Первый друг. С которым не было ничего, так, баловство щенячье, юношеские эксперименты - до определённого предела только, до принципиальной грани. Тогда эти принципы были чертовски важны, а после - посланы с беззаботной лёгкостью. Не потому ли, что расставание обесценило эти принципы?
Первый любовник. Был бы он вообще, если бы с другом не разошлись так безапелляционно и по-дурацки: без объяснений, без пощады, без шанса на откровенность? Расставание изменило меня в три дня так, как не смогли поменять три года близких отношений. Синдром приобретённого пофигизма - это когда оптимистичный настрой основывается на уверенности, что хуже уже не будет, так как некуда. Плюс желание доказать всему миру, что я - зашибись какой ценный кадр! Нет, до подлостей я никогда не опускался, но то, что стал стервознее и наглее - это факт.
Тогда, после случившегося, я поехал поступать в музыкальное училище. Питер всегда будоражил меня. После родного тихого городка этот город представлялся мне просто центром цивилизации! Жизнь кипела, на каждом углу, словно невидимые тараканы, невероятными траекториями носились шансы и счастливые случаи, и я носился так же, пытаясь пересечься с ними. Общежитие, где я впервые ощутил себя свободным: предоставлен сам себе, никто меня не контролирует, никто не смотрит, как на недоразумение и "ошибку молодости". Я равный среди равных, и мы все на старте! И я люблю всех этих пацанов и девчонок, с которыми сводит меня судьба, и хочу, чтобы мы все выиграли! Хотя и понимаю, что так не бывает.
Абитура - счастливое время, несмотря ни на что. Время новизны, время надежд; нет, не надежд - веры в чудо! Время, когда чувствуешь, что весь мир перед тобой, как на тарелке, предлагает выбирать кусок себе по вкусу и силам. Мне уже ... - и в то же время ещё ... И вот она, жизнь, во всём своём великолепии молодости и разнообразия!
Я поступил и приехал домой победителем, но родной город был пуст. Потом зарядили дожди, и стало совсем хреново. Спасался в родной музыкалке, занимаясь там целыми днями.
Питер осенью был уже не столь праздничным, каким показался мне в июле. Но всё же это был Питер!
Меня поселили в одну комнату с Гошей Лавитой и Димкой Сергеевым; Гоша был старше меня на год, с Димкой мы были ровесники, и все втроём - однокурсники, только Лавита осваивал скрипку, Дмитрий - гитару, а я - сакс.
Первое время в общаге я чувствовал себя довольно неуютно. Мне нравилось обилие новых людей, каждый день - новое знакомство, и мир приобретает новую краску и грань. Но когда я, уставший, брёл в свою комнату с желанием отдохнуть, мне хотелось найти там уют и покой, а ничего подобного в комнате не наблюдалось. Мои новые приятели были людьми общительными, и зачастую тусовка под пиво засиживалась у нас допоздна. Утром я вставал с огромным трудом и брёл на занятия.
Кроме постоянного недосыпа, к которому я вскоре начал привыкать (удивительно, но через месяц мне уже вполне хватало четырёх часов сна в сутки), возникла ещё и проблема личной гигиены. Общий душ на нашем этаже пугал меня своей антисанитарией, я с трудом мог пересилить себя помыться там не чаще пары раз в неделю, когда уж совсем припирало. Стирать я тоже дома не был приучен, так что вскоре из ухоженного юнца превратился в нечто, напоминающее беспризорную шпану. Нет, от грязи моя одежда не ломалась, до такой степени я не опускался, но бытовая неустроенность накладывала на меня свой отпечаток.
Третьей проблемой была еда. Деньги, что мать дала мне на месяц, кончились за две недели. Дальше пришлось занимать. Позвонить матери и сказать, что мне нужны деньги, я не мог - понимал, что ей больше тоже взять неоткуда. И тогда я решил устроиться на работу.
Идею мне подкинул Гоша. Его приятель-второкурсник год назад подрабатывал мойкой машин недалеко от училища и теперь привёл меня туда, как своего протеже. Работа была несложная, единственное - мёрзли и обветривались руки, но я приспособился, купив резиновые перчатки.
Я понял, что есть так, как привык дома, мне теперь не по карману - в нашем буфете полный обед обходился слишком дорого. Пришлось научиться считать деньги и обходиться в день буханкой чёрного и чаем без сахара, чтобы хватало на проезд и сигареты, пока не верну долг. Но меня не сильно угнетало такое положение вещей; мне даже нравилось, что я справляюсь со сложностями, и впервые справляюсь с ними совершенно самостоятельно. К тому же я был уверен, что всё это скоро изменится: глядя на парней-старшекурсников, которые зарабатывали, играя по кафе и клубам, я думал, что на следующий год тоже смогу зарабатывать подобным образом. Так что отчаяния не было, хотя поначалу жилось не очень-то легко.
Отчаяние было по другому поводу, но поселилось оно во мне где-то очень глубоко. Мне казалось, что я никогда больше не смогу никому довериться, никогда не смогу быть счастлив. Я избегал сближаться с людьми и очень удивился, когда Димка Сергеев заявил, что я его лучший друг. Мы действительно много времени проводили вместе, но я не предполагал, что наше приятельство так много для него значит. Я принял эту дружбу, хотя и без восторга, но с благодарностью.
Лавита обходился без задушевных признаний, он был просто нашим неизменным третьим, далеко не лишним. Скорее даже необходимым: юморной (мы с ним всё время прикалывались), энергичный, предприимчивый. Временами наши с ним словесные перепалки переходили в шутливую борьбу, к которой подключался и Димыч. Мне нравилась эта возня, и в то же время меня здорово смущало, что мне это нравится, так что я никогда не был зачинщиком подобных развлечений.
Разумеется, у нас возникали разговоры о девчонках. Помню, на прямой вопрос Димыча я честно ответил, что ещё девственник, и он почему-то жутко этому удивился:
- Что, ни разу?! Даже не целовался ни с одной?!
- Нет. А у тебя уже была девчонка?
Димка хмыкнул:
- Вообще-то тоже ещё нет... Ну, так, чтобы всерьёз...
- А чего ты тогда так удивляешься?
- Ну, ты девкам вроде как нравишься...
Я уставился на него:
- Это кому это?
- Наташке Сиверцевой. Ну эта, народница-домристка, в очках.
- Кхм... - Наташка была совсем не красавица, да и умом не блистала. - Забудем.
Гоша хохотнул.
- А почему ты решил, что я ей нравлюсь? - всё же мне было любопытно: впервые девчонка испытывала ко мне симпатию.
- Да она на тебя всё время пялится! На общих уроках. Обрати внимание как-нибудь.
- Нахрен?! - фыркнул я, - Обратишь - потом не отвяжешься.
- А зачем отвязываться? Трахнул бы её, - подкинул идею Димон, раскачиваясь на стуле, поставленном на две ножки, и поглядывая на меня с развязной ухмылочкой; я изобразил рвотный позыв, чем ещё больше его развеселил. - А если серьёзно - кого из наших девчонок ты бы хотел того?
- Ну... не знаю...
- Викулю? - предположил Гоша.
Кларнетистке Вике я действительно симпатизировал, но представить себя с ней в постели до сих пор не пытался. Попытка окончилась неожиданным приливом крови к щекам. Парни заржали.
- Тьфу на вас! Озабоченные.
- Чё ты к нему пристал? Он, может, не дорос ещё для таких тем, - протянул снисходительный Гоша с высоты своих ...цати.
- Сам ты не дорос! - огрызнулся я.
- Ну, а кто тогда тебе нравится? - домогался Димон.
- Никто!
- Мерзкий самовлюблённый эгоист! - сделал вывод Сергеев.
- Онанист, - поправил его Лавита, за что ему тут же прилетело подушкой по башке.
После этого разговора у Димки появилась новая манера обнимать меня со спины, когда я сидел или стоял, и наваливаться, прижимаясь ко мне. Это было приятно, хотя я и подозревал, что друг неспроста так со мной ласков. Между нами началась своеобразная игра: что-то вроде флирта. Я не поощрял его, но и не обрывал. Меня приятно волновал специфический интерес этого парня ко мне, но я не был в него влюблён и не собирался заходить с ним слишком далеко. Не дальше дружеских объятий и слегка рисковых шуток.
Был ещё один человек, который привлекал моё внимание - Сергей Дёмин, трубач-второкурсник. Во-первых, он был очень красив на мой вкус: высокий, широкоплечий, с тёмно-русыми волосами, ясными серыми глазами в обрамлении длинных ресниц. Во-вторых, он играл с джазовой командой в арт-кафе, и я думал, что неплохо бы было навести с ним контакт для совместной работы в будущем. Но Серёга долгое время не интересовался мной ни под каким соусом. Даже если мы сталкивались с ним нос к носу, дальше равнодушного "привет" наше общение не шло. Если бы он не был так хорош собой, я был бы смелее, а так поневоле смущался...
конец октября, но снег выпадать не торопился, так что работы у меня не убавлялось. Однажды поздним вечером, уставший и сонный, я уже собирался домой. На площадке маневрировал чёрный BMV, и пока он давал задний ход, я решил проскочить перед ним. Неожиданно машина рванула вперёд. Я заторопился, поскользнулся на мокром, грязном асфальте и растянулся в паре метров от бампера.
У меня есть одно забавное свойство: в критических ситуациях моё тело действует словно бы само по себе. Я никогда не паникую в такие моменты, очевидно, у меня эта функция блокируется. Увидев надвигающуюся на меня машину, я даже не попытался встать, а с какой-то бешеной скоростью просто откатился в сторону. Скрип тормозов над ухом, и мою щёку обжигает что-то холодное - брызги грязи, как потом выяснилось.
- Ты жив?! Эй, пацан! - чьи-то руки хватают меня за плечи и помогают сесть.
Поднимаю взгляд - передо мной молодой мужик в костюме и куртке-пилоте нараспашку. Лицо перекошено от напряжения, глаза - два чёрных буравчика.
- Слышишь меня?!
- Слышу, слышу... - пытаюсь встать, но тут возникает цепная реакция: чувствую, что сейчас этого лучше не делать, потому что ноги словно ватные.
- Что у тебя болит?
- Н-ничего...
- Чем ты ударился?
- Ничем. Ладони вот ободрал, - разглядываю свои грязные руки и неглубокие ссадины, из которых едва сочится кровь.
- Господи, я же видел, как ты отлетел! - бормочет мужик, ощупывая мои руки от плеч до запястий, плечи, рёбра и даже ноги. - Не больно? Нигде не больно?
- Ничем Вы меня не ударили - я откатиться успел!
- А на земле как оказался? - он снова уставился на меня.
- Поскользнулся.
- Твою мать! - выдыхает водитель.
Вокруг нас уже собралась небольшая толпа. Я поднимаюсь на ноги - колени дрожат. Мужик тоже встаёт и бросает:
- Садись, - открыв дверцу своей "Бомбы" со стороны пассажира.
Я вопросительно и опасливо смотрю на него. Он кивает успокаивающе:
- Садись-садись, не бойся.
Сую нос в уютное тепло салона, но снова останавливаюсь:
- Я грязный, - чувствую, как леденят кожу намокшие джинсы.
Мужик снимает с меня куртку, выворачивает её наизнанку и стелет на сидение:
- Давай, забирайся.
Подчиняюсь. Внутри - рай: тепло, пахнет кожей и автопарфюмом, немного сигаретами и ещё чем-то, волнующим и приятным... Хлопает дверца, водитель усаживается за руль. Глубоко вздыхает:
- Ты точно в порядке? Может, в больницу тебя отвезти?
- Нет, лучше в общагу...
- В какую?
Называю адрес и поясняю:
- Музучилища общежитие.
Он молча смотрит на меня пару минут. Я начинаю беспокоиться:
- Что, далеко? Тогда просто до метро, можно?
Он переводит глаза на дорогу и усмехается словно бы про себя, включая зажигание:
- Нормально. В общаге, значит, живёшь? Приезжий? Каскадёр...
- Я не каскадёр, я музыкант, - тоже улыбаюсь.
Всё хорошо, что хорошо кончается.
- Зовут-то тебя как, музыкант?
- Эдик.
- А меня - Анатолий. Можно на "ты"... Чего ты на мойке забыл?
- Я здесь подрабатываю вечерами.
- Подрабатываешь? - протянул он удивлённо. - И много платят?
- Нормально.
- Нормально - это сколько?
- По-разному. Сегодня двадцать тон заработал, - по тем временам на эти деньги можно было пару раз перекусить в столовой, так что я был собой доволен.
Мой новый знакомый хмыкнул:
- Не жирно.
- Хоть что-то, - пожал я плечами и уставился в окно.
Мне вдруг стало неуютно. Потёртые джинсы, старые кеды, растянутый свитер - по понятиям этого мужика я явно тянул на нищего.
- Вон метро, остановите.
- Ты, наверное, голодный? - он проигнорировал мою просьбу, словно не слышал её.
- Нет. Почему Вы не остановились?
- Там остановка запрещена. Поехали, пообедаем, а потом я подкину тебя до общаги.
- Мне домой надо - у меня брюки мокрые, - мрачно буркнул я. - В лужу угодил, когда свалился.
- Брюки, говоришь, мокрые? - Анатолий задумчиво прищурился, затем свернул в сторону и остановился около какого-то магазина. - Пошли-ка.
- Куда?
- Купим тебе новую одежду, - буднично объяснил он.
Я вытаращился на него:
- Вы?! Мне?!
- Да, я - тебе. Я ж тебя едва не сбил. Могу я для тебя хоть что-то сделать?
- Спасибо, не надо, - по моим понятиям это был чересчур широкий жест.
Анатолий хмыкнул:
- Почему?
- Ну... постираю я, и всё нормально будет! Не надо ничего покупать.
- Так, Эдик. Давай я сделаю то, что считаю нужным, а ты потом можешь сделать то, что ты сочтёшь нужным. Постираешь свои драгоценные штаны - и хоть выброси то, что я тебе куплю. Но сейчас тебя надо переодеть в чистое и сухое, на улице не лето красное. Ясно, горец? Договорились?
Он смотрел на меня в упор - симпатичный мужик, напористый и в то же время неожиданно дружелюбный, так что я невольно улыбнулся ему в ответ:
- Договорились.
- Ну, вот и чудно.
Мы вошли в магазин, и первым делом он отвёл меня в подсобку, в туалет, чтобы я смог умыться, затем обработал мои ссадины на ладонях, воспользовавшись автомобильной аптечкой, после чего завёл меня в торговый зал и подобрал мне шикарный джинсовый костюм и белую водолазку. Я смотрел в зеркало и себя не узнавал - боже мой, какие вещи! И как же они мне идут! Только потёртые кеды нелепо смотрятся под такой шикарный прикид. Анатолий тоже поморщился, глядя на мою обувку, и потащил меня в обувной отдел, где заставил примерить модельные кожаные ботинки.
- Ну что, как раз? Нравятся?
- Нравятся, - буркнул я.
- А чего такой мрачный, если нравятся? - наехал он на меня. - Запомни: подарки надо принимать с улыбкой. Нехорошо быть неблагодарным! Я же для тебя стараюсь, а тебе даже улыбнуться впадлу?
Я нехотя ухмыльнулся:
- Это всё слишком дорого.
- Для меня?! Недорого, можешь поверить. Ну, так что, нравится? Точно нравится, или, может, другие выберешь?
- Не, эти - супер! - искренне отозвался я, любуясь своей новой обувью.
- Другое дело! - одобрил Анатолий перемену моего настроения. - Пошли, куртку тебе ещё нормальную подберём.
- Не надо!
- Да ёлки-моталки! До чего ж ты упрямый пацан - сил нет! Пошли, я сказал!
Он действительно купил мне куртку - невероятно шикарную, медового цвета дублёнку, такую лёгкую и уютную, что мне и вылезать из неё не хотелось. Я влюбился в эту вещь моментально.
- Спасибо, Анатолий... а отчество как Ваше?
- Просто Анатолий, и давай на "ты", я же тебе сказал.
- Но Вы же старше...
- Как вежливо! - ухмыльнулся он. - Я что, очень старым выгляжу?
- Нет, - смутился я.
- Тебе сколько лет, горец?
- Скоро ...надцать.
- Хм, я думал, что немного больше.
- А Вам сколько?
- Много, - довольно сухо ответил он.
Я почувствовал неловкость: мужик меня практически золотым дождём осыпал, а я...
- Неправда, не много. Много - это лет... пятьдесят. А тебе, наверное, тридцать? - пересилив себя, я обратился к нему на "ты" и был вознаграждён за это улыбкой:
- Что-то вроде того... - он ещё раз окинул меня внимательным взглядом, выправил мне волосы из-под воротника, проведя руками по моей шее (ощущение неожиданно приятное и волнующее). - Хорош, горец! Теперь все девки твои и парни тоже!
Я обалдело уставился на него: ни фига себе шуточки, про парней в смысле! Шуточки для равных, а не для взрослого и пацана. Но удивление моё было приятным, так что в ответ я лишь улыбнулся, глядя ему прямо в насмешливые глаза. Они были не чёрные, как мне показалось вначале, а серые. Хрустально-серые, чуть отливающие синим. Он подмигнул мне:
- Пошли, красавец, хватит на себя любоваться. Проголодался я тут с тобой...
Я снова оказался в его машине. Какой же это кайф - никогда в таких шикарных тачках не ездил! Вообще я на машине раза три-четыре в своей жизни катался, на такси. Я блаженствовал, откинувшись на удобную кожаную спинку. Моя старая одежда валялась на заднем сидении в огромном пакете, словно сброшенная шкура. Всё происходящее казалось мне каким-то нереально прекрасным и захватывающим. Я поглядывал на своего нового знакомого - он, конечно, был главным чудом.
- Ну, а теперь честно признайся - ты голодный? - строго спросил он, держась одной рукой за руль, а другой пытаясь вытащить сигарету из пачки, лежавшей перед ним на торпеде (жёлтая пачка "Кемел").
- Есть немного, - наблюдаю я за его манипуляциями, а затем вдруг решаюсь, - давайте помогу... тебе. Давай?
- Чего давать-то? Бери да помогай, - хмыкает он.
Я достаю сигарету:
- А поджечь чем?
- Вот прикуриватель, видишь? - он кладёт на него указательный палец, затем снова берётся за баранку. - Не обожгись, смотри. Куришь? Тогда прикури мне.
Прикуриваю бесценную сигарету. У этого мужика всё, по моим понятиям, бесценное. "Новый русский" явно, хотя и не похож на него совершенно: бандитского в нём ничего нет. Моложавый красивый мужчина... Очень даже красивый! Я кошусь на него, протягивая сигарету, он тянется к ней губами, не отрывая глаз от дороги - так по-свойски. Чувствую обжигающе-нежное прикосновение на своих пальцах и удивлённую улыбку на собственных губах: он мне уже почти родной, этот непонятный Анатолий. Толик. Тошка.
Толик, - вылетает у меня, - можно тебя спросить?
В свете уличных огней вижу его широкую усмешку:
- Валяй, жарь!
- А кем ты работаешь?
- Начальником. Большим.
- Ясно, - отворачиваюсь я к своему окну.
Размечтался - на равных! Знай своё место, салага...
- Финансист я, в банке работаю. Чего надулся-то? - смеётся Анатолий.
- Я не надулся.
- Наду-улся! Обидчивый какой... А если я теперь тебя спрошу - ответишь?
- Спрашивай, - пожимаю плечом.
Интересно, что его может интересовать?
- У тебя девушка есть? - звучит с доброжелательным интересом.
Я почему-то краснею:
- Нет ещё.
- А чего так? Скромный или подходящей не нашёл?
- Не нашёл.
- Неужели ни одна не нравилась?! - недоверчиво и очень как-то по свойски говорить он.
Блин, ему действительно интересно, надо же!
- Да нет, нравилась одна, в школе...
- А ты ей нравился?
- Неа. Ей друг мой нравился.
- Что, красивый друг?
- Очень, - признаюсь я.
Кажется, этому мужику я могу рассказать всё, даже про Дениса. Ему не надо много слов и подробных объяснений. Он бросает внимательный взгляд в мою сторону и без всякой насмешки спрашивает:
- Тебе кто больше-то нравился, друг или девчонка?
Всё происходящее настолько невероятно, настолько сказочно, что просто не может быть на самом деле. Этот мужик - словно фея из сказки про Золушку. Точнее, фей. Скоро он исчезнет из моей жизни навсегда, и поэтому я могу выложить ему всё начистоту, тем более раз он об этом спрашивает.
- Они мне оба нравились до безумия, только по-разному. В девчонку я был влюблён, а друга... любил.
- Ишь ты... - хмыкнул Толик. - А какая разница?
- Ну, влюблён - это больше внешнее. Или скорее даже физиологическое. Ну, гормоны там и всё такое... - я несколько смущаюсь всё же, поэтому невольно начинаю дурачиться. - А когда любишь - это... когда тебе сам человек важен становится, его личность. Ты его знаешь. Кого не знаешь, того по-настоящему любить невозможно. Что-то вроде того, в общем...
- Ишь ты... - снова повторяет Анатолий, уже как-то более серьёзно. - А твой друг тебя любил?
- Угу. Любил, любил - и разлюбил, - мрачно отзываюсь я.
- А что случилось?
- Да я даже не понял толком. Он просто перестал со мной разговаривать, и всё.
- У тебя с ним что-нибудь было? - буднично, словно вопрос этот самый обыденный, спрашивает мужчина.
- В смысле? - не могу поверить в то, что правильно его понял.
- В смысле секса, - Анатолий совершенно невозмутим.
- Да так, целовались-обнимались, - я сам себе изумляюсь.
- А кто инициатором был, ты или он?
- Он, - сейчас Толик подумает и объяснит мне, что тогда случилось, честное слово!
- Он хотел большего?
- Н-ну... да.
- А ты?
- И да, и нет, - меня окатывает внезапной горячей волной.
- Боялся, что ли?
- Угу, - внезапно охрипнув, отвечаю я и, кашлянув, прочищаю горло.
Надо же так завестись всего лишь при одном мимолётном воспоминании о том, КАК же я его хотел! Чувствую на себе взгляд Анатолия:
- Бедный парень, наверно, просто задолбался тебя уламывать! - шутливо предполагает он. - Чего уж ты так боялся?
Я впадаю в какой-то ступор - не могу ничего объяснить, всё вылетело из головы, все доводы, казавшиеся мне такими важными и убедительными раньше...
- Я не голубой, - это всё, что я могу сейчас сказать по этому поводу, и то не очень уверенно.
Анатолий хохочет - от души и поэтому почти не обидно.
- Ой, извини, но меня уже давно так не смешили! Конечно же, ты не голубой, ты бисексуал! Так что тебе можно спать и с парнями, и с девочками! - с ласковой назидательной издёвочкой добавляет он.
- Толик, а ты кто? - решаюсь спросить я.
Анатолий молча паркуется около какого-то ресторана, глушит мотор, затем разворачивается на манер египтянина с фрески, только смотрит мне прямо в лицо, смотрит и улыбается - всё так же насмешливо и ласково.
- Ну, я тоже бисексуал. А что, тебя это смущает?
Я не тороплюсь с ответом. Толик не похож на голубого, какими я их себе представлял, совершенно не похож. Если говорить начистоту - он мне нравится! Очень нравится.
- Нет, не смущает, - решаю я.
- Ну, вот и молодец! Пошли обедать!
Он меня просто завораживает, и чем дальше, тем больше. Этот мужчина для меня словно инопланетянин. Во-первых, я впервые сталкиваюсь с человеком, который не просто финансово независим, а он явно один из тех, кто "правит бал". Меня привлекают не столько деньги сами по себе, сколько свобода, которую они обеспечивают человеку. Свобода возможностей... Всё, что даёт ту или иную свободу, для меня драгоценно. А Толик обладает ещё одной редкой ценностью: он явно видит этот мир с совершенно иной точки зрения, чем общепринятая. Взрослый сильный мужчина (настоящий на 100%, и кто бы усомнился в том, глядя на этого хозяина жизни!), живущий по каким-то совершенно другим, неведомым мне законам, принимающий себя со всеми своими желаниями без всяких мучений и противоречий! Он такой, какой есть, он другой - и это не позор, а превосходство!
Да, вот для таких шикарных людей и существуют такие шикарные места, как этот ресторан. Толик чувствует себя здесь столь же непринуждённо, как я себя дома на кухне. Он заказывает обед нам обоим, избавив меня от мучительного зависания над непонятным меню, и вообще мягко обходит все острые углы, избавляя меня от неловких ситуаций быстрее, чем они возникают. На какое-то время он становится моим учителем этикета, и мне остаётся только копировать то, что делает он, и принимать к сведению его - нет, даже не замечания - тихо оброненные комментарии.
Я чувствую себя так, как, должно быть, чувствует себя лодка, буксируемая океанским лайнером: я в щенячьем восторге, хоть одновременно мне и слегка жутковато. Сам я в таких "взрослых" местах даже в мечтах не был. Заветным пределом до этого для меня был убогий кабак в родном Волхове, в котором довольно тоскливо веселились местные братки. Несмотря на явное не "комильфо", меня туда тянуло: мне казалось, что там протекает хоть какая-то жизнь, в отличие от всего остального безнадёжно застоявшегося городка...
Я наслаждаюсь невероятно вкусным, сочным тушёным мясом, которое одно удовольствие пилить тупым ножом на аккуратные кусочки (с удивлением убеждаюсь, что для хорошо приготовленного мяса острый нож действительно ни к чему), запиваю всё это столь же невероятно вкусным красным вином - Анатолий только успевает мне подливать из стоящей тут же бутылки. Я съедаю всё до крошки, хотя сначала мне показалось, что порция просто огромна, особенно после столь же большой порции солянки. При этом я ещё и умудряюсь поддерживать беседу со своим феем. Пьянею незаметно, мне просто всё больше кажется, что происходящее - какой-то невероятный сон, такого не бывает, людей таких не бывает, так что сейчас всё можно!
- Толик, - я чувствую, что ему нравится такое обращение, - а с кем ты сейчас живёшь, с мужчиной или женщиной?
Анатолий сдержанно улыбается:
- Ни с кем. Сейчас я живу один.
- Почему?
- Ну, если для того, чтобы переспать, достаточно влюбиться, то для того, чтобы жить вместе, надо полюбить, верно? А это не так-то просто.
Я на минуту застываю, уставившись на него, и пытаюсь представить себе влюблённого Толика. Это что-то из области фантастики! Влюблённость - для меня это как океанская волна, сбивающая с ног, а этого человека сбить с ног, как мне кажется, не в состоянии ничто в мире! Чтобы в этих блестящих, словно драгоценные камни, глазах появилась дымка рассеянности? Чтобы эти твёрдые черты смягчились?! А может, он и влюбляется как-то иначе?
- А ты сейчас влюблён в кого-нибудь? - выпаливаю я.
Анатолий беззвучно смеётся и пододвигает ко мне бокал с вином:
- Ля-ля-ля, ля-ля-ля... пей! Следующий вопрос будет - нравишься ли ты мне? Нравишься!
В моей голове что-то перещёлкивает, и жаркая волна окатывает меня с головы до пят. Чувствую, как пылает моё лицо: он решил, что я набиваюсь?! Но, ёлки зеленые, похоже, что я действительно ему нравлюсь... И это приятно, и пугающе одновременно.
Вяло ковыряюсь в своём десерте, не смея поднять глаз на Толика. Щёки всё никак не желают остывать. Я чувствую его взгляд на себе, пристальный и насмешливый:
- Что тебя так смутило? Эй, горец? - он вытягивает ногу под столом и легонько стучит по моей. - Язык проглотил?
Я улыбаюсь, и меня слегка отпускает: такой взрослый дядька - и так балуется! Блин, но какой же классный мужик!
- Смешной ты, честное слово... То не по годам умные вещи говоришь, а то - как несмыслёныш... Ты что, не в курсе, что ты очень красивый парень? - неожиданно строго говорит он.
Я удивляюсь почти искренне:
- Нет.
- А что, мама с папой тебе этого не говорили?
Он всё так же старательно делает строгое лицо, но смешинки в глазах и озорные ямки в углах губ его выдают. С улыбкой отрицательно кручу головой:
- Мама не в счёт, она это говорила бы, даже если бы я был полным уродом.
- Хм! Хорошая у тебя мама! Зря ты ей не веришь.
- Я ей верю, - прищурившись, я гляжу Анатолию прямо в глаза, - просто она пристрастна.
- О как! А отец что же?
- А отца нет.
- А что так?
- Да вот так как-то....
- Хм. Значит, вдвоём с матерью живёте?
Наш разговор явно переходит в другое русло. Традиционное русло общения взрослого и пацана. Ещё немного, и он спросит, кем моя мать работает...
наблюдаю за тем, как Анатолий достаёт сигареты, закуривает. Он замечает мой взгляд и молча протягивает мне пачку.
- Спасибо. Кстати, ещё моя мама говорит, что секс с мужиками - это плохо.
Манёвр удался - Толик вскинулся на меня с интересом:
- Что, прямо так и говорит?
- Ну, не совсем так, конечно, - я представляю свою маму, заботливо напутствующую меня: "Не спи с мужиками, сына!" - и невольно прыскаю в руку.
Толик, глядя на меня, тоже откровенно улыбается.
- Она считает, что секс вообще допустим только между мужем и женой.
- А что делать холостым? - интересуется Анатолий.
- Терпеть, - пожимаю я плечами.
Толик ухмыляется:
- Да-а, жестоко! Воздержание для мужчин гораздо более тяжёлая штука, чем для женщин. Но, возможно, твоя мама не в курсе этого. Вообще-то это даже вредно. Лично я предпочитаю хороший секс воздержанию и онанизму! - и он по-свойски подмигивает мне.
Я краснею при упоминании об онанизме. Грешен, даже живя в общаге, временами я не выдерживаю и устраиваю себе разрядку, запершись в туалете. И каждый раз мне после этого хреново, потому что в такие моменты я особенно остро вспоминаю...
- ... это естественно, - до меня доходит, что Толик мне что-то говорит, и я начинаю вслушиваться, - как еда или сон. Если ты хочешь есть, конечно, самое лучшее - сходить в хороший ресторан, но если возможности нет, можно и яичницей обойтись, верно?
- Ага, или буханкой чёрного хлеба, - рассеянно подтверждаю я его слова.
Толик останавливается, затем спрашивает меня уже совершенно серьёзно:
- Буханка чёрного - это у тебя что, вместо обеда?
- Это у меня на день, - я ухмыляюсь, меня забавляет, что я смог хоть чем-то вывести его из равновесия.
- Слушай, так нельзя! - проникновенно говорит он.
Я дурачусь:
- Почему нельзя? Ты же сам сказал - можно!
Анатолий не отвечает: вкладывает в счёт купюру и поднимается. Ну, вот и всё. Вечер чудес окончен. Сейчас он довезёт меня до метро, в лучшем случае - до общаги и исчезнет. Мне становится грустно, но я поднимаюсь следом за ним. Перед глазами у меня всё плывет, ноги-руки словно слегка онемели.
- У, дружок, да тебя развезло! - чувствую, как он обхватывает меня за плечи, и ощущаю приятное, спасительное тепло его тела, на которое можно опереться. - Давай-ка сегодня ты у меня переночуешь, хорошо? Не сгорит твоя общага.
Согласно киваю: меня тянет в сон, я вообще никуда не хочу уходить...
В машине меня совсем уносит. Просыпаюсь я от того, что меня осторожно встряхивают за плечи:
- Эй, горец! Подъём! Сам пойдёшь или мне на руках тебя прикажешь тащить?
- Сам, - я выбираюсь из тёплого кресла, меня знобит, несмотря на тёплую дублёнку.
Дом явно старый, но отремонтированный шикарно. Поднимаемся по широкой лестнице на второй этаж. Огромная дверь, высоченные потолки - да это дворец, а не дом!
- Ты что, в Эрмитаже живёшь? - я даже проснулся - настолько всё окружающее необычно и восхитительно.
Анатолий тихо смеётся и пропускает меня в тёмную прихожую вперёд себя. Щёлкает выключатель, и свет заливает паркетный пол, лакированную вешалку в виде тонких стволов, напряжённо изгибающихся и тянущихся вверх, к белому потолку с лепниной по карнизу. Оборачиваюсь - за моей спиной в бронзовой раме стоит темноволосый большеглазый пацан, одетый словно фотомодель для журнала. Ни хрена себе зеркало!
- Давай, остряк, раздевайся, проходи, - Толя снимает с меня куртку и пристраивает её на вешалку.
Неохотно вылезаю из ботинок - до чего же хороши! Анатолий зовёт меня из глубины квартиры:
- Иди сюда, мыться будем.
- Вместе, что ли? - я ухмыляюсь его оговорке.
Но, как выясняется, это вовсе не оговорка:
- А почему нет? Вместе удобнее.
Я останавливаюсь на пороге огромной ванной комнаты. Я таких никогда не видел, даже не думал, что такие бывают! Анатолий в одной рубашке и брюках (и когда он успел снять пиджак и галстук?) достаёт из шкафчика полотенца:
- Раздевайся и давай под душ.
Я нерешительно начинаю раздеваться. В конце концов, что в этом такого? Я быстро стаскиваю с себя новую джинсу, водолазку и остаюсь в одних трусах. Оглядываюсь - Анатолий смотрит на меня как-то пристально и отстранённо одновременно. Встретив мой взгляд, он кивает на душевую кабинку:
- Давай. Разберёшься, что к чему? Только плавки снять не забудь, или ты прямо в них мыться собрался?
Я решаюсь, стаскиваю с себя трусы и ныряю за пластиковую занавеску. Упругие струи бьют по моему лицу, по плечам. Закрыв глаза, я наслаждаюсь водой...
Неожиданно на мои плечи мягко и властно ложатся сильные руки, сжимают их; моя спина прижимается к другому телу, чужие губы скользят по моей шее... От этого ноги подкашиваются, и меня накрывает тёмной волной. Вот оно! Какой же я дура-а-ак! Это тебе не друг-ровесник, его не остановишь... Невыносимо, его прикосновения сведут меня с ума! Я невольно всхлипываю.
- Тихо, тихо... Что ж ты такой напряжённый-то... - шепчет он мне прямо в ухо, затем губами вбирает в рот и посасывает мою мочку - кайф невероятный!
В копчик мне упирается что-то обжигающее и скользкое. Только не это! Рефлекторно прогибаюсь, чтобы избежать шокирующего прикосновения. Его руки скользят с плеч мне на грудь, на живот, оглаживают их и заставляют меня дрожать всем телом. Я цепляюсь за его кисти:
- Не надо... не надо...
Я сам не верю в то, что моё заклинание подействует, но Анатолий вдруг останавливается:
- Ну же, успокойся. Я не сделаю тебе ничего плохого. Всё будет хорошо, милый мой, расслабься... - его рука словно бы украдкой скользит к моему паху, и мой стояк оказывается в его ладони.
Не соображая, что делаю, я впиваюсь зубами в собственное запястье, чтобы не заорать во весь голос. Какой же это ка-а-айф...
Мне немного и надо было. Отсалютовав белым залпом, я едва не свалился на пол кабины. Колени мои подломились, но Толик меня удержал:
- Тихо, тихо! Стоять, горец! Это ж надо довести себя до такого воздержанием! - его смешок разряжает обстановку и помогает мне прийти в себя. - Ну что, очнулся? Порядок? Давай всё-таки помоемся!
Я оборачиваюсь и смотрю на него. Совершенно голый Толик - это звездец! Без одежды он выглядит ещё более захватывающе - мускулистый и подтянутый. Внизу живота находится нечто, поражающее меня как размерами, так и своей боеготовностью. Неожиданный контраст: при гладких волосах на голове - вьющиеся на груди и в паху. Он с усмешкой позволяет мне разглядеть себя получше, затем спрашивает:
- Ну как, пойдёт?
- Куда? - я ещё не совсем хорошо соображаю, к тому же у меня шумит в ушах - то ли от воды, то ли от выпитого.
Анатолий хохочет:
- Притормози! А то так прямо сразу - куда?! Позже разберёмся - куда!
Я краснею так, что на глаза слёзы наворачиваются. Толик начинает натирать меня мыльной губкой. Пена пахнет чем-то очень душистым, явно не банным мылом. Трёт он меня энергично и в то же время нежно. Мне хочется закрыть глаза: пусть делает с моим телом всё, что хочет. Я пьян, я не хочу ничего знать... Я не могу больше сопротивляться - и не в силах нарушить запрет. Давай, изнасилуй меня, только не заставляй сейчас принимать решение...
Насиловать меня Толик не собирается. Он быстро, но тщательно обрабатывает меня от шеи до ног, затем велит мне расставить их и ладонью моёт мне промежность.
- Я сам! - в лёгкой панике я впиваюсь в его плечо.
- Сам в одиночестве будешь, - скалит зубы Анатолий, одной рукой массируя мне ягодицы, а другой наглаживая мой не желающий сегодня успокаиваться член.
С невольным стоном я висну на его шее: мне жгуче стыдно и одновременно так же жгуче приятно. Я сжимаю его всё крепче, пока меня не скручивает судорогой наслаждения. Анатолий молча обмывает меня, выключает воду, заворачивает меня в полотенце и - неожиданно - берёт на руки! Пока я еду до спальни, украдкой прижимаюсь губами к его крепкой шее, вдыхая волнующий запах мужского тела...
Прохладные гладкие простыни и вытянувшееся рядом со мной нечто горячее и мощное. Тянусь, прижимаюсь к нему, нахожу губы. Он целуется незнакомо, возбуждающе сладко; его язык словно гладит, вылизывает мой рот, танцует там медленный, чувственный танец. Потихоньку я начинаю извиваться, чтобы потереться об его тело своим, - пощадите, я не могу больше! Два оргазма - ерунда по сравнению с целой вечностью воздержания! Он чувствует, что я начинаю проявлять активность, и откатывается на спину, предоставляя мне возможность действовать.
С закрытыми глазами я изучаю его тело наощупь - руками, губами, извиваясь, сползаю по нему всё ниже. Вот его обжигающий клинок воткнулся в мой живот, вот он у моего замершего сердца, вот он коснулся моей шеи... Толик ерошит мои волосы слегка дрожащими пальцами и шепчет:
- Давай, давай же...
Мамочка моя, что же я делаю?! Замерев, целую напряжённую головку здоровенного, взрослого члена, истекающую соком с резким, возбуждающим запахом, затем беру его в рот как можно глубже...
- Ох, сладкий мой... - выдыхает Толик. - Язычком... полижи его...
От его указаний башню у меня совсем сносит. Я стараюсь, как могу, и кайфую не меньше своего совратителя. Через несколько минут Толик со стоном за плечи подтаскивает меня к себе и снова впивается мне в губы яростным долгим поцелуем. Затем он подкладывает мне под голову подушку и разворачивается так, что его хозяйство оказывается прямо перед моим носом. Точнее - ртом. Я тут же ловлю губами эту восхитительную игрушку и едва не прикусываю её, почувствовав невероятно нежные прикосновения к своему паху. Толик дёргается, поворачивает ко мне голову и просит:
- Дорогой мой, а вот жевать его не надо!
- Да-да, я понял, прости, я не буду больше! - блин, делай, что делал.
- Если зубы от удовольствия сводит, лучше себе пальцы кусай, о’кей? - смеётся он. - Пойму и не обижусь!
Следую его совету: от того, как он обрабатывает мою дубинку своим ртом, я уплываю в дальние дали...
сейчас опять обкончаюсь! "Надо отвлечься", - решаю я и отвлекаюсь на висящий перед моим носом член. Такое чувство, словно меня заводят с двух сторон. Процесс не синхронизирован, но через некоторое время Толик начинает покачиваться, ритмично загоняя свой член мне в горло и одновременно в том же темпе работая ртом над моим орудием. Первый толчок заставляет меня поперхнуться, на глаза мои наворачиваются слёзы, но вскоре я приспосабливаюсь, и оба действия постепенно входят в резонанс. От осознания того, что у меня сосут и одновременно меня трахают в рот, я кончаю с глухим воплем, едва удержавшись от того, чтобы не стиснуть зубы. Следом и Толик издаёт тихий стон, дёргается, наполняя мой рот чем-то солоновато-острым и пряным. Я рефлекторно сглатываю, чтобы не подавиться, и тут до меня доходит - это была сперма! Толик спустил мне в рот. И я это проглотил.
Мой любовник разворачивается ко мне лицом и томно, благодарно целует меня в губы:
- Ты просто чудо! Ты это знаешь? - и снова несколько поцелуев маленькими глоточками. - Ты такой вкусный... Ох, солнце, ты меня с ума сводишь! Я от тебя, похоже, спермотоксикозом заразился!
Молча трусь о его большое сильное тело; я совершенно пьян, но уже не от вина, а от захлёстывающей нас обоих чувственности.
- Тебе хорошо? Скажи мне... - тихо шепчет он, и я впервые, кажется, бормочу в постели - "да".
Мы целуемся снова и снова, и я готов делать это с ним до бесконечности, но Толик постепенно начинает сползать по мне всё ниже. Он немного задерживается у сосков, ласкает мой живот, и вот его голова снова оказывается между моих ног, которые мне приходится широко развести. Он слишком нежен, и этим он только распаляет меня всё больше и больше, так что я извиваюсь с жалобными стонами от его инквизиторских ласк. Его язык везде: лижет мои ноющие от напряжения яички, дразнит головку члена, спускается ниже, массируя гладкое местечко, и - совсем беспредел! - ласково вторгается внутрь тела.
Приподняв мои бёдра, Толик подсовывает мне подушку уже под зад и снова возвращается к сладкой пытке: мнёт языком ягодичную складку, ласкает губами внутреннюю поверхность бёдер, затем снова возвращается к моему "дружку" - наконец-то! - и тут я вдруг чувствую, что в мою дырочку протискивается что-то твёрдое. Палец! Я невольно вскрикиваю, в животе что-то сладко сжимается, но я слишком слаб, чтобы сопротивляться... Анатолий приподнимается и одновременно поднимает вверх мои ноги. Он нависает надо мной, разгорячённый, разогнавшийся, как локомотив на длинном перегоне - сейчас сомнёт меня и не заметит... Чёрт, что я здесь делаю, под этим возбуждённым мужиком, с непристойно задранными ногами?! Как я вообще здесь оказался?!
Его твёрдый член начинает скользить между моими раздвинутыми ягодицами, то и дело надавливая на мою дырочку. Меня начинает колотить, но я почему-то молчу. Меня уже почти трахают, а я молчу! Я впадаю в какое-то оцепенение и уже хочу, чтобы это случилось.
- Сейчас, хороший мой, сейчас, - бормочет Анатолий и выпускает меня их своих рук, для того чтобы дотянуться до ночного столика и взять с него какой-то тюбик.
Я отстранённо наблюдаю за тем, как он выдавливает из него себе на пальцы гель, затем снова задирает мне ноги и смазывает этим гелем предполагаемый вход в моё тело, говоря:
- Ты не бойся, я буду очень осторожен... Постарайся расслабиться! Первый раз всегда немного больно - не пугайся. Не зажимайся, так только больнее. Просто потужься, и всё пройдёт...
Весь этот инструктаж Толик выкладывает между делом, торопливым шёпотом, слегка задыхаясь. Затем он снова начинает оглаживать меня, навалившись на моё тело и прижав свой несоразмерно огромный инструмент к моей плотно сжатой маленькой дырочке, приговаривая:
- Расслабься, расслабься...
Я добросовестно пытаюсь расслабиться, чтобы облегчить, насколько это возможно, свою участь. Видимо, отчасти мне это удаётся, так как вскоре в меня начинает вторгаться нечто огромное и обжигающее. Я вскрикиваю, пока больше от неожиданности.
- Тише, тише, не напрягайся, всё хорошо...
Пытка усиливается: это нечто - слишком огромно для меня! Толчок, чуть глубже, ещё чуть-чуть... Он раздирает меня! На мои глаза сами собой наворачиваются слёзы, я прикусываю губу до крови - как же БОЛЬНО!
- Потерпи, потерпи, уже почти всё...
Ещё один толчок, и из меня вырывается короткий, какой-то звериный вопль. Невозможно, это пытка, он меня убивает!
- Всё, всё уже... Ты умница, хороший мой, давай подождём немного, сейчас ты успокоишься, и всё пройдёт...
Меня насадили, пришпилили, как бабочку, натянули на огромный член! Боль, стыд и наслаждение треплют меня в жесточайшей лихорадке. Да, и наслаждение: боль постепенно становится вполне терпимой, словно острая приправа к блюду, лишь разжигающая аппетит...
Я ещё вскрикивал и постанывал, когда Толик начал своё осторожное движение во мне, но внутри меня всё больше разгоралось и брало верх удовольствие, невероятное, фантастическое... Весь мокрый от пота, я изнемогал, мне казалось, что это не кончится никогда. И хорошо, пусть, затрахайте меня до смерти, уважаемый, ведь после такого унижения и кайфа лучше не жить!
Временами Толя останавливался, крепко целовал меня в шею, в губы, шептал мне на ухо о том, какой я сладкий и прочее в том же роде, а я всхлипывал и ощущал только одно: его елдак, всаженный в меня по самый корень, стержень моего страдания, наслаждения и безумства...
Трахал он меня долго, постоянно останавливаясь, чтобы дать мне передышку. Под конец я не выдержал, начал подмахивать ему со стонами и всхлипами, и тогда он стал долбить меня уже нещадно, не особо обращая внимания на мои вопли. Последний из них был воплем отчаянного наслаждения - я кончил так, как никогда прежде. И после этого меня ещё долбили и долбили - Толик догнал меня лишь через полминуты. Эти полминуты я провёл на седьмом небе.
Пожалуй, последнее, что я помню, - это его содрогающееся тело на мне, глухой стон сквозь зубы, чувство чего-то горячего внутри меня и томную усталость: пропади оно всё пропадом, до чего же мне кайфово!
Проснувшись, я с наслаждением потянулся в огромной кровати на шёлковых простынях, удивляясь тому, как я оказался в этом раю. Сквозь огромное окно, занавешенное жёлтыми шторами с бахромой, лился мягкий золотистый свет, радостный и спокойный. И тут ко мне вернулась память: примите поздравления - вас отымели! Славный дядя Толик... Бежать, бежать отсюда!
Я сполз с кровати, чувствуя себя совершенно больным (от слабости меня мотало, сердце колотилось, как бешеное), и оглянулся в поисках хотя бы какой-нибудь одежды (проснулся я абсолютно голым). Как назло, ничего рядом не было. Тогда я стащил с кровати простыню и завернулся в неё. Вспомнил: одежда должна быть в ванной! Теперь найти бы эту ванную. Из комнаты наружу ведут две двери, которая из них? Только бы не наткнуться ни на кого, только бы...
Первая дверь оказывается заперта, осторожно открываю вторую - и оказываюсь нос к носу с Анатолием. Вздрагиваю так, что аж подпрыгиваю.
- Проснулся? - Толик улыбается насмешливо и ласково, словно видит меня насквозь. - Пошли завтракать, хватит тут партизанить.
- Мне одеться надо... - выдавливаю я из себя.
Анатолий вдруг молча крепко прижимает меня к себе и целует в губы, подняв моё лицо за подбородок. В голове у меня мутится... Прихожу в себя: простыня на полу, я обнимаю этого Анатолия Кошмаровича и трусь губами о его лицо. Отталкиваю его, пытаясь вырваться:
- Пусти меня! - сам слышу, что звучит это совершенно истерично.
- Отпущу, когда успокоишься, - хрипло, но твёрдо сообщает он мне.
Я утыкаюсь в него: оборотень, василиск проклятый, мучитель мой, мой, весь мой...
- А если не успокоюсь? - чувствую, как по венам растекается сладкая отрава его близости.
Толик тихо смеётся и треплет мне волосы:
- Хорошего понемногу. Одевайся, вон твоя одежда, на диване...
Потом мы сидим на кухне, едим удивительно вкусную яичницу с помидорами, ветчиной, сыром и зеленью, бутерброды с красной икрой, пьём свежесваренный кофе. Толик снова расспрашивает меня:
- Так когда твой день рождения?
- Через три недели. А что?
- Да, блин, расти тебе ещё... - Толик впервые на моей памяти выглядит слегка растерянно, проводит ладонью по своему затылку против роста волос, затем достаёт сигарету из пачки и прикуривает.
- И мне! - прошу я, дожёвывая третий бутерброд.
Толик протягивает мне зажжённую сигарету:
- Держи. Хотя нахрена козе баян?
- Сам-то куришь.
- Я не курю, я бросаю.
- О! И я тоже! - дурашливо подыгрываю я ему, затягиваясь.
Успокоительный эффект от сигаретного дыма сродни хорошему удару дубиной по голове, но это именно то, что мне сейчас необходимо.
- На чём хоть играешь-то?
- На саксофоне.
- Во как! - Толика это почему-то забавляет. - И как, получается?
- Если бы не получалось, в училище бы не взяли! - поясняю я.
- Значит, ты у нас маленький гений?
- Ну, не такой уж я и маленький...
Толик хохочет от души, и я счастлив, что развеселил его. Мне уже опять не хочется никуда уходить, но я понимаю: нахрена козе баян, в смысле, я Толику со своими проблемами? Я решаю не дожидаться того момента, когда меня вежливо выставят из квартиры.
- Мне пора. Парни уже на ушах стоят, наверное: не ночевал, на уроках нет... Я пойду? - говоря это, я стараюсь не смотреть на него.
- Что за парни? - любопытствует он, отхлёбывая сок прямо из пакета.
- Ну, соседи по комнате, Гоша и Димыч... учимся на одном курсе.
- Ясно. Друзья?
- Ну да.
- Ничего, подождут. Я вот тоже сегодня из-за тебя на работу не пошёл, - озорные ямки снова появляются в углах его губ.
Внутри меня словно очень медленно поворачивают колок и натягивают струну, а звенит она тоской.
- Мне правда пора, - я встаю. - Проводи хоть до дверей, а то заблужусь я тут у тебя...
- Тебе было плохо со мной? - он даже не пошевелился, лишь пристально изучает меня.
- Нет, - сглатываю я.
- Чего "нет"? Просто "неплохо" или, может, "хорошо"? - с лёгкой улыбкой уточняет он.
Лицо у меня разжигает, одновременно я чувствую какое-то онемение. Едва шевелю губами, признавая:
- Хорошо...
- Тогда, может, задержишься?
- Зачем?
Толик усмехается:
- Ну, скажем... погостить.
Он притягивает меня к себе и усаживает на колени. Я падаю в него, как в пропасть.
несколько минут Толик снова тащит меня на руках в кровать, а я бормочу:
- Не надо, Тошка...
- Что "не надо"?
- А что ты хочешь со мной сделать? - выворачиваюсь я.
Он тихо смеётся:
- На тебе так много лишнего... - стаскивая с меня одежду.
Зажмурившись, я помогаю ему завершить эту процедуру. Вчера была ночь, темнота, а сейчас я при свете дня лежу перед ним в чём мать родила. Он неторопливо гладит и рассматривает моё тело, заставляя меня изнемогать под его взглядом.
- У тебя очень красивое тело, - шепчет он, едва касаясь меня губами. - Повернись, я хочу посмотреть на тебя сзади...
Я послушно переворачиваюсь на живот. По крайней мере, так можно спрятать от него лицо, пылающее от смущения. Толик быстро избавляется от своего халата и накрывает меня своим телом. Прощай, моя крыша!
Когда он, подтянув за бёдра, поставил меня на колени, я уже не сомневался в том, что последует дальше, но мог лишь невнятно бормотать:
- Не надо, Толик, не надо, пожалуйста, не надо...
Несмотря на обильную смазку, я сжимал зубы и кулаки от боли, пока он втискивался в меня. Насадив моё тело на свой член до упора, он начал медленно двигаться - и тут на меня накатила невероятная истома! На этот раз боль была уже вполне терпимой, а вот наслаждение оказалось ещё более острым. Через какое-то время я начал слегка подаваться ему навстречу.
- Хороший мой... Ох, да, вот так... - бормотал Толик, чутко реагируя на каждое моё движение...
Мне хочется, чтобы ему было так же офигительно со мной, как мне с ним - и я стараюсь изо всех сил. Это словно инстинкт, на подсознании. Он доводит меня "вручную", после чего уже более резкими и быстрыми толчками начинает догоняться сам, и я второй раз ловлю кайф, чувствуя, как он финиширует.
Некоторое время мы оба лежим без движения. Постепенно сознание всё же возвращается в мою бедовую голову... Допрыгался! Гомик, блядь глупая! Сколько раз он ещё трахнет тебя, прежде чем ты ему приешься? Подстилка... Да, сейчас тебе всё в кайф... Пока ты не встал с этого сексодрома и не вышел на улицу. Как он сходу просёк, что с тобой этот номер пройдёт! Как теперь матери в глаза смотреть?! Боже мой, а если кто-нибудь узнает... И ведь наверняка узнают: он же понял... Ну почему, почему это случилось именно со мной?!
- Ты чего? - Толик неожиданно разворачивает меня лицом к себе. - Что случилось? Я тебе больно сделал?
- Нет, - выдавливаю я из себя.
Да отъебись ты, урод!
- Что случилось, скажи мне! - требует он. - Что не так, Эдик?
- Всё нормально! - со злостью отвечаю я. - Может, хочешь меня ещё раз трахнуть, прежде чем я уйду?
Анатолий замирает, затем с издёвкой соглашается:
- Разумеется, и не раз!
У меня от этого ответа перехватывает дыхание. С силой оттолкнувшись от него, я вылетаю из кровати и оказываюсь в дальнем углу комнаты. Анатолий удивлённо присвистывает:
- Ну, ты даёшь, горец! Кончай дурить, Эдик!
- Пошёл на хуй! - огрызаюсь я, торопливо натягивая на себя одежду и не выпуская его из поля зрения ни на секунду.
- Погоди, куда это ты собрался?
- От тебя подальше!
- Да что случилось-то, мать твою?! Вот чокнутый парень!
Не отвечая, пячусь к двери. Закрывая её, вижу, что Анатолий встаёт с постели. Бегу почти наугад, прихожую нахожу каким-то чудом. Ботинки даже не шнурую - некогда, хватаю куртку и начинаю открывать замок. Когда Анатолий появляется в коридоре, я уже стою на лестнице.
- Эдик... - это звучит почти умоляюще.
Не могу отвести от него глаз, поэтому просто с силой толкаю дверь. Всё. Кончено! Давясь рыданиями, скатываюсь вниз по лестнице и на выходе едва не падаю, наступив на развязанные шнурки. Мне приходится остановиться и привести себя в порядок, хотя какой уж тут порядок: я измазан его спермой, губы распухли от поцелуев, лицо мокрое от слёз, которые текут безостановочно. Я беззвучно скулю, пытаясь выдавить, выдохнуть из себя эту боль, и повторяю про себя: "Всё пройдёт. Пройдёт"...
До общаги я добираюсь как в тумане. В комнате никого, да и вообще этаж пуст: середина учебного дня. Скидываю с себя джинсовый костюм с водолазкой, засовываю их на самое дно дорожной сумки, дублёнку укладываю туда же, потому что выбросить всё это великолепие у меня рука не поднимается, но и носить эти вещи я не могу. Вспоминаю, что моя одежда так и осталась в пакете на заднем сидении БМВ. Значит, из обуви у меня теперь только "парадные" кроссовки и зимние прошлогодние ботинки, которые мне уже жмут. И джинсы только одни остались. Эта мысленная ревизия помогает мне прийти в себя.
Я беру полотенце, чистое бельё и отправляюсь в душ. Вода смывает с меня всё запахи, следы его прикосновений и мои слёзы. Ничего не было. Меня просто сбило машиной...
***
Именно так я и объяснил своё долгое отсутствие вернувшимся вечером парням. Они разбудили меня, ввалившись в комнату, словно стадо слонов. Димыч тут же начал тормошить меня и вопить, как они с Лавитой все испереживались, затем вдруг притих и всмотрелся в меня более внимательно:
- Ты действительно в порядке?
- Нормально всё, Димыч, - я улыбаюсь. - Славный парень Димка Сергеев переживает за меня.
- А водку с нами пить пойдёшь?
- А пойду! - решаю я.
- Ай, молодца! - одобряет Лавита.
Водку идём пить в комнату этажом ниже - у Вити Федотова, ударника-второкурсника, день рождения. Народу набирается человек десять. Все знакомятся друг с другом, Витёк вертится и тараторит, словно радиодиджей:
- Это Михаэль Громцев, теоретик, если кто не знает. Запомните это лицо - будущий великий композитор! Будете потом перед своими отпрысками хвастать, как пили водку с самим Громцевым! А это, первый курс, внимание, это - гениальный трубач Сергей Дёмин!
- Витюха, прикрой фонтан! - советует Дёмин с ухмылкой. - Лучше меня с первым курсом познакомь, а то я тут половины народа не знаю.
- Так, первый курс... Ну, вот это Игорь Лавита, скрипатор. Димон Сергеев у нас гитараст. А это самый интересный из первокурсников, Эдик Ледов! На чём он играет, не помню, но вчера его сбила машина!
Красавец Дёмин дружески хлопает меня по плечу:
- Не обращай внимания, Витя-Вентилятор в своём репертуаре!
Водка мне не нравится, но я всё же пью, из принципа. Клин, как известно, клином вышибают: если вам хреново - усугубите, и поймёте, что всё не так страшно. Хуже есть куда...
Хмель от водки совсем не такой, как от вина: пьянею я сразу, причём у меня развязывается язык не хуже, чем у Вити-Вентилятора, так что через некоторое время мы уже сидим и хохмим на пару, и иногда мне даже удаётся Витюху "сделать", так что компания закатывается после моих реплик.
Витя постепенно скатывается на приколы по голубой теме, причём довольно непристойные. Димка Сергеев нервно ржёт, Демин высокомерно-насмешлив, остальные прикалываются больше над Вентилятором, чем над темой. Именинника явно несёт. Мне становится не по себе: парень прямо напрашивается. Потом кто-то предлагает прогуляться за косяком, и ветер меняется: компания настраивается на авантюрный лад для вылазки. Я к тому времени передвигаюсь уже плохо, так что уползаю на свой этаж, с трудом открываю комнату и заваливаюсь спать.
На следующий день голова трещит, меня мутит, и весь трагизм случившегося накануне скрывается для меня в тумане похмелья, точнее, банального алкогольного отравления. Я не могу ни есть, ни курить, на уроках сижу с трудом, и наша заботливая преподавательница по музлитературе списывает моё состояние на полученную травму (новость, что меня сбило, разлетается по училищу с фантастической скоростью). А вот Георгий Владимирович Конягин, или просто Конь, наш теоретик, на это дело не ведётся и ехидно занудствует о вреде пьянства:
- Рано начинаете, молодые люди! Боюсь, рано и закончите! Учёбу, по крайней мере...
Словом, жизнь начала входить в прежнее русло. Только вот на работу я больше не ходил - слишком боялся встречи с Толиком, хотя и призрачной, но всё же вероятной. Случайной встречи и равнодушия в его взгляде.
В ожидании приближающейся сессии и первого академконцерта я налегал на учёбу и из училища уходил одним из последних, чаще всего с Димкой. Мы с ним занимались по разным классам, но время от времени либо я к нему заглядывал, либо он ко мне:
- Перекурим?
- Давай!
Мы запирались в туалете и сидели там по полчаса, а то и по часу, болтая обо всём на свете: обсуждали учителей, студентов, болтали "за жизнь", слушали новые записи: Пьяцолла, "А-ha", "The Cure", Шапошникова... Слушали мы всё это на моём плеере, один наушник в моём ухе, другой - в ухе Димыча, а сигареты чаще всего курили его. И когда мы так вот сидели, в задымлённом толчке, на корточках, тесно прижавшись друг к другу плечами, мне начинало казаться, что всё у нас будет хорошо, потому что просто не может быть плохо. И позвонившей в одну из суббот на вахту общежития матери я сообщил, что у меня "всё хорошо" уже совершенно искренне...