12. Утро.
— Боже, как не хочется вставать!
— Тебе то что? Ты на больничном.
— Мне назначили процедуры.
— ХА! Ты вчера уже отпроцедурил троих. Какие ещё надо.
— Но ведь болит зараза.
Обычный утренний марафон — санузел, мыльно-рыльные процедуры, завтрак.
Улыбка в коридоре для Ларисы — «удерёшь со стола?»
Улыбка в ответ — «Конечно, мальчики».
Улыбка в фойе для Полины — «Спасибо».
Улыбка в ответ — «Не за что».
Транспорт. Неужели и от меня так несёт перегаром. Вроде не должно.
Улыбка в приёмной для Светы — «Привет. Не скучаешь?»
Улыбка в ответ — «А то. Ты же на больничном?»
— Процедуры — Кислая мина.
— Ааа.
Мимо моего «кабинета». Вдруг там Даша.
— Здравствуйте. Мне назначили процедуры. Это к кому. — Я протянул направление вчерашней дежурной медсестре. Та глянула на листок.
— Я сейчас. — И скрылась за дверью кабинета врача.
Пришлось ждать. Я изучил правила оказания первой доврачебной помощи, перешел к мероприятиям по предотвращению гриппа.
— Здравствуйте, больной. Как самочувствие? Судя по вашему виду, вы вчера интенсивно лечились, но явно не тем. Ладно, пошли. Егоровна, дай ключ от процедурной.
Пошли на второй этаж. Халатик плотно облегал стан доктора и не выделял нижнего белья. Ясно. Уф!
— Надо же, сколько кабинетов, даже рентген есть?
— Есть. Здесь раньше заводская поликлиника была. А сейчас... я одна за всех.
Длинное помещение, разделённое перегородками на боксы со всяческими приборами.
— О! это УВЧ.
— Коли знаешь, снимай штаны. Будем греть.
— А не сваришь. — перешел я на тебя.
— Снимай, я сказала, умник.
Я разделся по пояс, снизу. Она внимательно смотрела. В предчувствии особого к себе внимания, член вышел из висячего состояния, и смотрел исподлобья на задницу доктора, склонившимся над приборной панелью. Ну что тут поделаешь. Руки легли ей на бёдра, а член упёрся в промежность. Резкий удар тяжелой руки обжог мою ладонь.
— Ложись. — показала она на кушетку. Я лёг, что нельзя сказать о виновнике.
— Да! Шустрый малый. — Она присела на табуретку и склонилась надо мной. Холодные пальцы обхватили горячую плоть. От удовольствия я тихонько застонал.
— Что, больно?
— Нет. Хорошо.
— А здесь? — Она ощупала промежность. От резкой неожиданной боли я вскрикнул.
— А так? — Она сжала ладонью возбуждённый член и отогнула его вниз, к яичкам.
— Тянет.
— Здесь? — её пальцы кольцом обвили корень, слегка сжимая ствол, отчего головка вздувается и лоснится от удовольствия.
— Угу. — Моя рука легла на её коленку и поползла вверх. — Сегодня, Наташа, ты будешь делать массаж?
—... Тебе понравилось? Ты же не считаешь меня какой-нибудь распущенной, которая отдаётся каждому встречному? — не сразу ответила она, мастурбируя мне член.
— Это у меня такая аура. Женщины не могут мне отказать, почти все. Вон, даже Егоровна, и та готова отдаться. Причём, обрати внимание, женщины при этом никого не стесняются. Потеряв голову, участвуют в групповой оргии, как вчера. Ты когда-нибудь сношалась при посторонних?
— Да что ты? Упаси Бог. Ты, наверное, прав. Есть в тебе, что-то обезоруживающее. Тома о тебе только и говорит. Влюбилась, небось.
Она пододвинула табурет, и моя рука почти смогла дотянуться до лобка. Её глаза заблестели.
— А давай проверим твоё обаяние на Егоровне. Сможешь её трахнуть при мне?
— А если нет?
— Ну. Тогда и от меня ничего не получишь.
— Хорошо. А если да?
—... — зарделась она — Тогда я твоя в любое время.
— По рукам! Зови её сюда. Пусть принесёт что-нибудь, для укола, что ли, например.
— Молодец, хорошо придумал. — Она встала, нагнулась и поцеловала губы. Моя рука тут же метнулась вверх и легла на оголённую ягодицу.
— О! сегодня ты уже всё решила за меня? — она молча выпрямилась у подошла к телефону. Кратко дала указания и вернулась на табурет.
— Мне тебя прикрыть?
— Нет. Я сейчас встану перед тобой, а ты внимательно будешь осматривать член, почти касаясь его губами. Надо чтобы именно это ей показалось. Хорошо? А вообще-то, пусть и не кажется вовсе.
— Шалун! Как тебе отказать? — и она легко коснулась губами кончика, и, надо сказать, вовремя. С жестянкой в руках на пороге возникла Егоровна. Она охнула и чуть не выронила инструменты.
— Егоровна? Проходите. — Позвала опешившую женщину, Наташа.
— Смотрите, какой тяжелый случай. — Я покачал, как будто взвешивая на руке, член. И сам улыбнулся каламбуру.
Егоровна попыталась сделать безразличное выражение лица, мол, и не такое видели, но заблестевшие глаза и красные пятна на лице выдавали её возбуждение. Она деловито раскладывала всё для укола на стеклянном столике, но руки её дрожали и гремели инструментами, щеки, как и вчера, зарделись. Наталья, тем временем, деловито осматривала мой фаллос, едва не касаясь его лицом. Поймав её взгляд, я кивнул на Егоровну и на член.
— Егоровна, подойди. Смотри, что может натворить женское влагалище. Перед тобой жертва вагинизма.
Бедная женщина, со взором кролика пред удавом, не уверенно приблизилась. Я взял её руку и положил ладонью на гордо торчащую головку. Член вздрогнул от прикосновения тёплой руки и толкнул её вверх.
— Не такой он и больной! Просто выглядит как хулиган победивший в хорошей драчке, и гордится своими синяками. — Улыбнулась она, сжимая член в кулаке.
— Может и с вами, Егоровна, подраться. Что добру пропадать? — я прижал женщину к себе, ухватившись за тяжёлый зад. Свободной рукой она упёрлась мне в грудь, но член не выпустила.
— Да, вы что? Как можно? Я вам в матери гожусь, а вы с таким... ко мне! — она жалобно посмотрела на Наталью, а та, спокойно сидела, закинув лодыжку на коленку, и рассматривала ногти на ноге. Халатик распахнулся, и в распахнутые полы нагло выглядывала рыжая поросль лобка.
— Смотри, Егоровна, не прогадай! — Я перевёл одну руку на её мягкую грудь и сквозь ткань тихонько прищемил сосок, который тут же стал расти, превращаясь в упругий шарик. Она ещё упиралась, и молча, деланно пыталась вырваться, но отстраниться животом от фаллоса, зажатого в кулаке, больше не пыталась.
— Егоровна, а как тебя зовут? — переминая ей грудь, спросил я.
— Смеяться будешь.
— Это почему же?
— Имя уж больно деревенское. Ефросинья, Фрося. Вот.
— Фрося. Фросенька. Фросюшка. А что? очень красивое имя. А что оно означает?
— Да вроде — радость, от «эйфории». Ох!
Это за разговорами, моя рука умело прошлась по крючкам лифа, и он освободил её груди от оков.
— Ну, ты и нахал! — улыбнулась она моему натиску.
— Фрося, радость моя. — шептал я ей в ухо, покусывая мочку, а рука уже расстёгивала халат. Она мелко дрожала, дышала прерывисто, когда мои руки, пробравшись под кофточку, наконец, коснулись сосков. Одна её рука продолжала сжимать член, а другая гладила мне ягодицы. Я глянул ей в лицо. Рот приоткрыт, глаза закрыты, на щеках румянец. Продолжая нашептывать в ухо всякую ласковую белиберду, я расстегнул пуговицу юбки. Она пыталась что-то сказать, но я закрыл ей рот поцелуем, и когда мой язык раздвинул губы и проник вовнутрь, её прорвало. Руки легли мне на затылок, и она ответила жарким поцелуем. Почувствовав свободу, мои руки расстегнули молнию, и юбка легла у ног. Горячий член упёрся в живот Фроси. Её лихорадило. Ладони скользнули под резинку трусов и стали мять тёплые рыхлые ягодицы. Трусы поползли вниз, освобождая широкий, тяжелый зад. Соскользнув с бёдер, они повисли до колен, зажатые в промежности. Егоровна уже сама не терпеливо задёргалась и сбросила последнюю преграду. Не отрываясь от её губ, и не давая опомниться, я подтолкнул Фросю к кушетке и осторожно положил. Тело Фроси растеклось по кушетке. Женщина, несмотря на свою полноту, широко раскинула ноги и закрыла лицо руками. Она отдалась.Рука нащупала среди зарослей мокрую щель. Загнать моего балбеса в широкое лоно, не составило никакого труда. Влагалище обхватило головку члена, и я даже испугался повторения случая с Галей. Я начал лёгкими толчками пробивать себе дорогу и скоро, погрузив весь член, достиг дна. — Глубже, глубже. Ещё, ещё, сильней, ещё. — шептала Фрося, подмахивая мне задом.
— Егоровна, зад приподними. Я подушку подложу, а?
— О! Боже! Наталья Санна, вы здесь? Боже, стыд-то какой?
— Всё хорошо. Успокойся, Фросенька. Никакого стыда здесь нет и быть не может. Я же доктор. Подними попку, удобней будет. Давай, Давай. Ты умница. — она подложила-таки туго свёрнутую подушку, и этим выпятила лобок и вагину навстречу моим ударам.
Теперь член погружался глубоко, упираясь головкой в дно и растягивая его, а корень прижимался к клитору. Вскоре Фрося снова забыла о Наташе и отдалась новым ощущениям. Я опирался над ней на руки, так член уходил глубже. Груди Фроси, прикрытые чашками лифа, раскачивались из стороны в сторону, как заливное. Наталья задрала кофточку и лифчик Фроси к подбородку и начала теребить ей соски, гладить и тискать груди. Обласканная со всех сторон, Фрося стонала и ахала.
— Кончай, милая, кончай. — Взмолился я, чувствуя приближение, как я предполагал, болезненного оргазма.
— Я — за-бы-ла-как-это-де-ла-ет-ся.
— Вспоминая, Фрося, вспоминай. — Я упирался как мог, чтобы не оставить, совращенную мной, женщину не удовлетворённой. Продержаться ещё бы пару минут.
— Е-щё-е-щё-А-А-А. ААААА!!! Ох! сейчас умру. О! О-ооо.
Наконец-то. Я придавил Фросю своим весом, загнав пылающий член в пульсирующее лоно, и думал только о том, чтобы не кончить. Пульсации и содрогания тела ушли, и Фрося заплакала.
— Во те на! Фрося ты чего? — я хотел слезть с неё.
— Нет! Побудь во мне ещё немного, вона как стоит! — она шевельнула бёдрами.
— Ладно. А плакать зачем? Плохо, что ли?
— Плохо. Очень плохо! Дура, двенадцать лет без мужика жила. А ведь могла и меня хотели. Дура. Ох и дура! Спасибо тебе. — Она обняла меня и стала покрывать моё лицо поцелуями. — И тебе Наташенька спасибо, что помогла меня совратить. Я, наверное, его у тебя забрала? Да?
— Ну, что ты, что ты! Это он тебя захотел, а я с ним поспорила, что у него ничего не получится. Вот. Получилось.
— А спорили на что?
— На меня. Если он тебя при мне трахнет, то может иметь меня, когда и как захочет.
— На счёт «как захочет» что-то я не припоминая, но спасибо за предложение.
— Что это значит «как хочет»?
— Вот я сейчас тебе, Фросенька, и покажу. Для начала — оральный секс. Хорошо, Наташенька?
Я подошел к сидящей на табурете Нате, и выставил перед ней член, ещё влажный от недавних купаний. Она достала из кармана платочек и отёрла им головку, ствол и мутные капельки с волос на лобке. Оттянула крайнюю плоть и медленно погрузила член по самые гланды. Фрося села на кушетке и с открытым ртом наблюдала, как Наташины губы мягка скользят по синюшной коже. Она вся подалась вперёд.
— Была, не была. Дайка я попробую.
Она опустилась передо мной на колени, взялась за член обеими руками и неуверенно поднесла его к своим гудам.
— Ты проведи им сначала по щекам, по носу, по губам. Ощути его нежную тёплую кожу. Поцелуй головку. Возьми кончик губами. Так. Хорошо. Теперь глубже, как «эскимо». Ещё. Молодец. — Наташа руководила, а Фрося чётко выполняла её указания.
— Смотри.
Наташа опустилась на коленки и насадила свою красивую голову на мой кол по самые яйца. Сделав несколько глотательных движений, глубоко вздохнула, переводя дух, и послала член за одну щеку, вдоль сжатых зубов, потом за вторую. Фрося смешно, по-детски, открывала рот, вращала головой, повторяя движения.
— Дай!
Сунув член поглубже, она поперхнулась и закашлялась в рвотных позывах.
— Нет. Не могу. А тебе вот так приятнее чем там? — она кивнула на свой лобок.
— Если минет, делают умело, то да. Давай я ещё покажу с тобой то, что с Наташей не получится. Ложись.
Женщины вопросительно переглянулись.
Фрося без вопросов плюхнулась на спину, готовая на всё. Я сел на неё верхом, сгрёб её груди и сунул между ними член.
— Сплюнь, чтобы он плавно скользил.
Я добавил своей слюны и размашисто задвигал прибором. Головка, достигала её губ, а яйца скользили от живота по груди. Я теребил ей соски и в такт своим движения мял груди.
— Ой! Я так могу и кончить. Такое ощущение, что всё там. А ты можешь кончить?
— Не сейчас. Наташа, повернись.
— Хочешь «раком»?
— Нет, «бобром». — Недоуменные взгляды. — Старый анекдот.
«Женщина — опять «раком»?
«Мужчина — Давай «бобром».»
«Женщина — Это как?»
«Мужчина — Возьми деревянную ручку кресла в рот и грызи, а я возьму тебя сзади.»
— Умно.
Наташе повернулась и опёрлась на кушетку руками. Я нащупал пальцами её щель, суховато.
— Так не пойдёт. Садись.
Раздвигать ей ноги мне не пришлось. Она откинулась назад, открывая мне все свои прелести.
— Ты бреешься? — глаза Фроси округлились.
— Как-нибудь я тебе тоже причёску сделаю. Ой!
Это я легонько куснул клитор.
— Целовать туда!? Фу!
— А ты пробовала? Тебе целовать член понравилось? Не глотать. То-то же. А здесь кожица ещё нежней. И соки вкусные. Если женщина здоровая и чистая конечно. Натальюшка, подожди-ка чуток. А ты, Фрося, ложись так же. Давай, давай. Открывай свои прелести, не стесняйся, я их уже не только видел, но пользовал.
Фрося развернула свои ляжки, открыв взору не ухоженную клумбу лобка, разросшуюся буйным цветом чуть ли, не до пупа. Между пухлых губ розовел небольшой капюшон, переходящий в невысокий бордюр вокруг влагалища. В общем, обычная чистенькая вульва, в дебрях волос. Я расчесал волосы пальцами на прямой пробор. Фрося приподнялась на локтях и жадно наблюдала за моими действиями. Окунув один палец во влагалище, я облизал его сунув в рот. Фрося брезгливо сморщилась.
— Фросечка, а ты кисло-солёная, вкусная. И пахнешь морем.
Я снова погрузил в неё палец и протянул его ей.
— Попробуй себя. Ну же!
Она нехотя взяла мой палец в рот и её брови поползли вверх.
— Не то, чтобы вкусно, но не противно. — Констатировала она, улыбаясь.
Я размазал сырость по её клитору и стал водить вокруг него пальцем. Глаза её затуманились, дыхание участилось, бёдра задвигались в такт моим пальцам. Я придавил посильнее, и она отозвалась стоном. Я подул на высунувшийся клитор, снова стон. Губы прошлись лёгкими пощипываниями по внутренним сторонам ляжек, вызывая трепет во всём её теле. Кончик языка раздвину капюшон и вызвал хриплый трон. Два пальца вошли во влажное влагалище, и Фрося задёргала задом. Губы втянули клитор, и Фрося забилась в оргазме, стеная и дёргая тяжелыми бедрами.
— Ну, как! Очень противно? — Спросила Наташа Фросю, когда та, немного успокоившись, уронила ноги на пол.
— Я думала, что знаю о себе всё, а оказывается, что совсем ничегошеньки.
— Ты о чём?
— Да о том, что я могу быть такой распушенной шлюхой. О! Как же мне хорошо!
— Так! Значит, ты и меня шлюхой считаешь?! — Возмутилась Ната.
— Не знаю, разве муж с женой такое себе позволяют?
— Те, кто позволяет, и не расходятся! Это не разврат, а древнее искусство любви. Мы же все зашоренные, погрязшие в надуманных моральных догмах, неучи в этой области. И ни шлюхи, ни бляди здесь не причем. Ты же телом не торгуешь? А если в браке не получаешь сексуального удовлетворения, что очень вредно для здоровья и психики, правда? доктор, — обратился я к Наташе — то надо или разводиться, что очень проблематично, или идти налево. У кого-то либидо больше, у кого-то меньше, а кто-то патологически не сексуален. Мне кажется, что именно сексуально немощные люди и придумали пуританские правила. Конечно, всё хорошо в меру. — Я многозначительно кивнул на свой синюшный член. — Но для каждого, в разном возрасте, эта мера разная. Так что девочки, сношайтесь, пока есть желание и возможность. И хватит умничать, а то мой инструмент совсем опал.
— Миленький ты мой! Да я сейчас тебе твоего дружка быстро подниму. Теперь-то я знаю, как.
Фрося, чуть ли не упала передо мной на коленки и сунула повисший член в рот. Теперь она сосала уверенней, и пока фаллос не приобрёл твёрдость, глубоко и с видимым удовольствием погружала в глотку. Наташа примостилась сзади и массировала промежность и мошонку.
— Ша, радость моя! — Отнял я член у Фроси, после того, как она снова поперхнулась раздувшейся залупой.
— Наташа, давай продолжим начатое.
Не говоря ни слова Ната, подставила зад и развела ноги. Член со скипом вошел в её тело. О! От удовольствия я даже застонал. Хороша! Только в сравнении можно ощутить прелесть индивидуальности каждой вагины. Широкой или узкой, глубокой или мелкой, мокрой или только влажной, рыхлой или плотной, безвольной или агрессивной, чувственной или апатичной, ароматной или вонючей, наконец. Сейчас я наслаждал сочетанием, заслуживающим всяческих похвал.
Судя по реакции Натальи, мой член ей тоже подошел, как раз, т. к. она быстро достигла кульминации и вскрикнув опустилась на колени.
— Ой-ёй-ёй! Ноги совсем не держат. — Она легла грудью на кушетку. — Если хочешь, пристраивайся так. Или мне лечь?
Я держал вздрагивающий от каждого удара сердца, напряженный, мокрый от её соков член и смотрел на блестящий тёмный кружочек её ануса.
— Ты точно согласна — как угодно?
— Да.
— Тогда, Фросенька, смотри. — Я, растянув её ягодицы пошире, приставил головку к анусу и сходу загнал член на всю длину.
— А-аааа-ёёёй! — Изогнула спину и взвизгнула обладательница распятой задницы.
— О! Чёрт! — Прикрыв рот ладонью, прошептала Фрося.
Я выждал, пока анус привыкнет к моему присутствию, и начал раскачиваться, постепенно увеличивая размах погружений. Наташа только тихо постанывала, вероятно, от боли. Но вот она выпятила попку навстречу моим движениям, и стоны изменили тембр, теперь более походя на утробное урчание. Темп ускорялся. Я чувствовал, что мы оба приближаемся к оргазму. Где-то в промежности у меня как будто забулькало, и горячая струя спермы разлилась по прямой кишке.
— УУУУ! Да-ааа! Да! Да!
— Наташа, ты что, кончила? — Удивлённо спросила Фрося.
— Ага, Егоровна. Кончила. Сама не ожидала.
— Вот и ещё один способ, Фрося. Хочешь попробовать?
— Н-е-ет! К этому я ещё не готова. Может потом? Завтра?
— Не фига себе! Егоровна входит во вкус. Ладно. Сегодня и я больше не едок. Устал я от вас, девчонки. Хорошо с вами, слов нет. Но надо и честь знать. У меня тоже коленки трясутся.
Похлопав голый зад Наташи, я встал, подошёл к Фросе и целуя её в губы провёл пальцами по ещё влажной вульве. Та встрепенулась, зажав ляжками мою руку.
— Егоровна! Всё, всё. Хорош. Вы меня лечить будете? Или как?
Лениво подняв голову, Наташа проурчала, — Егоровна? Ты как думаешь? Полечить его или пусть так идёт?
— Пусть-ка ещё поболеет и к нам походит?
— А если не приду?
— А больничный?
— Не! это же форменный шантаж. Вот я своего друга приведу, тогда узнаете, какого это — нарушать клятву Гиппократа.
— Ладно, уж, больной, ложись. Сказал бы, что просто хочешь, чтобы тебе хер поласкали.на часы Я взглянул на часы и вскочил. Найдя свои штаны, стал их лихорадочно натягивать.
— Ты уходишь? — удивлённо-обиженным тоном спросила Тома.
— Извини. Я итак всё проспал. О! черт! Опаздываю. — И не теряя времени, скрылся за дверью. Я бежал по коридорам, на ходу застёгивая ширинку и не обращая внимания на удивлённые взгляды. На мгновение опустив глаза, на никак не застёгивающийся ремень, я с кем-то столкнулся. Книги, документы в папках и просто листы бумаги взметнулись фонтаном.
— Вы с ума сошли! Носитесь как угорелый!... ВЫ!?!? — Хватаясь за ускользающие из рук книги, удивилась библиотекарша, Алевтина, вроде. И дочка — шлюшка. Помню.
— Извини, Аля. Спешу. — я принялся помогать собирать разбросанную «макулатуру».
— За тобой, кто гонится? Толпа неудовлетворённых баб? — скривила она губы.
— Нет. Одна влюблённая малолетка. — Честно признался я.
— Совершеннолетняя?
— Да-а!
— И ты её?...
— А-то! Я же не думал, что она влюбится, ведь и парень у неё есть... , был. И в группе всё было.
— Да-а. Но ничего, пройдёт. Нужно, чтобы её ещё кто-нибудь трахнул хорошенько.
— И всё?
— Всё. А почему ты в библиотеку не заходишь? Или ты не любишь перечитывать книги? — она с намёком смотрела мене в глаза, облизывая губы.
— Вот выйду с больничного, и зайду. Ну? Пока? — посмотрев по сторонам, я чмокнул её в губы и ретировался.
Быстрым шагом я шел по коридорам, направляясь на ВЦ к Максу. И как во сне мелькали знакомые улыбающиеся приветливые лица. Вот Света с Леной опёршись плечами на стену о чём-то щебетали и при моём появлении «сделали мне ручкой». Вот задница Даши выползла из кабинета. Она выпрямилась и улыбнулась, тыльной стороной ладони удаляя со лба прядку волос.
— Как дела?
— Отлично! Послезавтра, я думаю, выйду. — Я наклонился к её уху и шепнул. — Готовь писку.
— Дурачок! — Замахнулась она тряпкой.
— Пока-а! — игриво поиграл я пальцами.
В приподнятом настроении я распахнул двери ВЦ и столкнулся с Марго.
— Привет, половой гигант.
— Так, хорошо. Кто ещё не знает о моём синем члене. — Набросился я на Макса.
— А я тут причём. Я ни-ни.
— Да не бери в голову, это же совсем не обидно. Наоборот, даже. Все говорят. А мужики даже завидуют. Вот. Дай посмотреть, а?
Марго надвигалась на меня своим спортивным телом и заталкивала за жужжащие стойки вычислительной машины.
— Марго! Да ты что? Спятила? Макс хоть ты скажи.
— Ну дай взглянуть. Никогда синих не видела.
— Во блин! Совсем сбрендила. Отстань.
Но мощная Марго припёрла меня к кушетке, которую я раньше здесь не видел. Отступать было некуда.
— Ну, Санечка, покажи. — просила она жалобным голосом поглаживая ширинку.
— И что тут интересного? Смотри. — Я вывалил своё синюшное хозяйство на обозрение.
— Ух, ты! Как у негра, наверное. — Она крутила член в руках — Да, спусти ты штаны по нормальному, наконец. Не ломайся, как красна девица.
Штаны сползли до колен.
— И что? Теперь не стоит совсем? Бедняжка.
Она нежно тормошила мою плоть, которая понемногу начала набухать.
— Ну, всё. Хватит. Я не за этим пришел. — Я стал, к неудовольствию Марго, натягивать штаны. Заниматься сейчас сексом у меня не было ни малейшего желания.
— Макс, как тут дела? Справляешься?
— Ага. Сейчас всё гладко. Тьфу, тьфу, тьфу! А что?
— Можешь завтра до обеда отлучиться? Дело есть.
— Ну, во-первых, завтра суббота. А во-вторых, в чём дело?
— Чёрт, совсем из головы... Дело потом объясню. Просто, организуй всё сегодня, на понедельник. Лады?
— Хорошо, коль надо.
— Что за секреты, от верной подруги?
— Не обижайся, Маргоша. Это личное. Я тебе, за твою верность потом вдую.
— Ловлю на слове.
— Ну, тогда я пошел долечиваться.
— Смотри только, не очень-то упирайся, а то опять сломаешь. — Подначил меня Макс.
...
Солнышко играло в изгибах ледяных скульптур в сквере. Лёгкий мороз. Скрип свежего снега. Ели в тяжёлых шапках снега. Красота.
Я медленно шел по дорожке припорошенной снегом и наслаждался жизнью. Надо было бы сходить в заводскую столовку, но ждать её открытия не хотелось. Да и опять эти взгляды «моих» женщин. Хотелось отдохнуть.
Меня обогнала высокая женщина, как обычно, с сумками в руках. У неё была очень непропорциональная фигура. В меру широкий зад опирался на короткие, не более трети всего роста, ноги. Тонкая талия, это видно даже под дублёнкой, длинная шея, укутанная шарфом. Я смотрел вслед удаляющейся фигуре, когда та, взмахнув руками, с размаху упала на спину. Сумки взвились в воздух, раскидывая своё содержимое. Я услышал звук удара головы о лёд и бросился на помощь. Она поскользнулась на коварно прикрытой снегом, раскатанной детьми ледянке.
Женщина лежала неподвижно и не дышала. В немигающих глазах отражались облака. Полы дублёнки широко распахнулись, а задравшаяся юбка бессовестно раскрыла тайны нижнего белья и красные от мороза коленки. Ни хера себе! Я оправил полы дублёнки. Вокруг никого. Звать на помощь, не услышат. Я собрался бежать за помощью, когда она судорожно вздохнула. Наверное, сбила при ударе дыхание. Повернула голову и застонала.
— Полежите немного спокойно. Постарайтесь почувствовать всё тело. Подвигайте не спеша руками, ногами, головой. Всё цело? Где болит? Голова кружится? Я помог ей подняться и усадил на удачно подвернувшуюся скамейку.
— Вы как?
— Спасибо. Уже лучше. Я, что, сознание теряла?
— Похоже на то. Ненадолго.
— Затылок больно и голова как пьяная. А сумки где?
— Разлетелись, как гуси-лебеди, пока вы махали руками и ногами. На миг вам тоже удалось взлететь.
Она хохотнула, но тут же схватилась за голову.
— «Рождённый ползать летать не может. « Здорово я, однако, шарахнулась. Но идти всё равно придётся.
— Я вас провожу. Посидите ещё, я продукты, или что там у вас было, соберу.
— Да, продукты и ещё так кое-что по хозяйству. Да и кошелёк. Там мелочь осталась, но всё-таки.
Собирая раскиданные предметы, мне пришлось полазить по аккуратным сугробам, возведённым дворниками, хоть и не очень высоким, но достаточным, чтобы набить снегом полные ботинки.
— Проверьте, всё собрал? — сел рядом на скамью и стал вытряхивать из ботинок снег. Снег успел растаять, и теперь мокрые носки неприятно холодили ноги.
— Да, кажется всё. Спасибо. Пошли ко мне, вы надо просушить ноги, а то заболеете.
— Хорошо. Пошли. Мне всё равно спешить не куда. Да и вас надо проводить, с вашей-то головой.
— Здесь не далеко.
Я забрал у неё сумки, а она взяла меня под руку. Некоторое время мы шли молча, и тишина стала давить. Она поглядывала на меня и порывалась о чём-то спросить, но не решалась.
— Вас как звать-величать? — первым заговорил я.
— Настя. А вас?
— Александр. Саша. Настя, давай на ты?
— Давай. Ты сегодня выходной?
— Нет. На больничном. Шел с процедур. Погода хорошая, а тут симпатичная девушка мне руками машет. Как тут не подойти?
— Да ну ва... тебя, скажешь тоже, симпатичная. — Румянец от мороза сменился краской смущения. Я впервые по-настоящему пригляделся к ней, как к женщине. Действительно симпатичная, не красавица, но очень приятная, даже при полном отсутствии макияжа. Большие серые глаза в ореоле длинных пушистых ресниц, аккуратный вздернутый носик, ровная линия упрямо сжатых, даже побелевших губ.
— Тебе плохо? — Я остановился и заглянул ей в лицо. Румянец тоже сошел. И глаза закатывались.
— Настя! Настя! Где твой дом? Дома есть, кто-нибудь?
— Дом с синими ставнями. Ключ в кармане... — И обмякнув, она повисла у меня на руках. Дела!
Подняв её на руки, я осторожно преодолел оставшиеся метров двести, по дороге потеряв шапку. Женщина, в сочетании с сумками, висевшими у меня на локтях, была не лёгкой ношей. Я примостил её на крыльце, а сам сбегал за шапкой. Вернувшись, нашарил в кармане ключ. Дальше — проще. Затащил её в дом и положил на диван. Занёс сумки. Судя по одиноким домашним тапочкам, она жила одна, да и еды в сумках маловато на двоих. Телефона в доме не оказалось. И по дороге телефонных будок я не заметил. Может к соседям сходить. Ладно, попробую привести её в сознание сам. Так, трясти нельзя, вдруг сотрясение мозга или сломано чего. Я принёс стакан воды, набрал в рот и пыхнул на неё. Фу! Помогло.
— Я дома. — Покрутив головой, констатировала она. — Очень закружилась голова. Как ты меня донёс?
— Глупый вопрос. Волоком, за шкирку.
Глаза её округлились. — За шкирку?! — Она смешно обиженно запыхтела.
Я присел и зачем-то поцеловал в сжатые губы.
— Шучу я, шучу. На руках, как маленькую нёс. Уронить боялся. — Я погладил её по голове. — Лежи пока. Слушай, а тебе на работу, наверное, сообщить надо?
— Не надо. Я с ночной смены и завтра у меня выходной. Вот, зашла в магазин, хотела обед приготовить.
— Это не беда, я мигом, что-нибудь состряпаю. Можно похозяйничать на кухне?
— А удобно? Мало того, что домой на руках принёс, так ещё и еду готовить?
— Будем считать, что это плата за причинённые мне неудобства. Я ведь тоже есть хочу.
Иду на кухню, открываю холодильник, а там, как в песне «зима, пустынная зима», есть только яйца. Заглянул в морозилку. Картина чуть веселей, но размораживать долго. А это что? Печень? Пойдёт на крайний случай.
— Что ты там гремишь? Я же всё купила. Посмотри в сумках.
Я вывалил на стол содержимое пакетов. Тат действительно было из чего готовить. Мой выбор остановился на кусочке свинины. Всё остальное я убрал в холодильник. Дальше уже не было никаких проблем. Почисти, нарезал, пожарил, засыпал, перемешал, посолил, поперчил. И вот, через двадцать с небольшим минут, на больших тарелках красовались эскалопы с жареной картошкой и солёными помидорчиками, которые я обнаружил в кладовке.
— Вот. — торжественно поставил я тарелки перед Настей на столик. — Для полного набора только красного вина не хватает.
— А кедровочка подойдёт? В трюмо, в баре.
— Подойдёт, конечно!
— А тебе можно? — Спохватился я уже наполнив рюмки прозрачной красновато-коричневой жидкостью.
— Давление не повысится, а значит и кровоизлияния бояться нечего. Давай за тебя, спаситель ты мой.
— За твоё выздоровление. — звонко и мелодично прозвенели рюмки, и неожиданно крепкая настойка обожгла горло.
— На спирту? — закусывая вкуснейшими солёными помидорами, вопрошал я.
— Крепка чертовка! Понравилось?
— Не понял. Давай ещё по одной?
— Наливай. Пить так, пить.
После третьей рюмки стало жарко. Сняли свитера.
После четвёртой, мы снова поцеловались.
Я сел к ней на диван, а она положила мне голову на колени. Долго болтали, как обычно, вспоминая забавные эпизоды из жизни. Моя рука гладила ей лицо, губы, шею, сползла по ключице за пазуху, нехотя лаская ей груди, теребила соски. Она не препятствовала, но и не отвечала на ласки. Я даже не заметил, как стемнело. А взглянув на часы, стал собираться восвояси.
— Уходишь? Может быть, останешься переночевать. Поздно уже. Или тебя ждёт кто?
— Товарищ будет волноваться. Надо бы сообщить. Телефон где-нибудь есть?
— Далеко, на соседней улице, и тот вряд ли работает. Пацаны всё время трубку обрывают.
— Может у соседей?
— Не знаю, я. Как-то не сложилось у меня с соседями. Злые они.
— Ладно. Перебьётся мой товарищ. Завтра всё объясню. Ну, что на посошок и спать?
— Если хочешь — налей себе, у меня ещё осталось.
Выпили стоя. Я подошел к ней и поцеловал в губы, крепко, с проникновением языка к ней в рот. И вдруг такая страсть обуяла её, что она начала меня раздевать, отрывая не послушные пуговицы на рубашке. Непослушными трясущимися пальцами, ломая ногти, расстегнула ширинку. Я не хотел огорошить её видом синюшного члена, и, отвлекая её внимание, сам стал поспешно её раздевать. Тут она метнулась в сторону и выключила свет.
— Соседи. — Пояснила она.
Грохнул диван, раскидывая свои тяжелые крылья, взметнулась простыня, и мы спрятались в уютной темноте под пуховым одеялом.
— Прямо, как у Есенина — «Я полупьян, а ты полураздета» — нарушил молчание.
— Ты имеешь в виду: «Не вычеркнуть из нашей жизни прочь, ту ночь, что стала многому причиной. « — Так это и не Есенин вовсе, а Асадов.
— Я о таком и не слыхивал вовсе. Какая разница, кто автор. Написано душевно.
— С той разницей, что ты не мальчик и я не девочка.
— Это верно. Вот только встреча у нас первая, и постель первая, и ласкаю я тебя впервые, и, надеюсь, ты моей женщиной, а я твоим мужчиной, станем тоже впервые.
— Ты этого хочешь?
— Я да. А ты?
Вместо ответа она прижалась ко мне всем телом. Так мы полежали ещё немного, оглаживая друг дружку, по, неуместному в данной ситуации, нижнему белью. Не было во мне той страсти, которая заставила бы меня немедленно сорвать с неё одежды, да и её это, кажется, вполне устраивало. Даже странно, что всего пару минут назад она лишила мою рубашку половины пуговиц.
— Расскажи, как ты лишилась девственности?
— Да ну тебя, выдумал тоже!
— А что? Интересно. Или тебе больно об этом вспоминать?
— Нет, не больно. Скорее противно.
— Вот и облегчи душу, а я послушаю.
— И тебе не станет, после этого, противно быть со мной?
— Я многое повидал и меня трудно, чем смутить.
— Хорошо. Слушай. И она начала свой рассказ.
Мы жили в далёком таёжном селе лесозаготовителей. Местный народ был крутого нрава, в большинстве своём, староверы. Но приходил в село на заработки, и не только, разный люд. Молодёжи, да и детей почти не было, все в городе, в интернате. Стерегли меня от них, хоть и было мне в ту пору всего десять лет. Стращали лютым народом, а что в них страшного не говорили. Однажды летом пошли мы с матерью за малиной, много её тогда уродилось. Набрали полные корзины и по дороге домой решили искупаться, уж больно жарко было. Разделись, я догола, а мать только в исподней рубашке осталась. Вода тёплая, прозрачная, видно, как рыбины плавают, да много так. Решили мы изловить хоть одну. Мать рубаху долой, завязала мешком и ну гоняться за рыбой. Визгу, писку, смеху на весь лес. Поймали-таки мы рыбину, загнав её на отмель, в заводь. Идём к одежде, а нет её. Туда, сюда. Пропала. И кому понадобилось старьё. И до посёлка всего — ничего, но голой не пойдёшь. Ладно, я — дитя, а матушка? Женщина видная, в теле, даже видя её в одежде, мужики голову теряли. И тут выходят из кустов четверо пришлых, гогочут, рожи масляные, и одёжу нашу в руках держат. Мать попыталась было отнять, но куда там. Начали они её лапать. Двое держат, а третий штаны спускает. Я думала он ремень достаёт, и бросилась на него с кулаками. Отшвырнул он меня небрежно, и сказал, тому, что помладше, чтоб держал меня или занялся мной, если хочет. Снял штаны главарь их, и вижу, торчит у него палка, чуть меньше моей детской ручки, и суёт он её матери между ног. Я даже кричать от удивления перестала и пока глазела, как мать насилуют, насадил меня сзади себе член, этот, молодой. Думала, разорвал он меня, так больно было. Завизжала я. Обернулась мать, увидела, что и меня снасильничали, вырвалась, схватила дубину и одним ударом снесла молодому пол головы. Упал он, кровь хлещет, я на него и сижу у него на члене. Он бьётся в агонии, а ещё возбуждённый член ходит во мне. Страшно сказать, но приятно мне стало, и от того, что наказала его мать, и от того, что чувствовала я его в себе. Мать потом посадили, за убийство. Умерла она там, в тюрьме. Отец долго страдал, пил сильно. От стыда подальше уехали мы с ним сюда. Всё хорошо было. Но однажды, кто-то у него на работе разнёс сплетни, о том, что случилось. И не виновата я, что меня насиловали, а смотреть стали, как на гулящую. Пришел как-то отец в подпитии и изнасиловал меня, мол, всё равно порченная. Он пьёт и меня ебёт. Плакала я, молила его. А он — кормлю, значит и имею. Так и жили. Хорошо хоть не забрюхатела, кончал он в меня, и ни о чём не думал. Закончила я школу и уехала от него в Иркутск. Поступила в институт. А он спился и помер, замёрз где-то. Совсем его не жалко. Видимо получила я тогда, в первый раз, какую-то травму, может физическую, а может психологическую, но рост у меня нарушился. Видел наверно. Кому я нужна с такими коротенькими ножками, когда вокруг ноги «от ушей»?
Закончила она свой рассказ и всхлипнула.
— Да, не весёлая история. Мне что-то не по себе стало. Давай выпьем?
— Я же говорила, что противна тебе стану. Давай, наливай.
— Многострадальная ты моя, и совсем не противная.
Я поставил её перед собой, и мы выпили. Вместо закуски стали её задрожавшие губы. Я стянул с неё комбинацию, уже давно таких не видел, расстегнул лифчик, снял трусы. Она, молча, бесстрастно наблюдала за мной. Я тоже разделся догола и встал перед ней, в свете фонаря, пробивающегося сквозь занавески.
— Иди ко мне. Я хочу тебя. — И прижал к себе, не обращая внимания на упёршийся ей в живот член.
— Раньше, меня никто не хотел, вернее не говорил мне об этом. Просто использовали как вещь, как резиновую куклу. А я и этим была довольна, мне ведь тоже секс нужен. Ты меня осуждаешь?
— Боже! Помолчи немного. — И я заткнул ей рот поцелуем.
Несмотря на некоторую несуразность фигуры, держать её в объятиях было приятно. Кожа бархатистая, тёплая, тонкая. Проводя рукой по спине, ладонь ощущала игру и трепет мышц. Ягодицы упругие и высокие, как у бегуньи, сладостно тешили мои ладони. Груди, не тронутые материнством, не высокими холмиками тёрлись о мою грудь набухшими сосками.
— Ты долго ещё будешь меня мучить?
— Постараюсь подольше.
Я сильно оттолкнул её от себя и, когда она рухнула спиной на диван, накрыл её своим телом. Она мелко дрожала, выказывая нетерпение, но я не стал входить в неё, а лишь потёрся разгорячённой головкой члена по вульве, выдавив из неё стон. Я стал спускаться вниз, покрывая поцелуями шею, грудь, покусывал соски. Распахнул согнутые в коленях ноги. Запах самки ударил мне в голову и не рассуждая я прильнул к её вульве. Протяжный стон вырвался из её груди, когда я всосал, удивительно большой клитор. Её ноги были разведены так, что коленки касались простыни, вся её вульва раскрылась передо мной как на блюдце, и я целовал и облизывал это блюдце, пока она не издала, в порыве, сотрясающего её тело оргазма, протяжный вой.
Я подтянул её зад к краю дивана, только теперь позволил себе ввести головку члена в пульсирующее влагалище. Придавив клитор большим пальцем, я быстро дрочил его, а сам медленно погружал фаллос во влажное влагалище. Она вся отдалась моим ласкам, комкая простыню и запихивая её в рот в приступе очередной волны оргазма. Её влагалище уже не пульсировало, а мелко дрожало, плотно обхватив член. Долго я терпеть такое не смог и вонзив член на всю его длину, бурно кончил. Я обессиленный, уронил голову ей на живот, и ещё долго ощущал щекой пробегающие внутри волны затухающего фейерверка.
— Иди ко мне. — Она выбралась из-под меня и легла на диване у стенки. Я с удовольствием улёгся на пуховые подушки. Она положила голову мне на плечо, положила на меня руку и ногу, прижалась.
— Спасибо.
— На здоровье.
Мы лежали молча, и вскоре я уснул.