Новая страна встретила Машу приветливо. Первую неделю она жила в семье дальней родственницы — двоюродной сестры ее бабушки, вышедшей замуж за местного после войны, но потом переехала в предоставленную ей комнату в общежитии. Ее соседка Санем приехала из Ирана и училась уже третий год.
‒ На более известный университет родителям денег не хватило, ‒ откровенно объяснила она.
В противовес Машиным представлениям о скромных и тихих персидских женщинах, Санем была бойкой, языкастой и до ужаса прямой. За словом в карман не лезла и говорила сразу все, что думает. Она уже неплохо освоилась в городе, даже немного научилась говорить, но с Машей и друзьями из универа — такими же иностранными студентами — разговаривала по английски.
‒ Тут не так и плохо. Бедновато, конечно, и погода по большей части отвратительная, но все же Европа, есть свои плюсы, — с уверенностью знатока вещала она. ‒ Молодежь вся хорошо говорит по английски, так что не пропадешь!
Как Маша успела убедиться, если местные и не понимали ее английский, то почти всегда можно было перейти на русский, который в городе был тоже широко распространен. Интонации и некоторые выражения звучали для нее странно, но в целом жители были очень доброжелательны и дружелюбны.
Погода тоже пока радовала, золотая осень только начиналась, а море, до которого меньше чем за полчаса можно было добраться на электричке, влюбило Машу в себя мгновенно и навсегда. Каждые выходные она стремилась хоть раз съездить на взморье, выходя на разных станциях, наслаждаясь влажным, соленым ветром, сероватым простором, густым сосновым духом дюнных лесов, поражаясь, каким разным могло оно быть в зависимости от времени дня, погоды и даже ее настроения — будто чувствуя, сопереживая ей, своим неумолкаемым рокотом смывая невзгоды.
В рабочие дни для прогулок времени почти не оставалось. Учебой их загрузили по самые уши. Маша, всегда бывшая чрезвычайно организованной и работоспособной, и то порой начинала паниковать от объема и интенсивности курсов. Вечерами сидела в библиотеке, с лаптопом почти спала в обнимку. А кроме учебы нужно было время, чтобы покупать продукты, готовить на маленькой кухоньке, что была одна на блок из четырех комнат, стирать, убираться. Привыкшей жить на всем готовом девушке приходилось нелегко, но она даже радовалась такой тотальной загрузке, которая не оставляла времени для грустных мыслей и душевных терзаний.
Уезжала она из дома с тяжелым сердцем, до последнего дня сомневалась, правильно ли поступила. В начале очень винила себя, переживала, что предала его доверие, потом стала злиться и обижаться на Германа, который полностью ее игнорировал. Он не ответил ни на одно ее сообщение, не поднимал трубку, когда она звонила, и даже заставил ее пройти через унижение, почувствовать себя чуть ли не грабителем, когда ее ключ больше не подошел к замку его двери.
Как он мог так просто вычеркнуть ее из своей жизни? Словно это время, проведенное вместе, ничего не значило? И именно тогда, когда ей больше всего нужны были поддержка, понимание, совет. Прояви он хоть толику сочувствия, она бы плюнула на все и осталась с ним, наверняка была бы счастлива и так. Но он закрылся в своем гробовом молчании и никак не реагировал на ее попытки связаться с ним, объясниться. Злость вскоре сменилась скорбью и разочарованием — Маша вдруг поняла, что он не мог любить ее также как она его, иначе бы так себя не вел. Да, наверное, привязался, дорожил, как подходившей ему по темпераменту любовницей, но не больше... Иначе бы не воспользовался единственным поводом, чтобы расстаться с ней так жестоко и бесповоротно.
Сердце при воспоминании об их последней встрече еще саднило. Через несколько недель после ссоры, отчаявшись, она ждала его возле дома. Когда он приехал, бросилась в объятия, захлебываясь слезами. На мгновение даже показалось, что ответил, отчаянно прижал к себе, но тут же оттолкнул, холодно велев уезжать домой.
Маша собрала остатки гордости, вскинула голову и ушла. Больше не звонила и не писала. Лишь в день отъезда написала короткое ″прощай″, что так и осталось без ответа.
Студенческая жизнь затянула девушку водоворотом. Помимо естественного перехода из размеренной, упорядоченной школьной рутины к студенческому хаосу, когда никто тебя не подгоняет, не проверяет, все на твоей ответственности, еще одним фактором, повышавшим градус ажиотажа, была смесь культур и менталитетов студентов, учившихся на международных направлениях. В Машиной группе была еще одна русскоговорящая девушка из Израиля, но она жила не в общежитии, а у бабушки с дедушкой, также учились несколько иранцев, пакистанцев, индусов и множество арабов и африканцев, как со светлой, так и темной до черноты кожей. Уровень английского, да и вообще его вариации и акценты, были у всех разными, поэтому общение складывалось довольно своеобразно. Все ребята были настолько самобытными, отличными от нее, что уже одно это заставляло постоянно быть в напряжении, не зная, найдет ли понимание та или иная фраза, будет ли понята шутка, или наоборот принята за вызов и оскорбление.
Ближе всего Маша сошлась с двумя сестричками из Эритреи. Они хоть и погодки, но в школу пошли и закончили одновременно. Девушки были обладательницами блестящей, абсолютно чистой, шоколадной кожи и изящных черт лица с тонкими носиками и огромными, влажными глазами — Маше они казались неземными красавицами. Сасна и Надрос были из хорошей семьи, мама была учительницей, отец инженером, но при этом поддерживали очень тесные связи с бедуинским наследием, часто путешествовали по пустыне, соблюдали древние традиции. У Маши в голове не укладывалось, как современное образование могло мирно соседствовать с примитивным укладом жизни, но для большинства ее одногруппников это было нормой, к которой они привыкли.
Жили почти все, за исключением счастливчиков, могущих себе позволить съем квартиры, в одном и том же общежитии, в отдалении от центра, на берегу лесного озерца с детским городком. Так что вечера редко проходили в одиночестве. Маша сперва тяготилась этим постоянным присутствием большого количества людей в личном пространстве, но постепенно научилась абстрагироваться, а когда совсем невмоготу становилось, убегала гулять по лесу или к морю.
Как-то на ноябрьские выходные соседки по блоку решили закатить вечеринку, позвав всех знакомых в уютное кафе в старом городе, из которого они потом шумной толпой отправились в клуб. Тогда Маша и познакомилась с Хасаном Ахмади, он был соотечественником Санем, и уже в этом году должен был закончить образование и вернуться домой, перенимать семейное дело.
Хасан был первым парнем, что проявил к ней настойчивый интерес, играючи преодолев инстинктивное отторжение. Девушка еще не сумела залечить разбитое сердце и новых отношений не искала, полностью сосредоточившись на учебе. Но парень, не будучи навязчивым, был достаточно интересным собеседником, легко и весело рассказывал о себе и вызвался стать Машиным проводником по городу и стране, которые за годы учебы узнал прекрасно.
‒ Не теряй голову, ‒ предупредила Санем, — он тот еще бабник.
Чего-чего, но пускаться во все тяжкие Маша точно не собиралась, тем не менее как-то незаметно для себя все же попала под очарование высокого, смуглого красавца с черными глазами. С ним они обошли все достопримечательности многовекового города, взбирались по бесконечным лестницам засыпанных красно-бурыми листьями холмов национального заповедника, бродили по отвесным берегам северной части залива.
Хасан вел себя как друг, не торопил девушку, не стремился к физическому контакту, давая возможность привыкнуть и узнать поближе. Но однажды предложенная рука, так и продолжала сжимать девичью ладошку, комфортное расстояние между ними становилось все короче, а когда он однажды быстро наклонился, чтобы поцеловать в щеку на прощание, Маша уже не шарахалась, а восприняла это как должное. Она не была настолько наивна и понимала, к чему все идет, умом не видела смысла противиться сближению — Хасан был милым, уверенным, вежливым, но внутренне что-то не пускало, не давало до конца расслабиться — она чувствовала себя несвободной, все еще принадлежащей другому. ‒ Марú, ‒ парень ласково обнимал запрокинутое личико руками и целовал дрожащие веки. Ее имя он произносил на французский манер, с ударением на последнем слоге, совсем не так тягуче-страстно как называл ее Герман — Мэри, моя Мэри. Она больше не его, но тело трепетало от воспоминаний, представляя его руки, его губы.
Когда Хасан расстегнул молнию на ее куртке и полез руками под свитер, Маша не сопротивлялась, но застыла, прислушиваясь к незнакомым ощущениям. Они сидели на заднем сидении машины, тихий, мокрый снежок летел сверху, тут же тая на теплой поверхности капота, желтоватые фонари давали лишь разряженный свет в этой промозглой темноте. Когда, подвезя ее до общежития, Хасан предложил перебраться назад, чтобы поболтать, девушка прекрасно понимала, что одними разговорами дело не закончится. Позволила стянуть с себя верхнюю одежду, подалась на встречу поцелуям. Вроде делала все, что нужно, но не ощущала и доли возбуждения. Хасан уже справился с застежкой ее плотных джинсов, полез рукой вниз, трогая ее там через трусики, другой рукой сжимал грудь. Будь на его месте Герман, Маша уже пылала бы, плавилась от предвкушения, но сейчас ничего не чувствовала. Ей не было неприятно, тело отзывалось на механический импульс, она, кажется, даже кончила, но внутри оставалась звенящая пустота.
Понимая, что парень ждет от нее ответной ласки, наклонилась к его ширинке. Он расстегнул пояс, помог высвободить член, горделиво подрагивающий перед глазами — с темной кожей, узкой головкой. Маша, знавшая в жизни лишь одного мужчину, с недоумением рассматривала его, только задним умом поняв, что в Иране, как и во многих жарких странах, видимо, распространено обрезание. Хасан не дал ей времени долго пребывать в размышлениях, мягко надавил на шею, понукая поскорее взять его в рот. Девушка подчинилась. Вкус тоже был не тот. Она совершала привычные движения губами, языком, глубоко вбирала в горло, парню, судя по усилившейся хватке на ее затылке и двигающимся на встречу бедрам, было приятно, но сама оставалась абсолютно безразличной, будто не она сосала член, умело, как заправская шлюха, позволяя долбить себя в глотку, будто смотрела на это со стороны, как на плохую, лишенную и намека на живые эмоции порнушку, когда абсолютно ясно, что актеры даже не слишком искусно стараются притворяться, и речи нет об удовольствии.
‒ Фух, круто! Ради такого стоило ждать, ‒ удовлетворенно выдыхает Хасан, заправляя член обратно в брюки. — А я думал, что ты девственница.
Маша качает головой. Какое это имеет значение?
Во рту ощущает привкус его спермы, поспешно сглатывает, чувствуя поднимающуюся тошноту.
‒ Поедем ко мне, Марú, продолжим вечер? ‒ просит парень, прижимая ее к себе. Черные глаза с длинными ресницами горят восторгом и предвкушением.
Она мягко отстраняется.
‒ Не сегодня.
Выходит из машины, накидывает капюшон на голову, чтобы уберечься от мерзопакостной сырости, падающей с неба, бежит к подъезду высокого здания общежития. В комнате пусто, Санем еще не пришла. Маша собирает сумку для душа и запирается в ванной, пока не занято. Долго стоит под теплой водой, потом остервенело начинает тереть себя мочалкой, стараясь смыть следы чужих рук с тела. Изнутри поднимается горечь и девушку рвет желчью с пеной, пустой желудок содрогается от спазмов, оставляя ее раздавленной и обессиленной. Чувства, которые было отключились, пока она была с Хасаном, сейчас затопили зловонным потоком стыда, вины и разочарования. Ей было противно думать о том, что она так легко, бездумно сделала. Виски болью разрывала единственная мысль — она изменила Герману!
Вернувшись в комнату, позвонила родителям по скайпу, хотелось поговорить с кем-то, кто знает ее другой — чистой, искренней, любящей. Не той, кто отсасывает нелюбимым мужчинам на задних сиденьях автомобилей...
Папа, поздоровавшись, спросив про учебу, ушел спать, мама же оживленно болтала, рассказывая обо всех новостях. Маша слушала вполуха, не сильно вслушиваясь, просто было приятно слышать родной голос, купаться в доброте материнской любви и безусловном принятии.
‒... говорят, изменили статью, представляешь? До сих пор не могу поверить, что такое возможно! Я так надеялась, что все ошибка! — мама расстроенно причитала, видимо, рассказывая о чем-то неприятном.
‒ Да? ‒ не поняла Маша, ‒ о чем это ты?
‒ Ну я же тебе рассказывала! Девчонка из твоей школы утверждала, что встречалась с ним в прошлом году, когда ей еще 16 не было, а теперь вдобавок поменяла показания, говорит, он ее принудил! Так что его задержали, тут уже подпиской не отделаешься, будет сидеть до суда!
‒ Мам, кого задержали? О ком речь? — Маша чуть не кричала, чувствуя, что душа сжимается от наступающего грозовым фронтом страха, предчувствуя беду.
‒ Да учителя вашего — Германа Сергеича! Разве я тебе не рассказывала? Помнишь, он у вас физику вел? Кошмар какой, как подумаю, что ты к нему на индивидуальные занятия ходила...
Мама продолжала что-то еще говорить, то причитать от жалости и недоверия, то гневно сверкать глазами, что накажут виновного, но Маша уже не слышала. В голове стучало набатом: Герман, ее Герман арестован за сексуальные отношения с несовершеннолетней! И это — не она!
***
Уснуть в ту ночь Маше так и не удалось.
Утром явилась в деканат и оформила отпуск. Ей пошли на встречу, до конца семестра все равно оставалось меньше двух недель, но предупредили, что если она пропустит сессию в январе, то ее стипендию аннулируют.
Маша ни мгновения не сомневалась, что Герман не виновен. Лежа в постели, пялясь в темноту широко открытыми глазами, впервые за месяцы разлуки позволила себе вспомнить о нем, крутила, рассматривала под лупой малейшие воспоминания и понимала — нет, это не он, он на такое неспособен!
Купила билет на ближайший рейс и, никому ничего не объясняя, улетела домой. Хасан писал что-то, звал на свидание, но Маша даже не сочла нужным отвечать.
Дома перепугала маму, когда нежданно-негаданно ворвалась в квартиру.
‒ Машка! Ты что здесь делаешь? Что-то случилось? ‒ всполошилась она.
‒ Мам, ты помнишь мужчину, с которым я встречалась? ‒ с порога спросила девушка, не в силах больше тянуть эту ношу в одиночку. ‒ Это был Герман.
Мать побледнела как полотно, осела на стул, глаза наполнились слезами.
‒ И тебя он тоже?... ‒ вскрикнула, будто пораженная клинком в самое сердце. Не углядела, допустила, чтобы такое случилось с единственной дочерью!
‒ Мам, очнись, ‒ встряхнула ее Маша за плечи, ‒ это неправда! Он этого не делал! Я знаю!
‒ Доченька, от куда ты можешь знать? Когда сама тоже попала в его сети? ‒ беспомощно разрыдалась женщина.
‒ Какие сети, мам! Я сама ему навязалась, как он не сопротивлялся! Неужели ты не понимаешь? Я люблю его! Я должна помочь ему!
Маше пришлось все рассказать. Старалась не вдаваться в детали, краснела, но утаить от матери даже нелицеприятные подробности было сложно. Говорила страстно, преданно, так важно было хоть ее убедить, заставить поверить, тогда была надежда, что поверят и другие.
Мама вытерла слезы, поджала губы.
‒ Не ожидала такого от тебя... я верю, что ты ему веришь, дочь... Но ты была несмышленой девочкой, а он взрослый мужчина... Если для тебя это так важно — действуй! Правда, не знаю, как ты сможешь помочь ему, говорят, свидетельские показания очень серьезные.
‒ Пожалуйста, дай мне несколько дней, не говори папе пока, ‒ взмолилась Маша, понимая, что просит слишком о многом. Мать гневно сверкнула глазами, но кивнула, соглашаясь.
Первым делом Маша узнала, какой адвокат представляет Германа и договорилась о встрече. Чуть ли не с порога, нисколько не смущаясь, заявила, что была любовницей Германа в то время, что якобы он крутил шашни с жертвой, и что может доказать это и подтвердить его алиби, если нужно. Пожилой, лысоватый мужчина слегка неопрятного вида, долго внимательно разглядывал ее, прежде чем что-то сказать, затем тяжело вздохнул, признавая за ней право требовать от него содействия.
‒ Теперь понятно, почему он не хочет защищаться, ‒ с грустной усмешкой произнес он. ‒ Я все гадал, за что он себя наказывает? Ведь показания этой истерички такие хлипкие! А это он не за нее себя винит, а за Вас!
Маша вспыхнула.
‒ Я давно достигла возраста согласия на момент начала наших отношений!
Адвокат хрипло хохотнул, забавляясь ее шапочными познаниями в криминальном производстве и детской горячности, с которой защищала его клиента.
‒ Но ходатайствовать о включении вас в список свидетелей я не буду! Если вскроется, что у него в самом деле были отношения с ученицей, то этим мы только гвозди в крышку его гроба вобьем. Не важно, сколько вам лет было!
Маша в отчаянии задумалась. Ей все казалось таким простым — прийти, все рассказать, взять вину на себя, разоблачить ту неизвестную дуру и все — его освободят.
‒ У вас есть материалы дела? Можно мне посмотреть? ‒ жалобно попросила она. Николай Иосифович кивнул на пустой рабочий стол и подвинул пухлую папку.
Маша провела в кабинете все время до вечера, читая и перечитывая все показания свидетелей. Истица — Кузнецова Дарья Дмитриевна, сейчас ученица 10-ого класса, с тринадцати лет состоит на учете в психо-неврологическом диспансере, лечилась от психозов, депрессии, были суицидальные инциденты. По заключению психиатрического освидетельствования, на данный момент находится в стабильном состоянии, но склонна к лжи и манипуляциям. Гинекологический осмотр подтвердил, что не девственница.
Маша попыталась вспомнить эту девочку. Она, как и большинство старшеклассников, почти не замечала тех, кто был младше ее. Тем не менее, взглянув на фотографию, вспомнила бледную, с постоянно бегающими глазами девушку с длинной светло-русой косой. Сердце пропустило удар — та была того же типажа, что и сама Маша — невысокая, худенькая, с большими глазами навыкате. На миг мелькнула страшная мысль, а что если все правда? И Герман на самом деле педофил, совращающий девочек определенной внешности? Но тут же с гневом отбросила сомнения, вспомнив его благородство, выдержку, любовь к сыну — нет, это не про него! Мир может рушиться, перевернуться с ног на голову, но она ни за что не поверит, что он это сделал.
Было очевидно, что путанные, меняющиеся показания Даши не заслуживали доверия. Но по настоянию ее родителей дело закрутилось. Следователь опросил соседей, подтвердивших, что к Герману ходила молодая девушка с длинными, светлыми волосами и в клетчатой, школьной юбке. Маша закусила губу — все же они были абсолютными профанами в шпионских играх, раз многие видели ее, Машу, когда она приходила к нему.
Но самыми тревожащими были показания бывшей жены Германа, Оксаны, рассказавшей о словах сына, говорившего о девочке Маше, бывшей подругой его папы.
‒ Ребенок же говорит обо мне, называет мое имя! — воскликнула она, прервав рабочую тишину.
Николай Иосифович недовольно оторвался от компьютера, за которым работал. Вот свалилась же ему на голову эта дурочка влюбленная! Жалко парня, конечно, ни за что страдает, но его то возможности тоже не безграничны.
‒ Показания ребенка не могут быть прикреплены к делу. Только показания матери. Но это косвенно может повлиять на решение суда — Маша-Даша — решат, что малыш ослышался.
‒ А нельзя вообще изъять?
‒ Можно было бы. Но в них и много полезного для клиента — о моральном облике, отцовских качествах. К сожалению, свидетеля не вызвать в суд, только письменные показания — те, что есть, — объяснил адвокат.
‒ А почему не вызвать? — удивилась Маша.
‒ Она уехала из России, на пмж к жениху в Новую Зеландию. И мальчика забрала. Как только отца арестовали, подсуетилась, получила разрешение на выезд.
Машу внутренне скрутило от боли. Она представила, каким ударом стало для Германа потерять Марка, в котором он души не чаял. Неудивительно, что он совсем раздавлен, не ищет путей для выхода из сложившейся ситуации.
‒ Постойте, ‒ вспомнила Маша, ‒ Герман до меня встречался с женщиной. Возможно, она сможет как-то помочь?
‒ А! Вероника Степановна Гладкова? Она уже рассказала, что подозреваемый расстался с ней без объяснения причины еще в марте, как раз тогда, по словам Кузнецовой, он стал заставлять ее приходить к нему домой.
Маша схватилась за голову, застонала. Знала же, чувствовала, что он только с ней, что не тот он человек, чтобы гаремы разводить, что ни с кем его не приходится делить, а все равно ревновала, переживала, в какой-то мере так по-детски отомстила, не рассказав сразу правду о полученном предложении из университета.
Адвокат вопросительно посмотрел на девушку.
Маша махнула головой и опять погрузилась в чтение.
Снова и снова вчитывалась в показания Дарьи и что-то ее дергало, что-то было в них не так, но никак не удавалось зацепиться. По словам девочки учитель совращал ее у себя в кабинете после уроков. А потом оставил свой адрес, чтобы она к нему ездила, пригрозив все рассказать, если откажется.
Маша еще раз перечитала — ″в пятницу, 21-его ноября... ″
Вот оно! Стукнула себя ладонью по лбу. Этот тот день, когда они с Юрой остались до самой ночи на факультативе, заканчивая эксперимент с Германом! Девочка не могла знать об этом и солгала!
‒ Если я найду свидетеля, который подтвердит, что 21 ноября, в указанное время первого, якобы, случая насилия, ничего не могло произойти — это поможет? — вскочила она из-за стола, сверкая глазами и сжимая кулаки от лихорадочного напряжения.
‒ Ну... ‒ на лбу адвоката собрались продольные морщины, свидетельствуя о глубоких раздумьях, ‒ не помешает... Если с начала все ложь, кто поручится про остальное?
Маша чуть было не кинулась ему на шею от радости.
‒ Погоди ликовать, ‒ попридержал ее пыл пожилой, умудренный опытом мужчина. ‒ Нам бы еще показания соседки как-то нейтрализовать. Чтобы так уверенно не утверждала, что именно Дашу видела, приходящей к Герману... Есть идеи? ‒ он хитро улыбнулся, поглядывая на девушку.
Маша впервые за эти дни весело засмеялась. Ох, Алевтина Платоновна, заваривайте чай, ждите в гости девушку с русой косой.
‒ Ну что ж... как найдешь свидетеля, звони, попрошу о его допросе, ‒ напутствовал адвокат прощающуюся Машу. — Еще надо бы Веронику спросить, чем черт не шутит, вдруг и у нее есть клетчатая юбка? А то волосы то у нее тоже под описание подходят...
***
Встреча с соседкой Германа прошла как по маслу. Было видно, что блюстительница общественной нравственности сразу узнала Машу, когда девушка позвонила в ее дверь, спросить не знает ли она где Герман.
‒ Я только вернулась, а он на звонки не отвечает, дома нет. Волнуюсь ужасно, ‒ с непритворными слезами на глазах поведала она пожилой, интеллигентной даме.
Та в ответ поохала сочувственно, но промолчала, что знает об аресте Германа Сергеевича. Как Маша и ожидала, предложила пройти в квартиру, выпить чаю. Девушка отказалась, будучи очень расстроенной.
‒ Что-то вы давно не захаживали, дорогая, ‒ любопытно поинтересовалась старушка.
‒ Меня после магистратуры на стажировку за границу пригласили, ‒ не моргнув глазом, солгала Маша, махнув копной светлых кудрей, не прикрытых шапочкой, на прощание.
‒ Постойте, милая, как с вами связаться? ‒ спохватилась Алевтина Платоновна, но Маша уже выбежала из подъезда.
Вторая встреча, что ей предстояла, была гораздо сложнее первой. Нужно было увидеться с Юркой и уговорить его помочь Герману. Когда она позвонила ему, тот не был удивлен, легко согласившись на кофе в центре.
За полгода, что они не виделись, Юра изменился, стал увереннее, спокойнее, заметно подкачался — мышцы плеч так и бугрились под облегающей водолазкой,а в всегда угрюмых глазах появилась какая-то высокомерная наглость. После обмена приветствиями и дежурными вопросами-ответами про учебу и бывших одноклассников, Маша перешла прямо к делу. Коротко описала ситуацию, подозревая, что он в курсе подробностей, и попросила подтвердить, что факультатив по физике 21 ноября прошлого года закончился гораздо позже обычного.
Юра, вальяжно развалившись, внимательно выслушал ее, в глазах промелькнула злобная радость.
‒ Так и знал, что ты за этого извращенца просить будешь.
Маша опешила, не понимая причины его враждебного тона и нарочитой грубости.
‒ Прости? ‒ захлопала она глазами.
‒ Я ведь знаю, что ты с ним трахалась, ‒ нахально заявил парень.
‒ Что? Это не так! Что за глупости, Юра! ‒ попыталась выкрутиться девушка.
‒ Да не кипятись. Я же видел, к кому ты с выпускного ускакала. Быстро сложил два и два. Так что, поделом ему! Тебе то тоже 18 еще не было, ‒ пафосно провозгласил Юра.
‒ Тебя это не касается! ‒ вспылила девушка. Тут же спохватилась, когда он гневно нахмурился. ‒ Прости! Не уходи!
‒ Я не намерен помогать ни ему, ни тебе! ‒ отрезал парень.
‒ Юрочка, пожалуйста, выслушай. Ты ведь не хуже меня знаешь, что все, что наплела эта девчонка — неправда! Я не знаю, зачем ей это, но это не про него! — в отчаянии выкрикнула девушка.
‒ Шалава малолетняя, — согласился Юра, ‒ про нее все парни знали. Видно, зад свой прикрывает или цену набивает, популярности захотелось! Но мне то какая разница? ‒ ощетинился он.
‒ Юра, но Герман же был хорошим учителем. Он реально болел за нас всех. В том числе благодаря ему, ты сейчас там, где есть.
‒ Ага, и благодаря ему, ты трахалась с ним, а не со мной! ‒ взвился парень, заново ощущая горечь пережитой обиды. Ему нисколько не было жалко Германа, пусть помучаются оба теперь!
‒ Юра, прости меня. Я глупая была. Но он то перед тобой ни в чем не виноват! Я ведь не прошу лгать, просто сказать, как есть, помочь невинному человеку, ‒ попыталась надавить на Юрину благородную сторону Маша.
Тот засопел. Все же все еще был неравнодушен к ее слезам, сразу изнутри поднималось желание защищать, оберегать, лелеять.
‒ Маш, это больше года назад было! Кто мне поверит?
Маша возликовала — он почти согласился!
‒ Юрочка, но ты же вел ежедневник, все записывал. Не поверю, что не сохранил!
Парень снова нахохлился. Он и раньше стеснялся этой своей внутренней потребности иметь письменное подтверждение всего пережитого, только Маша об этом и знала, а теперь сама же просит раскрыть эту слабость, чтобы помочь ее любовнику!
‒ Допустим... ‒ с нажимом произнес он. ‒ Допустим, сохранил. Допустим, дам показания. Что мне с этого будет?
Маша заглянула в побледневшее, жесткое лицо и вздрогнула, настолько явно в нем читались хищный, мужской голод и желание обладания. Она не знала его таким. В тот вечер год назад, когда он чуть ее не изнасиловал, эта нужда накрыла его впервые, заставив потерять контроль. Теперь он заматерел, прекрасно понимал, чего хочет, и явно знал, как этого добиться.
Сглотнула, вдруг испугавшись.
‒ Если хочешь... я пересплю с тобой, ‒ вымолвила чуть слышно, опустив голову, стыдясь посмотреть на него и показать свой страх.
‒ Я хочу по-настоящему, Маша, ‒ потребовал он, больно сжимая ее протянутые через столик ладошки, ‒ без притворства. Не строя из себя жертву, закрыв глаза и раздвинув ноги, поняла?
Кивнула. По розовым щекам пробежали серебристые дорожки слез.
‒ Ты будешь только со мной, без всяких фантазий о нем! ‒ продолжал давить Юра, не замечая, что она уже полностью в его власти. ‒ Как тогда в школе, когда ты хотела меня, а не его! Иначе, пусть он сгниет за решеткой! Мне пофиг! Знаешь, что там делают с насильниками? Не хочешь для него такого? Согласна?
Маша все ниже и ниже склоняла голову под уничижительными словами. Он знал ее слабое место, знал, что она все сделает, чтобы спасти любимого. Пусть не для себя, но он будет жить свободным, с именем, очищенным от мерзких подозрений. У них все равно нет шансов. Он ее не любил, легко отпустил тогда летом, а уж обратно, побывавшую в руках других мужчин, все равно не примет.
‒ Хорошо. Я согласна. Только помоги ему.
***
Они договорились, что Юра снимет комнату в гостинице и пришлет ей адрес. Он, видимо, боясь, что она передумает, прислал сообщение уже на следующее утро, что ждет ее в 3 часа по такому-то адресу, номер 4Б.
Маша сказала родителям, что вечером встречается с одноклассниками и вернется поздно. Мама настороженно посмотрела и одними губами прошептала — ″один день″. Время подходило к концу, завтра Машка обещала все рассказать отцу. Пока он пребывал в неведении, считая, что просто дочь, как лучшая студентка, закончила семестр раньше. Нет, папа, конечно, ничего ей не сделает, будет метать гром и молнии, потом простит. Но после этого лгать и убегать втихаря она уже не сможет, слишком страшно потерять и его любовь и доверие.
Прежде чем отправляться в отель, позвонила Николаю Иосифовичу и назвала имя, телефон и адрес Юры, обрисовав привычку парня вести скрупулезные записи обо всем на свете.
‒ Что ж, неплохо. Я потребую его вызова. Посмотрим, к чему это приведет. Суд назначен на 29 декабря... Да, кстати, соседка отозвала показания, заявила, что приходившая к Герману девушка точно не Кузнецова. Хорошая работа, коллега, ‒ одобрительно пошутил он.
Маша положила трубку. До дня суда еще столько времени! Как он там? Один, в застенках, среди преступников? Душа заболела. Захотелось снова позвонить адвокату, попросить о встрече, но передумала — что она ему скажет? Снова будет навязываться со своей любовью? Ей не нужна его жалость.воздуха. Повалил на кровать, сразу коленом раздвигая ей ноги, заставляя распахиваться ему на встречу. Не заботясь застежкой, стянул лифчик наверх, оголив грудь, впиваясь губами и зубами в соски, сжимая до боли, пока Маша не начала вскрикивать от каждого неумолимого укуса, сама не поняв как, но начиная возбуждаться, загораясь от его неудержимой, примитивной ярости. Нетерпеливые руки парня потянулись вниз, схватились за резинку трусиков и быстро стянули их, высоко приподнимая ноги девушки, чтобы сразу снова широко развести их, подхватить ладонями под бедра, приподнимая аккуратную, обнаженную киску к жаждущим губам. Он обрушился на нее как ураган, без жалости, без сомнений, неумело, но с первобытной страстью, ведомый лишь инстинктом. Маша лихорадочно металась по постели, не понимая, что происходит. Думала, будет оставаться прохладно-безразличной, как с Хасаном, что придется изображать возбуждение, страсть, наслаждение. Но этого и в помине не было — он каким-то образом повел ее за собой, сметая все ее заслоны, которыми она огородила душу. За считанные минуты довел ее до края и беспощадно сбросил в пропасть, наслаждаясь ее криками, ритмично подергивающимся под его пальцами и языком лоне, ароматной росой, которую она щедро изливала.
‒ Машка, — зачарованно шептал, наблюдая за ее лицом, изменившимся до неузнаваемости в оргазме. Она была с ним здесь и сейчас. В ее голове, ее душе, ее крови был только он. Это он сделал с ней и никто другой. Торжество пузырилось в крови, заводя сильнее алкоголя.
А потом она вдруг разрыдалась. Заплакала взахлеб, как ребенок. От слишком ярко пережитых эмоций, от слишком сильного наслаждения, от слишком острого осознания предательства собственного, падкого на кайф, тела.
Она могла простить себе Хасана, ей было все равно, сердца ее он не затронул, но как простить себе это?
‒ Маша, Машенька, ‒ обнимал Юра, поглаживая по плечам, волосам, спине, не в силах вынести ее неприкрытого, оголенного горя. ‒ Не плачь, солнышко, все будет хорошо. Я тебя не трону, не бойся.
‒ Нет, ‒ хлюпает носом Машка, в панике поднимая покрасневшие, заплаканные глаза, ‒ у нас уговор!
Пытается успокоиться, прижимается к нему, суматошно гладит, ощущая твердую выпуклость в паху. Он хочет ее! Не сможет отказаться от сделки.
‒ Дура. Какая же ты дура, Машка, ‒ беззлобно смеется Юра, отодвигаясь от нее. Встает, одевается.
Маша смотрит растерянно. Неловко натягивает на себя простыню, вдруг смутившись наготы.
‒ Я дам показания, Маш. Как договаривались. Ты ничего мне не должна. Мы в расчете.
Разворачивается и, удовлетворенно насвистывая, выходит из комнаты, оставив Машу плакать, раздавленную его силой и собственной слабостью.
***
Недели до суда тянутся бесконечно долго. Машу не трогает вся предновогодняя суета, она сидит в родительской квартире, в своей детской комнате и может только молиться. Как и договаривалась с матерью, рассказала все отцу, после чего тот перестал с ней разговаривать. Его разочарование можно было ложкой есть, так густо, тяжелым слоем липкой пыли, осело оно в комнатах. Мама тоже все больше отмалчивалась, в какой-то мере понимая, но и по-матерински считая себя ответственной за необдуманные поступки дочери, страдая вместе с ней.
Маша изредка встречалась с подружками, но была слишком подавлена, чтобы разделить их веселье. Катька по большому секрету рассказала, что ее Ванечка сделал ей предложение, и они собираются пожениться в начале лета. Маша искренне была за нее рада, но сердце сжалось — от собственной неуемной тоски и одиночества.
В день суда просит Николая Иосифовича провести ее в зал. Там прячется в уголке, тихонько наблюдая за происходящим. Адвокат, сбросивший свою уныло-затрапезную маску, показал себя настоящим профессионалом, лихо оперируя имеющимися фактами. Девочка в очередной раз запуталась в показаниях и разрыдалась, отрицая все сказанное. Дальнейшее было больше похоже на фарс. Немногие свидетели быстро отвечали на четкие вопросы, лишь добавляя ощущения абсурдности ситуации. Как правоохранительные органы вообще могли возбудить уголовное дело на таких шатких основаниях? Судья вынес оправдательный приговор и посоветовал родителям Даши всерьез заняться ментальным здоровьем дочери.
Герман, похудевший, осунувшийся, с синяками под измученными, серыми глазами выслушал заключение суда без особой радости. Из-за прихоти взбалмошной девчонки его жизнь была разбита вдребезги — он потерял работу, репутацию, друзей, многие никогда не поверят, что дыма без огня не бывает, а, главное, самое дорогое — сына. Безразлично окинул глазами полный народа зал, Маша втянула голову в плечи, но он ее не заметил, пожал руку адвокату и с достоинством направился к выходу.
***
Маша уже почти смирилась с мыслью, что это была их последняя встреча, когда на утро 31-его курьер позвонил в дверь и вручил ей большую, продолговатую коробку. В ней был букет белых садовых ромашек с крупными, мясистыми головками. Холодным, зимним днем они выглядели еще более дико, чем ко всему привычные розы. В карточке было всего два слова — ″спасибо, Мэри″.
Ладони вмиг похолодели, сердце заколотилось пойманной птичкой. Он вспомнил о ней! Не забыл! Суматошные мысли прервало пипиканье телефона. Сообщение пришло с незнакомого номера — ″пообедаешь со мной? ″
Маша, волнуясь, с трудом попадая пальцами по кнопкам, быстро написала — ″да. где? ″
Прислал адрес уютной кофейни недалеко от ее дома — безопасно, никакой интимности, у всех на виду.
‒ Мам, я выйду, прогуляюсь? ‒ спрашивает у матери, занимающейся нарезкой новогодних салатов под просмотр нестареющей Иронии Судьбы. Родители идут на празднование Нового Года к друзьям, но папа даже больше любит 1-ое января, когда можно открыть холодильник, набитый разносолами, и вальяжно проваляться ведь день у телевизора, не думая о готовке, тем более с его желудком, он все равно мало чем сможет позволить себе полакомиться в гостях.
Мама внимательно всматривается в дочь — в ее лихорадочно горящие щеки, сияющие глаза, нервно искусанные губы. Безнадежно вздыхает, все поняв, и ничего не говоря, крепко прижимает к груди. Пусть у нее все наладится! Сердце разрывается от боли за нее.
‒ Позвони, если что, ‒ тихо просит.
Машка вспыхивает от надежды, что скрываются за этими словами. Пытается обуздать себя, что его приглашение ничего не значит, но получается плохо, голова уже полна яркими, горячими образами, бросающими в пот.
Запыхавшаяся, взволнованная влетает в кафе на пятнадцать минут раньше оговоренного времени. Герман уже ждет.
При виде нее встает, чопорно отодвигает для нее стул, приветливо улыбается, как чужой.
‒ Здравствуй... — несмело произносит Маша, мигом растеряв весь свой пыл от его формального обращения. Они не виделись полгода, от его близости дрожат коленки, но она старается успокоиться, принимая обозначенные им правила игры.
Он изменился. Глаза, раньше смотревшие прямо и уверенно, теперь словно погасли, резко обозначились морщины, выдавая внутренний надлом.
‒ Маша, Николай Иосифович рассказал, что ты очень помогла с моим делом, ‒ начинает он, когда им приносят заказанный кофе и тарелки с присыпанным сахарной пудрой пирогом. Машке кусок в горло не лезет от его длинных преамбул. ‒ Я очень тебе благодарен. Ты не должна была этого делать для меня. Спасибо.
Маша бледнеет, ощущая поднимающийся из глубины гнев. Он для этого ее позвал, чтобы поблагодарить лично?
‒ Я сама буду решать, что должна или не должна делать! — с вызовом отвечает девушка.
‒ Конечно... — Герман заметно растерялся, опешил от ее неприкрытой враждебности, никогда не думал, что его ласковая, светлая девочка может пускать такие молнии из глаз.
‒ И благодарность свою можешь при себе оставить! — добила его Маша. И тут же выдохлась, почувствовав, что все силы ушли в эту неожиданную вспышку.
‒ Прости, Маш, не хотел тебя обидеть, ‒ просит прощения мужчина, перехватывая ее тонкие, заледеневшие пальчики, поглаживая, успокаивая, вспоминая, как любила она нежно пробегать ими по его лицу, телу, рисуя одной ей ведомые узоры. ‒ Не надо, ‒ просит Маша, когда он легонько касается пульсирующей жилки на запястье.
‒ Извини. Не смог удержаться, ‒ виновато отдергивает руки Герман.
Глаза Маши наполняются слезами. Он не изменился, все еще считает ее ребенком и ведет себя с ней соответсвенно.
‒ Как я устала от того, что ты за меня все решаешь! ‒ шепчет девушка, с тоской глядя в его удивленные глаза.
‒ Маш! Это не так! — Герман поражен до глубины души. Ее свобода всегда была самым важным для него. Он забрал ее невинность, ее любовь, это то священное, что он забрать не мог. Он чуть не умер тогда, заставив себя от нее отказаться, чтобы дать ей возможность улететь, расправить крылья. — Я всегда хотел, чтобы ты была вольна в своих решениях!
‒ Освободил меня от себя, да? Считаешь себя очень благородным? Спасибо! — Машку распирает от злости, хочется накинуться на него с кулаками, выцарапать глаза.
‒ Маша! Я лишь дал тебе выбор! ‒ восклицает он, теряя остатки своего наносного безразличия. Он был дурак, если думал, что спустя все эти месяцы, они смогут увидеться, поговорить, не задевая раны друг друга — те, казалось, затянулись, но при малейшем прикосновении снова закровоточили. — Думаешь, мне легко было?
‒ Ты меня его лишил! Отмахнулся, как от глупого ребенка, решив за меня, что знаешь лучше, что мне надо!
Девушке слишком больно, горло разрывает огромный, твердый ком затаившихся обид. Вскакивает, не в силах продолжать этот разговор, выбегает на мороз, как была, в одной тонкой кофте, забыв куртку на стуле. Отбежав на пару шагов вдруг сгибается пополам, обхватив себя руками, пытаясь удержать клокочущую пустоту внутри, затягивающую ее внутрь, как бездонная черная дыра. Из горла с хрипом рвутся рыдания, но глаза сухие, безжизненные.
Подбежавший мужчина обнимает сзади горячими руками, прижимает к себе, удерживая на весу, пока она брыкается, не позволяя вырваться. Разворачивает к себе, впечатывает в свое тело, предлагая тепло и поддержку.
‒ Маша, Машенька, любимая, чудо мое, горе мое луковое, ‒ шепчет он, обнимая крепче и крепче, боясь снова потерять. Ему все равно, что на них смотрят как на сумасшедших — раздетых, обнимающихся на улице посреди зимы, все равно, что узнают, только бы она была рядом. Когда маленькое, хрупкое тело, замершее напряженным зверьком в его руках, наконец расслабляется и Маша начинает безудержно всхлипывать, намочив горючими слезами его рубашку, он облегченно выдыхает. Простила... Все еще любит... С остальным можно жить.
***
Сидя в знакомой мазде, Маша трепетно вбирает в себя забытые запахи, ощущения, тревожно вздрагивает, то и дело касаясь его руки на рычаге переключения передач, чтобы убедиться, что все происходит на самом деле, боясь проснуться и понять, что все снова оказалось сном, развеявшись с первыми лучами утра. Все еще всхлипывает, но уже не отчаянно, бессильно, а больше от невозможности удержать в себе ощущение безграничного счастья. Без него жизнь ее была проста и прозрачна, как стремительный луч света, бежавший к цели, встретившись с ним он преломился, распался, раскрасив жизнь всеми цветами радуги.
В его маленькой квартирке ничего не изменилось — также чисто и аккуратно, но в то же время пусто, гулко, как в склепе. Маша кидается раздвигать занавески, наполняя комнату сероватым зимним светом. Оглядывается, не понимая причины этой мрачности. Что не так, что исчезло от сюда, что придавало этому месту то теплое ощущение уюта и дома?
‒ Нужна елка, ‒ внезапно решает она. ‒ У тебя есть игрушки?
‒ Сейчас? ‒ удивленно приподнимает брови Герман. Он тоже чувствует эту пустоту, но полагает, что заполнить ее стоит другим, более приземленным способом.
‒ Ага, — Машка кивает. ‒ Съездим? ‒ умоляюще смотрит.
Разве он может отказать ей в такой мелочи?
Едут по магазинам. Находят дохленькую елочку в горшке, но Маше она кажется самой чудесной разлапистой красавицей. Покупают коробку шариков, гирлянду, кучу еды на вечер. Все же сегодня Новый Год, нужно отмечать!
″Раз не пишешь, полагаю, все хорошо? ″ — приходит сообщение от мамы.
″Да!!! ″ — Маша слишком счастлива, чтобы на долго отвлекаться от любимого.
″Ждем вас завтра тогда. Дольше я папу не удержу! ″ — предупреждает мать.
″Спасибо, мамчик. За все! ″
Герман заглядывает через плечо, пробегает глазами ее переписку.
‒ С Наступающим от меня поздравь, ‒ подшучивает он.
‒ Сам поздравишь, ‒ мстительно отвечает Маша. Пусть и не надеется, что легко отделался, папа ее кулаками не машет, но словом на месте распять сумеет.
‒ Жду — не дождусь, ‒ ласково стучит пальцем по сморщенному носику. Тоже мне — напугала. Да он ради нее горы перевернет.
Дома, благоухающая хвойным духом, наряженная елка и правда совершает маленькое новогоднее чудо, наполняя пространство искорками благодати, сверкая в сгущающейся темноте. Из кухни доносятся запахи еды, за окном поднялась метель, но Маше с Германом не до этого. Девушка немного испуганно косится на мужчину из под прикрытых ресниц, страшась близости.
‒ Иди ко мне, маленькая. Не бойся, — просит он, протягивая руку. Он истосковался по ней, хочет зарыться в щедрое, роскошное тепло ее тела и оставить позади все, что произошло. Маша нервничает, забыла его, по новой открывая для себя естественность его присутствия рядом.
‒ Хочешь в душ? ‒ спрашивает Герман. Все же она у него болотная фея, вода всегда помогала ей расслабиться.
Кивает.
Позволяет медленно раздеть себя, как в тот первый раз, по-тихоньку заново привыкая к его рукам, горящим глазам, большому телу так близко от ее. Герман не дает ей и пальцем пошевелить, аккуратно намыливает, взбивая пену на дрожащем теле, водит губкой, ополаскивает.
‒ Подождешь минутку? ‒ просит после того, как помог ей выбраться из ванны, закутав в большое полотенце. Сам быстро скидывает одежду и встает под душ. Член его, налившийся желанием, слегка подрагивает в такт энергичным движениям. Маша смотрит во все глаза, судорожно сглатывает, ощущая, что холод наконец оставил ее внутренности, а изнутри поднимается знакомая горячая волна, грозя все затопить на своем пути.
‒ Герман... я должна признаться тебе... я... — отворачивает голову, стыдясь, что не сумела сохранить ему верность.
Видя виновато склоненное личико, нетрудно догадаться, что ее гложет. Сам виноват. Прогнал. Не мог же он рассчитывать, что она, такая хорошенькая и очаровательная, останется без мужского внимания? Тем более, что и сам монахом не был, пытаясь забыть ее в случайных, коротких встречах с незнакомками.
‒ Маш... для меня это неважно, ‒ искренне заверяет, стараясь не представлять ее с другими. Есть вещи, которые лучше не знать и просто оставить в прошлом. Обнимает побледневшее личико ладонями, заставляет посмотреть на себя. ‒ Давай начнем с чистого листа? Хорошо?
Губы его, упавшие на ее рот, сонмом взвивают вихрь воспоминаний. Нет ничего чудесней его мягких, настойчивых поцелуев, что помнят ее губы так хорошо, ласкают так чутко, кончиком языка дотрагиваясь до прикушенной от волнения нижней губы, заявляя свои права на нее, уже без сомнений, терзаний, преград.
Берет за ладошку и ведет за собой в комнату, укладывает на постели, откинув полотенце. Кожа ее переливается в свете разноцветных елочных огоньков, волосы раскинулись волнующим, шелковистым покрывалом вокруг порозовевшего лица с бездонными глазами. Маша зябко поеживается от прохладного воздуха и он тут же накрывает ее собой, не давая замерзнуть.
Как быстро он становится таким же близким, как раньше, как легко сметает ее смущение, словно и не было разлуки. Нет ничего естественнее, чем лихорадочно метаться под ним, забывая дышать, вздрагивать, а потом и вскрикивать от каждого откровенного прикосновения. Его руки, его губы одновременно везде,лелеют ее, пробуждают, лаской доводя до безумия, огнем страсти выжигая все ту боль, что она перенесла вдали от него. Машка тяжело дышит, стонет, зарывшись руками в его жесткие волосы. Герман, словно умирающий от жажды отчаянно терзает ее лоно, желая довести до блаженного экстаза прежде, чем войдет в нее. Маша горячечно отзывается на каждое умелое движение, взбирается все выше, но кончить не может. Что-то мешает, не дает покоя, не дает достаточно расслабиться и отключить голову. Ей нужно что-то другое, что-то большее.
‒ Герман, любимый, подожди, — просит, потянув его на себя, заглядывая в голодные глаза большого Серого Волка. — Мы тогда кое-что не сделали. Мне нужно это сейчас.
Он с сомнением смотрит на нее, догадавшись, что она просит взять ее в попку. В глазах ее какая-то отчаянная, звериная тоска. Понимает, что это не блажь сейчас, она и в самом деле слишком далеко зашла на пути наслаждения, ей нужен гораздо более сильный импульс, чтобы отпустить себя, вернуть себя ему.
Встает с постели, достает из антресолей до боли знакомую коробку.
‒ Без игрушек, ‒ шепчет девушка, ‒ просто сделай это.
Его напрягает этот вдруг ниоткуда взявшийся мазохизм. Ложится на бок, привлекая к себе, пытаясь понять. Она неистово трется об него, закидывает ногу на бедро, прижимаясь абсолютно мокрой щелкой к члену, суматошно закатывает будто пьяные глаза — явно на пределе, до разума сейчас не достучаться. Аккуратно подготавливает ее, смазывая заднюю дырочку. Она ели пропускает его пальцы, слишком узенькая, нетронутая, маловероятно, что за время без него Машка умудрилась не только попробовать, но и полюбить анальный секс.
Герман перекатывается на спину и помогает девушке устроиться на нем верхом.
‒ Попробуй сама, ‒ велит он, ‒ только не торопись, маленькая, — стискивает набухшую грудь, перекатывает соски, давая ей время.
Маша обхватывает ладошкой его член у основания, приподнимается и направляет в себя, опускаясь на него попкой. От чрезмерного давления и резкой, острой боли слезы брызгают из глаз, но она сжимает зубы, рычит и продолжает насаживаться на негою
Герман в ужасе видит перекошенное болью лицо девушки и тут, наконец, понимает, что происходит:
″Вот, дурочка! Да она же наказывает себя! ″
Быстро перехватывает ее под бедра, поддерживая на весу и не давая продолжать это самоуничижение. Приподнимается, осторожно целует искривленный рот.
‒ Не надо так, Маш. Не через боль, ‒ просит, надеясь, что она услышит и поймет.
Машка вздрагивает, смотрит на него беспомощно, глаза влажнеют от слез. Упрямо крутит головой, не желая останавливаться.
Герман невесело усмехается — да, уж, остановишься тут, она его член словно тисками сжала, ни туда ни сюда.
‒ Не надо, моя хорошая. Ты ни в чем не виновата передо мной. Это я дурак! Я так хочу тебя! Хочу, чтобы тебе было хорошо, маленькая. Хочу твоей радости, а не боли.
Слова его, ласковые губы, глаза, пылающие любовью, создают нужный эффект. В Машиной целеустремленности появляется брешь, по щекам начинают течь ручейки слез, дрожащие губы отзываются на поцелуи, девушка незаметно расслабляется, чувствуя, что разрывавшая ее боль отступает, оставляя ощущение запредельной растянутости и наполненности. Герман, чутко заметив перемену в ней, немного ослабляет хватку на ее бедрах, позволяя ей продолжать в комфортном для себя темпе.
По откинувшейся назад голове, испарине, проступившей на шее и ключицах, раскрывшимся губам видит, что если боль и не ушла до конца, то его девочка начала испытывать еще и другие чувства, подрагивая, маленькими толчками двигаясь на нем вверх-вниз, постанывая от ярких, непонятных, порочных, но таких сладких ощущений. Лишь один раз немного помогает ей, слегка надавив на талию, давая почувствовать себя до конца, и тут же переключается на ее жаждущий, перевозбужденный клитор, поглаживая и постукивая по нему, пальцами проникая в нее и лаская изнутри, ни на мгновение не отпуская распухших от поцелуев губ, дыша ее дикими криками.
Оргазм не заставляет себя больше ждать. Девушку трясет, как на электрическом стуле, стоны непрекращающейся трелью льются из горла. Герман подхватывает ее, снимая с себя и быстро перекатывается вместе с ней, подминая ее под своим телом. Еще мгновение, чтобы стянуть презерватив, и тут же одним сильным движением входит в нее, упиваясь ее тесной, подрагивающей от неутихающего оргазма плотью. Ему самому хватает всего нескольких движений, чтобы догнать ее и излиться в самой глубине ее жаркого лона, вызвав в ней новую волну экстаза. Лежит на ней, настолько вымотанный, что не в силах приподняться, чтобы не раздавить, покрывает благодарными поцелуями раскрасневшееся личико и не может перестать повторять:
‒ Люблю тебя. Люблю. Больше всего на свете.
Маша открывает довольные, полные истомы глаза и одаряет чарующей, обожающей улыбкой.
‒ Ты мой теперь. Не уйду, даже если гнать будешь, ‒ серьезно предупреждает девушка. ‒ Это мой выбор. Только посмей его у меня отобрать!
Герман неожиданно весело смеется, полный простого, незамутненного счастья. От этого маленького командира в юбке чего угодно можно ждать!
‒ Выйдешь за меня? ‒ просто спрашивает, ни на мгновение не сомневаясь в ответе.
Маша лишь счастливо кивает, прижимаясь лбом к его влажной груди.
‒ Я что-то есть хочу, ‒ вдруг произносит, ‒ почувствовав запахи яств, оставленные одиноко обветриваться на кухне.
‒ Опять мне голодный ребенок достался! ‒ смеется Герман, — Пошли, поедим, а то так Новый Год пропустим!
‒ Не называй меня больше так, ‒ хмурится Маша.
Герман легонько щелкает ее по носу и тут же крепко целует, заглаживая ребячливое обращение.
‒ Ладно. ″Любимая″ устроит?
Эпилог
Четыре года спустя.
Свадьба Маши и Германа была тихой и скромной. Они подали заявление в загс сразу после праздников и расписались, как только это стало возможно.
Ни Машины родители, ни родители Германа не были в восторге от этого союза, но смирились, считая, что время расставит все по своим местам. Машиному отцу очень тяжело далось то, что единственная, талантливая и одаренная дочь отказалась от представлявшихся ему колоссальными возможностей ради мужчины много старше ее.
‒ Мам, но ведь ты тоже совсем молодой замуж выходила и папа тебя старше! ‒ искала девушка поддержки у матери.
‒ Семь лет или семнадцать — это большая разница, Машунь. Дай ему время.
А время шло, летело на крыльях, принося с собой не только радости, но и невзгоды.
Из университета Маша документы забрала. Об учебе не жалела, тосковала лишь по морю, которое полюбила всей душой. Даже не ездила за вещами, попросила Санэм все собрать для нее и выслать почтой. Та равнодушно согласилась. Чего еще было ожидать от этой странной русской? В ее стране девушки борются за право получать образование, не выходить замуж, а эта в 18 лет выскочила, наверняка, беременная уже!
Но пополнять семейство Маша с Германом пока не планировали, после нескольких крышесносных срывов с презервативами, с волнением считая дни до ее месячных, озаботились более надежными методами контрацепции.
Чтобы не слоняться по дому без дела, Маша пошла на бухгалтерские курсы, понимая, что денежной подушки Германа надолго не хватит. А он все сидел без работы... Скандал с его арестом больно ударил по нему, да и женитьба на молоденькой девушке, вчерашней школьнице, не добавила плюсиков в резюме. На них разве что пальцами не показывали и осуждающе шептались за спиной.
‒ Маш, как ты относишься к тому, чтобы переехать? ‒ однажды вечером спросил Герман.
Маша, только что вернувшаяся с курсов, с надеждой взглянула на мужа, видя его приподнятое, полное энтузиазма настроение. Уже хватит с него затянувшейся черной полосы, сердце кровью обливалось от того, с каким мужеством он боролся с хандрой после каждого нового отказа.
‒ Я — за. Куда захочешь, ‒ с улыбкой согласилась она.
‒ Тебе понравится! Друг нашел мне место на одном перспективном проекте в Питере! Там, конечно, море попрохладнее будет, но тоже твоя любимая Балтика!
Он весь лучился от едва сдерживаемой радости. Девушка благодарно обняла — даже в таком плачевном положении как у них, Герман все равно не перестает думать о ней.
‒ А как же твои родители? ‒ аккуратно спрашивает, зная, как он привязан к ним, а они уже не в том возрасте, чтобы путешествовать.
Вздохнул, явно сам много об этом думал.
‒ Буду навещать, присылать деньги. А там, посмотрим, необязательно же оставаться вдали навсегда!
‒ Конечно, ‒ согласилась Маша. Может, мама права, и просто надо больше времени, чтобы эта история выветрилась из людской памяти?
‒ Маш, ты же в Питере можешь в университет поступить! На твои восточные языки!
‒ Да я не пройду, ‒ отмахнулась девушка, ‒ там же конкурс ужасный. Пойду на английскую филологию, как решили.
‒ Ну конечно! В иностранный вуз, да еще бесплатно, поступила, а к нам не поступишь?
Маша не стала спорить, доказывая, что это разные вещи. Туда, в захолустье Европы, не так и рвались, а здесь уйма будет с таким же аттестатом как у нее.
Тем не менее после переезда в маленькую квартирку на Васильевском острове, Герман не переставал настаивать, чтобы Маша попыталась, заручившись еще и поддержкой ее родителей, впервые принявших его сторону, и она сдалась, села готовиться.
С первого раза не поступила. Поступила лишь через год. Но этот год стал одним из самых счастливых в их жизни. Герман с восторгом окунулся в работу над проектом, команда была молодая, энергичная, спонсоры солидные, и он со своим опытом и знаниями пришелся всем ко двору. Маша подрабатывала в маленькой фирме помощником бухгалтера. Выходные и вечера они проводили вдвоем, наслаждаясь любовью и узнавая, открывая друг в друге все новые грани — много гуляли по городу, ставшему для них новым домом, ездили по окрестностям, вступили в спортивный клуб велолюбителей.
В Питере никто не знал, кто они такие, из-за чего вместе. И это открывало новые горизонты, давало надежду, что их жизнь ничем не отличается от жизни миллионов таких же влюбленных семейных пар. Да, у представительного, взрослого мужчины молоденькая красавица-жена. Эка невидаль! Они что, первые?
Забавно, но предсказание Германа, что он всегда будет для нее заменой папочки сбылось с точностью до наоборот. Это Маше постоянно приходилось бороться с его порой чрезмерной опекой, когда он то и дело скатывался в ласковое обращение ″маленькая″, ограждая ее от тревог и непосильных, по его мнению, проблем. Но она не спорила, а просто вставала и делала, доказывая, что способна сама принимать решения и брать на себя ответственность, отказываясь от рамок маленькой девочки, в которые давно уже не помещалась.
Через два года после свадьбы внезапно объявилась Оксана. Поговорив с ней несколько минут по телефону, Герман потом долго сидел в шоке, не зная как реагировать или рассказать жене о услышанном.
‒ Она вышла замуж, да? ‒ взволнованно спросила Маша, не представляя, что еще могло привести его в такое замешательство.
Кивнул.
‒ Еще и родила. Девочке уже годик, ‒ утвердительно добавил Герман.
У Маши внутри натянулась тугая струна. Все же тяжело быть второй женой, все время кажется, что муж сравнивает ее с той, первой, даже если для таких мыслей нет ни малейшего повода. И чем он так ошарашен сейчас? Неужели, все еще любит ее, подспудно ревнует?
‒ Она отдает мне Марка, ‒ недоуменно выдыхает Герман. ‒ Словно он щенок, которого можно взять, поиграться и отдать обратно! У него не сложились отношения с отчимом, ревнует к сестренке. И она решила от него избавиться?!
Голос мужчины все больше набирает обороты, переходя в полномасштабный гнев. Да что она за мать такая! Как посмела довести до такого его сына?
‒ Герман, любимый, успокойся, ‒ просит Маша, пытаясь унять его бессильную ярость. Он так сильно скучал, переживал о сыне, каково это — узнать, что все это время мальчик страдал, не будучи принятым и любимым в новом доме, отвергнутый даже собственной матерью?
‒ Мы заберем его. Будем любить больше всех на свете. Он снова будет с тобой, ‒ уверяет она мужа.
Ее благородный порыв натыкается на суровую действительность. Прилетевший Марк уже не милый четырехлетний малыш, а озлобленный семилетний мальчик, с трудом говорящий по русски. Маша с Германом отдают много сил, надеясь растопить лед в его сердце, водят по психологам, записывают в частную школу, отказывая себе во всем, но восстановление идет долго и тяжело — ребенок, преданный самым важным человеком на земле — матерью, не спешит налаживать контакт с новыми взрослыми, в постоянстве которых нет никакой уверенности. Проходит год, прежде чем он впервые несмело улыбается приготовившей ему любимое лакомство Маше, и еще год, пока окончательно не адаптируется к новой жизни, заведя друзей в школе, с удовольствием став ходить по кружкам, на которые раньше его было не затащить. Отец снова становится самым значимым человеком в его жизни, Машу мамой не называет, но она и не ждет, радуясь, что в их маленькой семье наконец воцарился мир и покой, лишенный истерик и сцен ревности.
‒ Он — хороший мальчик, ‒ мягко замечает приехавшая к ним погостить мама, когда Маркушка весело убегает к себе доделывать уроки, спросив у Маши, готовящей ужин на кухне, про непонятное задание.
Мать часто навещает дочь, скучает. В последнее время с ней почти всегда приезжает и отец, уже останавливается у них, в новой трехкомнатной квартире, а не высокомерно отправляется в гостиницу как раньше. За эти годы он потеплел, нашел много общего с Германом, начал уважать его.
Да, не все складывалось гладко, но дочь явно была счастлива, училась, работала, стала любящей женой и матерью. Это был ее выбор и она с достоинством несла его последствия. Родителям всегда хочется легкого, беззаботного жизненного пути для детей, но самую большую гордость в итоге вызывает не престижный университет или успешная карьера, а знание, что ребенок вырос ответственным, самодостаточным человеком.
‒ И ты — хорошая мачеха, ‒ мама явно была настроена продолжить разговор, хитро подбивая дочку на откровенность. ‒ А Герман — несомненно, прекрасный отец.
Маминого такта хватило, чтобы не продолжить фразу закономерным вопросом, а не собираются ли они сами завести совместного ребенка?
Маша чмокнула маму в щеку и загадочно подмигнула:
‒ Из тебя будет слишком молодая бабушка, мам! Никто не поверит!
Маша и сама в тайне уже какое-то время мечтает о малыше. И чтоб глазки у него непременно были серыми, как у отца. Муж долго сомневался, считая, что ей прежде надо закончить университет, но Маше не хочется еще дальше тянуть, она уверена, что справится со всем. Герман никогда не был способен устоять под мягким, но несгибаемым напором жены, соглашается.
Прошло уже три месяца, как Маша перестала пить таблетки, за это время дважды глаза выплакала, переживая неудачу. И вот сейчас в ней пузыриками шампанского пенится новая надежда — у нее почти неделя задержки. Сделанный утром тест показал вожделенные две полоски.
Вечером, тихо священнодействуя в плотно закрытой спальне, Маша плавится под ласками мужа, не медля отдавать обратно, снова и снова распадаясь на атомы под его губами, руками, членом. В телах друга друга для них уже нет секретов, наслаждение лишено острых углов, оставляя лишь чувство полного растворения во взаимной любви и страсти.
‒ Ох, Машка, что ты со мной делаешь? ‒ удовлетворенно вздыхает Герман, целуя жену. — Люблю тебя, моя маленькая.
Девушка тихо, нежно смеется — опять он за свое!
‒ Скоро уж я точно перестану быть маленькой! — счастливо сверкает глазами, прикладывая ладони к еще совершенно плоскому животику, делясь своей радостью. ‒ Тут поселился кто-то гораздо меньше!
Герман в восторге осыпает поцелуями обожаемую женщину. Кто бы мог подумать, что тройка по физике, поставленная одной весьма самодовольной и упертой юной особе приведет к таким последствиям?
‒ Для меня ты всегда останешься маленькой, любимая, ‒ шепчет он. ‒ Мое маленькое, персональное чудо...
Конец.