Подкатегория: без секса
Всем тем, кто знает, что Любовь во всех горах, во всех Мирах не промахивается и что она всегда попадает в цель (хоть дважды, хоть трижды), посвящает автор эту незамысловатую вещицу, наполнив её немудрёными истинами.
"Мы играем, во что захотим. Мы упали - и летим, и летим... А куда, не знаем! До поры, до поры. Мы слепые по законам игры. Послушай: ветер свистит атональный мотив, Ветер назойлив, ветер игрив. Он целует меня! Он кусает меня! А тем, кто сам, добровольно падает в ад, Добрые ангелы не причинят Никакого вреда никогда! Глупые ангелы... никогда, никогда!"
"Нисхождение". Глеб Самойлов, "Агата Кристи". Альбом "Позорная Звезда"
***
Точно, сверху, - сверху и чуть сзади. Подпустили и пропустили. Мда, близко очередь легла. Ну, сука, сказал же козлам горным, - проверьте! Уй-й! Чуть не зацепило, сука. Блядь, полный рот дряни какой-то, листья, ещё чего-то. Хорошо бы, гусеница какая-нибудь, или, там, жучок-паучок, тоже ништяк. Сколько ж мы не жрали? Ну, нормально мы не жрали, наверное, месяца где-то, два, наверное, а так-то, - так-то, с позавчера. Блядь, да у них там, что - склад, что ли?! Сука, патронов нихуя не жалко! Эх, у меня два рожка, полных - это тридцать да тридцать, шестьдесят что ли. Докатился, блядь, сосчитать не могу. И в "калаше" с треть примерно, - кстати, надо бы магазин перекинуть. Хуй там. Рожки у меня в "лифчике", и так мне сейчас удобно на них лежать. А вот гранату в подствольник, это я очень даже запросто.- Командир, там "гасконцев" трое, - громко шепчет Славка, - и сто процентов я уверен, два хохла этих, что позавчера от нас. Блядь! Камень сечёт, курва, всё в башку летит! У-у.
- Говорил же, возьми каску. Ты откуда знаешь, что гвардейцев трое?
- Во, затихли. Знаю. Они впереди шли, я ещё вчера про след тебе говорил, вот, а нас просекли, что мы им в затылок дышим, и ложбинкой на скалу, повыше вышли. И сбоку получилось. Это, командир, называется "обходной манёвр".
- Теоретик. И стратег ещё. И ещё - самая-самая моя Любовь, - последние слова я шепчу совсем тихо, но так всё же, чтобы Славка услышал, это ему всегда нравится, а сейчас и подавно.
- Ну. Это всё я. Чему-то Дед учит, чему-то - ты. Уй! Суки неметкие, голову же не подними. Что делать-то будем, надоело валяться: ни поссать, ни посрать.
- Чем ты срать собрался, интересно мне, - сквозь зубы ворчу я, ведь эти сверху опять в три ствола заработали, по смене они там, что ли, а сам соображаю, что же нам, и в самом деле, делать-то. - Славка, какого хуя не проверили, ясно же было сказано, чтобы Валид с Артуром поверху прошли, - так нет, спереди попёрлись.
- Ну как, авангард ведь. Ладно, чо уж теперь.
- Ну да, теперь-то Валиду с Артуром всё до винта. А ещё теперь вот что. Гамаев! Щас мы с тобой, так вот, лёжа, две очереди, куда попало! Понял? По команде.
- Понял, - глухо, в лесной мусор и себе в бороду отвечает Гамаев, пожилой аварец, он лежит чуть слева от нас со Славкой.
- Славян, пока те не врубятся, что пальба в белый свет идёт, отползай к Валиду, возьмёшь у него гранатомёт, и шмальни в их сторону.
- Погоди, Ил, у нас же ни одного фугаса, кумулятивные только остались, - ну, шмальну, и хули толку, - сам рассуди, командир.
- Вот мы и вляпались сейчас поэтому! Рассуждают все у меня! Каждый суслик - агроном, блядь.
- Есть ползти к Валиду и произвести из РПГ-7Д выстрел по...
- Слав, не время, брось. Ты не дуйся, ты слушай: шмальнёшь, постарайся прицел повыше взять, даст Аллах, "гасконцев" мусором накроет. Во, опять притихли. Камешками, там, посыплешь их, - пока они там то да сё, я... Понял?
- Не понял! Опять, сука, сам. А я?
- А ты! Ты из РПГ лучше всех стреляешь, самородок. Слав, я тебя Христом Богом. Ну, готов?
- Ни хуя я не готов! Так. Погодь, я снайперку тут. Ладно? Ну, так, командуй.
- Переждём. Щас они, снова... перезарядятся.
И мы ждём, пока те, наверху, снова смолкнут, - очереди короче стали, - стволы греются, что ли, а может, патронов нет. Хорошо бы... Славка, покопошившись, освобождается от ремней, на которых у него как-то по-особенному подвешена СВД.
"Самородок, - с привычным восхищением думаю я, - надо же так стрелять, в его годы. Блядь, как же мне его всё-таки убедить, чтобы он в горы снайперку не брал, толку тут, в лесу от неё, самозарядной. Шишки он сбивает классно, это я как честный человек... А как заботливый командир. Чёрт, люблю я его, аж... Если что, не допустите, все наши Боги. Хотя конец сентября, в горах повыше листва уже попадала. Всё равно, лучше бы он с "Калашниковым", так бы мне спокойней".
Пора! Я резко перекатываюсь на спину, резко толкаю Славку коленом, резко выкрикиваю команду на абхазском, - это для тех моих, что лежат ниже и позади нас, - вжавшись узлом банданы на затылке в землю, - в камни, блядь! - и, чтобы не оглохнуть, прижав левое ухо к плечу, выталкиваю автомат поверх себя, плашмя, - ухватив левой рукой затыльник приклада, прижимаю его к животу и даю очередь. Зажмурившись, и тут же открыв глаза, смотрю, как вверх, кувыркаясь и разбрасывая злые золотые закорючки-искорки, летят из моего "калаша" гильзы. Всё. Коротко. Не было у меня нихуя трети магазина, оказывается! Ладно, пальба идёт нормальная, а Славки уже рядом нет, - я отвожу свой автомат в сторону, снова переворачиваюсь на живот, - ебать, что ж такое, так мои мужики все патроны расстреляют! - чо там Славян? - ага! - я вижу, что он уже у тел Валида и Артура. Так. РПГ. Чуть выше, Сладкоежка!
- Выше чуть, Сладцев! - надеюсь, он меня слышит.
Есть, - вижу! Ни черта не слышу, - мне заложило всё-таки уши очередью, которую я дал, - но я вижу! Позади Славкиных ног, - он лежит тоже, как и стреляющий куда-то вверх, лежащий слева от меня Гамаев, на боку, - и позади ног у Славки, вниз по пологому склону, переходящему в овраг, раскалённой струёй, странным горизонтальным смерчем завивая внутри себя тучку пыли, горящей палой листвы и мусора из лесной подстилки, бьёт выхлоп РПГ. Между стволами редколесья вверх по склону пошла, оставляя за собой серо-чёрный след, граната. Славка, умничка мой.
Пошёл! Я ору, чтобы все прекратили огонь, могут ведь меня! - особенно, те из моих, что лежат ниже, - но время! - и я, стиснув зубы, уклоняясь несколько вправо, не особенно пригибаясь, бегу наверх. Граната! Это громко, это я услышал. У меня привычно немеют губы, на скулах натягивается кожа. Так. Автомат в левую руку, палец на спуск подствольника. Тяжелый, сука. Приклад локтем, к боку. "Стечкина" правой достать. Умничка Славка, как он мне его закрепить посоветовал, предохранитель. Прямо, меж тех двух осин, что ли, чёрт их. Чо ж меня сверху-то не встречают. Это хорошо, а вот какая сука, какой горный козёл у меня сзади бьёт? Пули, блядь, по стволам этих осино-буко-вязов. Так, если я правильно прикинул, ещё правее. Я должен на них справа выскочить, сбоку, слева для них получается. Вот они! Пятеро, умничка Славка, пятеро. Ага, это тут у них два валуна, как бруствер, они за ними пригнулись, вот меня и... Заметили! Ну-ну.
вдруг чувствую, что у меня остановилось сердце, влёгкую, - ну, оно-то мне сейчас и ни к чему, - и я, не чувствуя сердца, перестаю дышать, - а это трудно, но ведь только так я не промажу. Всё происходит очень быстро, настолько быстро, что я и не успеваю подумать, осознать это "быстро", - я каждый раз после боя поражаюсь, как и насколько быстро всё это происходит, какое там, на хуй, "замедленное кино"!
Я увожу, - корпусом и прижатым к боку локтём, - ствол "калаша" влево и немного вверх, - выпрямляюсь и раскрываюсь, сука, - но это никак по-другому, - выпрямляю правую, прижатую к груди руку, и, не доводя даже до уровня глаз "Стечкин", жму на спуск, - я должен первыми успокоить двоих ближних ко мне "гасконцев", сначала одного, быстро, - и второго потом, ещё быстрее, пока.
Выстрел! Но вместо ожидаемого мною одиночного, глуховатого гавканья, "Стечкин" в моей вытянутой руке, на уровне груди, выдаёт тракторную очередь! Предохранитель, сука! Вместо одиночного, я по запару на "автомат" его. Пистолет в моей руке, слившись бешено мелькающим затвором в размытое пятно, дёргается у меня в руке, потом, отчаявшись вырваться из моей хватки, складывает импульсы отдачи от очереди в один, тягучий, и неспешно, но неудержимо уходит вправо и вверх, я зачарованно смотрю, как сплошной, неразрывной латунной дугой из него из него идут вправо же гильзы.
Но я попадаю! Не как хотел, но попадаю, - а эти пятеро очумели совсем, как кролики перед удавом, - да это и понятно, - ха, тоже за латунной дугой, отходами жизнедеятельности моего "Стеча". Первые дырки на груди ближнего ко мне, - так я и хотел, - вспухают и кровью дымятся, потом на плече. Похоже, прав Славка про хохлов, морда у этого вполне славянская, - потом очередь идёт выше и вправо, - бедро и пах лежащего выше и правее.
Бородатый какой-то, "казаче", и я холодным каким-то, не очень контролируемым мною, в общем-то усилием перевожу взбесившийся, дорвавшийся до ГЛАВНОГО, до того, для чего он сделан, до крови, "Стечкин" ниже, на третьего, - тоже борода, - и у него тут же, поверх его чёрной, как грузинская ночь беспросветной бороды, образовывается красная, с белыми осколками костей, с лохмотьями кожи по краям, сухая пока ещё, дырина от слившихся в один двух-трёх последних из двадцати непрерывных рыков "Стечкина". Блядь, да я слышу, кажись! - ну да, слышу, как на грани ультразвука визжит второй хохол, которому я "Стечкиным" по низу туловища прошёл.
Четвёртый! Ожил! Я кидаю в него опустевший, ставший бесполезным пистолет, прыгаю наружу из этой ямки-лощинки, за валуны, и промеж четвёртого и пятого гвардейцев, на лету уже, сажаю из подствольника. Гранату я, конечно, не вижу, а вот газы из подствольника, это прямо оставшимся двоим, в бороды. Мама! Больно как! Блядь, и бок, и пальцы, - только бы не сломал! И локоть - отдача, сука! Первый раз так, однако, блядь, и бедро! Это как, - это нижним ребром приклада и рукояткой что ли или это я так на камни приземлился? Задержка, чёрт, "лягушка" же у меня граната. Три, четыре. Всё. Блядь, перевернуться не успел, щепки какие-то на меня, камешки. Подальше откатиться, чтобы облачко газов от взрыва сторонкой меня. Фу, вонючий он, гексоген, и в горле жжётся, сука.
Так, ну что, посмотрим. Я, шипя от боли в пальцах левой руки, - фу-ух, целые, не сломал, - достаю из "лифчика" рожок и переменяю, наконец, в автомате пустой. Теперь, по уму если, надо бы слева к ним, в этот импровизированный окоп-блиндаж заглянуть, - да ладно, надоело всё. И я прямо через эти валуны, сквозь щель меж ними, смотрю, что там. Мда, называется "когда дым рассеялся". Бля-адь, а второй-то хохол жив ещё. Точно. Это он зря, это и нам, и ему лишние хлопоты. Цэ ж тэбе, казаче, тильки. Нормально, ему не до оружия, но... Я перепрыгиваю за валуны, стараюсь не перемазаться, - хотя... да по хую. Собираю в кучу подальше стволы. Четыре целых, у пятого, - блин, новый какой-то, "Калашников", с рукояткой какой-то снизу на цевье, - м-м, ага, румынский, - у него приклад в щепки. А это что за такое, что за диво в моём саду камней? Так-так, - надо же, какие мы продвинутые к концу войны стали. "Заграница нам поможет", - свет западной цивилизации, все дела, сука.
- Командир! Илья! Ты живой?! Блин, молчит. айда, что ли, Гамаев, посмотрим.
Славка, разумеется. Так, порядок. Надо бы хохла этого... Я критически рассматриваю дёргающиеся мелкой дрожью ноги моего "казаче", - агония, похоже. Ну, тем лучше, - если сам, значит, сам.
- Всё! - ору я вниз своим, высунувшись наружу. - Хана, майне камераден, чисто тут! Славка, возьми СВД и посмотри проход к ручью, Гамаев, с ним, за старшего! Остальные, - ко мне.
Я, свесив наружу ноги, усаживаюсь на валун, жду своих "камераден", слушаю краем уха, как хохол - да, похоже. Ну, и хвала Будде.
- Ого! Ебать-колотить. Жизнь пекова.
Вот ведь! Выпороть его мне, что ли?! Куда там.
- Тебе куда было сказано пойти, поганец? - сил орать у меня на Славку нет, и я стараюсь прошипеть, да толку от моего гадючьего шипения.
- А чо "поганец" сразу?! Ска-азано, подумаешь. Хрена там делать, у ручья, если кто там и был, удрали уже, - раз сюда, на пальбу, не притыкали. Да и не было там. Ил, ну чо ты, Гамаев же пошёл, он и посмотрит. Ух, ты, - как ты этому... всю башку ты ему, командир. Очередью-то, зачем бил, "Стеч" и одиночными...
- Слава, пусти. Ого, командир, - Дед, отодвинув Славку плечом, рассматривает яму эту. - Да-а. А эти двое точно не гвардейцы, прав ты был, Слава, УНА-УНСО, не угомонятся никак. Ладно, Илья, что с Валидом и Артуром делать будем? Рыть, что ли?
- Нет, Дед, надо их забрать будет, придумай что-нибудь, носилки там, что ли, какие-нибудь. Мишку возьми, ещё кого-нибудь. Так, мы возвращаемся! Тихо все! Наш участок чистый, эти хохлы, похоже, именно те, что съебались, когда мы позавчера с шахтёрами отряд Чошвили.
- Ну! - разумеется, тут же встревает Славка. - Я же и говорил тогда! Что двое из "Чушек" на Кодори потыкали.
- Всё, Сладцев? Я могу продолжать? - я надеваю зеркальные "Феррари", смотрю сквозь них на Славку.
- Да пожалуйста, - фыркает он, изящно дёрнув плечиком.
- Спасибо. Эти трое гвардейцев, - это я не знаю, кто такие, приблудные, наверно, сейчас они все пытаются к себе уйти. Так что, возвращаемся.
- А там что? - спокойно спрашивает Дед.
- А там, что прикажут. Пошлют, что скорее всего, нас на Кодори, я так думаю. Сейчас там горячо, туда же все недобитые от Сухуми, впритир к границе пытаются.
- Да по хую, что там "гасконцы" пытаются! - опять Славян, вот же! - Пытаются они, скажите, пожалуйста! Там сейчас эти, орлы наши горные из "Союза горцев" стоят, эти никого не пропустят! Достойные бойцы.
- Тебя бы вот к ним! На воспитание сдам им тебя, дождёшься.
- Чечены, - хмуро буркает подошедший Гамаев, он, как и большинство аварцев, и вообще, дагестанцев, к чеченцам относится насторожено.
- Гамаев, что там, у ручья?
- Чисто. Ну, как "чисто", - под хворостом "спальники", кострище рядом, а так, - чисто. О, Аллах! Да-а, командир. Пятеро. А "спальников" два, почему-то.
- Это хохлы. Ладно. Пачалия, срежь у гвардейцев эмблемы "Мхедриони", Полковнику их потом. Спускаемся все к ручью, привал два часа, и на хауз, майне герен - геноссен, я имел в виду. Игорь, Вась-Вась, Фазиль, - в охранение. Габдрахманов, хорошо бы у этих в рюкзаках чего похавать было, - будь другом, глянь. О, Слав! "Стечкин" мой, спасибо. Пачалия, в чём дело?
- Илья, этот живой, ебит его Львов мать! Точно, кровь толчками ещё.
- Валид тоже ещё был, когда я к нему подполз, - угрюмо отзывается Славка.
Мы все молчим. У меня дёргается щека, вот же.
- Да ладно, он уже сам на приходе, - цежу я сквозь зубы. - А впрочем, как угодно. Игорёха, Вась-Вась! Кому сидим?! Сказано, - в охранение! Фазиль! У-у, блядь, это заебись было бы, - к чеченцам нам встать, - они бы дисциплину вам.
Мы спускаемся к ручью, Славка что-то оживлённо рассказывает что-то про то, как ему кроссовку выхлопом из РПГ чуть не спалило, все посмеиваются. Мне чо-то, как-то... Ладно, проехали.
- Илья, погоди, я сказать должен.
Мы все оборачиваемся на замыкающего, как всегда у нас принято, Деда. Если Дед решил, что он должен сказать, мы должны его выслушать все - это Дед, это у нас так принято.
- Командир, это было... Командир, я такого не видал, ни разу. Ни в Афгане за полгода, ни тут, за два. Командир, это впечатлило. Вот, "Ил-2", я сказал.
Все смотрят на меня, а мне как-то чо-то, как-то мне до пизды. Но Славка. Он же совсем по-особенному смотрит сейчас и не столько на меня, сколько на мужиков, - он же мной гордится. Блядь, комок в горле - хорошенькое "до пизды".
- Да, Дед, я услышал, м-м. Дед, спасибо. Пошли. Эх, пожрать бы.
- Семь банок тушёнки и кило два сулугуни. Неплохо живут "Мхедриони".
- Это мы, Габдрахманов, живём. Действительно, неплохо! Сыр, надо же.
- Илья, а костёр запалим? Можно?
- Валяй, Слав, можно.
- Командир, погоди, ещё пару слов.
Мы с Дедом останавливаемся, пропускаем мужиков, я смотрю на него, - что ещё?
- Вот, Илюшка. Держи.
Ни хуя себе!
- Дед...
- Держи, держи. Только так Славику, знаешь, чтобы он один съел, а то...
- Да ясное дело.
- ...а то он делиться сразу же начнёт со всеми, такой он у нас, - договаривает Дед, - он ведь у нас такой, обстоятельный он у нас.
До распада страны он был капитан-лейтенант морской пехоты Черноморского Флота Олег "Дед" Задирако.
- Спасибо, Дед. Я... Да что там, - спасибо, точка.
- Есть, точка, командир, - кивает мне наш тридцатилетний Дед. - Сейчас порубаем, перекурим, и я носилками займусь.
- Чего пригорюнился? - Славка изящно опускается на одну ногу, делает "пистолетик", потом усаживается рядышком со мной, под буком, всё-таки, по-моему. - Илюша, а у тебя "макароны" кончились? Для "Стеча"? Не ври, не ври, - кончились, кончились, я его когда поднял, затвор на задержке стоял. Держи, я со своего ПМ, восемь штук, правда, только.
- М-м, спасибо. Ох, ты ж! Славян! Я ж чего нашёл, блин, засунул я его, у этих подобрал, вот.
- Ого! А это чо такое? Илюш, а дай позырить, я таких и не... Мне?! Я... Ил... Ну, всё, всё. Спасибо, Илюша. Не, я так, я не шмыгаю. А как читается, Илюш, Гл... Глоцк что ли? Глок. "Glock-17". Хм, здоровый, как твой "Стеч" почти, а лёгкий. Как это, пластик? А-а, рамка, - понятно. Ил, это американский что ли? Ого, австрийский. А, вижу: Остеррейх, - это Австрия, да? Клёво! Чинная игрушка. Хм, чо, - так и называют, "пистолет XXI-го века"? Интересно, откуда "гасконцы" его надыбали. Думаешь? Да уж, "друзья", козлы их нюхали и свиньи облизали, - я бы на месте Запада, этого самого. Ну да, каждый на своём месте. А чо за патрон? Ну, этого сейчас и у нас полно, - если когда полно. А сколько сюда "маслят" надо? Так. Семнадцать? А в АПС твоём всё же двадцать. Ну, да, автомат. Не хуёво. Я тогда ПМ свой на ножик у Фазиля сменяю, - можно, Илюш? - на "хузбач" его. Да ну, мне нравится, национальная штучка. А куда он денется? Я же ему свой бинокль тогда не зажал, когда ты мне новый. Эх, скорей бы на базу, я так хочу... ну-у, ты понимаешь. Да я не краснею, иди ты! Ладно, тише. Во-от, неделю же мы с тобой, не это самое. Да. Это точно. Погодь, командир, а где тут предохранитель? Ого! Класс. Умеют, что тут скажешь, придумали, - на спуске, скажите, пожалуйста. Ну-у, может, ты и прав, в бою он и не особо нужен. А-а, вот чего ты очередью. Тетеря. Ой! Ил, гад! Ну, пиздец. Ладно, ладно, - тихо. Не буду я с тобой больше целоваться. Так я решил. Сейчас. Хм. Да? Ладно, буду. А ЭТО обязательно даже буду, - ёлки, Илюшка, я прямо щас готов, хочу. Ну, всё, всё. Смущается он, - скажите, пожалуйста! - "Ил-2" наш смущается.
Как же я люблю поганца! Непереносимо, до физической боли, до ломоты в висках. Славка "Сладкоежка" Сладцев. Никто не решится его назвать "Сладкоежкой" вне боя, - он и за меньшее убить может, был однажды прецедент, все запомнили, - такой он у нас, Славка, а я, - я называю, наедине. Совсем когда наедине. Я, улыбнувшись, протягиваю ему плитку шоколада.
Слав, тут такое мнение у нас с Дедом возникло, - отметить твою призовую стрельбу из РПГ. Вот. Как результат, - прими скромные знаки признательности от твоего непосредственного командования. Моего, в смысле.
- Ха. Ты даёшь, Ил, "знаки". Надо же - шоколадка. А где взяли, неужто у этих? Надо же, "Бабаевский" какой-то. Хорошо живут "гасконцы".
- Да ты что, Славка, - это Дед. Деда, что ли, не знаешь, - стал бы он. Он же Военно-морская школа. Выменял, наверно, где-нибудь или... Для такого случая. Ты что?
- Да нет, я так. Ты не думай, я не плачу, так просто. Люблю я тебя, Ил, даже не знаю как! И всех, конечно, и Деда, - но ты... Ну, всё, всё. Э-хе-хе. "Бабаевский", держи половинку.
- Вячеслав! Ты что, со мной первый день что ли? Знаешь ведь, что я сладкое не терплю, - вполне безразличным тоном говорю я, стараясь не сглотнуть, вполне безразлично отвожу глаза (полный ведь рот слюны, сука).
- Да? Ладно. Не, Илюш, знаешь чо, я тогда Фазилю половинку отнесу, - можно? - ну, как премия будет, а то он, и правда, зажмётся ножик менять.
- Пошли вместе, - говорю я, стараясь ни даженьки не улыбнуться, не дайте, все наши Боги, мне щас улыбнуться! - Мне их снять пора, уходим скоро, пусть перекусят, чем осталось, а там, может быть, я и помогу тебе его уговорить.
- Да ну, командир, чего там.
Славка вдруг отчаянно смущается своего ребяческого, в общем-то, желания выменять у Фазиля его легендарный ножик, - хоть и собрался Славка меняться на очень даже серьёзную вещь, на свой "Макаров", - но ведь, как ни крути, - ребячество это. Боги, все наши Боги, как я люблю этого пацана.
- Пошли, Славян, пора их с охранения снимать, и уходить будем.
Я встаю, сейчас я уже для Славки не любимый его Илюшка, с которым можно всё, что угодно, - ВСЁ! - и о чём угодно, - обо всём, - сейчас я командир отряда, в котором он воюет, а он сейчас Вячеслав "Сладкоежка" Сладцев, снайпер нашего отряда, - и командую нашим отрядом я, Илья "Ил-2" Ласочев, а он ещё и мой, типа, ординарец, но, главное, он снайпер, - ну, пускай и с дурацким позывным, - но пусть вне боя рискнёт кто-нибудь его так... И Славка тут же вскакивает, - пошли, так пошли, сразу бы так и сказал, командир. Я, свистнув, показываю жестами Деду, что мы со Славкой пошли снимать наше охранение, Дед кивает, встаёт, идёт по направлению к нашему месту, сейчас он будет здесь, - порядок, Военно-морская школа.
Мы идём след в след, Славка впереди, разумеется. Я ведь так и не привык ни к этим горам, ни к этому лесу, - да, я по жизни горожанин, и хоть рядом с моим, таким странным Городом и есть горы, - но то совсем другие Горы. И очень даже хорошо, что я горожанин, это и в Сухуми было кстати и до того, в Гагре когда мы... А Славка, - он тут, в этих горах стал взрослым, он в свои года про другие горы не очень-то и понимает. И про мирные города, большие и не очень.
Мой, далёкий такой, странный до миража, сразу на двух континентах стоящий, мастеровой, стальной город, построенный железными людьми, собравшимися для этого со всей огромной и бывшей тогда единой страны, у подножия самого большого в Мире куска железа, на месте старой пограничной казачьей крепости, чёрные вороны которой, живущие триста лет, помнят Пугачёва.
Какой там, у меня, ветер. Особый, горький и свежий, из степи приходящий, со стороны изначальной родины Ариев, приходящий из самого Аркаима, ласкающий в нём могилы, в которых похоронены головы родителей и соплеменников Заратустры, после прокатывающийся над Уралом, бьющийся в Южные отроги спокойных, таких непохожих на здешние, моих гор. Самых богатых в Мире. Рассыпавших свои агаты, малахиты и изумруды далеко в степь на Восток. Запах полыни, все запахи этой степи, пепельными волнами ковыля ткнувшейся с разбегу в подошву самых старых в нашем Мире гор.
Скоро всё закончится, и мы со Славкой поедем ко мне в Магнитку. Так мы решили. Давно уже, целую вечность назад мы со Славкой так решили - полтора года назад. Как только у нас всё началось: наша Любовь, наша верность, наша жизнь, которая навсегда, - когда началась наша новая жизнь, тогда мы так и решили, - жить будем в странном моём городе, - надо же, Илья, агаты прямо на школьном дворе! Когда это всё, война эта, которую я выбрал для себя сам, война, которую Славка со своей погибшей мамой не выбирал, не ждал и не хотел, - когда она закончится, эта священная для нас война, сделавшая нас со Славкой мужчинами, - когда эта проклятущая, принёсшая мне счастье война закончится, - тогда мы со Славкой уедем ко мне, в Магнитку.
Я смотрю в Славкин стриженый, выгоревший за лето почти добела - а так-то золотистый - затылок и меня топит нежность. На грани выносимости нежность: больно и сладко. Хм, "Сладкоежка". Интересно всё-таки, какие у него станут волосы, когда отрастут? Волнистые, прямые, кудрявые? Сам-то он не помнит: почти всю жизнь (да всю свою юную взрослую жизнь!) он живёт так - коротко стриженным легионером маленькой страны, испокон времён называемой жителями "Страной души", занявшей совсем немного места в горах на берегу Чёрного моря.
Блин, помыться бы ему надо - всем нам надо помыться - ручей. Одно название. Вот у нас на Урале... Озёра... Ильмень. Ха, как я Славку первый раз купал, когда отбил его у этого выблядка, у Томаза, гори он во всех преисподних. Горит, наверно, я же его... Как тогда удачно вышло, как он на нас напоролся. Славка, завшивевший, забитый людьми Томаза, затраханный самим Томазом. Блядь, ненависть - это сильное чувство. Ну, Любовь посильней, всё же. Моя, Славкина...
Война. А что - война?! Можно, разве, на войне стать таким, каким был этот Томаз? Другие же такими не стали. "Сладкоежка" мой вообще самым лучшим становится, - и какое счастье, что со мной, у меня на глазах, на моей груди. Да, жаль, не часто у нас это с ним - война. Скоро всё закончится - тогда и... Уедем, учиться Славке надо, мне университет заканчивать надо - много чего нам со Славкой надо и это всё у нас будет! Мы же так решили. И навсегда. Это тоже так мы решили со Славкой. На всю жизнь и дальше - смерти ведь для нас нет вовсе, - это мы со Славкой знаем, в этом я сегодня в очередной раз убедился с автоматом, зажатым левым локтём, со "Стечем" в правой. Нет, смерть - это не для нас.
Славка забирает по этой, непонятно каким зверьём оставленной тропке, - кабаны? - левее, там, на спуске в распадок, которым мы сюда пришли, должен быть Фазиль с мужиками. Славка показывает мне отметку выше по склону, там мы шли, я ему улыбаюсь, он снова идёт вперёд. Это последняя в жизни моя улыбка, которую видел Славка. Это был последний наш взгляд, которым мы с ним в жизни обменялись, - много было всяких взглядов, и даже сорились когда, - злых даже иногда, - но это всё были взгляды. А этот стал ПОСЛЕДНИМ.
Сейчас Славка, рассеяно думающий об этой своей, ребяческой мене "пестик на ножик", заденет растяжку, неизвестно кем и неизвестно когда поставленную тут, на этой, непонятно кем проложенной тропке, - козы? - и граната на конце растяжки, проволока, задетая подпаленной Славкиной кроссовкой, выдернет у гранаты чеку, и граната через положенное ей Богом Изобретателем время взорвётся. Славке достанет этого времени, секунд этих, чтобы вернуться из своих юношеских мечтаний об этом дурацком, - таком красивом, серебром и рогом тура отделанном ножике, - вернуться сюда, ко мне, в эти проклятые горы.
И он успеет меня оттолкнуть, - эх, Сладкоежка, учили мы тебя, учили, уж если задел чего, по запару, ногой, - всё! - вались сейчас же! Падай. А упаду я, упаду от Славкиного толчка, - последнего в жизни нашего прикосновения, - а он левым боком примет всю группу осколков, идущую в наш сектор. Почти всю. Мне достанется совсем ничего: в грудь, и в бедро - пустяки, и после худшего выживают.
Славян... зачем?.. что же ты, мы же вместе... Славка, мы должны вместе, понимаешь, мы же... Славка Сладкоежка, родной...