Прошло недели две, наступил ноябрь, выпал снег. Я предпочитал бегать в кроссовках: зимняя обувь дышала на ладан, её стоило поберечь до сильных морозов, на крайний случай. К тому же в ботинках на размер меньше не особо побегаешь, а так - рысью до метро, и я не успевал замёрзнуть.
В пятницу вечером мы, как обычно, уходили с Димкой одними из последних. На этот раз Лавита тоже засиделся допоздна, а в вестибюле мы наткнулись ещё и на Витю-Вентилятора. Всей компанией вывалились на улицу, остановились, чтобы прикурить. Припаркованная в пяти метрах от нас иномарка неожиданно просигналила дальним светом. Сигналила она явно нам - больше поблизости никого не было. Чёрный БМВ. Моё сердце глухо бухнуло, дав сбой...
- За кем приехали? Признавайтесь! - Витёк с любопытством пялится то на тачку, то на нас.
- За тобой! - предполагает Лавита.
Дверь со стороны водителя открывается, появляется Он - узнаю это шестым чувством, по собственному бешеному сердцебиению. В длинном пальто нараспашку, с шёлковым шарфом на шее, он небрежно опирается на открытую дверцу и молча смотрит на меня.
- Я догоню, идите, - спускаюсь я с лестницы на негнущихся ногах.
Витёк не упускает случая похохмить:
- Оп-па! Наш тихий паинька! Эдик, ночевать-то придёшь?
- Как уж выйдет! - автоматически парирую я.
Блин, Вентилятор в своих дурацких приколах близок к истине, как никогда!
- Кто это, Эд? - Димка не может сдержать любопытства, ловит меня за рукав куртки.
- Так. Знакомый. Потом расскажу, - сигарета дрожит в пальцах, автоматически выбрасываю её и тут же жалею об этом: затянуться бы не помешало. Несколько шагов - и вот я уже с другой стороны двери, напротив него.
- Привет...
Он кивает приглашающе:
- Садись, поговорим.
Сажусь - почему нет? Даже не ожидал, что так обрадуюсь, увидев его. Втягиваю тёплый воздух машины, такой неожиданно родной и знакомый, невольно улыбаюсь и оглядываюсь на заднее сидение: нет ли там моего пакета?
- Только давай без этих твоих выкрутасов! - предупреждает меня Анатолий. - Без истерик и напрямую, по-мужски, хорошо?
- Хорошо, - я чувствую, что краснею; да уж, по-дурацки тогда всё вышло...
- Тебе действительно было хорошо со мной, или мне прибредилось?
- Нет, не прибредилось, - тихо признаю я, уставившись на консоль.
- Тогда почему ты не остался? Чего испугался? Ведь всё уже было, и тебе, говоришь, это понравилось. Чего ты испугался?
"Влюбиться в тебя. Впасть в зависимость. Того, что для тебя это просто развлечение, а для меня это быстро станет слишком серьёзно", - мысленно ответил я. Но как такое сказать вслух?
- Слушай, что бы это ни было, запомни: страх - плохой советчик. Ты либо живёшь, либо боишься. Я по жизни не боюсь - и поэтому всегда в выигрыше. Понимаешь?
Значит, в этом его секрет - не бояться?
- Понимаю, - киваю я.
Толик усмехается и, обняв за плечи, притискивает меня к себе, строго говорит:
- Почему ты одет чёрт знает во что? Простудиться решил?
- Мне не холодно...
- Слушай, тебе что, наплевать на то, как ты выглядишь? Ну, что это?! Что за секонд-хэнд? Красивый парень, а одет как... бомж вокзальный! - ворчит Толик. - Ты сегодня ел вообще?
- Ел.
- Что? Буханку чёрного?
- Нет, два хот-дога и...
- О боже! Не продолжай! - он снимает свою руку с моих плеч и заводит машину. - Заедем куда-нибудь поужинать. Не откажешься, надеюсь?
Последний вопрос звучит с лёгким наездом.
- И не надейся! Не откажусь! - отзываюсь я в тон ему, счастливо ухмыляясь до ушей.
Через пятнадцать минут ужинаем в кафе на Невском. На сцене играет джаз-банд, солидные музыканты, взрослые мужики. Эх, мечта... Найду Дёмина в понедельник и поговорю с ним, выложу ему всё напрямую! Правда, сколько можно шугаться?!
- Что за парни были с тобой?
- Два соседа по комнате и Витька-Вентилятор, второкурсник.
- Вентилятор?
- Ну, или Пиздобол - кому как нравится.
- Мда, - Толик засмеялся, - всё с человеком ясно. А тебя как в компании зовут?
- Просто Эдик, - пожимаю я плечами, - в школе Арматурой звали.
- Останешься у меня на выходные? - без всяких предисловий спрашивает он.
В животе у меня сладко замирает, я молча киваю, соглашаясь.
- Только парней надо будет как-то предупредить, чтобы шухер не навели...
- Ну, заедем завтра с утра, предупредишь.
- Толик?
- Ау?
- Научишь меня водить?
- Машину, что ли? Хм. Ладно, там видно будет. Может, я тебя лучше компьютером научу пользоваться?
- А может, и то, и другое? - хитро предлагаю я.
Толик смеётся и, подавшись вперёд, убирает прядь, свалившуюся мне на глаза. Такой щемяще-ласковый жест.
У себя дома первым делом он опять ведёт меня в ванную, только на этот раз мы забираемся не под душ, а в здоровенную джакузи. Он лежит подо мной, мою кожу ласкают миллионы пузырьков и его жадные, бесстыдные руки, а затем он пытается насадить меня на свой поршень, как на кол, но это оказывается для меня слишком болезненно. Я вскрикиваю и непроизвольно отталкиваюсь от него, прогнувшись, а он целует меня в шею и успокаивающе шепчет на ухо:
- Всё, всё, не буду больше, не буду...
Потом, уже в спальне, он растирает меня ароматическим маслом, так что я буквально таю под его сильными руками и становлюсь готов на всё, готов терпеть эту боль, как плату за наслаждение для нас обоих. Само проникновение по-прежнему мучительно, но ощущения, когда он уже во мне, это совершенно сумасшедший кайф!
Кайф чувствовать его силу и нежность, замирать от его прикосновений, от того, что это всё так необычно: я, ещё пацан, нахожусь со взрослым мужчиной; кайф даже от боли, словно свидетельствующей о том, что всё происходит всерьёз и по-настоящему; это только в мечтах да в играх всё мягко да сладко. Меня трясёт от возбуждения, от требовательных, настойчивых губ, бесцеремонно-наглых рук, неумолимой твёрдости его мужского естества: не столько я отдаюсь, сколько он берёт. Я уже знаю, что всё это будет длиться, пока я не достигну разрядки, и только после этого Толик даст себе волю. Он пытается подгадать так, чтобы мы разрядились одновременно, но чаще всего я кончаю немного раньше - и мне это нравится, нравится чувствовать его неумолимость, пока я судорожно дёргаюсь в конвульсиях наслаждения, словно со стороны слушая собственный утробный вопль...
Это была совершенно выматывающая ночь: он брал меня раза три, пока я в конце концов не заснул - словно сознание потерял после очередного оргазма. Попутно он посвящал меня в тайны тела: что и как надо делать, чтобы доставить или же получить максимальное удовольствие. Больше всего меня поразило его утверждение, что все люди в принципе устроены одинаково, и, следовательно, то, что я чувствую физически, на моём месте чувствовал бы любой парень. ЛЮБОЙ!
- А чем голубые отличаются от нормальных? - спросил я.
- От натуралов, - поправил меня Толик. - Гомосексуализм это не ненормальность. Так же, как и онанизм. Есть вещи, которые в одном обществе считаются неприличными, а в другом могут считаться очень даже достойными. Так что от натуралов голубые отличаются только тем, что предпочитают свой пол противоположному. А как к этому относиться - личное дело каждого. Мне кажется, что глупо по этому поводу устраивать трагедии, - он улыбнулся и затащил меня на себя. - А тебе как кажется, горец?
- Мне кажется, что это охуительно приятно, - пробормотал я, чувствуя, как пылает моё лицо, а внутри меня прокатывается волна удовольствия от столь откровенного соприкосновения наших тел.
Тошка смеётся и покрывает моё лицо и плечи быстрыми, частыми поцелуями.
Так же он будит меня на следующее утро - ласково прижимаясь губами то к моему виску, то к скуле, то к шее:
- Всё, хватит спать! С добрым утром, солнце, уже одиннадцатый час!
Открываю глаза: всё тело ноет, особенно задница. Молча начинаю выбираться из постели.
- Ты чего такой смурной, Эдик? - напрягается Толик.
- Ничего, - осторожно сажусь на кровати и невольно морщусь.
- Так, стоп, - Анатолий притягивает меня к себе, уложив обратно, и внимательно смотрит мне прямо в лицо. - Болит что-нибудь?
Закрываю глаза и закусываю губу от стыда. Толик больше ничего не спрашивает. Прижав к себе покрепче, он гладит меня по волосам, затем его рука скользит по моей спине, мягко гладит ягодицы. Я слышу его шёпот:
- Дай я посмотрю, расслабься... Не бойся, хорошо?
Мне приходится подчиниться. Осмотр длится совсем недолго, затем Толик снова растягивается рядом со мной и весело тискает меня за плечи:
- Всё нормально, никакого криминала. Хотя в следующий раз я, пожалуй, буду поосторожнее, раз ты у меня такой неженка.
Услышав про следующий раз, я невольно напрягаюсь:
- Отвези меня в общагу.
- Чёрт... - выдыхает Толик, уткнувшись лбом в мою спину, затем вдруг говорит глухо. - Ну прости, прости меня...
Я переворачиваюсь, прячу лицо у него на груди и даю волю неожиданно нахлынувшим слезам. Я сам не могу объяснить толком, по какому поводу рыдаю, но мне так хорошо, что я могу это делать, уткнувшись в Толика.
- Ну, что ты... Что, очень больно? - Толик, похоже, всерьёз пугается.
Я отрицательно мотаю головой, прижавшись к нему ещё крепче, и довольно быстро успокаиваюсь. Толик нежно вытирает мои мокрые щёки, и как-то незаметно мы начинаем целоваться. И я забываю про боль...
Через какое-то время Тошка резко отстраняется от меня и выдыхает:
- Не доводи меня до греха! Вставай, пошли завтракать!
Я уже улыбаюсь до ушей. Настроение у меня великолепное, несмотря на некоторый физический дискомфорт.
Мы пьём уже традиционный кофе с бутербродами, а потом Анатолий тащит меня под душ. Мы дурачимся, смеёмся, намыливаем друг друга, и я чувствую себя до странного счастливым, хотя в глубине души, несмотря на ночной разговор, всё происходящее воспринимаю как полное сумасшествие. Мы же с Толиком не древние греки или там японцы, и век сейчас двадцатый; а раньше и людей в жертву приносили, считая это благочестием. То, что случилось, для меня никак не может уложиться в понятие "норма", что бы там ни говорил Анатолий. Но в то утро случившееся вызывало у меня лишь восторженный холодок от нарушения табу. Мне хотелось, как колобку, распевать во всё горло: "Я от бабушки ушёл, я от дедушки ушёл!", а про всякое неизбежное лесное зверьё как-то не думалось.
душа Анатолий предложил мне "покататься":
- Заодно сменим твои лохмотья на что-нибудь поприличнее.
- Тошка, спасибо, но не надо, правда.
- Почему, солнце? Ты дал обет нищенства? - с ласковой усмешкой спрашивает Толик, лохматя мне волосы.
- Я не смогу ходить в том, что не заработал. Как я объясню другим, откуда это у меня?
- Ах, вот в чём дело! А другим - это, собственно, кому?
- Ну, друзьям, матери.
- Угу. Ну, другим можно сказать, что заработал. Нашёл высокооплачиваемую работу.
- Это какую? - прищурился я.
- Сиделкой по выходным при старом больном инвалиде, - невозмутимо отвечает он.
Я прыснул от неожиданности, и мы оба расхохотались. Причём я капитально покраснел, судя по горящему жаром лицу. Ненавижу эту свою особенность - краснеть по любому поводу!
- Придумаем что-нибудь. Родной мой, так ходить по-любому нельзя! Ты вознамерился всю зиму в кроссовках пробегать?
Разумеется, он меня уговорил, так что вскоре я уже любовался в магазинное зеркало на собственное отражение в обалденных белых кожаных штанах, сидевших на мне как влитые. Кожаные брюки, ещё вчера - несбыточная мечта! Не сдержав эмоций, я, подражая большой кошке, прорычал "Уау!" и, запрыгнув мужчине на руки, обхватил его руками и ногами. Он пошатнулся, но устоял и остался вполне доволен такой моей реакцией на его подарки.
По магазинам мы бродили до самого вечера. Флакон дорогой туалетной воды, запах которой просто кружит мне голову; десяток аудиокассет с записями на мой вкус; куча необходимых мелочей и пара фильмов для совместного просмотра на усмотрение Тошки. В конце концов я предлагаю завернуть в подвальчик, торгующий музыкальными инструментами, и не без задней мысли: там на витрине я видел свою мечту - полупрофессиональный сельмеровский саксофон-альт. Стоит он, по моим понятиям, запредельно, так что до сих пор я на него только смотрел и облизывался, но с Анатолием я набираюсь наглости попросить этот инструмент "попробовать".
Мой спутник с любопытством наблюдает, как я беру в руки золотую дудку, перебираю клапана, прислушиваясь к их тихому и мягкому ходу, затем пробегаюсь хроматической гаммой по всему диапазону снизу вверх. Боже мой, соль третьей октавы берётся без всякого труда! И даже ля! Си, до четвертой - фантастика; на своём раздолбанном ученическом B&S я не мог толком извлечь эти ноты, как ни старался! Играю кусочек из своей программы, техничную "Карусель" - как же всё удобно! Эх, мне бы этот инструмент, и я бы занимался по 16 часов в сутки! Перехожу на среднюю часть - сакс поёт сам, звук управляем фантастически. Зависаю на одной ноте, делая филировку: до максимального форте, затем - плавно на пьяно, морендо - звук словно тает: тихий, он тем не менее слышен везде. На моём бы давно сорвался...
- Да, играть ты действительно умеешь, - замечает Анатолий.
Молча кладу вожделенный Сельмер обратно в футляр. Толик интересуется:
- И что, эта дудка действительно стоит тех денег, что за неё просят?
С сожалением киваю: не поторгуешься. А просить я ни о чём его не буду. Не купил - значит, для него это тоже не копейки.
После музыкального магазина мы отправляемся обедать - снова в ресторан, затем едем домой смотреть кино.
Первый фильм был "Тутси". Потом Анатолий отправился на кухню за бутылочкой пива, а я всунул в видеомагнитофон какую-то кассету без всяких надписей - и остолбенел: на экране трое молодых парней целовались и ласкали друг друга. У меня захватило дух. Трое! Блин, ни фига себе - что вытворяют! Парни раздели друг друга, потом один из них, светленький и хрупкий, стал делать минет темноволосому и крепкому, а третий, шатен, сначала целовался с блондином (и получалось, что их губы встречались на стояке их приятеля), а после зашёл за спину коленопреклонённому блондинчику, поднял его задницу повыше и вошёл в неё своим солидным орудием. И всё это крупным планом, во всех подробностях... Я с открытым ртом смотрел, как двое наяривают одного, и не заметил тихо вернувшегося в комнату Толика.
- Впечатляет? - спросил он из-за спины.
Я подскочил от неожиданности и, запаниковав, нажал на кнопку быстрой перемотки. Парни на экране утроили свои старания. Меня обдало жаром. Толик засмеялся и, забрав из моей руки пульт, вернул картинку на экране в реальный режим. Затем уселся прямо на ковер перед телевизором и усадил меня между своих ног, крепко обняв и прижав спиной к своей груди.
- Тоже интересное кино, верно? - насмешливо прошептал он мне на ухо.
Я заворожённо смотрел на экран, и у меня было такое чувство, будто это меня там двое перед камерой, под ярким светом софитов... Стыд жёг мне лицо, истома от крепких объятий обезволила меня, в тесных брюках я чувствовал почти невыносимое напряжение. Губы Толика стали для меня спасением: извернувшись, я прижался своим ртом к его и закрыл глаза. Откровенные стоны из динамиков продолжали впиваться в меня стрелами, и я всё теснее прижимался к Толику, словно в поисках защиты...
Он раздел меня прямо там, и мы занялись любовью параллельно этой троице на экране. К чести Толика надо заметить, что, несмотря на то, что завелись мы оба до безумия, в тот вечер он ограничился ласками и оральным сексом, хотя я был готов выполнить любое его желание, забыв о своём утреннем недомогании.
Уснули мы в тот вечер поздно, а на следующее утро Анатолий разбудил меня в восемь:
- Мне придётся уехать на несколько часов. Дождёшься меня?
Он быстро научил меня включать/выключать компьютер в своём кабинете и установил игрушку "Принц Персии". Это была моя первая компьютерная игра. Я забыл про всё! Пока Анатолий ездил по своим делам, я практически безостановочно гонял бедолагу принца. Вернувшийся в три часа дня Толик ужаснулся:
- Ты что, всё это время так и не вылезал из-за компьютера?! Так, выключай его и марш в душ! А затем на свежий воздух!
Мы обедали в кафе на Невском и разговаривали. Тогда я узнал, что Анатолию Полянскому 36. Говорили мы долго, но воспроизвести этот разговор я бы не смог: основное говорилось на уровне взглядов, прикосновений, улыбок.
В тот вечер я впервые почувствовал себя юным богом: отношение Анатолия стало для меня словно бы постаментом, с высоты которого я теперь взирал на этот мир, строил глазки всем подряд и упивался восхищёнными взглядами окружающих, впитывая их в себя, словно губка воду. Нехреновый такой постамент, надо сказать! Ещё совсем недавно я чувствовал себя рядом с ним нищим, а теперь я был его принцем. Удивительная штука этот секс - вроде и баловство, а какое влияние!
Словом, выходные пролетели чудным сном: был улётный секс, романтика столь необычных отношений и упоение собственной, открывшейся мне привлекательностью. Расстались мы лишь в понедельник утром. Толик сам довёз меня до училища, влепив мне на прощание тягучий, откровенно-чувственный поцелуй, от которого меня в жар бросило.
Я выбрался из машины, порадовавшись про себя, что стёкла у БМВухи с зеркальной тонировкой, и пошагал ко входу в свою альма-матер, с каждым шагом делая это всё неуверенней. Ещё вчера радовавшие взгляды сегодня вдруг напрягли меня до предела, я прямо слышал мысли окружающих: "Чего это случилось с нашим первокурсником-хачем, что он так внезапно преобразился?". Новая, невероятно дорогая по моим меркам одежда обличала меня, как мне казалось, с красноречием неопровержимой улики. Я судорожно стал соображать, что надо сказать, когда меня обо всём этом спросят - а спросят уже вот-вот... Голова, как назло, не работала. До кучи, едва я вошёл в вестибюль, как налетел на Вентилятора. Витя театрально открыл рот, уставившись на меня. Это был уже явный перебор: разозлившись, я аккуратно прихлопнул его подбородок ладонью. Явственно щёлкнули зубы, кто-то неподалеку ржанул.
- Ледов, ты вступил в мафию?! - трагичным громким шёпотом поинтересовался Вентилятор.
Мафия, семья... Витёк, сам того не подозревая, подал мне идею. Вите я ничего не ответил, лишь хмыкнул с загадочным видом, но когда через некоторое время столкнулся с Димычем и Гошей, у меня в голове уже сложилась история, на долгое время ставшая альтернативой правды для многих.
Парням я сказал, что мужик, с которым я уехал в пятницу вечером, мой родственник со стороны отца, муж его сестры - это объясняло его славянскую внешность. Эта версия вообще оказалась весьма удобной и способной объяснить всё: "дядя" узнал обо мне недавно (отец скрывал); отпрысков у него своих нет, поэтому он проникся ко мне интересом, но моя мать слишком обижена отцом, чтобы контактировать хоть с кем-то из членов его семьи, поэтому ей про новоявленного родственника я ничего говорить не собираюсь и вообще - шифруюсь...
Вечером мы сидели в нашей комнате с пивом, солёными орешками и прочей чепухой, которая ещё вчера дразнила глаз в коммерческих ларьках своей новизной и недоступностью, и которую теперь я мог свободно себе позволить: Тоха сунул мне в карман "на мелкие расходы" половину той суммы, что мать могла выделить мне на месяц. Димыч не сводил с меня глаз, блестящих то ли от алкоголя, то ли от жгучего любопытства; Лавита держался более солидно, но тоже явно был заинтригован до крайности. Ещё бы, всё это смахивало на сказку: ещё вчера я был одним из самых неимущих пацанов в общаге, а сегодня шикую так, что все остальные курят в сторонке!
- Да-а-а, повезло тебе с роднёй... Слушай, он у тебя крутой, да? "Новый русский"?
- Типа того, - я затянулся дорогущими "Кемел" и отхлебнул "Хольстен" прямо из бутылки; эх, блин, жизнь удалась! - Он... ну, вроде как банкир. Вы особо не треплитесь, пацаны, я ведь только вам рассказал об этом.
- Могила, - успокоил меня Лавита.
Димон тоже горячо кивнул в знак согласия, а затем спросил:
- Ты теперь у него жить будешь?
- Ну... Пока он мне ничего такого не предлагал.
- А если предложит, согласишься?
Я задумался. С одной стороны, у Толика, конечно, прямо как "в гостях у сказки"... А с другой стороны, в общаге я сам себе хозяин, и мне не хотелось бы утратить это состояние. К тому же моя компания - вот эти училищные пацаны, по-своему они были мне весьма близки и дороги, и моё место было среди них. Да и вообще, в этих обшарпанных стенах я чувствовал себя комфортно, несмотря на минимум удобств: здесь я был на своём законном месте, добытом собственными усилиями, а не выпавшем мне в лотерее счастливого случая.
- Не, пацаны, куда я от вас? - я улыбнулся, и парни улыбнулись мне в ответ.
Лавита поставил опустошённую бутылку на подоконник, затем вдруг неожиданно плюхнулся ко мне на кровать и начал меня тормошить:
- Эдька-счастливчик! Я тебе прозвище придумал, ты у нас теперь Счастливчиком будешь!
Я отбивался и хохотал во все горло. Да, я счастливчик!
это знакомо почти каждому: когда вдруг обнаруживаешь свою привлекательность в зеркале. Смотришь на себя, как на незнакомца, и душу охватывает восторг: а хорош, чертяка! "Видел бы меня сейчас Диня", - я усмехнулся, вспомнив, каким скромным "домашним" отроком выглядел всего полгода назад. Да я и был таким - скромным и домашним. А теперь... "Тварь я дрожащая или право имею?!" - думал я. Толик вот имеет право, а я чем хуже?! Да пошли все со своей моралью, живу как хочу! Встретить бы сейчас Краснова и рассказать ему, что у меня любовник - взрослый мужик (реально крутой, между прочим), и посмотреть на его реакцию. Впрочем, чего смотреть - и так можно догадаться, презрительная ухмылочка мне обеспечена: "Я же говорил, что ты гомик, Ледов!". Как бы зашибательски я не выглядел, для него я всё равно гомик, придурок, чокнутый, и им и останусь... А ведь я теперь реально гомик. Бли-и-ин, что же я наделал-то...
- Эй, Эдька, ты чего, заснул? - в умывальню заскочил Лавита. - На сольфеджио-то идёшь или забить решил?
- Иду-иду! - торопливо плещу я себе холодной водой в физиономию, прогоняя остатки вчерашнего хмеля.
Некогда рефлексировать, на занятия пора.
Пока добираемся до училища, настроение у меня заметно улучшается. Мы - одна команда, эти парни уж точно не считают меня придурком. Всё хорошо, всё просто замечательно: у меня есть друзья, я учусь там, где хотел, у меня в любовниках офигительный мужик по имени Толик, и вообще меня зовут Эдди-Счастливчик! Вы замечаете, что стоит мне войти, становится светлее? Я счастлив, счастлив, счастлив...
За окном с серого низкого неба сыплются мелкие снежинки. В этот четверг у меня день рождения. Надо будет устроить по этому поводу что-нибудь грандиозное, так посидеть, чтобы запомнилось. Деньги теперь, благодаря Тохе, для меня не проблема. Дёмина надо будет пригласить. Так как-нибудь, между делом. На пару с Вентилятором. А в воскресенье мама, наверное, приедет. Придётся опять в старьё залезать, перед ней не пощеголяешь... Да, блин, что за жизнь такая, если шифроваться всё время приходится?! И врать, врать, врать! Даже Лавите с Димычем. А попробуй скажи правду...
Странное, подвешенное состояние. Сотни мыслей вьются в голове, словно облако мошкары тёплым весенним вечером: противоречат друг другу, перетекают друг в друга, взаимоисключают - в голове просто гул стоит, словно от хорошего удара. Что теперь, как теперь? Рядом с Толиком всё просто, но невозможно же быть всё время рядом с Толиком... И всё-таки, прижаться бы сейчас к нему покрепче, втянуть в себя его запах - завораживающий, острый, крепкий аромат взрослого мужика, запах силы и уверенности. До выходных ещё целая вечность! А вдруг он больше не появится? Возьмёт и исчезнет из моей жизни раз и навсегда... Тьфу ты, лезет в голову всякое! Скорей бы пятница. То-лик...
Во вторник я вернулся в общагу сразу после занятий и завалился спать - точнее, приходить в себя. Чудное средство от всех недугов и терзаний! В среду я проснулся уже "в норме", словно ничего и не случилось. Земля продолжала лететь по своей орбите, и я всё так же двигался привычными путями: на метро до училища, по лестницам с этажа на этаж, из аудитории в класс, из зала в буфет по длинным, наполненным зимним холодным светом и музыкальным шумом коридорам, и так до самого вечера.
Был уже восьмой час, за окном практически стемнело, я сидел в классе после духового оркестра и лениво листал сборник этюдов - надо было выбрать пару к предстоящему техзачету и начинать учить. Заниматься мне отчаянно не хотелось, я прикидывал, не забить ли на сегодня, и тут в класс влетел Димыч:
- Ледов, там этот твой дядя-олигарх, кажись, приехал!
- Где?!
- Да у входа БМВуха чёрная стоит!
Я собрался за минуту - Тошка приехал! Толик, вау! Блин, а вдруг не он? Мало ли по Питеру БМВух чёрных катается?
Это был он. Стоило мне выйти на крыльцо (сомнения прыти поубавили), как "бомба" уже привычно посигналила мне дальним светом (две короткие вспышки).
- Привет, - с невольной улыбкой тяну я, открыв переднюю пассажирскую дверь.
- Привет. Залезай давай, на улице не май месяц, - он тоже улыбается и смотрит на меня не отрываясь.
- Я думал, что ты только в пятницу приедешь, - усаживаюсь я наконец-то и захлопываю дверь.
- Мало ли что ты думал! А я вот взял и приехал сегодня. Ты что, не рад?
- Рад, - признаюсь я.
Тошка с коротким смешком прижимает меня к себе за плечи, затем лохматит волосы:
- Без шапки бегаешь?
- Не холодно, до метро близко.
- Гляди, дофрантишь - простынешь.
- Не простыну.
Мы смотрим друг на друга - его лицо так близко. Резкие, волевые складки от носа до губ, тонкие твёрдые ласковые и требовательные губы улыбаются - так близко! Я невольно тянусь к ним и получаю крепкий, глубокий поцелуй, от которого во мне всё переворачивается. Ох, я уже и забыл - каково это, когда его язык вторгается в мой рот: откровенно, настойчиво, по-хозяйски и в то же время чутко и нежно...
Анатолий отрывается от меня и смотрит уже без улыбки, затуманенными глазами, но вот он встряхивает головой, и на его губы возвращается усмешка:
- Поехали домой, - и с таинственной торжественностью понизив голос, он сообщает, - я по тебе жутко соскучился!
Это другой мир, мир Толика. В нём нет места тяжким раздумьям, он полон нежности, чувственности и торжества.
Ужин, заказанный в ресторане и накрытый в гостиной; джакузи, в которой мы кувыркаемся вдвоём, и у меня впервые получается "оседлать" Тошку (и я едва ли не ору от неожиданно острого наслаждения, и болтаюсь в его руках, совершенно обезволенный, податливый, словно тряпичная кукла); затем постель и растирания ароматными маслами друг друга по очереди, а после он подминает меня под себя и берёт с той же целеустремлённостью, с которой до этого разминал мои мышцы.
Что он делает?! Так нельзя! Нет, это кошмар какой-то, и самая жуть в том, что я хочу повторения этого кошмара снова и снова... Отдаться на его милость, которой не будет, быть им распятым, пронзённым, поверженным! Я умираю в его объятиях, медленно, но верно и мучительно от невероятного, невозможного наслаждения. Пощады не будет, он неумолимо разжигает во мне пламя, которое пожирает меня, как солому. За что, Толик, за что ты со мной так?!
Я всхлипываю и извиваюсь в его руках, впиваясь в его кожу поцелуями, словно в надежде получить противоядие от его ласк. А он снова нарочито медленно поднимает мои ноги вверх и, навалившись сверху, прижимается к моему отверстию своим раскалённым жалом.
- Тихо, тихо, тихо... давай, родной, расслабься... потерпи немножко, не напрягайся, тише, тише... Ох, сладкий мой, как там у тебя узко и горячо... Всё-всё-всё, я внутри... Неправда, уже не больно... Ну-ну-ну, тихо-тихо-тихо, тссс... - он всю дорогу твердит это сводящее меня с ума "тихо-тихо-тихо", "терпи", "расслабься" и прочие фразочки, от которых меня прошибает ещё больше.
Я уже не могу сдерживаться и перехожу на какое-то рычание, извиваясь под ним в пароксизме чувственности. Мне уже даже хочется боли, простой боли: она менее мучительна, чем это выматывающее, невыносимое желание непонятно чего: отдаться, надеться, вывернуться наизнанку!
Под конец Толик даёт мне желаемое: его движения становятся сильными, резкими, как удар тарана, и каждый такой удар отзывается болезненно-очищающим спазмом в глубине моего тела. Я вскрикиваю и мотаю головой из стороны в сторону. К тому времени я уже так обессилеваю, что больше ничего другого не могу, лишь каждый толчок словно выколачивает из меня это "Ах!". Он держит мои руки и сам не прикасается к моему члену, просто долбит и долбит, и в конце концов я дохожу до высшей точки от одной этой долбёжки - и ору во всю глотку от невероятно острого кайфа: во мне словно сотня хлопушек взрывается с треском, только заряжены эти хлопушки не конфетти, а сладкой судорогой...
Просыпаюсь я от сладкого аромата и необычного ощущения, словно тысячи лёгких поцелуев ласкают всю мою кожу одновременно. Открыв глаза, обнаруживаю, что вся постель усыпана ворохом нежно-розовых лепестков, от которых и исходит сладкое благоухание. По моим губам скользит полураспустившийся бутон, пунцовый и сочный:
- С добрым утром! С днём рождения тебя...
Закидываю голову назад: в изголовье сидит Анатолий в одном своём шелковом, разрисованном в китайском стиле халате, улыбаясь, как всегда, сдержанно, словно бы с ласковой насмешкой:
- Как тебе мой сюрприз? Каково чувствовать себя эльфом?
Я тоже смеюсь, ловлю его за руки и тяну к себе:
- За-ши-бись!
Как оказалось, это был не единственный сегодняшний сюрприз. За завтраком (чашка горячего шоколада и фруктовое ассорти со взбитыми сливками - я впервые попробовал подобную вкуснятину) Анатолий вдруг сообщил:
- Знаешь, я решил исполнить твоё заветное желание.
- Какое? - у меня замерло сердце в предчувствии очередного чуда.
Толик смотрел на меня внимательно, слегка улыбаясь:
- У тебя их много? Тогда попробуй отгадать.
- Ну, не знаю, - я смутился. - Может, ты меня машину водить сегодня научишь?
Тошка засмеялся:
- Ну, солнце, за день я вряд ли научу, хоть ты у меня и гений. Не угадал, давай дальше.
- Тогда... Что-то, связанное с компьютером?
- Я говорил про заветное желание, Эдик! - с укоризненной насмешкой протянул он.
Блин, он что, Дису мне подарить решил?!
- Сдаюсь. Не знаю. Что это, Толик?
- Да-а-а, а я-то думал... Похоже, не так уж и сильно ты этого хочешь. Может, не дарить тогда?
- Ну, Тошка-а! - я уселся к нему на колени верхом. - Хватит вредничать!
- Тогда угадывай! - со смехом отвечает он.
- Блин! Ладно, это вещь?
- Ну да, это нечто неодушевлённое... пока не попало в твои руки.
И тут вдруг меня осенило, и я выпалил:
- Сакс?! Ты мне подаришь сакс?
- Бинго! Ох, горец, ты меня так задушишь! Знаешь, никогда не предполагал, что стану меценатом...
Это был тот самый Сельмер, вокруг которого я столько времени ходил кругами и который мы смотрели вместе несколько дней назад. Дорогущая дудка, сияющее сокровище! Я держу её в руках, перебираю практически бесшумные клапана, любуюсь ею и всё не могу поверитьв то, что это моё, это теперь моё!
- Ну что, ты счастлив? - Толик стоит в дверях, прислонившись к косяку.
А я вдруг вспоминаю, как три года назад получил свой первый инструмент, раздолбанный старенький B&S - мама и на него-то с трудом наскребла, хорошо ещё, что бабушка тогда добавила почти половину денег. И как, вручая его мне, она чуть ли не клятву с меня взяла, что я за это буду слушаться её, как следует учиться и хорошо себя вести. И как потом это стало для меня самой серьёзной угрозой - отобрать сакс. Мать ни разу не привела эту угрозу в действие, но я помню, как меня коробило от упоминаний об этом. Ведь это же подарок, помимо того, что это самое ценное из того, что у меня есть. Разве можно отбирать подарки?!
- Толик, он теперь насовсем мой?
- Конечно, насовсем, - Анатолий удивлённо вздёрнул брови, подошёл ко мне и уселся рядом. - Это же подарок, а значит - насовсем.
- Даже если мы с тобой поссоримся?
- А ты что, со мной ссориться собрался? - хмыкнул Толик.
- Нет. Но вдруг?
- Он твой, - успокоил он меня, - в любом случае. Мне-то он зачем? Это ж ты у нас музыкант. И вообще, подарки возвращают, чтобы дать понять, что дарителя хотят забыть раз и навсегда. Это всё равно что в ненависти признаться, понимаешь? Надеюсь, ты никогда не захочешь вернуть мне то, что я тебе дарю...
Я отцепился наконец-то от саксофона и обхватил Анатолия руками и ногами - уже не за то, ЧТО он мне подарил, а за то, КАК он это сделал...
тот день в училище я попал только в двенадцатом часу. По пути на отделение столкнулся с Лавитой.
- О, пропажа наша! Что, на философию сегодня забил?
- Гошка, мне сакс подарили! Пошли покажу! - я потащил его к подоконнику, открыл лёгкий пластиковый футляр по форме инструмента (заплечный, не то что мой прежний тяжеленный и громоздкий чемодан) и продемонстрировал своё сокровище. - Сельмер, полупрофессиональный, прикинь?!
- Дядя?
- Ну, а кто ещё? Дядя, конечно!
- Расщедрился он у тебя - прямо удержу нет! - хмыкнул Лавита не без лёгкой зависти. - Мне бы кто из родичей хотя бы фабричного "Амати" купил!
- Это он мне на день рождения, - закрывая футляр, пояснил я.
- А у тебя когда?
- Так сегодня! Гудим?
- Проставляешься?
- Угощаю! - поправил я. - Надо это дело обмыть, согласись? Ты сегодня до скольки? После физ-ры есть что-нибудь?
- Нет, свободен. Кого ещё позовешь?
Позвал я, как и собирался, ещё Димыча, Вентилятора и Сергеева. А потом ко мне подошла Вика-кларнетистка и с ней ещё несколько девчонок с нашего курса, и спросила, правда ли, что у меня день рождения сегодня. Пришлось пригласить и их. Сидели мы прямо в саксофоновом классе. Кто-то притащил радиоприёмник, устроили дискотеку. Девчонкам купили вина, парни настояли на водке. Вентилятор приволок коробок с марихуаной, и, когда остались только "свои", мы всей компашкой поползли в укромный уголок "кумарить". Несмотря на своё уже достаточно косое состояние, я предварительно запер свою драгоценность в шкаф. А состояние у меня было действительно косое, Витёк вообще где-то потерялся по пути, так что курили мы вшестером: я, Лавита, Димыч, Дёмин, Вика и Ольга-флейтистка, причём Димыч откровенно заигрывал с Викой, а Лавита с Ольгой. Ну, а я был весьма увлечён установлением дружеских отношений с Серегой Дёминым.
Из всей этой компании первый раз пробовали "травку" девчонки и я. Лавита заявил, что первый раз лучше, когда тебя кто-то раскумаривает. Затянувшись, он приобнял Ольгу и, прижавшись к её губам своими, выдохнул в неё дым. Компании этот аттракцион понравился, Димыч с удовольствием повторил данный номер с Викой, после чего передал заряженную беломорину Серёге и хихикнул:
- А тебе придётся Ледова раскумаривать!
- Придурок ты, Димыч! - беззлобно отозвался я с ухмылкой.
Дёмин молча затянулся и вдруг повернулся ко мне. Я уставился на него, а он приглашающе кивнул, положил мне ладонь на шею, притянул к себе и прижался своими губами к моим. Я замер: Дёмин! При всех! Стрелы ресниц сосредоточенно направлены вниз, его язык раздвигает мои губы - дьявольщина, да он целует меня, по-настоящему ЦЕЛУЕТ! Рефлекторно отвечаю на этот неожиданный поцелуй, и тут Дёмин вдувает мне в рот сладковатый, тяжёлый дым, после чего отстраняется, говоря:
- Сразу не выдыхай!
Поздно: ошарашенный, я выдыхаю тут же. Димыч тихо хихикает, глядя на мою обалдевшую физиономию. Да и все улыбаются как-то довольно странно. Чёрт, меня разыграли! Мерзкие натуралы!
- Дайте, я сам затянусь! - с досадой говорю я.
Моя реплика вызывает всплеск веселья - умеренно сдержанный в целях конспирации. Дёмин с ухмылкой до ушей вертит головой:
- По очереди! - и передаёт косяк Лавите.
На этот раз Гоша не торопится оторваться от Ольги и бычок Димке протягивает наугад, занятый поцелуем. Димыч тоже решает, что такой способ задерживать дыхание наиболее рационален. Серый забирает у него истлевшую на добрую половину беломорину и затягивается, кинув на меня хитрый взгляд, а затем снова приглашающе машет мне. Ну, Дёмин, ну, даёт... Ладно! Посмотрим, кто кого переиграет в эту игру! Тянусь к нему - на этот раз он выдыхает не торопясь, после чего, как я и думал, ещё крепче прижимается своим ртом к моему. Ну, зачем же так жёстко? Вожу языком по его губам, снаружи, затем внутри, по его зубам - у него красивые, ровные зубы, почти идеальные, если бы не щербинка на верхнем правом резце. Чертовски симпатичная щербинка. А ещё глубже пустишь? Ух ты, привет, язычок! Потанцуем?
- Бли-и-ин! Чуваки, вы охренели?! - обалдело хихикает Лавита.
- Шухер, пидарасы! - дурашливым фальцетом - это, видимо, Димыч прикалывается.
Дёмин отстраняется от меня:
- Цыц, дураки! Это была тренировка, ясно?
- Это было соревнование духовиков: кто дольше дыхание задержит, - выдаю я свой вариант.
Компании он нравится - ржут все:
- Нефиговые у духовиков соревнования!
- И кто выиграл? - уточняет Вика.
- Я! - уверенным тоном отвечаю ей - типа, по-другому и быть не могло.
Дёмин возмущается:
- С чего это ты?!
- С того, что ты первый сдался, - ухмыляюсь я до ушей.
- Ладно, будем считать: один-один! - предлагает ничью Лавита.
- Ни фига-а-а! - хором протестуем мы с Дёминым.
- Ну, блин, всё, пипец, Ледова попёрло! - констатирует Димыч с ухмылкой.
Лавита в это время отвлекается на тлеющий бычок: споры спорами, а трава горит. Окурок пускается уже явно по последнему кругу. Замечаю, что Димка, протягивая после затяжки окурок Дёмину, уже далеко не так увлечён Викой, как в прошлый раз. Целуя её, он умудряется поглядывать в нашу сторону. Я на месте Вики врезал бы ему слегка, чтобы он не отвлекался. Дёмин от души затягивается, снова прижимается к моему рту и выдыхает. Я воспринимаю этот процесс уже как должное, и мне жутко нравится такое положение вещей. На этот раз я снова уступаю инициативу Серёге, и, помедлив несколько мгновений, он всё же решается и гладит мои губы своими. Ты опять проиграл, парень! Теперь уже ты купился на мою провокацию. Блин, разве не бред: я целуюсь с Дёминым! А трава дрянь, никакого эффекта, лишь вполне закономерный кайф от близости с самым привлекательным, на мой вкус, из училищных пацанов. Как он кайфово меня сжимает...
Уф, блин, не могу больше - голова кружится! Я выдыхаю и вдруг натыкаюсь спиной на стену - оказывается, меня здорово шатнуло...
- Ну всё, сейчас они прямо здесь улягутся! - этот комментарий Димыча вызывает просто взрыв хохота, причём мы с Дёминым тоже хихикаем.
- Ага, и скажут, что это соревнование по отжиманию! - добавляет Вика.
Ольга от хохота сползает на корточки, Лавита перегибается пополам. Я чувствую, что тоже не могу остановить своё хихиканье, и от этого меня разбирает всё больше.
- Блин, нас, кажется, вставило! - стонет сквозь смех Лавита.
Меня прошибает новой порцией "хи-хи" от слова "вставило".
- Ой, блин, ой, не могу! - причитает Ольга, и ей вторит неожиданно отчётливое эхо лестничной клетки: "Гу-гу-гу!" - невыносимо смешно! Я закатываюсь, чувствуя, что уже рискую захлебнуться в собственном хохоте. Сейчас я реально задохнусь и умру от смеха! Пытаюсь сообщить это остальным, с трудом выговариваю:
- Щас сдохну! - но это вызывает только очередной прилив бурного веселья.
Минут через пять, а то и все десять, мы более-менее успокаиваемся - по крайней мере уже не задыхаемся и на ногах стоять способны. Лавита говорит, что с лестницы лучше уйти обратно в класс, на всё училище ведь хахали, вдруг кто припрётся, а тут травой тащит. Бредём обратно в мой класс, заворачиваем за угол и натыкаемся на Вентилятора. При взгляде на него меня опять прошибает. Витя пьян, это очевидно, и ещё трудно сказать, кто из нас неадекватнее. Я уползаю в класс, оставив остальных объясняться с законным хозяином сообща приконченного нами косяка. В классе падаю в кресло, закрываю глаза и постепенно успокаиваюсь, хотя временами меня ещё подёргивает хихиканье, словно надоевшая икота. Начинаю погружаться в себя, одновременно сохраняя на редкость ясное сознание: где там обещанный "приход"?
Шум открываемой двери заставляет меня вернуться в реальность: в класс вваливается Демин. С таинственным видом он прижимает палец к губам, запирает дверь и выключает свет, затем на цыпочках проходит по классу и усаживается в кресло напротив.
- Ты чего? - шёпотом спрашиваю я.
Серёга ухмыляется:
- Там моего препода принесло. Тише.
- Бля-а-а!
- Он там Вентилятора заловил, орёт на него за то, что тот пьяный в училище.
Беззвучно хихикаю: ну не Витюхин сегодня день, однозначно!
- А чего твой препод так поздно припёрся?
- Да хрен его знает! Я не выяснял.
Я опять хихикнул. В окна проникал уличный свет, отражался от снега на подоконнике, ложился пёстрыми мазками на противоположную стену, в угол, на потолок, разбавляя темноту. Какой-то джазовый свет.
- Эдька, ты косой?
- Ага! - подтверждаю я с ухмылкой до ушей. - А ты?
- И я. Мы тут одни или нет?
- Одни, - удивляюсь я.
- А мне всё кажется, что у меня за спиной кто-то есть. Я оборачиваюсь, а он спрятаться успевает.
- Тебя глючит, Серый! - с некоторой долей уважения и даже зависти отвечаю я: у меня-то только идиотский приступ смешливости, а у человека настоящая галлюцинация!
- Глючит? Эдька, а ты настоящий или тоже глюк?
Коротко хохотнув, я спохватываюсь и зажимаю рот: где-то там за дверью по коридорам бродит злой Проворов, препод Дёмина.
- Я - настоящий! - шепчу я, пытаясь придать этому шёпоту убедительность.
- Ага, все вы, глюки, так говорите, - бормочет Дёмин.
Меня охватывает приступ озорства, и я пересаживаюсь в кресло к Серёге. Кресло широкое, но всё равно частично я вынужден сидеть на его колене.
- Теперь веришь, что я настоящий?
Демин тихо присвистывает и начинает быстро, вроде как по-деловому ощупывать меня:
- Ну-ка, ну-ка... Да тихо ты! Распрыгался как на батуте! - изображает он возмущение.
- Ну всё, убедился? - хихикаю я. - Кончай это, мне щекотно!
Демин крепко сжимает меня:
- Чего-то меня сомнения всё никак не оставляют... - продолжая удерживать меня одной рукой, другой он притягивает мою голову к себе за шею, и мы снова начинаем целоваться, теперь уже совершенно откровенно.
Драгс, секс, рок-н-ролл! Только здесь и сейчас - шарящие руки, горячие жадные губы, судорожное дыхание, и всё запреты к чертям собачьим! И здравый смысл туда же! Серый, Серенький, какой же ты классный...
дверь класса стучат. Мы оба замираем.
- Открывайте, парни! - приглушённый голос похож на Лавитин.
Замираем, я пытаюсь даже не дышать, но два наших сердца колотятся, словно пара бонгов - кажется, что на весь класс.
- Нас нет, - шелестит мне в ухо Серый.
Я прижимаюсь к его губам своими, чтобы молчал, и мы снова улетаем. Нет, не улетаем - падаем в тёмную реку патоки, она течёт по нашим венам, кружит нам голову весёлым безумием, а с берега доносится:
- Да они ушли уже, наверное, - это, видимо, Димка. - Пошли, до вахты дойдём. Если ключ сдали, значит, точно уже умотали...
За дверью всё стихает, но это я отмечаю лишь краем сознания. Дёмин, увлёкшись, гладит меня по ноге, по бедру, всыпав в патоку жгучего перца. Ох, блин, надо это прекращать! Но его ладонь дразнит меня своим нагло-откровенным прикосновением к моему паху, и я замираю, словно загипнотизированный: что дальше? Дальше он быстро чиркает пальцами мне по ширинке, отчего глаза у меня закатываются куда-то под лоб, и пока я их оттуда выкатываю, Серёга заползает своей ладонью мне под водолазку. Выдавливаю:
- Серый, сейчас парни вернутся, ведь ключ-то у меня!
- А мы не откроем... - с ухмылкой, по-змеиному вкрадчиво шипит он мне в ухо.
- Бля-а-а... Серёга, ты совсем косой... - бормочу я, откровенно балдея от того, как он шарит своими шкодливыми лапками мне по спине, прямо по ставшей невероятно чувствительной коже.
Дёмин не отвечает: глаза у него прикрыты, рот, наоборот, приоткрыт, вид сосредоточенный и весьма вдохновенный, это вид исследователя-первооткрывателя. До чего ж этот парень прекрасен в джазовом полумраке запертого класса, непередаваемо прекрасен!
В дверь снова долбятся, и адреналин мешается с эфедрином: Лавита настойчиво требует открыть, отмахиваясь от остальных: "Да там они, там! Где ж еще?!". Мы замираем, вцепившись друг в друга, сжимая друг друга всё крепче и вздрагивая в начале каждой серии ударов настойчиво-решительной молотьбы.
- Не откроем, нас нет, нас нет! - бормочет Дёмин под эту дробь, а я беззвучно смеюсь, уткнувшись ему в плечо.
Наконец, пацаны уходят. Мы прислушиваемся, осторожно открываем дверь, крадёмся длинными коридорами, самыми дальними и безлюдными путями. Это всё похоже на игру в партизан - любимую игру моего прошлого. Мы добираемся до вахты, я сдаю ключ ворчащей бабуле (она грозится написать на нас докладную директору за то, что пили прямо в училище, причём мы оба на "голубом глазу" утверждаем, что мы-то как раз и не пили).
На крыльце останавливаемся, от свежего воздуха вроде как немного трезвеем и смотрим друг на друга с некоторой растерянностью и недоумением: шо це было? Серёга вспоминает о своём статусе старшего - и по курсу, и по возрасту (на целых два года):
- До общаги-то доедешь, пьянчуга мелкий? Пошли быстрей, может, пацанов ещё догонишь.
Сам Дёмин живёт на Петропавловке, он питерец. Мы добираемся до метро и, пожав друг другу руки на прощание, расходимся в разные стороны.
Ну и дела. Отметил днюху... Интересно, что будет завтра, когда Дёмин окончательно протрезвеет?! Надо сказать пацанам, чтобы не болтали. Не дай бог Вентилятор узнает, по всему училищу ведь пойдёт! Блин, девчонки проболтаться могут. Опять же, надо попробовать через пацанов воздействовать. Впрочем, плевать... Ну, поцеловались спьяну - подумаешь! А как объяснить, куда мы потом пропали? Думай, голова, думай, шапку куплю... В училище они нас наверняка везде искали. Уйти мы не могли - ключ был не сдан. Впрочем, это я не мог, Дёмин-то тут не при чём. Значит, он ушёл раньше. А я... в туалете сидел, мне плохо было, в каком именно, не помню, может, и в женском - на буковки не смотрел, не до того было. В женском туалете они меня стопудово не искали, я думаю! Ну и всё, надо только Дёмина предупредить завтра о том, что он смылся раньше всех.
На меня вдруг наваливается жуткая усталость, я едва доползаю до общаги, на вахте уже другая старушка ворчит, что я откровенно косой, и у меня нет сил даже огрызаться. В комнате Димыч шепчет:
- Ледов, ты где был?!
Я молча валюсь на свою кровать. Димка подскакивает и тормошит меня:
- Эдька? Чё, хреново?
- Нормально, - язык едва шевелится.
Я начинаю стягивать с себя одежду, Димыч мне помогает. Откуда-то возникает Лавита:
- Ледов, какого хрена вы с Дёминым в классе заперлись и нам не открывали?!
Блин, это прямое нарушение Женевской конвенции: разве можно человеку в таком состоянии вопросы задавать?! Я мычу:
- Потом, - и заползаю под одеяло.
Отстаньте все от меня, выключите мир, пожалуйста...
Просыпаюсь я на следующий день с огромным трудом - глаза открываться отказываются.
- Нас утро встречает похмельем... Ледов, ты там живой?
Лавита. Никакая отрава его не берёт! Гоша плюхается на мою кровать, и мы с кроватью верещим дуэтом:
- Да, бля-а-а! Ну, ты и слон!
- О, живой! На историю искусств пойдёшь?
- В газенваген историю вместе с искусством...
- Ледов, ты чего-то совсем обнаглел! Прогульщик. Давай-давай, вставай, всё равно в училище идти надо.
Неугомонный скрипатор Лавита прав: сегодня после обеда у меня специальность и эстрадный. К эстрадному надо партии учить, да и перед специальностью позаниматься не помешало бы. Надо вставать, надо... Со стоном выползаю из-под одеяла:
- Кроватка, подушечка... как же я вас люблю! Я вернусь, родные! - с надрывом причитаю я.
Лавита ржёт, как сволочь.
- Ты сакс свой не посеял вчера?
- С ума сошёл?! - меня прошибает адреналином от одного этого предположения. - Я его в классе вчера в шкаф запер.
Блин, быстрее, быстрее - умываться, одеваться и бегом в училище, чтобы убедиться, что всё в порядке, и инструмент на месте.
- Во забегал! - ухмыляется Димка, потягиваясь в своей постели. - Эдя, а чего вы вчера с Дёминым в классе заперлись? - словно бы невзначай, но с ухмылочкой спрашивает он.
- Когда хоть такое было?! - нагло интересуюсь я в ответ.
Димыч с Гошей переглядываются.
- Ты что, не помнишь? - Игорёк задирает брови - Как косяк вшестером курили - помнишь?
- Ну, - невольная ухмылка растягивает мне губы.
- Как с Дёминым целовался - помнишь? - хохотнул Димка.
- Да ну вас... Это он со мной целовался, а не я с ним.
- Это, конечно, меняет дело! - Сергеев продолжает веселиться.
- Потом, помнишь, мы пошли в класс, по дороге наткнулись на Вентилятора... - Лавита дотошен, как следователь.
- Ну, помню! Я дошёл до класса, а вы нет. Подождал, потом в толчок пошёл. Меня мутить начало.
- Ну, блин, я же говорил, что там нет никого, а ты - шорохи, шорохи! - хмыкает Димка.
Отбываю умываться. Вроде пронесло...
На историю искусств успеваем. Лидия Николаевна, по виду зрелая женщина, по восторженности - юная девица, соловьём заливается о древней Греции: колыбель современной европейской цивилизации, расцвет искусств и философской мысли... Интересно, с чего это греки такие продвинутые были? Может, потому, что молодёжь трахали? Эффективный метод выгонки ума из заднего места в голову? Я невольно фыркаю о ответ своим крамольным мыслям. Лидия Николаевна останавливается и смотрит на меня укоризненно:
- Ну да, вам это, наверное, всё не интересно, я понимаю. Раньше люди восхищались статуями Аполлона, а теперь - плакатами со Шварцнеггером...
- Велика ли разница? - хмыкаю я с места. - Не всё ли равно - Аполлон или Шварцнеггер, ведь в обоих случаях восхищаются красотой тела, верно?
Преподавательница заметно смешалась. Лавита обернулся ко мне с соседней парты:
- Ледов, ну ты даёшь! С похмелья - и такой умный!
- Страданья возвышают ум! - парирую я.
Димыч в полном восторге, ему явно по вкусу мой выпендрёж.
После пары бреду заниматься в класс. Там уже дудит Том, Артём-третьекурсник. Миль пардон, у меня спецка у первого, и я отворачиваюсь в противоположный угол и начинаю разыгрываться. Поначалу меня смущала эта практика: двое, а то и трое духовиков со всей дури дудят в довольно небольшом помещении, причём каждый своё, но тут быстро привыкаешь к этому - классов не хватает, что делать! Том оборачивается:
- Эдик, у тебя что, дудка новая?
- Ага.
- Покажи?
Да, уж Том оценит по достоинству! Он играет кусочек из своей программы - блин, я тоже хочу так играть! Заниматься, заниматься и ещё раз заниматься!
- Классный инструмент. Сколько?
Называю цену. Том кивает - лаконичный парень до безобразия.
Поиграв с часик, я отправляюсь перекусить в буфет и сталкиваюсь там с Дёминым.
- О, Серый! Как оно, после вчерашнего?
- Нормально, - хмыкает Дёмин. - Ты-то как вчера добрался?
- Помню смутно, но проснулся я в общаге, и даже в своей комнате. А ты ведь вчера раньше всех слинял! - и я выразительно гляжу на него.
Серёга недоумённо тянет:
- Да-а-а?!
- Да-да! - гипнотизирую я его. - До класса, кроме меня, так никто и не дошёл, между прочим. Да и я вскоре поближе к унитазу переместился, не в буфете будь сказано.
- Ага, так, значит? - ухмыляется Дёмин, уловив мою мысль.
- Именно так, - закрепляю я этот вариант и меняю тему разговора. - На эстрадный сегодня идёшь?
- Куда я денусь с подводной лодки?
- Слушай, Серый, а когда ты со своей командой репетируешь?
- По субботам, с утра. А что?
- Можно, я приду, хоть послушаю?
- Да приходи, конечно! В малом зале, в одиннадцать сбор.
Обедаем за одним столом, болтаем, как давние приятели. И чего я шугался Дёмина столько времени? Всё так просто...
Занятия, специальность, затем нахожу свободный закуток и учу партии к эстрадному. За полчаса до оркестра решаю сделать перерыв, заглядываю к трубачам:
- Привет, где Серёга Дёмин, не знаете?
- Зачем он тебе? - Алексей, четвёртый курс, побаиваюсь его - он мне кажется каким-то надменным.
- Покурить хотел позвать. Нету, в общем?
- Не дорос ещё курить... У него занятия, музло, кажется. Сейчас уже кончиться должно.
- Ясно. Спасибо, - и я несусь к теоретическому кабинету.
Успеваю как раз вовремя, так что курить мы идём вместе. Я всё расспрашиваю Дёмина про его команду и в конце концов признаюсь, что мечтаю играть с ними.
- А ты импровизировать умеешь?
- Нет, - грустнею я. - То есть немножко совсем...
- Ну, это дело такое - практика нужна. Хочешь - давай время найдём, по вечерам хоть или в выходные, будем вместе практиковаться?
- Давай! - у меня загораются глаза.
Серёга смотрит на меня и смеётся, как-то очень тепло смотрит. Мы теперь не просто знакомые - у меня появился друг! Здорово как! И я улыбаюсь ему в ответ так же открыто...
это для меня не урок, а сплошное удовольствие. Хотя поначалу мне было довольно сложно, ведь до училища я почти не играл джаз, да и навыка игры в группе у меня не было. Но какой же это кайф - слаженное звучание, драйв, проникающий прямо в кровь... Всё же играть куда круче, чем просто слушать! Так что я пыхчу, стараюсь изо всех сил, и замечаний мне уже почти не делают. Временами даже Том косится на меня одобрительно - высшая похвала!
Вообще нас, саксофонистов, восемь человек: Андрей и Валера - четвёртый курс, Том - третий, Саня, Ира и Юрка - второй, и на первом я да Машка. С Машкой я как-то не особо общаюсь, она вся какая-то очень домашняя: питерская, живёт дома, ходит на занятия старательно, в училище не зависает, по компаниям не тусуется, вечером сразу после уроков домой, там и занимается, видимо. Мне она куколку фарфоровую напоминает: такая же хорошенькая и неживая. Но играет она здорово - мне бы её технику! Зато у меня звук лучше.
После эстрадного ползём на пару с Дёминым перекурить на улицу, заодно и свежим воздухом подышать.
- Ты сегодня долго ещё заниматься будешь? - спрашивает Серёга.
- До упора, - "упор" наступает у нас в 22.00 - в это время училище закрывают.
- Домой не ездишь на выходные?
- Не-а. Нафиг деньги тратить?
- Ну, ты вообще терминатор... Я бы сдох столько заниматься!
- А мне в кайф, - хмыкаю я.
Сейчас начнутся приколы, типа занимается тот, кто играть ни фига не умеет. Но Серёга молчит, только улыбается, словно про себя, затем вдруг спрашивает:
- Слушай, а это правда, что у тебя родственник какой-то богатый объявился? Банкир вроде?
- Ну, типа того, а что? Кто говорит-то?
- Да Витюха Федотов.
- Этот-то откуда всё знает?! - поражаюсь я.
Впрочем, наверняка Лавита или Сергеев проболтались, я же на это и рассчитывал.
- А этот всё знает, у него же мать здесь преподаёт, пианистка.
Оп-па, моя "утка" долетела и до преподавательского состава?
- Серёга, а пошли сейчас вместе поиграем, ты меня импровизировать поучишь, а?
Дёмин соглашается. Идём в мой класс. Для начала он объясняет мне, что такое "квадрат" - законченный гармонический оборот, обычно восьмитактовый. Он показывает мне, как играть на фортепьяно аккорды к "Мекки-нож" - для начала мне надо научиться ему аккомпанировать. Это не очень сложно, я довольно быстро улавливаю суть, тем более что Серёга помогает мне весьма терпеливо и доброжелательно. Я несколько раз повторяю "квадрат", а он контролирует, навалившись мне на спину. Затем он берёт свою трубу, играет тему, после чего начинает импровизировать. До чего же здорово у него это получается! Мы оба входим в азарт, это как игра, классная игра, в которой не предусмотрены проигравшие, а все должны быть победителями. Уникальная игра.
Потом мы меняемся местами, Серёга садится за фортепьяно, а я играю тему. Она очень простая, к тому же на слуху, так что играю слёту, но дальше дело стопорится.
- Играй! - вопит мне Дёмин.
- Я не знаю как! - я в панике.
- Ну, блин... - он останавливается, некоторое время соображает, затем предлагает. - Знаешь что? Играй для начала трезвучия... Блин, да песня на них построена! Обыгрывай их - вот и будет импровизация. Давай ещё раз, пробуй! - и он снова начинает играть.
Я пробую. Сначала неуверенно и корявенько, но затем у меня начинает вырисовываться что-то интересное. Кажется, я уловил... Получается, надо же! Я смотрю на Серёгу, он долбает по клавишам и улыбается, довольный. Ура-а-а, я импровизирую!
- Ишь ты! А притворялся-то - "я не умею!" - хохочет Серёга после моего особо удачного пассажа. - Давай в конце опять тему!
Доигрываем последний аккорд, я кладу сакс, после чего висну у Дёмина на шее:
- Серенький, спасибо!
Он удивляется, но не противится мне, затем обхватывает меня в ответ, говоря:
- Сейчас войдёт кто-нибудь - вот будет картина маслом! - с ухмылкой.
Осознав справедливость замечания, я пытаюсь отстраниться от парня, но он не отпускает меня. Неожиданно я чувствую, как мои щёки заливает жаром.
- Дёмин, пусти... - бормочу я, опустив глаза.
- А поцеловать? - прикалывается он.
На трезвую голову такие шуточки меня дико смущают, я теряюсь. Серёга прижимает меня к двери (в голове у меня мелькает, что это весьма разумный манёвр: если и принесёт кого, врасплох нас не застанут, хотя бы секунда форы будет) и тянется к моим губам. Меня прошибает, и я выдыхаю, словно под дых получил:
- Се... - и больше ничего сказать не успеваю, он прижимается к моему рту.
Дыхание сбоит, голова "едет". Что ж ты делаешь, Серёга... А он всё целует меня, с напором, с увлечением, заводит меня, чтоб ему!
Звонок. Длинный звонок из коридора. Всё, стрелки сошлись, без 15 десять. Пора на выход. Дёмин наконец-то отрывается от меня, смотрит с усмешкой:
- Понравилось?
- Серый, ты чокнулся! - сообщаю я ему, переводя дыхание.
Дёмин только смеётся в ответ.
Из училища мы выходим вместе. Недалеко от входа стоит БМВуха Толика Полянского. Как и договаривались, он к десяти подъехал.
- Ну, до завтра! - я останавливаюсь, протягиваю Серёге руку для прощания.
Он удивляется:
- А ты чего, не на метро разве?
- Нет, за мной вон заехали.
- А, этот, родственник твой, что ли?
- Угу.
- Ну, давай, пока, - Серёга стягивает перчатку и жмёт мне ладонь, после чего направляется в сторону метро своей энергичной, слегка подпрыгивающей походкой.
Блин, какой всё-таки парень! И музыкант классный, и собой красавец... а девчонки, похоже, нет. Надо будет разъяснить этот моментик. Наверняка нет, иначе со мной бы он так не прикалывался. Нафиг, надо это баловство прекращать! Ни к чему. Чего я ему, тренажёр для поцелуев?! Да и вообще, друзья значит друзья, с меня Дисы хватило...
Я уже привычно забираюсь в машину:
- Привет!
- Здорово, горец! Как жизнь молодая?
- Нормально. Толик, мне завтра надо будет к одиннадцати здесь быть.
- Завтра? Завтра же суббота!
- Понимаешь, я хочу в джазбэнде играть, а у них репетиции по субботам.
- То есть это теперь напостоянку так будет?
- Ну, в общем, да.
- И до скольки вы там репетируете?
- До часу. Ну, потом ещё часика два-три позаниматься бы. В четыре свободен.
- М-да... угораздило связаться с музыкантом... В воскресенье, надеюсь, у тебя ничего нет? Отдыхаешь?
- Ага... Бли-и-ин, Толич! Ко мне же мать в это воскресенье приедет!
Толик шумно вздыхает, но на дорогу смотреть не забывает:
- Надолго?
- На день.
- Во сколько приедет-то?
- Да кто её знает? С утра самого, наверное, часам к десяти.
- Ладно, в девять будешь в общаге. Занятой ты у меня - прям сил нет! А я-то думал, что мы с тобой за город на все выходные закатимся. В баньке попаримся, по лесу сосновому побродим, камин затопим...
- Ух ты, хочу за город! А давай на следующих выходных?
- Да за мной-то не заржавеет...
- За мной тоже! - уверяю я.
Толик поглядывает на меня с усмешкой:
- А как же твоя репетиция в субботу?
- А мы после репетиции рванём, - предлагаю я.
- Хм. Ну, ладно, тоже вариант. Сознательный ты у меня, другой бы забил на все репетиции...
- Это какой это "другой"? - подозрительно интересуюсь я, чем смешу Толика.
Он ласково лохматит мне волосы:
- А ты у меня ревнивый?
- А ты у меня - нет? - шутки шутками, а этот моментик разъяснить не помешает.
Толик осторожно берёт меня за шею правой рукой, продолжая рулить левой:
- Хочешь узнать? - пальцы сжимаются, по спине пробегают волной мурашки.
Я дурашливо ухмыляюсь:
- Я это, чисто теоретически...
- Смотри у меня! Больно шустрый... Придушу, как Дездемону!
Я хмыкаю и кошусь на него: тонкие, какие-то хищные черты лица, жёсткие заломы у губ, твёрдый, холодный взгляд... Мать моя, с кем же это я связался?! Где были мои глаза и дурная голова?!
Неожиданно Толик сворачивает на обочину и останавливается. Уставившись мне в лицо, он говорит:
- У тебя что, кто-то есть? Ты в кого-то влюбился?
- Н-нет... - я теряюсь; происходящее мне чертовски не нравится: что за допрос?
Толик коротко выдыхает, отводит в сторону свои буравчики и столь же неожиданно смягчается:
- Слушай... Я тебя не запугиваю, не подумай... Но если ты начнёшь мне врать, ты здорово меня разочаруешь. Понимаешь? - и опять его алмазные глаза прямой наводкой смотрят на меня.
Я не отвожу взгляд и чувствую, как мой подбородок автоматом выезжает вперёд. Не запугиваешь? Ну-ну...
- Можешь не беспокоиться, врать я тебе не собираюсь, - интонация высокомерно-насмешливая, перенятая мной у матери.
Когда она ссорилась с сёстрами или с кем-нибудь ещё, то говорила именно таким тоном - тоном Снежной Королевы. Пользуясь им, я частенько выводил из равновесия самых, казалось бы, непрошибаемых людей, когда в этом возникала нужда. Сработало и сейчас: выражение глаз Анатолия заметно изменилось, брови поползли вверх, но он решил обратить всё в шутку и рассмеялся:
- Ну ты, горец, даёшь стране угля...
- Да ну тебя! Я такой же горец, как и ты, знаешь ведь! - тыкаю я кулаком его в бок - задолбал дразниться!
- Ух ты, он ещё и дерётся! - изумляется Анатоль и вдруг присасывается к моей шее.
Я пытаюсь отбиваться, хохочу и млею от его прикосновений, от его ласковой силы, пока только ласковой...
У Толика дома первым делом я залезаю в джакузи - уж больно мне эта штука понравилась. Но долго нежиться в ней он мне не даёт, и мы перемещаемся в спальню.
- Иди сюда, иди ко мне, милый мой... - шепчет этот невероятный мужик, и во мне всё сладко замирает.
Делай со мной, что хочешь, сейчас я твой, я так решил...
И он делает, вытворяет, что хочет, - полный беспредел! Полулёжа, опираясь спиной на подушки и спинку своей необъятной кровати, Анатолий насаживает меня на свой стояк:
- Давай, давай, не бойся, садись на него...
Я охаю, дёргаюсь, но его ладони крепко держат меня за бёдра и натягивают, натягивают... Меня прошибает потом, лицо горит, глаза закатываются куда-то под лоб. А он оглаживает меня, щупает, мнёт, играет со мной, как кошка с мышью:
- Вот так, сиди, сиди...
Раскалённый стержень во мне, я не могу больше выносить эту сладкую пытку, пытаюсь слезть, и мне это уже почти удаётся - но тут Толик натягивает меня обратно! Меня окатывает очередной волной истомы. Теперь он уже сам подталкивает меня вверх, затем снова тянет вниз, вверх-вниз. Я кусаю губы, но не могу противиться неумолимому ритму этой скачки, выгибаюсь, закинув голову назад, потом почти падаю на него - ох, не могу больше, это невыносимо! Невыносимо... приятно... мошонка ноет, мой напряжённый до предела член покачивается, как на выставке - пожалуйста, накрой его, сожми в ладони! Не хочешь? Тогда я сам...
- Ну-ка, лапки убери! - мягко, но неумолимо приказывает мне Анатолий. - Убери, не то свяжу!
- Пожалуйста, Толик!
- Убери-убери!
- Я не могу так больше!
- Терпи, - этому садисту явно доставляет удовольствие меня мучить!
Он заводит мне руки за спину и сжимает мои запястья своей железной клешнёй, а другой начинает играться с моими сосками. Я дёргаюсь на его члене уже совершенно бесконтрольно, словно попал под высокое напряжение. Всё моё тело напряжено, чувствительность обострена до предела, я извиваюсь, пытаясь потереться хотя бы мошонкой об его живот, извиваюсь на его члене, огромном, раскалённом столбе, всаженном в меня до упора... совершенно голый и беззащитный.
Он снова начинает раскачивать меня вверх-вниз, и теперь я уже сам завожусь и прыгаю на его дубине, насаживаясь на неё и распаляясь всё больше. В конце концов Толик всё же сжимает мой джойстик. Пара движений - и я выстреливаю в него хорошим зарядом: раз, и другой, и опять, и ещё! Никогда я ещё не кончал так ошеломительно долго. Толик, как всегда, догоняет меня, так что мне приходится ещё некоторое время продолжать скачку, несмотря на слабость эйфории. Ох, да-а-а...