Всякая Радость когда-нибудь заканчивается, и блажен тот, чья радость плавно переходит в здоровый, возвращающий силы сон.
Адольфа в эту ночь можно было назвать таким ублаженным. После феерического экстаза, который ему довелось пережить от руки своего ночного гостя, он заснул, и ему приснился один из тех снов, которые посещают любого человека хотя бы один раз в жизни и которые запоминаются навсегда.
Адольфу снилось, что он шёл по тропе летнего сада, взявшись за руку с тем прекрасным юношей, которого он видел на картине в зале биржевой торговли, и сердце его пело и стучало с его сердцем в один такт - тук-туктук-тук, и они радовались той несказанной радостью двух любящих сердец, что нашли друг друга.
Неожиданно рядом с тропою, по которой они шли, возникла мрачная фигура ночного гостя.
Стоя рядом с тропинкой, он вытянул вперед руку, как бы останавливая двух молодых людей и перекрывая им передний проход.
- Адольф, остановись! Ты не можешь идти дальше. Ты не можешь идти дальше вместе с НИМ, с этим прекрасным юношей с картины. Ты не можешь остаться вместе с ним навсегда! Ты ищешь небесной любви, любви навсегда, и ты готов ради этой любви отказаться от всех земных благ, какие только бывают в жизни: от почестей, от гордости за свои успехи, за свой профессионализм, от материальных благ и изобилия денег. Но этот юноша не таков! Он любит жизнь, он ее слишком любит. Ему нужны сильные переживания и любовь, но не любовь одного единственного мужчины, а восторг и поклонение очень многих мужчин! Он хочет быть в центре внимания и славы, он хочет славословий в свою честь и дорогих подарков. Он не хочет работать ради денег, потому что он тоже презирает деньги, как и ты, но в отличие от тебя он бесчестен по отношению к ним! Он хочет иметь их у себя в услужении как своих бессловесных рабов... Адольф, ты честнее, а значит, благороднее его: если ты искренно презираешь вещи и ценности, что противны тебе, то ты можешь и отказаться от них! А твой возлюбленный, презирая их, в то же время хочет использовать их, как хитрый Господин использует слабости своих слуг в собственных грубых эгоистичных интересах. Он не благороден, Адольф, он не ценит всего высокого, небесного, что связывает вас! Берегись его, Адольф, он не пойдет за тобой в горний мир, он предаст тебя ради ещё нескольких лет земных удовольствий... Он ненадежен - будь осторожен!
Даже сквозь сон Адольф почувствовал, как вся его кровь бросилась в лицо- до такой степени он был не согласен с незнакомцем! Но как всегда бывает с истинно любящим человеком, застигнутым врасплох в момент интимности с предметом своей любви, он не нашелся, что сказать: ум его отсутствовал в это время, да и откуда его можно было достать для отпора столь наглому и дерзкому словесному вторжению - не было никакого представления. Адольф во сне прошёл мимо мрачной фигуры незнакомца, как мимо призрака, который заколебался от движения воздуха и, похоже, готов был растаять в светлом пространстве сада. Но зловещий призрак не растаял, а продолжал вытягивать вперёд свою руку так, что вскоре она превратилась в шипящую и свистящую змею.
Змея ухватилась своей головой за ногу Адольфа, обернулась вокруг ноги несколько раз и сжала её так сильно, что он не мог дальше сделать ни шагу. Чувствуя, что юноша обездвижен, змея подняла к его лицу свою хищную свистящую морду. Юношу обдало смрадным дыханием этого мясоедного чудища. Но Адольф почему-то не испугался того, что змея укусит его в нос, в щеки или губы, и змея, действительно, почувствовав его бесстрашие, не стала атаковывать юношу в лоб, а резко развернувшись, она нырнула опять вниз, к ногам Адольфа, и, широко раскрыв пасть, впилась в его промежность.
- Она не хочет, чтобы я стал мужчиной! Тогда она сможет меня победить! - пронеслось в голове юноши.
И, схватив рукой болтающийся между своих ног хвост змеи, он что есть силы дернул его вверх. Дикая боль в заднем проходе и промежности пронзила его и заставила проснуться.
Незнакомец лежал на нем, сильно сдавив его левую ногу, и, пыхтя, пытался проникнуть в его анальное отверстие.
- О черт! Нет! Нихт! - закричал Адольф и что есть силы пнул незнакомца свободной ногой куда-то вниз живота. Удар молодецкой, накачанной силовыми упражнениями ноги юноши был такой силы, что находящийся в более чем зрелом возрасте незнакомец буквально улетел с кровати и грохнулся на пол, громко при этом застонав.
Не жалость к незадачливому интервенту его ануса, а скорее испуг, не пришиб ли он того до смерти, заставил Адольфа вскочить с кровати и броситься к лежачему незнакомцу.
- Вы живы, сударь? Вы можете встать на ноги? - в беспокойстве спросил он его. Но вместо ответа незнакомец продолжал стонать, и Адольф, приподняв его с пола, полупосадил-полуположил того обратно на кровать.
Повернувшись к столу, он зажёг одной серной спичкой сразу две свечи и поднёс их к лицу потерпевшего.
Оно всё ещё было искажено гримасой боли, но губы уже шевелились и что-то шептали на незнакомом для Адольфа языке. Не желая дальше оставаться в тени сомнений, Адольф заговорил первым.
- Сударь, в любое другое время я бы почёл своим долгом извиниться перед вами за столь несоразмерную силу своего удара, но во время боя за свой зад трудно эту силу предрассчитать. Я всё-таки надеюсь, что не нанёс вам непоправимого увечья и вы сможете использовать свои детородные органы по их прямому назначению. Вам же в свою очередь надо бы признать свою неправоту в том, что вы посягнули на вам непринадлежащее в то время, когда владелец оного спал и не мог даже предупредить вас о своей неготовности продолжать знакомство столь неожиданным для него образом. Мы слишком мало знакомы для того, чтобы анус каждого из нас стал предметом любовных утех другого без спроса его спящего владельца!
- Да, сударь, признаю свою неправоту по отношению к вам. Я переоценил свои силы и былые успехи по безболезненному распечатыванию молодых попок, чаще всего притворявшихся спящими, что становилось ясным по их утренним поцелуям восторга и просьбами о новой встрече. С вами у меня случилась очень болезненная для меня накладка.
И при этих словах незнакомец попытался натужно улыбнуться.
- Вы девственник? - спросил он Адольфа.
Адольфу был неприятен такой прямой вопрос.
- Зачем вы спрашиваете меня об этом, сударь? Всё, что касается моего тела, касается только меня одного, поскольку моё тело - это только мой слуга и исполнитель только моих прихотей!
Тут надо сказать по правде, дорогой читатель, что у Адольфа было два случая, когда он ощущал мужской половой орган в своей заднице, но поскольку самому Адольфу, как вы видите, такие разговоры неприятны, а также потому, что к содержанию нашего повествования они не имеют прямого отношения, я, на правах рассказчика этой истории, вычеркиваю их из списка.
Увидев нежелание Адольфа отвечать на прямо поставленный вопрос, незнакомец отыграл, что называется, взад и повёл разговор о другом. О чём ещё может говорить человек, только что получивший мощный удар ногой по яйцам? Конечно, только о себе любимом!
Меня зовут Лоренцо Метастазио, и я родственник того знаменитого композитора Пьетро Паоло Метастазио, чья музыка услаждала слух обитателей дворцов и хижин на холмах Апеннин без малого сто лет подряд. Правда, в этом веке её стали порядком забывать, появились новые ритмы, новые темпы, появились новые музыкальные инструменты, и старый добрый клавесин уже редко звучит в гостиных образованных людей. Его заменил этот новый монстр, издающий квакающие звуки - вы поняли, что речь идет о пианино. Но сам я никогда не был музыкантом. Меня всегда влекло к себе только земное знание, а не музыка небесных сфер. Возможно, наши души одинаковы, и душа одного человека ничем не отличается от души другого, тем более что и сам Спаситель говорит о невозможности определения мужского или женского пола у души, оказавшейся в загробном мире. Скорее всего, душа каждого из нас - это облако, гуляющее по небу. Но почему тогда мы так отличаемся друг от друга, и не только внешне, телесно, что очевидно для каждого, кто имеет хотя бы один из пяти органов чувств, но и внутренне, в самых глубоких своих склонностях и пристрастиях? После долгих размышлений на эту тему я пришёл к выводу, что душа человека представляет собой дом, который в отличие от обычного земного дома строится постоянно и который человек может расширять вплоть до самого конца бренной земной жизни. А можно ли его строить потом, когда смерть останавливает жизнь в наших телах - бог весть, но это вряд ли... Да, так вот. Кто-то из людей строит себе жильё размером с небольшую привратницкую у входа, кто-то удовлетворяется дворницкой под лестницей, кто-то легко осваивает первый этаж, а кто-то - второй, но при этом каждый уверен, что вот это освоенное им пространство и есть его подлинная душа, которая пребудет потом сама в жизни вечной до скончания веков. Я же не таков: имея интерес к познанию своей души, я очень далеко зашел в обустройстве своего "дома", открыв ключом своего познания больше комнат, чем это сделали самые выдающиеся люди нашего времени, - незнакомец, постепенно перестающий быть для Адольфа таковым, выпрямился и переполз с кровати на единственное в комнате кресло, где и продолжил.
- Во-первых, я знаю языки всех европейских народов и могу разговаривать на каждом из них. Во-вторых, я написал две работы по теории множеств Лейбница со всеми необходимыми математическими выкладками и получил весьма благосклонный отзыв о них. Я также проработал два года вместе с лордом Кавендишем в Англии в его лаборатории, а также написал этюд о внутреннем электричестве, но, признаю, что в прошедшем веке трудно было назвать хотя бы одного ученого, который не написал бы пары страниц по этому вопросу. Но странное дело! Занимаясь науками, я убедился в полном отсутствии у меня того качества, что называется "научным честолюбием", чувства, которое в мире науки считается обязательным условием успеха, таким же, как в мире картежников считается шулерство. Я никогда не стремился поставить своё имя на титульном листе научных трудов, справедливо полагая, что всё мной придуманное принадлежит всему человечеству и не является моей собственностью. Даже когда Лейбниц по каким-то свои соображениям отсоветовал мне печатать мои работы по теории множеств, то я не стал возражать ему, и в результате мои работы остались никому неизвестными.
- Старик Кавендиш, надо отдать ему должное, не давал мне никаких советов на этот счет, но он сам не опубликовал за всю свою жизнь ни одной значимой научной работы, поскольку ударился в другую крайность, свойственную пытливым умам: ничего не говорить, а уж тем более не печатать до тех пор, пока не достигнешь полного понимания изучаемого тобой предмета, что на практике означает - не писать о предмете, интересующем тебя, ничего и никогда. Ведь жизнь человека так коротка, а мир так безгранично велик, что нет никакой возможности понять хоть что-то окончательно определенное даже об одном каком-то отдельном предмете, например, о лежащем на дороге камне, - вот на этих словах рассказчик вздохнул и замолчал.
Между тем, самый глубокий мрак короткой летней ночи совсем прошёл, и в ожидании близящегося утра и обозначаемого им начала нового трудового дня Адольф начал испытывать глубокую неудовлетворенность от всего только что им испытанного, как будто бы ему подложили в тарелку лягушку вместо обещанного сладкого десерта.
На каком-то автопилоте, в попытке унять это гложущее его чувство, он взял за руку ученого иностранца и повлёк его обратно на кровать.
- Я хочу, чтобы вы завершили начатое вами дело, - сказал он тихо, но настойчиво. - Но сделайте всё, что вы хотели сделать с моим задом не своим детородным предметом, а своим так много говорящим языком... Давайте найдем ему сегодня гораздо более нужное применение!
Синьор Лоренцо погрустнел, но не стал возражать.
Голый юноша лёг спиной на кровать, закинул наверх свои ноги, развёл их в коленках и выставил наружу раскрасневшуюся дырку своего зада.
- Ну же, не сидите сиднем! Начинайте работать, магистр и доктор! - воззвал он к синьору Метастазио.
И вот уже магистр и доктор разных наук уткнулся лицом в раскрытые ягодицы юноши, ещё больше раздвинул их руками и припал ртом к его анальному отверстию, как припадал он раньше к разным источникам науки и знания.
Острый, как будто суховатый язык ученого начал двигаться по кругу вокруг сжавшейся поначалу дырочки Адольфа.
Молодой юрист закрыл глаза и отдался потоку приятных ощущений.
- Боже мой! - подумал он. - Человек так силен и самостоятелен в своих действиях и так обособлен разумом от всех других людей, что, казалось бы, должен без труда доставлять сам себе неземное наслаждение! Но нет! Только нежные прикосновения языка другого человека дарят телу властного мужчины самую большую в его жизни телесную радость. Есть ли в этом какой-то высший смысл? А почему нет? Варум бы нихт? Разве эта специфическая зависимость самых сильных людей от самых слабых своих собратьев, в которой они даже не отдают себе отчета, не обеспечивает процветание и благоденствие всему роду человеческому?
Глаза Адольфа прикрылись сами собой, из разомкнутых губ слетел легкий стон, он вздрогнул и расслабился каждым мускулом своего тела: это синьор Лоренцо вошёл своим чудесным языком в глубины его увлажненного и полностью раскрывшегося зада. Язык учёного, как кисть художника, рисовал на стенках анала какие-то восьмёрки, девятки, другие геометрические фигуры вплоть до жесткого треугольника, которым он начал давить на простату, расположенную недалеко от входа в задний проход Адольфа. Язык ученого был подобен всё той же змее, только уже смирившейся со своей невольничьей участью и нашедшей в задней пещерке юноши свою рабскую судьбу.
Сладкая истома одолела молодого человека, ни одной мысли не осталось в его голове. Ласковые движения языка доктора наук не прекращались, и казалось, что весь Великий Выходной Путь молодого юриста - от крайнего сфинктера и чуть ли не до самого желудка - подвластен языку искусного итальянца. Казалось, что ещё мгновение - и поток лавы изольётся из открытого жерла стоящего вертикально вверх кратера вулкана детородного органа Адольфа, но его хозяин его остановил.
- Достаточно, о достопочтенный магистр и доктор, - с усмешкой сказал он. - А теперь послужи своему нерадивому студенту своим чудесным изобретением, о котором ты так много сегодня рассказывал за столом во время ужина.
И он вынудил синьора Метастазио залезть в свой саквояж и достать оттуда длинный изогнутый шнур, опять-таки напоминающий живую змею, которая имела на всем своем немалом протяжении разные утолщения.
- Это одно из чудес Нового Света, смола деревьев вечнозеленой бразильской сельвы, - ещё раз пояснил синьор Лоренцо. - Индейцы называют его каучук. Такого материала в Европе нет и долго ещё не будет. Я первый догадался нагревать его до высокой температуры, при которой он начинает кипеть, бурлить и изливаться в заранее приготовленные формы. При выборе названия этого процесса я руководствовался тем же принципом, каким руководствуется природа, выбрасывая семя мужчины из его вскипающих изнутри гениталий, - "вулканизация", а сам получившийся материал я назвал "резиной", что по латыни означает просто "смола" без всякого уточнения места и времени её возникновения... Да, за авторством своих открытий я не гонюсь, но и давать право любому шарлатану от науки присвоить себе придуманный мной чудесный состав я тоже не позволю. Пусть это открытие останется безымянным и послужит, как я того и хотел, всему человечеству.
И с этими словами синьор Метастазио направил голову каучуковой змеи прямо в обильно смазанную своими слюнями и соплями заднюю норку Адольфа. Змея легко проскользнула в неё и стала проворачиваться в ней и шевелиться. Адольф застонал. Как ему было хорошо! Как только утолщение на резиновом теле змеи проникало вглубь его ануса, переходя границу сфинктера, то казалось, что это предел всех возможных в жизни удовольствий. Но резиновая змея уходила дальше вглубь его недр, до следующего утолщения, и это невообразимое по своей силе наслаждение повторялось вновь.
нравилось ощущать себя хозяином. Пусть синьор Лоренцо своим полным послушанием заслужит его, Адольфа, окончательное прощение за столь наглую попытку вторжения в анус Господина! А там дальше, возможно, Адольф соблаговолит взять к себе старика на постоянную службу в качестве сексуального раба и одновременно кассира по своим разным бытовым расходам. А что, разве сексуальный раб не должен полностью принадлежать своему хозяину со всеми своими деньгами, сбережениями, недвижимостью и накопленными человеческими связями? Не просто "должен", а обязан! Отныне всё имущество итальянца будет не его собственностью, а собственностью его Господина!
Воодушевленный такими мыслями, Адольф несколько раз ощупывал рукой крепость своего смотревшего строго вверх члена и втянутость готовых к выстрелу яиц.
- Возьми в рот мой хуй, возьми его в рот и пососи хорошенько, работая и губами, и языком, - потребовал он.
Пожилой раб послушно приставил обнажившуюся головку члена Адольфа к своим губам и начал сосать её.
- Дальше, глубже бери, - потребовал юноша.
Старый раб и это его требование беспрекословно выполнил. Член Адольфа полностью погрузился в мягкое влажное пространство рта другого человека, покорного его воле, и пошёл гораздо дальше обычного для проникновения члена в рот предела, а именно в ту часть горла, которая отвечает за поступление в легкие воздуха. Синьор Лоренцо стал задыхаться и давиться членом, глаза его сначала округлились, а затем вылезли из орбит, он резко застучал рукой по кровати, но член Адольфа и не думал останавливаться на достигнутом. Наоборот, уперевшись в стенку гортани, детородный орган слегка постоял, как бы в задумчивости, но потом резко дернулся вперед и решительно всунулся в горловое пространство раба до самых своих яиц!
- Языком продолжай работать, раб! Мне по хую, что мой член целиком у тебя во рту! Работай языком дальше, облизывай мне яйца! - властно потребовал молодой юрист от морально раздавленного старика.
И действительно, язык раба уже не помещался в его рту, поскольку всё свободное пространство занял в нём член Господина. Язык синьора Лоренцо был вынужден покинуть свой собственный дом и оказаться на улице, где его уже поджидали два волосатых яйца, которых он обязан был лизать по приказу Хозяина. Адольф не стал усложнять только что обретённому рабу эту нелёгкую работу и не двигал поэтому своим членом, удовлетворяясь приятными ощущениями от сжатия стенок пищевода, в котором он оказался, но при этом не останавливал разбег своих мыслей по поводу дальнейшего использования своего нового живого имущества.
- Слушайте, синьор Раковая Опухоль, или как тебя там. Так тебя звали в прошлом, которое для тебя закончилось вот этой ночью. Отныне тебя зовут раб Педрилло, и ты обязан выполнять все мои желания и капризы с такой же легкостью, с которой ты до этого выполнял свои! Отныне у тебя нет ничего своего, и весь ты сам со всем своим имуществом переходишь в мою полную собственность и распоряжение. Чтобы доказать тебе, что ты всего лишь моя простая вещь, я грубо лишу девственности твой зад, просидевший столько лет без дела на кафедрах разных европейских университетов. Сегодня ты поработаешь тем самым местом, которым часто работают шлюхи на нашем Большом Рынке, когда у них открывается влагалищное кровотечение или когда они по природной глупости всех шлюх не оставляют попыток стать матерями и беременеют от первой залетевшей в них палки. Я распечатаю твой зад, как зад дешёвой торговки своим телом, и никакие возражения здесь не принимаются! Начинай-ка освобождать мой член из сладкого плена своего вафельника, а тем количеством слюней, которым ты ещё не подавился, смажь получше свое дупло, потому что, клянусь своей кровью, оно сейчас перестанет быть твоим!
Синьор Метастазио умудрился что-то бессвязно промычать, задевая своим языком за нижнюю поверхность уже поджавшихся к самому члену яичек Адольфа, но возражения не принимаются - таков установленный для него закон. Молодой юрист неторопливо подождал, пока его блестящий от слюней и как будто ставший от этого намного больше хуй не вышел изо рта послушного раба, и только тогда поднялся с кровати, покачивая своим полностью готовым к работе красавцем из стороны в сторону.
Молодой Хозяин обошёл лежанку с удобной для себя стороны и подошёл к обнажённому заду синьора Метастазио.
- Встань на четвереньки на краю кровати, шлюха, и руками раздвинь свой зад, как это делают все шлюхи в нашем городе, - потребовал он от своего раба.
Тот, всхлипнув, согнулся и взгромоздился своими тощими, покрытыми седыми волосками ногами, на самый край кровати.
- Возьмись своими руками за свой вонючий пердак, старый козел! Сейчас я сделаю из тебя девку на старости твоих лет, и ты останешься ею до тех пор, пока смерть не приберёт тебя к себе. За каждое совокупление в твою жопу ты будешь получать плату, как все шлюхи нашего города, но не в рублях и пфеннингах, а в ударах плетью по твоей старой тощей жопе! Чем лучше ты поработаешь сракой, тем больше ударов получишь... Но не вздумай показать свою незаинтересованность в получении удовольствия своим Господином - тогда ты получишь столько ударов по сраке, сколько надо, чтобы кожа слезла с неё! Запомнил, раб? А теперь выполняй! - скомандовал молодой юрист.
Итальянец послушно схватился обеими руками за свои старые булки, отчего потерял равновесие и плюхнулся лицом как раз в то место, где лежала задница Адольфа и куда стекла целая лужа из его слюней и соплей.
- Вот и лежи дальше в своих соплях, пока я не кончу в твою задницу! Твоё лицо, ставшее сегодня обычной пиздой, мне в ближайшее время больше не понадобится - со смехом отозвался Адольф.
Он даже не стал щупать правильность намеченного пути вторжения в анус пальцем, рассудив по-своему, что его вставший мокрый член сам найдет необходимое ему отверстие, а уж как хорошо оно будет смазано и доступно для ебли - это уже не его дело. Не дело Господина проверять готовность инструментов своего раба!
Анус ставшего рабом знатока какое-то непродолжительное время, действительно, не поддавался члену Адольфа. Непонятно было, то ли старикан всерьёз сжал свой пукан в безнадёжной попытке остановить вторжение чужого хуя в свои недра, то ли он просто пытался своим пассивным сопротивлением всего лишь ослабить злую настойчивость Адольфа, но только тот, подавшись задницей назад, когда головка его члена прислонилась к заветной дырочке, неожиданно резко послал свой хуй вперёд - так, как его учили посылать с места коня на уроках в военной школе.
По всей комнате, а может быть, и по всему коридору второго этажа дома герра Шприха раздался душераздирающий крик, который, по справедливости, правильнее было бы назвать "ушераздирающим", поскольку душу Адольфа он никак не затронул, а вот ушам его мог вполне повредить: то синьор Лоренцо, дернувшись всем телом вперёд, подальше от члена Адольфа, был всё-таки настигнут им в последовательном движении и пронзён насквозь сразу на всю глубину! Лишённый всякого подобия сопротивления перед взявшей верх молодостью, почтенный старец с воплем снова рухнул лицом в собственные сопли, из которых только что попытался подняться. А привыкший к мягким подушкам почтенный зад европейского ученого и мыслителя оказался полностью насаженным на надроченный хуй вчерашнего парня!
Но и для Адольфа ощущения, возникшие в его члене от покорённого стариковского ануса, оказались очень неожиданными. Он почувствовал себя не в узком и сухом анальном отверстии, в котором он готовился оказаться и которое готов был долбить самое долгое время для получения столь желанной разрядки, а он оказался как будто в просторном, скользком пространстве женского влагалища, от мокрых стенок которого веет жаром и где напряжённый член моментально разряжается, даже не пытаясь хоть как-то сдержаться и продлить столь скоротечное удовольствие.
Адольф испытал нечто подобное всего один раз, когда он начал совокупляться с одной из торговок своим телом на Большом Рынке, и кончил так быстро, что ему до сих пор было стыдно об этом вспоминать. Воистину, слова материальны, и как ты назовёшь сам процесс, так он и пройдет! Назвал захваченный силой анал старого ученого пиздой - на, получи всамделишную пизду на свой конец в самый неподходящий для того момент, когда чаша телесного удовольствия ещё не только не выпита до дна, но даже не сделан его самый первый жадный глоток...
От ощущения мокрых стенок влагалища, знакомых ему по одному-единственному сексу с падшей женщиной, никуда было не уйти, нарастающий зуд в члене Адольфа становился все более нестерпимым, и вот неостановимая волна семяизвержения, дарящая единственное природное наслаждение для тела мужчины, стала неудержимо подниматься вверх из распаленных похотью гениталий юноши - прочь, на выход, на воздух, на весь белый свет!