Ваня и Ростик (глава 2)

Ваня сидел на своей кровати, свесив вниз в меру поросшие волосами юные стройные ноги, его только что горько плакавший младший брат Ростик стоял в белых трусиках перед ним, и, специально для юного Ростика переводя с одного русского языка на не менее русский язык другой, Ваня только что уточнил - "специально для глупых" - что он, Ваня, будет Ростика наказывать и что наказывать он будет Ростика за плохое поведение... но ведь перед этим он, Ваня, сказал впечатлительному Ростику, что он, старший брат и студент первого курса технического колледжа, его, Ростика, выебет, - ну, и что, спрошу я вдумчивого читателя, должен был думать юный Ростик, слыша все эти отнюдь не противоречащие друг другу обещания? Совершенно верно! Что Ваня его, Ростика, выебет, но при условии, если Ростик в чем-то перед ним, перед Ваней, провинится... чего же здесь, право, было непонятного? Если Ростик провинится, Ваня его накажет... только и всего!

Конечно, если бы кто-то чужой пообещал таким образом его, Ростика, наказать, то Ростик наверняка бы обиделся или даже, несмотря на свою поднадзорную домашность, дал бы сказавшему такое в глаз... но ведь это был Ваня - старший брат, которого мама велела слушаться... а еще Ваня был такой теплый по утрам, что от него не хотелось отрываться, а еще... еще у него, у Вани, была такая сказочная пиписька... настоящая большая пиписька, и ее, эту самую пипиську, как знал достаточно просвещенный Ростик, в подобных наказаниях очень даже используют... ну и как, спросим мы нашего взыскательного читателя, маленький Ростик после таких диспозиций мог старшему брату Ване не подчиниться?

- И если ты еще хоть раз произнесешь плохое слово, я... - Ваня на мгновение запнулся, но тут же нашелся, - я расскажу всё маме. Понял?

- Понял, - легко согласился Ростик, по доброте души своей решивший не уточнять, кто именно только что говорил куда больше всяких нехороших слов и у кого, соответственно, больше оснований рассказывать маме - у Вани или у него, у Ростика. Тем более, что Ростик мог Ваню спросить то же самое с помощью совсем не матерных слов; так что... стоило ли по пустякам препираться с Ваней и понапрасну его злить?

- Все. Иди - умывайся, - велел Ваня. - И запомни, что я сказал...

Ха! "Запомни" - сказал Ваня... какой этот Ваня наивный! Предупреждает, чтоб Ростик не забыл... еще бы Ростик забыл, что именно наобещал ему старший брат! Как бы не так...

За завтраком Ростик не утерпел - и, глядя на Ваню невинно и кротко, как воспитанный и поднадзорно домашний для начала дипломатично спросил, каким-то своим юным чутьем уловив, что старшему брату такая дипломатия нравится:

- Ваня, можно тебя спросить? - ну, то есть, спросил дипломатично и даже педагогически выверено, глядя при этом на Ваню невинно и кротко.

- Можно, - отозвался Ваня, отхлебывая чай. Не имеющий педагогического опыта, Ваня, словно последний лох, с лёгкостью купился на девственно невинный вид коварного по причине своего любопытства юного Ростика!

- Я не ругательными словами спрошу, - на всякий случай предупредил Ростик, и глаза его, опережая еще не высказанный вслух вопрос, загорелись любознательным малолетним любопытством. - Ваня... а когда ты будешь меня факать? Когда я провинюсь?

Ваня, поперхнувшись, закашлялся, невоздержанно забрызгивая вылетающими изо рта капельками чая ярко-желтые подсолнухи на красивой клеенке.

- Ростик... блин! - с трудом откашлявшись, Ваня посмотрел на младшего брата своего с удивлением и даже некоторым неосознанно-легким страхом. Ростик, никак не связывая внезапно охвативший Ваню кашель с содержанием своего вопроса, терпеливо смотрел на Ваню, ожидая на свой вопрос ответ. - Ты что... голубой? - спросил Ваня, непроизвольно понизив голос и даже чуть-чуть округлив глаза, опять-таки непроизвольно, отчего слово "голубой" прозвучало как-то излишне таинственно.

- Почему? - Ростик, по малолетству представлений своих не ожидавший от Вани такой совершенно непонятной для него, для Ростика, реакции со стороны Вани на свой более чем невинный вопрос, вдруг подумал, не заплакать ли ему на всякий случай еще раз. - Ваня, почему ты обзываешься? - в обидой, слезами дрожащей в голосе, проговорил Ростик. - Ведь ты сам сказал...

- Что я тебе сказал? - перебивая Ростика, как-то особо и потому очень отчетливо, но при этом очень тихо проговорил Ваня, пронизывающе глядя юному Ростику в глаза.

- Что ты будешь меня факать. Ты же сам сказал... и я только хотел узнать, за какие проступки ты будешь меня... - Ростик осекся, видя неподвижный и как бы в бесконечную вопросительность упершийся взгляд старшего брата, - меня... - повторил Ростик и, обеспокоенный Ваниным внешним видом, свидетельствующем о внутреннем невольном смятении, на всякий случай не стал заканчивать свою мысль. - Ваня... - спустя несколько секунд, прошедших в томительном и неопределенном молчании, прошептал Ростик, не отрывая от старшего брата своего встревоженного взгляда, - ты меня видишь?

- Ты голубой, - сказал Ваня про Ростика сам себе, как будто Ростика не было рядом. - Ты специально лег со мной, чтоб поиграть с моим петухом... ты утром спал, меня обнимая... и ты хочешь, чтоб я тебя трахнул... ты голубой, - повторил Ваня, по-прежнему продолжая бедного Ростика, сидящего перед ним, в бесконечной задумчивости как бы не видеть.

И неизвестно, в какую сторону повернулись бы описываемые нами события и по какому пути потекла бы дальше жизнь и Вани, и Ростика, если бы... да-да, проницательный мой читатель, если бы не юный Ростик, уже успевший вдохнуть тот же самый воздух, каким дышали дефективные дети пыльных городских окраин, но еще не успевший надышаться этим воздухом - не успевший им отравиться. Маленький Ростик, не с Сатурна прилетевший в город N, прекрасно знал, что слово "голубой" хотя и не содержит того убийственного заряда, какой таился в свое время в слове "пидарас", но тоже это слово - слово "голубой" - как бы не совсем похвальное, и в их классе даже была такая присказка-скороговорка: "Голубой, голубой, не хочу играть с тобой!" - все это Ростик знал, успев вдохнуть пыльный воздух городских окраин, долетающий до улиц центральных. Но, не успев этим воздухом надышаться и отравиться, юный Ростик на жизнь смотрел не в соответствии с непонятно откуда берущимися нормами так называемого "правильного поведения пацана", которые предписывали, что есть "хорошо" и что есть "плохо", а смотрел с невысокой колокольни своего растущего организма, любознательно пытаясь понять, что с ним, то есть с его организмом, происходит.

Ну, посмотрел он у Вани пипиську... да разве он полез бы во второй раз к Ване в трусы, если б у него, у Ростика, была бы своя собственная такая большая и такая интересная пиписька? И разве теперь неинтересно посмотреть, как эта большая Ванина пиписька факается? И разве Ростик - поднадзорный Ростик - позволил бы себе трогать пипиську у чужого и взрослого парня? Ведь Ваня... он же брат! Ну, что... что, блин, такого бесконечно преступного сделал Ростик, проявив интерес к большой пипиське своего старшего брата? - да разве он, Ростик, заслужил, чтобы Ваня обзывал его "голубым"? В какой-то момент, пока Ваня, глядя в свою бесконечную вопросительность, сокрушался, что Ростик трогал его петушка, и, по причине сокрушательства потеряв из поля зрения малолетнего брата, выстраивал вслух цепочку неоспоримых улик, положительно и даже неоспоримо положительно подтверждающих, что его младший брат "голубой", Ростик странным и удивительно-непостижимым образом почувствовал - вопреки очевидности и приказанию мамы - что не Ваня, студент первого курса технического колледжа, старше и умнее его, а он, маленький Ростик, неизмеримо умнее Вани, сидящего за столом в неизбывном забвении своей мысли. Он, Ростик, умнее... да-да, именно так подумал маленький Ростик, еще не умеющий смотреть по причине своего малолетства в бесконечную вопросительность.

- Ваня, ты дурак? - спросил Ростик, глядя на старшего брата.

Ах, Ростик! Если бы маленький Ростик этот свой во всех отношениях замечательный и даже не лишенный некоторого философского изящества вопрос задал бы как вопрос риторический, когда ответ на него не требуется и не ожидается по причине своей заведомой отрицательности и когда такой вопрос и вопросы, подобные такому, задаются не с целью выяснения истинного положения дел, а исключительно с целью уязвления и даже уничижения одного участника диспута другим, то возможно, что Ваня, уловив в вопросе Ростика эту самую оскорбительную для себя риторичность, тут же отреагировал бы адекватно заданному вопросу, а именно - перенаправил бы этот вопрос самому Ростику, придав вопросу такой же, но теперь уже для Ростика оскорбительно-риторический смысл, и их утренняя беседа, утратив конструктивность, могла бы запросто зайти в экспрессивный тупик, где много эмоций и мало или вообще нет намека на какую-либо осмысленность и даже необходимость самого процесса общения.

Но Ростик задал свой вопрос с такой неподдельной искренностью, и в самом вопросе настолько не чувствовалось никаких оскорбительных обертонов, что заподозрить Ростика в желании уязвить было никак нельзя, - в вопросе Ростика содержался именно вопрос, только вопрос, и ничего более, и эта вопросительность вопроса была настолько очевидна и непосредственна, что Ваня на заданный ему вопрос машинально дал короткий и вместе с тем правдиво исчерпывающий ответ:

- Нет...

- Тогда почему ты меня обижаешь? - спросил маленький Ростик, и в его голосе - в этом коротком беззащитном вопросе - прозвучало столько вдруг неизвестно откуда взявшегося горя и недоумения, столько бездонного и бесконечного, неутешимого отчаяния, что у старшего брата Вани на мгновение сжалось сердце.

- Почему я тебя обижаю? - спросил Ваня, глядя на маленького и беззащитного, бесконечно одинокого Ростика.

- Что я тебе сделал плохого? - не слушая Ваню, прошептал Ростик голосом, зазвеневшим готовыми пролиться слезами. - Почему ты меня не любишь? Потому что я трогал твою пипиську, да? За это ты не любишь меня? - слезы были уже на подходе.

- Это у тебя пиписька. А у меня петушок, - поправил младшего брата Ваня, сделав, впрочем, это скорее машинально, чем осознанно и осмысленно.

- Ну, хорошо, пусть петушок, - не стал спорить с Ваней маленький Ростик. - Ты за это... за это меня ненавидишь? За то, что я трогал... я трогал твою... твоего петушка? - в глазах Ростика уже стояли, готовые сорваться и покатиться по щекам, две огромные безутешные слезинки.

Ах, если бы Ростик стал спорить или возражать... или хотя бы маленький Ростик стал оправдываться... но Ростик, совершенно не придуряясь, смотрел так пронзительно кротко, и столько неизъяснимого одиночества было в его широко распахнутых, на старшего брата устремленных глазах, что Ваня, старший брат, невольно растерялся, одновременно почувствовав всю бесконечную глубину своего несправедливого отношения к брату младшему...

- Ростик... - растерянно прошептал Ваня, чувствуя безграничную жалость и вместе с тем горячую, вдруг подкатившуюся к горлу неистребимо нежную любовь к маленькому и такому беззащитному в своем одиноком горе Ростику. - Что ты выдумываешь, Ростик... кто тебе сказал, что я тебя не люблю? Ты чего... чего ты? Ростик... слышишь? Я люблю тебя... - Бедный Ваня, едва ли не впервые в жизни столкнувшийся с самым настоящим горем, растерянно захлопал глазами, не зная, как утешают людей в их безысходном и самом настоящем горе. - Ростик... - прошептал Ваня, чувствуя, как горе Ростика, словно инфекция, передается ему, и у него, у Вани - студента первого курса технического колледжа, уже тоже начинает предательски пощипывать в глазах. - Ростик... - жалобно прошептал Ваня, - я люблю тебя... слышишь?

как это важно - вовремя сказать человеку, что его любят! Ваня, конечно, не знал эту простую и в веках неоспоримую истину, но, имея доброе сердце, еще не успевшее очерстветь от безысходности жизни, Ваня, сам того не подозревая, безнадзорно и даже спонтанно сказал три, всего три волшебных слова: Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, - и Ростик... маленький Ростик, еще не веря в возвращающееся счастье, робко улыбнулся, глядя сквозь так и не сорвавшиеся с глаз слезинки:

- Правда? Ванечка, это правда?

- Правда, - прошептал Ваня, опуская глаза от защипавшего в них слова "Ванечка"...

Мир возвращался - утреннее весеннее солнце снова светило Ростику... да-да, мой читатель, солнце светило именно Ростику - весеннее утреннее солнце светило в окно, и было оно такое ласковое и такое теплое... впрочем, мой многоопытный или, наоборот, неискушенный читатель, может быть, ты даже знаешь сам, как тепло в этом бесконечно счастливом мире, когда тебя любят!

А Ваня... Ваня любил Ростика... любил по-прежнему и даже, быть может, еще крепче... и разве Ваня, который его, Ростика, любит и который об этом сам только что Ростику сказал, теперь сможет ему, маленькому Ростику, отказать хотя бы одним глазком еще раз взглянуть на свою большую пипиську... петушка, - мысленно поправил себя Ростик. И если Ростик провинится, то почему Ваня не должен его, Ростика, наказывать? Очень даже должен, если Ростик провинится... просто нужно узнать у Вани, что можно делать, а что нельзя, и за какие проступки Ваня будет его, Ростика, наказывать... и тогда, если он, Ростик, провинится...

- Я тоже... тоже тебя люблю! - прошептал Ростик.

- Ну, и всё, - неизвестно к чему проговорил Ваня, и проговорил даже чуть грубовато, но напускная эта грубость уже не могла обмануть чуткое сердце маленького Ростика... Ваня его, Ростика, любил, и маленький Ростик был счастлив.

- Ваня, я пошел одеваться. Спасибо, - уже легко и почти беззаботно проговорил Ростик, выскакивая из-за стола. "Спасибо" маленький Ростик говорил всегда, когда вставал из-за стола после еды, - так его научила мама.

И Ваня тоже всегда говорил, из-за стола после еды вставая, "спасибо" - маме или в гостях. Но сейчас Ваня сам был за старшего, и потому говорить "спасибо" было некому. Ваня прошел вслед за Ростиком в детскую, - уже сняв домашние шорты и футболку, маленький Ростик в белых трусиках-плавках стоял к Ване спиной, наклонившись над своим ранцем... Маленький Ростик, конечно, был еще маленький... и в то же время уже совсем не маленький - белые трусики врезались в ложбинку, образовавшуюся при наклоне между чуть раздвинувшимися под трусиками круглыми булочками, и Ваня, невольно это отметив и даже непроизвольно задержав на обтянутой трусиками попке взгляд, вдруг почувствовал, как у него шевельнулся... нет-нет, нетерпеливо ждущий чего-то этакого мой многоопытный или, наоборот, неискушенный читатель, уже, наверное, успевший подумать, что вот сейчас-то и начнется здесь вакханалия и даже оргия между братом старшим и братом младшим, - ничего такого этакого сей же час не началось, да и у Вани шевельнулся не готовый поклевать Ростика в попку петушок, а шевельнулся актуальным педагогизмом овеянный и вполне имеющий право быть вопрос: может ли он, Ваня, Ростика наказывать? Ну, то есть, серьезно наказывать - в смысле: ремнем... да, в этом смысле... если Ростик когда-нибудь провинится... и за что его, Ростика, можно наказывать? - подумал немножко растерянно Ваня, еще сознательно не вкладывая в слово "наказание" тот самый смысл, о котором мы говорили выше, но уже где-то на периферии своего семнадцатилетнего сознания смутно чувствуя, глядя на обтянутую белыми трусиками аккуратную попку Ростика, какой неоднозначный смысл одновременно со смыслом педагогическим несет это многофункциональное коварное слово "наказывать"... И вот, когда Ваня немного растерянно все эти думы думал, непроизвольно глядя на попку не так такого уж и маленького Ростика, в этот самый момент...

Так и хочется сказать... нет, даже воскликнуть: произошло чудо! Ну, то есть, лёд тронулся: "непроизвольно глядя на попку не так такого уж и маленького Ростика...", и - дальше, дальше... но! - я не склонен, мой бесконечно доверчивый читатель, наводить разную мистику и разводить, по инструкции в нужных пропорциях дозируя, прочее приворотное зелье, каким не без успеха в нашем сказочном городе N торгуют оба магазина "Интим" - для бедных и для богатых; и уж тем более, мой многократно обманутый и все равно неизменно доверчивый читатель, я не склонен уповать на всякое чудо еще и потому, что мы оба прекрасно знаем, что можно, конечно, высокодуховно размахивать кадилом перед самыми принципиальными представителями ума, чести и совести лагерной эпохи, нашедшими в себе духовные силы быть перманентно у стола с икоркой и прочими незамысловатыми яствами всю сознательную и даже пьяно бессознательную жизнь, но ведь мы знаем и то, что при всех этих высокодуховных размахиваниях неугасимой лампадой тайные осведомители Особо Внутренних Органов не уходят в отставку со своих вечно боевых постов, каких бы высоких санов они не достигали в своей многотрудной жизни, и потому... потому, мой читатель, я не верю в чудо так же, как ты не веришь во всякую прочую мистику, распространяемую в магазинах "Интим" всем без разбора - и бедным, и богатым, куда, скажем уж к слову, в поисках высокохудожественной духовности нередко заходят дефективные дети, предварительно - для пущей духовной уверенности - собираясь в лысые стаи на своих пыльных городских окраинах... да, заходят: рассматривая разнокалиберные резиновые фаллосы и прочие незамысловатые вагины, заботливо и даже композиционно разложенные на витрине, обеспокоенные дефективные дети поглубже засовывают в карманы брюк запотевающие ладони и, напряженно одухотворяясь, грезят о несбыточном и даже чуть-чуть фантастическом, любя и одновременно ненавидя эти счастливые фаллосы, вольготно расположившиеся под стеклом витрины в окружении общедоступных вагин, а также других, не менее прекрасных имитаторов мужского хозяйства, - и не в этой ли потной любви-зависти, порождающей горячую ненависть к счастливчикам, рождаются первые потные потуги махровой гомофобии?..

Так вот, мой читатель: конечно, история наша - сказочная, но, право, не до такой же степени она сказочная, чтобы верить в чудо и на него, на чудо это, уповать... да и кто, скажи мне на милость, сегодня верит в чудо бесплатно? За чудо надо платить, а мама хотя и оставила Ване деньги, но оставила она их для Вани и маленького Ростика на более неотложные нужды, не на всякую дребедень... нет, мы не верим, как ни крути, в разнообразные сверхнадземные силы, а потому спишем все на простое невинное совпадение - из числа тех совпадений, что порой случаются даже в сказках... Ты спрашиваешь, нетерпеливый мой читатель, что с чем совпало? А вот: в тот самый момент, когда Ваня подумал, за какие такие прегрешения он, Ваня, может Ростика наказать, еще даже не вкладывая в слово "наказание" со всей безоговорочной простотой потаённый смысл банального совокупления, в этот самый момент маленький Ростик разогнулся и, бесхитростно повернувшись к Ване и вместо попки явив уже очень даже обтекаемый белыми трусиками бугорок, чуть застенчиво произнес, с безоглядной доверчивостью глядя в безнадзорно задумавшиеся Ванины глаза:

- А наказывать меня нужно, если я получу "двойку". Чтоб я боялся... потому что если я перестану бояться, то я перестану учить, а если учить я перестану, то учебу я запущу, и потом будет трудно догонять. Вот... а если, скажем, я получу "двойку" и меня сразу за нее наказать, то я буду бояться наказания и стараться, чтоб больше "двоек" не было. Правильно? - Логика, с точки зрения Ростика, была железная. - Ваня, я правильно говорю?

- Ну... в общем, правильно, - осторожно отозвался Ваня, старательно взвешивая каждое слово и при этом невольно и даже безвольно то и дело глядя на Ростиков бугорок.

- Не в общем, а именно так! - Глаза у Ростика засияли - Ростик уже успел продумать, как он сегодня обязательно получит "двойку"... ну, и что тогда Ваня станет делать? То-то и оно!

А Ваня смотрел на Ростика так, словно он, Ваня, по причине своей предшествующей близорукости Ростика раньше никогда не видел. То есть, это был, без всяких сомнений, тот же самый Ростик, которого Ваня знал как облупленного и с которым время от времени вступал в различные содержательные беседы-диспуты, по причине своей безнадежной содержательности неизменно заканчивающиеся всякими бесхитростными открытиями типа "ты дурак!" и "ты сам дурак!", а также коронной фишкой под занавес диспута - как правило, со стороны Ростика: "я маме расскажу!"... это был тот самый Ростик, у которого два года назад прыщавый переросток, типичное деформированное дитя с городской окраины, лишь по случайности оказавшееся проживающим в центре города, отобрало во дворе фонарик, и когда Ростик заявился домой, весь в соплях и слезах, Ваня, старший брат, тут же спустился вниз и, накостыляв глупому и по этой причине крутому Кукишу по шее, а именно так погоняли прыщавое дитя во дворе, проговорил страшную фразу:

"Если ты, гаденыш, - сказал Ваня Кукишу, - еще раз... хотя бы раз тронешь моего брата или даже приблизишься к нему, убью!", и все малолетние Ростиковы друзья, присутствующие при этом, по-черному завидовали Ростику, что у него, у Ростика, есть такой замечательный старший брат, и Ростик ходил несколько дней бесконечно гордый за себя и за Ванечку... это был тот самый Ростик, который зимой заболел гриппом - и Ваня бегал в аптеку за разными медикаментами и сидел у постели Ростика два дня, развлекая обессиленного болезнью, но уже выздоравливающего маленького Ростика всякими страшными рассказами и даже... даже читал ему, Ростику, книжку! - это был тот самый Ростик, которого Ваня знал как облупленного... и в то же самое время Ваня с удивлением открывал, что перед ним стоял совершенно другой Ростик - как-то уже не очень маленький и даже как бы малознакомый... и у этого другого Ростика была вполне сформированная фигурка, и была аккуратная, застенчиво оттопыренная попка сзади, и был уже обтекаемый плавками-трусиками вполне приличный бугорок спереди, - Ваня вспомнил, как утром заглянул Ростику в плавки и обнаружил там не какой-нибудь карандашик или краник, а хороший и даже очень хороший огурчик, твердо вздернутый, крепенький, вокруг которого - у самого-самого основания - росли пусть еще редкие, но уже достаточно длинные черные волоски... и еще вспомнил Ваня, как тепло прижимался к нему Ростик и как приятно было ему, Ване, утром эту теплоту ощущать... блин!

Ваня почувствовал, как петушок его чуть шевельнулся... и Ваня, глядя на одевающегося Ростика, вдруг представил, как он будет Ростика наказывать: Ростик ляжет на живот... например, на его, Ванину, постель... и он стянет с Ростика брюки и трусики... и ладонью... ладонью отхлопает Ростика по теплым, под ладонью упруго колыхающимся белоснежным нежным булочкам... Ваня подумал о Серегиной попе, и петушок у Вани стал бодро приподниматься... блин!

- У тебя сегодня сколько уроков? - спросил Ваня, поскольку он был главным, и Ростик должен был постоянно чувствовать свою поднадзорность с Ваниной стороны, а не просто жить как трава, не знающая, зачем растет.

- Пять. Я в час буду дома! А ты, Ваня? - Ростик посмотрел на старшего брата с надеждой.

- Я тоже... тоже к часу буду, - неожиданно для себя самого решил Ваня, хотя у него, у Вани, студента первого курса технического колледжа, было четыре пары и потом ещё консультация, и к часу он поспеть домой никак не мог... но он, весь пронизанный неизвестностью, вдруг подумал, что с последней пары без всякого ощутимого для науки и человечества он уйдет, потому что Ростик не должен, как безымянная трава, быть предоставлен сам себе, а кроме того, если Ростик принесет "двойку", его нужно будет примерно наказать... конечно, - подумал Ваня, взглядом провожая уже вполне сформировавшуюся для всяких наказаний попку Ростика, - его надо будет хорошенько наказать, чтобы впредь получать "двойки" было неповадно.

Ростик хлопнул дверью, и Ваня услышал, как где-то внизу, в шахте, раздался тяжелый утробный звук - это Ростик вызвал лифт.

Страшно ли было Ростику делать это в первый раз? Скажем прямо, а потому однозначно и коротко: да, страшно, и даже очень страшно. Более того, Ростик даже ощущал некоторую душевную дрожь, которая невольно возникает при любых начинаниях... Ты удивлен, мой догадливый читатель? Ты не веришь, что Ростик боялся? А ты вспомни, как это было в первый раз у тебя, - неужели ты, когда это впервые случилось с тобой, не почувствовал в своей душе даже самого маленького страха? Хотя, я же не знаю... возможно, ты, мой бесконечно уважаемый читатель, в тот момент, когда это впервые случилось с тобой, был еще в бессознательном возрасте своего солнечного детства и потому для тебя это прошло и незаметно, и удивительно легко... а когда ты пришел в осознание себя по причине неизбежного взросления, то это было для тебя уже так привычно и так обыденно, что какую-то иную ситуацию ты уже не представлял, да и представить уже не мог... и ты был по-своему прав, мой безоговорочно уважаемый читатель, ибо как сказал не менее уважаемый нами мудрый Екклесиаст, во многом знании много печали, и кто умножает познание, тот умножает скорбь, - кто решится бросить камень в жаждущего легкой и беспечальной жизни? Но равно мы не можем бросить камень и в Ростика, преумножающего свои познания, - Ростику было страшно, и даже очень страшно получать "двойку", и прежде всего потому, что умный и прилежный Ростик "двойки" эти отродясь не получал.

В этот день у Ростика было пять уроков, но из этих пяти уроков четыре можно было сразу отбросить - в смысле получения "двойки" ловить, как говорится, там было нечего, и потому вся надежда у Ростика была на урок литературы, а точнее, на Наталью Ивановну: им было заранее задано выучить наизусть стихотворение, и хотя прилежный Ростик стихотворение выучил еще на прошлой неделе, тем не менее он решил, что, когда Наталья Ивановна вызовет его к доске отвечать, он скажет, что он не выучил - и "двойка" ему будет обеспечена... он придет домой и покажет Ване дневник... и пусть, пусть за эту "двойку" его, Ростика, Ваня дома хорошенько накажет!

Ах, что-то во всем этом было английское... кажется, там довольно богатые и, скажем так, неоднозначные традиции по части наказания - с приспущенными для этой цели трусиками... со всяким последующим продолжением, - так и хочется добавить мне сейчас, но я не буду этого добавлять, потому что в Британии я никогда не был по причине отсутствия там хоть какой-то недвижимости... И хотя наш во многих аспектах замечательный город N имел к Британии примерно такое же отношение, какое имеет, скажем, владелец недвижимости в Британии либо в другой забугорной державе к патриотизму в городе N, тем не менее... да-да, мой уже догадавшийся читатель!

Чем больше Ваня думал о наказании Ростика, тем больше и больше эта мысль - наказать Ростика - овладевала Ваней... и по мере того, как эта мысль Ваней овладевала, она казалась ему все более привлекательной; конечно, наказывать Ростика нужно было лишь в том случае, если он наказания заслужит, - это Ваня понимал, - но уж если Ростик наказания заслужит... Ваня представлял, как он спустит с Ростика штаны... потом стянет с него трусики... и под ладонью мягко и вместе с тем упруго колыхнутся Ростиковы нежные булочки... Ростик будет лежать на животе с приспущенными трусиками, и от Ваниных несильных шлепков попка будет нежно розоветь, и при каждом шлепке она будет невольно сжиматься, играя симпатичными ямочками... как у Сереги, когда он натягивал беспробудно уставшую от новогоднего торжества Раису, - то и дело думал Ваня, и сердце его сладко замирало: пусть, пусть только Ростик принесет домой "двойку"!

Урок литературы был последним - пятым. Ростика Наталья Ивановна вызвала к доске в самом конце урока - за несколько минут до звонка, и все сорок минут, предшествующие этому вызову, бедный Ростик не находил себе места. Ах, какой это был мучительный урок! Ростик и хотел, чтобы его вызвали к доске, и вместе с тем боялся, до неприятной дрожи в груди боялся впервые получать "двойку". И когда, наконец, он услышал свою фамилию... да, когда, услышав свою фамилию, бедный Ростик встал и, посмотрев на Наталью Ивановну, чуть слышно произнес:

"Я не готов... не выучил...", ему показалось, что сейчас обрушится потолок... да что потолок! - ему показалось, что рушится мир... "Я не готов..." - сказал Ростик... но разве это была правда? "Не выучил..." - сказал Ростик, и это было настолько неожиданно для всех в классе, что все тут же, как по команде, посмотрели на него с удивлением и даже изумлением - никто никогда не слышал таких слов от прилежного и всегда готового отвечать Ростика! Даже всегда невозмутимая Наталья Ивановна дрогнула и, приподняв очки, устремила на Ростика чуть озадаченный взгляд.

"Ты не выучил стихотворение? Я правильно тебя поняла?" - уточнила на всякий случай Наталья Ивановна, не сводя с Ростика внимательного взгляда.

"Правильно..." - прошептал Ростик, и это был полный и даже полнейший абзац... никогда еще Ростик не поступал так плохо! Во-первых, получалось, что он не выполнил домашнее задание, что само по себе уже было плохо, а во-вторых, это было вранье, и получалось, что он, Ростик, врал самым наглым образом... бедный Ростик стоял, опустив голову, боясь посмотреть Наталье Ивановне в глаза; класс, мысленно ахнув, затаил дыхание.

Что-то подсказывало мудрой Наталье Ивановне, что в этом "я не готов" что-то не так... ну, не мог, не мог Ростик не выучить стихотворение! Может быть, он с кем-то поспорил? Глупо... хотя в этом начинающемся переходном возрасте от них, этих сказочных детей, можно ждать чего угодно.

"У тебя есть причина?" - Наталья Ивановна обычно не задавала ученикам такие вопросы, только подталкивающие к выдумыванию самых фантастических причин, но случай с Ростиком требовал исключения и даже временного отступления от этого правила, и она, секунду поколебавшись, спросила Ростика о причине столь неординарного для него поступка.

"У тебя есть причина?" - спросила Наталья Ивановна.

О да, это был очень коварный вопрос! Ведь этот вопрос, такой педагогичный с виду и даже не лишенный некоторого гуманизма, на самом деле приучал бесконечно устремленных к свету знаний мальчиков и девочек уже с детства находить внешние причины, встающие на их тернистом пути вперед и выше. Но Ростик... Наталья Ивановна, задавая свой коварный вопрос, очень внимательно смотрела на Ростика, и бедный Ростик, даже не поднимая опущенной головы, чувствовал устремленный на него взгляд Кобры. Есть ли у него причина... да разве без причины он решился бы на такое?! И вместе с тем... вместе с тем разве мог он сказать о подлинной причине своего со всех сторон неординарного безрассудства?! Конечно же, нет! Можно было что-нибудь соврать, и Наталья Ивановна скорее всего ему поверила бы, но... врать еще раз?! Ростик не умел врать... он еще мог слукавить или даже схитрить, но нагло врать... нет, на это Ростик был неспособен! И потом, ему ведь нужна была "двойка", и всякая причина могла только помешать маленькому Ростику в достижении своей цели...

"Нет, у меня нет причины..." - не поднимая взгляда, чуть слышно прошептал Ростик.

Класс затаил дыхание. Класс знал, что у Кобры железное правило - ставить "двойки" за невыполнение домашнего задания всем ученикам без исключения, между тем как другие учителя нередко делали исключения тем рано уставшим в пути к знаниям учащимся, чьи родители являлись уважаемыми или даже обеспеченными и по этой причине тоже уважаемыми людьми в городе. Теперь Кобра должна была поставить "двойку" Ростику... и вот здесь-то и было все непросто и даже совсем не просто; нет-нет, Ростик не относился к числу детей известных в городе родителей, но: с одной стороны, Ростик первый раз оказался не готов к уроку, и все понимали, что на первый раз сам бог велел прощать, - и все переживали за Ростика... а с другой стороны, если Кобра сейчас не поставит "двойку", значит, получится, что правило ее не такое уж и железное, и тем самым будет создан опасный прецедент, - классу показалось, что Кобра в ловушке. И даже не показалось, а именно так все как-то дружно, не сговариваясь, решили... Ах, наивные! Никто не заметил, как Наталья Ивановна мимолётно посмотрела на часы и мысленно про себя отметила, что до звонка осталось ровно полторы минуты... о, это был красивый ход, ибо у Натальи Ивановны было еще одно железное правило.

"Значит, у тебя нет причины? Это уже интересно. Хотя и похвально, что в качестве причины ты не стал ничего выдумывать и таким образом не стал врать, что само по себе уже не может не вызывать уважения, но вместе с тем не может служить и оправданием..." - Наталья Ивановна говорила медленно и даже назидательно, и класс, слушая, затаил дыхание: будет сейчас создан прецедент или нет? В классе как-то забыли о втором не менее железном правиле Натальи Ивановны - не ставить оценки после звонка, завершающего урок. И Ростик забыл про это правило - он стоял, опустив голову, чувствуя бесконечный стыд, но вместе с тем и некоторое облегчение, ибо самое главное уже было сказано, и "двойка" у него была уже в кармане.

"Ну, что ж... если ты не готов... - закончить фразу Наталье Ивановне помешал внезапно раздавшийся в оглушительной тишине звонок с урока. - Жаль, что звонок помешал тебе получить достойную оценку. Я спрошу тебя на следующем уроке... - невозмутимо проговорила Кобра, вставая. - Урок окончен".

бляха-муха... Ростик даже не сразу понял, как ловко и даже коварно Наталья Ивановна с ним поступила, и только в следующую секунду до него дошло, что он остался без "двойки". Еще не веря в такое несчастье, Ростик рванулся с дневником к преподавательскому столу в надежде, что, может быть, Наталья Ивановна поставит ему "двойку" в дневник в воспитательных целях, но и здесь его ждал полный абзац.

"Ты же знаешь, - сказала Кобра, - что я не ставлю в дневник "двойки" для устрашения или в качестве воспитательного средства. Но, если ты не возражаешь, я могу тебе дать совет: больше так не делай. Никогда. Ты умный мальчик, и то, что ты сделал... это не самый разумный и не самый экономичный способ кому-то что-то доказать..." - проницательная Кобра почему-то была уверена - и, добавим от себя, справедливо уверена! - что Ростик стихотворение знает, и это давало ей основание не переводить Ростика в многочисленную категорию не уважаемых ею учащихся, перманентно спотыкающихся на тернистом пути в солнечную страну знаний.

Но ведь Ростику-то было от этого не легче! Ростику нужна была "двойка", нормальная человеческая "двойка", а ее, этой желаемой "двойки", не было... ну, и за что теперь Ваня, старший брат, должен был его, Ростика, факать, - в смысле: наказывать? Право, было от чего прийти в расстройство, и Ростик... маленький Ростик, понурив голову, в этот весенний день брел домой без всякой целеустремленности...

А Ваня был дома уже в половине первого; он ушел - или, как принято говорить, сбежал - не только с восьмого и седьмого уроков, но даже не стал сидеть на уроке шестом и даже решил не идти на пятый, желая поскорее оказаться дома; да-да, Ваня, студент первого курса технического колледжа, самым невинным образом торопился домой... и если ты, мой постоянно забегающий вперед читатель, уже успел подумать и даже в некотором роде вообразить, что Ваня спешил домой целенаправленно, то есть исключительно для того, чтоб побыстрее факнуть Ростика в ротик или в попку, то здесь мы должны со всей определенностью и даже некоторой ответственностью заявить, что это было вовсе не так, или почти не так, что в данном случае одно и то же.

А все потому, что хотя, с одной стороны, Ваня, конечно же, осознанно не представлял подоплеку своего торопливого желания поскорее попасть домой, в то же самое время, со стороны другой, смутное и вербально никак еще не сформулированное томление уже сладко разливалось в его юной душе, заставляя сильней колотиться сердце... да, именно так: не имея внятной цели, Ваня целеустремленно спешил домой. И потому, когда на пороге, открыв дверь своим ключом, появился Ростик, сердце Ванино радостно ёкнуло... нет, все-таки мы не правы, говоря, что Ваня совсем ничего не представлял, - Ваня, студент первого курса технического колледжа, представлял вполне отчетливо и даже в некотором роде сладострастно, как он будет маленького Ростика несильно хлопать по упруго-мягкой голой попке, на правах старшего брата наказывая за "двойку"... и хотя дальше этого Ваня не думал и не представлял ничего - воображение его дальше этого не шло, но мы ведь, мой эрудированный читатель, отлично знаем, какая бездна скрытого, а то и просто неосознаваемого эротизма таится в этих внешне невинных и даже отчасти педагогических похлопываниях по попе...

Вид у возникшего в дверном проеме Ростика был удрученный.

- Что? Не получил "двойку"? - Ваня, сам того не желая, в одно мгновение выдал свое горячее желание наказать Ростика... в смысле: похлопать его по голой молочно-белой попке... в смысле... в том смысле, что наказать! Запутаться можно с этим могучим и правдивым русским языком...

- Ванечка, представляешь, я не ответил стишок, а Наталья Ивановна... она не поставила мне "двойку"... - бедный, бесконечно виноватый Ростик чуть не плакал от охватившего его отчаяния.

- Почему не поставила? - голосом, вмиг потерявшим всякую надежду, удрученно спросил Ваня. - Если ты не ответил, она обязана была поставить тебе "два"! Мне она всегда ставила...

- А мне не поставила... - чуть не плача, проговорил Ростик. - Представляешь, какая несправедливость? - И Ростик подробно рассказал Ване, как нечестно и даже коварно поступила с ним Наталья Ивановна.

- Ну, и что теперь? - вдребезги разбитым голосом проговорил Ваня, выслушав маленького Ростика. Попка... нежная упруго-мягкая попка уплывала из-под Ваниной ладони, уже мысленно занесенной вверх, уже готовой карающе сладострастно опуститься в педагогическом шлепке на два негеографических полушария... ах, было, было от чего прийти Ване в подлинное расстройство!

- Ванечка, но меня же можно еще за что-нибудь наказать... - задумчиво проговорил Ростик, мысленно перебирая свои всякие-разные прошлые прегрешения, которые он непреднамеренно совершал в своей сознательной жизни и за которые ему доставалось от мамы. - Например...

- Ну... - живо отозвался Ваня, - например? - В Ваниных глазах засветилась неистребимая надежда.

- Ну... если, допустим, я пойду гулять и ты мне скажешь, во сколько мне нужно домой вернуться, а я заиграюсь и к этому времени не приду... за это ведь тоже можно немножечко наказать, да? - любознательно проговорил Ростик, пытливо всматриваясь в выражение Ваниного лица.

Ах, Ростик! Ваня готов был расцеловать маленького Ростика, и только педагогический контекст ситуации не позволил ему это преждевременно сделать; конечно же, Ростик был прав! Маленький Ростик был тысячу раз прав, и оставалось только удивляться, почему сам Ваня не смог додуматься до столь очевидного повода в самое ближайшее время от души наказать Ростика - отхлопать его по нежной попке... Блин! и Ростик еще спрашивает, можно ли его "немножечко наказать", если он не придет вовремя домой?!

- Ну, естественно! И не только за это наказывать можно, а за это наказывать нужно, даже необходимо, - убежденно проговорил Ваня, напрочь забыв, как всего несколько дней назад он жарко препирался с мамой, отстаивая свое человеческое право иногда приходить домой чуть попозже. - Значит, так... Сейчас мы обедаем, и ты идешь гулять. Погуляешь немножко... - Ваня, чувствуя прилив душевных и прочих сил, не секундочку запнулся, думая, какое оптимально малое количество времени определить маленькому Ростику на гигиеническое гуляние после школы на свежем воздухе.

- Ваня... - с легким укором в голосе проговорил Ростик, - ты разве не знаешь? После обеда я отдыхаю полчасика дома, потом сразу делаю уроки, и только потом... только потом я иду гулять на улицу... Ты совсем про меня ничего не знаешь, - добавил маленький Ростик всё с той же лёгкой укоризной в голосе.

- Ну... я же не мама! - быстро нашелся Ваня, оправдывая таким не очень убедительным образом своё полное незнание распорядка дня младшего брата. Какое-то время они молча ели разогретый Ваней суп. - А разве... - Ваня на секундочку запнулся, - разве ты не можешь сделать исключение? Всякое правило имеет исключения, - философски проговорил Ваня и тут же пояснил, конкретизируя и тем самым показывая, как эту не всегда однозначную и даже в иных случаях двусмысленную философию можно безболезненно использовать в данном случае: - Вот, скажем, сегодня... разве ты не можешь сегодня сначала чуть-чуть погулять, а потом уже делать уроки?

- Нет, Ваня, - мягко проговорил Ростик, отодвигая пустую тарелку. - Папа говорит, что всякая беспринципность начинается с маленьких исключений. Поэтому... - Ростик придвинул к себе тарелку со вторым, - поэтому я не буду нарушать свой распорядок. А вот если... если я задержусь, когда буду гулять, и приду позже того времени, которое ты мне укажешь, вот тогда... тогда ты меня можешь за это наказать.

О нет, мой читатель, уже успевший, наверное, подумать, что маленький Ростик говорит слишком правильные и потому бесконечно пресные и даже скучные вещи... нет, нет и еще раз нет! - маленький Ростик совершенно не был маленьким педантом, и даже... даже более того - как всякий нормальный мальчик, Ростик любил, вопреки папиным наставлениям и маминым требованиям, разнообразные невинные исключения из всевозможных правил, и сейчас, говоря Ване о нежелании нарушать свой установившийся распорядок дня, маленький Ростик... ну, конечно! маленький Ростик немножко лукавил. Дело в том, что сейчас - именно сейчас! - маленькому Ростику во дворе гулять было просто-напросто не с кем; вот ближе к вечеру, часиков этак в пять, во двор выходили его друзья - Рома и Серёжа, и тогда... тогда Ростик был готов и даже, ненавязчиво подчеркнём это, был очень готов совместить полезное с приятным, то есть, во-первых, как можно дольше погулять во дворе с друзьями, а во-вторых... во-вторых, быть за это "как можно дольше" Ваней, старшим братом, перед сном хорошенько наказанным!

- Ну, хорошо, - вынужден был согласиться Ваня с доводами маленького Ростика. Да и что еще оставалось делать Ване? Не мог же он, Ваня, выгнать маленького Ростика на улицу насильно, отрывая его от первоочередного стремления к знаниям!

"Хорошо", - сказал Ваня, старший брат и одновременно студент первого курса технического колледжа, и его петушок, в какой-то момент невидимо, но ощутимо приподнявшийся, чтобы лучше слышать разговор, так же незримо успокоился, найдя доводы Ростика вполне убедительными, - сказав "хорошо", Ваня неуловимым и потому к делу как бы не относящимся, машинально-безразличным движением поправил через брюки излишне любопытного петушка и тут же, из-за стола поднявшись, стал собирать со стола посуду, решив - по причине грядущего неотвратимого наказания маленького Ростика - к мытью посуды Ростика не привлекать, а великодушно справиться с этой малопривлекательной деятельностью сам.

- Ванечка, спасибо! Всё было вкусно, - Ростик, довольный, что всё опять начинает складываться как нельзя лучше, заторопился в свою комнату, спеша исчезнуть с Ваниных глаз, пока Ваня не опомнился и не привлёк его, младшего брата, к мытью посуды. Буркнув:

- Пожалуйста, - Ваня невольно посмотрел Ростику вслед.

мой читатель! Пошатнувшаяся было вера Ростика в неотвратимость наказания за какой-либо проступок была вновь восстановлена, и если справедливость в виде неизбежного наказания за "двойку" временно не восторжествовала по причине отсутствия этой самой "двойки", и это случилось из-за Натальи Ивановны, в последний момент перехитрившей маленького Ростика, то теперь... теперь ситуация была в руках самого Ростика - именно от него, от маленького Ростика, теперь зависело, будет ли Ваня его факать, в смысле - наказывать, или не будет... и, понятное дело, Ростик никаким образом не хотел сбивать старшего брата Ваню с пути формирования педагогического мировоззрения, - всё опять складывалось как нельзя лучше!

И Ваня... и Ваня, безнадзорно посмотрев на аккуратно оттопыренную попку выходящего из кухни Ростика, тоже подумал, что Ростик, конечно же, прав... маленький Ростик был тысячу раз прав: наказывать нужно с умом, неторопливо и назидательно, а это значило, что процесс наказания лучше всего осуществить вечером... или даже, может быть, ночью - перед сном, если, скажем, ему, Ване, вечером наказывать Ростика по какой-либо причине будет некогда...

Всё, таким образом, утряслось, и жизнь... жизнь потекла своим чередом. Обычно, соблюдая гигиену труда и смену деятельности, маленький Ростик после обеда полчасика или чуть больше играл на компьютере - и только потом садился делать уроки, но теперь компьютер отказывался загружаться, требуя пароль, - спасибо папе, который намертво запоролил комп по наущению вездесущей мамы, - и Ростик, к компьютеру даже не подходя, сразу засел за уроки... и уже через какой-то часик всё у пунктуального Ростика было сделано-выполнено - всё было написано и прочитано, и можно было смело идти гулять. Что маленький Ростик и сделал.

Погода, между тем, испортилась - погода была отвратительная... Собственно, на календаре была уже весна, но с неба, хмуро висящего над головой, то и дело срывался вперемежку с дождем мокрый снег, и налетающий ветер швырял эту крайне неаппетитную смесь в прохожих, совершенно не разбирая, где лицо, а где рожа... впрочем, те, у кого были рожи, по улицам не ходили - они проносились на иномарках, преисполненные ложного, ничем не мотивированного пафоса своей неповторимой значимости, и для иных, наиболее демократичных, даже перекрывали улицы, и в этом был высший шик - тот самый шик, ради которого эти бесконечно принципиальные деятельные люди готовы были на всё, и оттого, что улицы ради них перекрывались, их пучило и распирало еще больше, а иных, наиболее простых и бесхитростных, даже штормило от ощущения собственной неповторимой значимости... и потом: в этом было ведь для кого-то еще и лёгкое, но от этого не менее греющее душу мстительное сладострастие, и особенно у тех уважаемых людей, кто в свои молодые годы, то есть в годы всеобщего тоталитаризма, успел поработать на разных бесплатных стройках социализма... право, я не знаю, как в городах других - настоящих, а в нашем сказочном городе - в городе N - среди Городской Элиты были люди и вовсе достойные: в годы сурового тоталитаризма они, тогда еще вовсе молодые и по этой самой причине - по причине своей неопытности - еще не умеющие достойно и правильно обращаться с деньгами разного иноземного происхождения, были изолированы от магистральной линии жизни в разные отдалённые районы, и там... мало ли чего не бывает там, в этих суровых и отдалённых районах! - другое дело, что если раньше, то есть в былые времена, они, ныне уважаемые представители Городской Элиты города N, проходили у всех по категории "уголовники", то теперь, в совершенно новую для города N эпоху, они безоговорочно причислялись к "борцам с тоталитаризмом", и эти метаморфозы уже никого не удивляли, но я, собственно, не об этом, - там, в отдалённых от женского пола условиях, иные из них были приобщены ко всяким в те годы хотя однозначно и вслух порицаемым, но всё равно широко популярным и даже распространённым в своём извращенном варианте наклонностям... и вот теперь, когда жизнь улыбнулась им, они, видя, как ради них одномоментно перекрывают улицы, и при этом вполне справедливо предполагая, что сидящие в своих перекрытых машинах бывшие магистральщики называют их про себя и даже вслух разными старыми и мало хорошими словами, испытывали в ответ тайное сладострастие, что таким шикарным и даже шикарнейшим образом они наконец-то могут иметь - и имеют! - этих самых магистральщиков хоть в смысле и не буквальном, но зато - сразу и всех... вот, кстати, еще одно многофункциональное слово - "иметь"... впрочем, какое нам дело до них, этих всеми уважаемых людей, мой и без меня всё понимающий читатель!

Они, городские демократы-державники и прочие либеральные патриоты - владельцы движимого и недвижимого имущества, мчались в своём - параллельном - мире, и поскольку им, перманентно озабоченным преумножением этого самого имущества, на самом деле не было никакого дела до маленького Ростика, то и мы, мой читатель, не будем тратить на них наше драгоценное время... пусть себе мчатся, воображая, что они, либералы-державники и прочие демократы и патриоты, для нас, безмолвных, что-то значат! Пусть себя тешат мыслью, что мы, мой проницательный читатель, не знаем, на какие бабки - на чьи деньги - они, бывшие товарищи и бывшие уголовники, плебейски шикуют, изображая из себя Городскую Элиту... пусть! пусть себе думают, что мы, мой вдумчивый читатель, не ведаем, где им, этим господам-товарищам, место - у каких ночных ваз должны быть их персональные спальные места! Знаем, всё мы знаем... итак, ветер неистовствовал, и маленький Ростик, выскочив на улицу, тут же, невольно стараясь от ветра укрыться, повернулся к ветру, то есть к улице, задом... хотя - нет! Что значит - "задом"?

Слово "зад" в русском языке так же ёмко и многозначно, как и прочие, не менее прекрасные слова, и потому, мой читатель: нет... нет и еще раз нет, - не задом повернулся Ростик, а спиной, и вот почему: улица, которую предстояло Ростику пересечь, была в городе N главной - центральной, и в тот самый момент, когда Ростик на эту улицу, улицу Победившей Демократии, выскочил, по улице в сопровождении джипа с охраной мчалась машина местного олигарха, совмещавшего свою кипучую олигархическую деятельность с не менее кипучей деятельностью демократического либерала - неустрашимого защитника простых людей; живущих на пыльных городских окраинах; про олигарха этого одно время в городе поговаривали, что он якобы очень даже неравнодушен к молоденьким мальчикам, и особенно - к кадетам местного кадетского корпуса, который он, олигарх и патриот, опекал и патронировал, и будто бы даже находились свидетели, которые видели, как увозил этот олигарх-патриот наиболее смазливых будущих офицеров к себе на дачу, чтобы там, за высоким забором, предаваться с ними, юными и сладкими, разнообразным демократическим оргиям... впрочем, мой терпеливый читатель, какое нам дело до всего этого!

Мало ли проходимцев, изображающих респектабельность, с патриотическим шиком проносились на иномарках по главной - центральной - улице города N! Они по улице этой проносились, имитируя нескончаемую деловитость городских управляющих, а Ростик на этой улице жил, и сказать, что Ростик повернулся к одному из достойных представителей городской элиты задом, у меня, мой читатель, не поворачивается язык... нет, нет и еще раз нет! маленький Ростик, пряча от ветра лицо, повернулся к улице с олигархом не задом, а спиной, и это, мой читатель, очень существенное уточнение, даже, я бы сказал, принципиальное, поскольку вряд ли мчавшийся в иномарке патриот-либералисимус был достоин того, чтобы маленький Ростик повернул к нему свой девственно прекрасный, жаждущий Ваниного наказания и потому только Ване - одному Ване! - принадлежащий зад... хотя, если вдуматься, что это за слово - "зад"! Может, у кого-то у другого эту часть человеческого тела и допустимо называть "задом", но у Ростика... у маленького Ростика эта волнующе прекрасная часть его только-только начинающего взрослеть тела требует от нас иного, более нежного и даже, я бы сказал здесь, не боясь впасть в ложную красивость, более изящного названия... и хотя городской нувориш и по совместительству неустрашимый демократ, в тоталитарные времена душевно помогавший в качестве штатного осведомителя бесконечно бдительным Органам бороться с всякими демократами, вряд ли обратил на непредвзято отвернувшегося Ростика своё цепкое, отработанное еще при тоталитаризме внимание, тем не менее мы - исключительно из любви к истине! - уточним еще раз: маленький Ростик, отворачиваясь от ветра, повернулся к мчавшемуся мимо обладателю импортного бабла не мальчишеской своей попой, а спиной... иномарка с типичным представителем городской элиты промчалась, как пуля, выпущенная из револьвера киллера, мимо - космополит-ветер, словно пристыженный завораживающей быстротой иномарки с патриотом, на секунду стих, и Ростик, привычно глядя вправо-влево, тут же быстро пересек улицу и, уже не глядя по сторонам, устремился к дому напротив, где жил Рома, который учился хотя и в другой школе, но был Ростику ровесником, и потому Ростик с ним дружил - по месту жительства.

Пребывая в прекрасном настроении, Ростик поднялся на лифте на пятый этаж, и... здесь, на пятом этаже, маленького Ростика ожидала первая осечка на пути неутомимого стремления дать старшему брату Ване возможность провести педагогические мероприятия, а именно: друга Ромы дома не оказалось, - Ромина бабушка, приоткрыв дверь, сказала, что Рома ушел на тренировку... видимо, на лице Ростика отразилась лёгкая растерянность, потому что Ромина бабушка, которая Ростика хорошо знала и которой умный и рассудительный Ростик нравился, тут же поинтересовалась, не случилось ли чего, и это был не дежурный вопрос и уж тем более не старческое любопытство,- от внука Ромы бабушка знала, что Ростик временно пребывает в безнадзорном состоянии, а в таком состоянии, как известно, случиться может всё что угодно.

- Нет, всё нормально, - честно ответил Ростик. Он обаятельно улыбнулся Роминой бабушке и, сказав: - До свидания! - поспешил вниз, не дожидаясь лифта.

Погода, между тем, была по-прежнему безобразной, и сравнить её можно было разве что с пьяной девкой, нетвёрдо идущей из кабака в состоянии перманентной беременности: с неба, хмуро нависающего над головой, всё так же срывался мокрый - вперемежку с дождем - снег, и ветер, то и дело налетающий с резвостью Соловья-Разбойника, всё так же, как и полчаса назад, залихватски швырял эту крайне неаппетитную смесь в лицо, совершенно не заботясь о том, приятен ли этот коктейль обладателям лиц, не имеющих иномарок...

мой читатель, прошло не больше получаса, как юный Ростик вышел из дома, твёрдо надеясь вернуться попозже, и вот - снова всё рушилось, и на пути к желаемой цели вновь вырастали незапланированные препятствия... Ах, эти незапланированные, эти внезапно возникающие и потому ставящие нас в тупик коварные препятствия! Впрочем, мой мудрый читатель, разве мы не знаем с тобой, что вся наша жизнь - от рождения и до смерти - состоит из самых разных, разнообразных и даже разнообразнейших препятствий! Впрочем, это уже философия, или почти философия, а маленький Ростик был еще слишком мал для подобной философии и думать так умудрено он, конечно же, ещё не мог - он лишь почувствовал, что на пути к желаемой цели вновь произошел незапланированный сбой... да еще эта отвратительная погода: снег вперемежку с дождём... бр-р-р! В такие непогодные дни хорошо сидеть в теплой квартире перед монитором включённого компьютера и, щелкая мышкой, беспечно порхать с континента на континент, в считанные секунды преодолевая тысячи километров мнимо безнадзорного пространства... или - увлеченно играть на компе в какую-нибудь игру, без всякого умысла позабыв обо всём на свете... да-да, всё это хорошо, но вход в виртуальный мир был запоролен заботливым папой по наущению бдительной мамы, а значит - что говорить-рассуждать о том, чего нет? И маленький Ростик, выйдя из подъезда Роминого дома, какое-то время стоял на улице, раздумывая, что теперь делать дальше. У него, конечно, были еще друзья, к которым можно было бы пойти в гости, но, как назло, ни к одному из этих друзей-приятелей не было на данный момент никакого дела, а идти просто так, без дела или без предварительной договоренности, благовоспитанному Ростику было не с руки... да, это только к Ромке, самому лучшему своему другу, Ростик мог приходить запросто, то есть без всякой причины - просто так, а со всеми остальными пацанами, друзьями и приятелями, Ростик, как правило, общался во дворе или в школе. И Ростик, в растерянности постояв у подъезда Роминого дома, побрёл к магазину "Электроника Плюс".

Конечно, если б Ростик был с Ромой... или с Димой, или хотя бы с Саней - то в магазине "Электроника Плюс" он мог бы пробыть и час, и даже больше, - они бы, ни на что не претендуя, во всех деталях рассматривали бы самые сказочные продукты иностранного интеллекта, любуясь дизайном и тихо споря либо, наоборот, дополняя знания друг друга о тех или иных функциях мобильных телефонов, в изобилии лежащих под стеклом на стеллажах... но Ростик был один - и потому, войдя в празднично сверкающее чрево магазина "Электроника Плюс", маленький Ростик почувствовал себя не совсем уютно: как будто он, Ростик, зашел в этот прекрасный магазин лишь для того, чтобы на время укрыться от разыгравшейся непогоды... даже пыльные дети городских окраин, убивая своё бесцельное время, не ходят по одному, а кучкуются, сбиваются в стайки - и только потом посещают прекрасные магазины, чтобы там, забывая на какое-то время свои имена, бескорыстно созерцать сказочные продукты иностранного интеллекта, - да, даже они, дети пыльных городских окраин, не ходят по одному!

И Ростик, изобразив деловитость, с видимой целенаправленностью подошел к одному из стеллажей, где гордо возлежали мобильные телефоны, и, остановившись, зашевелил губами, всем своим видом делая вид, что он здесь не просто так. Конечно, можно было не изображать всего этого, тем более что долговязый продавец-консультант лишь скользнул по Ростику равнодушным взглядом и тут же, по причине отсутствия интереса к маленьким мальчикам и к мальчикам вообще, безучастно отвернулся, предоставив маленького Ростика самому себе, но в том-то всё и дело, что воспитанный Ростик, без всякой цели оказавшийся в магазине один, ощущал себя внутренне не совсем в своей тарелке, а сказать точнее - вовсе не в своей тарелке... и, деловито шевеля губами - читая короткие характеристики-аннотации, Ростик таким образом хотя бы отчасти и, добавим в скобках, прежде всего для себя самого сделал вид, что он здесь не просто так, а что он - потенциальный покупатель, и как потенциальный покупатель он выбирает-примеривается...

И всё равно... всё равно чувство ложности своего пребывания в этом сверкающем оазисе иностранного интеллекта было для честного Ростика невыносимо, - в одиночестве рассматривая один мобильный телефон за другим, маленький Ростик чувствовал себя круглым дураком. Да, дураком... а что было делать? Был еще магазин "Constructor", но там, и Ростик это знал преотлично, старая продавщица сразу спрашивала:

"Мальчик, что хотим приобрести?" - и потому этот вариант отпадал вовсе.

"Конечно, - думал Ростик, глядя невидящими глазами на очередной мобильник, - Ваня пообещал факнуть, и он должен своё слово сдержать..."

И хотя сам процесс факанья Ростик представлял довольно смутно, и даже более того - по причине юного возраста процесс этот Ростику представлялся некой пусть и не совсем обычной, но вполне невинной игрой, тем не менее мысль, что в процессе этой игры он, Ростик, во всех подробностях увидит и даже, может быть, потрогает-пощупает Ванину пипиську... о, эта мысль наполняла душу юного Ростика сладостным ожиданием! Нет, мой читатель, ты не о том сейчас подумал... да, точно не о том, если ты, мой нетерпеливый читатель, ненароком подумал сейчас о том, о чем подумал я! Душа Ростика в самом деле млела от ожидания, но в этом ожидании, пусть даже сладостно томительном, еще не было ни полноценного вожделения, ни, тем более, эротической похоти, свойственной грубым мальчикам более старшего возраста, - маленький Ростик действительно хотел трогать со всех сторон большую пипиську семнадцатилетнего брата Вани, но делать это он хотел исключительно по причине любознательности и пытливой живости ума, а никак иначе; во всяком случае, пока это было именно так...

Походив с видимой деловитостью потенциального покупателя вдоль стеллажей, маленький Ростик направился к выходу. Да, как ни крути, а одному, без друзей-пацанов, делать здесь было совершенно нечего... однозначно нечего - неинтересно и даже скучно было одному созерцать всё это сверкающее великолепие. Ветер, между тем, утих, тучи местами рассосались, и золотистый свет вечереющего солнца щедро и даже бесплатно заливал всё вокруг, - было сыро, но солнечно, на ветках деревьев дрожали радужные дождевые капли, и воздух, сладкий и вкусный, словно мед из чьего-то забытого детства, был наполнен бодрящей свежестью неотвратимой весны...

Одним словом, погода резко переменилась - улучшилась, и теперь можно было просто так погулять одному - по улице Победившей Демократии мимо магазина "Интим" дойти до магазина "Элит" и, перейдя на другую сторону, вернуться назад мимо магазина "Элит Плюс"... собственно, вся центральная улица - улица Победившей Демократии - в городе N состояла из самых разнообразных магазинов-салонов и прочих бутиков, и по этой причине некоторые недемократичные горожане даже язвительно называли улицу Победившей Демократии улицей Купи-Продай, но прочие бутики-салоны были как бы на одно - зазывно-призывно-кричащее - лицо, и на фоне их магазины "Элит" и "Элит Плюс" не только смотрелись как настоящие джентльмены на фоне гаврошей-малолеток, но и были универсальны по своему необозримому ассортименту, - именно в эти супермаркеты прежде всего шли как потенциальные покупатели - горожане и гости города N, имеющие в наличии некую наличность, так и прочие бескорыстные созерцатели самых разнообразных вещей, предметов и всевозможных аксессуаров, свезённых в эти монстры-магазины если и не со всего мира, то по крайней мере с половины мира точно; они, настоящие супермаркеты - "Элит" и "Элит Плюс" - были по праву и лицом, и визитной карточкой не только улицы Победившей Демократии, но отчасти и всего города N, - потому-то, мой читатель, намечая себе маршрут прогулки, Ростик мысленно отметил про себя эти два великолепных магазина, или, если говорить точнее, их благородные названия; ну, а про более скромный, но не менее великолепный магазин "Интим" маленький Ростик мысленно подумал скорее за компанию, нежели по причине своей мужающей похоти... так, во всяком случае, мне, мой терпеливый читатель, почему-то кажется; впрочем, как бы там ни было, а на прогулку туда-сюда у маленького Ростика должно было уйти не меньше часа, и это означало... да, это означало, что всё шло по плану!

- сделано. И всё было бы прекрасно и даже изумительно, но... то ли маленький Ростик слишком быстро гулял на весеннем воздухе, подсознательно и даже сознательно стараясь попасть побыстрее домой - в преисполненные пробудившегося педагогизма Ванины руки, то ли сам маршрут оказался объективно короче, чем Ростик это себе субъективно представлял, а только Ростик подошел к подъезду родного дома чуть раньше времени, намеченного Ваней для его неукоснительного возвращения с прогулки.

Ах, Ростик, Ростик... дитя, совершенное дитя! И что с того, что по утрам у него уже вовсю дыбился в плавках-трусиках симпатичный огурчик, а любознательный ум с весенней пытливостью уже начинал жаждать всяких-разных подробностей, - что, я спрашиваю, с того? Огурчик огурчиком, а практической мудрости у Ростика еще не было, можно сказать, никакой - и, завершая свою одинокую прогулку, маленький Ростик был так уверен в том, что времени прошло уже достаточно и даже вполне достаточно - предостаточно, что даже не потрудился, подходя к дому, у кого-нибудь узнать, который час, чтоб таким образом быть уверенным в своем несвоевременном возвращении наверняка. Понял Ростик свою оплошность лишь тогда, когда Ваня открыл ему дверь...

- Ты чего... чего так рано? - проговорил Ваня непроизвольно растерявшимся голосом, и Ростик по этому безнадзорно растерявшемуся Ваниному голосу в тот же миг осознал, что снова... снова он, маленький Ростик, опростоволосился.

- А сколько времени? - спросил Ростик, и голос его виновато дрогнул.

- Ещё десять... десять минут! - сказал Ваня, но сказал он таким тоном и голосом, словно он и не сказал вовсе, а простонал.

И хотя Ваня запоздало взял себя в руки, пряча своё не в меру пробудившееся стремление к осуществлению всяких-разных педагогических мероприятий, тем не менее в голосе старшего брата маленький Ростик чутко уловил и невольную досаду, и даже некоторое отчаяние... Еще десять, каких-то десять минут на свежем воздухе, и всё было бы изумительно! А так... словно кто-то незримый уже во второй раз уводил Ростика в сторону, ставя нелепые препятствия на пути его не в меру пробудившейся любознательности. Ну, и что бедному Ростику было делать теперь? Разворачиваться, не заходя в квартиру, чтоб идти "догуливать"? Глупо... всё ведь должно было быть естественно - и опоздание, и наказание, а естественно никак не получалось... и, тяжело вздохнув, маленький Ростик, снова чувствуя себя бесконечно виноватым, шагнул в прихожую.

В оставшееся до ужина время несчастный Ростик безучастными глазами смотрел на экран телевизора, а Ваня куда-то ходил по своим делам, и всё было как-то не так... совсем не так! Ростику казалось, что он обманул старшего брата, и оттого на душе у Ростика было немножко не по себе. И еще... еще - самое главное: Ванечка знает, что он, Ростик, играл с его петушком, и теперь... теперь, наверное, он ни за что не разрешит маленькому Ростику спать с ним, и это маленького Ростика огорчало больше всего...

Ужинать сели, как обычно. Но даже любимые Ростиком голубцы, оставленные мамой и разогретые Ваней, казались Ростику не такими вкусными, как обычно... Разливая чай, Ваня поставил чашку маленького Ростика на самый край стола... на самый-самый край, и, ничего не значащим взглядом на Ростика посмотрев, голосом самым будничным предупредил:

- Осторожно... не опрокинь. Опрокинешь чашку - накажу...

Ростик даже не сразу понял... но уже в следующую секунду до него дошел скрытый смысл Ваниных слов, и Ростик, в одно мгновение догадавшийся, что к чему, вскинул на Ваню чуть удивленные глаза:

- Это же... это моя любимая чашка. Мне её крестная подарила...

На какую-то долю секунды Ваня почувствовал, что Ростик снова прав... в самом деле, чашку можно было взять любую-другую - не эту, но отступать уже было поздно... и Ваня, тут же загасив в душе возникшее было сомнение, твёрдым голосом старшего брата проговорил:

- Вот именно! Потому и накажу... если ты её разобьёшь.

"Конечно, разобью..." - обречено подумал маленький Ростик, не без сожаления глядя на свою любимую чашку... Чашка была элегантно фигуристая, белоснежно лёгкая, с облачком-разводом нежнейшего голубого цвета, со всех сторон пронизываемого золотистыми нитями... Эту чашку Ростику подарила крестная два года назад, и за два года, что Ростик пил из неё чай, чашка нисколько не утратила своей первозданной свежести... да, это была любимая чашка маленького Ростика!

"Может, не разобьётся..." - с детской надеждой подумал Ростик... приподнимаясь, он потянулся правой рукой за сахарницей, при этом локоть левой его руки неуклюже и даже вполне естественно подался в строну - к краю стола, и чашка... чашка, стоящая на самом краю стола, тут же полетела вниз, а маленький Ростик, невольно закрыв глаза, замер...

Чашка бы тонкостенная, к тому же до самого края наполненная чаем, и, согласно законам физики и здравого смысла, должна была тут же от удара разбиться-расколоться... но! - случилось чудо, и чашка, еще в полёте освободившаяся от чая, лишь издала при соприкосновении с полом жалобный звук... и - осталась целой и совершенно невредимой! Ах, воскликнет сейчас читатель-скептик, такого не может быть! Как это - элегантно тонкостенная чашка, со всего размаха грохнувшаяся об пол, не утратила своей первозданной целостности?

Это ведь, скажет читатель-скептик, то же самое, как если бы нежная одухотворённая гимназистка где-нибудь, скажем, в знойном Крыму в году этак в девятнадцатом попала бы в руки истекающих похотью молодых бойцов Красной Армии, ошалевших от своего безграничного гегемонизма, и при этом осталась бы такой же девственной, какой родила её аристократка-мама... могло ли такое быть в принципе? Ну, про гимназистку я здесь ничего не скажу - не знаю, а вот что любимая чашка Ростика не разбилась - это, мой эротически настроенный читатель, факт. И вообще, мой читатель... мало ли чего в нашей жизни не могло бы быть в принципе, а оно есть, и никто уже давно не удивляется.

Ростик, совершившийся столь неоднозначный поступок по отношению к своей любимой чашке и сам при этом немало перепугавшийся, посмотрел на Ваню совсем по-детски - жалобно и даже беззащитно.

- Я ж говорил... я ж говорил тебе - предупреждал! - Ростик еще не знал, разбилась чашка или нет, а Ваня уже знал - видел, что не разбилась, и потому голос Ванин прозвучал отчасти даже весело. - Ну, всё... ты у меня, парень, выпросил!

Не слушая Ваню - старшего брата и учащегося технического колледжа, маленький Ростик с замиранием сердца скользнул взглядом под стол... чашка! его любимая чашка лежала на боку целая и невредимая и была так же элегантно прекрасна, как и минуту назад, когда она стояла на столе.

- Не разбилась... - проговорил Ростик сам себе, и губы его тут же непроизвольно расплылись в счастливой улыбке. - Ванечка, не разбилась!

Право, маленький Ростик в это мгновение был совершенно счастлив, даже не думая, как тот факт, что чашка не разбилась, теперь будет соотнесён с правомочностью обещанного Ваней наказания.

- Да, не разбилась... но я говорил тебе, чтоб ты её не опрокинул... так я тебе говорил? - Ваня, неудержимо рвущийся к реализации открывшегося у него педагогизма, в один момент расставил всё по своим местам: и кто что кому говорил, и кто виноват, и что теперь за этим должно последовать...

- Говорил, - счастливым голосом согласился Ростик.

- Ну, и вот... а ты меня не послушал. Ты не послушал меня...

Что делать дальше, Ваня, честно признаемся, не знал. То есть, он знал, чего он хочет, и он даже представлял вполне осознанно и достаточно четко голую попку Ростика, по которой он в воспитательных целях будет неспешно, врастяжечку отпускать несильные шлепки-оплеухи, и даже... даже мысленно чувствовал, как под его ладонью нежная попка будет упруго вздрагивать, и даже... даже мысленно видел, как на круглых белых булочках Ростика будут при каждом шлепке образовываться симпатичные впадины-ямочки - как у Серёги, когда тот в Новогоднюю ночь, неутомимо двигая бедрами, на глазах у зачарованного Вани засаживал своего лёгкого на подъём петуха безучастно лежащей в праздничном трансе Раисе... да, всё это Ваня представлял, и представлял достаточно четко, но всё это было уже сердцевиной педагогического процесса, а вот как... как к этой желаемой сердцевине подойти-подобраться, Ваня, честно говоря, не знал. Да и откуда он мог знать? Разве ты не знаешь, мой умудрённый одиночеством читатель, что все наши фантазии, даже самые детализированные и досконально прочувствованные - это все лишь фантазии, а в реальной жизни, как известно, нужен реальный опыт. Вот этого-то, то есть опыта практики, у семнадцатилетнего Вани еще не было... да и откуда он мог бы быть? Тем более в таком неоднозначном процессе, как процесс педагогический.

Какое-то время они, Ваня и Ростик, молча смотрели друг на друга: Ваня, глядя на Ростика строго и даже взыскательно, напряженно думал, каким должен быть его следующий шаг на тернистом пути восхождения к желаемой цели, а юный Ростик, уже успевший вернуть чашку на стол, изо всех сил старался сделать вид, что он, Ростик, бесконечно виноват и, будучи виноватым, он, маленький Ростик, всецело осознаёт и преотлично понимает, что теперь его точно ждёт неминуемое наказание...

- Мне идти? - первым нарушил затянувшееся молчание Ростик.

- Куда? - старший брат Ваня, непроизвольно хлопнув ресницами, не без некоторого удивления чуть округлил глаза. О, мой читатель! Здесь нужно сказать, что это была у Вани совершенно детская, давным-давно изжитая привычка - непроизвольно округлять глаза, и взрослый Ваня уже давным-давно так не делал, даже когда удивлялся чему-либо сильно-сильно... и вот - на тебе: глаза у Вани, студента первого курса технического колледжа, округлились непроизвольно, отчего Ваня на какой-то миг стал похож не на студента первого курса технического колледжа, а на маленького и наивного, даже, можно сказать, сопливого мальчишку.

- Ну, в нашу комнату... - с готовностью пояснил Ростик. - Ты же там будешь меня наказывать... или где?

- Да, там... иди! Иди - готовься... я сейчас!

Впрочем, сказав "готовься", Ваня не очень четко представлял себе, что именно он имеет в виду, и спроси его Ростик, в чем именно должна заключаться эта самая подготовка, он, то есть Ваня, вряд ли сумел бы внятно объяснить-ответить. Но маленький Ростик ничего спрашивать не стал, - сказав:

- Пол вытрем потом, - он поспешно встал из-за стола и тут же, ни секунды не задерживаясь хотя бы для создания хоть какой-то видимости элементарного правдоподобия, в одно мгновение покинул кухню, направившись прямиком в свою общую с Ваней комнату, которую все по привычке еще называли "детской".

А Ваня, оставшись один, к своему сладостному стыду вдруг почувствовал, как его петушок, шевельнувшись, стал бодро приподниматься... Блин! на какой-то миг у Вани мелькнула мысль, что всё это - какая-то не совсем понятная игра, и что игра эта явно зашла слишком далеко... Да, в самом деле: что он хочет? Чего, собственно, он желает? Искренне наказать младшего брата? Ах, только не это, тут же подумал Ваня, не надо так примитивно дурить самого себя! Все эти "наказания" - лишь прикрытие, и нет никакого сомнения, что под видом наказания он хочет отхлопать маленького Ростика по его упруго-мягкой попке, и даже... даже, может быть, не просто отхлопать, а неспешно, с чувством помять, потискать округлые булочки, ощутив своей ласкающей ладонью их бархатистую, возбуждающе нежную податливость...

Ну, а дальше... дальше-то что?! Ну, помять-потискать, утоляя свой эстетический интерес к этой части тела... а дальше? Что делать, к примеру, с петушком, который пробудился и даже воспламенился, и всё это, нужно думать, явно неспроста? Петушок в самом деле задиристо рвался на свободу, и Ваня, непроизвольно сжав его безнадзорными пальцами через брюки, тут же ощутил, как это бесхитростное прикосновение отозвалось сладким покалыванием между ног...

Ваня, конечно, знал, что может быть дальше в таких сказочных случаях, но, во-первых, знания эти носили сугубо теоретический характер, а во-вторых... во-вторых, маленький Ростик был родным братом, и не просто братом, а братом явно младшим, и здесь уже бедный Ваня, был, как говорится, слаб и беспомощен даже теоретически... Конечно, если бы это был не Ростик, а кто-то другой... скажем, Серёга.... да именно так: если бы вместо Ростика был Серёга, то весь сыр-бор сразу бы переместился в другую плоскость, и совсем другие вопросы могли бы возникнуть, случись подобное... а может, и не было бы никаких вопросов: в конце концов, почему бы и не попробовать?

Из чистого, так сказать, любопытства - исключительно по причине любознательности и расширения кругозора... да-да, именно так - исключительно из чувства здорового любопытства, потому что в качестве голубого семнадцатилетний Ваня себя никак не позиционировал... но опять-таки - всё это могло бы быть с Серёгой, если б Серёга захотел-согласился... но с Ростиком? с младшим братом?!

Бедный Ваня вконец запутался, и даже на какой-то миг мысленно и интеллектуально размяк, не зная, что же ему, студенту первого курса технического колледжа, теперь, как говорится, делать... и только один петушок ни в чем ни на секунду не сомневался, - твердый и несгибаемый, как правоверный большевик в эпоху победоносного шествия весны человечества по планете, он с молодым задором рвался на свободу, своенравно и совершенно независимо от Ваниных мыслей колом вздымая домашние Ванины брюки...

"Нет, я лишь отшлёпаю... отшлёпаю Ростика по его голой попке, и всё... всё! Что я, в самом деле... педераст, что ли? Лезет, блин, в голову всякая ерунда..." - наконец, после некоторых усилий, более-менее внятно сформулировал Ваня для себя как бы программу-максимум и, резко и даже решительно вставая из-за стола, одновременно сунул руку в карман брюк, чтобы краем трусов-плавок прижать к ноге не в меру возбудившегося своего петуха... Ростик стоял у Ваниной кровати, кротко сложив на животе ладошки, и весь его вид - и выражение лица, и фигура - неопровержимо говорил о том, что он готов понести какое угодно наказание, коли так получилось, что он, не послушавшись, едва не разбил на мелкие кусочки подарок крёстной.

- Ну, ты чего? Я же сказал: готовься... - твёрдым голосом проговорил Ваня, подходя к маленькому Ростику вплотную.

- Я готов... - прошептал Ростик.

- Да? А штаны... штаны с трусами кто будет снимать? Пушкин?

- А разве обязательно... обязательно надо снимать? - маленький Ростик тихо засмеялся, еще плотнее прижимая ладошки к животу.

- Обязательно! - коротко ответил Ваня и, садясь на кровать, одновременно жестом, напрочь отвергающим какие-либо дальнейшие разговоры-дискуссии, тут же потянул Ростика на себя, ставя его как раз между своими несильно раздвинутыми ногами. - Ну-ка, давай... давай, я сам... сам с тебя сниму! - Ваня без труда и даже без каких-либо дополнительных усилий отвел ладошки Ростика от живота и, благо домашние штаны Ростика были на резинке, тут же дёрнул их с бёдер вниз, обнажая таким бесхитростным образом юного Ростика ниже пояса, чтоб задать ему настоящую и даже, можно сказать, классическую порку - по самой что ни на есть голой попе...

Нет, этого Ваня, студент первого курса технического колледжа, увидеть никак не ожидал! Конечно, маленький Ростик был еще маленьким... кто с этим спорит! Но у этого маленького Ростика к немалому и даже непроизвольно искреннему Ваниному удивлению вдруг оказался пусть и не очень большой, но уже вполне сформированный не краник и не карандашик, а самый настоящий петушок, и петушок этот, что самое главное... петушок у маленького Ростика был нахально вздернут, то есть бесцеремонно возбужден, и смотрел он на Ваню нежно алеющим глазом полуоткрытой головки дерзко и даже, особо это отметим, задиристо...

- Ни фига себе! - непроизвольно проговорил-присвистнул Ваня, не без некоторого уважения и даже гордости за младшего брата поднимая на Ростика снизу вверх глаза. - Ты, блин, что... возбужден, что ли? - тут же, или, как еще говорят, "не отходя от кассы", непонятно с какой целью уточнил старший брат, как будто этот неопровержимый факт вызывал у него сомнение при определении визуальном. При этом Ваня, старший брат и студент первого курса технического колледжа, несолидно и даже как-то не очень непедагогично хихикнул. - Возбуждён, да?

Юный Ростик, ничего не отвечая на риторический Ванин вопрос, смущенно заулыбался... Да, юный Ростик был возбуждён! Наверное, мой читатель, возбуждение это имело скорее аспект физиологический, а не полноценно психологический, как это бывает, скажем, у мальчиков постарше, но тем не менее мы, мой читатель, должны со всей объективной непредвзятостью констатировать, что членик у Ростика был твёрд, и в этой своей весенней затверделости он уверенно стоял, полуоткрытой головкой вздымаясь кверху - к потолку...

Ну, и как было Ване, привыкшему считать младшего брата неисправимо маленьким, не удивиться и даже от этого самого удивления уважительно не присвистнуть, видя такое неприкрыто боевое состояние возбуждённого Ростика? Ах, напомнит мне памятливый читатель, Ваня уже видел петушка у Ростика, и тоже в боевом состоянии, когда утром заглядывал на правах старшего брата к беспечно спящему Ростику в плавки-трусики. И уже... уже, скажешь ты мне, мой терпеливый читатель, и скажешь, я думаю, непременно, если, конечно, ты действительно терпелив в наше нетерпеливое время, то есть читаешь внимательно и даже вдумчиво, а не скачешь торопливым будённовцем по тексту в поисках наиболее впечатляющих моментов... так вот: уже, скажешь ты мне, Ваня испытывал чувство некоторой невольной гордости, видя вполне немаленький огурчик у маленького Ростика... чему же, спросишь ты, он теперь удивился и даже присвистнул?

Да, отвечу я, всё так: и видел Ваня, и приятно был удивлен.... но то ли потому, что утром спящий Ростик лежал на боку и петушок его, во сне боевито торчащий, предстал перед Ваниными глазами в недостаточно выгодном ракурсе, то ли из-за невольной спешки, с какой Ваня совершил свой внезапный набег-созерцание, а только не утром, а именно теперь Ваня увидел-разглядел, каков петушок у Ростика, по-настоящему, - сейчас маленький Ростик стоял перед Ваней в полный, всецело доступный для обозрения рост, обеими руками прижимая к груди приподнятый край футболки, и точно так же - в полный рост - стоял перед Ваниными глазами вполне сформированный Ростиков петушок... Конечно, до Ваниного петуха, закалённого в несчетном количестве рукопашных схваток, ему было еще далеко, и даже очень далеко, и тем не менее... тем не менее, член у юного Ростика был симпатичен на вид, соразмерно толст в обхвате, имел не менее двенадцати сантиметров в длину и уже был окружен хоть и редкой, но вполне видимой изгородью из длинных волосков...

Не дождавшись от Ростика какого-либо ответа на свой глупо риторический вопрос, Ваня вновь перевёл взгляд на вздернутый в непонятном ожидании Ростиков членик. Рука Ванина безнадзорно, то есть сама собой, потянулась вверх - и Ваня, студент первого курса технического колледжа, в тот же миг осторожно тронул двумя пяльцами, большим и указательным, твердый горячий стволик. Затаив дыхание, маленький Ростик, даже не подумавший сделать хоть малейшее движение, которое каким-либо односторонним образом могло бы свидетельствовать о его нежелании контакта-соприкосновения с Ваниной рукой, с самым что ни на есть натуральным любопытством смотрел на волнующий процесс знакомства сверху вниз, по-прежнему безропотно прижимая к груди край умышленно поднятой вверх футболки.

- Дрочишь? - коротко проговорил Ваня, осторожно сдвигая вдоль ствола к основанию крайнюю плоть и тем самым целенаправленно обнажая алую и не менее симпатичную головку...

этот вырвался из Ваниных уст скорее непроизвольно и спонтанно, нежели в результате аналитических размышлений, но... что значит "непроизвольно", мой вдумчивый читатель? Разве не знаем мы оба, ты и я, что любой мальчишка и не только мальчишка, а и любой парень, который сам занимается уединёнными упражнениями, время от времени непременно хочет знать, а делают ли точно так же и это же самое его друзья-приятели?

Понятно, что вопрос этот снимается автоматически, если друзья-приятели делают это совместно или даже взаимно, что не такая уж экзотическая редкость в наше столь просвещенное время, но и в этом случае всё равно остаётся в душе некая бередящая душу неутолённость: а другие... другие - дрочат? И любопытство это не праздное и уж тем более не похотливое - в вопросе этом, прямолинейном и даже грубом на первый взгляд, заключен некий видимый мужской код, позволяющий идентифицировать себя с миром и другого с собой...

Конечно, если б у Ростика был маловнятный карандашик или не привлекающий никакого внимания краник, то у Вани подобный вопрос просто-напросто не возник бы. Но у юного Ростика, стоящего перед Ваней со спущенными штанами и поднятым вверх краем футболки, был хоть и не очень большой, но уже вполне сформированный полноценный петушок, и вздёрнут при этом горячий и твёрдый петушок был совершенно по-боевому, что вопрос... вопрос у Вани, старшего брата и студента первого курса технического колледжа, дрочит ли Ростик, вырвался сам собой.

- Как? - вместо ответа на прямо поставленный вопрос тут же своим - встречным - вопросом отозвался маленький Ростик, и отозвался, надо сказать, вполне бесхитростно и в целом честно.

Да и чего ему, юному Ростику, было хитрить или лукавить, если он, юный Ростик, безоглядно верил старшему брату и не просто верил, а и, что очень и очень важно, хотел с помощью Вани утолить-насытить своё проснувшееся весеннее любопытство! Какой смысл было играть с Ваней в кошки-мышки и прочие жмурки, если Ваня был старше и значит, что вполне естественно и даже несомненно, опытнее маленького Ростика! И Ростик, уточняя у Вани, что может значить-означать это не очень элегантное слово "дрочишь", был бесконечно и даже неподкупно искренен: "Как?" - спросил Ростик.

- Ну, как... что значит - "как"? - на какой-миг опытный и даже более чем опытный в этом деле Ваня совершенно неожиданно растерялся.

Да и как ему, семнадцатилетнему студенту первого курса технического колледжа, было не растеряться, если Ростик вполне серьёзно спрашивал о бесконечно простом и однозначно понятном.

- Как... - усмехнулся Ваня, в третий раз повторяя глупый вопрос маленького Ростика. - Берёшь вот так... пальцами, как я... или в кулак... вот так... - Ваня осторожно и вместе с тем уверенно обхватил твердый горячий членик Ростика своим не менее горячим кулаком, - и двигаешь... быстро-быстро... вот так... - многоопытный в этом деле Ваня заскользил кулаком, показывая.

Какое-то время Ростик стоял, не шевелясь - с любопытством глядя на Ванину руку, снующую взад-вперёд... ну, и что? Пару раз юный Ростик так, или почти так, сам себе делал - двигал пальцами по своей затвердевавшей пипиське и, не получив никакого ощутимого результата от подобной малоинтересной игры, занятия эти прекратил. И вот... вот - взрослый Ваня сейчас делал почти то же самое...

- А зачем... зачем так делать? - вполне естественно возник у Ростика следующий, для него, для Ростика, важный, а для Вани совершенно глупый и даже смешной вопрос.

- Ну... - опять растерялся Ваня и даже... даже руку остановил, осознавая бесконечную глупость заданного неугомонным Ростиком нового вопроса. - Что значит - "зачем"? Чтобы стало приятно... - голос Вани вдруг прозвучал как-то не очень уверенно, но прозвучал он так вовсе не потому, что он, Ваня, вдруг сам усомнился в приятности подобных занятий, а прозвучал его голос неуверенно потому, что сам вопрос, на который он только что ответил, показался ему, Ване, совершенно несуразным и не только несуразным, а вообще лишенным какого-либо здравого смысла.

- А ты дрочишь! - неожиданно рассмеялся Ростик.

- Кто тебе сказал? - вконец растерявшийся Ваня прытко вскинул вверх глаза, и взгляд его тут же встретился с весёлым взглядом маленького Ростика.

- Никто не сказал. Я сам видел, - Ростик, беспечно счастливый оттого, что нежданно-негаданно прищучил старшего брата Ваню, хитро прищурился.

- Где ты видел? Чего ты... чего ты, блин, выдумываешь... - начал было Ваня популярный в таких малоприятных случаях процесс отпирания, но Ростик не дал ему договорить.

- И вовсе я не выдумываю. Это было зимой... - Ростик, словно наслаждаясь Ваниной некоторой растерянностью, многозначительно замолк, не продолжая и ничего не поясняя.

- Ну, и что было зимой? - Ваня изо всех сил попытался придать своему голосу как можно больше небрежности и даже насмешливости, чтобы столь незамысловатым образом поставить маленького Ростика на место.

- Мы спать легли, а я сразу не мог уснуть... вот! - Ростик снова многозначительно замолчал.

- И что... что дальше? - в голосе Вани напускная насмешливость незаметно сменилась плохо скрываемым нетерпением.

- Ну, я не мог уснуть... А ты полежал какое-то время и говоришь мне тихо: "Ростик!", а я как будто сплю - не отзываюсь. А ты полежал минутку и снова меня позвал: "Ростик!", а я опять не отзываюсь... мы с тобой тогда еще поссорились, и я не хотел с тобой разговаривать.

Вот... я лежу, как будто сплю, и вижу, как ты перевернулся на спину, и одеяло твоё там, где пипи... - Ростик, увлеченный воспоминанием, хотел сказать привычное ему слово "пиписька", но, своевременно вспомнив, что Ваня не далее как утром за это слово его ругал, тут же благоразумно исправился, - где петушок, одеяло твоё стало колыхаться вверх-вниз... ну, так, как если рукой делать вот так, как ты мне сейчас показал... и еще ты сопеть стал, и кровать стала скрипеть... - Ростик на секунду умолк, вспоминая, не упустил ли он какие-либо важные для Вани подробности, но, ничего нового к уже сказанному не вспомнив, простодушно продолжил свой изобличающий Ваню рассказ. - Ну, и вот... я еще хотел перестать на тебя обижаться и спросить, что ты делаешь, а потом... я уснул, - неожиданно закончил Ростик и тут же, ни секунды не дав Вани для какого-либо ответного комментария-опровержения, посмотрел на Ваню уже не хитро, а со всей искренней силой своей неподкупной любознательности. - Ваня, ты дрочил, да?

Ну, и что было бедному Ване, не без некоторого внутреннего смущения выслушавшему из бесхитростных уст маленького Ростика столь бесхитростную и вполне житейскую историю, отвечать? Действительно, Ваня не раз и даже не два, а довольно часто делал именно так: негромко окликал Ростика и, когда Ростик не отзывался, что неоспоримо свидетельствовало о том, что Ростик уже спит, безнадзорно начинал играть со своим проявляющим в эти минуты непомерную активность петушком... для подобных игр у Вани предусмотрительно был припасён под подушкой носовой платок, который предусмотрительный Ваня всегда успевал подставить, едва петушок начинал конвульсивно дергаться в завершающих судорогах экстаза...

Утром Ваня платок либо стирал, либо прятал в ящик своего стола, чтоб постирать его днём, - и всё было шито-крыто: никто ничего не знал... И вот - на тебе: шито-крыто... Выходит, что маленький коварный Ростик однажды и даже не далее, как зимой, его, старшего брата и студента технического колледжа, самым что ни на есть банальным образом подловил за этим хотя и увлекательным и даже бесконечно увлекательным, но всё-таки одиночным занятием, и только спасительное малолетство Ростика не позволило сделать Ростику неоспоримо правильные выводы...

- Ну, Ваня... скажи: ты дрочил в ту ночь? - Ростик, хотя теперь и уверенный в том, что Ваня в ту ночь делал именно это, тем не менее решил всё-таки уточнить.

- Ну, наверное... - не без некоторого над собой нравственного усилия отозвался Ваня. - Может, и дрочил... - добавил он. И, чтоб маленький Ростик не особо возгордился своим коварством, тут же попытался расставить, как это принято говорить, все точки над "i": - Я иногда так делал... ну, играл со своим петушком... иногда... все это делают! - неожиданно закончил Ваня тернистый путь лавирования между правдой и вымыслом в отношении самого себя.

- А я не делаю...

Юный Ростик, всё так же доверительно стоящий перед Ваней со спущенными штанами и возбуждённо вздёрнутым петушком, хотел сказать только то, что сказал, и ничего кроме этого, но Ване вдруг почудился в словах младшего брата некий скрытый укор и даже тайное превосходство... ну, типа: все вы - онанисты, дрочитесь и тащитесь, и только я, маленький Ростик, чист и непорочен, как дева Мария, - вот что послышалось взрослому Ване в совершенно бесхитростной и однозначно не имеющей такого коварного смысла фразе юного Ростика!

понятно, что Ростик не только не мог всего этого подразумевать, но даже не мог так подумать, ибо, во-первых, в его юном лексиконе еще не было старорежимного слова "онанист", которое когда-то употреблялось в разных квазинаучных статьях бесконечно партийных светил отечественной медицины и которое ныне можно услышать разве что из уст замшелых и на весь мир озлобленных девственников, а во вторых - при ближайшем и более пристальном рассмотрении самого вопроса "кто есть ху" настораживать и смущать, исходя из здравого смысла, должно не здоровое и упоительное рукоприкладство, а, как говорится, очень даже наоборот... да, именно так: настораживать и смущать, исходя из здравого смысла, должно как раз таки отсутствие всякого стремления к оному рукоприкладству, и прежде всего и даже особенно тревожить должно такое отсутствие какого-либо стремления к рукоприкладству на определённом этапе жизни, и потому укорять кого-то в том, что он этим занимается - не просто глупо, а всё равно, что обзывать деву Марию "ночной бабочкой" или, не побоимся этого словосочетания, "валютной проституткой"...

Короче говоря, мой терпеливый читатель, маленький Ростик сказал только то, что сказал, и ничего более. И он, конечно же, был совершенно не виноват, что именно послышалось в его правдивых словах старшему брату Ване. А между тем, Ваня одномоментно посуровел.

- Ну, блин... много ты понимаешь! Я тебе что обещал? Наказать тебя за то, что ты чашку чуть не разбил... так? - Ваня проговорил это отрывисто и даже грубо, при этом несильно дернув Ростика за бедро и таким более чем наглядным образом как бы демонстрируя-подтверждая всю неукоснительную педагогичность своего первоначального намерения.

- Так, - безропотно согласился Ростик, к месту или не к месту вспомнив, каким волнующим словом заменил Ваня слово "наказание" не далее, как утром...

- Вот и давай... ложись! - коротко приказал Ваня, чуть отодвигаясь в сторону, чтобы дать возможность юному Ростику лечь на кровати - кверху попой для предстоящего наказания.

Не возражая и даже невольно выражая готовность быть полноценно наказанным за чуть не разбитую чашку, Ростик в тот же миг оказался на кровати и, скользнув коленями по покрывалу, вытянулся в полный рост, подставив голые круглые булочки - для наказания.

Ваня секунду-другую с невольным любованием смотрел на белоснежную, элегантно рельефную попку лежащего на животе маленького Ростика... рука его потянулась сама собой - и ладонь Ваниной безнадзорной руки гармонично и плотно легла на девственно оттопыренное полушарие... О, мой читатель! Надо ли говорить и объяснять, что всё это время, что Ваня с Ростиком разговаривал-беседовал, Ванин петушок, прижатый к ноге, не только не успокоился и не впал не забытье, а даже наоборот - разъярился и разошелся еще больше! И ярость эта была такова, что у Вани, студента первого курса технического колледжа, уже не просто сладко, а почти больно ломило в промежности, и ломота эта, бесконечно сладостная и вечно желанная, неутолимым жаром колыхалась-плавилась в непорочно сомкнутом отверстии его семнадцатилетнего зада...

Конечно, это была не попка Серёги, о которой Ваня время от времени импульсивно грезил по причине исключительно эстетических поползновений, и тем не менее... тем не менее, ощутив ладонью упруго-мягкое полушарие, Ваня, студент первого курса технического колледжа, невольно замер... да, Ваня замер, а ладонь его... ладонь его, наоборот, чуть колыхнулась, потому как Ростик, словно умышленно дразня эстетические чувства старшего брата, на мгновение сжал и тут же разжал бархатисто-нежные ягодицы... Ну, и что, мой читатель, скажи мне на милость, было Ване сейчас делать? Будь на месте Вани опытный или даже неопытный, но явно осознающий себя педераст - один из той невидимо многочисленной и неубывающей когорты самоотверженных и совершенно однозначных любителей попок, он бы, я думаю, не растерялся... да что там думать!

Любой, даже самый робкий любитель этих упругих полушарий при таком совершенно сказочном раскладе и сюжета, и самого юного Ростика, уткнувшегося лицом в подушку, не растерялся бы точно и даже... даже - не растерялся бы наверняка! Но Ваня... ах, мой читатель, мой вечно спешащий, нетерпеливо бегущий куда-то читатель! Разве ты еще не понял, что Ваня, семнадцатилетний студент технического колледжа, весь сексуальный опыт которого сводился пока лишь к забавам да проказам со своим неугомонным петушком, сам досконально еще не знал и со всей очевидностью еще не ведал главного и во многом для многих определяющего: кто он есть в этой жизни и в чем, в каких негасимых стремлениях заключается-выражается его истинная и непреднамеренная суть? Да и можно ли Ваню в этом укорять - все ли, спрошу я тебя, мой непредвзято проницательный читатель, знают всё это в семнадцать лет с той действительно неопровержимой очевидностью, с какой утверждают это для окружающих?

Знаю, читатель мой, знаю! Предвижу, что ты спросишь сейчас: а как же Ванины юные грёзы о попке друга Серёги? Разве эти мечты и грёзы не есть полноценное свидетельство Ваниных подлинных интересов? И разве его бесплодные усилия над телом Раисы, в пьяном забытьи валявшейся на одной из бесчисленных коек общаги, не говорят дополнительно о том, в чем выражаются Ванины интересы? Разве мало всего этого, чтобы поставить окончательный и несмываемый диагноз? Мало! - отвечу я, и здесь, мой читатель, я буду твёрд и совершенно непреклонен. Ибо разве такая уж редкость - суетливо скомканный или даже совсем неудавшийся первый в жизни половой акт с лицом противоположного пола? Разве в семнадцать лет, спрошу я, все такие лихие мачо, тарзаны и казановы, каких с неуёмной целенаправленностью в изобилии демонстрируют нам глянцевые страницы разнообразных благочестивых журналов? Ах, не надо обманывать! И не надо обманываться, добавлю я! И тот факт, что петушок Вани вдруг закапризничал и побрезговал совокупляться с бездонным чревом общедоступной Раисы, повсеместно используемой в общаге в качестве нехитрого и безотказного ебального станка, еще ни о чём не говорит ни прямо, ни косвенно, ни, если выразиться более понятно, дополнительно.

А что касается Ваниного непосредственного и даже как бы перманентного интереса, проявляемого к Серёгиной попе, то и здесь я бы не стал торопиться с выводами и определениями. Разве такая уж редкость - юные и даже горячие, но ни к чему конкретному не обязывающие эротические мечты-фантазии, имеющие легкий голубой оттенок? И разве в основе искренней дружбы двух самых обычных парней нет пусть даже глазу не видимой, пусть совершенно и однозначно этими самыми парнями в реале неосознаваемой, но неизменно присутствующей в их стремлении быть вместе вечного, как сама жизнь, налета гомоэротичности? Да, мой читатель, да и еще раз да: всё в этой жизни не так просто и, добавим, не так всё однозначно, как нам, нетерпеливым, порой этого сильно хочется в вечном нашем стремлении поскорее добраться, долететь, добежать до самого-самого главного...

Так вот, мой читатель, позволю себе повторить вопрос, заданный в самом начале предыдущего абзаца нашей неспешно разворачивающейся истории: что, скажи мне на милость, было Ване, студенту первого курса технического колледжа, в пол-оборота сидящему на краю своей собственной кровати, сейчас делать и предпринимать? Он, совершенно непроизвольно и даже бессознательно позабыв, что по попке в знак наказания юного и даже, как выяснилось, местами коварного Ростика нужно стегать и хлопать, в неком сладостном забытьи гладил упруго-мягкие ягодицы, тискал и мял их, и снова гладил, скользящей ладонью совершая круговые движения то по часовой стрелке, то против, между тем как его петушок, непривычно лишенный совершенно привычного для него, для петушка, самовыражения, в буквальном смысле сходил с ума... Выход был, и выход этот казался Ване единственным: оставить в покое нежную попку покорно лежащего на животе Ростика, оставить в покое самого Ростика как мимолетное и бесплодное наваждение... и в туалете или, еще лучше, в ванне самым прямым и непосредственным образом решить все проблемы посредством привычного и совершенно непроблематичного рукоприкладства... И Ваня, наверное, так бы и сделал - элементарно разрядился бы в ванной или в туалете, яростно и даже самозабвенно ублажая своего своенравного петуха, если б неугомонный Ростик новым своим вопросом не повернул брата Ваню совершенно в другую сторону.

Дело в том, что юному Ростику, какое-то время лежащему ничком с закрытыми глазами и мысленно следящему за всеми манипуляциям старшего брата Вани, всё это просто-напросто надоело... да, надоело! Выходило, что он безучастно лежал как какое-то непонятное и совершенно бесхозное полено, а Ваня, сидящий рядом, занимался всякой ерундой... и потом, юный Ростик ведь жаждал и предпринимал самые героические усилия для того, чтобы старший брат Ваня, у которого была большая и настоящая пиписька, наказал его, Ростика, в том таинственном и волнующем смысле, в каком он, Ваня, обещал наказать его первоначально, а вовсе не для того, чтобы лежать теперь ничком, ничего не видя и ни в чем не участвуя... нет, так юный Ростик не договаривался! И потому, повернув голову, он посмотрел на брата Ваню с некоторым недоумением:

- А ты чего не раздеваешься? - поинтересовался Ростик, действительно не понимая, отчего Ваня медлит.