Дорогой читатель!
В этом году исполнилось двести лет со времени начала литературной деятельности Эрнста Теодора Амадея Гофмана (1776-1822), великого и, к сожалению, малоизвестного в России писателя. В России Гофмана знают и любят, в основном, как автора одной сказки - о Щелкунчике, которую обессмертил великий П.И.Чайковский, создав на её основе всемирно известный балет.
Но Гофман как писатель гораздо больше автора только одной, пускай и самой замечательной сказки. В каждом его произведении присутствует мощное начало Любви, помноженное на безостановочный поиск Истины о нас самих и окружающем мире, что, как мне кажется, должно быть близко и нынешним поколениям ЛГБТ.
В предлагаемом читателю повествовании я пересказал так, как мне она запомнилась, почти "тематическую" новеллу Гофмана "Артуров двор", добавил в неё сюжетную линию из его же блестящего каприччио "Принцесса Брамбилла", итоговое название придумал сам - и вот в результате получилась такая "фьяба", как назвал жанр подобных историй предшественник Гофмана, итальянский драматург Карло Гоцци.
Очень хочу обратить внимание читателей сайта на одно, весьма важное, на мой взгляд, обстоятельство!
Все тот же Карло Гоцци требовал от начинающих и не очень начинающих писателей, чтобы они для увлекательности сюжета своих сказок не гнались за небылицами и чертовщиной. Но в основе их творчества должна лежать та или иная философия, которая и определяет главные поступки литературных героев. Так вот, мне для написания этого повествования не потребовалось изобретать какую- то свою особую "философию", поскольку я полностью использовал ту, что оставил в своём литературном наследии сам Гофман.
Сегодня этого писателя хотят представить чуть ли не как главного первооткрывателя "других миров" в якобы основанном им жанре фэнтези, типа очередных стран-Средиземий и разных планет Снарков, в которых живут и побеждают многочисленные космические капитаны и ученики различных волшебных школ. Но читателю Гофмана не нужно отправляться к другим мирам и планетам и отрываться от знакомой земной почвы - философия Гофмана этого не требовала.
Если коротко, то она выглядит следующим образом.
У человека есть пять органов чувств - зрение, слух, обоняние, осязание и вкус, которыми он познает окружающий мир. Но что, если на свете существуют другие субстанции или другие живые существа, которых мы не можем распробовать, понюхать, услышать, ощутить и увидеть? Можем ли мы тогда с полной уверенностью утверждать, что таких субстанций и существ просто-напросто не существует? Не обманет ли нас тогда эта уверенность, не сыграет ли она с нами злую шутку?
И, озадачивая читателя этим первым философским вопросом, Гофман ставит перед ним другой вопрос: каждый из нас часто видит то, что не видят другие люди, например, сны, часто ощущает то, что не ощущают другие, например, притяжение к другому человеку, или слышит голоса своих близких людей, которых больше не слышит никто.
Но разве все эти видения и ощущения не объективны и реальны для нас так же, как и любая вещь из окружающего нас мира? И разве поэтому они не так же значимы для нас, как и любой предмет из объективного материального мира, или даже ещё более значимы?
И наконец, третья часть философии Гофмана касается его отношения к Искусству и Творчеству.
Тут он вообще предельно краток: только то, что выношено под сердцем, только то, что явилось ясно перед глазами автора, заслуживает того, чтобы о нем узнали другие люди. Только так - и никак иначе, - заповедал творить его Серапион для всех желающих стать его новыми Серапионовыми братьями!
Читайте же Гофмана, друзья мои, он поможет вам в жизни! Читайте и перечитывайте, и будьте счастливы!
В одном славном купеческом городе существовал ко времени написания этого рассказа один большой зал биржевой торговли. Среди всех зданий этого города он стоял как-то по-своему, наособицу, не примыкая тесно к другим постройкам. Он был очень торжественным, с высотой стен более двадцати метров, вмещал в себя тысячу человек и по праву считался главной достопримечательностью города.
Днем в этом зале заключались торговые сделки и царило возбуждение толпы, превращавшей свое броуновское движение в некое подобие гигантской гусеницы, особенно хорошо видной сверху, с высоких колонн верхнего яруса.
Но вот вечером, в сумеречном освещении пропадающего дня, зал биржевой торговли преображался. Сквозь высокие стрельчатые окна верхнего яруса на пол переставали падать солнечные блики, и он постепенно погружался в предзакатный туман. И только статуя самого короля Артура, стоявшая в центре этого зала, белела в предзакатном тумане, теряя свои четкие очертания. Говорят, что именно в эти вечерние часы, когда не толпе, а каждому отдельно взятому человеку предстоит сделать свой важный выбор, способный изменить всю его жизнь, статуя может одним кивком головы дать понять человеку, что он поступает правильно. Но если ты побеспокоишь статую короля Артура по пустякам, то берегись, о, вечерний посетитель зала биржевой торговли: статуя не любит тех, кто беспокоит её по пустякам! Наверное, только поэтому случайный прохожий, воспользовавшийся в вечерние часы этим залом как проходным двором между двумя смежными улицами старого города, старался побыстрее пробежать по нему, не поднимая глаз на статую достославного короля. И действительно, какой может быть серьезный "выбор" у случайного прохожего?
Но случайный прохожий обычно не поднимал глаз не только на статую, но и на замечательные живописные полотна, украшавшие зал биржевой торговли, или зал короля Артура, как его ещё иногда называли люди, именно тогда, когда хотели подчеркнуть особое великолепие художественного убранства этого помещения. Картины изображали аллегории победы Богатства и Благодарности над Бедностью и Болезнью, а также были посвящены значимым событиям, которые произошли в городе за всю долгую историю.
Под одной из таких картин, украшавших первый ярус зала, на широкой деревянной скамье примостился совсем молодой человек в одеянии практикующего юриста: сюртук, шапочка, штаны узкого фасона, туфли с пряжками и чулки до колен. Повторюсь, что человек этот был явно молод: лицо его, не лишённое мужской выразительности, все-таки было ещё слишком свежо и нежно для столь ответственной для молодого возраста профессии, каковой является юриспруденция. Наверное, он сам сознавал это, потому что на лице его отображалась маска некоторого беспокойства, переходящая порой в мимолетную гримасу полного отчаяния.
Он что-то писал крепко стиснутым в руке гусиным пером, и на разложенном перед ним на широком дубовом столе белом листе бумаги проступали следующие письмена: "Сообщаю вам, мой любезный друг, что ваш товар закуплен на сумму две тысячи пятьсот девяносто шесть талеров, о чем я вам настоящим и авизуюсь..."
Но глаза молодого человека были направлены не на то, что выводила его рука, превращая белоснежную девственность бумаги в ее полную противоположность, а совсем на другое место, а именно на стену, под которой он расположился и которая изображала одну удивительную человеческую пару из легендарной истории города. На первом плане, гордо подбоченясь и выставив вперед чересчур крепкую ногу, одетую в чулок и обутую в башмак, стоял богато одетый взрослый мужчина с черной курчавой бородой, скрывавшей добрую половину его лица, а через него, из- за его плеча на зрителя смотрели ясные лучистые глаза гораздо более молодого юноши.
Волосы этого юноши были длинны, но оставляли открытым его свежее, слегка зардевшееся лицо с нежным изгибом губ и румяными щеками. Гордый собой бородач обнимал этого юношу своей правой рукой, а если присмотреться, то можно было увидеть, что пах юноши плотно упирался в широкий зад бородача.
"Вот бы опять вернулись времена, когда двое мужчин могли вот так гордо позировать художнику на улице нашего города, в котором к ним относились с явным уважением за их ум, энергию и смекалку, которую они употребляли не только для процветания своего собственного дела, но и на благо всех горожан! Как уверенно смотрит на нас мужчина и как взволнован своим присутствием на этой картине его юный друг, наверное, пока ещё только авансом получивший право на увековечивание в истории города! Они оба - единое целое, тот самый фантастический Дубльбиголь - парное существо, составленное из двух мужских тел, но живущее общим для двух тел духом, в котором сплавилась уверенность умеющего побеждать взрослого и острая интуиция чувствующего опасность духа юноши! И вместе они образуют то Понимание, без которого нельзя быть успешным в жизни! А сейчас в этом дрянном заштатном городишке, в который превратился тот некогда великий город, попробуй-ка обнимись на улице с понравившимся тебе мужчиной, как тебе сразу накостыляют по шее!" - размышлял чуть ли не вслух молодой юрист, и продолжал: "Мало того, что такое поведение считается неприемлемым для мужчины, так ведь и требования общества заходят гораздо дальше, чем правила поведения на улице! Взять хотя бы меня! Без женитьбы на дочери герра Шприха мне не видать лицензии на право юридической практики на торговой бирже, которую выдает Комитет, в котором заседает сам герр Шприх. И даже получив такую лицензию, я все равно вынужден буду вести обязательный образ жизни достопочтенного гражданина и хозяина семейства! Только на Буршев День эти господа позволяют себе разные "шалости", т.е. могут напиваться за счет города, не допуская, правда, при этом революций и беспорядков, грозящих общественной безопасности, а ещё они могут бить посуду в кабаках с пьяным воплем: "А ты кто такой?!"... От перспективы такой жизни становится так тошно, что хочется бежать из этого дрянного города куда глаза глядят, и, желательно, если уж не в дальнее пространство, которое везде примерно одно и тоже, то уж лучше всего в то дальнее время, когда двое мужчин могли стоять на главной площади города, крепко взявшись за руки, и смотреть с любовью друг на друга, не боясь никаких осуждающих разговоров и оскорбительных действий!"
Неожиданно раздавшийся над его плечом скрипучий голос прервал мысли молодого человека. Над ним возвышался тот самый герр Шприх, о неминуемой свадьбе с дочерью которого молодой юрист только что размышлял. Возвышался - это громко сказано, поскольку молодой человек сидел на широкой скамье, а герр Шприх стоял рядом, но как только молодой человек встал со своего места, то герр Шприх сразу оказался ему по плечо. Но коротышка, тем не менее, неразборчиво выговаривая не совсем приличные немецкие слова, постукивал пухлявым кулачком по невообразимо большой дубовой столешнице и продолжал отчитывать молодого человека.
- Ну, и где вас черти носят, Адольф? Что вы забыли в этом зале в десятом часу вечера, когда сюда только рассматривать чертей на картине "Страшный Суд" можно приходить? Раньше сюда надо приходить, раньше, когда во время рабочего дня здесь можно сделать гешефт хоть на несколько сотен талеров, если у вас не получается пока зарабатывать тысячи! Где авизо для отправки вечерней почтой нашему другу в Гамбург? Дилижанс отправляется через десять минут! Надеюсь, тебе не надо напоминать о важности этого документа для нашего будущего семейного бизнеса, дорогой будущий зятёк? - и с этими словами герр Шприх взял в руки лежавший на столешнице лист.
Невообразимой силы вопль сразу раздался по всему залу. Это герр Шприх, размахивая листком в воздухе, завопил так, как будто ему прострелили ягодичную мышцу - любую на твой выбор, дорогой читатель.
- Святые-угодники, смилуйтесь! Он все испортит, за что ни возьмется, этот чертов зятек, этот достопочтенный компаньон! Черта лысого он станет компаньоном в моей конторе, в самой уважаемой по всему городу и Балтике конторе "Герр Шприх и сыновья"! Нанести мне за один день убыток на десять тысяч талеров! Что вы это здесь такое изобразили? - и он сунул в лицо остолбеневшему Адольфу тот самый лист бумаги, на котором под недописанным текстом авизовки неожиданно оказалась нарисована обнаженная мощная мужская фигура, лежащая на спине среди каких-то фантастических растений, или облаков, что мог знать только автор рисунка, а на этой обнаженной мужской фигуре, заложив руки за голову, под свои длинные, ниспадающие волосы, сидела другая обнаженная фигура, покачиваясь в такт поступательным движениям мужчины снизу и, судя по отсутствию двух обязательных женских прелестей на верхней половине туловища, фигура эта была тоже мужской.
Но, скорее всего, только по прихоти художника, а не по его неумению, член возвышающегося над мужчиной юноши был скрыт от глаз зрителей то ли завитком барашка-облака, проплывающего мимо, то ли мускулистым бедром самого мужчины, приподнявшим стройную ногу юноши вверх так, что она казалась частью его самого.
Браво, молодой человек! И вынужден вам заметить, герр Шприх, что рисунок по своим линиям и пропорциям сделан великолепно, и, поскольку на нём отсутствуют вставшие мужские концы, это творение будет отнесено не к порнографии, но к разряду произведений высокого искусства! - только тут Адольф, на которого было трудно смотреть без жалости из-за пунцовой краски стыда, которая залила все его лицо, увидел, что он находится не один в компании со своим будущим тестем.
Рядом с ними стоял хорошо одетый господин зрелых лет со слегка подсохшим от времени лицом, открытым лбом и веселым завитком волос, вздёрнутым от уголка лба вверх. Следующие произнесенные слова также принадлежали ему.
- Не волнуйтесь, герр Шприх! Если вы успеете написать нужную вам авизовку ещё сегодня, то я отправлю ее со своим экипажем ночью, и она будет доставлена вашему адресату в Гамбурге раньше утренней королевской почты!
- Господи-святые небеса, вы, сударь, посланы мне самим небом! - вскричал мгновенно обрадовавшийся герр Шприх.
- Конечно, я напишу письмо прямо сейчас, но давайте для этого пройдем в нашу контору, а поскольку она расположена на первом этаже моего дома, то и отужинаем у меня так, как подобает двум достойным мужчинам. Да, трем мужчинам - познакомьтесь с моим будущим тестем, Адольфом. Десять тысяч талеров! Десять тысяч талеров вы спасли для меня сегодня в одной мгновение! - и всю оставшуюся дорогу герр Шприх продолжал своим криком беспокоить небеса, поминая их, десять тысяч талеров и вечернего гостя, который по поручению первых спас для него второе.
Между тем мужчины успели разговориться, и выяснилось, что спаситель герра Шприха планирует задержаться в городе ещё на день, чтобы найти себе компаньона для морского путешествия в Санкт-Петербург, где действует самая строгая на Балтике таможня, через которую без грамотного юридического сопровождения обычному иностранцу не пройти и не проехать, не затратив при этом огромное количество времени и денег.
- Сударь, теперь, получается, что уже я послан вам небом, поскольку лучшего специалиста по "русским делам" вам здесь не найти! - так ответно отрекомендовался иностранцу герр Шприх, встав для этого в особо торжественную позу, в которую он становился только по особым случаям, а именно: пятки вместе - носки врозь, грудь же выгнута так, что в солдатском строю ее увидел бы четвертый по счету новобранец. - Я веду дела с Россией уже больше двадцати лет, со времен последней войны, когда я, ещё желторотым юнцом попал в руки русских гренадер при попытке перелезть через развалины городской стены и был препровожден ими к русскому пехотному командиру, который принял мое сбивчивое объяснение своему проступку к сведению и вошёл в моё бедственное положение, не доводя дело до военного трибунала. Правда, поскольку я был молод и свеж телом и пах ещё матушкиным молоком и домашним медом, то он воспользовался своим служебным положением и вошел в меня не фигурально, как вы могли бы подумать, а именно так, как положено смелому командиру и отважному воину, т.е. целиком и полностью и ещё по несколько раз, что вызвало в моем непривычном к такому использованию организме сильную боль и даже кровотечение в том месте, куда он, собственно говоря, вошел. Но, изволите ли видеть, сударь, что именно из-за этого моего состояния и, вероятно, в качестве компенсации за нанесенный ущерб моему здоровью, мой нечаянный обладатель великодушно предложил мне поступить на русскую оккупационную службу. Разумеется, я согласился, и получил вскоре самые необходимые навыки работы с юридическими документами, а также обзавелся нужными связями в России и скоро стал самым востребованным посредником во всех торговых операциях нашего города с этой величайшей державой на земном шаре!
- Гутт, майн либер херр! - всхохотнул октавой иностранец и добавил. - Правда, я слышал мнение некоторых ученых, что Китайская держава по своим размерам куда больше Российской, которая в свою очередь едва ли не больше Индийской. Но в любом случае, действительно, теперь вы мне посланы свыше, поскольку именно такого человека, причем с таким послужным списком, я искал весь день!
К этому времени вся честная компания уже не только дошла до дома герра Шприха, но и готовилась разместиться в столовой, где хозяйничала Кристина, дочка герра Шприха, но пусть читатель избавит меня от необходимости подробно описывать внешность и повадку этой милой фрау. Из всего услышанного со слов Адольфа должны быть ясны как то, так и другое. А если этого не произошло, и благожелательный читатель остался не удовлетворен отсутствием описания этого, пожалуй, единственного по-настоящему "женского" персонажа в настоящей истории, то пусть это будет на совести автора настоящего повествования.
Да, так выходит, что, съев несколько овощных блюд с выпечкой и хорошим полусладким вином, трое мужчин определились с планами на завтра. Было решено, что герр Шприх не только подготовит все необходимые документы для прохождения придирчивого досмотра петербургской таможни, но и отправится вместе со своим гостем в Санкт-Петербург, а гость, в свою очередь, вынужденно погостит у него в доме ещё несколько дней, пока все необходимое к поездке не будет готово. Завтра для его размещения будет готова большая гостевая комната на первом этаже дома, рядом с конторой, а сегодняшнюю ночь он проведет в комнате Адольфа, которой тот бесплатно пользовался в доме как будущий зять и компаньон.
Приготовление ко сну не было долгим. Решено было вторую разборную кровать в комнату Адольфа не вносить, а ограничиться приставлением одной широкой доски к уже имеющейся, с тем чтобы уютно покрыть ее пуховиками и взбитыми подушками.
Гость не отказался от одного тонкого пуховика поверх ровной и прямой доски, на которой он собирался спать, а вот от подушек наотрез отказался, сказав, что именно таким способом он уже десять лет бережет свою голову и спину от изменения давления внутрителесных жидкостей во время сна, что было бы крайне вредно для его здоровья.
Свеча была потушена, и оба мужчины погрузились в темноту, только с одной стороны кровати слегка разбавленную летним лунным светом, вошедшим в комнату через незашторенное окно.
Неожиданно гость встал со своего ложа и снял с себя ночную рубашку, которую вначале на себя надел. При лунном свете его тело как будто заиграло какими-то неясными фосфоресцирующими огоньками, а волосы на коже стали если не видны, то как-то невидимо осязаемы, и Адольфу захотелось потрогать мускулы, которые столь явственно сформировали рисунок этого мужского тела. Оно не было грозным, как тело воина на его рисунке, но оно было выносливым, способным встретиться с любым испытанием, какое только может произойти в жизни человека начала неспокойного 19-го века. И оно также выглядело способным добиться поставленной цели и подчинить себе те объекты, что окажутся в пределах досягаемости его воли.
Адольф неожиданно для себя высунулся из-под одеяла и сел на край кровати. Он сидя снял через голову свою рубашку, как бы невольно давая понять своему более взрослому товарищу, что не собирается претендовать на свое первенство в этой комнате, которая по праву сильного, обнажённого и красивого тела принадлежала теперь ему.
Принадлежало ли ночному постояльцу также тело юного Адольфа, он сам для себя пока не решил, но известно, что любое наше бессознательное действие вызывает к жизни логику ответных поступков других людей по отношению к нам. Видимо, увидев, что Адольф остается сидеть на своей половине кровати как человек, добровольно отказавшийся от борьбы за первенство в этой комнате, незнакомец подошел к нему и, обнаженный, встал перед ним, закрыв своей фигурой падающий на пол лунный свет. Руки незнакомца легли на волосы и неспешно стали перебирать их. Волосы Адольфа не были длинными, как у юноши на картине в зале, он все-таки стригся по требованию моды своего времени, но прикосновение руки другого человека к завиткам и прядям своих волос заставило кожу Адольфа покрыться мурашками и затрепетать, а внутри его стало разжигаться чувство растущего возбуждения от приближающегося телесного контакта.
Зачем-то пытаясь приподняться на своей кровати, Адольф невольно ткнулся носом в живот стоящего перед ним человека. Незнакомец воспринял это случайное движение молодого юриста по своему: он сел рядом с молодым человеком и осторожно наклонился своим лицом к его лицу. Его дыхание не было жарким, а от лица пахло приятным терпким ароматом дорогой "кельнской воды". Незнакомец провел языком по губам Адольфа и, повторив этот движение несколько раз, заставил того приоткрыть рот. Язык гостя стал вежливо, но по-хозяйски осваиваться в новом для него помещении, готовя его не только для себя, но и для иного посетителя уже из нижнего мира человеческого тела, из мира, начиненного пряными запахами мужской фабрики по производству семени, работающей практически без остановки. "Чтоб не сгинул род людской, шире, детка, рот открой!" - как поется в одной старой немецкой песенке.
Одной рукой взрослый мужчина направил голову юноши в сторону своего вставшего члена, покачивающегося строго параллельно поверхности пола и даже немного посматривающего вверх, а второй рукой предложил тому широко открыть свой рот.
И уже через несколько минут член незнакомца вовсю хозяйничал во рту Адольфа, заставляя того испытывать как удивление от крепости находящегося внутри его предмета, так и некоторый испуг от навязчивой фантазии его ещё более глубокого проникновения. Во времена, когда жил герой нашего повествования Адольф, в Европе всерьез считали, что глубокое проникновение члена в глотку способно привести человека к смерти, и, как знать, может быть, отдельные примеры такого несчастия на самом деле были.
Адольф так и не догадался, как лучше вести себя с членом незнакомца, уже полностью освоившимся в его рту. Юноша был неопытен в таких делах, острые человеческие зубы ещё казались ему непреодолимой преградой для получения наслаждения от оральных ласк, и, чтобы лишний раз не поддаваться ненужному сейчас волнению, он решил положиться на волю опытного взрослого, обезопасив себя от смерти левой рукой, взявшейся за самое основание его члена.
Незнакомец не возражал, но, опустив свою ладонь на руку Адольфа, сместил ее с основания члена на свои яйца, заставив легким пожатием руку Адольфа закрутить их вокруг себя на один, а чуть позже и на два оборота. Дыхание незнакомца сразу стало более прерывистым, тело его стало ещё более жарким, а ритм вхождения-выхождения члена изо рта Адольфа обратно в его рот заметно ускорился.
Кульминация процесса не заставила себя долго ждать. Член гостя разрядился во рту Адольфа потоком горячей влаги, не настолько горячей, чтобы обжечь язык или небо, но при этом оказавшейся достаточно горькой на вкус, как у уставшего человека, выпившего не менее двух литров пива за один присест!
Выждав минуту сладостного экстаза, когда струи мужского секрета уже выбросились под гигантским давлением наружу и только отдельные капли продолжают оставаться внутри, гость вынул свой член из рта Адольфа.
То, что перешагнувший половину своей земной жизни ночной гость испытал полное удовлетворение от произошедшего незапланированного совокупления с юным молодым человеком, было очевидно.
Но вот Адольф чувствовал себя явно неудовлетворенным. Его член уже долгое время находился в строго вертикальном положении, но без помощи рук, рта или других пригодных для этого конечностей разрядиться сам по себе не мог и не собирался.
Адольф взял руку незнакомца и положил на свой член. Он, наверняка, не против был насадить на свой член и всю голову своего партнера, но юношеская робость перед опытом взрослых и незнание всех своих физиологических потребностей, равно как и способов их удовлетворения, заставили его ограничиться только рукой своего знатного иностранца.
Незнакомец не убрал свою руку и стал достаточно интенсивно двигать вверх-вниз крайнюю плоть Адольфа и шевелить его яйца. Рука незнакомца была на удивление нежна и доставляла члену и мошонке неизвестные доселе наслаждения. Оказывается, ночной гость успел смазать свою руку нежным ореховым маслом, приятно пахнущим персиковым зерном, и Адольфу стало так хорошо от ловкости движений незнакомца, что он громко застонал и был уже готов попросить его не торопиться с получением самого большого удовольствия в своей жизни, но, как это часто происходит в действительности, наша потребность достичь чего-то оказывается куда сильнее нашей же способности от этого "чего-то" воздержаться.
Волна удовольствия поднялась снизу от яичек Адольфа и захлестнула его всего целиком, затопив не только пространство его тела, но и часть его сознания, отключив в нём все мысли, заботы, мечты и желания, оставив только одну непреходящую и ничем незамутненную Радость.