволил мне вылезти из таза с водой и насухо вытереться. После этого меня отвели на минус первый, или «наверх», как иногда мы это называли, туда, где располагались комнаты старших преподавателей, и в том числе гостевая спальня, которая обычно пустовала. Я здесь никогда раньше не был, и с интересом озирался: об этих помещениях я слышал только из рассказов. В спальне были зажжены свечи, экраны были задернуты гардинами, а большая кровать под балдахином в центре комнаты была застелена пышными перинами. В спальне я, наконец-то, и познакомился с Робертом Карловичем, попечителем.
К моему огромному удивлению, оказался он старичком лет шестидесяти, круглым и розовым, и благостным до невероятия. Он совсем не был похож на рассказы о себе самом. Встретил он меня очень радушно, провел к кровати и усадил на нее, сказав, чтобы я чувствовал себя как дома. После этого он прошел к двери и запер ее так, что лязгнула кремальера, впрочем, к этим звукам я был привычен с детства.
Мы остались одни, и я, напротив увещеваний попечителя, начал чувствовать себя как-то неловко. Роберт Карлович, улыбаясь, смотрел на меня, нахохлившегося в своей пижаме, бывшей мне не по росту. Я был босиком, а по полу комнаты заметно тянуло, так что я невольно поджимал ноги. А еще меня донимала мысль, почему это гостевую комнату не устроили где поглубже, ближе к ядру, где всегда было теплее, и где мы малышней отогревались после нарядов на поверхность.
— Как тебя зовут, милый отрок? — ласково спросил Роберт Карлович.
— Аркадий.
— О, Аркаша, как прелестно, мой юный голубок. А сколько же тебе годков стукнуло, уж больно ты маловат?
— Осьмнадцатый минул.
— О, в самый раз, в самый раз... — Со странной интонацией пробормотал попечитель.
— Ну что ж, ты уже знаешь, зачем ты здесь?
— Знаю, — робко сказал я и покраснел.
— Ну же, не тушуйся. — Роберт Карлович сел рядом со мной на постели и ласково обнял меня за плечи. — Я узнал об этом обычае, когда был в Новом Риме. Там еще в средневековье существовала практика, согласно которой знатные вельможи клали с собой в постель юных мальчиков, которые согревали их холодными ночами. Ничего страшного в этом нет, вот увидишь. Но тебе нужно будет обнажиться, так как таким образом согревание пройдет гораздо быстрее. Готов ли ты?
— Готов, — промямлил ...