В далёкие 70-е призвали меня в армию. Служил первые полгода на Украине, в Харьковской области, посёлок Мерефа. Так получилось, что мы всегда были вместе с призывником Кузьмичёвым. Ещё в Москве познакомился с ним на мед. комиссии. Нас призвали в один день, вместе были на призывном пункте, а затем и в части и даже попали с ним в один отряд. Был он среднего роста, симпатичным на лицо, с курносым носом и голубыми глазами, типично русское лицо. А фигурой был не то чтобы полноват, но какой-то рыхлый. У таких парней, сколько бы они не занимались спортом, никогда не будет кубиков на прессе, бицепсов на руках, и навряд ли они разойдутся в плечах. По характеру был весёлым, иногда даже остроумным, такой простачок. Но солдаты к нему тянулись, всегда был окружён своим призывом, да и старослужащие его принимали.
После принятия присяги стали нас заряжать в караулы; кого на боевой пост №1, к знамени части, дежурным по батальону, охране боевой техники и стратегических складов, а кого простым сторожем. Однажды на боевой пост к Кузьмичёву пришёл проверяющий - дежурный по части офицер - и застал его спящим на посту. Это был скандал, такие косяки в армии не прощаются, и его перевели сторожем к дровяным складам. Украинские националисты были и при советской власти, и командование части боялось всяческих провокаций типа поджогов, нападений на пост, да и обычного воровства. Но боевое оружие не выдавали, а только штык-нож. Вот на такой сторожевой пост и был поставлен Кузьмичёв. Через четыре часа его меняли, и можно было поспать в расположении отряда в казарме. На этот пост выходили только двое солдат, меняя друг друга через каждые четыре часа.
Скука невыносимая - ходить одному, как истукану, вокруг сараев и складов. Иногда какой-нибудь местный житель подходил и просил что-то своровать для дома. Но всё было под замками и опечатано. Конечно, у солдат были укромные местечки, где они могли и полежать, и посидеть, и даже почитать.
На второй его выход в наряд на склады к нему пришёл местный житель, старичок лет восьмидесяти. Кузьмичёв его заметил сразу же, как тот только повернул к складам. Хромой дедушка далеко выбрасывал левую ногу, чуть останавливался и выбрасывал правую. Когда он подошёл поближе, Кузьмичёв увидел у деда вместо правой ноги культяшку. Это такое деревянное приспособление, в которую вставляется культя ноги; у деда не было правой ноги чуть повыше колена. Но подошёл он быстро, да и вид его был такой бодренький.
- Вот, пришёл поговорить, делать дома нечего.
Дед сразу присел на табуретку, на которой раньше сидел Кузьмичёв.
Солдат так обрадовался живому человеку, что у них сразу же завязался разговор. Дедок был с белой короткой бородкой и такими же усами, у него даже брови были белёсыми, но лицо от этого только выигрывало, казалось моложавым и даже приятным. Да и одет он был чисто и аккуратно.
Они проговорили часа два, и к солдату уже должна была подойти смена.
В очередной раз, когда отряд заступил в наряды, Кузьмичёва снова послали на охрану сараев. И опять к нему пришёл старик, и они за разговорами не заметили, как быстро пролетело время. Кузьмичёв к деду обращался на "ты", а тому это даже нравилось. Дед обещался кое-что рассказать солдату, когда придёт к нему в следующий раз. Заинтриговал его так, что Кузмичёв начал у него допытываться, о чём же он ему расскажет, и дед выпалил:
- О том, почему я люблю солдат.
Кузьмичёв в шутку спросил:
- Что, и меня любишь?
А дед на полном серьёзе сказал:
- Конечно, а чтоб я к тебе приходил?!
На этом этапе их общения меня и подключил к делу Кузьмичёв, всё рассказав о его встречах с дедом. Я не мог ничего вразумительного ответить ему, мало ли что старый человек мог поведать, но и я был очень заинтригован.
Когда в следующий караул разводящий вёл Кузьмичёва на пост, тот увидел, как из небольшого домика вышел хромой старичок и не спеша направился за ними. Разводящий заменил на посту солдат и ушёл в часть. Кузьмичёв ждал приближающегося деда. Они поздоровались за руки.
- Слушай, дед, а как тебя зовут?
- Кузьма!
- Ну надо же, а моя фамилия Кузьмичёв, - и они посмеялись над таким совпадением. - Ну давай, не тяни, расскажи, почему ты любишь солдат?
- Хорошо, но помни, что "Не суди, да не судим будешь".
И дед начал рассказ:
- Я родился в год коронации царя Николая Второго на царство, в 1896 году, в русской крестьянской семье. Учился в школе и окончил 4 класса. Мог бы и дальше учиться, но для отапливания школы были нужны дрова, которые должны были привозить родители школьников. А наша семья была такой бедной, что не нашлось денег на воз дров. Меня и отчислили. Работал дома на себя и свою семью. Держали много скотины, за счёт неё и выживали.
В 1912-1913 годах в нашей семье был невероятный подъём, мы стали жить очень хорошо. Все продукты были свои, покупали только сахар, соль и керосин. А 1 августа 1914 года Германия объявила России войну. Мне было полных 19 лет, шёл 20-й, и меня призвали в армию. Месяца два нас обучали, как пользоваться оружием, как ходить в атаку и многим другим военным премудростям. Затем фронт, который в то время проходил по польской земле. Когда я увидел, что такое война, когда смерть ходит рядом с тобой, когда твоего сослуживца, с которым ты курил, убила пуля при тебе - я впал в ступор, на меня напал какой-то животный страх. Это заметил один из сослуживцев и стал со мной разговаривать. Когда пошли в атаку, он был рядом со мной и не отходил от меня все эти страшные три часа.
Мы отбили у немцев небольшой польский хутор, отогнав их от него километра на два. Было велено окапываться сразу за хутором. Сослуживца звали Иваном, ему было 25 лет. Мы и раньше с ним разговаривали, но после атаки очень сблизились. Я почувствовал в нём какую-то опору, когда рядом ужас смерти.
С тех пор мы старались с Иваном держаться вместе. Каждый день нас сближал всё больше и больше. Мы вместе ели, вместе спали, даже в туалет в кусты ходили вместе. Если кто-нибудь из нас куда-то отходил по приказу офицера, мы всё равно глазами следили друг за другом. Мужчины постарше даже завидовали нам, у них такой дружбы не было. Иван был покрупнее меня, шире в плечах. По характеру добрым, неунывающим человеком. Я же был весь в себе и не особо разговорчивым. На фигуру - обычным парнем небольшого роста, стройным, голубоглазым, темноволосым.
Всё началось с того, что меня поставили ночью на пост за хутором. Пост был окопом, в котором надо было сидеть и наблюдать за противником. Глухой ночью со стороны хутора вдруг услышал осторожные шаги, а затем голос Ивана, который звал меня:
- Кузьма! Кузьма!
Я так удивился, но отозвался. Он прыгнул ко мне в окоп.
- Ну? Ты чего?
А он мне:
- Я соскучился, не могу без тебя!
У меня пересохло во рту, сердце заколотилось. Я ведь о нём только что думал.
Он мне шепчет:
- Дай руку.
Я отрываю руку от винтовки и протягиваю ему. Он жмёт её, перебирает пальцы, сплетая их со своими, и подносит к своим губам. Он целует мою руку, прижимает её к своей щеке, трётся своей щетиной об неё и опять целует. Мне бы вскочить и заорать на него, но я к нему чувствую то же самое, что и он ко мне. Я тоже беру его руку и целую её. Тоже трусь щекой о неё и засовываю за ворот своей гимнастёрки. Мы тяжело дышим и сильно возбуждаемся. Нас накрывает такой страстью, что мы одновременно тянемся к губам друг друга. Самый сладкий поцелуй в моей жизни, который я помню до сих пор.
Его рука ложится на мой вздыбленный член и нежно трёт его. Он расстёгивает пуговицы на ширинке х/б, на кальсонах и всей ладонью берёт мой член. Я проделываю то же самое у него. Его необычайно толстый член не умещается в моей руке. Мы ласкаем члены друг друга и вдруг делаемся как бы одним целым, оргазм накатывает на нас одновременно. Сперма летит во все стороны, но как же нам хорошо!
Пришли в себя, я стал его уговаривать идти в подразделение. Ведь могут увидеть, что он идёт со стороны немцев, и что угодно подумать. Но Ваня не торопился уходить. Он опять стал обнимать меня и целовать в губы. Мы снова быстро возбудились.
Окоп был тесным, особо не разгуляешься. Ваня попросил меня встать во весь рост, а сам присел передо мной. Когда он лицом стал тереться о мой стоящий член и яйца, я понял, чего он хочет. Сердце так сильно застучало от какого-то предчувствия чего-то необычного, запретного, но такого желанного.
Ваня немного поигрался с яйцами, заглатывая их по одному, а затем языком стал водить по уздечке и головке. Когда парень заглотил его всего в себя, я замер от сильнейшего наслаждения.
Иван сосал недолго, минут десять, но у меня уже подходило, и я сказал ему, что сейчас кончу. Он заглотил член полностью, ухватился за мои бёдра и яростно стал насаживаться на член. От немыслимого удовольствия я стал кончать ему в рот.
Немного отдышались, и уже я присел перед ним. Его член был в смазке, очень толстый. Я, как мог пошире, открыл рот, и дело пошло. Но уже так играться его членом, как он моим, я не мог. Но всё равно снимался, насаживался, ласкал яйца...
Я уже чувствовал, как напрягся член, и ждал извержения. Спермы было немного. Она сильно ударила в нёбо и пошла в горло. Но я от этого тоже получил удовольствие, и у меня снова встал член.
На улице ночная мгла стала расступаться. Ко мне скоро должна была прийти смена. Мы поцеловались, и Иван выпрыгнул из окопа и пошёл в сторону хутора.
Всё обошлось, прошло тихо, но мне казалось, что все вокруг знают о нас. Неприятный момент - ходишь как пришибленный, ждёшь каких-то разоблачений.
того, что произошло, я понял, что люблю Ивана. Иногда война стала отходить на второй план. На первом оказались наши отношения и то тепло, та забота друг о друге, которые мы несли в себе. Хотелось побыть одним, но это было просто невозможно. Только ночью, когда спали на топчанах вповалку и если были вместе. Накрывшись шинелями, мы ласкали члены друг у друга до оргазма. Мне нравилось, когда в мою ладонь била тёплая сперма Ивана. Я не вытирал руку и держал её перед своим лицом, наслаждаясь запахом любимого парня. Утром вставал, а мои губы и подбородок были в засохшей конче Ивана.
Если бы не война, как бы мы были счастливы! Но она, проклятая, всё время напоминала о себе. Как мы боялись потерять друг друга - это не передать! Выучили адреса и имена родственников, знали почти всё о жизни друг друга до войны.
Очень боялись газовых атак. Однажды увидели поле боя, где применялись немцами снаряды с отравляющими газами. Это был ужас! Трупы солдат были всюду, их не убирали, так как это очень опасно и можно было самому погибнуть. Должно было пройти какое-то время, прежде чем можно будет их похоронить. Они все были вздувшиеся, с багровыми лицами и выкатившимися, белёсыми от газа глазами. И это всё делала просвещённая Европа, страна Шиллера и Гёте - Германия. Русских травили, как насекомых. Когда в 1945 г. в Потсдаме Германию разделили на четыре оккупационные зоны, я был этому только рад. Ни одно государство в мире не принесло России больше горя, чем Германия. Но, помимо неё, с нами воевала и Австро-Венгрия. Удивляли совсем юные солдаты-австрияки. Пугали конные отряды венгров с шашками. Они разрубали ими тело пополам, от головы до пояса. На это было страшно смотреть.
Нам ещё везло с Иваном, что мы были вместе, нас не трогали. Армия - это очень живой и подвижный организм, и люди долго на одном месте не находятся, особенно в войну.
Прошло уже 1,5 года, как я на войне, и год, как мы с Ваней полюбили друг друга. Нам так хотелось большего, но за целый год мы не смогли ни разу остаться наедине. Только всё украдкой и в спешке. Мне казалось, что кое-кто стал догадываться о том, что у нас любовь. Я ловил на себе такие взгляды, старался не обращать на это внимания.
Нас готовили к завтрашнему бою. Стрелецкий сотник (поручик) и взводный урядник провели что-то типа митинга, настраивая солдат на патриотический лад. Затем раздавали индивидуальные пакеты - помощь фронту от княгини Воронцовой. Вечером, плюнув на всё, мы с Ваней исчезли на час. По два раза сделали минет друг другу в тёмном лесочке. Пришли - кое-кто спал, некоторые писали письма родным. Мы сразу легли спать. А уже часов в пять утра попёр немец.
Это был самый ожесточённый и страшный бой в моей жизни. Я видел, как один за другим падали мои сослуживцы. Меня охватил такой страх за Ваню, что я, выскочив из окопа вместе со всеми, бежал впереди любимого. Мне казалось, что я своим телом закрою любимого от пуль.
Разорвавшийся впереди снаряд ослепил меня, и я почувствовал, как его осколок резанул ножом мне по ноге. Я упал, пытаясь в горячке вскочить, ударяясь телом о землю, хватая руками воздух. Боль, дикая боль, от которой я теряю сознание... Прихожу в себя от того, что мне в нос ударяет резкий запах. Открываю глаза - надо мной лицо Вани.
- Ну наконец-то!
Он держит в руках пучок травы, которую трёт, и от неё идёт такой запах нашатыря, что на глазах проступают слёзы. Я знаю эту траву, мы когда-то тоже её тёрли.
- Ваня, где мы? Почему так тихо?
- Не беспокойся! Я несу тебя к госпиталю, а это 3 км. Всё уже позади. Мы прошли уже больше километра, осталось ещё немного. Держись, любимый мой! Хочу наложить тебе жгут, что-то кровь не перестаёт идти.
Он перевязывает мне ногу выше колена бинтом из личного пакета.
- Ваня, как же мы теперь?
Он наклоняется и целует меня в губы, обцеловывает всё лицо.
- Не волнуйся, всё будет хорошо! - и он взваливает моё тело на свои плечи...
В госпитале меня сразу же положили на операционный стол.
Я не помню, как мы расстались с Ваней, - терял сознание.
Без ноги учился по-новому ходить. Сначала на двух костылях, а затем вот с этой культяшкой и палочкой. На этом моя война закончилась.
Приехал на свою родину. В 22 года стал калекой. Когда научился неплохо ходить на культяшке - поехал на родину Ивана. Оказывается, Ваня так и не пришёл с фронта. Родители показали формальную отписку - пропал без вести.
Попереживал я ещё года три, каждую минуту надеясь на то, что Ваня придёт и я скоро увижу его. А затем женился. Уж очень девушка была доброй и полюбила меня сильно. Моя курочка! Несмотря на мой вспыльчивый характер, я ни разу её не обругал матом. Если она меня чем-то доставала, я кричал на неё: "Курица!" А уж если совсем сильно допекала, то - "Курица мокрая! " или "Курица безмозглая!". А она меня звала только "Голубь мой!". Родила мне двух сыновей и дочурку. Прожили очень хорошо...
Кузьмичёв сидел уже полчаса с вставшим членом. Ему очень хотелось кончить. Дед так смачно рассказывал, как он отсасывал своему любовнику, что Кузьмичёв представлял, как и у него сосут. Он взволнованно заговорил:
- Кузьма, отсоси у меня! Что тебе стоит, раз ты это уже делал. Отсоси!
Но дед отказался. Парень тогда попросил подрочить ему, и опять дед не захотел. От уговоров старика Кузьмичёв возбудился ещё сильнее. Уже не контролируя себя, он встал напротив деда и стал дрочить себе сам. Он наяривал так, что первый выброс достал деда и упал на его культяшку. Второй выброс залил деду туфлю.
Дед, сверкнув возбуждёнными глазами, заскорузлым пальцем поддел сперму, растирая её. Он стал нюхать свои пальцы, закрыв глаза. Уже отдышавшийся Кузьмичёв спросил:
- Ну, как запах?
Дедушка сказал:
- Ваней пахнет. Родной запах!..
Когда мне всё это рассказал Кузьмичёв, я тоже был в возбуждённом состоянии. Это сейчас я знаю, что гетеросексуалу, которому буквально приспичило, всё равно, кому вставить и куда. Он и мужика в попу трахнет, и пьяную страшную бабу куда угодно. А тогда я подумал: "Фу-у-у, Кузьмичёв, как можно! Не молодой, нет кубиков на прессе, не широкоплечий, не красавчик, не с шикарной причёской - в общем, совсем не принц".
Мы и так с Кузьмичёвым дружили - земляки ведь, а его рассказ совсем нас сблизил. Появилась общая тайна.
В субботу нас повели в баню, и я мылся рядом с сослуживцем. Когда я увидел Кузьмичёва голым, у меня глаза округлились. Между его ног болталось что-то невообразимое. Такого большого и толстого члена я ещё никогда не видел. Может, из-за этого к нему все и липнут? Ну вот, теперь и я прилип.
Дружба Кузьмичёва и деда продолжалась. Дед стал приносить ему еду, баловал домашними вкусняшками. Иногда от него несло спиртным - дед приносил ему бражку, пиво, самогон. А ближе к осени он вдруг перестал приходить. Кузьмичёв разволновался, жаловался мне, что не может уже без деда. Я видел, что он по-настоящему переживает и искренне волнуется.
Однажды он не вытерпел и вечером, бросив пост, пошёл в дом деда. Ему открыла старуха и провела его вовнутрь. Дед лежал в кровати, но вид у него был здоровый и даже весёлый. Он так обрадовался солдату! Бабушка ушла спать. Дед махнул на неё рукой.
- Да что ты хочешь, курица! Она уже в 8 вечера спит, но, правда, в 5-6 утра уже на ногах.
Они, как всегда, поговорили о международной политике и взбесившемся американском империализме, а уж потом о жизни и о хворях деда. Кузьмичёв чувствовал лёгкое возбуждение. И чего на него Кузьма так действует? Дед тоже порозовел, в подслеповатых глазах было и лукавство, и радость, и возбуждение.
Он увидел бугорок Кузьмичёва и, протянув к нему тонкую сморщенную руку, стал гладить член. Кузьмичёв расстегнул х/б и достал своего монстра. Дед стал дрочить, а солдат откинулся на спинку стула, вытянув ноги и закрыв глаза. Он быстро кончил прямо в дедову ладошку. Дед свободной рукой приподнял своё трико и прошептал:
- Потрогай!
Кузьмичёв неуверенно, но явно с любопытством просунул руку в пах к деду. Член стоял и был средний по величине. Но солдата поразила смазка на члене. Дед убрал его руку. Кузьмичёв увидел полотенце и дал его деду:
- На, вытри руку.
- Нет, не надо. Спасибо, что пришёл, ну а теперь - уходи!..
Кузьмичёв с лёгким сердцем и лёгкими яйцами пришёл на пост, и вскоре его сменили. Он ещё два раза выходил на этот пост и ждал деда, но тот всё не приходил. А затем Кузьмичёва простили за его косяк, и он стал выходить в наряды на боевые посты. Но вот увольнений в посёлок его лишили на три месяца. Мы с ним часто вспоминали деда, беззлобно смеялись над ним, грустили о его любви к Ивану, о том, как тому поколению досталось: две войны, революция, голод.
Через три месяца Кузьмичёв пошёл в своё первое увольнение. Он зашёл в местный магазин, купил красивую вазу для фруктов и с радостью пошёл в дом к другу. Вышла старушка. Солдат объяснил ей, что пришёл проведать деда. Та сразу заплакала.
- Его нет уже два месяца. ПомЁр мой голубок!
Кузьмичёв растерялся. Он извинился и пошёл со двора, оставив вазу у калитки на земле. Ему уже не хотелось никакого веселья. В магазине купил бутылку водки и банку маринованных огурцов и пошёл на свой бывший пост. Там со своим сослуживцем он помянул деда и лёг спать на досках, застеленных старой шинелью. Давило на сердце, и очень хотелось плакать.
Солдата на посту сменили, пришёл очередной сторож. Кузьмичёв допил с ним водку и опять лёг.
Вечером он грустный пришёл в часть. Мы с ним долго разговаривали. Он мне стал рассказывать о своей жизни.
- Я маму свою не помню, она умерла, когда я был совсем маленьким. Отец всё не мог найти себе новую жену. Помню, было с десяток чужих тёток с накрашенными губами, какие-то пьяные, крикливые. Когда подрос, то понял: я мешаю отцу. От него никакого тепла не получал. Жили вдвоём в комнате, в коммунальной квартире. Я вообще не знал ни любви, ни ласки. У меня не было ни бабушки, ни дедушки, а так хотелось. Вот этот Кузьма - первый человек, который меня выслушал, пожалел и полюбил таким, какой я есть. Сам необычным оказался. Вот и тянулся я к нему...
Мне так хотелось пожалеть Кузьмичёва и открыться ему. А что, был бы у меня любовник рядом, да ещё и какой! Но я боялся огласки, ведь он мог запросто рассказать обо мне кому-нибудь.
После дембеля, в Москве, мы с ним тоже встречались, но у нас появились и общие знакомые, и я снова стал бояться огласки. Навряд ли Кузьмичёв бы мне отказал, ведь ему был очень нужен близкий друг. Вскоре парень его нашёл, женившись на симпатичной девушке.
Ну а я всё искал принца с кубиками и красавчика. Были такие были в моей той жизни, но вот члены их были 12-14 см. А вскоре женился и я, так больше и не встретив, не попробовав на вкус русского парня с большим членом. P.S. Друзья мои! Зная ваш пытливый ум, хочу сказать, что всё касаемо меня и Кузьмичёва в этом рассказе - абсолютная правда. Что касается деда - думаю, тоже правда. Мог ли старый человек такое придумать и наговорить на себя!? А разве мы сомневаемся, что в прошлые века тоже была любовь между мужчинами?