Начало лета. Июнь. Раньше, ужасно давно, когда Машка была маленькой, она больше всего любила это время года. После окончания школы ее отправляли на лето в деревню к бабушке. Там их собиралась целая ватага — двоюродных, троюродных братьев и сестер, соседских ребят — как деревенских, так и таких же как она — гордо задирающих нос городских. Играли целыми днями, носились по полям, прятались от грозного деда Максима, а когда звали, с энтузиазмом шли помогать взрослым в поле. С тех пор, наверное, запах свежей, подсыхающей на ярком солнце травы был для нее самым любимым, ассоциировался со свободой, неудержимым счастьем, был квинтэссенцией самой жизни.
Сейчас из широко открытого окна доносился призрачный запах, напомнивший те годы. Газонная трава — это не луговое сено, она пахнет иначе, пропитавшись выхлопной гарью бензокосилки. Бабушка умерла три года назад, дом в деревне продали, а новые хозяева снесли, огородив участок забором и отгрохав усадьбу. Ничего не осталось, что напоминало бы о том времени.
Машка тяжело вздохнула. Детство пролетело как миг.
‒ О чем так грустно вздыхаешь? ‒ спросил Герман, заходя в комнату после душа. Маша уютно устроилась в кресле, разложив книги и тетради веером вокруг. Завтра последний экзамен, в пятницу выпускной, бег времени неумолим.
‒ Вспомнила бабушку, деревню, ‒ снова вздохнув, ответила, с интересом разглядывая поблескивающие капельки, запутавшиеся в волосках у него на груди и стекающие ниже к опоясанным полотенцем бедрам.
Герман, заметив ее взгляд, сделал страшные глаза.
Машка хихикнула.
Какую бы грозную гримасу он не строил, она уже точно знала, что надо смотреть не в лицо, а ниже, если хочет ответа. А там явно были не против ее игривых мыслей.
‒ Как здорово было быть ребенком, ‒ с ностальгией добавила Маша.
Герман усмехнулся — недалеко ушла! Восемнадцать то исполнится только через пару недель, в начале июля.
‒ А каким ты был в детстве? ‒ любопытно спросила, все же намеренная продолжить разговор, не замечая, что Герман закрывает окно, явно намереваясь поддаться давлению низов. ‒ Марек похож на тебя?
‒ Нет, он больше на деда, Оксаниного отца похож, ‒ все же ответил, присаживаясь в кресло напротив. ‒ Я был ужасным хулиганом, а он очень послушный.
‒ Ты? Сочиняешь! ‒ засмеялась Маша.
‒ Честно! Родители со мной покоя не знали. Что я только не вытворял, в школу как на работу ходили.
‒ Ужас! Расскажи что-нибудь! — попросила девушка.
‒ Ну, однажды, во всем районе воду отключили, а мы с пацанами пролезли в школу через подвальное окно и открутили все краны. — Машка от восхищения и ужаса прикрыла рот ладошкой, живо представляя продолжение. ‒ Были выходные. Воду включили в воскресенье. А в понедельник нам в школу уже не пришлось идти, сама понимаешь, ‒ с улыбкой и немного смущаясь рассказал Герман.
‒ И? Вас поймали? ‒ широко открытые глаза горят восторгом, словно он ей о вручении Нобелевской премии рассказывает.
‒ Не, повезло. Тогда камеры еще везде не были понаставлены. Но до сих пор стыдно.
‒ Как ты после такого таким серьезным стал? ‒ не унимается девушка.
‒ Кто серьезный? Я? ‒ мужчина строит шутовские рожи, наслаждаясь ее заливистым смехом. ‒ Ты меня с кем-то путаешь!
‒ Как тебя только в школу взяли работать, ‒ давится смехом Маша.
‒ А! Ну это случайность! После армии да универа было уже все равно куда. Если б знал, что на меня хорошенькие старшеклассницы вешаться будут, раньше пошел бы.
‒ Герман! ‒ фыркает Машка, ‒ Перестань! У меня живот уже болит от смеха!
‒ Где болит? — в притворном волнении вскакивает мужчина, — покажи, давай подую!
На Маше легкое летнее платье до колен на шлеечках, которое он ловко задирает ей чуть не до ушей, обдавая живот горячим дыханием. Девушка продолжает смеяться — от щекотки, его дурашливого настроения, от счастья, что с ним может быть так легко и весело.
Как бы непринужденно он об этом не рассказывал, она, сопоставляя части его историй по крупинкам, поняла, что он, в отличие от нее, как сыр в масле не катался. Родители — инженеры на заводе, по которым очень болезненно ударили Перестройка и развал Союза, когда срочно пришлось переучиваться, осваивать новые, гораздо менее престижные профессии. После районной, а не элитной как у нее, школы, сразу пошел в армию, потом взялся за ум, поступил в университет, халтурил на стройках. Долго проработал там же на кафедре, занимался разработкой какого-то проекта для мин-обороны, а как финансирование закрыли, пошел учительствовать. И сейчас, после истории с ней, мотается за сотню километров на работу на АЭС, не жалея себя ни на мгновение. Маша каждый раз волнуется, как он доедет до дома, уставший после смены, а он поспит пару часов и снова полон энергии и сил.
Вот и сейчас ″лечение″ ее уже явно приняло совсем другой оборот. Они не виделись три дня — то у нее экзамен, то его родительский день с Марком, то работа, девушка ужасно соскучилась.
‒ Моя девочка, — шепчет Герман, просовывая руки под нее и стягивая трусики. Маша снимает через голову мешающееся платье, порывается встать. ‒ Посиди так, — просит, подтягивая к краю кресла и разводя ножки в стороны.
Это на самом деле стало их фишкой. То ли благодаря Машкиной физиологии, то ли из-за того, что для нее на всю жизнь теперь эта поза была неразрывно связанна с оргазмом, но кончала она в ней так стремительно и ярко, что заливала все вокруг. В первый раз, когда это произошло, испугалась, жутко смутилась, Герман же поржал, что мол, сама хотела сквирта. Жидкость выделялась не часто и особо не влияла на силу ощущений, но предугадать и как-то это контролировать Маша не умела, так что оставалось полагаться на Германа, дарившего ей оргазм при любом раскладе.
Вот и сейчас долго дразнил ее, удерживая на краю, пока она не стала умолять дать ей кончить.
Потом, все еще трепещущую и содрогающуюся от пробегающих по телу волн, перевернул, стянув с кресла и поставив на колени, вошел одним мощным рывком, вырвав протяжный стон. После пережитого экстаза ее влагалище становилось очень узким, сжимало его до болезненности, сводя с ума.
Маша сладко, ненасытно постанывает, лежа грудью в кресле, распущенные волосы рассыпались по узкой спине, спадают на пол, танцуя танго с просочившимися сквозь занавески солнечными лучами в такт ходящему ходуном телу хозяйки. Тянет руки вниз, там где сливаются их тела, гладит пальчиками, обхватывает выскальзывающий член, приподнимает, перекатывает тяжелые шары в мошонке.
Внезапно резко дергается, соскакивая с него, и тут же, удерживая член рукой, направляет его чуть выше, двигаясь на встречу своей круглой попкой. Герман быстро перехватывает контроль обратно, шлепая по шаловливым ручкам, ладонями обхватывает бедра девушки, удерживая на месте и снова входит во влажную, горячую пещерку, не давая ей больше своевольничать. За несколько минут доводит обоих до конца.
Стянув и отбросив использованную резинку, приподнимает очумевшую, на расползающихся ногах Машу и разваливается в кресле, усадив ее к себе на колени, покачивая в кольце рук, пока она приходит в себя. От расслабления тянет в сон. Маша было вскакивает — ″я окошко только открою″ — но он удерживает.
‒ И что это такое было, Мария Александровна? — строго спрашивает, ловя смущенный взгляд. Девушка отворачивается, краснеет, значит, неслучайно, понимала, что делает. — Эх, будь я твоими родителями, давно бы тебе все доступы к порнушке перекрыл, ‒ бессильно вздыхает.
‒ Ну, между прочим, кроме видео еще и рассказы есть, ‒ не очень раскаиваясь, оправдывается Машка, — кому какое дело, что я читаю?
‒ Меня ты о прочитанном решила поставить в известность очень оригинальным способом...
Маша занервничала, заглядывая в глаза. На самом деле рассердился или снова дразнит?
‒ Ты против? ‒ смущенно спрашивает. ‒ Я хотела сюрприз сделать.
‒ Ты его сделала, не сомневайся. До сих пор в шоке, что с ним делать.
Девушка побледнела, поникла, губки задрожали, сложившись бантиком.
Герман иронично приподнял бровь — его на мякине уже не проведешь! За месяцы их тесного общения он хорошо усвоил, что в этом тихом омуте еще те черти водятся! Так что нефиг теперь из себя оскорбленную невинность строить.
‒ Маш... зачем это тебе? ‒ пытается разобраться, что творится в этой светлой головке.
Приподнимает личико, смотрит пристально, открыто, честно.
‒ Хочу, чтобы ты везде первым был...
Герман мученически стонет, чмокая в нос. Блин, Набоков все же разбирался в девочках-подростках гораздо лучше него! У его персональной Лолиты, слава Богу, хоть не столь юной, тоже огромные тараканы в голове.
‒ Кто же этим так занимается? С наскока, без подготовки? Ты вообще представляешь, что это больно? Или в твоих рассказах о таком не пишут?
Машка кусает губки под его гневной отповедью. Конечно, знает, просто не придумала, как по другому попросить попробовать.
‒ Тебе это очень неприятно? ‒ ставит в тупик прямым вопросом.
‒ Нет, ‒ Герман теряется. Да он и так растлитель малолетних, ему страшно и подумать еще и в этом направлении.
‒ А почему тогда? — робко спрашивает так, словно конфетку просит, а не заняться с ней анальным сексом!
‒ Маш, куда ты так спешишь? ‒ уже сдаваясь, спрашивает Герман.
Пожимает голыми плечиками — почему нет?
‒ Это разве плохо?
‒ Нет...
″Но я чувствую себя от этого еще старше! Мне не угнаться за тобой! ″ — думает про себя, не высказывая мысль вслух, не желая еще больше подчеркивать их разницу в возрасте.
‒ Так мы попробуем? ‒ нетерпеливо ерзает у него на коленях Маша. Его член, воодушевленный темой беседы, с интересом вздымает было поникшую голову.
‒ Прямо сейчас? ‒ Герман прищуривает глаза, смотрит нарочито кровожадно, стараясь напугать.
Не срабатывает. Машка расплывается в белозубой улыбке. Успела изучить его с потрохами, маленькая развратница!
‒ Не обязательно. Он к таким подвигам еще не готов, ‒ поддразнивает в ответ, кивая головой вниз.
‒ Хм... Я бы на твоем месте не был так уверен в безопасности твоей попки на сегодня, — грозно вещает Герман, хватая плутовку поперек талии, — отодрать можно разными способами! — громко шлепает, слушая заливистый, счастливый визг. Только что чуть не плакала от обиды, а тут уже смеется от радости, что пообещали желаемое. Избалованный ребенок, привыкший получать все, что пожелает. А уж им то крутить научилась с легкостью...
‒ Герман, ‒ ловко переворачивается, крепко обнимает, обожающе заглядывая в нахмуренное лицо, ‒ а ты раньше занимался аналом?
О! Какие мы слова, однако, знаем!
‒ Допустим, ‒ с восхищением рассматривает лукавую мордочку — что то еще она выдаст?
‒ То есть ты знаешь, как надо? ‒ уточняет негодница.
‒ Уж разберусь, поверь.
Доверчиво кивает, целуя в губы. Потом сползает вниз и устраивается на полу, между его ног, протягивая нежные ручки к уже соскучившемуся по ней предателю. Благодарность за еще несовершенную анальную дефлорацию превосходит все его ожидания.
Все же она всегда была слишком прилежной ученицей...
***
Последний экзамен Маша ожидаемо сдает без сучка, без задоринки. Мама, долго пристававшая к ней, чтобы купить платье для выпускного, все же уговаривает пройтись по магазинам. Покупают очень красивое салатово-зеленое платье без рукавов, облегающее стан плотной блестящей тканью и струящееся прямыми, элегантными линиями до пола. Маше оно очень нравится, в нем она себя чувствует очень взрослой, элегантной, красивой.
‒ Ну что, сказала уже своему мальчику, что скоро уезжаешь? ‒ притворно безразлично спрашивает мама, убирая легкий шарфик за спину и подкалывая волосы наверх в подобие праздничной прически.
‒ Нет... — Машка тут же краснеет, спохватывается, ‒ о чем ты, мам? Нет у меня никакого мальчика!
‒ Ну нет, так нет. Смотри сама. Только к кому же ты тогда бегаешь постоянно?
‒ Мы с Катькой все время вместе занимаемся! — пытается изобразить праведное возмущение Маша.
‒ Ага. Катька сама у своего Ванечки чуть не ночует. Ты у нее дома без нее занимаешься? Атмосфера располагает?
Машка понимает, что попалась с потрохами. Мать наверняка недавно с Катькиной мамой — Людой пересекалась, они давно приятельствовали, от кого она еще могла узнать про Катькину безумную любовь со студентом-второкурсником? Маша сама виновата, если бы почаще бывала дома, знала бы, а так, пропала вся ее конспирация.
‒ Мам, не надо, ‒ виновато просит.
‒ А я разве что-то говорю против? ‒ усмехается мать. ‒ Но это ты отцу можешь песни петь. Мне, главное, уверенность, что предохраняться вы не забываете!
‒ Ма-ма! ‒ вспыхивает Маша.
‒ Все. Поняла. Отстала, ‒ идет на попятную мать. ‒ Но ты все же ему скажи, а то еще один неприкаянный будет бродить под нашими окнами. В компанию к Юре.
Машка насуплено молчит. Как быстро мать вывела ее на чистую воду!
‒ Он не из школы... ‒ коряво пытается объясниться. Мама выразительно молчит, типа — это и так понятно было. ‒ Я люблю его, мамочка, не знаю, как сказать...
Глаза наполняются слезами, Маша всхлипывает и с облегчением падает в душистые материнские объятия, как в детстве, ища в ней утешения.
‒ Зайка моя, солнышко мое ненаглядное, Машунечка, конфетка моя шоколадная, ‒ мать шепчет нежные глупости, поглаживая по голове рыдающую взрослую дочь, ‒ бедная моя большая девочка...
Ее поддержка и понимание как бальзам для Машиного сердца. Она уже извелась за последние недели, не зная, что делать, успокаиваясь и забывая обо всем только рядом с Германом. В теории, они просто любовники, у нее нет никаких обязательств перед ним, но что делать, если сердцу плевать на это? Не уезжать, остаться с ним? Но кто она для него? Уехать, расстаться, забыть, как прекрасный, чистый, детский сон? Но как?
‒ Ты со всем разберешься, доченька, — шепчет мама. ‒ Мы с папой тебя поддержим, что бы ты не решила.
С благодарностью всхлипывает на материнской груди, понемногу успокаиваясь — ей придется разобраться. Но не сейчас. Пока еще слишком страшно задать ему тот, самый важный вопрос.
***
Выпускной для Маши проходит как в тумане. Она уже от души наревелась на Последнем Звонке, прощаясь с учителями, размеренной, понятной школьной жизнью, сейчас же больше переживала о том, что будет, а не о том, что ушло. Родители выпускников искрились радостью, светились улыбками, сами же выпускники только начинали осознавать вдруг обретенную свободу, впадая в эйфорию, но еще не осознавая всей ответственности, всех трудностей взрослой жизни, что ждала их за порогом.
Среди учителей Маша с замиранием сердца увидела Германа. Он с гордостью смотрел на нее. Душа девушки наполнилось радостью — ведь он пришел ради нее, вряд ли бы иначе согласился.
Как только торжественная часть вечера и банкет с родителями закончились, взрослые, раздавая последние благодарности учителям, стали расходиться по домам, оставляя выпускников гулять до утра. Маша на волне всеобщего ажиотажа планировала тоже тихонько убежать, чтобы с свою очередь провести бессонную ночь — впервые оставаясь у Германа, не страшась, что ее будут искать, но дорогу ей внезапно преградил Юра.
‒ Маш, ты что, уходишь уже? — подозрительно спросил он.
‒ Нет. Дома кое-что забыла. Папа сейчас подойдет, принесет, ‒ соврала она, пытаясь отвязаться.
‒ Так твои только ушли. Я видел, болтали с Германом Сергеичем на выходе. Не успеют так быстро обернуться.
‒ Ну ладно... ‒ О чем он мог разговаривать с ее родителями?
‒ Пока ждешь, пойдем, потанцуем, ‒ предложил парень.
Маша проворно отдернула руку. Юра болезненно скривился.
‒ Ты все еще злишься на меня?
‒ Нет, ‒ вынуждена была признать девушка. Она и забыть забыла о нем, какие там обиды?
‒ Тогда, потанцуй со мной, ‒ вновь попросил парень, ‒ один танец, у тебя есть время. Я же тебе не укушу. Маша, не придумав повода отказать, вынуждена была согласиться. На танцполе уже кружилось множество красивых, сияющих парочек — девочки в разноцветных платьях, с макияжем и вечерними прическами — красивые как дивные бабочки, мальчики в пиджаках, галстуках — представительные и элегантные. Уже совсем не дети.
Когда Юра обнял ее, она невольно вздрогнула. От неприязни и отвращения. Подумать только, когда-то его прикосновения волновали ее, заставляли загораться, она стремилась к нему, его ласкам, поцелуям. Возможно, не допусти он тогда ту роковую ошибку, это в его объятиях она бы познала, что значит быть женщиной — любимой, желанной, обожаемой. А сейчас, кружась с ним в танце, слыша его сбившееся, взволнованное дыхание, не чувствовала к нему ровным счетом ничего. Абсолютная пустота с легкой нотки брезгливости — совсем не его руки ей хотелось сейчас ощущать.
Как только музыка закончилась, Маша, чмокнув парня в щеку, бегом кинулась на выход, почти как Золушка, чуть не теряя туфельки на широких ступенях входа, но споро подхватив их в руки, побежала босиком, не слыша оклика позади — за углом стояла знакомая машина, в которую она счастливая, смеющаяся, задыхающаяся быстро села.
Юра так и остался стоять у дверей, в шоке от того, кого увидел за рулем, растерянно сжимая в руках ее нежно-салатовый газовый шарфик.
***
Дома — как быстро его солнечная, маленькая квартирка и для Машки стала домом — Герман долго в восхищении разглядывал ее, боясь прикоснуться к роскошному наряду. Налил бокал шампанского, поднял, поздравляя ее с заслуженным красным аттестатом.
Машка, уже опьяневшая от радости, хлебнула пузырящейся сладкой жидкости, разливающейся восторгом по венам.
‒ Спасибо, что пришел, ‒ потянулась к нему благодарным поцелуем, ‒ для меня это было очень важно.
‒ Не за что, маленькая. Для меня это было не менее важно. Теперь — ты взрослый человек, в аду мне за это, может, хоть часть срока скостят, ‒ пошутил он.
Маша страстно прижалась к нему, подставляя лицо горячим, жадным поцелуям.
‒ О чем ты говорил с моими родителями? ‒ вспомнила она.
‒ Да ни о чем особенном. Благодарили за твою пятерку по физике, ‒ неловко замялся Герман, вспомнив, как ужасно себя чувствовал, принимая их благодарности, когда сам вытворяет с их маленькой девочкой такое, за что, узнай, любой родитель проклял бы, если не убил.
‒ Ты им очень нравишься, ‒ заметила Маша, думая о своем, ‒ особенно маме.
Герман хмыкнул — вряд ли это достаточный повод, чтобы обнадеживать себя.
‒ Ты так замечательно выглядишь, Маш, ‒ отвесил восхищенный комплимент Герман, ‒ так жаль, что не мог потанцевать с тобой.
‒ Так мы можем это сделать и сейчас, — заулыбалась Маша, доставая телефон и включая музыку.
Полилась хрипловатая, пронзительная мелодия, Маша шагнула в объятия кавалера и закружилась с ним в ритме блюза. Герман танцевал прекрасно, почти так же хорошо, как занимался любовью, чутко слышал мелодию, умел вести, а не просто топтался на месте. Один танец сменял другой, шаги и повороты становились все раскованнее, все увереннее.
‒ Где ты так научился? ‒ изумилась Маша, раскрасневшаяся, с сияющими как звезды глазами, изумительно манящая в своем взрослом платье.
‒ Не поверишь... но в армии, ‒ усмехнулся он и провел большим пальцем по ее порозовевшей нижней губе, заставляя податься ближе к себе, прижаться плотнее, ощущая музыку, громыхающую в его крови.
Танец продолжался, но в нем уже было столько неги, столько едва сдерживаемой страсти, что оба словно искрились при малейшем прикосновении. Крутанув Машу в очередной раз и склонившись над откинувшимся станом, Герман не смог удержаться, чтобы не поцеловать верх груди, выпирающий из узкого лифа. Девушка задрожала. Продолжил целовать грудь, ключицы, шею, чувствуя, что она прогибается в пояснице и опускается все ниже и ниже, словно цветок, склоняемый бурей.
‒ Машенька, девочка моя, ‒ мягко вырвал из грезы. Девушка тут же чутко отозвалась, прильнув к нему.
‒ Повернись, ‒ попросил мужчина, ‒ попробую аккуратно снять с тебя это чудо дизайнерского мастерства.
‒ Там молния под крючками, ‒ подсказывает Маша, разворачиваясь спиной.
Герман недолго возится, затем справившись, аккуратно стягивает тонкую ткань до пола, оставив девушку в одних кружевных трусиках, едва прикрывающих попку и чулках. Шумно выдыхает. Его девочка, всегда носившая простое трикотажное белье, в шелке и кружевах — одежде взрослой женщины, выглядит сногшибательно.
‒ Не поворачивайся пока, ‒ сипло просит, ‒ хочу разобрать волосы.
Копошится с заколками, освобождает одну длинную прядь за другой, а сам то и дело смотрит на круглые ягодицы в форме сердечка, с тоненькой кружевной полосочкой, разделяющей его по середине. Во рту пересыхает, руки дрожат.
Садится, тянет и ее на постель, к себе на колени,
‒ Хочешь, я все это тоже сниму? ‒ кокетливо спрашивает девушка, поддевая ленточку трусиков тонким пальчиком.
‒ Не надо, ‒ отказывается, ‒ не лишай меня удовольствия их снять с тебя зубами. Иди ко мне.
Маша загорается, слишком женщина, чтобы не принять горящие глаза, осипший голос и пошлые выражения, как комплимент на свой счет. Изящно перекидывает ногу и садится на него верхом, уютно устроившись на вздыбившемся члене.
‒ Ты не будешь раздеваться? ‒ невинно спрашивает. Дразнит.
‒ Успею, Мэри, ‒ голос скрипит шуточной угрозой. — У меня для тебя тоже есть подарок.
Протягивает ей коробку, перевитую фиолетовой атласной лентой.
Девушка, взвизгнув, с остервенением рвет упаковочную бумагу, отбрасывает ленту, открывает крышку. Внутри подарочный набор. Глаза ее широко раскрываются, она неверяще, с восторгом и легким испугом смотрит на Германа.
‒ Это для меня? ‒ произносит чуть слышно.
″Нет, для меня! ″ — хочется ухмыльнуться. Но он молчит, сам слишком взбудораженный, чтобы посмеиваться над ней сейчас.
В коробке, на бархатной подложке лежат три блестящие анальные пробки разного размера, с цветным камешком в ручке, тонким основанием и острым кончиком, переходящим в увесистый элипс. Рядом в отделениях несколько тюбиков с любрикантами, пара странного вида не то шприцов, не то спринцовок.
‒ Это, чтобы проще смазать анус внутри, — объясняет Герман, пока Маша несмело водит по игрушкам пальчиками.
‒ И мы... и я... все это надо использовать? ‒ смущенно спрашивает девушка.
‒ Нет, не сразу, ‒ успокаивает мужчина. ‒ Мы сегодня попробуем самую маленькую. Через время, когда ты привыкнешь и к большой, можно попробовать с проникновением.
‒ Тебя? Твоего члена? ‒ уточняет, боясь, что он отступится, передумает.
‒ Именно так. Трахну тебя в попку.
Маша краснеет, но больше от возбуждения, чем от стыда, даже через брюки он чувствует горячую влагу, выделяющуюся у нее между ног.
‒ На мой день рождения, ладно?
‒ Ладно, ‒ легко соглашается. Мда, ждет не дождется, когда сможет без зазрения совести трахать совершеннолетнюю.
Машка слишком увлеклась разворачивающимися перед ней перспективами, что забылась, на каком пикантном моменте они остановились. Герман неторопливо поглаживает обнаженную кожу спины, легонько стискивает мягкие ягодицы — низ у нее немного тяжеловат по сравнению с хрупким верхом, но попка от этого кажется еще более соблазнительной.
‒ Ой, мне надо в ванную, ‒ спохватывается девушка, густо покраснев, тревожась о земных моментах, которые в своем восторге чуть не упустила.
‒ Беги, ‒ со снисходительной улыбкой отпускает ее возлюбленный. — Только белье одень потом обратно! ‒ просит в догонку.
Встает, выключает свет, раздвигает занавески, впуская в комнату зарождающийся лунный свет. Не спеша раздевается догола. Внутри мерная, тягучая медлительность. Возбуждение его почти достигло пика, но не сносит крышу, не рвется наружу голодным зверем, требуя сиюминутного удовлетворения. Хочется любить ее всю ночь напролет,не кончая, ходить по острию ножа, наслаждаясь этим ярким, болезненным чувством, ставшим для него смыслом бытия, симфонией его жизни — желание не только целиком владеть, но и отдаваться без остатка любимой женщине. Мысль эта не стала для него новостью. К этому все шло. Он влюбился в нее как мальчишка. Совсем не так, как любил жену когда-то — спокойно и глубоко, Машу он любил яростно, трепетно, бескомпромиссно, пребывая в постоянном страхе потерять ее, разрываясь между долгом не лишать ее свободы и желанием навсегда лишить, привязав к себе окончательно и бесповоротно.
‒ Я готова, ‒ Маша стоит в дверном проеме, переминаясь с ноги на ногу, подрагивающая от возбуждения и робости. Волосы она расчесала и они теперь колышутся поблескивающим в темноте водопадом.
Герман протягивает руку на встречу в молчаливом призыве. Она идет, влекомая огнем его глаз, словно мотылек, не способный сопротивляться свету. Долго, упоительно долго ласкает ее — руками, губами, зубами, языком, лелея каждую клеточку отзывчивого девичьего тела. Он знает, что она готова была его принять и без прелюдии, была мокрой уже давно, но не хочется пока давать ей возможности соскочить с крючка, чтобы она подольше оставалась на вершине, разделяя болезненное, безумное томление вместе с ним.
Лаская ее внизу, больше не противится импульсу приласкать и ее другую дырочку. Начинает с легких касаний, чтобы привыкла, немного надавливает, едва заметно проникает кончиком скользкого от ее выделений пальца. Чуть-чуть волнуется, не хочет отвратить ее. Боязно сделать что-то не так.
Оксана не любила анальный секс, а для пары подруг, которых он трахал в попку, это не было в новинку, попки их были разработаны задолго до него. По его опыту, женщины либо терпеть не могли любое посягательство на заднюю дырочку, либо находили в этом что-то для себя чрезмерно привлекательное, порой даже желая грубости и боли. Маша не попадала ни под одну из этих категорий. Очевидно, что кроме жгучего любопытства ею двигало что-то еще, но он пока не мог уловить, что именно, удивляясь, как много скрытого, личного в ней было, несмотря на всю кажущуюся ребячливость и открытость. Это смущало и тревожило его.
Маша же, чуждая его тревог, наслаждалась каждым мгновением этой длительной любовной игры. Хватала ртом воздух каждый раз, как он осторожно проникал в нее, чувствуя, что уже раскалена до предела. Ей было так хорошо, что хотелось воздать ему обратно сторицей. Стремилась, не поспевая вслед за ним, осыпая горячечными поцелуями, гладя налитые мышцы, перекатывающиеся под кожей, безнадежно протягивая руки вниз, ища его убегающий член, чтобы одарить лаской.
‒ Герман... я тоже хочу его полизать... ‒ жалобно просит, снова и снова натыкаясь на мягкое сопротивление любовника.
Тот про себя усмехается. Никак она не научится лежать спокойно, все время хочет перехватывать инициативу, быть с ним на равных, не только отдаваться, но и давать — щедро, упоенно.
Перекатывается на спину, освобождая ее из захвата объятий. Маша сразу же вскакивает на колени и наклоняется над ним, гортанно мурлыча, как кошка, получившая желанное лакомство. Отдаваясь ее шаловливым губам и язычку, поглаживает приподнятую к верху попку, подтягивает ближе к себе, продолжая дразнить, растягивать узкую дырочку. С его членом глубоко во рту, девушка может лишь мычать, когда ощущения становятся слишком острыми.
‒ Заберись на меня, Мэри, — просит Герман, подхватывая ее под бедра и понуждая перекинуть ногу с другой стороны его лица.
Маша слишком возбуждена, чтобы думать или сопротивляться. Стоит на коленях, с абсолютно открытой промежностью, нависая над его лицом, чем он незамедлительно пользуется, впиваясь губами и языком в набухшую от желания киску. Маша откидывается, закрывая глаза — вот-вот кончит, но чувствует тяжелую руку, нажимающую между лопаток, побуждающую наклониться и заняться незаслуженно брошенным страдальцем. Как же она могла забыть! Тут же с причмокиванием вбирает его в рот, чувствуя, как он толкается в самом горле. В этой позе ей сложно контролировать глубину погружения, может лишь крепко ухватиться за сильные бедра и посасывать, позволяя любовнику самому двигаться в ней короткими, медленными толчками. Горло с непривычки саднит, но девушка не обращает внимания — все ее мысли совсем в другом месте.
Герман, продолжая дразнящий, то отступающий, то терзающий танец языка на ее клиторе, достает из коробки мазь с анастетиком и аккуратно смазывает тугое колечко. Затем приставляет самую маленькую пробку и слегка нажимает, проталкивая внутрь. Маша дергается, хрипит, перестав даже сосать его, просто позволяя потрахивать ее в рот. Пробка удивительно легко входит в ее попку, по телу девушки пробегает длинная дрожь, а из горла вырывается удовлетворенное мычание. Герман снова приникает губами к клитору, засовывает пальцы в мокрую вагину, а другой рукой тихонько обхватывает пробку, дергает, словно пытаясь вытащить ее. Маша тут же судорожно кончает, не в силах больше выносить напряжения. Извивается, хрипит, не в состоянии соскочить с его члена, давящего в глубинах глотки, с его пальцев, умело подстегивающих ярость все непрекращающегося оргазма.
Мужчина аккуратно снимает безвольно растекающееся тело девушки с себя, перекатывается сверху и быстро входит в еще трепещущую вагину, вызывая новый вскрик. Долго трахает, то закидывая ее ноги себе на плечи, то опуская и крепко сжимая своими безустанно работающими бедрами, пока она не начинает биться под ним, лихорадочно вертеть головой, скрести простыни ногтями, прося пощады. Дав ей, что просит, переворачивает на бок и продолжает. Чувствует себя богом, способным не останавливаться вечно, доводя ее до изнеможения следующими друг за другом оргазмами. Член — каменный, горит и болит от напряжения, но кончить не может.
Наконец, чувствуя, что Маша снова бурно извергается под ним, выходит, решив пожалеть и себя и ее и дать им обоим передышку.
Его девочка растеряна и взволнована, переживает, поглаживает по взмокшей груди, не зная, как помочь ему и нужна ли ему вообще ее помощь.
‒ Герман? ‒ несмело спрашивает.
‒ Все хорошо, маленькая, ‒ отвечает он на невысказанный вопрос. ‒ Мне надо отвлечься, а то затрахаю тебя до смерти.
‒ Я не против... ‒ хихикает.
Он и не сомневался. Крепче прижимает к себе свое сокровище, целует, ощущая тяжесть на сердце и стоящий колом член. Любовь связала его сильнее самых крепких оков.
‒ Скоро светать начнет, ‒ мечтательно шепчет Маша, глядя в темное еще окно.
С улицы, издалека, доносятся юные голоса — вчерашние выпускники во всю отмечают начало новой жизни.
‒ А пойдем, мы тоже погуляем! ‒ предлагает Герман.
Маша с горящими восторгом глазами соглашается.
Шарит по постели в поисках тряпочки трусиков, как ей кажется, незаметно, протягивает руку к попке, чтобы вытянуть все еще вставленную пробку.
‒ Оставь, ‒ перехватывает ее Герман.
От его непререкаемого тона, жара глаз, внутри все снова стягивается тугим узлом, словно она и не кончила всего несколько минут назад. Натягивая платье, так и не найдя трусиков, прислушивается к своим ощущениям — пробка давит, растягивает стенки ануса, вызывая жжение, расползающееся на всю промежность, снова увлажняя ее. Чувствует себя развратной и порочной — выйти вот так на улицу, явно возбужденной, в одном платье на голое тело, словно готовая отдаться первому встречному шлюха... От этих мыслей Маша еще больше заводится, с восторгом ловя одобрительный, полный страсти взгляд любовника.
Они бродят по узким улочкам старой части города тесно прижавшись друг к другу, в темноте неотличимые от других таких же счастливых, зажимающихся парочек. Маша чувствует себя счастливой как никогда. Она даже не могла мечтать о том, что однажды вот так сможет гулять с любимым под руку, не боясь косых, неодобрительных взглядов. Они избегают широких, освещенных фонарями проспектов, набережной, в этот неурочный час полной народу. Забредают в тихий сквер, еще погруженный в предрассветную тишину. Долго стоят обнявшись, наблюдая за светлеющим на востоке небом — то пенится оранжевыми всполохами, прорывая пелену нависших над городом, темных кучевых облаков. Маша, хоть и зябнет в утренней прохладе, кутается в теплое тело Германа, словно в одеяло, домой не спешит. Волшебная ночь закончится и снова им придется скрываться, бегать к нему украдкой, боясь быть застигнутой врасплох кем-то из знакомых. А так хочется гордо вышагивать рядом, не стыдясь того, что принадлежит ему душой и телом, всем сердцем веря, что и он отвечает на ее чувства.
Герман тянет ее на скамейку под кустом одурманивающего запахом, цветущего жасмина. Тянет настойчиво, откровенно, явно с определенной целью. Маша испуганно озирается — но вокруг никого нет, еще слишком рано, на улице вдалеке проезжают первые машины. Несмотря на страх, как ситуация, так и его неудержимая настойчивость ее возбуждают. Залезает к нему на колени, подтягивая длинную юбку наверх на талию, с воодушевлением отдает рот жадным поцелуям. Нет и капли той сводящей с ума неторопливости, которой он пытал ее всю ночь. Он быстро расстегивает брюки, высвобождает член и, приподняв девушку, сажает сочащейся щелкой на себя — входя как меч в ножны, в открытую, без презерватива, ощущая, как она горячо и сильно сжимает его. Подхватывает ладонями под ягодицы, помогает ей подниматься и опускаться на нем, удерживает пальцем пробку в ее попке, добавляя остроты ощущениям, не отпускает рта, заглушая стоны.
По дальней аллее проходит шумная, веселая компания. Заметив их, поощряющее свистят и улюлюкают, но не приближаются, уважая их право на таинство, что происходит между ними.
Маша хрипло дышит, бедра дрожат от напряжения, но она, чувствуя, что и Герман близко, не останавливается, продолжает скакать на нем. Пока он не начинает чуть слышно хрипеть, больно вцепившись пальцами в ее ягодицы и резко выдергивает пробку из ее попки, вырывая вскрик и провоцируя очередной оргазм, насаживает ее на себя до конца, спуская в ее горячей глубине, чувствуя, что яйца разрывает от боли, извергая в нее всего себя, всю свою жизнь...
Когда идут домой, Маша чувствует стекающую по ногам влагу его семени. Он первый раз был так неосторожен, кончил в нее, но ее этот факт не пугает, а наоборот воодушевляет, говоря больше, чем любые признания любви.
У него дома быстро приводит себя в порядок. Споласкивает подаренную игрушку, с сомнением глядит на коробку — такую домой так просто не пронесешь, не спрячешь.
‒ Оставь здесь, ‒ легко догадывается о ее мыслях, Герман.
‒ Но... — кусает губку, ‒ я хотела дальше... хм... тренироваться.
‒ Ты можешь это делать и здесь, ‒ сбросив напряжение и откинув терзания, к Герману вернулся и ироничный тон.
‒ А этого достаточно? — неуверенно спрашивает девушка, с сомнением глядя на самую большую из пробок и вспоминая дискомфорт и от маленькой. ‒ До дня рождения совсем мало времени...
‒ Ох, Машка... Тебе как в голову, что придет, так не выбить, ‒ ухмыляется мужчина. Сует руку в карман, ‒ держи, ‒ вкладывает в похолодевшие ладошки ключ. ‒ Ты можешь приходить, когда хочешь. Неважно, дома я или нет, но это и твой дом, маленькая...
Девушка с восторгом бросается на шею, радуясь этому подарку много больше, чем предыдущему. Для нее это был не только ключ от его дома, но и от его жизни, его сердца.
***
Время после выпускного на мгновение словно останавливает свой бег, давая так необходимую передышку. Всего через пару недель оно снова помчится вскачь, когда вчерашние выпускники разлетятся кто куда — подавать документы в вузы, устраиваться на работу, начинать новую, взрослую жизнь.не умеешь, ‒ подкалывает, садясь рядом. На ней лишь короткий топик на лямочках, едва прикрывающий грудь, и трикотажные трусики в горошек. Кружевное белье пока снова закинуто подальше в шкаф, до следующего взрослого бала. ‒ Герман! — обиженно стреляет на него омутом своих глаз и вдруг сморщивается, вот-вот заплачет.
‒ Ну, Маш, я же пошутил... Хватит хандрить. Пошли, покажешь, что наготовила, запах уже с ума сводит, а потом съездим куда-нибудь.
Маша встряхивается и выполняет просьбу, отложив подальше размышления о том, что ее гложет.
Едут подальше за город. На спортивной базе берут велики в аренду и несколько часов рассекают по полям и весям. Маша наслаждается солнцем, холодящим ветром в лицо, ощущением крыльев за спиной, когда летят с холма. Для Германа эти препятствия слишком легкие, он привык к большим трудностям, но ради Маши готов снова кататься как начинающий. Ради нее он и на самокате бы катался, и пешком ходил, только бы она так весело смеялась, раскрасневшаяся, счастливая.
‒ Маш, у меня к тебе предложение, ‒ осторожно спрашивает, пока едут домой в машине, ‒ не знаю, как ты отнесешься.
Машкино сердечко было суматошно забилось, но она тут же отбросила пришедшую в голову мысль. Какая же она все же романтическая дурочка!
‒ Не хочешь поехать со мной и Марком за город на несколько дней? Я поменяюсь сменами, чтоб поехать в понедельник. Верну тебя в пятницу утром, аккурат на празднование восемнадцатилетия.
Маша опешила. Звучало слишком фантастично, чтобы быть правдой.
‒ А Оксана не против?
‒ Она уехала на неделю. С ее родителями я договорюсь, ‒ немного смущаясь, ответил Герман. Все же он ее скрывает, хочет провезти контрабандой — под видом отдыха в компании сына.
‒ Было бы здорово. Спасибо, Герман, — решается девушка. — Я поговорю со своими.
Машины родители планируют большое торжество на следующую субботу, позвали всех родственников, друзей. Но сама именинница ко всем приготовлениям относится безразлично, если не наплевательски. Она ведь так просила ничего не устраивать! Понимает, что в какой-то мере это и их праздник, но все же... Самого важного для нее человека на нем то не будет.
Нет! Она измучилась от этой неопределенности. Пора расставить все точки над и! Она загадала, если все получится и им удастся выбраться из города, она все расскажет ему. И будь что будет!
Родители, ожидаемо, в начале принимают в штыки ее желание уехать неизвестно куда, в компании непонятно кого. Отец, отчаявшись дождаться от дочери сознательного, взрослого поведения, напрямую требует познакомить их с ее парнем.
‒ Папочка, прости, я пока не могу ничего сказать... я обещаю, расскажу все после дня рождения... ‒ умоляет она.
Слишком много планов и чаяний закрепила она за этим днем. Будто и в самом деле вдруг по мановению волшебной палочки все в жизни изменится и встанет на свои места, стоит на календаре появиться нужной дате.
Пообещав ни на мгновение не отключать телефон, разрешить следить за ней пр гпс-трекеру и отзваниваться несколько раз в день, Маше все же удается заручиться согласием. Мама принимает ее сторону и каким-то образом договаривается с отцом.
‒ Доча... ‒ выражение лица постучавшей в ее комнату матери не предвещает ничего приятного, ‒ на сколько он тебя старше?
Маша вспыхивает, тут же пытается отрицать, но слишком плохо владеет собой для этого.
‒ Маш, не дури, понятно же, что не ровесник тебя отдыхать в загородный дом везет, — мама как всегда зрит в корень.
‒ У него сыну четыре, ‒ чуть слышно бормочет Маша, не желая выдавать все неприглядные факты сразу, ‒ он тоже с нами поедет.
‒ Даже так... Это большая ответственность, Маш. Ты к ней готова?
‒ Я не уверена... но просто не знаю, как иначе.
‒ Отношения на расстоянии в таком случае, вряд ли ваш вариант... Еще со сверстником бы, куда ни шло, ну а взрослому мужчине, да еще с ребенком, определенность нужна.
Маша совсем сникла. Мама коротко и ясно, всего парой фраз вытолкнула все ее страхи и сомнения под свет софитов.
‒ Мам, что же мне делать?
Та смотрит с сожалением и грустью.
‒ Это ведь не только от тебя зависит, котенок. Он же не твоя игрушка, чтобы решать за него...
Неодобрительно вздохнув, выходит из комнаты. Маша кусает губы, понимая, что мать права. Она должна была сразу рассказать ему о полученном предложении. Не могла, боялась, убеждала себя, что у них отношения без обязательств и это его не касается. Хотела сама определиться, что для нее важнее — он или заманчивое будущее. А теперь, время ускользнуло сквозь пальцы, а она так в себе и не разобралась, зато лишь запуталась в паутине собственной лжи.
***
Их маленькие каникулы начинаются счастливо и безмятежно. Марек болтает почти всю дорогу, а потом вдруг вырубается, когда уже почти доехали. Двухэтажный дом, построенной из больших, оттесанных бревен, в деревенском стиле, стоит на берегу небольшого озера, окруженный лесом. На охраняемой территории еще несколько похожих домов, но они расположены довольно далеко друг от друга, чтобы отдыхающие могли наслаждаться уединением, тишиной и комфортом без постоянного присутствия чужих глаз.
‒ Тут так красиво, Герман! ‒ зачарованно выдыхает Маша. ‒ Очень дорого? ‒ опасливо спрашивает, рассматривая богатое убранство дома, крутую бытовую технику, белоснежные ванные.
‒ Хм, смотря с чем сравнивать, ‒ легко отшучивается он. — Займешься продуктами? Я пока перенесу Маркушку в его комнату, может, поспит еще.
Пока малыш досыпает, они разбирают привезенные пакеты, готовят легкий перекус, маринуют мясо на ужин. Маша то и дело порывается заговорить, но каждый раз обрывает себя на полуслове, покоренная его мягкой, любящей улыбкой, простым, естественным обращением, словно между ними нет недомолвок, словно она уже часть его жизни, а он ее.
К вечеру внезапно наползают тучи, заметно холодает, но это не мешает им всем троим наслаждаться купанием в прогретой озерной воде. Марк визжит от переизбытка эмоций, снова и снова спрыгивая с деревянного настила в воду, фыркая и крича, словно утенок машет крылышками в своих ярко-оранжевых надувных нарукавниках. Маша не далеко отстает от него, резвится, смеется, убегает от разбрызгивающего воду мальчика, прячется за широкой спиной Германа, которого эта возня явно забавляет.
Вечером в доме разжигают камин, Герман жарит шашлыки на газовом мангале на веранде, утомленный Марк, поев, так и засыпает на диване перед огнем, завернутый в одеяло. Маша сама берет плед и выходит на улицу. Ходившие кругами тучи разразились сильным, затяжным ливнем. Где-то идет гроза, но до них лишь доносятся далекие отголоски грома.
Герман обнимает ее сильными руками и усаживается вместе с ней на подвесные качели. Они сидят, уютно прижимаясь, согреваемые теплом друг друга. Дождь словно стеной отгородил их от всего мира, хлюпает по зеркальной глади озера, превращая то в огромную, булькающую пузырями лужу.
‒ Я бы хотела провести так всю жизнь, ‒ тихо произносит Маша.
‒ Я тоже, ‒ вторит ей Герман, легко целуя в затылок.
Маша замирает. Разворачивается в его объятиях. Долго смотрит в спокойные, уверенные серые глаза, в которых ясно читает то, в чем не может ошибаться.
Герман медленно прикрывает веки в немом ″да″ и наклоняется к губам девушки.
Занимаются любовью в тот вечер они в абсолютной тишине, боясь потревожить спящего Марка, только деревья бьют ветвями по окнам, толстые стены дома скрипят и стонут, как живые, а затихающий дождь мерно стучит по крыше, навевая безмятежный покой и сладкий сон.
Три дня пролетают как в сказке. Омытый зацепившей их грозой лес благоухает, озеро играет солнечными бликами, погода наладилась. Герман большую часть времени посвящает Марку, но Машу это нисколько не обижает, она рада просто быть допущенной в их маленькую мужскую компанию, просто сопровождать, любоваться ими. Они много гуляют, играют, купаются и даже пытаются рыбачить, правда, без особого успеха. Готовят и едят тоже все вместе. Марк окончательно оттаял, привязался к Маше, ей от этого и приятно, и тревожно одновременно. Боязно не оправдать его доверия.
Зато пока малыш спит днем, долгие светлые летние вечера и короткие ночи возлюбленный принадлежит ей безраздельно. Они плотно закрывают двери, зажигают ночник, горящий красноватым светом, и остаются только мужчина и женщина, что без ума друг от друга, когда удовольствие другого становится наивысшей и целью и наградой.
В один из вечеров Маша признается в своих неудачах с анальными пробками. Герман едва скрывает смех, глядя на ее раздосадованную, покрасневшую мордочку.
‒ Ты уверена, что все делаешь правильно? — поддразнивает он.
Девушка бросает убийственно выразительный взгляд.
‒ Я могу помочь с одним важным ингредиентом, ‒ продолжает он хохмить.
‒ Каким? ‒ насупившись спрашивает.
Он вместо ответа заваливает ее на спину и осыпает поцелуями с ног до головы, стягивая по ходу с себя и нее остатки одежды. Когда девушка уже мечется и засунув кулачок в зубы чуть слышно стонет, переворачивает на живот и, обжигая горячим дыханием щеку, спрашивает:
‒ Какую?
‒ Последнюю, ‒ отвечает Маша.
‒ Уверена?
‒ Дааааа...
Сейчас, когда возбуждение клокочет в ней пряным глинтвейном, все и вправду ощущается иначе. Ей хочется быть растянутой и наполненной везде. Все ее тело жаждет полного подчинения. Будь у нее возможность дать себя трахнуть прямо в душу, она не задумалась бы ни на мгновение.
Герман быстро наносит гель, смазывает ее, потом переворачивает на бок, лицом к себе и закидывает ногу девушки себе на бедро. Приставляет пробку к попке и чуть вжимает. Больше ничего не делает — целует, жарко ласкает, покусывает крохотные соски, трется членом о ее промежность, вызывая пронзительные искры наслаждения. Маша сама не замечает, как расслабляется и немного подается назад, чувствуя, что анус начинает гореть от возрастающего, но приятного натяжения. Неверяще смотрит в его сверкающие ласковым смехом глаза своими все расширяющими и резко вбирает воздух, не веря, что уже все — игрушка внутри ее попки. Герман в то же мгновение входит в нее одним длинным рывком.
Долго водит ее по краю, глухой к ее едва слышным мольбам, переворачивает, меняет позы, выходит совсем, не давая сорваться, умело ласкает клитор пальцами, чтобы снова распалить и довести до предела и держать там, держать до бесконечности...
Когда позволяет обоим наконец кончить, Маша в полной прострации. Сердце колотится как бешеное, когда приподнимается, чтобы сходить в ванную, чуть не падает, в глазах темнеет. Добредает с его помощью, на подгибающихся ногах заходит в душ. Герман даже немного испуган такой реакцией — девушка ничего не говорит, а черные глаза с зрачками, вытеснившими всю радужку, как у безумной. Под струями теплой воды, прижимаясь к нему, вдруг начинает стучать зубами, а затем всхлипывать от рыданий, вцепившись в него, как утопающий в соломинку.
‒ Все хорошо, Мэри? — спрашивает мужчина.
‒ Мне слишком хорошо... ‒ отвечает, покрывая благодарными, причмокивающими поцелуями потемневшее от загара горло мужчины.
Как может быть слишком хорошо и почему от этого плачут, Герман не понимает, но молча позволяет использовать себя в качестве жилетки, хоть в мокром и голом виде явно плохо справляется с этой работой — ее слезы текут по его груди, смываемые бегущими вслед потоками воды.
Обретя душевное равновесие, Маша осознает наличие инородного объекта все еще у себя в попке. Его присутствие явно добавило феерии ее мировосприятию сегодня. С болезненной гримасой вытягивает, почувствовав пробегающие внизу остаточные толчки пронесшегося бурей оргазма. Игрушка тяжело лежит в ладони, пальчики не сходятся на краях. Изумленно переводит взгляд на слегка поникший член любовника.
‒ Прости, боюсь, после этого оригинал тебя теперь разочарует, ‒ с притворно виноватым видом смеется мужчина.
***
В последний вечер не хочется рано идти в постель. Замотавшийся, уставший, но счастливый Марк спит без задних ног, а Герман с Машей в начале сидят на улице, любуясь последними отблесками заката за лесом, потом, когда надоедает отмахиваться от комаров, переходят в дом, к камину. Валяются на диване, обнявшись, пока вино в бокалах не становится теплым. Сидят, понимая, что пришел момент, им пора признать, что то, что происходит между ними, слишком ценно, слишком важно для них обоих. Не спешат, чтобы не разрушить очарование мгновения, желая насладиться им до конца.
‒ Вообще-то, меня уже можно поздравлять, ‒ замечает Маша, бросив взгляд на часы. Я родилась в 12.35 ночи. Мучила маму с самого утра, видимо, хотела, именно этот день в качестве дня рождения.
Герман, привлекает к себе, целует, глядя в любимые болотные глаза. И жест и взгляд его собственнические, полные непререкаемого довольства, гордости, обожания.
‒ С днем рождения, мое чудо. Люблю тебя, ‒ просто говорит он.
Маша думала, что пищать будет от радости, когда, наконец, это услышит, но вместо этого, обвивает любимого за шею и крепко вжимается на фоне восторга, испытывая привкус горечи.
Слова ничего не значат. Он уже тысячу раз доказал, что любит ее — своей искренностью, заботой, тем, что познакомил с сыном, сделал частью своей жизни. Это она не была достаточно откровенна с ним.
‒ Герман, мне нужно что-то тебе рассказать... ‒ осторожно начинает.
‒ Опять непонятки с анальными упражнениями? ‒ хитро прищурившись, подшучивает он.
Маша густо краснеет, помнит, что возомнила, что будет готова к этому дню. Но сейчас это кажется таким несущественным.
‒ Нет... И я честно хотела бы быть твоей всеми мыслимыми способами, ‒ она с трудом подбирает слова, ‒ но сказать тебе должна что-то другое.
‒ Ты ведь не разлюбила меня, маленькая? ‒ немного напряженно спрашивает Герман. Выдыхает, увидев ее испуганное мотание головой. ‒ Со всем остальным мы разберемся, не переживай.
‒ Герман, мои родители... ‒ снова пытается Маша.
‒ Мы заедем к ним завтра и поговорим, — заверяет он, ‒ нет смысла больше скрываться. Пора выходить на легальный уровень отношений. Или тебя больше возбуждают наши шпионские игры? ‒ смеется он, неправильно истолковав ее отчаянную гримаску.
‒ Нет, конечно нет!
‒ Вот и славно, — обхватывает ладонями взволнованное личико, обжигает горячими губами, мигом высекая искру страсти, ‒ моя прекрасная девочка, мое маленькое чудо, ‒ шепчет он между поцелуями.
Маша уже хаотично дышит, привычно поддаваясь его мягкому напору, мысли разбегаются из головы, но что-то не дает ей расслабиться. Нет, так неправильно!
‒ Герман! Постой! Мне предложили полную стипендию в университете Риги! ‒ поспешно выкрикивает девушка, пока еще в состоянии помнить, что такого важного хотела сказать.
Повисает тяжелая, напряженная тишина. Руки мужчины, до этого страстно обнимавшие ее, сейчас сжимаются тугими клешнями вокруг тела.
‒ Ты же поступаешь на ин-яз в наш универ? ‒ тихо, раздельно утверждает он, не желая верить в сказанное.
‒ Да. Я собиралась... Но родители говорят, это такой шанс...
‒ Собиралась? ‒ в голосе Германа появляется неприятная, до сих пор незнакомая Маше интонация — гнев, презрение?
‒ Я не знала, пройду ли... Там очень дорого, мне повезло, что меня взяли бесплатно. И это не просто английский-немецкий, это азиатские науки — не только языки, но и культура, ‒ путано объясняет Маша, пытаясь заглянуть в потухшие глаза возлюбленного.
‒ И как давно пришел ответ? ‒ пригвождает он ее к месту закономерным вопросом.
Маша понимает, что это конец, дальше выкручиваться, выдавая лишь часть правды, не получится.
‒ Больше месяца назад...
Ее ответ звучит грохотом сорвавшейся лавины в полнейшей тишине.
Герман медленно, чрезвычайно осторожно разжимает вцепившиеся в него с объятиями руки девушки, встает, идет на кухню, наливает себе стакан воды из кулера и залпом выпивает.
Маша испуганно наблюдает за ним, не зная, как себя вести, что говорить, как объяснять, как оправдываться.
Наконец, любимый поворачивается к ней — лицо совершенно спокойное, застывшее, губы искривлены в жестокой, саркастичной ухмылке.
‒ Так ты поэтому решила со мной секс-марафон устроить? С усвоением по ускоренному курсу? Чтобы уж все сразу перед отъездом? Прости, что-то я тормозил с аналом. Ничего! Пойдем, сейчас все наверстаем! ‒ больно дергает девушку за руку, стягивая с дивана.
‒ Нет! Как ты можешь так думать! — Маша чуть не плачет от резкой боли в плече, но еще больнее видеть это ужасное разочарование в его глазах, пеняя на собственное бессилие.
‒ А что я должен думать? Ходит ко мне девочка, с вполне определенными намерениями, использует по полной программе, так как срок ограниченный! Ты не думай, я не в обиде! Трахаешься ты классно, заправской шлюхе десять очков вперед дашь!
‒ Герман, перестань! ‒ взмаливается Маша, ломая руки. ‒ Ведь все не так! Ты же знаешь! Я люблю тебя... я боялась, что ты меня не любишь...
‒ А! Так вот значит, с чего сегодня такая откровенность! А ты, оказывается, не только маленькая, избалованная сучка, но еще и жадная! Тебе не только ключ, тебе и сердце выдай на блюдечке с голубой каемочкой!
Маша зажала уши ладонями не в силах больше выслушивать его горькие, жестокие слова. Тем более, что те были слишком недалеки от правды. Как он не старался говорить безразлично, эмоции так и кипели, прорываясь на поверхность. Она видела, что ему больно. Но почему он не хочет увидеть, как больно ей вариться в собственных сомнениях, не хочет посмотреть на все ее глазами?
Стирает слезы с лица, глубоко вздыхает, чтобы успокоиться.
‒ Я никуда не поеду. Откажусь. Ты для меня важнее, ‒ заявляет девушка.
Герман, с угрозой нависший над ней, резко отступает, словно она врезала ему кулаком в живот со всей силы.
‒ Мне не нужны такие жертвы от тебя, Маша, ‒ убегает от ее ищущего взгляда, глядя в догорающий огонь камина.
‒ Герман, зачем ты все так поворачиваешь? ‒ почти кричит девушка, силясь до него достучаться. ‒ Я надеялась, мы поговорим, обсудим. Ведь это наше общее будущее? Я не могу решить без тебя.
‒ Тут нечего обсуждать, ‒ приседает перед каминной решеткой, поправляя угли — снова спокойный и сосредоточенный, будто и не замечая ее терзаний. ‒ Ты ведь уже все решила, не так ли?
‒ Но ведь ты бы мог поехать со мной! ‒ восклицает девушка, высказывая свое самое заветное желание, Подбегает к мужчине, садится перед ним на колени, тянет за руки, всматривается в нахмуренное, в миг постаревшее лицо.
‒ Пожалуйста. Я не смогу без тебя. Поедем со мной! — слезы серебристыми бусинками катятся из глаз, лицо, преклоненная поза полны безумной нужды и надежды.
‒ Даже будь это возможно, Маша, я никогда не уеду от Марка, ‒ отрезает он, холодно глядя на нее, — ты должна было это знать.
Маша, слишком пораженная прозвучавшим обвинением, выскакивает из комнаты и бежит наверх в их спальню, что больше не станет безмолвной свидетельницей их любви и страсти. Не раздеваясь, бросается в постель и долго, безнадежно рыдает, оплакивая крушение всех своих детских мечтаний. День рождения только наступил, она теперь формально взрослая, но если с этим приходят и такие муки, стоило ли к этому так стремиться?
Внизу Герман сидит перед черным, потухшим камином, вспоминает ее загоревшиеся счастьем глаза, когда признался в том, что тоже любит ее, а в пальцах крутит коробочку с обручальным колечком, что уже никогда ей не подарит.