Шло время. 1914 год. Август. Война. В стране какая-то феерия. Говорят, в столице погром германского посольства. Все благородия воодушевлены, ебать их валенком. Ждём отправки на фронт. Солдаты тоже на подъёме. Только у меня на душе нехорошо. Никто не знает точно, что нас ждёт.
Будем воевать. Снимаемся всем полком, грузимся в эшелоны и на Юго-Западный фронт. Оказываемся в тыловом расположении. Поначалу где-то на передовом фронте австрияки перестреливаются с нами. Ещё поговаривают, что где-то в Мазурских болотах погибли две армии. У нас пока тишина. Фронт ушёл далеко вперёд.
Мы всё так же далеко от фронта. У нас только и разговоров, что об австрияках да о германцах. Опять грузимся в эшелоны, и нас везут куда-то мимо Киева - говорят, к морю. Воевать турка.
Расположились мы по приезде у Мариуполя. Две роты. Где остальные, не знаю. На море лютуют германские корабли. Одессу обстреляли. У нас пока тихо. Степь кругом. Говорят, в Азовское море германский и турецкий флоты не пустят. А мы пока в резерве. Господин полковник приезжали один раз. Проверили расположение.
А ещё забрали у нас всю артиллерию. И на этом всё надолго успокоилось. Нашим старшим фельдфебелям поручили заняться снабжением своих рот продовольствием. Хорошо получалось. Казачки за деньги всё снабжение подвозили. Арбузы, виноград, яблоки, дыни, хлеб, свинина, крупа какая хошь, овощ тоже любая... Жалиться не на что. С водой тока нехорошо. Привозили. И варить её приходилось. И с дровами плохо. А так доктор полковой запрещал есть немытое и пить сырую воду. И спирту давали. Обходилось. Никто заразу никакую не подхватил.
Мы с моим унтером разок в кусты ходили. Ох и выеблись там! Оказалось, у него, кроме меня, ещё один рядовой был. Звать его Василием. Унтер нас после обеда потребовал. В дальний секрет. Кусты там были не очень чтобы. Черешня или вишня какая дикая. Рощицей. Пришли с винтовками. А там уже и одеяло есть. Теплынь. Одеяло раскинули. Унтер штаны расстегнул и позвал моего напарника к себе. Это такой мужик был усатый, его ровесник. Тот враз и умёлся, а я пока сидел и вокруг смотрел. А потом и меня позвали.
Подошёл я и увидал: унтер со спущенными штанами сидит, мой напарник ему ртом по мудям наяривает, он глянул на меня и давай штаны стаскивать с себя, мол, давай еби, жопу оголил. Тут у меня хуй прямо прыгнул. Жопа такая гладкая. Я пристроился и вставлять стал. Ловко получилось. Унтер уж кончил, а я всё ёб его напарника. Туго так. Со вздохами. Тоже спустил.
Вытер хуй тряпкой, смотрю, а он целоваться лезет. Ну, обнял его. Да и в рот взял. Хороший хер у него. И гонял недолго. Тока почуял, как он стонать начал, - вынул, на траву сдрочил. Не хотелось глотать. Не обык.
Перешли мы в сторонку, а он опять ко мне. Ширинку расстегнул на моих штанах - и сосать. Да как ловко! И в жопу пальцем залез, и яйца облизал. А уж как усами и языком их щекотал! А потом начал хуй засасывать до болятки. И всё на меня поглядывал и посмеивался. Я так не умею. Спустил я ему прямо на усы и на нос. Он сам хуй у себя изо рта выдернул и к носу приставил. А хорошо-то как! Надо будет с ним ещё подзадуться, без унтера. Потом он вытер нос, облизал усы и заулыбался, прищурив один глаз. Хорош. Ну хорош мужичок! Росточку невысокого, шустрый, с пышными усами на зависть, весёлыми глазами. Шуткарь, каких поискать. Всё про баб прибасал. А оказалось, вон оно что! К нам из госпиталя попал долечиваться. Служил он раньше в другом полку. Ранило его в ногу ниже колена осколком, прямо в первые дни войны. Осколок сбоку мясо вырвал, кость не задело, всё обошлось. Ногу не отрезали. Говорил, по ночам болит, а так почти не хромал.
А потом опять вагоны-эшелоны, ехали куда-то на юг, а дальше пешком в горы. Турецкий фронт. Горюшка хлебнули. Только турок - это не германец. Бились мы с ними крепко конечно. Но набили их много, хоть и плохо бывало. А больше они оборону бросали и тикать. Ну, а у нас наступление, хуй ли тут скажешь. Дошли до какого-то турецкого городка.
То одного, то другого знакомца, бывало, хоронить пришлось. Убило и нашего унтера. Свели наш полк в две роты вместо трёх. Фельдфебелем нашей стал Ромашин. Других и не было уже. Да и благородия погибли многие. Господина полковника отозвали. А уж сколько турка хоронить пришлось - не сосчитать! В больших таких канавах их собирали и засыпали землёй и камнями.
А нас, оставшихся, после замены вывели через Грузию на Кубань, оттуда на Воронеж и Борисоглебск. Уже подходил к концу 1916 год. Говорили, будет перефор... тьфу, блядь, короче, новый полк будут собирать. А дальше на германский фронт.
Зашли мы в пустые казармы. Зима. Дров мало. Хорошо хоть какой-то лес рядом. Привели всё в порядок. С едой было неплохо. Хоть и не так, как в мирное время. Вшей прожарили. Сами отмылись. Хоть какое-то отдохновение. Да и привычные казармы тоже успокаивали. Их благородия офицеры уехали почти все. Остался только наш старый штабс-капитан и каких-то два новых поручика. Тоже из фронтовиков. И, глядя на нас, они носы не кривили. Похоже, не из дворян.
И за всё это время так ни разу нам ни с Василием, ни со старшИм Ромашиным подзадуться не получилось. На фронте и в дороге не до этого. Так, в вагоне мы с Василием, спавшие на одной шинели, подрочили другу втихаря пару раз и всё.
Только этим, я чую, не только мы занимались в дороге. Тут ведь как, своя шинель снизу, шинелью товарища укрываешься. Особенно ночью всё равно вдвоём почти в обнимку. Вот, возможно, кто-то и не утерпел, захотелось ласки. Но все молчали, и никто шуток по этому поводу не отпускал.
Подошло Рождество. Наступал 1917 год. Устроили праздник в казарме, ёлку привезли из леса. А мы с Василием Филимонычем и старшИм себе отдельно потом праздник поимели. Тут как, без старшого ничего бы не получилось. Офицеры жили в офицерских квартирах и с нами дела не имели. А наш фельдфебель спал в пристройке к бане. Как фельдфебель первой роты. Второй фельдфебель оставался со своими в казарме.
Его пристройку по старой памяти топить мне приходилось. А Василий вообще у него посыльным был. На нас косо никто не смотрел, все знали, на фронте мы ни за кого не прятались. А Василий вообще охотник из Сибири. Стрелял так: один выстрел - турка нет. Да и перед начальством не кланялись до полу. Уважали...
Так вот, я пошёл, как обычно, топить пристройку. Там уже были они оба. И фе... старшой, и Василий Филимоныч. Оба уже пьяненькие. Оказалось, что их благородия укатили в город. За солдатами старшой назначил приглядывать второго фельдфебеля - во, бля, словечко, никак правильно не сказать. Вообще наш старшой среди всего начальства самый уважаемый.
Приволок я охапку дров, часть в печь закинул. Тут Ромашин меня зовёт к столу. Наливает. Выпил я значит. А он и говорит:
- Ну что, выеби-ка меня. Соскучился я по тебе, - и идёт к топчану, на ходу снимая гимнастёрку.
В комнате тепло. Ложится. Валюсь рядом, расстёгиваю штаны, ремень. И себе, и ему. Обнимаю и начинаю целовать его в усы, языком вожу по уху и по шее. Чую, наливаюсь весь охотой, хуй толчками встаёт. Ебаться хочу так, что пиздец.
Он ловит мой хуй рукой, довольно так его гладит. Встаёт и спускает штаны и исподнее, упирается грудью в топчан. Я пристраиваюсь сзади. Смазываю плевком залупу и вправляю потихоньку до упора. У него аж ноги подкашиваются. Старшой охает и негромко урчит. Я ебу во весь размах. Недолго. Спускаю ему внутрь. Вытаскиваю хуй и падаю на постель. Ноги ослабели. Он ложится рядом, обнимает, прижимает меня к матрасу, большой, тёплый и ласковый. Топчан узкий. Василий пристраивается в ногах уже в одних подштанниках и гладит рукой меня по жопе. Слабость проходит. Чья-то рука водит по хую, гладит и обхватывает яйца и пальцем щекочет жопу.
Старшой потихоньку отваливается в сторону, встаёт и говорит:
- Ну-ка, Васька, иди сюда.
Одной рукой он держит висящий хер, а другой притягивает к нему Васину голову. Василий прогибается и ловит губами залупу. Вбирает её в рот и начинает гонять губами и языком. Старшой со спущенными штанами усаживается на топчан, а Василий, не выпуская хуй изо рта, стекает на пол и устраивается у ног Ромашина, потихоньку мотая головой. Колдовское зрелище. Усатое довольное лицо с весёлыми глазами меж волосатых мускулистых ног и руки, обнимающие крепкие волосатые ягодицы. Чмокающие и стонущие зовущие звуки. Хуй у меня начал вставать. Но не толчками или как обычно, а вместе с этими звуками.
Хер у старшого вставал, как поднимающий ведро колодезный журавель. Голова Василия и он сам поднимался вслед за ним. Мне захотелось себя поласкать. Взяв хуй в руку, я почувствовал и руку старшого сверху моей и убрал свою. Его рука обхватила мой хер и начала двигаться вверх-вниз, натягивая уздечку до боли и пробегая кончиками пальцев по мошонке. Я слегка развернулся к нему и стал поглаживать его рукой по соскам. Он застонал, глаза его почти закрылись. И он что-то невнятно шептал сквозь стоны. Ему, похоже, было настолько хорошо, что вряд ли он что замечал вокруг.
Так продолжалось не очень долго. Старшой вдруг рыкнул, напрягся. Пару раз дёрнулся и обмяк. Я глянул на Ваську. Глаза его закатились, он замер, по усам, щекам, подбородку и шее стекала молофейка. С его хера, что он держал рукой, стекали белые капли. Я понял: они оба поплыли. Я быстро додрочил рукой свой хуй, спустил вдобавок на Васькино лицо. Такого я ещё никогда не видал. Стало даже нехорошо.
Я не спеша встал, вытер чистой тряпкой залупу, натянул исподнее и штаны и пошёл закинуть дров в печь. Василий уже встал и подошёл со счастливой улыбкой с кружкой воды к ведру. Старшой так и лежал, только закинул руки за голову. Василий хотел было что-то сказать, вытираясь полотенцем. Я жестом остановил его. Через малое время старшой встал. Я дал ему тряпку. Он обтёр себе муды, натянул исподнее со штанами, прошёл умыться и к столу. На его лице, как и у Василия, было такое написано удовлетворение, что я даже позавидовал.
За столом всё было как обычно. Ромашин налил нам и себе выпить. Чокнулись, закусили. Я, недолго думая, спросил, обоим ли хорошо было.
- Нет, не просто хорошо, а охуительно, так ведь, Дмитрий Палыч? - сказал Василий.
- Да, такое у меня первый раз. Может, старею, и в этом всё дело.
- Может. Только я такое чудо испытал с тобой. Теперь от тебя ни на шаг. Не гони меня.
- Васька, не забывай, война сейчас, и никто никого не спросит. А на фронте и пуля не спросит. Да и без нашего молодого, - обняв меня за шею, - хуй бы так получилось, - сказал Ромашин.
- А, ну это, наверное, да. Может, так и есть.
февралю у нас резко ухудшилось снабжение продовольствием. Мы начали роптать. Ромашин метался между нами и благородиями. Говорил, что у всех то же самое, в Воронеже слухи, что царя скинули. Весной стало совсем голодно. Цены выросли на всё. Никто жалования не платил. Стало совсем непонятно, есть в стране власть или нет. А однажды утром оказалось, что офицеры уехали. Все три. И когда будут, неизвестно. Тут Василий Филимонович и сказал:
- Помяни моё слово, Митя, утекать отсюда надо, ко мне за Урал. Там в тайге и затеряемся. Смута на Руси. Смута.
От его слов меня проняло. Я тоже ощутил, что жизнь старая кончилась.
Утром приехал какой-то уполномоченный, митинг какой-то собрали. Он всё что-то орал, махая шапкой, и уехал. А чуть погодя мы втроём, собрав, что можно, ушли. Солдатам было сказано: "Власти нет. Армии нет. Денег нет. По домам".
На дворе было уже тепло. До станции добрались. Поезда ещё ходили.
Потом Воронеж. Потом Казань. Так почти без денег добрались до Екатеринбурга. Да и какие там деньги во взятой нами с собой полковой кассе! Солдаты, оставшиеся вдруг без начальства, что с ними стало? Эта мысль меня беспокоила. Скорее всего, разбрелись по своим домам. Большинство их воронежскими и тамбовскими были.
За Уралом власть ещё почти была. Видать, по привычке. А вообще всё было что-то, где-то, куда-то. Никакой определённости. Просто ещё никто не понимал, да и мы не понимали, что происходит. Мы с Василием идём по летним улицам города. Как он сказал, у него тут родня живёт - помогут. Да, помогли. Дали денег в обмен на два солдатских револьвера и усадили на поезд на Новониколаевск. И бумаги какие-то нарисовали. Ещё один наган поменяли на еду и одежду. Свою мы запихали в мешки, и поезд пошёл по Транссибу. Пока ещё было тепло, но одеты мы были, как сибиряки. А Василий только над нами подшучивал. Ромашин был смурной, да и мне это всё не нравилось. Мы его спросили:
- Ты нас завёз хуй-те куда, а вдруг бросишь?
Филимонович стал серьёзным и сказал:
- Мужики, я столько вместе с вами пережил - и под пули ходил, и в прочих делах, не брошу никогда. И из любой посильной беды вытащу. У меня есть в тайге хорошая охотничья изба с баней. Нужно только припасов на троих на зиму с собой взять. Припасы и всё остальное купим. А на что купим, пусть вас не волнует. Клянусь, не брошу.
За всё время поездки от Борисоглебска до места, куда мы стремились, всё было на ходу, всё бегом. Спокойно поесть уже было в радость. Но даже и так поездка заняла больше месяца. А в Новониколаевске - тут вообще всё в руки взял Василий. Мы ехали на телегах, плыли на пароходе. Покупали муку и крупу мешками, какие-то сушёные ягоды, мёд и чай, керосин и охотничьи патроны, ружья, топоры и пилы и ещё кучу всякой херни. Василий по поводу денег отвечал, что обещал нас вытащить, вот и тащит, и не надо спрашивать, что и откуда.
И вот когда нам всё это выволокли с парохода на безымянную пристань, это никого не обеспокоило. Так тут, наверное, принято. Я прихуел от этой горы. Василий сказал ждать и куда-то ушёл. Через час он приплыл на большой такой лодке с парусом. Мы перенесли всё это богатство в неё и пошли вниз по течению, а через день повернули в другую реку, потом ещё раз.
Добирались мы неизвестно куда долго и трудно на вёслах. Я даже не представляю, где это. Какая-то таёжная речка - приток притока Оби. Лодку пришлось тащить на себе, как бурлакам, разгружая и перетаскивая всё на себе к избе, как речка мелела, и возвращаясь назад, к лодке. В конце лодку, пустую уже, подтащили в широкий и глубокий ручей до упора и долго вытягивали её на берег. Добрели до избы, Василий затопил печку. И мы попадали спать, кто как был. Теперь между нами и прочим миром была не одна сотня верст.
Проспали мы чуть ли не сутки. Проснулся я от того, что ссать хочу, сил нет. Вскочил - не пойму, где я. Тут открылась дверь, и я ломанулся в неё, едва не сшиб Дмитрия Палыча с ног. Отбежал от порога к ручью, достал, наконец, из штанов хуй и стал ссать. Долго, толстой струёй и с наслаждением. Палыч смотрел на меня со смехом в глазах.
- Что, первый раз проснулся, как пришли?
- Да, первый.
- У-у-у, я уже два раза вставал. Да и Васька тоже. Хорошо тебе, молодому.
- Дмитрий Павлович, жрать охота.
Желудок бурчал недовольно.
- Погоди, там Василий готовит. Ты лучше ещё сходи.
- Куда? - не понял я.
- Да посрать сходи.
Я почувствовал, что и это надо сделать, и пошёл в сторонку...
- Стой. В избу зайди, там направо дверь будет, сейчас покажу, - Палыч провёл меня в дом, в нужную дверь. - Сюда садись, не боись, всё в ручей уплывёт. Остальное тут, - ткнул он пальцем в ящик на стене.
Когда я вышел, Палыч сказал:
- Иди руки помой и умойся, - и повернул барашек - потекла вода.
Я умылся, он дал мне полотенце, и тут же возился у плиты с котелком Василий. Живот опять заурчал.
Уселись за стол. Василий вытащил из ящика ложки, хлеб мы с собой привезли. Сели-поели.
Василий заговорил:
- Так, мужики. Вы тут нихуя не знаете. Потому меня слушайте пока. Всё, что вчера припёрли, надо по местам разложить. Потом тебе баню натопить надо, это мне. А ты, Палыч, поесть приготовь. Готовь на печке, в доме. Там и плита есть. И посуда. Из свежего готовь. А то пропадёт. Дрова пусть Андрей тебе принесёт. А я пойду вокруг пройдусь, гляну, что и как, да силки поставлю. Да, может, кабана али ещё кого подстрелю. Тут их много. Если выстрелов будет больше 5, хватайте ружья и будьте готовы отбиться. Мало ли, людишки какие здесь лихие. Тут стреляют запросто. Тока вряд ли кто сюда забредёт. Далеко больно.
Напиленных дров под навесом было много, да и колотых тоже - и под стенкой у бани, и у дома. Набрал охапку, принёс Палычу. Тот бодренько разбирал всё привезенное, я потаскал вместе с ним мешки и корзины. Правда, что и куда - непонятно. Но Васька придёт, скажет. Всё вроде разложили. Палыч стал щи варить. Я пошёл баню топить. Баню посмотрел, затопил, воды наносил, всё ножом отскоблил. Сходил в тайгу - рядом тут, пихты принёс. Работа как работа. Палычу хуже. А что там делает Василий, даже и представить не мог.
Выхожу из бани с лоханкой грязной воды, выливаю, смотрю: Василий идёт. Говорит:
- Идём, что покажу.
Оказалось, что из бани тоже грязь вся в ручей может стекать. И воду таскать не надо. Нужно у ручья задвижку открыть, даже зимой, и всё - холодной воды в бане будет сколько хочешь. И стекать она может в подпол. Там шпигат есть. А воду грей только. Чудеса? Нет. А как и кто всё придумал и сделал, потом расскажу.
- Пойдём со мной, я там кабана молодого подстрелил. Принесём.
Идти было недалеко. Кабан был уже распотрошён. Весь ливер на ветке в котомке. А сам он был приготовлен к переноске. Это был даже не кабан, а подсвинок пуда на два.
Когда пришли, баня уже почти прогрелась, ещё дровец подкинул. Щи Палыч почти приготовил. От кабана отрезали кусок и в чугунок бросили, пусть варится. Василий показал люк в подпол в пристройке и указал на открытый бочонок с солью. Она уже вся слежалась и стала каменной. Пришлось ковырять ножом и собирать в туесок до полного. Пока колготился с солью, мужики уже всё мясо разделали, кожу с щетиной срезали... Сложили мясо в старый, но ещё целый бочонок, засыпали солью вперемешку с травами и залили тёплой водой. Сверху крышка. И в подпол я это отнёс.
Сели поесть. Пустые щи с хлебом. Ничё, на ужин мясца в них положим. Ещё раз сходил проверить баню. Дров подкинул до полной. В парилке уже потихоньку начал жар набирать силу... А мужики в это время дом к проживанию готовили. Они стенами, потолком и постелью занимались. Мне же досталось потом полы вымыть. Мне повезло. Грязи на полу больше конечно, но она хоть на голову не капает. Возились долго. Но всё привели в хороший вид. Грязь отмыли, гнильё вычистили и выкинули.
А вообще дом имел такой вид изнутри. От входа дверь направо уборная, зимой особо хорошо. За уборной стена и проход к печи, там и раковина с краном. Налево стол в углу и лавка с табуретом в торце стола. Обеденные. Дальше широкий деревянный топчан, выступающий из-за печки почти до другой стены. Два окошка маленьких у стола и у печки. И вьюшка в уборной.
Освещалось это всё керосиновой лампой на 10 линий, висевшей низко над столом. Окна закрывались изнутри наружними ставнями. Стены дома деревянные, обшитые вдоль топчана строгаными досками.
Сам топчан накрыт старым травяным матрасом. Вот на нём-то мы и спали прошлый раз. Он сухой, грязный и пыльный. И, боюсь, спать на нём придётся до весны, если новой травы не насушим. Пол деревянный. Шкуры какие-то с него выкинули. Одеяло есть толстое, стёганое, ватное, но тоже его выкинули. Мы с собой два привезли, как и подушки, тоже две, вместе с толстым покрывалом типа ковра. На себе от лодки пёр и даже не думал, для чего это всё. Ещё есть тюк ткани фабричной. Думаю, это на чём мы будем спать, ну или ещё что Василий придумает.
Я опять ушёл присмотреть за баней. Дров закинул. Разделся. Воду горячую проверил. Сижу жду. Приходят мои мужики, раздеваются, кидают одёжу в лохань с мыльной водой. И в парную.
В парной красота. Запах пихты жаркий. Потеем. Вся хворь и грязь выходит.
Накупались, напарились - и в дом. Есть уже охота. В большие миски щи налили, хлеб рядом, мясо на большой плошке. Василий вынимает из-под стола бутыль казённой. Иду мыть стаканы, стоявшие на подоконнике. Наливаем-выпиваем-закусываем. Ужинаем.
Всех клонит в сон. Толком не отдохнули, да и за день умаялись. Первым уходит на кровать Палыч. Убираем со стола с Василием, он проводит мне по спине рукой:
- Снимай исподнее, постель ныне свежая.
Раздеваюсь, Василий тоже, он дует на лампу, она гаснет. Укладываемся рядом на одеяле. От печи идёт мягкое тепло. Василий наваливается на меня и через меня двигается к Палычу. Расстёгивает ему исподнее, вытаскивает муды и сосёт. Пылыч продолжает спать, как спал.
Я вылезаю из-под Василия и обнимаю его сзади. Целую шею, плечи; хуй встал. Медленно вставляю ему хер в жопу, уздечка натягивается, больно. Отвожу назад и опять вперёд. Уже дальше. И так до того, как яйца упёрлись в жопу. Василий отстал от Палыча и тихо постанывает.
Ебу долго - видно, с устатку никак спустить не получается. Смотрю, он выворачивается; перевёртываю его на спину. Упираю его ноги ему в плечи. Он показывает: в рот дай. Вынимаю хер и переползаю ему на грудь, он берёт мой хер руками. И тут всё - спускаю ему на лицо. Куда, не видно - темень. Он тянет меня за хуй рукой, я наклоняюсь вперёд и чую, как он меня губами по залупе водит. Яйцам больно, но ещё один раз спускаю.
Отваливаюсь набок, на Палыча. Тот всё спит. Василий встаёт, уходит в уборную, потом к плите. Гоношится там, приходит. Ложится рядом, обнимает. Всё, я уже сплю.