Мне было страшно. Один раз меня оставили одного в горах на четыре дня и ночи, для того чтобы я постился и получил благословение духов нашей земли. Мне было жутко остаться нагим, только со шкурой волка в руках и без пищи и воды. Но я знал, что на расстоянии трёх полётов стрелы меня охраняют лучшие воина моего отца и никто не даст мне погибнуть. Много раз мне приходилось ночевать одному в горах, но я не боялся, я знал, что у меня есть отец, брат, родичи, друзья и воины. Есть я - вольный, как птица. Я мог уехать на несколько суток, чтобы просто побыть одному, поохотится, и мне было куда вернуться.
Потом пришли императорские войска. Их было несоизмеримо больше, чем нас. Они просто стерли нас с нашей исконной земли. Я видел, как воткнули копьё в спину моего сражавшегося отца, я видел, как рубил мечом брат и как его поймали арканом, словно коня. На меня просто навалились и связали. Я видел, как умерли мои мать и сёстры. Мы с братом стали жалкими пленниками. Нас с ним разделили. Другие пленники рассказали почему: брата хотели отправить на рудники, а меня продать на рынке, как женщину на ложе. Но я не женщина; меня ещё не назвали мужчиной, по нашим правилам, но женщиной я не был! И я просил других пленников изуродовать мне лицо, избить меня так, чтобы никто не смотрел на меня как на женщину, но никто не решился поднять на меня руку. Я просил, умолял, требовал, но воины отводили глаза. Никто не был виноват: они, согласно своей клятве, не могли причинить мне зло или ударить меня.
Когда погиб брат, я понял, что мне незачем больше жить. Ему отрубили голову мечом на моих глазах. Я не понимаю, зачем он пытался освободить меня, ему надо было бежать одному. Я сожалел лишь о том, что прожил так мало и буду умирать бездарно. Я стал бросаться на охранников, отказываться от пищи и воды. Меня даже не били, просто связали крепче и, отделив от остальных пленников, запихнули в повозку.
Потом какой-то жирный майлухт попытался меня ущипнуть за задницу - я пришёл в бешенство. Стража оттащила меня от него и наконец-то избила, чего я так давно хотел, хотя я надеялся на большее: что меня убьют. Но избили меня странно: когда я очнулся, на моём теле не было ни царапины, хотя всё болело.
Мы приехали в их проклятый город. Там меня окончательно отрезали от сородичей и присоединили к девкам и каким-то сахарным юнцам, больше похожим на баб. Я никому не позволял до себя дотрагиваться, но меня схватили, связали и вымыли, расчесали волосы и насильно запихнули в меня пищу. Через ночь меня выставили на торг, сорвав с меня всю одежду и связав за спиной руки, чтобы я не смог прикрыться. И вот на помосте мне стало по-настоящему страшно. Я стоял прямо, я не собирался быть рабом, как бы меня не ломали.
Невольничий рынок был полон. Войска Императора одержали большую победу и привезли с собой богатую добычу. Я стоял и с презрением смотрел на толпу внизу помоста, на жирных мужчин с накрашенными, как у шлюх, лицами, чьи сальные взгляды пачкали, словно дерьмом, на торговцев, каких-то ублюдков, изучающих меня так, словно я был девкой на выданье. Мне было очень страшно, я не знал, кто меня купит и что со мной ещё могут сделать, но покоряться я не собирался. Купец взахлёб расхваливал меня, как коня на рынке.
- Посмотрите, уважаемые, на это сокровище! Оно стоит больше того, что я прошу. Ни у кого нет такой нежной кожи, таких шёлковых волос. Посмотрите - они чернее ночи; если сплести их в косу, они достанут до его бёдер. Посмотрите на его гордую шею. А лицо - в нём наверняка течёт кровь древних рас! Глаза - изумрудное море, губы - алая рана, зубы - жемчуг, а ресницы - длиннее нет даже у знаменитых красавиц. А его фигура - он стройнее молодого тополя! Осанка воина, длинные ноги, а бёдра! Только истинный ценитель сможет понять всё! На помосте стоит юноша, горец! Да, он не обучен и дик! Но кто откажется получить мустанга вместо домашней клячи? И он сможет доставить вам дополнительное удовольствие, ведь вам придётся покорять это дикое великолепное животное! Эта красота стоит всего 12 тысяч золотых монет! Это невысокая цена за такого красавца! Смотрите на него и видите - стройную невысокую фигурку, словно выточенную из кости, нежно-золотистую кожу, чёрные густые блестящие волосы, струящиеся по спине почти до самых ягодиц, сами бёдра - узкие и упругие, длинные стройные ноги, изящные руки, невероятно тонкую талию. Итак, кто желает приобрести себе или своему господину такой подарок? Всего 12 тысяч золотом, уважаемые.
Толпа заколебалась - цена была высокой. Раздались несмелые выкрики:
- Я хочу посмотреть поближе!
- Да, правильно, мало ли что? Вдруг товар несвежий!
- Покажи его спину!
Я знал, что я красив, мне не раз говорили это, но я никогда не придавал значения своей внешности, считая, что она нужна только девушкам. Сейчас же купец вертел меня, показывал мои волосы, руки, пытался схватить меня за подбородок, чтобы показать лицо. Я уворачивался, как мог, но купец не бил меня на глазах толпы, лишь резко дёргал за волосы...
Я мысленно усмехнулся. 12 тысяч - это больше моего веса, если считать на наше серебро. Князей гор уже продают, как мясо на базаре.
Все хотели посмотреть на меня поближе, чтобы увериться в том, стою ли я столько. Потом всех оттеснил какой-то длинноволосый блондин с птичьим карим взглядом. Он что-то сказал купцу, и остальные покупатели отступили. Я смотрел на него. Лет ему было около тридцати, он был богато одет и при оружии, в отличие от евнухов, довольно худ, и держался как вождь. Но я был не ниже его по положению, а может, и выше, и тоже смотрел ему в глаза.
Он взял меня за подбородок, и я увидел в его глазах не похоть, а любопытство. Он смотрел на меня не как на голую девку, а как на породистого коня.
- Уважаемый, я беру его без осмотра!
Толпа расступилась. Он вышел из паланкина, и купец низко ему поклонился.
- Я рад, благородный Дэнна Диарэ, и восхищён вашим умением разглядеть истинную драгоценность. Вы приобретаете настоящее сокровище. Мужчины гор способны долго сохранять свою красоту и юность, в отличие от их женщин.
Меня привезли к нему в усадьбу, отвели в купальню, выдали одежду, принесли еду, и толстый евнух долго рассказывал мне о том, что я должен быть послушен, и тогда господин будет ко мне милостив, что я должен говорить, когда прикажут, опускать глаза и прочее. Мне незамедлительно захотелось разбить евнуху его раскрашенную морду, но я сдержался, ибо мне было противно марать руки об это существо. Вот с господином я бы так пообщался.
Меня накормили и вечером отвели к купившему меня. Дэнна было его имя. Для меня оно ничего не значило. Он спросил, как меня зовут, и я решил промолчать, ибо не собирался открывать ему своё имя и положение. Он был для меня никем и только зря отдал своё золото.
- Ну, раз ты глухонемой, то я буду звать тебя так, как захочу, и это имя будет написано на твоём ошейнике. Когда я придумаю его, тебе принесут ошейник и прочтут твоё новое имя, если ты безграмотен. Хотя нет, я буду звать тебя Нейри - "Щенок"... Уведите его!
Меня увели обратно в комнату и оставили одного; евнух неодобрительно посмотрел на меня, и я понял, что потерял всё, у меня отняли даже моё имя. Теперь я был никем - без имени, без рода и родичей. Я остался совсем один в чужой земле, и лучше бы я не рождался. Зачем? Чтобы стать подстилкой для имперского аристократа? Мне было горько и больно, нестерпимо болела грудь, и хотелось расплакаться, как в далёком прошлом, но я не мог позволить себе даже это, чтобы враг не увидел мои слёзы и мою слабость. Правда, боль была почти невыносима. Я устал за время плена, мои нервы были на пределе, но всё-таки я держался. Пока держался.
Ко мне никто не приходил, комната моя была заперта, и мне только приносили еду. Кормили тут сносно, за 2 дня я отоспался вволю, а потом мне стало скучно и снова горько. И я решил бороться, а точнее заставить понять этого Дэнну, что девки для ложа из меня не выйдет. Хотя и другую работу я выполнять не собирался. Мне было наплевать, что он там заплатил за меня и кем он меня считает. Подчиняться я не хотел и не умел.
Я решил отказаться от пищи и воды, и он пришёл через 2 дня. Как я и ожидал, он не стал меня уговаривать изменить своё решение и поддался мне, велев лишать меня пищи до тех пор, пока я не сдамся. Я ликовал. Я уже понял, чего он хочет от меня. Он, видите ли, решил меня укротить. Ему было интересно поиграть, завоёвывая меня, подождать, пока я сам сдамся. Он не собирался разложить меня и поиметь (от одной мысли об этом я содрогнулся), он хотел, чтобы я отдался ему добровольно. Это было настолько смешно, что мне стало на некоторое время весело.
Мне уже не хотелось есть, я ослабел и решил ещё и не спать, надеясь, что всё-таки не выдержу. Я тосковал по брату и смотрел в узкое зарешеченное окошко, откуда был видна какая-то рощица.
второй день строгого поста я упал в обморок, надеясь на то, что за мной пришла смерть. Но меня привели в чувство и впихнули в меня отвар из птицы и вино, невольно нарушив один из моих гейсов. Мне подлили снотворного в отвар, и я вырубился. Когда я очнулся, евнух отчитал меня, словно нашкодившего котёнка, и я, уже не сдержавшись, швырнул в него тарелкой. И снова не промахнулся. Но наказывать меня за это не собирались.
Дэнна велел выпустить меня из комнаты в общие помещения ночной половины его усадьбы, на мужскую часть, чтобы я познакомился с его наложниками. У него было пятеро красивых юношей, разных обликом и схожих характером - все они были уже рождены рабами и знали свою участь с самого начала. Внутри ночной половины был небольшой сад, где, собственно, и проводили большую часть дня его невольники.
Пятеро его парней мирно беседовали, когда из своих покоев появился я. Даже по одежде я отличался от них. Евнухи притащили мне кучу нарядной одежды и украшений, но из всего вороха я выбрал лишь чёрные штаны и тунику из серого шёлка, кожаный пояс и никаких украшений. Невольники, избалованные гаремные юноши, были нарядны, пестры и звенели браслетами, ожерельями и серьгами; от них пахло благовониями, от меня же - только чистой кожей. Я на фоне наложников выглядел вороном среди канареек, особенно с моим надменно-наглым выражением лица.
Итак, я появился, уселся с нахальным видом на краю фонтана, потрогал воду кончиками пальцев и брезгливо отряхнул их, затем устремил взор на его ребят, оглядывая их с презрительным недоумением, сверху вниз, потом равнодушно отвернулся.
Невольники пока решили не лезть ко мне, тем более им не понравилось выражение моего лица. Они не были знакомы с теми, кто родился на воле, а уж с сыновьями горских князей и подавно. Каждый был по-своему хорош. Один - кареглазый, весёлый, смуглый, черноволосый, другой - с пепельными кудрями и сапфировыми глазами, третий - сероглазый, тонкий и русоволосый степняк, четвёртый был словно солнышко - золотистый, с ярко-зелёными глазами, а пятый - тёмно-рыжий, с чёрными, как ночь, очами. У них были разные темпераменты и характеры, но все они были послушны и ласковы, как и подобает рождённым в неволе. Я резко отличался от них. Их движения были отточены евнухами, мои - веками традиций моего рода, они смотрели на хозяина с ожиданием милости, а я - с презрением. У них была душа рабов, у меня - князя. Они привыкли подчиняться, я повелевать. Я знал, что такое воля, а они нет.
Парни его любили телесные ласки и с удовольствием дарили их друг другу. Итак, двое юнцов уселись напротив меня и принялись с упоением целоваться. Отвращение на моём лице было столько явным и сильным, что один из наложников совершил глупость, стоившую ему большого изумления и боли. Он подошёл ко мне, сидевшему на бортике фонтана, опустился передо мной на корточки, взглянул мне в глаза и ласково спросил:
- Тебе это не нравится? Это же прекрасно! - и погладил моё колено.
Молниеносно я двинул ногой ему в лицо - так, что наложник отлетел и упал. Парни ошарашенно столпились возле упавшего, растерянно глядя на меня. Я смотрел на них с издевательской усмешкой. Его наложников никто никогда не бил и не наказывал - они всегда были послушны и ласковы, и такое стало для них шоком. Даже впятером они были бессильны против меня, кто был тренирован на воле и чьё предназначение заключалось в том, чтобы быть воином и вождём. Евнухи сбежались и тоже стояли, как идиоты.
Парень поднялся, утирая кровь с лица, и ещё раз раскрыл не для дела свой глупый рот. Он изумлённо спросил меня:
- За что? Что я сделал?
Я проронил:
- Ещё раз притронешься - убью. Ясно? - и ушёл.
Дэнна велел евнухам не запирать мои покои, чтобы я мог спокойно ходить по всей ночной половине и пересекаться с остальными парнишками. Он не стал наказывать меня. Утром я решил снова пройтись по саду, и тут пятеро его идиотов решили напасть на меня. На что они рассчитывали - неизвестно, но ничем хорошим для них эта затея не кончилась. Слабы были они против меня. В мгновение я расшвырял их, как котят; двое из них согнулись от ударов в живот, двое струсили. Дэнне доложили об этом. Он вошёл в ночную половину, когда драка уже утихла. Его наложники опасливо переглядывались, я же был абсолютно спокоен.
- Итак, мне доложили, что тут произошла безобразная драка. Кто даст какие объяснения? Начинай, Амарго, - обратился Дэнна к одному из своих наложников.
- Господин мой, - начал его раб, - вчера вот этот новичок, Нейри, напал на Инира и ударил его в лицо.
- Это было вчера, и я знаю, что за что-то досталось Иниру. Меня интересует, что было сегодня? И что ты скажешь, Нейри, по поводу своего поведения вчера и сегодня?
Я усмехнулся уголками губ и ответил:
- Вчера я ударил этого Инира, чтобы он свои руки держал при себе, а сегодня мне, видимо, решили устроить тёмную... Если они хотят, могут ещё раз попробовать, если им это понравилось. Мне не жалко.
- Итак, я понял всё, и требую уяснить на будущее: больше никаких драк и ссор. Ты слышишь, Нейри? Ты можешь забыть все свои подвиги в горах!
- Слышу, но если дотронутся - убью.
- Ты забываешься, Нейри! Итак, чтобы все запомнили на будущее: Нейри тридцать плетей, остальным по десять.
Я презрительно хмыкнул, но глаза мои загорелись нехорошим огнем, а остальные рабы оторопели: их никогда до этого случая не наказывали.
Дэнна ожидал, что я буду сопротивляться наказанию и устрою ещё одну драку, но этого не произошло. Я покорно стянул с себя рубашку и штаны, лёг на скамью животом и положил голову на сложенные руки, словно ожидая, что мне будут делать массаж. Другие его наложники откровенно боялись наказания, они хныкали и ныли, я же был презрительно-спокоен. Я ни разу не вскрикнул, не застонал, лишь плечи подрагивали под ударами плети, другие же заходились криком. Бить слуги Дэнны умели - на моём теле не оставалось следов, но боль была адская. Однако я сам дошёл до своей комнаты, где меня и заперли.
Вот теперь мне стало совсем жутко. В этом чужом, незнакомом доме среди рабов я был один, и мне хотелось домой, к брату и отцу. Дома меня любили все, я был всеобщим баловнем. Я помню, как часто сидел в дружинном доме, у воинов отца на коленях. Меня кормили самыми вкусными кусочками, рассказывали самые чудесные сказки и задаривали диковинками из разных стран. Меня баловала и тискала вся усадьба отца, от рабов до князя. Ни от кого я не видел зла и обид, только радость и ласку.
Меня учили драться лучшие воины, читать и писать - привезённые за золото мудрецы, видеть духов - самые сильные шаманы, но никто не любил меня так, как мой брат. Он был для меня всем, и я был для него целым миром. Отец рассказывал, что, когда я родился, он привёл брата к моей колыбели и поручил меня ему. Брат был горд этим безмерно и был счастлив исполнять завет отца до самой смерти. Мой брат учил меня всему, благодаря ему я не боялся темноты, рано выучился плавать и ездить на лошади, к брату я мог прийти со всеми своими бедами и радостями, и он мог открыть мне своё сердце. Мы были одним целым, хотя матери наши были разными. И тогда, уже в плену, он не спас свою жизнь из-за меня, из-за моей смазливой морды, благодаря которой меня и оторвали от него. Теперь я ненавидел себя. У меня отобрали всё и превратили меня в игрушку, управляя моими эмоциями.
Интересно, чего ждал Дэнна, когда меня отправили к этим раскрашенным куклам, которые не имеют права именоваться мужчинами? Он ждал, что я буду с ними разговаривать, что я стану таким, как они? Естественно, я ударил, но потом я пожалел об этом. Мне почему-то стало жалко это существо. По-моему, его вообще никогда в жизни не били. Но и трогать меня не стоило. Потом они решили напасть на меня, и это было уже совсем смешно. Дэнна решил показательно наказать меня, и мне было неимоверно больно, их заколдованные бичи не оставляли шрамов, но жалили до костей. Но я не кричал, нельзя было. Это потом я расплакался, уже в своей клетке. Слёзы бежали из меня потоком - я выплакивал всё, всю свою короткую жизнь, которой оставалось течь недолго.
Я знал, как поступить, меня учили и этому. Отец был мудр. Почему-то он не хотел, чтобы я становился воином. Не знаю, кем он хотел видеть меня, но только не воином. Но учили меня как воина и вождя. Я расколотил очередную тарелку, и евнух, видимо, посчитав, что раз меня избили плетью, то и ему можно поиздеваться надо мной, решил поорать на меня, из-за чего вторая тарелка прилетела ему ровно в грудь. Скоро им придёт в голову идея кормить меня из корыта...
Я припрятал несколько осколков тарелки и вечером рассёк себе вену на левом запястье, после чего лёг на ложе ничком, прижав руки к груди, но не перекрывая выход крови. Отлично, я был доволен тем, что сделал. Надеюсь, духи моей земли примут меня обратно.
очнулся вечером. Я был настолько слаб, что не мог даже глотать те снадобья, что вливали в меня лекари. Дэнна решил меня не тревожить, лишь велел посадить около меня человека, чтобы тот за мной присматривал. Я то впадал в забытьё, то приходил в себя, и так всю ночь. К утру мне стало лучше, но ненамного. Я всё время звал кого-то, что-то говорил на моём языке, умолял и приказывал. Из моих закрытых глаз беспрестанно катились слёзы.
К вечеру второго дня я смог говорить, и он пришёл ко мне. Я дремал, но при скрипе двери проснулся.
- Зачем ты это сделал? - спросил Дэнна.
- А зачем мне жить? - был горький ответ.
- Ты всегда отвечаешь вопросом на вопрос? Я спросил тебя, почему ты вскрыл себе вену. Ты считаешь это выходом?
- Да, мне незачем больше жить.
- Ты в этом уверен, княжич?
- Я был княжичем, младшим сыном, а стал твоим рабом. Зачем мне такая жизнь?
- Я настолько тебе ненавистен? Ты мог попасть в рудники. Ты думаешь, тебя допустили бы в забой? Нет, Нейри, тебя бы отдали надсмотрщикам, и ты умер бы от надругательства в первую или вторую ночь. Тебе рассказать, что бы с тобой сделали? Тебя бы приковали к стене за шею и забавлялись бы с тобой до тех пор, пока ты не умер бы. А может, перед смертью тебя бы отдали в награду тем, кто уже потерял в рабстве человеческий облик, - и от твоего тела ничего бы не осталось, тебя разорвали бы ещё живьём. Даже если бы тебе изуродовали лицо, им было бы всё равно, ведь ты молод и строен. Второй вариант: тебя могли бы продать в бордель, любой в этом городе, но ты строптив, и тебе бы подмешивали в пищу и питьё дурман. Ты был бы покорен и безволен, но ты бы погиб максимум через полгода или сошёл бы с ума от фантазий извращенцев. Если дурман не убил бы тебя раньше. Третий вариант - тебя бы купил кто-то другой, не я. Тебя в первый же день привязали бы к ложу и изнасиловали. Смотри, у тебя были все шансы на это. Тебе просто некуда было деваться. Ты понимаешь, насколько ты красив и привлекателен? Ты юн, ничего не умеешь, и, кроме твоей красоты, у тебя ничего нет. Но ты горец, и не умеешь и не можешь торговать собой. Южный раб быстро бы сообразил свою выгоду и вил бы из хозяина верёвки. Но ты не с Юга. Тебе трудно и тяжело. Но тут никто не хочет тебе зла. Тебя никто не тронул, разве лишь только отвечая на твои поступки. Зачем ты избил Инира? Неужели его прикосновение было настолько страшно? Он не чумной больной. Ты не там показываешь свою силу, княжич! Бить тех, кто не умеет ответить, легко! Тебе самому не стыдно потом было? Стыдно, я знаю.
- У меня есть моё искусство воина, я умею читать, писать, но почему все смотрят на меня с похотью? Я могу выстоять против любого твоего охранника, но ты приобрёл меня в гарем! Я не могу быть подстилкой!
- Если я переведу тебя в свою охрану, это будет смешно, Нейри. Люди скажут, что меня охраняют юноши. Тебя научили убивать, но ты ещё не воин, даже по вашим законам! Почему ты сказал "подстилка"? Что ты знаешь об этом? Кроме того, что наверняка портил служанок тайком от отца? Я не собирался тебя насиловать и мучить! Ты умён, знаешь, что из поместья тебе не уйти, и ты решил удрать раз и навсегда, не пытаясь бороться за свою жизнь. Так? Тебя научили, что лучше смерть, чем плен! Это правильно, но не всегда. Тебе некуда идти! Твой дом сожжён, родня убита, а родина далеко. Я буду учить тебя - не тому, чего ты называешь "извращением", а любви. Никто не заставит тебя спать со мной силой, пока ты сам этого не захочешь. Раз ты умеешь писать - я возьму тебя секретарём. Я хочу, чтобы этот дом стал твоим домом... Ну, что с тобой? Не плачь, пожалуйста!
Я сидел на ложе, закрыв лицо руками, и плечи мои вздрагивали от уже несдерживаемых рыданий. Дэнна подошёл ко мне, сел рядом и обнял меня, прижал к себе, поглаживая по голове. Я не отстранился, а, уткнувшись в его грудь, всё плакал. Он шептал мне какие-то слова утешения, потом укутал меня в покрывало, ибо я был ещё очень слаб, а он заставил меня потерять много сил.
- Спи! Потом, когда ты наберёшься сил, мы ещё поговорим! - и он оставил меня.
Дэнна довёл меня до слёз, и я был рад, что наконец-то рассказал ему всё. Но тем самым я поставил себя в безвыходное положение. Я готов был отдать ему свою драгоценную свободу, но если я останусь с ним в качестве секретаря.
Боги мои, духи мои! Почему вы не забрали мою жизнь, зачем вы пощадили меня? Зачем оставили меня здесь? Сердце моё рвётся к брату, и душа моя там, но тело моё здесь, и кровь бежит по венам, и плоть требует исполнения своих желаний. Зачем?
Дэнна приходил ко мне, и самое страшное - это то, что он оказался кругом прав! Мне было нечего ответить ему. Хотя я готовил свои гневные речи часами, он обезоружил меня первыми же словами. И про рудники он сказал правду, а я раньше не думал про это. Теперь-то я понял, почему мои воины отводили от меня свой взгляд: они тоже знали об этом. И то, что участь моя могла бы быть страшнее и ужаснее, я осознал только сейчас. Особенно нехорошо мне стало при слове "бордель", дух мой был слаб, и тогда я, наверное, позавидовал тем парнишкам, что живут у Дэнны. Представить было страшно даже не то, как мучили бы моё тело, а как сломали бы мой дух - обманом и колдовскими травами.
Дэнна поставил меня перед странным выбором: я получаю свободу, но живу с ним. Он не говорил о том, чтобы я заплатил за это своим телом, но ему бы этого хотелось, и он ждёт моего желания. Идти мне действительно некуда - домой мне нет дороги, ибо я был в плену и меня ждёт позорная смерть от рук сородичей из враждебного нам рода, ибо моего не осталось. В империи - каждый мне враг, потому что я презренный чужак. Мне некуда идти, у меня ничего и никого нет. Есть только дом Дэнны. Мне придётся остаться тут, но не наложником, а свободным человеком. Я буду копаться в его бумагах (раньше у меня это неплохо получалось), а потом докажу ему право на оружие. Я уверен в том, что сделаю в поединке любого из его рабов-охранников. Потом я отвоюю себе свободу - настоящую, а не написанную на бумаге. Не злом, но своими делами. Я снова расплакался, как малыш, горше моей беды для меня ничего не было. И Дэнна утешал меня не как хозяин раба, а как родич младшего. Я не знаю, совершаю ли я преступление перед предками, но я в растерянности. Я слаб и малодушен, и мне хочется жить. Или умереть, или жить. Третьего мне не дано. И я соглашусь...
Дэнна перевёл меня из моих покоев в ночной половине на другую часть усадьбы, где жили его охрана, писцы и управляющие усадьбой вольнонаёмники. Мне отвели большую светлую комнату, и он представил меня остальным как своего секретаря. Правда, с моей внешностью и юностью каждый его гость и посетитель начинал сомневаться в моих секретарских обязанностях, особенно видя на мне ошейник. Работал я добросовестно. Иногда я спорил с Дэнной, звал его по имени. Слово "господин" было мне неведомо.
Как-то поздним вечером Дэнна послал за мной, велев привести меня в его личные покои. На стол поставили вино - крепкое, одно из лучших в его погребах. Я явился полусонный. Дэнна указал мне на кресло напротив себя и налил мне вина.
- Садись, Лейре! - он указал мне на кресло напротив себя.
- Я не захватил с собой бумаг, я не думал, что меня позовут, - растерялся я.
- Оставь это, Лейре, так ты скоро превратишься в бумажную крысу! Я позвал тебя не для того, чтобы слушать нудные цифры. Нам надо поговорить!
- О чём же? - напрягся я.
- Давай выпьем, а потом поговорим! - и он налил вина - себе поменьше, мне побольше, ибо я нервничал.
Мы выпили, и крепкое вино подействовало на меня моментально: лицо моё зарумянилось, а глаза заблестели ещё ярче, как будто переливались изумруды своими гранями.
- Я хочу поговорить о нас, Лейре. Для тебя не секрет, что за чувства я испытываю к тебе. Ты знал об этом с первых дней нашего знакомства, если это можно назвать так. И знаешь сейчас. Мне плохо, Лейре, очень плохо, и я схожу с ума. Я не буду говорить тебе пошлости про твой облик и про то, как я не сплю ночами, - это банально и глупо, но так оно и есть...
Я слушал его с каким-то испугом, вжавшись в своё кресло.
- Я влюбился в тебя, как только увидел, и чуть не рехнулся, когда мне сообщили о том, что ты перерезал себе вены. Я пытаюсь держать себя в руках, когда вижу тебя, но делать это мне всё труднее и труднее.
Я уже совсем сросся с креслом и искал глазами выход, но его не было: двери покоев надёжно охранялись, и бежать мне было некуда, и Дэнна знал об этом.
- Чего же ты хочешь от меня? - спросил я робко, совершенно не свойственным мне голосом.
- Всего лишь твоей милости, Лейре. Ты очень жесток ко мне. Но не пойми меня неверно - я не хочу вот здесь и прямо сейчас взять тебя. Я хочу учить тебя. Ты мастер, но не во всех науках. Ты неопытен в любви и не умеешь любить, и не видишь тех, кто любит тебя. Твоё сердце незряче, и я хочу подарить ему зрение. Скажи, я нравлюсь тебе? Как ты относишься ко мне? Не надо так смотреть на меня, Лейре, я знаю, как относятся к мужской любви у вас в горах. Но ты не там, а здесь! И не я виновен в этом! Ответь мне не как наёмник господину, а как равный равному. Ты родился князем, Лейре, поэтому дай мне достойный этого положения ответ!
был в замешательстве, я подбирал слова для ответа, с мукой глядя на него.
- Ты красив и не похож на нас, твой нрав мягче, но ты умеешь быть твёрдым. У меня есть уважение к тебе, но не любовь, или как там это называется, - и лицо моё окончательно залилось краской.
- Ты когда-нибудь был с женщиной?
- Нет, меня многому обучали, и у меня не было времени, да и не интересовало меня это.
- Полно, Лейре, девушки наперебой строили тебе глазки, а высокоумный княжич в упор этого не видел?! Ты удивителен, Лейрэ! Я могу научить тебя, и я не сделаю ничего плохого тебе или того, что будет тебе неприятно! Ничто не совершится против твоей воли.
Я боролся с собой, я был уже нетрезв, и в глазах моих сверкнул интерес, когда видишь запретную, но такую манящую вещь. Он подлил мне ещё вина. Я чувствовал, как пламя нестерпимо жжёт меня.
- Ну так ты будешь милосерден ко мне?
Он встал со своего кресла, подошёл ко мне и сел у моих ног с бокалом, глядя на меня снизу вверх. Я крепче сжал свой бокал. Пока я боялся Дэнну, но очень не хотел показывать ему это. Поэтому я слез с кресла и сел рядом с ним, почти близко. Было тихо, и мне казалось, что слышно, как бьются наши два сердца, - его бьётся медленно, сильно и глухо, а моё быстро колотится от волнения.
Дэнна отставил бокал и протянул ко мне руку ладонью вверх, глядя мне в глаза. Я немного помедлил, сглотнул и вложил свою кисть в его ладонь. Он начал аккуратно сжимать мои пальцы, словно боясь вспугнуть редкую и дивную птаху. Он поглаживал мои пальцы, едва касаясь кожи, ладонь его была горячей и сухой. Потом он сжал мою руку своей, а второй погладил моё плечо. Я не отшатнулся, просто опустил глаза.
- Не бойся, моя звезда! - шепнул он и обнял меня.
Обнявшись, мы встали, и он начал поглаживать моё тело в открытых местах, зарываться носом в пряди, выдернув из них заколку. Он нежно касался кожи за моими ушками, под подбородком, проводил по мне пальцами, обрисовывая овал лица.
- Ты живое чудо... - говорил он.
Дэнна потихоньку проникал пальцами мне под воротник, придерживал меня за талию. Я был покорен в его руках, просто ожидая чего-то, не сопротивляясь. Пахло от него чудесно. Видимо, перед тем, как меня вызвали к нему, он был в купальне, и чистая его кожа была свежей выпавшего снега, а вымытые травами волосы были слегка влажными и мягкими. Я прикрыл глаза, и голова моя склонилась к нему на плечо. Я уже почти ничего не видел.
Он медленно расшнуровал мою рубаху. Стащив её с меня, он восхищённо провёл кончиками пальцев по груди, по слегка впалому животу...
Утром я проснулся рано, солнце только взошло. Дэнны не было. Я разметался по огромному ложу, едва прикрытый шёлковым одеялом. Что я натворил? Я позор своего рода, мне нет оправдания и места на земле, я всего лишь жалкое похотливое создание, слабое и никчёмное. Я не смог совладать с собой и своим телом. Я не могу сказать, что не хотел того, что случилось. Да, Дэнна уговаривал меня, как девицу, и я поддался ему. Я сам пошёл на это. Я мог оттолкнуть его и уйти, но я не сделал этого. Я оказался слаб и испорчен, потому что мне понравилось то, что делал Дэнна. Он словно бы поклонялся мне ночью.
Как он боялся сделать мне больно! Немного было, но я привык терпеть боль, правда, не такую. Но потом она сменилась наслаждением. Я был пьян всю ночь и позволял делать с собой Дэнне, всё, что он хотел. Он был ласков со мной, как жарким полуднем вода в реке. Но он хотел получить моё тело не только на эту ночь. Он хотел получить меня навсегда: и душу, и тело. Ему почти удалось покорить меня своими ласками и речами, если бы не утро.
Как только я проснулся, перед глазами вместо солнечного света мелькнули лица родичей, слова моих наставников и воинов, и я понял, что предал их. Я спал с врагом, с невольным убийцей моих соплеменников. Я предатель. И я не знаю, что мне теперь делать и как жить? Дэнна был прав: я остался один в этом мире, но в том меня ждали многие. Если бы я тогда довёл дело до конца, я умер бы не опозоренным и предстал бы достойно перед предками и родными. Но сейчас они проклянут меня, меня - второго сына Марссенов. Меня назвали Звездой - красивым именем, но я не оправдал его. После того, что я сделал, мне нет места там, рядом с родичами.
Это глупо - вторая попытка убить себя; я знаю, это смешно. Что произошло? Почему боги так жестоки ко мне? Почему они мне второй раз указывают на то, что место моё здесь? Неужто это знак, что я должен остаться с Дэнной? Что я действительно бессердечен и думаю только о себе и о своей боли?
Если отбросить всё, чему меня учили в горах, то Дэнна ничего плохого мне не сделал. Я на всё соглашался добровольно. Я мог не пить то вино и не ложиться с ним, но я пил и разделил с ним ложе, и стонал я тоже не от боли потом. Да, он соблазнил меня, но и я почти не сопротивлялся ему, только делал вид. И кожа моя горела под его поцелуями и касаниями, и тело требовало продолжения. Он разбудил моё тело и не виновен в его порочности. Я обязан ему своей глупой жизнью. Он действительно любит меня, и я виноват сейчас в том, что он не находит себе места и беспокоится за меня.
Воспользоваться его предложением и уехать будет бесчестно и подло. Да и что я буду делать там? В разорённом поместье? Право своё я докажу перед богами, но зачем? И если спросят меня, почему я вернулся снова князем и какая цена была за это уплачена, то что я отвечу? А солгать мне нельзя! Тогда мне проще сразу самому поставить шею под меч. И как я буду смотреть в глаза Дэнне? Мне нравилось заботиться о его усадьбе, это было интересно. И сам Дэнна мне нравился. Может, это страшное преступление, но он напоминает мне моего брата - своей заботой, особенно тогда, когда не видно огня в его глазах, огня желания, которым он отличается от брата. Дэнна тоже любит меня, но по-другому, и мне жутко осознавать, что и моё сердце не холодно к нему. Сейчас, когда мне было плохо и он стал отогревать меня собой. Неужто я заслужил хорошие слова после всего того, что натворил?
Мне было тепло и хорошо в его объятиях, как в прошлом, когда меня, совсем маленького, оставляли одного в покоях, а сами уходили. За княжичем должны были следить девки-служанки, но они сбегали к парням, а я плакал от страха. Тогда брат бросал пир и дела и приходил, брал меня в свою постель, и я спал в его тепле. Он словно чувствовал, что мне плохо и меня оставили одного. Так и Дэнна. Мне было больно и страшно, я проплакал весь день, а потом накатил приступ. Тогда пришёл он, выгнал бестолковых, хоронивших меня под горой душной ткани и меха, и стал греть...