Как заметил слово- и любвеобительный писатель Быков, в наше время любой гимназист должен уметь написать сочинение "Как я подглядывал за купанием сестры". Даже, добавлю, если сестры у него нет. А в редакции любого журнала должны уметь сделать заголовок на обложку "Мы и три цвета зимы" и "Пять сценариев новогодних романов". Ну, в мужском журнале - "Экстремальные снег и секс".
Мой опыт им бы не сгодится. Мой экстремальный секс был на кровати-"ладье", красного дерева с бронзой, стиль "жакоб", под маленьким Тропининым и эскизом Саврасова, в спальне с бархатными шторами, парными жирандолями, штофными обоями - в заполненной антиквариатом прокурорской квартире.
Прокурор был моим тестем.
А я вставлял - ох, как я вставлял! - свой кол в зад пацану, которого толком даже не знал, как зовут. А за окном театрально, хлопьями, непрестанно валил снег. И вообще, шла новогодняя ночь.
Я хорошо помню погоду той зимы. Весь декабрь в петербургской темени моросили дожди, термометры показывали ни то ни сё, что-то плюс один-два, и снова моросило, а потом вдруг, под католическое Рождество, в одну ночь прилетела злая монгольская зима: с морозом в минус двадцать, с ветрами, с солнцем, с чёрной пылью по льду, но вовсе без снега. И этот холод, и эта пыль, эта замёрзшая земля комками, этот разорённый осенью серый застывший город раздражали куда больше дождей. И разговоры все были о погоде - и в офисе о погоде, и дома о погоде, и моя жена, беременная на восьмом месяце, говорила о погоде больше, чем о будущем младенце; беременность вообще проходила для неё тяжко, меняла характер, жена не подпускала меня к себе, умоляла почти со слезами: "Нет, нет, не могу, как ты не понимаешь!"
Я с обречённой тоской ждал.
Пять лет прошло, как я принял решение расстаться с жизнью вольного дуралея, шалопая - и, в общем, не жалел об этом, потому что жизнь с тех пор пошла ракетой вверх и строго по плану. Первое повышение по службе, второе, привычные звонки от тестя ("Пётр, не заедешь? Может быть, тебя одна идея заинтересует..."). Тестю 76, но всё ещё генеральская выправка, но всё ещё работа, редактирует профильный журнал - не за зарплату, а за машину с шофёром и круг связей, коллекционирует старинные монеты; "сталинка"-"трёшечка" - спецпроект, три сорок потолки. "Вот, Пётр, какой тут тендер интересный намечается, и ты, кажется, к этому отношение можешь иметь", - и ещё одно повышение. "А тут, Пётр, неподалёку начинают строить ведомственный дом, как бы для своих, но есть один интересный вариант...", - и вот и у нас с женой появляется "трёшечка" в доме с подземным гаражом за смешные по нынешним временам деньги, и на руке у меня Frank Mugler, но это уже не на мои деньги, а подарок от тестя и тёщи на 30 лет. Тёще моей почти 70, моя жена была отчаянно-поздним дитём, но тёща всё ещё красавица, сопрано, исполнительница романсов, заслуженная артистка; искусство замужем за мечом - имперский брак. А продолжение имперского брака - это венчание дочери с капитализмом, капиталом, но уже не с прокурорскими, а с банковскими деньгами, и даже не деньгами, а со сложными производными, деривативами. Мой тесть потихоньку скупает акции моей конторы, да и мне начальством обещан опцион.
Словом, правильный выбор.
Сделанный пять лет назад поутру в коттеджике на берегу Финского залива, когда я вышел, жмурясь от солнца, обёрнутый полотенцем по бёдрам, а молодые мужчины и женщины в это время выводили на пляж своих отпрысков; те смеялись, мужчины подбрасывали дочурок и сыновей в воздух; мужчины и женщины были чуть старше меня.
А в окно на меня смотрел мой любовник Алекс, обладатель голландского паспорта, и Алекса обнимала и целовала моя любовница Алина, и ночка бурная была...
- Ты, - сказал мне в то утро Алекс, - должен сделать выбор. Либо ты уезжаешь со мной, мы женимся, и ты строишь жизнь со мной там. Либо ты остаёшься здесь и женишься, только не на Алине, а на девушке, которая тебе нравится, причём из хорошей семьи. Потому что сейчас тебе 25, и прыгать тебе осталось недолго. В тридцать лет ты либо сам спонсор, либо никто.
Алексу было тогда ровно 30, и он покрывал все мои расходы. Немаленькие, кстати.
А я смотрел на малышей, играющих с родителями... Семейная жизнь. Мне она нравилась.
Я вернулся в комнату и начал собирать вещи, и Алекс всё понял. Хотя, обнимая, всплакнул - не без того.
А через месяц у меня в городе начался сам собой почти что служебный роман, и вскоре я был введён в прокурорский дом, и в доме ко мне отнеслись благосклонно.
И вот - наша собственная с женой квартира, и от моего семени увеличившийся живот жены, и жена одышливо, тяжело рубит с домработницей "оливье", потому что в новогоднюю ночь мы ждём в гости её родителей и мою маму, а снега всё нет и нет, и тут жена говорит, на секунду входя в гостиную из кухни:
- Надо же, изменили прогноз. Пойдёт снег. Вот счастье... Ты можешь сходить за солью? Родители приедут через два часа. Соли не осталось совсем.
И я иду, спускаюсь вниз, на Васильевский остров, ловя себя на том, что забыл, как выходят из дома своими ногами, потому что всё время выезжаю на машине из подземного гаража, торжествуя от того, что - Вот! Он! Я! На лифте со специальным ключом спускается в гараж! Заводит машину! Проезжает под поднимающимися с тихим шорохом створками ворот! Под поднимающийся дворовый шлагбаум! Мимо охраны!
Я выхожу на наши Линии - и столбенею. Небо перечёркнуто ровно пополам. И в одной половине - луна и звёзды, и монгольская стужа, а в другой - чёрная шуба циклона, и в шубе спрятан обещанный снег. И я дивлюсь на это, а ещё думаю о том, что совершенно не знаю, есть ли рядом с нашим домом бакалейная лавка, я же привык закупаться оптом, в гипермаркетах, и я направляюсь в сторону метро и врезаюсь с размаху в ту жизнь, которую оставил пятилетку назад и которая теперь идёт без меня.
Толпа налетает на меня; все молодые, парни-девочки, открывают шампанское, с наступающим, с наступающим, снег обещают, ура! Почему бы не выпить с ними? И я выпиваю. И шампанское чуть ли не мгновенно бьет в голову. А ещё бокал, то есть пластмассовый стаканчик? Вот и ещё бокал. Молодые, хоровод, а вот этой девчонке я бы засадил, а вот этого... Было... было...
А ты что здесь мёрзнешь, волчий хвост? Тарифные планы продаёшь? Сколько осталось продать? Один? Беру твой план - беги домой, пацан, Новый год на носу! Только, чёрт, я же паспорт не взял... Подключишь и так? Эээ, погоди, да забери ты этот план, возьми деньги, на фиг мне ещё одна симка, у меня и телефона-то второго нет! А, свой отдашь? А почём? Бабушкофон, такой дешёвый? Держи штуку, купи себе шампузы!
Я кладу нафиг не нужный телефон в карман - дешёвенькая "Нокия", но всё же я в тридцать лет хожу в спонсорах, Алекс был прав! - ух, холодно, нахожу продуктовую лавку, покупаю соль, а на выходе натыкаюсь на ещё одного мёрзнущего пацана.
- Эй, сосулька! Ты чего без шапки? Что значит "нет"? Давай куплю шапку Деда Мороза! Держи! Что, совсем денег нет? Держи! Да не трясись ты так! И свитера нет? А Новый год где встречаешь? А пааачиму один?
Пацан шмыгает красным носом, и это симпатичный пацан, ей-ей.
- Красавец, тебе восемнадцать-то есть? Ах, есть?! Тогда давай угощу коньяком, согреешься; тут была забегаловка за углом, если не закрылась... Ага, не закрылась, нам повезло! - и я ввожу внутрь озябшего зайца.
Тебя бы, такого милягу, в мою прошлую жизнь - уж я бы потрепал тебе шёрстку! Стянул бы штанишки на съёмной квартирке, на частной гостиничке, на заднем сиденье в автомобиле, приспустил бы трусики, повертел бы в руках яички, сыграл бы мелодию на флейте позвоночника да на пастушьем твоём рожке, пустил бы своего бойца гулять по твоим долинам, искать входик в пещерку - и вот тут бы уж раздвинул лапки, всё глядел бы на твои закушенные губки, на умоляющие глазки и ебал бы, ебал!..
Я в упор смотрю на пацана, я выпил, и в голове приятно шумит. Как зовут? Игорьком. Приехал из Кишинёва. Деньги украли. Снимает в общаге койку. Друзей нет. Подруги нет. Новый год не знает, где встретить, - у него никого нет. Ждал тут знакомого, да тот не пришёл.
- Держи, Игорёк, деньги. И в новогоднюю ночь будет тебе от меня подарок. Подарю тебе свитер... Нет, свитер у меня дома. У меня тьма свитеров, и один теперь твой. Давай после Нового года на полчасика пересечёмся?.. Ну, я-то с семьёй. Жене скоро рожать. Мы новый год встретим, а потом я пойду погулять... У Ростральных колонн... Мой телефон?.. Блин, да вот же мой телефон. Где тут записан номер? Щас симку вставлю, проверим... Работает? Ну, не обманул продавец - и правда подключён. Давай ещё по пятьдесят коньяку, и я побежал! Только ты первым не звони, а то я запарюсь объяснять!.. И между нами: в тебя в Кишинёве был друг или подруга? Друг? Что с ним? Понятно, сочувствую. Лобовое на "встречке"? Понятно. Извини, не хотел задеть... До Нового года!..
Когда я вхожу в подъезд, снежная шуба укутывает Петербург, и медленно, тихо, перьями из подушки начинают падать, падать, падать хлопья, и я впервые за пять лет испытываю тоску от того, что умру, и что ни карьера, ни квартира, ни тесть-прокурор от смерти меня не спасут, вот разве что бэйбик... и надо будет ещё одного, чтобы погодки... И при мысли о сыне, как когда-то на летнем берегу при виде смеющихся малышей, у меня отлегает от сердца, хотя и не до конца.
Уезжает домработница, приезжают тесть с тёщей, приезжает мама-интеллигентка, неожиданно нашедшая в живописи, в Поленове-Саврасове, общность душ с тестем (только мама покупает альбомы, а тесть покупает картины); алкоголь ускоряет ход времени, мы с тестем, провожая год, принимаем коньячок. И вот уже царь обращается к народу. Тесть встаёт. Все встают. С Новым годом! Но меня охватывает вдруг такая тоска - с этим царём, с этим столом, с этой квартирой, этой карьерой, этой страной, этими Ротару и Киркоровыми, этими салатами, но я притворно улыбаюсь. Мы дарим подарки, подарки дорогие; я жене - серьги с камнями (могу позволить, а бонус в годовой оклад я что, просто так получал?!), тестю с тёщей карандашный рисунок Серова, маме офорт Шемякина; мне горнолыжный костюм. Какая ж тоска, и какой идёт снег! И - о, господи! - они вместо снега за окном смотрят все на экран телевизора, а там что-то дрыгающееся, аж тошнит, неизменное из года в год.
- Какой снег! - говорю я через час. - Может, погуляем?
- Скользко, наверное, - откликается жена. - Я боюсь.
- Нога побаливает, - откликается мама.
- То есть мне как, одному проветриться? - нарочито спокойно говорю я, хотя меня трясёт от тоски, от злости, от обманутых надежд, от взрослой жизни и от возбуждения.
- Эх, ещё пару лет назад составил бы тебе компанию, - одобрительно говорит тесть. - Но дочь права: скользко там. Ты, Пётр, прогуляйся и нового года нам принеси! И поосторожней!
Я улыбаюсь, прошмыгиваю в спальню, кладу в сумку почти не ношенный ирландский свитер, шапочку, шерстяные варежки (этого добра полно) и в последнюю секунду прихватываю бутылочку "Хайна".
нет, её дверь закрыта, все празднуют, и я включаю дешёвенькую "Нокию" прямо в подъезде:
- Игорёк, ты на Стрелке?! Я бегу!
Через десять минут я уже у колонн, стало теплее, но Игорёк с трудом от холода шевелит губами.
- Снимай, - говорю, - пальто, будем тебя утеплять.
- Тттолько пппальто? - спрашивает он.
- Если хочешь, то и штаны, - есть одна пустая квартира!
Он переспрашивает:
- Ккквартира - эттто шутка?
- Нет, милый заяц, всё правда.
Целую его украдкой в губы, он не отворачивается, толпа нас несёт сама по направлению к дому тестя.
- Только времени, Игорёк, будет в обрез, но хватит для того, чтобы согреться.
У меня в штанах вырос баобаб, с такой силой хочется. С Новым годаааам!..
Когда толпа остаётся за спиной, а впереди возникают пустынные тихие Линии, я хватаю его за плечи и спрашиваю:
- А у тебя с собой что есть?
- Тттты про рррезинки? Нннет... А у тебя?
- Жди!
Я снова кидаюсь в толпу, поздравляю, пью чужое шампанское и кричу:
- Эй, кто щедрый, кто спасёт?! Еду на траходром - кто выручит с резинками?!
Толпа смеётся, кто-то вкладывает в руку пару запечатанных квадратиков, "а нас на блядки не возьмёшь?!"
Снег валит всё гуще и гуще, дом тестя тёмен, не горит ни одно окно, старики сидят в гостях или на номенклатурных дачах. Я напяливаю Игорьку шерстяную шапочку чуть ли не до носа, а себе - его шапку деда мороза:
- Пригнись, головы не поднимай, тут консьержки нет, но всё пишет камера, она пишет по кругу, через пять дней перепишет...
Ключ, ключ, запикавшая сигнализация, вторая дверь, отключение - код тесть дал, чтобы я, пока он с тёщей на даче, приходил поливать цветы.
- Свет не включай, и ботинки давай уберём в пакет, чтобы с них на паркет на натекло... Что, нравится квартирка? Давай сразу туда, ещё больше понравится!
Я раздеваю Игорька прямо в коридоре и волоку мою добычу на тестину кровать. Весит кровать пару тонн, середина позапрошлого века; блядь, на таких надо умирать, а не трахаться, но как же хочется - просто невыносимо, невыносимо! Я успеваю выдернуть из шкафа - тоже красное дерево - полотенце, из той стопки, где тёща держит бельё попроще, для дачи.
Я бросаю полотенце на кровать, на полотенце бросаю Игорька, нашариваю на тумбочке какой-то тёщин крем и вставляю даже без ласк, практически сразу. Лапы кверху и раскинуты. Тук, тук, тук - вколачиваю свой хуй, как шомпол в ствол... Как у него плывёт юное лицо! А вот тело у Игорька совсем взрослое, мужицкое, с неожиданно широким животом, оплывающими, как у мужика, боками - и это сочетание заводит ещё больше.
- Я кончу, - шепчет Игорёк через минуту.
Скорострел.
Я тоже.
Баммм! - бьёт репетир напольных часов из гостиной, и ему вторят каретные часы в кабинете. Баммм! - выплёскивается из нас обоих.
Теперь мы лежим под бронзовой люстрой в тишине, у люстры снизу хрустальный плафон, а вверху стеклярус и настоящие свечи.
- Пиздец, а не квартира, - говорит Игорёк, - просто музей!
- Тебе всё же сколько лет? - спрашиваю я его.
- Почти девятнадцать, - говорит он. - Я посмотрю?
Голый, он кружит по квартире...
Когда мы подмываемся в ванной ("Вот это ванная!" - восхищается Игорёк), звонит жена.
- Ты где так долго?
Я объясняю, как здорово идёт снег, говорю, что я возле Дворцовой на Невском, что скоро вернусь, что здесь веселье через край, и объясняю, почему в трубке тихо: потому что я забежал в кафе в туалет.
- Всё, целую, бегу, - и спускаю в доказательство воду.
Но я не бегу, потому что нужно ещё минут десять, чтобы я созрел для второго раза, и тогда уже медленно, нежно, облапывая, вылизывая, и чтобы Игорёк вылизал и мне - алаверды! - мою дырочку, и взял на клык, и принял до гланд, - всё так, как когда-то было с Алексом, да и не только с Алексом когда-то каждую ночь с кем-то было...
И когда второй раз я кончаю, подняв Игорька, заставив его обвить мне шею (он лёгонький, он висит на мне, а я забиваю ему свои сваи на весу), снова звонит жена.
- Папа уже уехал, - говорит она. - Нехорошо себя почувствовал и тебя не дождался. Где ты?
И в этот момент я скорее чувствую, чем слышу, что в подъезде дёрнулся лифт. И я понимаю, что это значит. И если лифт сначала вниз, а потом вверх, то у нас ещё есть шанс, а если он сразу вверх, то шанса нет, и это значит, что я, что жена, что карьера, что всё, всё, всё - я пропал!
Накинуться на тестя, капюшон на лицо? Разыграть ограбление?
Я шепчу в трубку:
- Люблю, уже бегу! - и тут же мёртвым шепотом: - Игорь, одеваемся в секунду, приехал тесть, тихо!
Презервативы - в полотенце. Полотенцем - обтереть край ванной. Одежда. Ботинки...
Лифт останавливается возле квартиры. Наброситься, ошеломить? Господи!.. Я набираю код, чтобы поставить квартиру на сигнализацию, ошибаюсь. Как же трясутся пальцы... Сигнализация включится не сразу, а через минуту. Вот чёрт, попал... Звук вставляемого ключа. Оборот... Ботинки, одежда - на подоконник в гостиную, за портьеры. Полотенце - туда же.
- Игорь, тишина, не шевелись, иначе мы покойники, понял!? Уйдём потом!
Быстро, в носках, на цыпочках, бегом по квартире - ни на чём не запалимся? Ага, свет в ванной. Успеваю выключить - и бегом за штору.
Открывается дверь.
- Нина, - это тесть недовольно за дверью, - а ты на сигнализацию что, забыла поставить?
- Да ставила я... Точно помню.
Вот чёрт!
Снова ключ. Открывается вторая дверь. И - счастье! - начинает, наконец, пищать пульт.
- Датчик на первой двери барахлит. Напомни мне после праздников техника вызвать...
Мы стоим за портьерами ни живы ни мертвы. Я трезв абсолютно. Главное - не дёрнуться, не проступить силуэтом на фоне окна. Жму рукой на плечо Игорьку: присядь! Игорёк шепчет:
- Выключи телефон!
О, господи, да мне надо выключить целых два телефона! - и тут экран вспыхивает, высвечивая фотку жены, и выдает такт вибрации, прежде чем я успеваю нащупать кнопку... Услышали?
- Нина, я сразу ложусь, накапай-ка мне корвалол...
Ещё пять минут. Шаги на кухне, свет, звяканье склянок.
- Я писать хочу! - шепчет Игорёк.
Вот чёрт.
- Терпи. Ещё минут пять.
- Щас обоссусь! - и тут из спальни начинает, наконец, доноситься полусвист-полухрап.
Лёгкие шаги (тёща), скрип двери, щелчок, и вскоре раздаётся шум душа.
Я выталкиваю Игорька вперёд. Как же предательски шуршат пакеты! Быстро - пальто, шапка! Быстро к двери... Тихо открываю... Храп замирает, но через секунду продолжается снова. Вторая дверь из железа, и замки, как мне кажется, грохочут пушкой на Петропавловке. И тут перестаёт шуметь душ. Но это уже неважно. Я прикрываю внутреннюю деревянную дверь - щёлк! Выстрел! Щёлк! Мы выскакиваем на площадку, я закрываю железную дверь, дёргаю ручку - щёлк! Закрыто!
Мы голые, в одних носках, одежда в руке - ужас какой! - несёмся вниз. На двери у тестя видеоглазок с обзором на триста шестьдесят. Кажется, тёща подходит к двери (да, так и есть), проверяет замок, гремит запорами, но дверь не открывает... Меня трясёт. Так, трусы, брюки, рубашки, свитера, "тимберленды", куртки, шарфы - ничего не растеряли? Теперь пригнуться под камерами - и на улицу!
Игорёк забегает под соседнюю арку и блаженно мочится, расставив ноги. Он застёгивает ширинку, когда я целую его и, задрав куртчонку, с наслаждением щупаю его хуй под тканью.
- До завтра!
- До завтра! С Новым годом...
Я с наслаждением отпиваю коньяк из бутылки, проверяю, не выпало ли что из карманов (ключи, кошелёк, паспорт), вытряхиваю из полотенца презервативы в ближайшую урну, выбрасываю полотенце, засунув внутрь пакета, на ближайшую помойку и мчусь домой. Мама тоже уехала - и я вру вдохновенно уставшей жене про новогодний Невский, про фейерверки, про толпу, про гулянье, про севший телефон... Не забыть, блин, убрать "Нокию" туда, где жена точно её не найдёт: на самую верхнюю полку шкафа; она побоится лезть по стремянке.
На следующий день я с трудом урываю момент, чтобы позвонить Игорьку:
- Нет, Игорёк, сегодня никак, давай завтра, с Новым годом! А, завтра ты не можешь? Давай послезавтра... замётано!
Но послезавтра телефон Игорька отключен, а послепослезавтра номер отзывается скучным мужским протокольным голосом:
- Слушаю?
И я вздрагиваю, потому что все друзья моего тестя, да и он сам, все эти Николай-Петровичи и Игори-Леонидычи, с которыми мы пилим деньги на подрядах, отвечают всегда именно так: "Слушаю?". И поэтому я вместо: "Игорёк, ты?" - говорю:
- Александр Петрович, вы? А Риты нет рядом?
Голос молчит, потом отвечает:
- Нет. А кто её спрашивает?
И я, мысленно обмирая, говорю:
- Ой, вы Рите скажите, что Николай по поводу дома из бруса звонил! С Новым годом!
У меня плохое предчувствие, особенно когда на следующий день тот же голос повторяет:
- Слушаю? - и я вновь бормочу про мифическую Риту, и голос говорит, что я, наверное, неправильно записал номер.
С Новым годом!
Я вынимаю симку из телефона и говорю жене, что иду в магазин.
- Хочется, - говорю, - перца, а то перец у нас тоже кончился...
Город завален снегом, но снег продолжает идти и идти.
Я направляюсь к Малой Неве, к Биржевому мосту, где лёд взломан ледоколом, стряхиваю снег с перил и ломаю симку о холодный чугун. Вот она, как бабочка со сломанным крылом, вспархивает и исчезает в снегу. И я бросаю вниз и телефон.
Мало ли что может случиться с приезжим одиноким парнишкой в чужом и большом городе...
Пара секунд - и телефон исчезает под чёрной, чёрной, такой чёрной на белом, как перец на соли, водой.