Предисловие
Мы сидим, и нас трое. На моей кровати лежит Илюха, уставив глаза в потолок, и что-то бурчит себе под нос; Славян сидит на подоконнике, свесив одну ногу из окна вниз, и я никогда, никогда не сумею его от этого отвадить. Некоторые вещи лежат за пределами возможного. За ноутбуком, зябко кутаясь в толстовку (чёртова осень), сижу я. Ещё у нас есть лоджия и сигареты к ней, и хорошо, что неплохие.
На стене мерцает плазма, на другой в масляном холсте какого-то нелепого натюрморта отражаются её блики. Есть у нас и торшер, который часто отгораживает от меня Славян. Его свет сейчас - не то, что я хочу, а он любит меня защищать. Иногда он подходит, сжимает моё плечо, рассеянно целует в щёку и снова садится на подоконник.
На крохотной кухоньке, я знаю, настаивается в фарфоровой посудинке имбирный чай.
Что ж, сегодня от меня сложно дождаться внимания. Сейчас есть только общий наш друг Илья, его история, которая поглотила меня целиком, и я еле успеваю облекать её в печатный текст.
Он сам так просил - мол, некоторые истории требуют того, чтобы не рвать буйные головы своих носителей. Что ж, он прав в чём-то, знаю по себе. Герой моего первого рассказа, нервно крутящий в руках сигаретную пачку - живое тому подтверждение.
Постараюсь справиться с собой в новом качестве. Я рассказываю, Илья диктует, кто-то читает. Надеюсь, все получили то, что хотели.
Отсюда и далее я выступаю просто в роли телефона, остаётся только надеется, что не испорченного. Говорю Илюхиным голосом и мыслю его головой.
Кто не спрятался, я не виноват.
1. Шумные улицы, тесные города
"Остаётся слякоть улиц, Как на дне реки - фонарей осколки. И ещё прохожих - чужие лица. И остывший чай. И осенний вечер"...
Я вваливаюсь в прихожку, включаю свет в коридоре, мягко сползаю по стене на пол. Безумно ломит плечи - теперь я в сборной, и дай мне Бог соответствовать уровню. До сих пор в носу стоит хлористый запах бассейна, плеск воды бьёт по ушам.
Какое-то нелепое ощущение - будто бы я тонул и только что вылез на берег, и схаркиваю вонючую речную воду. Но это, конечно, глупости. Вода у нас чистая, а тонуть я физически не способен. Куда мне!
Чёртов запах отцовского перегара накрыл меня ещё в тамбуре, когда я нашаривал в кармане связку ключей. Встаю, взгляд тут же упирается в разбросанные счета, которые батя, надо думать, не донёс сегодня до ЖЭКа. И только-только установившееся между нами доверие снова разлетается, как бутылки об головы плохих парней в голливудском кино.
А ведь только с утра он был ещё трезвым, и я оставил ему деньги, прикрепил их скрепкой к набору квитанций. Почти последние ошмётки моих спортивных капиталов, надо так понимать, с бульканьем растаяли в отцовской глотке. Счета на полу, и можно не шерстить ящики и не откидывать половики. Чёрт с ними, со счетами, утром соберу в кучу, денег среди них уж точно нет.
Опять нужно ждать долю с лихих своих "шабашек" - иного способа заработка в мои двадцать лет я для себя так и не смог изыскать. Хотя, наверное, они есть, но я лучше сдохну с протянутой рукой на паперти, чем буду зарабатывать ТАК.
Скидываю сумку, футболку, треники, собираю по квартире вещи, закидываю их в стирку. Всё мокрое насквозь - на улице шпарит какой-то неправильный, не по-весеннему холодный дождь.
Открывается дверь в комнату, и оттуда выползает небритая батина морда, помятая и всклокоченная.
- Пришёл?
- Пришёл.
- Жрать будешь? Колбаса там есть, в холодильнике.
- Какая, бля? Ливерная? Деньги где за коммуналку? Все, что ли, выжрал?
- Не твоё щенячье дело. Заработаем, не последние.
- Когда, блядь?! И кто?! Ты скока на работу уже не выходил? С материной смерти ещё, так ведь?!
- Ты чё на отца гонишь, ублюдок!
Батя пытается на меня замахнуться, я ловко скручиваю ему руки и сквозь пелену его чадной алкогольной вони и жестокий мат тащу его обратно, на кровать, кидаю и захлопываю за собой дверь. Уже в какой-то агрессивно яростной пелене звонко и от всей души шарахаю кулаком по старым, выцветшим советским панелям в коридоре. Боль вспыхивает ярким, пронзительно-алым и жгучим бутоном, но хоть одно хорошо - приводит меня в чувство.
Хочется бежать, а самое злое, противное - это то, что бежать некуда. И от чего бежать-то? От него? Так по справедливости, ему бы тогда и бежать...
Наскоро перекусил, накинул ветровку, зонт в зубы - и выскочил на улицу. Чёрт бы побрал всю эту сволочь, тренера с его агрессивной программой, батю с неутолимой бухарой, ЖЭК с его непомерным аппетитом и даже Рената, которого, как всегда в это время, уже оседлала Маринка, и к нему мне дорога закрыта. А это значит, что бежать мне всё-таки некуда.
Открыл в телефоне контакты, тёплый свет дисплея разрезал густой подъездный мрак. Имена уползали наверх, и я в который раз ловил себя на мысли, что всё это не то, что позвонить мне, по большому счёту, некому, что любой звонок ничего мне не даст. Пустые люди, стеклянные глаза и мёртвые души...
Парни и девушки, которые без ума от моего тела, ребята с секции, сэнсэй, ещё пара знакомых, непутёвый родитель, Ренат... Всё. Больше никого не было: ни друзей, ни подруг, ни таких полезных личностей из числа перезревших знакомых и недоспелых друзей, кому я мог бы пустить в жилетку тонну-другую соплей.
Хотя... есть кадр. Бинго! Тот парниша с сайта знакомств, пару месяцев назад оставивший мне свой телефон. Первый адекватный человек, во всяком случае, относительно прочих, который написал мне там. И ведь даже не усомнился, что изображённый на фото торс - именно мой, не задавал мне такой вопрос, как остальные. Может быть, его и вовсе это не интересовало. Но уж хотя бы это зацепило меня в нём. Да и общались мы сколько-то, как-никак...
Хотя я знал, что никогда не наберу его номер, о чём честно и сказал ему; просто не хватит духу парня набрать, пусть даже он тысячу раз мне понравился. Но в очередной раз судьба мне намекнула, что зарекаться - глупо, а слова "никогда" и вовсе нет в природе.
Я опомнился, только когда в трубке раздался пятый, примерно, по счёту гудок, и хотел уже было сбросить звонок, но... Всё равно было поздно.
- Алло.
Приятный, бархатистый и слегка спросонья голос. Хорошее начало.
- Алло, привет. Это Илюха. Ну, который с сайта. Разбудил?
- Да нет. Я догадался, кстати. Рад, что ты всё-таки решился.
- Ага. Хочешь сейчас встретиться?
- Сейчас поздно уже. Может, завтра?
Я посмотрел на тёмное грозовое ночное небо, глухо затянутое тучами, и редко пробивающуюся, щербатую луну. Тоска, везде тоска... что в квартире, что вне её. Некуда бежать.
- Нет, давай сейчас, - во мне почему-то вскипели все годами подавляемые чувства: желание на кого-то опереться, глухая боль от потери матери, отцов загул, свирепость тренировок и стянувший сердце обруч одиночества, и они полились, потекли через меня отрывистыми фразами.
- Понимаешь, Виталь... мне просто некуда сейчас идти... - к горлу подступил тяжёлый, давящий комок. - Вернее, бежать некуда. От себя не убежишь ведь... Да не знаю я, как сказать...
- Значит, и не говори. Сможешь на Комсомольскую?
Плотно стянутые хладнокровие и сталь голоса, спокойствие и умиротворённость. За обладателем такого голоса, может быть, хоть на какое-то время я смогу укрыться от тоскливых жизненных ветров. Плевать, что он подумает и как отнесётся... Мне надо.
- Смогу. Давай через полчаса, возле скверика на Кэшээмке?
- Буду ждать. Синяя водолазка, голубые джинсы, "сникеры" чёрные.
- Выезжаю.
Я на секунду закрыл глаза, а когда открыл их, мимо уже проносились горящие рекламные витрины, светляки пламенеющих окон и матовые капли городских фонарей. Последняя "маршрутка" тянула меня в прохладную неизвестность. Впрочем, я понимал, что хуже уже не будет. Хотя бы потому, что просто некуда.
Rise up
Из тёплого и глухого чрева маршрутки я выбрался на продуваемую всеми ветрами площадь. Ко всему прочему, начал накрапывать мерзкий, пронизывающий до костей холодный дождь.
Накинув капюшон, с неотступающим чувством совершаемого идиотизма, я зашагал по направлению к скверику. Под раскидистым (с нехилой претензией на элегантность) зонтом стоял довольно высокий парень, на вид чуть постарше меня. Чёрные короткие смоляные волосы, в тон им пронзительно-тёмные, но почему-то лучащиеся тёплым и мягким участием глаза. Смуглая кожа, лёгкая щетина. Видно, что он был из того редкого типа людей, которых с рождения одарила природа - узкая талия и мощные, широкие плечи, хоть и без следа специальных спортивных нагрузок.
В общем, я поймал себя на том, что внимательно его изучаю. Даже не так. Скорее уж я залюбовался им, если до конца быть с собой честным.
Он протянул руку первым.
- Виталя.
- Илья. Я просто...
- Лучше пока не объясняй ничего, лады? Много ты мне пока не расскажешь, а общих фраз, нам, пожалуй, обоим не надо. Просто пойдём и погуляем. А там видно будет. Хорошо?
Мне невероятно понравился его подход к делу и чуткое нежелание глубоко залезать мне в душу.
- Конечно, хорошо.
Мы пошли вдоль пустующей и стремительно размокающей маслянистой аллее по парку и просто говорили обо всём и, наверное, толком ни о чём - до тех пор, пока во мне не перегорел невидимый предохранитель, и я стремительно, захлёбываясь и почти физически кашляя от рвущейся наружу боли и тоски, стал изливать ему ВСЁ. Просто мне так было нужно - чтобы не сойти, к чёрту, с ума. Мне было плевать на то, что мы знакомы не более часа, что ему, по сути, глубоко наплевать на мои житейские горести...
Его молчание не было ни сухим, ни участливым. Оно и молчанием-то было с большой натяжкой. Он задавал меткие, нужные вопросы, вставлял свои острые, но отнюдь не желчные комментарии - исключительно там, где это было необходимо. Потом он и вовсе крепко и сильно сжал моё плечо и сказал:
- А ты точку отсчёта устрой.
Я окончательно смешался и слегка опешил - после выплеснувшейся пламенеющей боли сознание окончательно очистилось и посвежело.
- Что?
- Ну, точку отсчёта. Ты вот говорил, что отца надо закодировать, поговорить насчёт стабильной работы с тем человеком - Алексеем Владимировичем вроде?
- Ну да.
- Ну, раньше ты говорил, что просто надо, откладывал дело на неопределённый срок. А ты вот считай, что твоё "надо" уже наступило. Только что. А завтра уже все сроки горят. И всё сделай, вот прямо почти сейчас.
- Интересная у тебя философия, конечно, но сказать-то всегда проще, чем сделать.
- Конечно, проще. Ты вот уже много говорил и думал. Просто ведь? Теперь и делать пора.
Его губы сложились в некое подобие улыбки, ласковой и немного хитрой, которая тут же затерялась в уголках его рта.
До сих пор не знаю, что меня толкнуло на этот поступок - то ли его энергетика, то ли ощущение силы, мужества и спокойствия, но я коснулся губами его губ, и спустя мгновение мы уже осторожно и не торопясь целовались. Я сомкнул руки на его огромных плечах (до сих пор мне иногда кажется, что на них держался весь мир... уж мой собственный - точно), а он нежно лохматил мои волосы под капюшоном. Мир, столь чёрный, пустой и ледяной до озноба, внезапно растаял под напором Виталькиной живительной теплоты и силы, окутался в прочный сияющий кокон из взаимной, я надеялся, симпатии.
Чуть позже, когда помятая временем "шестёрка" катила меня домой, я понял, что вряд ли смогу теперь жить дальше, спокойно делая вид, что этого в моей жизни не было. Как наркоман в ожидании новой дозы, я буду снова и снова искать встречи с ним, этим источником бурлящей горячей энергии, и Господи - если ты только есть - пусть он меня не гонит!
3. Точка отсчёта
Утром, с трудом поднявшись с кровати и морщась от ноющей боли в плечах, я увидел мерцающий на телефоне индикатор - новое сообщение: "Все сроки горят". Почему-то эти три простых слова вышвырнули меня из сонного оцепенения, как пробку из бутылки.
(Здесь и дальше Илья рассказывает подробно, но я стараюсь сжимать объём текста.)
Сделал лёгкую разминку, умылся и принял душ. Немного собрался с силами, распахнул дверь в отцовскую спальню, бесцеремонно сдёрнул его с кровати и, задыхаясь от застоявшегося воздуха в коктейле с перегаром, отволок его, грязно ругающегося и вырывающегося из моих рук, под душ. Включил холодную, стал его поливать ею. Пришлось даже несколько раз вталкивать отца обратно в ванную. После минут десяти таких истязаний я услышал его срывающийся, но сравнительно адекватный голос:
- Хватит, сын.
Он присел на край ванной и начал медленно стаскивать с себя промокшую одежду. Я уже успел налить себе вторую чашку крепкого чая, когда увидел в проёме кухни его чисто выбритое лицо.
- Налей мне тоже.
Взгляд в пол, вижу, что ему стыдно. Пусть. В таком настроении не скоро он обратно сорвётся.
Оделся, быстро выбежал на улицу, набрал с бумажки заветный номер потенциального работодателя. Долгий, но какой-то конструктивный и... взрослый, что ли, у нас состоялся разговор.
Одобрительные интонации, глубокое расположение... Я понял, что отныне с работой я могу не заморачиваться, вот почему-то мне это было совершенно ясно. Обрисованные мне условия, график, расценки и отношение ко мне будущего "шефа" (я так и решил про себя его называть) - решительно всё вписывалось в мои представления о желаемом рабочем месте.
Мне почему-то показалось, что если бы не Виталик, не его слова и утреннее смс, никакой чудесной цепочки событий не случилось бы, никакой долгожданной передышки мне не было бы даровано. Только под влиянием и под напором его живительной силы рушатся мировые оковы и благоприятным образом складываются жизненные события. Щелчок пальцами, да хоть волос из бороды... Волшебник! Точка отсчёта, блин...
Рука сама нащупала мобильник, отыскала его в контактах и нажала зелёную кнопку.
- Здорово!
- И тебе привет, Илюха. Рад, что всё идёт хорошо.
Я даже опешил слегка. Ну он-то откуда знает?! И ведь точно, волшебник.
- Ну хорош! Я за тобой, конечно же, не слежу, и о состоянии твоих дел не в курсе, - я впервые услышал его искристый и такой же лучистый, как и он сам, смех. - Но по тону твоего голоса было грех не догадаться, что всё у тебя сегодня точно лучше, чем было вчера.
- Верно, ты прав. И я уже начинаю думать, что прав ты всегда.
- Ну, раз так, тогда сейчас половина второго дня, а в три мы с тобой сидим в "Арт-Кафе" на Солодовникова. Должно сбыться.
- Слушаю и повинуюсь! До встречи.
Я уселся на лавочку и посмотрел на робко пробивающуюся первую весеннюю траву. На моих губах впервые за несколько месяцев блуждала искренняя улыбка.
Memory
Мы гуляли по хлюпающей, влажной грязи, отчаянно толкаясь и смеясь над озорной молодой кошкой, вцепившейся Витальке в штанину, сидели в кофейнях, упиваясь запахом обжаренных зёрен. А уж как я упивался исходящим от Вита уютным светом, доходящим даже до самых тёмных углов мира!
Как мы целовались в любом укромном и не очень уголке, начиная от ширмы возле рыночного павильона и заканчивая выемкой в памятнике какому-то композитору в парке! Как я сдирал с него одежду, стуча зубами и закатив глаза от наслаждения, как сжимал его соски и ласкал языком его шею, как пытался обхватить его необъятные атлетические плечи, а он рычал и стонал, сжимая мне ягодицы и стискивая пах! Это была неописуемо возвышенная романтика наших встреч и прогулок, и совершенно дикий, животный, инстинктивный экстаз, когда мы кончали раз за разом, облизывая и покусывая друг друга, сжимая до боли любимое тело напротив и покрывая его нежными и жаркими поцелуями, сливаясь в одно целое и снова и снова взлетая на пик сумасшедшего кайфа...
Нет таких слов, какие могли бы описать его тело. Античный атлет, стройная безупречность линий! На его фоне я начинал казаться себе голливудской надувной и накачанной куклой, пусть это трижды было не так. У него просто не было ничего лишнего.
Трапеция торса, мощная шея, крохотные бутоны коричневых сосков, узкая дорожка от плоского живота к паху, тяжёлому и тёмному члену, ровному, будто выточенному по идеальному образцу, с чуть выступающей розовой головкой и крупными шарами яичек. Покрытые золотистыми волосками точёные и мощные ноги и - как не сказать! - узкая и упругая до жёсткости задница с почти незаметным пушком светлых волос... Аполлон!
Когда мы шли с ним вместе, на нас оглядывались девушки, переглядывались, иногда отпускали недвусмысленные комментарии, называли нас "судьбинушками", скорбно вздыхали и отчаянно стреляли глазками в нашу сторону. Меня это чрезвычайно забавляло и даже немного мне льстило, а Виту, насколько я его знаю, было абсолютно плевать на это.
Не было в природе такой силы и того обстоятельства, какое могло бы оторвать его от того, что он считал на какой-то момент важным. А мне повезло родиться в мире, где самым важным обстоятельством он считал меня. Потому что он меня любил и каждый день, но не больше одного раза, с присущей ему педантичностью (но что поражало больше всего - всегда по-разному) говорил мне об этом. И тут же озарял тусклые окружающие краски действительности своей чистой лучезарной улыбкой...
Чётко помню его деда, ветерана всех мыслимых и с трудом вообразимых советских "дружественно-социалистических" кампаний, начиная с Вьетнама и заканчивая ранним Карабахом. Он был всегда прямым, как стрела, подвижным и хлёстким. Помимо деда, у Вита никого не было, и дед всё про него знал. Полная гармония! Дед не понимал, как он мог бы остаться во власти предубеждений, если у внука никого, кроме него, нет? Мол, пропадёт ведь без меня. Так что - пошло всё к чёрту! А Виталька считал ниже своих железобетонных принципов скрывать о себе такую информацию, какой бы компрометирующей его она не была и в чьих бы глазах она таковой не являлась.
Он был частью меня и всем тем, чего мне не хватало, без чего я тосковал ночами, бессильно сжимая кулаки.
Господи, как же я его сильно и всепоглощающе любил! Его руки, бездонные тёмные озёра глаз, его несгибаемый стержень и его всего, без остатка!
5. Без названия
Это произошло 13 июня 2011 года. Вит пошёл на рынок, вальяжно раскинувший грязные овощные ряды прямо напротив его дома, за свежепривезённым чесноком для деда (тот потреблял его в безумных количествах). Ушёл утром, достаточно рано, и только спустя час дед прикинул, что сегодня понедельник, а значит, базару никак не полагается работать. Он позвонил внуку на телефон, тот был отключён... и через два часа, и через три, и через пять... Поднятые на уши городские службы первые сутки отказывались искать Вита...
Всё, не могу больше!
***
Илюха вскочил с кровати, начал мерить шагами мою небольшую комнатку, сжимать себе виски и иногда судорожно вздыхать, сдерживая рвущуюся наружу слёзную боль. Затем он сел на кровать, обхватил её спинку (так, что побелели костяшки пальцев), потом неожиданно обмяк - и начал выть, низко и страшно, сглатывая слёзы и вырываясь из крепкого Славянова хвата...
Он ловит своим растерянным взглядом мой, а я сам, хоть убей, я не знаю, что с ним делать. Только надеяться на то, что выпущенное им наружу горе хоть немного даст Илюхе воздуха и приоткроет дорогу во что-то светлое, что ещё может быть у него впереди. Да или вообще хоть во что-то. А пока - мы его не оставим!
Вита нашли спустя три с половиной недели, в посадке, прямо в городской черте. Он погиб незадолго до того, как его стали разыскивать. Если сказать точнее, его убили. На его теле было обнаружено огромное количество ножевых ранений. По версии следствия, его привезли, истекающего кровью, в посадку ночью 14-го июня, где он и умер...
Завтра мы обязательно поедем к Виту на могилу, а если верить светлеющему небу, то наше завтра уже наступило.
Почему-то в моей голове прочно сидит фраза, универсальный рецепт от всех бед, оставленный в вечное пользование Илюхе единственным человеком, который искренне его любил: "Все сроки горят"...
Все описываемые события реальны. Имена героев, диалоги и события сохранены.