В тишине раздался звук. Сначала он не мог понять, что это. Тот был не очень громкий, просто глухой стук. Звук того, как что-то ударилось обо что-то другое, и еще один, похожий на треск разрываемого металла – почти на грани слышимости он услышал женский вздох и проклятие. Он подошел к двери в ее спальню и попробовал открыть замок. Тот повернулся. Он на мгновение испугался, что она заперла дверь, но, очевидно, она этого не сделала. Но хотел ли он врываться в ее спальню или ванную, не зная, что происходит? Он постучал в дверь. Прошла минута. Он перестал дышать и прислушался. Он понял, что слышит, и забарабанил сильнее. – Мисс Миллер, Джесси, можно мне войти? Он ждал... в тишине звук был слабым, но безошибочно узнаваемым – женский плач! Он открыл дверь и вошел. Из этого коридора он мог видеть дверь ванной комнаты. Она была закрыта, но дверь в спальню оставалась открытой. – Мисс Джесси, с вами все в порядке? Он слышал хрипы, вдыхаемый воздух, за которым следовали судорожные выдохи. – Мисс Джесси? Скажите что-нибудь... вы в порядке? – Уходите. – Я... я не могу, вы же знаете. Я не могу бросить вас, не зная, что происходит. У вас есть с собой телефон? Вы можете позвонить кому-нибудь, если не хотите, чтобы вошел я? – А вы не можете просто убраться к чертовой матери? Оставьте меня в покое. – Я... я не могу. Пожалуйста, просто позвоните кому-нибудь, чтобы я знал, что не бросаю вас наедине с тем, что случилось. – Уходите, Кинкейд! Пожалуйста, пожалуйста! Он глубоко вздохнул, открыл дверь ванной и вошел. Сначала он не понял, что видит. Ванная была огромной, как и положено для инвалида-колясочника, длинной и широкой. Вероятно, она снесла стены, чтобы увеличить ее. В центре комнаты стояла большая широкая ванна. Она была керамической, но блестела серебром и розовым. Она была наполнена чем-то вроде воды с пеной, потому что он все еще чувствовал ее запах. Теперь на пузырящейся поверхности подпрыгивали и плавали куски каменной кладки и потолка, а с потолка свисала зазубренная металлическая конструкция, погружающаяся в воду, словно нос затонувшего корабля. Следующее, что он увидел, было тело женщины, лежащее на полу рядом с ванной в воде, пузырях и потолочной штукатурке. Ее голова была обращена к нему, но она лежала лицом вниз. Сверкающее кресло, которое должно было быть припарковано рядом с ванной, было отодвинуто на полметра, насколько это было возможно в комнате. – Где ваш сотовый? Не поднимая глаз, она подняла руку в сторону ванны. – Когда все рухнуло, он упал внутрь. Она подняла голову. Ее мокрые золотистые волосы рассыпались по плечам. Ее глаза были красными. Кожа ее спины, мягкие груди, бедра и попка были бледно-молочно-белыми, как у красавиц старого времени. Никаких салонов загара для нее. – Ты, наконец, увидел достаточно, Кинкейд? Он вошел в комнату и обнаружил небольшой встроенный шкаф, набитый тяжелыми пушистыми полотенцами. Он снял розово-красное полотенце и протянул его перед собой. – Накинь это на себя. Я встану здесь на колени, и если ты крепко обнимешь меня за шею, мы вытащим тебя отсюда. – Нет, почему бы тебе просто не уйти? Я дам тебе номер службы спасения округа, и они смогут меня вытащить. – Ага, ты и впрямь хочешь доставить Билли удовольствие? Она уставилась на него. – Ты можешь быть таким мудаком. – Когда пытаюсь. – У тебя имеются твои фотографии и большая часть истории, так что, тебе больше не нужно быть очаровательным. – У тебя нет ничего такого, чего бы я не видел раньше, а с тех пор как ты вышла замуж, у тебя нет ничего, чего не видели бы мужчины. Ты, правда, хочешь, чтобы сюда пришли спасатели и увидели тебя в таком виде? Наконец, она взяла полотенце, накинула его на себя и обняла его за шею. Он присел на корточки и попытался приподняться спиной. Он не удержался и хмыкнул. Она была тяжелым грузом, а не хрупкой маленькой девочкой. По крайней мере, килограмм семьдесят, может быть, больше. Но он устоял. Полотенце упало, но с этим он ничего не мог поделать. Он отнес ее в постель и уложил так осторожно, как только смог, стараясь не пялиться на ее попу или мягкую линию светлых волос на лобке. Несмотря на то, что она так долго просидела в инвалидном кресле, у нее на самом деле была хорошая задница. Он принес полотенце, отдал его ей и смотрел, как она расстилает его, чтобы прикрыть грудь и попу. Ее ноги свисали. Она посмотрела на него всего мгновение, затем повернулась лицом к кровати, икнула, закашлялась и снова заплакала. Он неловко постоял, потом заметил на ее левой ноге ниже колена кровь. – Ты порезалась? Когда она не ответила, он вернулся в ванную, дал воде стечь из ванны, нашел ее аптечку с йодом, кремами с антибиотиками и чистой тряпкой. Он почистил рану и обнаружил, что это был длинный, довольно неглубокий порез чуть ниже колена, сантиметров на десять ниже. Что-то металлическое и острое рассекло кожу. Он сделал все возможное, чтобы остановить кровотечение, смазал порез йодом, а затем антибиотиком и использовал три бинта, чтобы замотать его. – Ты этого даже не почувствовала, не так ли? Слезы продолжали течь вместе с судорожными вдохами. Наконец, она подняла голову и уставилась на него. – Ты хочешь написать свой рассказ в самый худший день в моей жизни? – Я знаю, что это было тяжело. – Ты ничего не знаешь, Кинкейд. Она повернулась на кровати и указала на большую картину на противоположной стене, которую он даже не заметил. Он понял, что это было, когда увидел молодую женщину в платье, лежащую в одиночестве в открытом поле. На заднем плане виднелись два дома или дом и ферма, но она лежала одна. Это был «Мир Кристины» Эндрю Уайета. Он не знал, как можно быть образованным человеком в двадцать первом веке и не быть знакомым с ним, но удивился, увидев на ее стене репродукцию. – Я держу ее там, чтобы напоминать себе. Большинству людей, знающих эту историю, так грустно за маленькую девочку-калеку, оказавшуюся в глуши, в одиночестве. Какая у нее могла быть жизнь? И все же, говорю я себе, у меня есть сверкающее кресло, которое доставит меня куда угодно, фургон, который доедет куда угодно, где есть дороги, и дом, открывающий для меня двери. У меня также есть друзья, и я служу определенной цели. Она посмотрела на него, и крупные слезы хлынули и покатились по ее прекрасным скулам. – А потом моя лучшая подруга, женщина, которая спасла мне жизнь и дала мне эту цель, умирает в одиночестве, а я не знала, что она мертва. Я прихожу домой, чтобы впервые за долгое время пойти на поздний ужин с довольно симпатичным мужчиной, и когда вытаскиваю себя из ванны, подъемник, который я установила на потолке, поддается, вырывается из потолка и сбивает меня на пол. Просто чудо, что он не упал и не убил меня. Он сбросил мой сотовый со стула в воду. Я всегда приношу его в ванную на всякий случай. Так что, случись это в любой другой вечер, и я была бы там одна и не смогла бы позвать на помощь. Может быть, я смогла бы сесть в кресло. Я довольно сильна, но мокрая, со скользкой пеной для ванны, может быть, и нет. Тогда мне пришлось бы вытаскивать себя за ногти из этой комнаты и ползти по кафельному полу к домашнему телефону у моей кровати. Она оглянулась на «Мир Кристины». – Я бы ползла, как и она. Прошло почти столетие после ее времени. Был такой бурный прогресс, но я все равно ползла бы как животное, как младенец, который так и не научился ходить. Она вытерла слезы, а затем пузырек соплей с одной стороны ее красивого лица. – Ты говоришь, что знаешь, Кинкейд. Ты пытаешься быть добрым, но это не так. Никто, кроме тех кто сидит в кресле, не знает, каково это. Ты даже не можешь притворяться, потому что, если тебе надоест играть, ты можешь встать и уйти. Она глубоко вздохнула. – Я попала в это кресло пятнадцать лет назад и должна была научиться так жить. Пятнадцать лет спустя ничего не изменилось. Вдали от этого кресла, вдали от моих механизмов, я – все еще человек лишь наполовину, и это никогда не изменится. Через двадцать или тридцать лет, что бы ни говорили фантасты, я все равно буду ползать. Она прикусила губу и заглянула ему в глаза. – Как и Марта, я состарюсь, но без мужа, без детей. У меня будут друзья, люди, которым я помогла на этом пути, но у людей своя жизнь. Они не будут жестоки, они попытаются оставаться на связи, но этого не сделают. Они уплывут, и однажды кто-нибудь придет сюда, когда от меня не будет вестей, и найдет меня в постели, как Марту. В ее взгляде был вызов. – Вот почему я плачу. Вот почему я никуда с тобой не пойду. Заставь меня чувствовать себя лучше после моего дня и моей несчастной жизни, и если ты все еще хочешь, я могу подумать об этом позднем ужине. – Ну, я не могу дать тебе никаких глубоких мыслей или советов. Могу лишь просто сказать, что, хотя то что произошло в твоей ванной было довольно тяжелым для тебя, я должен сказать, что для меня это был самый яркий момент моего дня. Ты – самая горячая штучка, которую я видел на этой неделе, может быть, в этом месяце, а может, и дольше! Она уставилась на него, потом покачала головой, но не смогла сдержать улыбки. – Боже, мужчины такие свиньи. Немного сисек и попки, и вы думаете, что мировые проблемы сами о себе позаботятся? – Это упрощенно, но для большинства парней все в значительной степени именно так. Она стерла оставшиеся слезы и вытерла нос краем полотенца. – Почему я вообще думаю об этом? – Как ты и сказала, прошло много времени. Она бросила на него взгляд, который он инстинктивно узнал. – Ты действительно думаешь, что я – горячая штучка? Мне сорок, и я толстею. – Даже сорокалетняя и толстая, ты – довольно горячая. Мне не пришлось отворачиваться в отвращении, как ты могла заметить, и у тебя отличные ноги. Она уставилась на них. – Я каждый день делаю зарядку. Не хочу, чтобы у меня были засохшие палочки. Но ущерб уже нанесен. У меня хорошие ноги, но когда-то они у меня были отличные. – Они все еще неплохие. Ты не хочешь куда-нибудь пойти? – Приведи сюда мое кресло. Ты можешь катить его с помощью рычагов управления, а одежда, которую я собиралась надеть, лежит вон на том стуле. Положи все на кровать, приведи кресло, а потом выйди и дай мне немного побыть одной. – Ты собираешься кому-нибудь звонить по поводу той маленькой неприятности в твоей ванной? – Зачем? Кто выйдет в субботу вечером на ремонт потолка, который можно сделать в понедельник? Я могу делать обтирания губкой, пока его не починят. Это будет не в первый раз. *** Когда они ехали в Восточную Палатку по федеральному шоссе 17 в сторону центра города и Мемориального моста, пересекающего реку Сент-Джонс, Кинкейд не мог понять, насколько сильно изменился маленький город за последние двадцать лет. Вдоль артерий, питающих главную улицу, которая, входя в Палатку, поворачивала на Рид-стрит появились новые предприятия. Когда они приблизились к мосту, Джесси Миллер замедлила скорость. Она включила сигнал поворота, когда они приблизились к железнодорожному вагону-ресторану, стоящему, как выброшенный на берег кит, посреди квартала предприятий, с табличкой с надписью «Ангельский вагон-ресторан». Посмотрев через два квартала на реку, она сказала: – Это Ангельский. Самое горячее место для старшеклассников за последние сорок лет, и здесь подают лучшие гамбургеры в мире. – Я слышал об этом. Даже в Джексонвилле мы слышали об Ангельском. Въезжая на переполненную стоянку на соседней улице, она сказала: – Я всегда любила это место, но оно вводит меня в ступор. Кинкейд бросил на нее взгляд, когда она выключила зажигание. Она смотрела в сторону реки, хотя той не было видно из-за стоящих между ними зданий. – В тот год я училась в выпускном классе. Я была здесь с кучей моих подруг из команды поддержки, парней из футбольной команды и кучей других моих друзей, которые веселились. Был вечер пятницы. А потом мы услышали это – конец света. Она сидела неподвижно. – Это прозвучало так, как должен был прозвучать ядерный взрыв. Здание и впрямь содрогнулось. На стойке передо мной была моя кока-кола в одном из тех старомодных стаканов для кока-колы, и она колыхалась. Мы выбежали. Его было видно с дороги, прямо за рекой. Это был огромный бензовоз. Сегодня я не думаю, что ему даже позволят пересечь мост. Это на самом деле повредило фундамент моста с той стороны. Взрыв был настолько сильным, что получила некоторые повреждения одна из статуй военнослужащих Первой мировой войны, стоявших у входа на эту сторону моста,. У нее было отсутствующее выражение лица, как будто она и впрямь на мгновение вернулась туда. – Был сильный ветер, на самом деле через город готовилась прорваться гроза, и мусор... мусор, такой как конфетти, бумага, ткань и прочее... реально кружился на ветру. Я стояла там, на улице. На самом деле я стояла одной ногой на улице, а другой – на тротуаре. Все движение остановилось. Что-то плыло по ветру. Я подумала, что это – дождь, но когда оно обрушилось на меня, я просто протянула руку и схватила. Оно было легким как шелк, потому что это и был шелк. Это был кусок шелкового носового платка. – Я посмотрела на него и не поняла, что вижу, но увидела две буквы, вышитые серебром на красной ткани – ЭЭ. Тогда я понятия не имела, что означали эти буквы и кому принадлежал носовой платок. Мы узнали об этом на следующей неделе. Они принадлежали женщине по имени Элиза Эббот. Она была замужем за репортером здешней газеты, Клинтом Эбботом. Она гуляла за его спиной с одним из тренеров в средней школе. Она была со своим любовником, когда они взорвались, врезавшись в тот бензозаправщик. Конечно, тогда мы об этом не знали. Это все выходило постепенно. Люди об этом сплетничали, но никто не хотел много говорить из-за ее мужа. Она вытащила ключ из замка зажигания и открыла дверь, когда инвалидное кресло встало на место. – Я сохранила платок. Ниже по реке нашли несколько документов, доказывавших, что женщина в пикапе с парнем была женой Эббота, но меня это беспокоило. Однажды я поехала туда, а он был в офисе «Палатка дейли Ньюс». Я попросила разрешения поговорить с ним, и он вышел ко мне. Он спросил, чего я хочу, и я сказала ему, что была у Ангельского в ночь взрыва. Я рассказала ему о куске носового платка, упавшем с неба, и отдала его ему. Он заплакал. Она соскользнула с водительского сиденья в кресло, которое опустилось, когда подошел Кинкейд. – Вот о чем я думаю в те дни, когда начинаю слишком жалеть себя. Я думаю об этой глупой женщине и о муже, которого она бросила. Она больше никогда не увидит рассвета. А я увижу. Как я уже говорила, это заставляет меня сосредоточиться на том, что важно. Он последовал за ней в заднюю часть вагона-ресторана, где, как он заметил, был установлен пандус. Конечно, даже в Палатке Закон об американцах с ограниченными возможностями имел влияние. Несколько человек поздоровались с ней или тронули ее за плечо, когда она проезжала мимо. Когда они вошли в закусочную, в одном конце стойки было отверстие, куда входили и выходили повара и официантки. За столиком, ближайшим к двери, в которую они вошли, сидела группа из четырех подростков. Кресло никак не могло пройти по узкому проходу между стойкой и столами к любому из других столов, которые все были заполнены. Взгляд, брошенный на подростков лысым мужчиной, держащим лопатку на гриле, заставил их поспешно встать и спуститься вниз, чтобы найти другие свободные места дальше по вагону. Джесси развернула кресло боком, чтобы сесть за стол. – Что бы вы хотели? Я угощаю? – А что тут есть еще? – спросила она, а затем сказала молодой официантке: – Фирменное блюдо со всем, жирный картофель фри и вишневую колу. – То же самое, – сказал Кинкейд, когда официантка посмотрела в его сторону. Фирменным блюдом закусочной, когда его принесли, был толстый четырех с половиной килограммовый гамбургер на булочке с маслом, толстые ломти лука, помидоров и салата. Ничего особенного, но вонзив в него зубы, он не мог поверить, насколько тот был хорош. Он забыл, насколько они хороши. Она молча посмотрела на него, когда он проглотил огромный кусок жареного гамбургера и заправки, и сказала: – Не пытайся этого понять. Это – волшебство. В течение десяти минут они почти не разговаривали. Наконец, оба закончили. Она сунула в рот последнюю, невероятно соленую, хрустящую и жирную картошку фри и сказала: – Теперь я чувствую себя гораздо более человеком. Ты был прав, Кинкейд. Спасибо. Я рада, что ты заставил меня пойти с тобой. – Просто называй меня «Хороший нагибатор». Она откинулась на спинку стула и сказала: – Ладно, давайте займемся делом. Сорок пять минут спустя они заказали по третьей кока-коле и потягивали ее. Он выключил диктофон и сказал: – Это – все что мне нужно. Спасибо, что была так откровенна. – Не за что. Ты готов уйти? – Неужели со мной так тяжело разговаривать? – Ты сказал, что это – бизнес. – Это и был бизнес. Ничто не говорит о том, что мы не можем поговорить еще некоторое время. Она посмотрела на огромные часы со стеклянным циферблатом, помещенные высоко над прилавком. Часы показывали пол-одиннадцатого вечера. – Сейчас час колдовства. Когда часы начнут отбивать полночь, я превращусь в очень уродливую ведьму. – Хорошо. Я закажу счет и... – Ты не понимаешь шуток, не так ли? У нас есть немного времени. Она сделала глубокий вдох, который соблазнительно выделился на фоне голубой блузки, которую она носила. Она была здорова. – Что бы ты хотел узнать, мистер Кинкейд? – Почему ты застрелила своего второго мужа? – О, ты слышал эту историю? – Да. Вроде как привлекает внимание. Ты все еще вооружена прямо сейчас? – В моей сумочке, где я смогу достать его. Как я уже говорила, у меня есть разрешение на скрытое ношение оружия. – Что это за история, если ты не против об этом поговорить? – Мне легче рассказать тебе всю историю. Ты не против провести здесь несколько лишних минут? – Никакой потери, кроме времени. – От всех этих разговоров я проголодалась. Всю следующую неделю мне придется сидеть на диете, но не мог бы ты заказать мне чашку кофе... здешний кофе – тоже лучший в штате... и кусочек вишневого пирога? Он улыбнулся: – Ты доишь меня изо всех сил, не так ли? – По правде говоря, у меня не так уж много возможностей, и я наслаждаюсь этим вечером гораздо больше, чем когда-либо представляла себе сегодня днем. Он сделал дополнительный заказ. – Я познакомилась со своим мужем в средней школе. Это была типичная история любви старшеклассницы. Я была главной болельщицей. Большие сиськи... как мне говорили... отличные ноги, и я была чертовски гибкой. Неудивительно, что Джонни – так его звали, Джонни Миллер, – был от меня без ума. Он был, как ты можешь догадаться, защитником в команде «Палатка Пантерс» в тот год, когда мы вышли в финал штата. Он мечтал стать профессионалом, но мы оба знали, что он, в конечном итоге, будет работать на бумажной фабрике, а я забеременею, у меня будут мальчик и девочка, и я стану домохозяйкой. Она отправила в рот вилкой кусок вишневого пирога и сделала с ним то, что было почти незаконным. Кинкейду пришлось изменить позу, и он уловил легкую ухмылку, которую она ему подарила. – На следующей неделе мне придется морить себя голодом, но оно того стоит. – Он и впрямь устроился на фабрику и довольно скоро стал зарабатывать хорошие деньги. Я забеременела, но поскользнулась в продуктовом магазине и упала. Просто поскользнулась и упала, но потеряла ее. Мы не могли подать в суд. Управляющим был его дядя, и он бы потерял работу. В любом случае, никто не виноват. Поэтому мы продолжали пытаться, но ничего не выходило. – Джонни был отличным парнем, но начал пить, когда ему было четырнадцать, а с возрастом становилось все хуже и хуже. Он никогда не прикасался ко мне, когда пил. Он не был злым пьяницей, и ему всегда удавалось добираться до работы, но были выходные, когда ему просто не удавалось встать с кровати или с пола, где бы он ни приземлился. Потом была вечеринка в пятницу вечером, где собирались объявить о его повышении, и в то утро он начал пить. По дороге к муниципальному центру в садах Азалии он свернул на встречку и врезался в грузовик доставки «Будвайзера». Это было похоже на самую плохую шутку. Кинкейд поймал себя на том, что тянется, чтобы взять ее за руку. – Мне жаль. – Это было целую жизнь назад. Иногда мне приходится смотреть на нашу свадебную фотографию, чтобы напомнить себе, как именно он выглядел. Она покачала головой и сказала: – В любом случае, на этом моя история заканчивается. После смерти Джонни, как я уже говорила ранее, я встретила Марту и, в конце концов, решила, что хочу продолжать жить, и начала понемногу заниматься волонтерством. Примерно через два года после смерти Джонни я вспомнила, что я – женщина. Это хороший способ сказать, что я чертовски возбудилась. Одна из девочек-подростков, сидевших рядом с ней, громко хихикнула и ткнула своего парня в ребра. Джесси полуобернулась. – Да ладно, будто ты не собираешься сделать Донни минет, как только выйдешь отсюда? Будь реалисткой и обрати внимание на свой собственный разговор. Повернувшись к Кинкейду, она сказала: – Итак, как я уже сказала, я очень возбудилась. А некоторые парни все еще вели себя так, будто я прилично выгляжу. Я позволила нескольким подругам устроить мне несколько свиданий. Я не собираюсь говорить тебе, что сначала это было странным. Я не знала, чего ожидать и как себя вести. Почему-то мне казалось, что я обманываю парня, потому что тот получает только половину пакета. Было несколько раз, когда я делала то, о чем сожалела, просто пытаясь компенсировать то, что была в кресле. – Потом подруга познакомила меня с Лэнсом. Его и правда так звали – Лэнс, и он был как глоток свежего воздуха. Он целовал мне руку, когда его мне представляли, и на каждое свидание приносил цветы. Иногда он звонил мне вечером, когда у нас не было свидания, потому что ему просто нравился звук моего голоса. Это было довольно ошеломляюще. – Был один раз, когда мы пошли в ночное место... на самом деле просто в бар с танцполом... и сидели рядом, когда какой-то парень пошутил о том, что я зря трачу место, которым может воспользоваться женщина с двумя хорошими ногами. Лэнс бил его до тех пор, пока я не подумала, что он собирается его убить. Он вырубил двух парней, пытавшихся его остановить. Лэнс был крупным парнем. Метр девяносто шесть. Он притащил парня за волосы к моему столу и сказал, что если тот когда-нибудь скажет что-нибудь хоть отдаленно оскорбительное про меня или обо мне, он выбьет ему зубы и заставит их съесть. Разговор за столом прекратился. – Я знаю-знаю, я должна была что-то заподозрить, но я так долго чувствовала себя куском мусора, уродкой, что когда мужчина относился ко мне так, мне было приятно, я чувствовала себя в безопасности, чувствовала себя желанной. Кинкейд кивнул. – Да, понимаю. – Итак, ты знаешь, что было дальше. Я узнала, что парень, что не против избиения мужчин, не против также избиения и женщин, но это было после того, как я вышла за него замуж. Мы встречались четыре месяца, и он сказал мне, что будет лелеять меня и заботиться обо мне до конца моей жизни. Это продолжалось около трех месяцев. – В первый раз он ударил меня, когда подумал, что я наклонилась и слишком сильно показала свою грудь парню, с которым когда-то встречалась, когда мы ходили за продуктами. Я встретила его в одном из проходов, уронила коробку с хлопьями, и он наклонился, чтобы поднять ее для меня. Лэнс подождал, пока мы не доберемся до дома. Он даже не повысил голоса, просто вошел следом за мной, позвал меня по имени, а когда я повернулась, чтобы посмотреть, что ему нужно, он ударил меня тыльной стороной ладони и сбил с кресла. Он рассек кожу под моим правым глазом. Он даже не собирался отвозить меня к врачу, но я сказала, что если не пойду, то получу большой шрам, и все будут спрашивать, что случилось. – Я позвонила в больницу Марте, та приехала и забрала меня. Там был помощник шерифа, и Лэнс ничего не мог поделать. Позже тем же вечером он поехал к дому Марты. Райли все еще был жив и вышел, вынеся заряженный дробовик, и сказал Лэнсу, что если тот не уйдет через тридцать секунд его не будет в живых, чтобы сожалеть о своей глупости. Лэнс ушел, но продолжал звонить мне и извиняться за безумную ревность. Через некоторое время он меня измотал. Я не хотела снова оставаться одна. Я вернулась к нему, но прежде чем вернулась, Марта заставила меня купить специальный пистолет тридцать восьмого калибра и получить разрешение на ношение оружия. – В первый вечер, когда я к нему вернулась, он вошел раньше меня и, говоря, что любит меня, ударил кулаком по лицу. Должно быть, я на мгновение отключилась. Когда пришла в себя, он тащил меня по полу за волосы, говоря, что я опозорила и унизила его, и он собирается выбить из меня это неповиновение, научить меня быть хорошей женой. Она уставилась в пространство, и Кинкейд подумал, что каким-то образом она снова была там. – Я никогда в жизни так не боялась. Я плакала, умоляла, говорила ему, что мне жаль, и я больше никогда так не поступлю. Он снова ударил меня. Потом пнул в живот и рассмеялся. Сукин сын рассмеялся. Я лежала на полу, а моя сумочка была у меня в правой руке. Он наблюдал за мной, когда я вытащила пистолет тридцать восьмого калибра. Я не думаю, что он и впрямь думал, что я воспользуюсь им. Первая пуля попала ему в верхнюю часть правой ноги, в бедро. Вторая попала в левую руку. Я собиралась добраться до его сердца. Она отхлебнула кофе. – Он убежал, и это единственное, что спасло ему жизнь. Я собиралась его убить. Я даже стреляла в него, когда он бежал, но промахнулась. У этого сукиного сына хватило наглости попытаться отдать меня под арест за нападение на него, но у меня было заключение врача и фотографии, а также тот факт, что слишком много людей знали, каким мудаком он был на самом деле. Прокурор штата дал ему возможность отказаться от обвинений и навсегда уехать из Флориды или поехать в Райфорд на от двадцати лет до пожизненного заключения за нападение и намерение совершить убийство. Он решил уехать. Это было хорошо для него, потому что я бы его убила, если бы увидела в ближайшие несколько месяцев. – Я верю, что ты бы это сделала, – наконец, сказал Кинкейд. Их по-прежнему окружала тишина. – Я бы сделала это. Вот и вся моя история. Я вышла замуж за алкоголика, а потом за насильника. – Тебе не раз не везло с мужчинами. – Ты и половины не слышал. Она опять повернулась к сидевшим за столом подросткам и сказала: – Можете с таким же успехом послушать чей-то еще разговор, потому что мы отсюда уже уходим.